Текст книги "Научная фантастика. Ренессанс"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Пол Дж. Макоули,Брюс Стерлинг,Стивен М. Бакстер,Чарльз Шеффилд,Бен Бова,Джеймс Патрик Келли,Ким Робинсон,Дэвид Хартвелл,Кэтрин Крамер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)

Ко всему этому Леон относился с холодным равнодушием, к которому привык в Хельсинки. Так что он полагал, что погружение будет приятным и интересным – неплохой темой для легкого разговора на вечеринке.

Он думал, что в каком-то смысле станет гостемдругого, простейшего разума.

И никак не ожидал, что чужое сознание поглотит его целиком.

Славный денек. Полно вкусных личинок в большой сырой колоде. Выковырять их ногтями. Свежие, толстые, хрустят.

Большой отталкивает меня. Зачерпывает целую пригоршню личинок. Чавкает. Смотрит сердито.

У меня в животе бурчит. Я прячусь и смотрю на Большого. Он поджимает губы. Я знаю, с ним лучше не связываться.

Я ухожу, присаживаюсь на корточки. Самка ищет в моей шкуре. Находит пару блох, расщелкивает их зубами.

Большой перекатывает бревно, вытряхивает последние личинки. Он сильный. Самки смотрят на него. Расселись у деревьев, болтают, скалят зубы. Раннее утро, все сонные, лежат в тени. Но Большой машет мне и Ляжке, и мы идем.

Охранять. Ходить выпрямившись, шагать гордо. Люблю. Даже лучше, чем с самкой.

Мимо бухты, вдоль ручья, туда, где пахнет копытами. Там мелко. Перебираемся на ту сторону, входим в лес, нюхаем, нюхаем и тут видим двух Чужаков.

Они нас пока не замечают. Мы двигаемся ловко, бесшумно. Большой подбирает палку, мы тоже. Ляжка втягивает носом воздух, определяя, кто эти Чужаки, и показывает на холм. Так я и думал; это Холмяне. Хуже всего. Плохо пахнут.

Холмяне топчут нашу территорию. От них одни неприятности. Мы им покажем.

Мы рассыпаемся. Большой фыркает, и они его слышат. Я уже иду, палка наготове. Я могу долго бежать, не опускаясь на все четыре. Чужаки кричат, глаза выпучили. Мы бежим быстро и нападаем на них. У них нет палок. Мы бьем их, пинаем, они хватаются за нас. Они высокие и быстрые. Большой швыряет одного на землю. Я колочу упавшего, чтобы Большой точно знал, что я с ним заодно. Дубашу сильно, да-да. Потом кидаюсь на подмогу Ляжке.

Его Чужак отнял у него палку. Я бью Чужака. Он растягивается на земле. Я молочу его, Ляжка скачет на нем, и все здорово.

Чужак пытается подняться, и я крепко пинаю его. Ляжка хватает свой сук и бьет снова и снова, и я ему помогаю.

Чужак Большого встает и бежит. Большой отвешивает ему удар палкой по заднице, ревет и хохочет.

У меня свое умение. Особое. Я собираю камни. Я лучший метатель, даже лучше самого Большого.

Камни для Чужаков. С нашими я дерусь, но никогда не кидаю камней. А Чужаки заслужили каменюгу в морду. Люблю так расправляться с Чужаками.

Кидаю один чистый, гладкий камень и попадаю Чужаку в ногу. Он спотыкается, и другой мой булыжник с острыми краями бьет его по спине. Он бежит быстрее, и я вижу, что у него течет кровь. Капли падают в пыль.

Большой хохочет и хлопает меня по плечу, и я понимаю, что угодил ему.

Ляжка молотит своего Чужака. Большой берет мою палку и присоединяется. Запах теплой крови Чужака щекочет мои ноздри, и я прыгаю по нему, вверх-вниз. Мы развлекаемся долго. Не тревожимся, что другой Чужак вернется. Чужаки бывают храбрыми, но они понимают, когда проигрывают.

Чужак перестает дергаться. Я пинаю его еще раз.

Не шевелится. Сдох, наверное.

Мы вопим и пляшем от радости.

Леон тряхнул головой, очищая ее. Немного помогло.

– Ты был тем верзилой? – спросила Келли. – А я была самкой, сидела на дереве.

