Текст книги "Времена года"

Автор книги: Арпад Тири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Он пить хочет. Дай ему стакан воды.

Петер протягивает стакан, но солдат отводит его руку.

– Сначала ты.

Петер смущенно смотрит на него, ничего не понимая.

– Попей ты сначала! – нетерпеливо толкает Петера в бок старик.

Солдат смотрит, как Петер отпивает из стакана, потом берет стакан и с жадностью пьет.

Старик с удовольствием смотрит, как русский пьет.

– Мы будем тут спать, – говорит солдат и показывает на топчан. – Можно?

Солдаты снимают с плеч вещевые мешки.

Старый Шойом с услужливостью расстилает на столе полотенце, кладет на стол мыло, ремень для правки и бритву.

Солдат со шрамом улыбается, временами прислушиваясь ко все более редким и далеким артиллерийским залпам. Затем хлопает старика по плечу и спрашивает, показывая на Петера:

– Сын?

Шойом колеблется, но потом отвечает:

– Нет... Друг.

– Я – Юрий, – тычет себя пальцем в грудь солдат со шрамом на щеке.

Трое венгров кивают ему и с пристальным вниманием следят за каждым жестом русских солдат.

Солдат со шрамом показал на своего товарища, который уже растянулся на лавке.

– А он Никита... Казак.

Звонарь вежливо раскланивается с другим солдатом, скользит взглядом по его воинственной фигуре, а сам потихоньку отодвигается от него в сторону.

Юрий, заметив, что звонарь испугался, подходит к нему поближе.

– Знаешь, что такое казак? – говорит он непонятные слова, хватает со стола бритву, а потом, сделав широкий жест рукой, рубит невидимого противника.

Никита грозит ему кулаком.

Трое венгров смущенно покашливают, скрывая улыбки.

Старый Шойом стоит с таким видом, как будто хочет сказать что-то важное. Петер и звонарь смотрят на него с ожиданием.

Старик делает шаг вперед. Смущенно трогает Юрия за рукав и тут же отступает назад, переступая с ноги на ногу.

– Ты... ты... – выговаривает он по-русски.

Солдат со шрамом поворачивается к нему.

– Ты... товарищ Юрий... – И Шойом замолкает.

Ничего другого он и не хотел сказать. Просто ему было трудно выговорить это странное русское слово «товарищ». Старик не совсем уверен, что понимает его значение, но инстинктивно чувствует – оно означает что-то хорошее и важное.

– Что ты еще знаешь по-русски, отец? – спрашивает Юрий.

Петер и звонарь с уважением посматривают на старика.

Шойом по-стариковски смеется и, осмелев, спрашивает:

– Ты какой работ, когда нет война?..

Юрий понимает исковерканные русские слова и с готовностью отвечает:

– В колхозе работал... Такой большой колхоз... – объясняет он и широко разводит руки в стороны.

Звонарь делает судорожное движение горлом, отстраняет Шойома и протискивается между ними Юрием,

– Колхоз? Общий котел? – спрашивает звонарь по-венгерски.

Юрий удивленно смотрит на звонаря. Он не понимает звонаря, но видит, что звонарь ехидно улыбается, и переводит вопросительный взгляд на старого Шойома.

Старик сердито отталкивает звонаря.

– Катись ты к черту! Ничего ты в этом не понимаешь!

Старик подходит к Юрию и тычет себя в грудь.

– Мы... тоже крестьянин...

Воцаряется тишина. Петер тяжело вздыхает.

– Вот только земли у нас мало, – говорит он по-венгерски.

Старик повторяет:

– Мы тоже мужик. Земля работаем...

Юрий кивает дружелюбно и понимающе.

– Ты... ты... и ты?.. – показывает он пальцем на всех трех венгров.

– Нет, – машет рукой Шойом, показывая на звонаря:

– Он нет... Он нет мужик. Колокол. Бум-бум...

