Текст книги "Времена года"

Автор книги: Арпад Тири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Шимон спрятал рисунок в карман.

– Я тоже объехал пол-Европы, – начал он и, сняв очки, посмотрел на Матэ. – Был и у меня долгое время паспорт без гражданства. Из Венгрии после поражения Венгерской советской республики я вынужден был уехать.

Наступила долгая пауза. Оба молчали, погрузившись каждый в свои думы. Первым нарушил тишину Матэ:

– Вы плакали сегодня ночью?

Шимон сделал вид, что не расслышал вопроса.

– У вас есть семья? – спросил тогда Матэ.

– Поздно уже мне обзаводиться семьей, сынок, – ответил Шимон и замолчал.

Во время обеда, черпая ложкой рисовый суп из миски, в которую он раскрошил кусок хлеба, Шимон рассказал Матэ историю своей жизни, рассказал, что случилось с Имре Таром и Матэ Залкой под Уэской и как ему самому удалось получить в Париже паспорт переселенца. Рассказывая, он преобразился, словно почувствовал себя молодым. Вспомнил, как в русском плену он работал на строительстве железной дороги в Средней Азии.

– В Советской России я познакомился с большевиками, – продолжал Шимон. Перед глазами его появилась фигура красноармейца, который охранял пленных венгров. Вспомнились слова, когда тот объяснял пленным: «Вы теперь свободны! У нас совершилась революция, и каждый из вас может идти на все четыре стороны. Хотите вернуться на родину, пожалуйста! Это ваше личное дело. Но те, кто хочет помочь русскому трудовому народу, кто хочет сражаться за правду, против господ и эмиров, может вступить добровольцем в Красную Армию!..»

Шимона очень тянуло на родину, но еще сильнее было его желание сражаться плечом к плечу с русскими братьями за дело русской революции, которая не только освободила его из плена, но и научила разбираться, кто твой друг, а кто враг.

Шимон рассказал, как он, будучи бойцом легендарной Конной армии Буденного, прошел с боями путь от Ростова до самой польской границы, потом решил вернуться к себе на родину, чтобы готовить венгерский народ к революции, которая сметет в стране власть богачей и утвердит власть рабочих и крестьян. Недолго просуществовала Венгерская советская республика, и вот Шимон в Европе, переезжает из одной страны в другую, но везде на пограничных станциях, едва взглянув на его паспорт, пограничники быстро захлопывали его и говорили: «Политический беженец? Просим вас в течение сорока восьми часов покинуть территорию нашего государства!»

Он оказался в республиканском Мадриде. Город бурлил. Шимон работал в руководстве интернациональной группы французской компартии, занимался кадрами интернационалистов, которые, получив назначение на фронт, уходили от него через черный ход, чтобы не попасться на глаза фашистским шпикам, дежурившим возле парадного.

– Иногда мне казалось, – продолжал Шимон, – что люди, которые меня там окружали, слишком устали и уже не способны продолжать борьбу. Так мне иногда казалось и в годы гражданской войны, и в Испании, и во время гитлеровской оккупации. Я боялся, что, устав от трудностей, голода, холода и лишений, они могут потерять из виду цель, к которой стремились. Поэтому я всегда повторял им, что настоящий коммунист-интернационалист не имеет права уставать и отказываться от борьбы до тех пор, пока не достигнет поставленной перед ним цели. Я всегда был с людьми, убеждал их и теперь смело могу сказать, что мало кто отошел от нас. Таких было так мало, что мне даже нечего стыдиться.

Когда много позже я уезжал из Парижа на родину, проводить меня на вокзал пришел сам товарищ Мориз Торез, а в Будапеште на Восточном вокзале меня встречал один из секретарей ЦК партии.

– И вам никогда не было страшно? – вдруг перебил его Матэ.

– А чего бояться-то, сынок?

– Ну, скажем, смерти...

– О смерти я никогда не думал, даже в самых тяжелых ситуациях. В моей жизни не было моментов, когда мне не хотелось бы жить. Даже в самое трудное время я не терял надежды на лучшее, потому что всегда верил в правоту дела, которым занимался.