– Извини, не могу сказать.

– Это было… необычно, да?

Он сухо рассмеялся:

– Убийство всегда необычно.

– Когда ты ушел с этим, ну, вожаком…

– Мой шимпанзе думает о нем как о «Большом». Мы убили другого шимпанзе.

Они сидели в богато убранной приемной отделения погружения. Леон встал и почувствовал, как мир слегка качнулся.

– Думаю, я немного покопаюсь в истории.

Келли робко улыбнулась:

– Я… Мне, скорее, понравилось.

Леон секунду подумал, моргнул…

– И мне, – произнес он, к своему собственному удивлению.

– Но не убийство…

– Нет, конечно же нет. Но… ощущение.

Она ухмыльнулась:

– В Хельсинки такого не испытаешь, профессор.

Два дня он провел в прохладе обширной библиотеки станции, среди сухих информационных структур. Библиотека эта была хорошо оборудована и позволяла задействовать сразу несколько чувств. Он бродил по цифровым лабиринтам.

В векторных пространствах, представленных на гигантских экранах, таились результаты исследований, замаскированные объемными протоколами и покрытые коростой мер предосторожности. Конечно, все это легко взламывалось или огибалось, но многословные термины, доклады, сводки, конспекты и грубо обработанные статистические данные все же противились легкому истолкованию. Подчас некоторые грани поведения шимпанзе старательно прятались в приложениях и примечаниях, словно биологи этого уединенного аванпоста стеснялись их. Впрочем, тут было чего стесняться, особенно брачных обычаев. Как ему это использовать?

Он шел по трехмерному лабиринту и наскоро формировал идеи. Сможет ли он следовать стратегии аналогий?

У шимпанзе и людей почти все гены одинаковы, так что динамика шимпанзе должна быть упрощенной версией динамики человека. Так имеет ли он право анализировать групповое взаимодействие шимпанзе как частный случай социоистории?

На закате следующего дня они с Келли сидели, наблюдая за кроваво-красными шпилями гор, пронзающими рыжие облака. Африка казалась пиршеством безвкусицы, и ему это нравилось. И эта острая пища тоже. В животе у него забурчало в предвкушении обеда.

Обращаясь к Келли, Леон заметил:

– Весьма заманчиво использовать шимпанзе для построения своего рода игровой модели социоистории.

– Но ты сомневаешься.

– Они похожи на нас в… Только у них, ну, э…

– Похожи в низменном, плотском? – Она ухмыльнулась и поцеловала мужа. – Ох уж мой Леон-ханжа.

– Знаю, мы с ними похожи во всем непристойном, зверином. Но при этом мы гораздо умнее.

Веки ее опустились: признак вежливого сомнения.

– Они живут на всю катушку, в этом им не откажешь.

– Возможно, мы разумнее, чем это необходимо.

– Что? – удивилась она.

– Я читал об эволюции. Очевидно, человеческий мозг стал эволюционным промахом, отклонением: он обладает способностями, намного превосходящими нужды умелого охотника и собирателя. Чтобы отличаться – в лучшую сторону – от животных, хватило бы умения разжигать огонь и создавать простейшие орудия труда. Эти таланты уже сделали бы людей царями творения, устранив давление естественного отбора, – необходимость изменяться просто отпала бы за ненадобностью. Вместо этого сам мозг открыто говорит нам о том, что изменения лишь ускорились. Серое вещество человека прибавляло в весе, наращивая новые нервные связи поверх старых. Эта масса «растекалась» по маленьким участкам, покрывала их, как новая толстая кожа.

– С учетом состояния мира, я бы сказала, что нам нужны все мозги, которые можно раздобыть, – ехидно заметила она.

– На этом уровне рождаются музыканты и инженеры, святые и ученые, – цветисто закончил Леон. Одним из наилучших качеств Келли было ее умение сидеть смирно и слушать его многословную профессорскую тягомотину, даже в отпуске. – И весь этот эволюционный отбор занял всего несколько миллионов лет.

Келли мило фыркнула:

– Взгляни на это с женской точки зрения. Он произошел, несмотря на смертельную опасность, грозящую рожающим матерям.

– Э, как это?

