Текст книги "Сборник фантастики. Золотой фонд"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Герберт Джордж Уэллс,Роберт Льюис Стивенсон,Амброз Бирс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Но все эти странные настроения рассеялись так же быстро, как и возникли, перед мучительным ощущением голода после долгого поста. В стороне от ямы, за стеной, обвитой листьями красных растений, я заметил уцелевший клочок сада. В густой чаще этих растений я мог спрятаться в случае опасности, а в саду я мог поискать что-нибудь для утоления своего голода. Я направился туда, уходя по пояс, а иногда по шею, в красную траву. Стена была около шести футов вышины, и мне нечего было и думать взобраться на нее. Тогда я пошел вдоль стены и, дойдя до угла, увидал большой камень; я стал на него, перелез через стену и спрыгнул в сад. Там я нашел немного луку, земляной груши и много зеленой моркови. Забрав все это с собой, я перелез через другую полуобвалившуюся стену и направился по дороге, окаймленной кроваво-красными деревьями, в сторону Кью. У меня были только два желания: добыть как можно больше еды и как можно скорее, насколько мне это позволяли мои слабые силы, выбраться из этой проклятой местности.

В стороне от дороги, на полянке, я нашел грибы и съел их все до одного. Но эта скудная пища только обострила мой голод. Немного дальше все пространство, на котором раньше цвели луга, было покрыто коричневой водой. Меня поразило это обилие воды в такое сухое, жаркое лето, но потом я узнал, что это объяснялось тропически пышным ростом красной травы. Повсюду, где это удивительно плодовитое растение встречало воду, оно разрасталось до гигантских размеров. Его семена, брошенные в воды Уэя и Темзы, пустили ростки, и растущие с необыкновенной быстротой ветки вытеснили реки из берегов.

В Путнэе, как я увидел это потом, мост был совершенно скрыт в чаще красных листьев, а в Ричмонде воды Темзы вышли из берегов и разлились широким мелким потоком по лугам Хэмптона и Твикэнгэма. Вместе с разлитием воды распространялись и эти растения, и одно время разрушенные дачи на берегу Темзы совершенно исчезли под их красной листвой.

В конце концов эта красная трава погибла почти так же быстро, как разрослась. На нее напала болезнь, возбудителями которой, как полагают, были какие-то бактерии, и уничтожила их. В силу естественного отбора, все земные растения приобрели способность сопротивляться бактериальной заразе, и если они погибали от нее, то только после упорной борьбы. Но красная трава гибла моментально. Листья бледнели, сморщивались, делались хрупкими. Они ломались при малейшем прикосновении, и вода, которая вначале способствовала распространению красной травы, уносила последние ее остатки в море.

Когда я наконец добрался до воды, то первым моим побуждением было утолить жажду. Напившись досыта, я, повинуясь другому внезапному побуждению, раскусил несколько веток красной травы. Но они были водянистые и имели противный металлический вкус. Вода в этом месте была такая мелкая, что я попробовал отправиться вброд, хотя ноги мои и путались в красной траве. Но ближе к реке становилось глубже, и я должен был повернуть назад к Мортлэку. По развалинам дач, остаткам изгородей и уцелевшим кое-где фонарям я узнавал дорогу. Таким образом я вскоре выбрался из этого болота и, следуя дальше по дороге, вышел к Хэмптону, а оттуда к Патнискому полю.

Здесь картина совершенно изменилась! Ничего чуждого, странного, только разгром привычного, знакомого! Местами это было полное опустошение, как будто здесь пронесся циклон, а в каких-нибудь ста шагах дальше виднелись совершенно нетронутые участки земли. Хорошенькие дома с опущенными шторами и закрытыми дверями, как будто их обитатели только временно покинули их или покоились еще сладким сном. Красной травы здесь было значительно меньше, и ее побеги не успели обвить стволы высоких деревьев, стоящих на лужайках.

