Текст книги "Научная фантастика. Ренессанс"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Пол Дж. Макоули,Брюс Стерлинг,Стивен М. Бакстер,Чарльз Шеффилд,Бен Бова,Джеймс Патрик Келли,Ким Робинсон,Дэвид Хартвелл,Кэтрин Крамер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)

Каюта Баллард. Открыта. Изумрудные датчики перемигиваются в темноте, так что видны очертания скорчившегося на койке тела.

– Баллард, – тихонько зовет Кларк. Входить ей не хочется.

Тень шевелится, кажется, смотрит на нее.

– Зачем ты скрываешь? – умоляюще говорит она.

Кларк хмурится в темноте.

– Что скрываю?

– Сама знаешь! Как… как тебе страшно!

– Страшно?

– Быть здесь, застрять на дне кошмарного черного океана…

– Не понимаю, – шепчет Кларк.

В ней снова поднимает голову клаустрофобия.

Баллард насмешливо фыркает, но смешок кажется вымученным.

– О, еще как понимаешь! Ты думаешь, это что-то вроде соревнования, думаешь, если зажмешь это в себе, останешься победительницей? Но это все неправда, Лени, оттого, что ты так все скрываешь, только хуже. Мы должны доверять друг другу, не то мы пропали.

Она чуть сдвигается на койке. Линзы на глазах теперь помогают Кларк рассмотреть кое-какие подробности: резкие складки, окаймляющие силуэт Баллард, мятую сухопутную одежду, расстегнутую до пояса. Ей приходит на ум полуразъятый труп, приподнимающийся на столе, чтобы оплакать свое увечье.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – повторяет Кларк.

– Я старалась подружиться, – бормочет Баллард, – старалась с тобой поладить, но ты такая холодная, ты даже никогда не признаешься… Я хочу сказать, не может быть, чтобы тебе нравилось здесь внизу, никому это не может понравиться, ты просто не признаешься…

– Но я не… Мне… совсем мне здесь не нравится. «Биб» как будто… хочет раздавить меня. Я только и жду все время, когда это случится.

Баллард в темноте кивает.

– Да, да, я знаю, каково это… – Кажется, признание Кларк ее немного взбодрило. – И сколько ни твердишь… – Она перебивает себя: – Тебе не нравится здесь? Внутри?

«Опять я сказала что-то не то?» – гадает Кларк.

– А снаружи разве лучше? – говорит Баллард. – Снаружи еще хуже! Грязевые оползни, фумаролы, эти рыбины так и норовят тебя съесть, не может же тебе… но… ты как будто не против!

В ее тоне проскальзывают обвинительные нотки. Кларк пожимает плечами:

– Да, не против.

Теперь Баллард медленно выговаривает каждое слово:

– Тебе даже нравится там. Так?

Кларк неохотно кивает:

– Да, пожалуй что так.

– Но там же… Разлом может убить тебя, Лени. Он может убить нас. Сотней разных способов. Разве тебя это не пугает?

– Не знаю. Я об этом почти не думаю. Наверно, в каком-то смысле пугает.

– Тогда почему ты счастлива там, в океане?! – вскрикивает Баллард. – В чем смысл?

«Не то чтобы именно „счастлива“», – думает Кларк.

Вслух она говорит только:

– Не знаю. Не так уж это и ужасно. Многие люди занимаются опасными делами. Затяжные прыжки… Альпинизм.

Но Баллард не отвечает. Она застыла, выпрямившись на койке. И вдруг протягивает руку и включает свет.

Лени Кларк моргает от неожиданности. Но яркий свет тут же меркнет – глазные линзы притемняются.

– Господи боже! – орет ей Баллард. – Ты теперь и спишь в этом сраном костюме?!

Кларк об этом как-то не думала. Так казалось проще.

– Я тут тебе душу изливаю, а на тебе эта механическая рожа.! У тебя даже не хватает порядочности показать свои чертовы глаза.

Кларк ошеломленно отступает. Баллард вскакивает с матраса и делает шаг в ее сторону.

– Подумать только, а ведь пока они не дали тебе этот костюмчик, ты вполне могла сойти за человека! Пойди поищи себе подружку в своем сраном океане!

И она захлопывает переборку прямо в лицо Кларк.

Несколько секунд Лени Кларк разглядывает герметичную перегородку. Она знает, что ее лицо спокойно. Ее лицо почти всегда спокойно. Но она стоит не двигаясь, дожидаясь, пока скорчившаяся тварь у нее внутри чуточку развернется.