– Из-за огромных голов младенцев. Им так трудно выходить наружу. Мы, женщины, по-прежнему расплачиваемся за ваши мозги – и за свои тоже.

Он хмыкнул. Келли всегда умела так по-особому повернуть тему, что он видел объект обсуждения под совершенно новым углом.

– Так почему же отбор шел именно таким путем?

Келли загадочно улыбнулась:

– Возможно, мужчины, равно как и женщины, находят ум сексуальным.

– Правда?

Все та же лукавая улыбка.

– А как насчет нас?

– А как насчет звезд объемного кино? Мозг явно не их конек, дорогая.

– А помнишь животных, которых мы видели в мадридском сенсо-зоо? На выставке спаривания? Точно так же могло быть и у древних людей: мозги вроде павлиньих хвостов или лосиных рогов – выставляются напоказ, чтобы привлекать самок. Неудержимый сексуальный отбор.

– Ясно, вроде как не взять заявленного числа взяток при отличных картах. – Он хохотнул. – Значит, разум все равно что яркий узор.

– Работает на меня. – Жена подмигнула ему.

Он смотрел, как закат окрашивается Мерцающим зловещим багрянцем, испытывая странное счастье. Полосы света пробивались меж удивительных слоистых облаков.

– Э-э… – протянула Келли.

– Да?

– Возможно, и главспецы ведут исследования для того же. Узнать, кем мы были – и, таким образом, кто мы есть.

– В интеллектуальном смысле люди совершили скачок. В социальном плане, однако, разрыв может быть меньше.

Келли отнеслась к его словам скептически:

– Ты думаешь, шимпанзе не намного отстают от нас?

– М-м. Не удивлюсь, если в логарифмической развертке мы не отличим их от нас.

– Большой скачок, значит. А понять то, что тебе нужно, можно, лишь больше общаясь с ними. – Она взглянула на мужа. – Тебе понравилось погружение, да?

– Ну да. Просто…

– Что?

– Этот главспец Рубен, он словно насильно толкает нас на новые погружения…

– Это его работа.

– …и он знает, кто я такой.

– И? – Келли развела руки и пожала плечами.

– Обычно ты подозрительна. Откуда главспецу знать о каком-то математике?

– Он нашел твое имя в справочнике. Сбор данных о гостях – стандартная процедура. В определенных кругах ты достаточно известен. В Хельсинки люди выстроились бы в очередь, чтобы увидеть тебя.

– Некоторые из них предпочли бы увидеть меня мертвым. Куда подевалась твоя вечная бдительность? – Он ухмыльнулся. – Разве не следует поддержать мою осторожность?

– Паранойя – это не осторожность.

К тому времени, как они отправились обедать, Келли уговорила его на новые погружения.

Жаркий денек на солнце. Фыркаю от пыли.

Большой идет мимо, его тут же приветствуют. Самки и самцы – все вскидывают руки.

Большой прикасается к ним, уделяет внимание каждому, дает знать, что он тут. Мир в порядке.

Я тоже тянусь к нему. Так я чувствую себя хорошо. Я хочу быть как Большой, быть большим, быть большим, как он, быть им.

Самки для него не проблема. Он хочет одну – она идет. Спариваются тотчас же. Он Большой.

Других самцов так не уважают. Самки не желают делать с ними то же, что с Большим. Самцы помельче пыхтят, и швыряются песком, и все такое, они знают, что им не вырасти. Никогда им не стать такими, как Большой. Им это не нравится, но приходится глотать.

Я вот крупный. Меня уважают. Меньше, чем Большого, но все же.

Все парни любят самок. Ласки. Почесывание. Самки дают им это, и они дают им то же взамен.

Но самцы получают больше. После этого они не так грубы.

Я сижу, в моей шкуре ищут блох, и вдруг я чую что-то. Мне это не нравится. Я вскакиваю, кричу. Большой замечает. Он тоже принюхивается.

Чужаки. Все начинают тискаться. Сильный запах, крепкий. Много Чужаков. Ветер говорит, они близко и идут сюда.

Они бегут к нам с холма. Ищут самок, ищут неприятностей.

Я кидаюсь к своим камням. У меня всегда есть запас под рукой. Бросаю один, промахиваюсь. Они уже среди нас. Трудно попасть в них, они передвигаются слишком быстро.