Солдат со шрамом хохочет, хлопая себя руками по коленям. Ему нравится этот старик. Он сжимает кулаки и делает жест, словно вцепился в веревку и дергает ее, звонит в колокол.

Все смеются.

Юрий подходит к рукомойнику, смотрится в зеркало, трет подбородок, потом берет со стола бритву и делает движение, как будто бреется.

Старый Шойом дергает Петера за руку.

– Дай ему, что надо. Не видишь разве, что он хочет побриться?

Но Петер словно окаменел.

– Все там, у рукомойника и на столе. Дайте сами ему.

Второй солдат смотрит в окно, потом на часы. Он поднимается с лавки, что-то говорит Юрию, потом кладет гранаты в сумку, висящую у него на поясе, берет автомат и выходит из дома на улицу.

Во дворе темно и тихо. Артиллерийская канонада уже прекратилась.

Юрий снимает гимнастерку, нательную рубашку и бросает на топчан. Широкой ладонью растирает грудь, берет все необходимое для бритья, в том числе и кисточку с длинной ручкой.

Один конец ремня он сует в руки Шойому и привычными движениями, словно всю жизнь только этим и занимался, направляет бритву.

Петер беспокойно следит за каждым движением солдата и ждет. Он испытывает острую ненависть к кисточке с длинной ручкой. Нахмурив брови, он следит за руками Юрия, потом внезапно встает с места, протягивает руку и отнимает у русского кисточку. На полочке у рукомойника Петер берет свою старую кисточку с короткой и плотной ручкой и дает ее Юрию, бормоча:

– Эту возьми, этой брейся.

Солдат начинает бриться.

Старик стоит у стола, а Петер тяжело опускается на лавку и смотрит на бреющегося русского солдата. Звонарь прощается и уходит.

Так вот они какие, эти русские. Такие простые, симпатичные. Добродушные. И спокойны.

Две тысячи километров прошли они с боями. А сколько километров им еще предстоит пройти?

Юрий бреется деловито и не спеша.

– Мы будем тут спать, если вы разрешите. Можно?.. – говорит он, снимая с плеча вещмешок.

– Можно, можно. Спите, сколько душе угодно! – радостно отвечает Шойом.

Они не боятся спать в чужом доме, на чужой земле. А венгерские солдаты оставались друг другу чужими, боялись друг друга, следили друг за другом. И сеяли смерть на далеких бескрайних полях России, куда их никто не звал. Вот ее след на лице у русского солдата по имени Юрий. Он бреется и старается не задеть бритвой шрам под глазом.

С покорным и тупым упорством Петер дергал шнур гаубицы, стреляя по русским, в то время как в постели рядом с его Вероникой лежал гитлеровский унтер.

Юрий тем временем плещет себе в лицо водой, хлопает мокрыми ладонями под мышками и громко фыркает.

– Хорошо вам теперь будет, – говорит он старику, вытирая полотенцем лицо. – Заживете по-новому...

– Нам?

– Вам.

– Почему?

– Сами увидите.

Старик задумывается, кивает солдату.

– Хорошо, товарищ Юрий...

Петер смотрит на русских, хотел что-то сказать им, но передумал. К чему сейчас слова?

Солдат со шрамом надевает на себя гимнастерку, ищет в кармане расческу, но под руку попадается бумажник. Юрий вытаскивает бумажник вместе с расческой, кладет его на стол и весело подмигивает старику. Он вынимает из бумажника потрепанные любительские фотокарточки с мятыми краями.

– Смотри!

Старик вежливо берет фотографию в руки, смотрит, потом говорит Петеру:

– Иди погляди.

Петер поднимается с места.

Юрий объясняет:

– Моя семья.

Петер выходит из оцепенения.

Русский солдат подает ему одну карточку за другой.

– Это мой отец.

На фотографии человек с большой бородой и внимательными глазами под черной кепкой.

– А это мать.

Седая женщина с непокрытой головой улыбается карими добрыми глазами.

– А вот это мои дочки.