Я обошел несколько садов в надежде найти что-нибудь съестное, обшарил также два покинутых дома, но напрасно! Очевидно, все, что было, обобрали еще до меня, так как замки на дверях оказались сломанными. Остаток дня я пролежал в кустах, так как мои ослабевшие силы не позволяли мне идти дальше.

За все это время я не встретил ни одного человека и не видел никаких признаков марсиан. Один раз мне попались по дороге две голодные собаки, но при виде меня они испуганно шарахнулись в сторону и убежали. Под Хэмптоном я наткнулся на два человеческих скелета – не трупа, а скелета, без всяких признаков мяса, – а немного дальше в лесу я увидел много сломанных разбросанных костей кошек и кроликов и череп овцы. Я их поднял, думая поглодать их, но там уже нечем было поживиться.

После заката солнца я побрел дальше, по дороге в Патни, где по всем признакам свирепствовал тепловой луч. В одном саду, за Хемптоном, я нашел много незрелого картофеля и заглушил им немного мой голод. Из этого сада открывался вид на реку и на Патни. В быстро надвигающихся сумерках местность эта имела безнадежно унылый вид. Черные, обгоревшие деревья, такие же черные и обгоревшие развалины стен, а по ту сторону холма – разлившаяся вода, вся красная от травы марсиан. И над всем этим – мертвая тишина. Невыразимое отчаяние овладело мною, когда я подумал, как быстро совершилась эта перемена!

Я был уверен, что все человечество уничтожено и что уцелел лишь я один… Около холма Патни я опять увидел скелет, руки которого были оторваны и брошены в нескольких ярдах от тела.

По мере того как я шел дальше, я все больше убеждался в том, что истребление человечества, за исключением нескольких, случайно уцелевших, вроде меня, есть уже свершившийся факт, по крайней мере в Англии. Я предполагал, что, опустошив страну, марсиане ушли искать себе пропитания дальше. Может быть, они готовились сейчас разгромить Берлин или Париж или повернули на север?..

VII. Человек с Холма Патни

Эту ночь я провел в гостинице, на холме Патни. Со дня моего бегства из Лезерхэда я первый раз спал на постланной постели. Я не буду задерживаться описанием того, какого труда мне стоило попасть в этот дом, совершенно напрасного, как потом оказалось, так как наружная дверь была не на замке. Не буду описывать ни того, как я шарил по всем комнатам, отыскивая что-нибудь съестное, пока, наконец, уже отчаявшись в успехе, не нашел в одной комнате, по-видимому, людской, обглоданной крысами корки хлеба и двух банок с ананасными консервами. Очевидно, этот дом был уже обыскан до меня, и все было взято. Позднее я нашел в буфете несколько сухарей и бутербродов. Бутерброды были уже несъедобны, но сухарей я не только поел всласть, но наполнил ими также мои карманы.

Я не зажигал огня, боясь привлечь внимание марсиан в том случае, если бы им вздумалось направиться в эту часть Лондона в поисках за пищей. Спать мне тоже не хотелось, и я все переходил от одного окна к другому, высматривая марсиан. Когда же я лег в постель, то вдруг почувствовал, что мысли мои начинают принимать последовательное течение, чего со мной не было со дня моей последней ссоры с викарием. Во все это промежуточное время мое душевное состояние было лишь быстрой сменой неясных ощущений, и все впечатления воспринимались мною бессознательно. Но этой ночью мой мозг, подкрепленный пищей, прояснился, и я снова приобрел способность мыслить логически.