Четверо Чужаков хватают двух самок. Тащат их.

Все воют, кричат. Пыль повсюду.

Я кидаю камни. Большой ведет парней на Чужаков.

Они поворачивают и бегут. Вот так вот. Хотя они получили двух самок, и это плохо.

Большой свирепеет. Толкает парней, рычит. Сейчас он выглядит не так здорово, он подпустил Чужаков.

Чужаки плохие. Мы все сидим на корточках, ласкаем друг дружку, обнимаемся, ворчим нежно.

Большой подходит, похлопывает самок по спинам. Взгромождается по очереди на одну за другой. Убеждается, что все знают: он все еще Большой.

Меня не хлопает. Знает, что лучше не пытаться. Я рычу на него, когда он приближается, он делает вид, что не слышит.

Может, он не такой уж и Большой.

На этот раз он остался. После первого кризиса, после набега шимпанзе-чужаков он долго сидел, позволяя оглаживать себя. Это действительно успокаивало его.

Его? Кто он?

На этот раз Леон полностью ощущал разум шимпанзе. Не под его разумом – если применить эволюционную метафору, – но вокруг. Перемешанные обрывки чувств, мыслей неслись мимо, как сорванные ветром листья.

И ветер этот был эмоциями. Неистовые бури, завывающие, мечущиеся, бомбардировали его мысли порывами, обрушиваясь на них, точно мягкие удары молота.

Эти шимпанзе мыслили скудно, он улавливал лишь осколки смысла, точно человеческие рассуждения кто-то обрубил. Но чувствовалишимпанзе чрезвычайно сильно.

«Конечно, – думал он, а он мог думать, угнездившись в твердом ядре самого себя, окутанном разумом шимпанзе, – эмоции говорят обезьяне, что делать, не размышляя. Это необходимо для быстроты реакций. Мощные чувства превращают слабые намеки в императивы. Строгие приказы Матери-Эволюции».

Теперь Леон видел, что вера в то, что лишь люди обладают ментальным опытом высшего порядка в виде эмоций, – простое тщеславие. Шимпанзе во многом разделяли человеческий взгляд на мир. Теория социоистории шимпанзе может стать очень ценной.

Он осторожно отделял себя от плотного, давящего разума шимпанзе. Интересно, знает ли обезьяна о его присутствии. Да, животное знало – смутно. Но почему-то это не тревожило шимпанзе. Леон слился с его расплывчатым, грубым миром. Леон был чем-то вроде эмоции, одной из многих, что, трепеща, задерживается ненадолго и вновь уносится прочь.

Может ли он стать чем-то б ольшим? Леон попытался заставить шимпанзе поднять правую руку – и конечность показалась ему свинцовой. Он боролся, но безуспешно. Затем Леон понял свою ошибку. Ему не пересилить шимпанзе – только не как ядрышку в превосходящем его размерами сознании.

Он размышлял об этом, пока шимпанзе гладил самку, бережно перебирая жесткие волосы. Шерсть хорошо пахнет, воздух сладок, солнце ласкает его щедрыми теплыми лучами…

Эмоции. Шимпанзе не выполняют указаний просто потому, что они вне их. Они не способны понимать повеления, как люди. Эмоции – вот что они осознают. Он вынужден быть эмоцией, а не маленьким генералом, отдающим приказы.

Какое-то время Леон просидел, просто будучиэтим шимпанзе. И он узнал – или, скорее, почувствовал. Стая искала блох в шерсти друг друга, самцы озирали окрестности, самки держались поближе к детенышам. Ленивое спокойствие овладело им, без усилий неся его сквозь теплые мгновения дня. Ничего подобного он не испытывал с тех пор, как был мальчишкой. Медленная, плавная легкость, словно времени вовсе не существует – есть лишь ломти вечности.

Пребывая в этом настроении, он сумел сконцентрироваться на простейшем движении – поднять руку, почесаться – и создать желание сделать это. Его шимпанзе послушался. Чтобы это произошло, Леону пришлось прочувствоватьвесь путь к цели. Плыть перед ветром эмоций.

Уловив в воздухе сладкий аромат, Леон задумался о том, какая еда может его издавать. Шимпанзе повернулся туда, откуда дул ветер, принюхался и отверг запах как неинтересный. Теперь Леон чуял почему: фрукты действительно сладкие, да, но несъедобные для шимпанзе.