– Да, – очень тихо говорит она наконец. – Думаю, я так и сделаю.

Когда она выныривает из шлюза, Баллард уже ждет ее.

– Лени, – тихо говорит она, – нам нужно поговорить.

Кларк нагибается, снимая ласты.

– Давай.

– Не здесь. У меня в каюте.

Кларк смотрит на нее.

– Пожалуйста.

Кларк лезет вверх по трапу.

– Ты не собираешься снимать… – Кларк смотрит на нее сверху, и она обрывает себя: – Ничего. Все нормально.

Они поднимаются в кают-компанию. Баллард выходит вперед. Кларк проходит за ней по коридору в каюту. Баллард запирает переборку и присаживается на койку, чтобы дать место Кларк.

Кларк озирается в тесной комнатушке. Баллард завесила зеркальную переборку запасной простыней.

Она похлопывает по матрасу рядом с собой:

– Проходи, Лени. Садись.

Кларк неохотно садится. Неожиданная доброта Баллард приводит ее в замешательство. Она не вела себя так с тех пор…

«…С тех пор, как взяла верх».

– Может, тебе неприятно это слышать, – говорит Баллард, – но нам надо снять тебя со станции. Им вообще не следовало тебя сюда допускать.

Кларк не отвечает. Ждет.

– Помнишь тесты, которые нам давали? – продолжает Баллард. – Они измеряли устойчивость к стрессам: к замкнутому пространству, к продолжительной изоляции, к постоянной опасности и все такое.

Кларк слегка кивает:

– Итак?

– Итак, – говорит Баллард, – ты хоть раз задумывалась, что они измеряли эти качества, не зная, какого рода личность может ими обладать? Или каким образом она их приобрела?

Внутри у Кларк все замирает. Снаружи ничего не меняется.

Баллард чуточку склоняется к ней.

– Помнишь, что ты говорила? Насчет альпинистов и парашютистов, и почему люди намеренно подвергают себя опасности? Я тут все читала, Лени. С тех пор, как я тебя узнала, я много читала…

«Узнала меня?»

– Так вот, ты знаешь, что общего у всех искателей опасности? Они все утверждают, что по-настоящему живешь, только когда близок к смерти. Они не могут без опасности. Она их возбуждает.

«Вовсе ты меня не знаешь…»

– Среди них бывают ветераны войн, или люди, которых долго держали в заложниках, или они по той или иной причине долгое время провели в опасной зоне. И у многих из них возникает непреодолимое влечение…

«Никто меня не знает…»

– Они могут быть счастливыми только на краю, только все время стоя на краю… У многих это начиналось довольно рано, Лени. Еще с детства. Ручаюсь, что и ты… Ты ведь даже не переносишь, когда к тебе прикасаются…

«Уходи. Уходи».

Баллард кладет руку на плечо Кларк.

– Долго ты терпела насилие, Лени? – мягко спрашивает она. – Сколько лет?

Кларк сбрасывает ее руку и молчит. «Он не хотел ничего плохого». Она передвигается на койке, чуть отворачиваясь.

– Так и было, да? У тебя выработалась не просто терпимость к боли, Лени, ты приобрела пристрастие к ней. Так?

Кларк требуется всего одно мгновение, чтобы опомниться. Ей помогают «кожа» и непроницаемые линзы на глазах. Она хладнокровно поворачивается к Баллард. Она даже слегка улыбается.

– Нет, – говорит она, – не так.

– Там работает определенный механизм, – объясняет ей Баллард. – Я о нем читала. Знаешь, Лени, как мозг справляется со стрессом? Он выпускает в кровоток разнообразные наркотические стимуляторы: бета-эндорфины, опиаты. Если это случается достаточно часто на протяжении длительного времени, ты попадаешься на крючок. Тут ничего не поделаешь.

Кларк слышит звук, который исходит из ее горла: рваный кашляющий звук, как если бы вдалеке рвался металлический лист. Мгновение спустя она узнает в нем смешок.

– Это не я придумала, – настаивает Баллард. – Если не веришь, почитай сама. И сколько подвергавшихся насилию детей потом проводят всю жизнь, цепляясь за жестоких мужей, или занимаясь самоистязанием, или затяжными прыжками!