Три главных пункта занимали теперь мои мысли. Убийство викария, местопребывание и деятельность марсиан и судьба жены. Первое не вызывало во мне ни чувства ужаса ни угрызений совести. Я принимал это как совершившийся факт, который навсегда оставил по себе тяжелое воспоминание – и только. Я считал себя тогда, как считаю и теперь, жертвой не зависящих от меня обстоятельств, которые постепенно привели меня к той развязке, к которой я неизбежно должен был прийти. Я не был достоин осуждения, и все же это воспоминание преследовало меня постоянно, неотступно…

В безмолвии ночи я призывал себя к допросу и сам себя судил за ту минуту ярости и страха. Я припоминал каждое слово нашего разговора с того момента, как я увидел его сидящим возле меня на лугу и указывающим мне на столб дыма и пламени, поднимавшихся из развалин Уэйбриджа, в ответ на мои мольбы дать мне попить. К совместной работе мы были неспособны, и злой случай подшутил над нами, соединив нас вместе. Если бы я мог заглянуть в будущее, я бы оставил его тогда в Халлфорде. Но я не мог предвидеть того, что произошло. Преступен же тот, кто заранее обдумывает преступление. Я рассказал об этом событии, как вообще обо всем, что я видел и что пережил. У меня не было свидетелей, и я мог бы не говорить о нем. Но я все же рассказал, и пускай читатель сам делает свои заключения.

Когда я, сделав над собой усилие, отогнал от себя воспоминания о распростертом теле викария, передо мной встали вопросы о марсианах и об участи моей жены. Для решения их у меня не было никаких данных, и я мог делать тысячу различных предположений. И вдруг совершенно неожиданно на меня напал непобедимый ужас. Я сел на постели и широко раскрытыми глазами смотрел в темноту. Одно только страстное желание было во мне, чтобы мою жену, внезапно и безболезненно, поразил тепловой луч. Странная ночь! Но страннее всего было то, что, когда наступило утро, я, человек, существо высшее, одаренное разумом и волей, выполз из дома, как крыса из норы, как низшее существо, которое могло быть поймано и убито по первой прихоти своего властелина. Как много нужно было пережить, чтобы понять это! Да, несомненно, если эта война не научила нас ничему другому, то она, во всяком случае, научила нас чувству сострадания к тем неразумным тварям, которым так тяжело живется под игом человека.

Утро было прекрасное. На востоке небо уже розовело, и все было усеяно маленькими золотистыми облачками. По всей дороге, от вершины холма Патни до Уимблдона, я видел многочисленные следы той паники, которая разыгралась в ночь с воскресенья на понедельник и погнала к Лондону поток беглецов. Я видел маленькую двуколку со сломанным колесом, с надписью «Томасс Лебб, зеленщик из Нью-Малдена» и с брошенным на ней жестяным сундуком. Дальше валялась затоптанная в грязь, теперь уже затвердевшая соломенная шляпа, а на вершине западного холма лежала опрокинутая бадья и куча битого стекла, забрызганного кровью.

Я шел медленно дальше, и в голове моей носились неясные планы. Я хотел идти в Лезерхэд, хотя там менее всего я мог рассчитывать найти свою жену. Если только смерть не настигла их внезапно, то она и мои кузены, конечно, бежали оттуда. Но я убеждал себя, что там, по крайней мере, я могу увидеть или как-нибудь узнать, куда бежало население из Суррея. Я чувствовал только, что мне надо было найти мою жену, что душа моя болезненно тосковала по ней и по людям, но у меня не было ни малейшего представления о том, что нужно было сделать, чтобы найти их. Свое безутешное одиночество я сознавал теперь слишком хорошо. Под прикрытием деревьев и кустов я дошел до конца улицы Уимблдонского поля.

Все темное пространство поля только местами оживлялось кустами дрока и вереска. Красной травы нигде не было видно. Когда я пробирался краем поля, взошло солнце, и все кругом наполнилось светом и жизнью. В одном углублении под деревом, куда стекала вода, суетился целый выводок лягушек. Я остановился, чтобы посмотреть на них. У них следовало бы поучиться твердой решимости жить во что бы то ни стало. Вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают; я обернулся и увидел в кустах что-то черное. Я стоял, присматриваясь, потом шагнул в ту сторону. Таинственное существо поднялось и превратилось в человека с саблей у пояса. Я стал медленно подходить к нему, но он стоял, не шевелясь, и все смотрел на меня.