Хорошо. Он учится. И внедряется в глубины сознания шимпанзе.

Наблюдая за стаей, он решил дать имена приметным шимпанзе, чтобы различать их: Шустрый самый проворный, Шила сексуальна, Едок голоден… Но как зовут его самого? Он окрестил себя Япан. Не слишком оригинально, но как-никак это его основное видовое название: я – Pan troglodytes.

Едок нашел какой-то луковицеобразный плод, и остальные сгрудились вокруг находки. Твердый фрукт пах как недозрелый (откуда он это знал?), но его все равно съели.

А которая из них Келли? Они просили, чтобы их погрузили в одну стаю, так что одна из этих (он заставил себя подсчитать, хотя задача эта напоминала ворочание тяжеленных камней в мозгу) двадцати двух особей – она. Но как ее узнать? Он прошелся перед несколькими самками, которые с помощью острых камней срезали листья с веток. Самки связывали лианы так, чтобы можно было переносить еду.

Леон вгляделся в их «лица». Умеренный интерес, несколько рук, протянутых для поглаживания, приглашение к ласке. Ни искорки узнавания в глазах.

Он присмотрелся к крупной самке, Шиле, тщательно моющей облепленный песком плод в ручье. Стая последовала ее примеру: Шила была своего рода лидером, как бы заместителем Большого среди самок.

Он поела с удовольствием, огляделась. Рядом рос какой-то злак, перезрелый, коричневатые зерна уже валялись на земле. Сосредоточившись, Леон по слабому букету ароматов понял, что это редкое лакомство. Несколько шимпанзе принялись выбирать зернышки из песка. Работали медленно. Шила занялась тем же и вдруг остановилась, уставившись на воду. Время шло, гудели насекомые. Наконец она зачерпнула пригоршню песка с зернами, подошла к краю ручья и швырнула свою добычу в воду. Песок утонул, зерна всплыли. Она сгребла их и проглотила, широко ухмыляясь.

Впечатляющий трюк. Прочие шимпанзе не переняли ее метод очистки зерен. Мытье фруктов концептуально проще, предположил Леон, поскольку плод все время остается у шимпанзе. Очистка зерен же требует сперва бросить еду, а потом спасти ее – этот интеллектуальный скачок потруднее будет.

Он подумал о ней, и в ответ Япан лениво направился к самке. Он заглянул в глаза Шилы – и она подмигнула ему. Келли! Он обвил ее волосатыми руками в порыве горячей любви.

– Чистая звериная любовь, – сказала Келли за обедом, – Освежает.

Леон кивнул:

– Мне понравилось быть там, жить так.

– Я столько всего чуяла.

– У фруктов совсем другой вкус, когда в них вгрызаешься. – Он взял пурпурную грушу, порезал ее, вилкой отправил кусочек в рот. – Для меня она почти невыносимо сладкая. Для Япана – приятная, немного островатая. Полагаю, пристрастие шимпанзе к сладкому неслучайно. Так они быстрее получают калории.

– Более совершенного отпуска я и представить не могу. Это тебе не просто выбраться из дому – ты выбираешься из своей оболочки, из своего вида.

Леон посмотрел на грушу.

– И они так, так…

– Сексуально озабочены?

– Ненасытны.

– Ты вроде был не против.

– Мой шимпанзе, Япан? Я освободился, как только им овладело желание «поиметь их всех».

Жена взглянула на него:

– Правда?

– А ты разве нет?

– Да, но я не ожидала, что мужчина поведет себя как женщина.

– Неужто? – заметил он сухо.

– Пока ты тратил время на динамику социализации шимпанзе, я читала материалы из исследовательской библиотеки главспецов. Женщины посвящают себя своим детям. Мужчины придерживаются двух стратегий: первая – родительский долг и вторая – «козел в огороде». – Она приподняла бровь. – Обе весьма распространены, а значит, обе прошли эволюционный отбор.

– Я – исключение.

К его удивлению, Келли рассмеялась.

– Я говорю так, вообще. Мое мнение таково: шимпанзе куда более неразборчивы, чем мы. Самцы заправляют всем. Они помогают самкам, воспитывающим их детей, но при этом все время присматривают подходящий товар на стороне.