– И от этого счастливы, так, что ли? – с холодным презрением осведомляется Кларк. – Им нравится, когда их насилуют, или колотят, или…

– Нет, конечно, ты не счастлива, – перебивает Баллард. – Но чувство, которое ты испытываешь, вероятно, ближе всего к счастью из всего, что тебе доводилось когда-нибудь переживать. Так что ты принимаешь его за счастье, ты повсюду ищешь стрессы, как можно больше стрессов. Это – психологическая наркомания, Лени. Ты сама напрашиваешься. Ты всегда напрашиваешься сама.

«Я сама напрашиваюсь… Баллард читала, Баллард знает: жизнь – просто электрохимия. Бесполезно объяснять, каково это. Нет смысла объяснять, что есть вещи много хуже, чем побои. Хуже даже, чем когда тебя прижимает и насилует собственный отец. Бывают промежутки, когда ничего не происходит. Когда тебя оставляют в покое, и ты не знаешь, надолго ли. Ты сидишь за столом напротив него, заставляешь себя есть, пока изуродованное нутро пытается кое-как затянуться, и он треплет тебя по головке и улыбается тебе, и ты знаешь, что передышка уже слишком затянулась, что он придет к тебе этой ночью, или назавтра, или, может быть, через день.

Ясно, я напрашивалась. Как еще я могла с этим покончить?»

– Слушай, – говорит Кларк. Голос у нее дрожит. Она глубоко вдыхает и начинает заново: – Ты совершенно не права. Совершенно. Ты нисколько не понимаешь, что происходит.

Но Баллард качает головой:

– Очень даже понимаю, Лени. Ты пристрастилась к боли, и ты выходишь отсюда и дразнишь Разлом: «Ну-ка, убей меня!», и рано или поздно он убьет, как ты не понимаешь? Вот почему тебе нельзя здесь оставаться. Вот почему нам надо отправить тебя наверх.

Кларк встает.

– Я не вернусь туда.

Она поворачивается к переборке.

Баллард тянется к ней.

– Подожди, дослушай до конца. Это еще не все.

Кларк сверху с полным безразличием смотрит на нее.

– Спасибо за заботу. Но я выхожу, когда мне вздумается.

– Если ты сейчас уйдешь, ты сама себя выдашь. Они же за нами наблюдают! Неужели ты еще не додумалась? – Баллард говорит все громче. – Слушай, они все про тебя знают! Они и искали кого-нибудь вроде тебя! Они нас испытывают, они еще не уверены, какой тип личности больше пригоден для работы здесь, на глубине, вот они и следят и ждут, кто первым сломается! Вся программа еще на стадии эксперимента, ты что, не понимаешь? Все, кого они послали вниз: ты, я, Кен Любин и Лана Чанг – всех нас хладнокровно испытывают…

– И ты завалила экзамен, – тихо бормочет Кларк. – Понимаю…

– Они нас используют. Лени, не ходи туда!

Пальцы Баллард тянутся к ней, как присоски осьминога. Кларк отталкивает их. Она отпирает замок и толкает переборку в сторону. Она слышит, как за ее спиной вскакивает Баллард.

– Ты больна! – кричит она.

Что-то бьет Кларк в затылок. Она вылетает в коридор и растягивается на полу. Одна рука застревает в переплетении трубок. Больно.

Она перекатывается на спину и, защищаясь, вскидывает руку. Но Баллард просто перешагивает через нее и бежит к кают-компании.

«Я не боюсь, – отмечает Кларк, вставая на ноги. – Она меня ударила, но я не боюсь. Странно…»

Где-то близко слышно, как бьется стекло. Баллард в кают-компании вопит:

– Эксперимент закончен! Вылезайте, сраные шпики!

Кларк проходит по коридору, шагает в дверь. Осколки зеркальной стены висят в раме, как огромные рваные сталактиты. Пол засыпан осколками.

Со стены, из-за разбитого зеркала, во все углы комнаты глядят «рыбьи глаза» объективов.

Баллард смотрит прямо в них.

– Вы меня слышите? Я больше не играю в вашу дурацкую игру! С меня хватит!

Кварцитовые линзы отвечают ей бесстрастным взглядом.

«Значит, ты была права, – думает Кларк. Она вспоминает завешенное простыней зеркало в каюте Баллард. – Ты их вычислила, ты нашла камеры в своей каюте, и, Баллард, милая моя подружка, ты ничего мне не сказала.