Подойдя ближе, я увидел, что его платье было так же покрыто грязью и пылью, как мое. У него был такой вид, как будто он выкупался в водосточной канаве. Вся его одежда была покрыта зелеными пятнами от тины, а местами замазана углем. Его черные волосы падали ему на глаза, смуглое лицо осунулось и было грязно, а через весь подбородок шел ярко-красный шрам.

– Стойте! – закричал он мне, когда я приблизился к нему на десять ярдов.

Я остановился.

– Откуда вы идете? – спросил он меня хриплым голосом. Я обдумывал свой ответ, наблюдая за ним.

– Я иду из Мортлека, – сказал я. – Я лежал под развалинами дома, около ямы, куда упал цилиндр марсиан. Теперь я освободился оттуда и убежал.

– Здесь кругом вы не найдете пищи, – возразил он. – Все это – моя земля, начиная от холма до реки, в эту сторону до Клепхэма, и в ту – до конца поля. Только один человек может прокормиться тут. Куда вы направляетесь?

– Я сам еще не знаю, – отвечал я нерешительно. – Я пролежал под развалинами дома тринадцать или четырнадцать дней и не знаю, что произошло за это время.

Он посмотрел на меня, как бы сомневаясь в чем-то, и потом внезапно в лице его произошла какая-то странная перемена.

– Я не намерен оставаться здесь, – продолжал я. – Скорее всего я пойду на Лезерхэд, чтобы искать там мою жену.

Он быстро шагнул ко мне, указывая на меня пальцем.

– Так это вы? – вскрикнул он. – Человек из Уокинга? И вас не убили в Уэйбридже?

В тот же момент я узнал его.

– А вы тот артиллерист, который забрался тогда ко мне в сад?

– Это я называю счастьем! – радостно обратился он ко мне. – Мы с вами счастливчики. Ну кто бы мог подумать, что это вы?

И он протянул мне руку, которую я пожал.

– Я спрятался тогда в дренажной канаве, – продолжал он. – Но они не всех убили. Когда они ушли, я вылез и направился прямо через поля к Уолтону. Однако не прошло еще и шестнадцати дней с тех пор, а ваши волосы стали совсем седые.

Он оглянулся вдруг через плечо.

– Это только грач, – сказал он. – В такие времена, как теперь, узнаешь, что и у птиц есть тень. Но здесь слишком открытое место. Пойдемте туда, в кусты, и расскажем друг другу наши переживания.

– Видели вы марсиан? – спросил я. – С тех пор как я вылез из…

– Они ушли за Лондон, – перебил он меня. – Мне думается, что они разбили там свой главный лагерь. По вечерам, в той стороне у Гэмпстэда, все небо горит от их огней, словно большой город, и в отблесках света можно ясно видеть, как двигаются их тени. Но днем ничего не видно. Вблизи я их вообще не видел…

Он стал считать по пальцам.

– Пять дней тому назад я, впрочем, видел двух марсиан на Гаммерсмитской дороге, которые тащили что-то тяжелое. А третьего дня ночью, – он замолчал и продолжал затем многозначительно, – я видел, правда, только свет, но в воздухе. Я думаю, они построили летательный аппарат и учатся теперь летать.

Я остановился на четвереньках, так как мы подползли к кустам в эту минуту.

– Летать?

– Да, – повторил он, – летать!

Я дополз до раскидистого куста и сел.

– В таком случае все человечество погибнет, – сказал я. – Если они научатся этому, они облетят весь мир!

Он кивнул головой:

– Конечно, но за это время мы здесь отдохнем немного. – Он посмотрел на меня. – Разве вас огорчает уничтожение человечества? Меня, по крайней мере, нисколько. Ведь все равно мы побеждены, мы раздавлены!

Я молчал. Как это ни странно, но сам я еще не пришел к такому выводу, ставшему для меня теперь совершенно очевидным, как только он его высказал. До сих пор у меня была еще слабая надежда, вернее сказать – привычка всей жизни думать так.

– Мы раздавлены! – снова повторил он, и в его словах звучала непоколебимая уверенность.