Леон переключился на профессиональный тон; так он чувствовал себя гораздо увереннее, обсуждая подобные темы.

– Как говорят специалисты, обезьяны придерживаются смешанной репродуктивной стратегии.

– Как изящно.

– Изящество плюс точность.

Конечно, он не мог быть на сто процентов уверен, что Келли вышла из Шилы, когда самец подошел оприходовать ее по-быстрому. (Они всегда делают это по-быстрому – секунд за тридцать или даже меньше.) Могла ли она успеть покинуть мозг шимпанзе так стремительно? Ему самому потребовалось несколько мгновений, чтобы выбраться. Естественно, если она увидела приближающегося самца, догадалась о его намерениях…

Леон удивился самому себе. Какую роль играет ревность, когда они вселяются в другие тела? Имеет ли здесь смысл обычный моральный кодекс? И все же обсуждать такое с женой как-то… неловко.

Он так и остался «деревенщиной», нравится ему это или нет.

Леон уныло сосредоточился на жарком из «филе местного скитальца», как гласило меню, оказавшемся темным, землистого цвета мясом в подливе из пикантных овощей. Он жевал с воодушевлением и в ответ на вполне очевидное ошеломленное молчание Келли произнес:

– Смею предположить, шимпанзе тоже известна коммерция. Пища за секс, предательство вожака за секс, спасение ребенка за секс, поиск блох за секс, почти все, что угодно, за секс.

– Видимо, такова их бытовая валюта. Коротко, просто, и определенно никакого удовольствия. Туда-сюда, быстренько, острые ощущения, потом бум – и все.

Он кивнул.

– Самцам это нужно, а самки этим пользуются.

– М-м, все ты замечаешь.

– Если я собираюсь рассматривать поведение шимпанзе как своего рода упрощенную модель поведения людей, иначе нельзя.

– Шимпанзе как модель? – раздался уверенный голос главспеца Рубена. – Едва ли они образцовые граждане, если вы это имеете в виду. – Он одарил пару лучезарной улыбкой, за которой явно скрывалось не только непременное для этого места дружелюбие.

Леон механически улыбнулся в ответ.

– Я пытаюсь отыскать переменные, описывающие поведение шимпанзе.

– Тогда вам следует проводить с ними много времени, – сказал Рубен, садясь за их стол и поднимая палец, подзывая официанта с выпивкой. – Они загадочные создания.

– Согласна, – отозвалась Келли. – А вы часто погружаетесь?

– Ну, сейчас наши исследования ведутся по-другому. – Уголки губ Рубена скорбно опустились. – Стратегические модели и все такое. Я внес идею туризма: использовать уже отработанную технику погружения, чтобы добывать деньги для проекта. Иначе нам пришлось бы закрыться.

– Счастлив внести свой вклад, – сухо вставил Леон.

– Признайся, тебе это нравится, – улыбнулась Келли.

– Ну да. Это… иначе.

– Степенному профессору Маттику полезно выбираться из своей раковины.

Рубен сиял.

– Вы уж не слишком рискуйте, оказавшись там. Некоторые наши клиенты воображают себя супершимпанзе или кем-то в этом роде.

Глаза Келли сверкнули.

– А в чем состоит опасность? Наши тела тут, заторможены…

– Вы крепко связаны, – пояснил Рубен. – Сильный стресс, пережитый шимпанзе, может вызвать ответный стресс вашей собственной нервной системы.

– Какого рода стресс? – поинтересовался Леон.

– Смерть, серьезная травма.

– В таком случае, – обратилась Келли к Леону, – я думаю, что тебе не стоит погружаться.

Леон ощутил раздражение.

– Перестань! Я в отпуске, а не в тюрьме.

– Любая угроза тебе…

– Всего минуту назад ты упорно твердила, как мне это полезно.

– Ты слишком важен для…

– На самом деле риск весьма незначителен, – мягко заверил Рубен. – Обычно шимпанзе не умирают внезапно.

– И я всегда смогу выйти, если замечу приближение опасности, – добавил Леон.

– А ты это сделаешь? Мне кажется, ты входишь во вкус приключений.

Она была права, но Леон не собирался признавать это. Ему захотелось сбежать от однообразной математической рутины – и точка.