И давно ты знаешь?»

Баллард оборачивается и видит Кларк.

– Да, ее вы сумели одурачить, – рычит она в «рыбьи глаза». – Да ведь она же ненормальная! Не в своем уме! А мне на все ваши проверочки плевать!

Кларк направляется к ней.

– Не называй меня ненормальной, – говорит она абсолютно ровным голосом.

– А ты и есть ненормальная! – кричит Баллард. – Ты же больная! Потому ты здесь и оказалась! Им твоя болезнь на руку, им это и нужно, а ты уже так далеко зашла, что не видишь! Ты прячешь все за этой своей маской, засела там, как какая-то устрица-мазохистка, и ждешь, чтобы тебя стали мучить… и напрашиваешься!

«Раньше так и было, – соглашается Кларк, пока ее руки сжимаются в кулаки. – Странное дело… – Баллард пятится от нее; Кларк шаг за шагом наступает. – Пока я не оказалась здесь, внизу, я и не знала, что могу дать сдачи. Что могу победить. Меня научил этому Разлом, а теперь и Баллард тоже…»

– Спасибо, – шепчет Кларк и бьет Баллард кулаком в лицо.

Та опрокидывается назад, налетает на стол. Кларк спокойно делает шаг вперед. В осколке зеркала мелькает ее отражение: кажется, ее глаза под линзами чуть ли не светятся.

– О господи, – скулит Баллард. – Лени, мне очень жаль…

Кларк стоит над ней.

– А ты не жалей, – говорит она.

Она рассматривает себя как некую схему взрывного устройства с аккуратными подписями на каждой части. «Столько-то частей злости, – думает она, – столько-то ненависти. Столько-то желания на ком-нибудь отыграться».

Она смотрит на скорчившуюся на полу Баллард.

– Думаю, – говорит Кларк, – я начну с тебя.

Но лечебная процедура заканчивается прежде, чем она успевает как следует разгорячиться. Кают-компанию внезапно заполняет звук – пронзительный, повторяющийся, смутно знакомый звук. Кларк не сразу, но вспоминает, что он должен означать. И опускает занесенную ногу.

В отсеке связи звонит телефон.

Жаннет Баллард сегодня отправляется домой.

Батискаф целый час шел вниз сквозь полуночную тьму. Сейчас он виден на мониторе, как большой жирный головастик, спускающийся к причальному доку «Биб». Звонко отдается и замирает в станции звук механического совокупления. Люк над головой открывается.

В него пролезает сменщик Баллард. Он почти целиком затянут в «кожу», с лица смотрят глаза без зрачков. По перчатки сняты, и «кожа» на предплечьях отстегнута. Кларк видит тонкие шрамы на его запястье и улыбается про себя.

«Интересно, – думает она, – была у них наверху припасена вторая Баллард, на случай, если бы я не сработала?»

В скрытом от глаз конце коридора скрипит открывающаяся переборка. Баллард выходит в рубашке с короткими рукавами. Один глаз у нее заплыл, в руке чемоданчик. Она, кажется, хочет что-то сказать, но замирает при виде прибывшего. Минуту она смотрит на него. Коротко кивает. И без единого слова забирается в брюхо батискафа.

Никто не окликает их сверху. Ни приветствий, ни вдохновляющих речей. Может, экипаж получил инструкции. Может, сами догадались. Доковый люк поворачивается на петлях. Батискаф отчаливает, лязгнув на прощание.

Кларк проходит через кают-кампанию и смотрит в камеры. Потом протягивает руку за зеркальные осколки и обрывает тянущийся к ним шнур.

«Нам это уже ни к чему», – думает она и уверена, что кто-то далеко наверху соглашается с ней.

Они с новоприбывшим осматривают друг друга мертвыми белыми глазами.

– Я Любин, – наконец говорит он.

«И опять Баллард оказалась права, – понимает она. – Не будь у нас вывихнуты мозги, нас нельзя было бы здесь использовать».

Но она не в обиде. Ей не хотелось бы возвращаться.

Тед Чан
Понимание

Тед Чан (р. в 1967 г.) родился в штате Нью-Йорк, живет в Бельвью, штат Вашингтон. Он любит кино и комиксы, а также, по его собственным словам, смотрит телевизор «больше, чем следовало бы». Чан пишет учебники для пользователей компьютеров и уверяет, что это самые известные его книги. Однако научно-фантастические рассказы этого автора неизменно либо номинируются на литературные премии, либо получают их. В 2002 г. у Чана вышел сборник «История твоей жизни и другие рассказы» («Stories of Your Life and Others»).