– Все кончено, – говорил он. – Они потеряли одного, только одного! Твердой ногой стали они здесь и сломили величайшую силу на земле. Они прошли по нашим трупам. Смерть одного из них под Уэйбриджем была случайностью. И ведь это только пионеры. Беспрерывно следуют они один за другим. А эти зеленые звезды! Пять или шесть дней я не видел ни одной, но я не сомневаюсь, что каждую ночь они падают где-нибудь. Тут ничего не поделаешь. Мы под их властью. Мы раздавлены…

Я не отвечал ему. Я сидел и тупо глядел перед собой, тщетно стараясь придумать возражение.

– Ведь это даже не война! – продолжал артиллерист. – Никогда это не было войной, как не может ее быть между людьми и муравьями.

Я вспомнил вдруг ночь в обсерватории.

– После десятого выстрела они больше не стреляли, по крайней мере до того дня, как упал первый цилиндр.

– Откуда вы это знаете? – спросил артиллерист.

Я объяснил ему. Он задумался.

– Возможно, что пушка была не совсем в порядке, – сказал он. – Но, если это даже и так, они уже давно исправили это. А если они отложили, то разве это может изменить конец? Ведь это люди и муравьи! Муравьи суетятся, строят города, живут своею маленькою жизнью, ведут войны между собою, делают революции, пока человеку не понадобится убрать их с дороги, и они убираются. То же будет и с нами. Мы тоже – муравьи, только…

– Ну? – спросил я.

– Мы – муравьи съедобные.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

– Что же они будут делать с нами? – спросил я.

– Об этом я все время думал и думаю, – ответил он. – Из Уэйбриджа я отправился на юг и по дороге все думал. Я видел, что происходит. Все вокруг меня волновались, кричали. Но я не люблю крика. Я не один раз смотрел смерти в глаза. Я – настоящий солдат и знаю, что смерть есть смерть. Только тот может спастись, кто рассуждает спокойно. Я видел, что все бросились бежать к северу, и сказал себе: «Там на всех не хватит пропитания» и повернул назад. Я следовал за марсианами, как воробей за человеком. А там, – и он показал рукой на горизонт, – умирают от голода, вырывают пищу друг у друга и давят друг друга…

Он увидел выражение моего лица и смущенно замолчал.

– Без сомнения, много людей, у которых были деньги, уехали во Францию, – сказал он. Казалось, он колебался, говорить ли ему дальше, но, встретившись с моим взглядом, продолжал: – Здесь кругом достаточно пищи. В лавках остались консервы, вино, водка и минеральные воды, но водопроводы и трубы пусты. Итак, я вам сказал теперь, о чем я все время думал…

– Мы имеем дело с разумными существами, – продолжал он, – и, как кажется, они употребляют нас в пищу. Сначала они уничтожат наши корабли, машины, орудия, города и весь наш государственный строй. Все это исчезнет. Мы могли бы спастись, если бы мы были величиною с муравьев. Но мы слишком велики и наши сооружения слишком громоздки. – Это первое, в чем я уверен. Не так ли?

Я молча согласился.

– Это так. Я все это хорошо обдумал. Что же будет дальше? Нас будут хватать по мере надобности. Марсианину достаточно пройти несколько миль, чтобы встретить толпу беглецов. Я видел одного в Вендэрвэрте, как он разрушал дома и шарил в развалинах. Но на этом они не остановятся. Когда они уничтожат наши пушки, корабли, железные дороги и вообще все наши сооружения, тогда они примутся за нас. Они будут систематически вылавливать нас, отбирать лучшие экземпляры и сажать в клетки. Будьте уверены, они скоро займутся нами! Ведь они еще не начинали этого. Разве вы не видите это?

– Еще не начинали? – вырвалось у меня.