– Мне нравится находиться вне бесконечных коридоров Хельсинки.

Рубен уверенно улыбнулся Келли:

– К тому же мы пока не теряли туристов.

– А как насчет персонала? – парировала она.

– Ну, это был исключительный случай…

– Что произошло?

– Шимпанзе упал со скалы. Женщина-оператор не успела освободиться и осталась парализованной. Шок от пережитой в погружении смерти может оказаться фатальным. Но сейчас наши сети снабжены надежными предохранителями…

– Что еще? – напирала она.

– Что ж, имел место еще один неприятный эпизод. В первые дни, когда у нас был простой проволочный забор. – Главспец неуютно поежился. – Сюда пробрались хищники.

– Какие именно хищники?

– Стая квазиприматов-охотников, Carnopapio grandis. Мы называем их рабуинами, они были выведены в ходе генетических экспериментов двадцать лет назад. Они унаследовали ДНК бабуинов…

– Так как они проникли на территорию? – настаивала Келли.

– Они представляют собой что-то вроде диких свиней, с копытами, которыми можно копать. Однако они плотоядные. Рабуины почуяли дичь – наших животных в загонах. И вырыли проход под изгородью.

Келли взглянула на высокие бетонные стены.

– А эта ограда надежна?

– Безусловно. Не забывайте, рабуины – плод генетического эксперимента. Кто-то попытался создать хищника, передвигающегося на двух ногах.

– Эволюционное шулерство, – сухо заметила Келли.

Рубен не уловил напряжения в ее голосе.

– Как и большинство двуногих хищников, они обладают укороченными передними конечностями и выступающей вперед головой, а равновесие удерживают при помощи толстого хвоста, которым также подают знаки друг другу. Они охотятся на самых крупных травоядных, гигантелоп, – результат еще одного эксперимента – и питаются только сочным, богатым белком мясом.

– Зачем тогда охотиться на людей? – спросила женщина.

– Они могут напасть случайно, даже на шимпанзе. Проникнув на территорию станции, они искали взрослых, не детей – очень выборочная стратегия.

Келли передернуло.

– Вы смотрите на это весьма… отстраненно.

– Я биолог.

– Я даже не подозревал, что это может быть так интересно, – сказал Леон, чтобы развеять мрачные предчувствия жены.

Рубен снова просиял:

– Но не так захватывающе, как высшая математика, уверен.

Губы Келли скептически скривились.

– Вы не возражаете, если гости приносят с собой оружие?

В голове Леона забрезжила идея насчет шимпанзе – способ использовать их поведение при построении простой игровой модели социоистории. Можно привлечь статистику передвижений стай, результаты исследований реакции обезьян на резкие изменения окружающей обстановки.

Он обсудил это с Келли, и она кивнула, но под внешним согласием таилось беспокойство. После слов Рубена женщина стала постоянно выражать недовольство степенью безопасности. Леон напомнил ей, что это она раньше настаивала на том, чтобы он совершал больше погружений.

– Мы в отпуске, помнишь? – не раз повторял он.

Ее косые взгляды дали ему понять, что жена не купилась на его рассказы об игровой модели. Она считала, что ему просто нравится резвиться среди деревьев.

– В душе ты так и остался деревенским мальчишкой, – хмыкала она.

Так что на следующее утро он пропустил запланированный поход к стадам гигантелоп. Он отправился прямиком к отсекам погружения и скользнул в своего шимпанзе. «Чтобы выполнить кое-какую важную работу», – сказал он себе.

Шимпанзе спят на деревьях и б ольшую часть времени проводят в вычесывании друг друга. Удачливый «парикмахер» добывает себе угощение – клеща или вошь. В больших количествах эти насекомые пьянят – в них содержится какой-то едкий алкалоид. Леон подозревал, что осторожное распутывание его шерсти (этим занималась Келли) – действие жизненно необходимое, поскольку так поддерживается гигиена шимпанзе. А еще оно определенно успокаивало Япана.

И вдруг его озарило: шимпанзе оглаживают друг дружку вместо «разговоров». Они издают звуки только в кризисных ситуациях и в возбужденном состоянии: в основном это возгласы, связанные с совокуплением, едой или самозащитой. Обезьяны как люди, не способные облегчить душу в беседе.