Рассказ «Понимание», впервые опубликованный в «Asimov's», посвящен глобальным проблемам – сверхразуму и Интернету как продолжению человеческого ума. Его очевидный литературный первоисточник – произведение Дэниэла Киза «Цветы для Элджернона» («Flowers for Algernon»). Можно подумать, что Чан, прочитав текст, задался вопросом: «А что стало бы с главным героем, если бы он все умнел и умнел и этот процесс был бесконечным?» Ответ – появление сверхразумного героя. Интересно сравнить трактовку аналогичной проблемы у Грега Игана в рассказе «Причины для счастья»: оба писателя изображают далекое будущее, когда лечение неврологических заболеваний приводит к непредсказуемым последствиям.

Лед: царапает щеку, но не холодит кожу. Держаться не за что: перчатки просто скользят по гладкой поверхности. Вижу мечущихся наверху людей, но они ничего не могут сделать. Пытаюсь разбить лед кулаками, но руки движутся медленно-медленно, легкие разрываются, голова кружится, мысли туманятся, и я чувствую, что исчезаю…

Просыпаюсь с криком. Сердце стучит, как отбойный молоток. Господи. Откидываю одеяло и сажусь на край кровати.

Раньше я не мог вспомнить весь сон. Помнил только падение сквозь толщу льда; доктор говорит, мой разум подавлял остальное. Теперь я помню, и это худший кошмар из всех, что я когда-либо видел.

Натягиваю на плечи скомканное стеганое одеяло и чувствую, что дрожу. Пытаюсь успокоиться, дышать ровнее, но всхлипывания продолжают вырываться на волю. Это было так реально, что я ощущал все: ощущал, каково это – умереть.

Я пробыл в воде почти час; когда меня вытащили, я был овощем почище любого настоящего овоща. Здоров ли я? Впервые клиника испробовала свое новое лекарство на человеке с такой глубокой травмой мозга. Подействовало ли оно?

Все тот же кошмарный сон, снова и снова. После третьего раза я понял, что уже не усну. Оставшиеся до рассвета часы провел в тревоге. И это результат? Я теряю рассудок?

Завтра иду на еженедельный прием к наблюдающему меня ординатору клиники. Надеюсь, у него есть ответы на мои вопросы.

Еду в центр Бостона, полчаса – и я на приеме у доктора Хупера. Сижу на каталке в смотровой, за желтой занавеской. Из стены на уровне пояса выступает вытянутый в длину плоский экран, отрегулированный на суженное поле зрения, – с моего места он кажется пустым. Доктор стучит по клавишам – наверное, открывает файл с моими данными – и начинает меня осматривать. Пока он проверяет мои зрачки авторучкой с фонариком на конце, я рассказываю ему о кошмарах.

– А до несчастного случая у вас бывали подобные сны, Леон? – Он достает маленький молоточек и ударяет меня по локтям, коленям, лодыжкам.

– Никогда. Это побочный эффект лекарства?

– Нет, эффект не побочен. Гормональная К-терапия восстановила большинство поврежденных нейронов, и ваш мозг вынужден приспосабливаться к столь значительным переменам. Ночные кошмары, по-видимому, просто признак этого приспособления.

– Это теперь навсегда?

– Маловероятно, – отвечает он. – Как только ваш мозг вновь привыкнет к наличию всех проводящих путей, вы придете в норму. Теперь дотроньтесь указательным пальцем до кончика носа, а потом прикоснитесь им к моему пальцу.

Я делаю то, что он мне велит. После этого врач просит меня соединить поочередно пальцы с большим, быстро.

Затем мне приходится пройти по прямой, словно при проверке на трезвость. А потом он начинает меня допрашивать.

– Назовите части обычного ботинка.

– Ну, подметка, каблук, шнурки. М-м, дырочки для шнурков, через которые они продеваются, – ушки, и еще язычок, под шнурками…

– Хорошо. Повторите числа: три, девять, один, семь, четыре…

– …шесть, два.

Этого доктор Хупер не ожидал:

– Что?

– Три, девять, один, семь, четыре, шесть, два. Вы называли их, когда осматривали меня в первый раз, я тогда еще лежал в больнице. Полагаю, эти числа слышит большинство ваших пациентов.