– Еще не начинали, – сказал он. – Все, что было до сих пор, случилось только потому, что у нас не хватило смекалки сидеть смирно и не сердить их пушками и прочими глупостями. Мы потеряли голову и бежали туда, где мы вовсе не находились в большей безопасности, чем в другом месте. Им сейчас не до нас. Они заняты пока своими делами, приводят в порядок машины и заготовляют всякий материал, который они не могли привезти с собою и, одним словом, подготовляют все для переселения своего народа на землю. Легко возможно, что цилиндры потому больше не падают на землю, что они боятся попасть в своих. Вместо того, чтобы бежать, очертя голову, и заготовлять динамит, чтобы взорвать их на воздух, нам лучше было бы постараться приспособиться к новому порядку вещей. Я так смотрю на это. Конечно, это не то положение, о котором может мечтать человек, но это факт, с которым приходится считаться. И я намерен действовать на основании этого. Города, нации, цивилизации, прогресс канули в вечность. Игра сыграна. Мы раздавлены…

– Но если это так, для чего же жить?

Артиллерист с минуту молча смотрел на меня:

– Для чего жить? Конечно, в течение миллиона лет или около этого не будет ни концертов, ни выставок, ни уютных веселых ужинов в ресторанах. Если вы думаете об удовольствиях, то в этом смысле игра проиграна. Если у вас хорошие манеры и вас шокирует, если кто-нибудь ест грушу ножом или говорит грамматически неправильно, то вам не для чего жить. Такие вещи теперь ни к чему.

– Вы думаете?

– Я думаю, что такие люди, как я, должны жить для продолжения рода. Я говорю вам, что я твердо решил жить. И если я не ошибаюсь, то и вам скоро придется показать, чего вы стоите. Мы не позволим истреблять себя! Я не допущу, чтобы меня поймали, приручали и откармливали как жирного быка на убой. Фу! Вспомните только этих коричневых пресмыкающихся!

– Не хотите же вы сказать…

– Вот именно это-то я и хочу сказать. Я хочу жить, жить даже под их властью. Я уже составил себе план и все обдумал. Люди побеждены, потому что они слишком мало знают. Нам еще много нужно учиться, прежде чем придет наш черед. И мы должны жить и быть независимыми, пока мы учимся. Понимаете? Все это должно быть сделано.

Я глядел на него, пораженный и глубоко взволнованный решимостью этого человека.

– Вы – настоящий мужчина! – вырвалось у меня, и я сжал ему руку.

– А что? – проговорил он с блестящими глазами. – Ведь я это хорошо придумал?

– Продолжайте! – сказал я.

– Так вот: кто не хочет быть пойманным, должен приготовиться. И я готовлюсь. Не все из нас способны жить жизнью диких зверей – и в этом весь секрет. У меня были сомнения, когда я смотрел на вас. Вы так стройны и тонки. Ведь я не узнал вас и не знал также, что вы долго были погребены под развалинами. А все те люди, та порода людей, которая жила в этих домах, и все те маленькие, ничтожные клерки, которые жили по склону холма, те никуда не годятся. В них нет мощного духа, нет гордых мечтаний, нет сильных желаний. А человек, в котором нет ни того ни другого, на что же он годится? Они ни на что другое не способны, как только спешить на свою службу. Я наблюдал их сотнями, как они из страха опоздать на службу и быть уволенными бежали на поезд с маленьким завтраком в руке. На службе они работают как машины, не давая себе труда вникнуть в свою работу. А по окончании службы они спешат домой, боясь опоздать к обеду, и после обеда сидят себе спокойно дома, из страха перед темными улицами. Затем они ложатся спать со своими женами, на которых они женились не по любви, а потому, что те принесли им в приданое деньги, которыми они, до некоторой степени, обеспечили свое жалкое существование. А по воскресеньям – опять страх перед будущей жизнью! Как будто ад создан для кроликов! Вот для таких людей марсиане – сущий клад! Просторные, чистые клетки, сытный корм, хороший уход – и никаких забот. После того как они недельку-другую побегают по полям и лугам с пустым желудком, они придут сами и с удовольствием дадут себя поймать. Пройдет время – и они будут совершенно довольны своей судьбой. Они будут даже с удивлением спрашивать себя: как это люди жили раньше, когда не было марсиан? А эти ресторанные завсегдатаи, праздношатающиеся и певцы, их я себе очень хорошо представляю, – проговорил он с каким-то мрачным наслаждением. – Вот когда у них будет много досуга на всякие сантименты и ханжество! Да, много вещей я видел в своей жизни и только теперь, за последние дни, я начал понимать их настоящий смысл. Много будет таких, которые примут как должное новый порядок вещей, опять-таки много таких, которых будет мучить сознание, что не все происходит как следует и что нужно что-то сделать. Ну, а известно, когда люди начинают чувствовать, что им что-то нужно сделать, то более слабые из них, чтобы оправдать себя, будут придумывать религию праздности, очень строгую, очень высокую и оправдывающую всякое насилие. Вы сами могли убедиться в этом. Это есть энергия трусости и малодушия, которая выступит тогда. Клетки будут наполнены пением гимнов и псалмов. Ну, а люди более сложного темперамента займутся развлечениями другого характера – как бы это сказать? – эротического…