А облегчение им необходимо. Суть их общественной жизни напоминает человеческое сообщество в условиях стресса: под гнетом тирании, в тюрьмах, в уличных бандах. Несмотря на зубы и когти, они поразительно похожи на людей в стесненных обстоятельствах.

Но наблюдается здесь и «цивилизованное» поведение. Дружба, скорбь, участие, товарищество тех, кто вместе охотится и охраняет территорию. Их старики морщинисты, лысы, беззубы, и все же о них заботятся.

Их инстинктивное знание поразительно. Они в курсе, как соорудить постель из листьев высоко на дереве, когда опускаются сумерки. Они умеют карабкаться, цепляясь не только руками, но и ногами. Они чувствуют, плачут, печалятся – не способные к анализу своих горестей, не в силах выразить их словами, что помогло бы справиться с эмоциями, смягчить их. Вместо этого эмоции преследуют их.

Сильнее всего голод. Шимпанзе находят и едят листья, плоды, насекомых, даже довольно крупных животных. Они любят гусениц.

Каждый миг, каждое открытие погружало Леона глубже в Япана. Он начал ощущать малейшие колебания и крены разума шимпанзе. Медленно, но верно человек обретал контроль над животным.

Этим утром самка нашла большое дерево и начала колотить по нему. Пустой ствол бухал, как барабан, и вся группа принялась дружно стучать, дико ухмыляясь производимому шуму. Япан присоединился к ним, и Леон почувствовал, как омыла его волна радости – он пропитался ею.

Позже, после сильного ливня, они подошли к водопаду, повисли на лианах и закачались между деревьями – над бурлящей пенящейся водой, визжа от радости, кувыркаясь и прыгая с лианы на лиану. Точно малыши на новой детской площадке. Леон заставлял Япана делать немыслимые развороты, безумные кульбиты и нырки, самозабвенно толкал его вперед – к восхищению остальных шимпанзе.

Порой шимпанзе овладевали упрямство, раздражительность и жестокость – все это ярко проявлялось в спаривании с доступными самками, в составлении вечной иерархии подчинения и особенно в охоте.

Успешная охота породила чудовищное возбуждение – объятия, поцелуи, шлепки. Когда стая спустилась покормиться, лес наполнился кашлем, визгом, гиканьем и фырканьем. Леон присоединился к суматохе, распевая и пританцовывая с Шилой-Келли.

В некоторых вопросах ему пришлось сдерживать свои чувства. Крыс они ели, начиная с головы. Черепа добычи покрупнее раскалывали о камни. Сперва пожирался мозг, дымящийся деликатес. Леон сглотнул – метафорически, но Япан невольно отозвался на импульс – и продолжил наблюдать, подавляя неприязнь. Как-никак Япану нужно питаться.

При запахе хищников он ощутил, как шерсть Япана поднялась дыбом. Еще один острый аромат – и рот Япана наполнился слюной. Нельзя щадить пищу, даже если она все еще бегает. Вот вам эволюция в действии: те шимпанзе, которые выказали жалость в прошлом, ели меньше и оставили меньше потомства. И где они теперь?

Несмотря на всю невоздержанность шимпанзе, Леон находил их поведение до боли знакомым. Самцы часто дерутся, швыряют камни, участвуют в кровавых забавах, выстраивая свою иерархию. Самки «рукодельничают» и создают альянсы. Здесь торгуют благосклонностью и преданностью, здесь формируются союзы, здесь сильны родственные связи, здесь ведутся войны за территорию, здесь известны угрозы и показуха, жажда «уважения», интриги субординации, месть – таким обществом наслаждались многие люди, которых история называет «великими». В сущности, очень похоже на королевский двор. Далеко ли людям до того, чтобы сорвать одежды и условности и запрыгать, как шимпанзе?

Леон ощутил вспышку отвращения настолько сильного, что Япан вздрогнул и забеспокоился. Человечество должно отличаться от этого примитивного ужаса.

Он, естественно, сможет использовать все это в качестве испытательного стенда своей теории. Нужно учиться у наших ближайших генетических соседей. Тогда человеческий род узнает себя и люди станут сами себе хозяевами. Он выстроит императивы на основе поведения шимпанзе, но продвинется гораздо дальше – к истинной, глубокой социоистории.