– Вот уж не думал, что вы их запомните; это тест на кратковременную память.

– Я не специально. Просто оказалось, что помню, и все.

– А цифры, которые я перечислил во время второго приема?

Задумываюсь на секунду.

– Четыре, ноль, восемь, один, пять, девять, два.

Он удивился:

– Большинство людей не могут удержать в памяти столько цифр, если слышали их лишь однажды. Это какой-то мнемонический фокус?

Я качаю головой:

– Нет. Я даже телефонные номера всегда записываю в память телефона, чтобы потом набирать их, нажав одну кнопку.

Он идет к пульту и колотит по клавишам.

– Попробуйте это. – Доктор зачитывает четырнадцать цифр подряд, я повторяю их. – А задом наперед сумеете?

Я перечисляю цифры в обратном порядке. Он хмурится и начинает допечатывать что-то в мою историю болезни.

Сижу перед терминалом в лаборатории психиатрического отделения; это оказалось ближайшее место, в котором можно устроить проверку умственных способностей. В одну из стен встроено небольшое зеркало, вероятно, с видеокамерой позади. На тот случай, если ведется запись, улыбаюсь и машу рукой. Я всегда так делаю перед скрытыми камерами у банкоматов.

Приходит доктор Хупер с распечаткой результатов тестирования.

– Что ж, Леон, вы справились… отлично. Вы прошли два теста и в обоих случаях попали в девяносто девятый процентиль [59]59
  Процентиль – мера расположения данных выборки или распределения. N-й процентиль – это такое значение, ниже которого расположено n процентов наблюдений данной переменной.


[Закрыть].

У меня отвисает челюсть:

– Вы шутите.

– Нет, не шучу. – Кажется, он сам себе с трудом верит. – Это число не показывает, на сколько вопросов вы ответили правильно; оно говорит, что относительно общей численности населения…

– Я знаю, о чем оно говорит, – рассеянно перебиваю я. – Когда нас проверяли в школе, я входил в семидесятый.

Девяносто девятый. Пытаюсь отыскать в себе какие-то признаки этого. Что я должен чувствовать?

Он присаживается на край стола, все еще разглядывая распечатку.

– Вы никогда не посещали колледж, не так ли?

Мое внимание возвращается к нему.

– Я ходил туда, но не дотянул до диплома. У нас с преподавателями были разные представления об образовании.

– Ясно. – Вероятно, он сделал вывод, что меня вышибли за неуспеваемость. – Что ж, очевидно, вы с тех пор сильно изменились к лучшему. Малую часть такого прироста молено объяснить естественным взрослением, но в основном это, должно быть, результат гормональной К-терапии.

– Ничего себе побочный эффект.

– Ну, я бы пока особо не радовался. Результаты тестов не предсказывают, сумеете ли вы добиться успеха в реальном мире.

Я поднимаю взгляд, но доктор Хупер уткнулся в бумаги. Происходит что-то потрясающее, а он не может сказать ничего, кроме банальностей.

– Мне бы хотелось провести еще несколько тестов. Вы можете подъехать завтра?

Я ретуширую голограмму, когда звонит телефон. Колеблюсь между аппаратом и пультом и нехотя выбираю телефон. Обычно, когда я редактирую, звонки принимает автоответчик, но надо же дать людям знать, что я снова работаю. Пока я валялся в больнице, я потерял массу заказов: один из минусов образа жизни свободного художника. Нажимаю кнопку громкой связи:

– «Греко Голографикс», Леон Греко слушает.

– Привет, Леон, это Джерри.

– Привет, Джерри. Как дела? – Продолжаю изучать изображение на экране: пара сцепленных зубчатых шестеренок. Избитая метафора совместных действий, но так желает заказчик.

– Не хочешь вечерком смотаться в кино? Мы со Сью и Тори идем на «Железные глаза».

– Сегодня? Ох, не могу. Сегодня последнее представление в Театре Хеннинга [60]60
  Дуг Хеннинг – иллюзионист, постановщик «волшебных» спектаклей на Бродвее.


[Закрыть], моноспектакль.

Плоскости зубцов выглядят исцарапанными и маслянистыми. Выделяю курсором поверхности и правлю цифровые параметры.

– Что за штука?

– Называется «Симплектика». Монолог в стихах. – Настраиваю свет, убираю тень, падающую на соединенные зубцы. – Хочешь, пойдем вместе.