Он помолчал несколько минут и затем продолжал дальше.

– Весьма возможно, что у марсиан будут среди них свои любимцы, которых они посвятят в свои хитрости – кто знает? – может быть, они расчувствуются и им жалко будет убивать мальчика, выросшего в их клетке. А некоторых даже они, может быть, будут приучать охотиться за нами…

– Нет! – воскликнул я, – это невозможно! Ни одно человеческое существо…

– Какой смысл обманывать себя? – перебил меня артиллерист. – Есть люди, которые с удовольствием пойдут на это. Это нелепость утверждать, что таких людей нет!

И я должен был согласиться с его доводами.

– Но пускай только они попробуют подойти ко мне близко. Пускай только попробуют! – проговорил он и замолчал, мрачно насупившись.

Я сидел, раздумывая над всем тем, что он наговорил мне. Но сколько я ни думал, я не находил возражений, которые могли бы поколебать теории этого человека. До нашествия марсиан никто бы не усомнился в моем умственном превосходстве над ним. Я – опытный, известный писатель-философ, а он – простой солдат, и все же он уже сумел сформулировать наше положение, в то время как я только начинал понемногу разбираться в нем!

– Что же вы намерены делать? – спросил я через некоторое время. – Какие у вас планы?

Он как будто колебался.

– Ну, я представляю себе это так, – сказал он наконец. – Прежде всего, что мы должны сделать? Мы должны придумать такой род жизни, чтобы люди могли жить, плодиться и быть в достаточной безопасности, чтобы выращивать своих детей. Подождите, я вам сейчас покажу яснее, как, по моему мнению, это должно быть. Те, которые станут ручными, будут благоденствовать, как все ручные животные. Через несколько поколений они станут толстыми, полнокровными, красивыми и глупыми, одним словом – хлам! Для нас же, оставшихся на свободе, существует одна опасность: мы можем одичать с течением времени и выродиться в больших, диких крыс… Вы уж понимаете, какой род жизни мы должны будем вести? Подземный! При этом я подумал о сточных трубах. На первый взгляд это может показаться ужасным: но под Лондоном они тянутся на протяжении сотен и тысяч миль. А так как Лондон теперь опустел, то стоит пройти хорошему дождю – и они станут чистыми и приятными. Главные трубы – большие, и воздуху хватит на всех. Затем у нас имеются еще погреба, склепы, из которых в случае нужды можно будет провести ходы в трубы. А кроме того, остаются еще подземные дороги и туннели. Что? Вы начинаете соображать теперь? Мы образуем союз мужчин, сильных телом и чистых духом. Дряни нам не нужно, а слабых мы будем изгонять.

– Так же, как вы хотели поступить со мной?

– Но ведь я с вами начал переговоры? Или нет?

– Ну, мы не будем спорить об этом. Говорите дальше, пожалуйста.