Две очень похожие девочки с испуганными глазами держатся за руки.

– Жена.

Петер особенно внимательно смотрит на эту карточку.

Красивые длинные волосы растрепал ветер, стройная фигурка женщины так легка, что, кажется, еще минута – и она улетит.

Петер грустно опускает голову.

Вероника тоже легкая. У нее тоже длинные волосы. Она такая же красивая.

Солдат со шрамом, заметив печаль во взгляде Петера, удивленно смотрит на него.

Воцаряется тишина.

– А у тебя есть жена? – спрашивает Юрий.

Желтый огонек лампы колеблется, потом успокаивается. Это Вероника потихоньку проскользнула в калитку и незаметно заглядывает в окно кухни. На ее лицо падают красные отблески керосиновой лампы.

– Есть, – отвечает, не поднимая глаз, Петер и отодвигает от себя карточки.

Лицо русского солдата смягчается.

Петер отворачивается. У него не хватает сил сказать ни слова. Старый Шойом, поправив фитиль в лампе, отвечает вместо Петера:

– К соседям пошла... Его жена...

Солдат застегивает гимнастерку, собирает со стола карточки.

В этот миг за стеной раздается взрыв. От воздушной волны стекла в окнах разлетаются вдребезги.

Юрий, схватив автомат, бежит к двери и кричит старику:

– Ложись, быстро!

Петер и Шойом удивленно переглядываются. Старик толкает Петера в бок.

– Ничего не поделаешь, война... – печально говорит Шойом, и они оба ложатся на пол.

Солдат ничего не успевает им объяснить. За окном еще раз вспыхивает ослепительно белый свет. Пламя керосиновой лампы ложится набок и гаснет.

По ужасному вою и звукам разрыва ясно, что это бьют гитлеровские минометы. Еще несколько разрывов, а потом взрывы уходят вперед и в сторону.

В этот момент со двора доносится чей-то стон.

Юрий прислушивается, а потом, взяв автомат в руку, выскакивает во двор.

Старый Шойом смотрит вслед выбежавшему Юрию, потом вынимает коробок и чиркает спичкой. Воздушная волна смела со стола все. На полу валяются черепки тарелок, две кисточки для бритья, разбитая лампа.

Шойом поднимает лампу. Стекло разлетелось вдребезги. Старик поправляет фитиль, подносит к нему спичку. Фитиль коптит, не горит.

Юрий что-то кричит со двора, но они не понимают. Старик вытягивает шею, прислушивается, потом, сгорбившись, выходит в дверь. Петер уныло следует за ним. Его бьет мелкая дрожь, ему страшно.

Никита водит электрическим фонариком по веранде.

– Сюда, скорее! – кричит он.

У входа на веранду, в том самом месте, где каждой весной красиво цвели петуньи и анютины глазки, в пестром платье лежит Вероника. Лицо ее в крови, пестрое платье тоже. Юрий, опустившись на колени, достает бинт из индивидуального пакета.

Петер замер. Он не сводит глаз с пестрого платья. С таким видом, наверное, стоят люди, когда понимают, что пришел конец света. Петер хочет опереться обо что-то, но руки его цепляются за воздух. Он опускается на землю, трогает пестрое платье жены, тихо и жалобно зовет:

– Вероника...

Больше он ничего не может выговорить.

Старый Шойом, закусив губу, стоит на пороге веранды. Веки у него нервно дергаются. Плакать он не может, но когда его постигает горе, у него всегда нервно дергаются веки.

Выражение лица Вероники кроткое и просветленное. Она с трудом поднимает веки, ищет глазами Петера, который стоит тут же, около нее, на коленях.

Вероника с усилием приподнимает руку, смотрит на мужа. Петер встречает ее взгляд, и ему кажется, что он понимает, чего она хочет. Он берет руку Вероники, гладит и целует ее. Вероника плачет.

Вот то, чего она хотела больше всего – увидеть именно таким мужа, которого ждала целый год, от которого так хотела иметь ребенка.