– Это что-то вроде шекспировских монологов?

Нет, это слишком: при таком освещении внешние грани чересчур яркие. Устанавливаю верхний предел интенсивности отраженного света.

– Нет, это что-то вроде потока сознания, и чередуются четыре разных стихотворных размера; только один из них ямб. Все критики называют спектакль не иначе как tour de force [61]61
  здесь: ловкая штука (фр.).


[Закрыть].

– Не знал, что ты такой поклонник поэзии.

Еще раз проверив все значения, я запускаю расчет интерферограммы.

– Обычно нет, но в данном случае шоу, кажется, действительно интересное. Ну так как, идем?

– Спасибо, но, думаю, мы останемся верны кино.

– Ладно, хорошо вам поразвлечься, ребята. Может, встретимся на следующей неделе.

Мы прощаемся, и я жду окончания расчета.

И вдруг я соображаю, что только что произошло. Я раньше не мог одновременно вносить правки в работу и разговаривать по телефону. Но на этот раз я без труда думал и о том, и о другом разом.

Неужели сюрпризы никогда не закончатся? Когда кошмары прошли и я немного расслабился, первое, что я заметил в себе, – это увеличение скорости чтения и восприятия. Я наконец-то сумел прочитать книги на своих полках, что вечно собирался сделать, только руки никак не доходили; кроме того, что гораздо труднее, осилил технический материал. Еще в колледже я смирился с фактом, что не в силах узнать все, что меня интересует. Открытие того, что, возможно, могу, оказалось воодушевляющим; я буквально ликовал, покупая на следующий день охапку новых книг.

А теперь я обнаруживаю, что могу сосредоточиться на двух вещах одновременно; вот уж чего никогда бы не стал себе пророчить. Ну как тут не вскочить на стол и не завопить так, словно твоя любимая бейсбольная команда только что порадовала тебя тройной игрой [62]62
  Игра, в которой было три положения «вне игры» или трижды из игры были выведены игроки.


[Закрыть]. Примерно так я себя и чувствовал.

Главный невролог, доктор Ши, занялся моим случаем, вероятно, потому, что хочет поставить его себе в заслугу. Я едва его знаю, но ведет он себя так, словно я лечусь у него уже многие годы.

Вызвал меня в свой кабинет побеседовать. Переплетает пальцы, ставит локти на стол.

– Как вы относитесь к росту своего интеллекта? – спрашивает.

До чего же бессмысленный вопрос.

– Я этому очень рад.

– Хорошо, – говорит доктор Ши. – До сих пор мы не обнаруживали никаких неблагоприятных эффектов гормональной К-терапии. Вы уже не нуждаетесь в лечении травмы мозга, произошедшей в результате несчастного случая. – Я киваю. – Однако мы проводим исследования, чтобы узнать больше о влиянии гормона К на интеллект. Если вы не против, мы хотели бы сделать вам еще одну инъекцию, а затем посмотреть на результаты.

Он все-таки привлек мое внимание – наконец-то сказал что-то, к чему стоит прислушаться.

– Нет, я не против.

– Вы понимаете, это будет чисто в исследовательских целях, не в терапевтических. Ваш разум может многое выиграть, но медицинской необходимости для вашего здоровья тут нет.

– Я понимаю. Полагаю, нужно где-то расписаться и дать свое согласие?

– Да. Мы также можем предложить вам некоторую компенсацию за участие в исследовании. – Он называет сумму, но я уже почти не слушаю.

– Это было бы замечательно. – Я представляю, к чему это может привести, что может означать для меня, и меня пробирает дрожь.

– Нам бы также хотелось, чтобы вы подписали соглашение о конфиденциальности. Очевидно, этот препарат – сильнейший стимулятор, но преждевременная шумиха нам ни к чему.

– Разумеется, доктор Ши. А раньше кому-нибудь делали дополнительные инъекции?

– Конечно; вы не станете подопытным кроликом. Уверяю вас, никаких пагубных побочных эффектов не наблюдалось.

– А какого рода эффекты были?

– Лучше не забивать вам голову информацией: вы можете вообразить, что испытываете именно те симптомы, которые я упомяну.

Ши чувствует себя как рыба в воде в беседах по шаблону «доктору лучше знать».

Я продолжаю настаивать:

– Но вы мне можете хотя бы сказать, насколько вырос их интеллект?