– Те, которые останутся с нами, должны будут слепо повиноваться нам. Женщины, здоровые телом и чистые духом, нам тоже нужны как матери и наставницы. Но сентиментальных кукол, ничтожных кокеток, слабых и глупых, мы к себе не пустим. Жизнь станет серьезной, и все бесполезное, мешающее и вредное, должно умереть. Они сами должны будут понять, что единственным исходом для них останется смерть. Было бы своего рода изменой продолжать жить в таком случае и портить расу. И все равно они не могли бы быть счастливы, если бы остались жить. А, кроме того, смерть вовсе не так страшна, и только страх делает ее ужасной. Во всех этих местах мы будем собираться. Центром же наших собраний будет Лондон. И, может быть, мы будем в состоянии, расставив часовых, выходить на воздух и гулять там, когда марсиан не будет поблизости. Может быть, мы даже будем играть в крикет. Таким образом, мы сохраним расу. Но это не самое главное. Ведь сохранять расу это значит, как я говорю, разводить крыс! Самое важное – это сохранить наши знания и постараться приумножить их. Вот тут-то и понадобятся такие люди, как вы. У нас есть книги, есть модели. Нам нужно будет соорудить большие, хорошо защищенные пространства и собрать туда столько книг, сколько можно. Не романы, не рифмованный вздор, а научные книги. Тогда должны будут выступить на сцену такие люди, как вы. Мы должны будем пойти в британский музей и изучить все книги, которые там находятся. В особенности же мы должны постараться удержать наши знания на высоте и продолжать учиться дальше. За марсианами мы должны будем все время наблюдать. Некоторым из нас придется сделаться шпионами. Может быть, я займусь этим, когда все устроится, то есть дам себя поймать. А главное, мы не должны мешать марсианам. Мы не должны ничего похищать у них, и если они попадутся нам навстречу, то мы должны уходить с их дороги. Мы должны будем показать, что мы не хотим вредить им. Ведь марсиане – существа разумные, и они не будут преследовать нас и убивать, если у них будет все, что им нужно, и если они убедятся, что мы – совершенно безобидные насекомые.

Артиллерист замолчал и положил мне на плечо свою загорелую руку.

– В конце концов нам, может быть, не так много нужно будет учиться. Представьте себе четыре или пять боевых машин марсиан, пускающих направо и налево тепловой луч, и ими управляет не марсианин, а человек! Может быть, я еще доживу до этого времени. Подумайте только – иметь в своем распоряжении одну из их боевых машин и тепловой луч! Что значит после такого достижения быть истертым в порошок? Воображаю, как раскроют свои прекрасные глаза марсиане! Какой они подымут вой и суету и схватятся за свои другие механические приспособления! Но здесь им придет конец, и как раз тогда, когда они начнут стрелять, их поразит тепловой луч, и человек снова воцарится на земле…

Смелость и сила фантазии этого солдата, а также его убежденный тон и дерзость его планов совершенно покорили меня. Я безусловно верил в исполнимость его удивительных планов, а также в то, что он предсказывал о будущности человека. И читатель, который, может быть, сочтет меня легковерным и простаком, должен иметь в виду разницу между моим и своим положением. Ведь он читает в спокойном состоянии, имеет время основательно обдумать все прочитанное, тогда как я слушал это, сидя, скорчившись, в кустах, пугаясь каждого звука, доходившего до нас…

Таким образом мы проговорили почти все утро, а затем выползли из кустов и, озираясь по сторонам, не видать ли где марсиан, бросились бежать к дому на холме Патни, где он устроил себе свою берлогу. То был подвал для угля. Когда я увидел его работу, на которую он потратил целую неделю: подземный ход около десяти ярдов длины, которым он думал соединиться с главной сточной трубой холма Патни, то я впервые понял, какая пропасть отделяет его мечты от действительности. Такую дыру я бы вырыл в один день. Но моя вера в него была еще настолько сильна, что я решил помочь ему в его работе.