Матэ не знал, что именно так крепко привязало его к Шимону, да еще за такое короткое время. Точно так же он не мог сказать, почему когда-то так крепко подружился с Крюгером или почему полюбил Магду. В глубине души он чувствовал, что знакомство с Шимоном открыло ему глаза. На многое он стал смотреть не так, как раньше, а будущее уже не казалось ему безнадежным.

Матэ рассказал Шимону о консервном заводе и даже начертил на бумажке план завода.

– Я хотел, чтобы наш район славился не только кулаками да спекулянтами, – сказал он, закончив рассказ.

Шимон понимающе кивнул:

– Каждый человек, сынок, хочет показать себя. Для этого, собственно, мы и живем на свете, чтобы доказать, на что мы способны.

– У меня на стене в комнате висел план консервного завода, который мне так хотелось построить в районе. Каким же наивным я тогда был...

Разговор по душам сблизил их. Возможно, друг без друга им было бы очень трудно охранять здание обкома, сидя в угловой комнате на третьем этаже.

– Поспи немного, сынок, – предложил Шимон Матэ.

– Спать мне что-то не хочется.

– А ты все равно поспи. Ты же устал.

– Вы тоже устали. Я видел, вы почти совсем не спите.

– Когда мне захочется вздремнуть, я тебя разбужу и посплю немного. Старики мало спят. Когда же бодрствую, я как-то спокойнее себя чувствую.

– А может так случиться, что на нас здесь нападут мятежники? – неожиданно спросил Матэ, и в голосе его было больше недоумения, чем беспокойства.

– Мы должны быть готовы к этому, – ответил Шимон, посмотрев Матэ в лицо. И хотя старик больше ни словом не обмолвился о возможном нападении мятежников, Матэ по его виду понял больше, чем тот хотел сказать.

Матэ лег к стене и скоро задремал. Спал он часа полтора. Когда проснулся, кругом стояла тишина. Матэ протер глаза и сел к окну рядом с Шимоном. Начало светать. Матэ открыл крышку автоматного диска, поправил пружину, чтобы автомат не подвел при стрельбе. Пальцем дотронулся до каждого патрона. Всего семьдесят два патрона, значит, можно убить семьдесят два мятежника, а может, только тридцать шесть или тридцать, во всяком случае, можно стрелять до тех пор, пока не кончатся патроны.

– Рассказали бы вы мне еще что-нибудь о боях в Испании, – тихо попросил Матэ. – Или о гражданской войне в России. О Париже вы тоже очень интересно рассказываете.

– Расскажу еще, сынок. Вот станет поспокойнее, и расскажу. А сейчас нам нужно внимательно наблюдать за улицей.

– Обо всем расскажете?

– Ничего не утаю, расскажу все как было, сынок.

Матэ подвинулся ближе к окну и больше уже ни о чем не спрашивал.

За несколько минут до семи мятежники начали обстрел обкома партии. Стреляли из автоматов и пулемета. Потом из боковой улицы появились какие-то верзилы с повязками на рукавах, бородатые парни и даже несколько женщин. Они бросили в окна нижнего этажа несколько ручных гранат и бутылок с горючей смесью. Матэ казалось, что мятежники прут со всех сторон, тем более что утренний туман еще не полностью рассеялся и видимость была ограниченной. Матэ вдруг почему-то вспомнил отца, вспомнил, как выносили из бани его гроб, и дал длинную очередь в туман. На какое-то мгновение ему стало страшно, захотелось, чтобы его пули ни в кого не попали, но так было только мгновение. Скоро он заметил, что диск автомата пуст, и вставил новый. Он успел расстрелять четыре диска, как вдруг почувствовал легкий толчок в руку. Матэ повернулся, на миг выпрямился и тут же почувствовал такой же толчок в ногу. Он повалился на пол. Шимон подтащил Матэ к себе.

– Крепись, сынок, крепись. Сейчас я отгоню негодяев от здания и сделаю тебе перевязку, – сказал Шимон, убедившись, что раны Матэ не очень опасны.