– У каждого по-своему. Каждая личность индивидуальна. Не стоит основывать свои ожидания на том, что случилось с другими.

Я скрываю разочарование:

– Отлично, доктор.

Если Ши не хочет рассказывать о гормоне К, я все выясню самостоятельно. С домашнего компьютера вхожу в Сеть. Обращаюсь к открытой информации FDA [63]63
  FDA (Food and Drug Administration) – Управление по контролю за продуктами и лекарствами.


[Закрыть]и начинаю читать их текущую базу – заявки на исследования новых препаратов, которые нужно утвердить до того, как начать испытание на людях.

Заявку на опыты с гормоном К подала «Соренсен Фармацевтикал», компания по исследованию синтетических гормонов, способствующих регенерации нейронов центральной нервной системы. Бегло просматриваю результаты опытов на собаках, переживших кислородное голодание, затем – на бабуинах: все животные полностью выздоровели. Токсичность низка, и долговременное наблюдение не выявило неблагоприятных эффектов.

Результаты исследований срезов коры головного мозга вызывают у меня интерес. У животных с повреждением мозга восстановившиеся нейроны обладали большим числом дендритов [64]64
  Дендрит – отросток нервной клетки.


[Закрыть], чем обычные, но клетки здоровых особей, получивших препарат, не претерпели изменений. Заключение ученых: гормон К замещает лишь поврежденные нейроны, а не здоровые. Новые дендриты в мозгу травмированных животных кажутся безвредными: позитронно-эмиссионная томография не выявила нарушений в мозговом метаболизме, а поведение и результаты проверки умственных способностей подопытных не изменились.

В заявке на проведение клинических испытаний на людях исследователи «Соренсен» вкратце излагают результаты тестирования препарата сперва на здоровых субъектах, затем на нескольких типах пациентов: жертвах инсульта, людях, страдающих болезнью Альцгеймера и лицах вроде меня – превратившихся в растения. Подробностей выяснить не удалось: хотя имена пациентов и засекречены, лишь участвующие в экспериментах врачи имеют право изучать эти записи.

Исследования на животных не пролили свет на увеличение интеллекта людей. Резонно предположить, что степень воздействия гормона на разум прямо пропорциональна числу замещенных под действием гормона нейронов, которое, в свою очередь, зависит от размера первоначального повреждения. Следовательно, пациентов, находящихся в глубокой коме, ждет самое большое улучшение. Конечно, для подтверждения теории мне понадобятся данные по динамике других больных; но это подождет.

Следующий вопрос: это конечная стадия или дополнительные дозы гормона вызовут дальнейший рост? Ответ на него я узнаю раньше, чем доктора.

Я не нервничаю; в сущности, я совершенно спокоен. Я просто лежу на животе, дышу очень медленно. Спина онемела; мне сделали местную анестезию, а потом ввели гормон К в спинномозговой канал. Внутривенная инъекция не годится – гормону не преодолеть гематоэнцефалический барьер [65]65
  Гематоэнцефалический барьер – мембраны с избирательной проницаемостью, которые отделяют нервную систему от крови и создают химически оптимальную среду для нейронов.


[Закрыть]. Это первый из уколов, который я помню, хотя, говорят, до него мне сделали еще два таких же: один, когда я еще был в коме, и второй, когда пришел в сознание, но еще ничего не соображал.

Снова кошмары. Не все они жестоки, но это такие неестественные, психоделические сны, каких я никогда раньше не видел, зачастую я не узнаю в них ничего. Кручусь в постели и то и дело просыпаюсь с криком на скомканных простынях. Но на этот раз я знаю, что все пройдет.

Теперь в клинике меня изучают несколько психологов. Интересно наблюдать, как они исследуют мой интеллект. Один врач все детализирует, описывая мои навыки в следующих терминах: приобретение знаний, способность запоминать, применение выученного и перенос его в другую область. Другой рассматривает меня с точек зрения математики и логического мышления, лингвистики и пространственной визуализации.

Вспоминаю колледж, специалистов тех дней – каждый носился со своей взлелеянной теорией и искажал очевидное, подгоняя его под свои измышления. Сейчас доктора меня убеждают даже меньше, чем тогда преподаватели; им по-прежнему нечему меня научить. Ни одна из их классификаций не годится для анализа моих действий, поскольку – нет смысла отрицать это – я одинаково хорош во всем.