Теперь она спокойна. Может быть, ей хочется услышать еще раз его голос, услыхать одно-единственное слово, одно-единственное слово прощения. Ей очень хочется услышать это слово, но у нее нет больше сил, чтобы дождаться его. Взгляд Вероники скользит по лицам присутствующих и останавливается на губах Петера. Она ждет этого слова. Последняя ее мысль о нем. Она закрывает глава.

Плечи Петера дрожат. Ему хочется закричать изо всех сил, излить в крике свою боль и отчаяние, но ни один звук не срывается с его губ, он только жадно ловит ртом воздух.

Петер продолжает гладить и целовать неподвижную, безжизненную руку Вероники.

Через час они унесли Веронику в маленький черный сарайчик на краю леса, чтобы, по обычаю предков, через два дня предать погребению.

Четверо мужчин – Петер Киш, старый Шойом, Юрий и маленький хмурый казак – сидят в кухне. Сидят и молчат.

Старик уже успел принести от соседей стекло для лампы, заклеить разбитое окно грубой оберточной бумагой и даже исправить дверную щеколду.

Юрий сидит у стола, опустив руки в карманы, тихонько лаская пальцами потрепанные фотографии.

Казак Никита сидит на топчане, опустив руки на колени. Убитая была очень красивой женщиной. Ему от души жаль и ее, и ее убитого горем мужа, и этого доброго старика, так смешно говорящего по-русски.

У старого Шойома все еще дрожат веки. Что-то удерживает его здесь, не дает уйти домой. Он чувствует, что своим присутствием как-то облегчает горе Петера.

Петер сидит на низенькой скамеечке у печки. Взгляд его скользит по присутствующим, не различая лиц, он видит лишь какие-то туманные пятна. Слезы застилают глаза. Он прячет лицо в ладонях.

Юрий вынимает из кармана кусок газеты, кисет с табаком, крутит длинную цигарку. Старик протягивает ему коробок со спичками. Солдат закуривает и, крепко затянувшись, говорит старику:

– А все война... Гитлер... Понимаешь?

Шойом неподвижно смотрит на пламя лампы, потом утвердительно кивает и встает с места.

Старик подходит к Петеру, гладит его по голове, словно вернувшегося домой строптивого подростка.

– Послушай, сынок... – прерывает он долгое молчание. Холодно тут... Затоплю-ка я печь, а?

Петер смотрит на него снизу вверх, но ничего не отвечает, словно не понимает, о чем его спрашивают.

Старик, облокотившись о печь, набивает трубку.

Петер снова вскидывает на него глаза. Старик присаживается на корточки рядом с Петером, внимательно глядит на него. Хочется ему утешить, успокоить несчастного соседа. Ведь и лет-то Петеру всего только тридцать один, а вид у него сейчас как у старика.

– Знаешь, что я тебе скажу, сынок, – начинает старик тихо, – человек не может уйти из жизни, если не сделает того, что ему положено. Не имеет права...

Петер открывает печную дверцу, начинает по одной класть в печь хворостины.

Он вытаскивает из кармана спички, зажигает, держит огонек под хворостом. Но сырые прутья не горят.

Юрий некоторое время смотрит на Петера, потом начинает рыться в своем вещмешке, вытаскивает оттуда паклю для чистки оружия и баночку с машинным маслом. Пропитав паклю густым маслом, он запихивает ее под хворост.

– Вот теперь зажигай, – говорит он сидящему на корточках перед печкой Петеру.

Петер подносит к масляной пакле спичку, пакля ярко вспыхивает, от нее загорается и хворост.

Все молча смотрят на огонь.

Старый Шойом с трубкой в руке усмехается. Маленький хмурый казак, сидя на топчане, задумчиво смотрит на пламя. А Петер с Юрием сидят на корточках у самой печной дверцы.

В глазах четверых мужчин теплится надежда.

Они знают, что война подходит к концу.

–