Матэ смотрел на старика так, словно хотел о чем-то спросить его. Но Шимону в этот момент было не до раненого: он выпускал из автомата одну очередь за другой. Матэ стало стыдно, что сейчас, в самый разгар боя, когда мятежники рвутся к зданию обкома, он не в состоянии взять в руки автомат и стрелять, не в состоянии ничем помочь Шимону. Несколько минут Матэ смотрел на дымящийся ствол автомата Шимона, а затем потерял сознание. В себя он пришел спустя несколько часов.

Его куда-то несли на носилках. Сначала он почувствовал, что его несут, потом ощутил на лице капли воды и открыл глаза. Увидел над собой темное, без звезд, небо и силуэты каштанов. Руку и ногу при малейшем движении пронизывала резкая боль.

«Опять в руку, – подумал Матэ, – наверное, здорово кровоточит. Кругом тихо: значит, бой уже кончился. Интересно, где сейчас Шимон? Кто эти люди, которые несут меня, и куда они меня несут?..»

Матэ хотел что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался тихий стон. Над ним наклонился мужчина в очках и кожаной фуражке на голове.

– Лежите спокойно, товарищ! – проговорил мужчина. – Вы потеряли много крови.

«Я потерял много крови, – думал Матэ. – Но где же Шимон? Убит? Или тоже ранен? Значит, несут меня наши, правда, не совсем осторожно, а я даже не могу попросить их, чтобы они шли потише, совсем тихо... ведь все равно когда-то мы придем, куда нужно...» И Матэ снова потерял сознание.

Его принесли в военный госпиталь и положили в нижнем этаже в помещении, похожем на склад. Было тепло, потому что вдоль стен проходили трубы парового отопления. Сразу же появился врач.

Матэ хотел открыть глаза, чтобы увидеть раненых, которые находятся вместе с ним в этом помещении, узнать, нет ли среди них знакомых, посмотреть, как выглядит врач, и вообще дать ему понять, что он в сознании, но не было сил даже открыть глаза. Поняв это, он смирился с собственным бессилием, довольствуясь тем, что слышит все, что говорят о нем окружающие, и понимает их.

– Вероятно, ему очень больно, – сочувственно сказал кто-то.

Матэ показалось, что это был голос мужчины в очках, который впервые заговорил с ним, когда его несли на носилках.

– Положение не очень опасное, однако я сделаю ему обезболивающий укол. Сейчас для него самое главное – переливание крови и покой. Полный покой.

«Вряд ли это сказал врач, – подумал про себя Матэ. – Уж больно молодой у него голос».

Через несколько секунд Матэ почувствовал, как ему сделали укол.

– Не отходите от него ни на минуту, – сказал врач кому-то.

Дверь закрылась. Скрипнул стул, когда кто-то осторожно опустился на него, а затем в помещении стало совсем тихо.

Матэ пытался вспомнить, когда он потерял сознание. Последнее, что он помнил, был дымящийся ствол автомата Шимона. Ему хотелось спросить, как развивались события после того, как его ранили, жив ли Шимон, а если жив, то почему его здесь нет, зачем его принесли сюда, чем закончилась осада обкома, сумели ли наши отстоять здание...

Вспомнился фронт, полевой госпиталь в здании школы, где он лежал раненый. Тогда ему хотелось поскорее потерять сознание...

Напрягая память, Матэ вспомнил, как к нему домой пришел Бочар, как он постучал в калитку, Матэ прекрасно помнил все до момента, когда мятежники ранили его. Сейчас он хотел спросить, что было потом, но из-за потери крови так ослаб, что к горлу подкатила тошнота, и он снова потерял сознание.

В тот же день Матэ сделали переливание крови, а на следующее утро перенесли в отдельную палату, которая находилась на первом этаже. Через три дня он уже хорошо чувствовал себя. Теперь единственным желанием Матэ было во что бы то ни стало увидеть Шимона, увидеть как можно скорее, но пока он еще никому не говорил об этом.

– Откровенно говоря, мы очень боялись за вас, но вы оказались молодцом... – сказал ему врач во время обхода. Врач, как и предполагал Матэ, оказался очень молодым. Под белым халатом он носил офицерский китель, который как-то странно оттопыривался сбоку.

«Носит в кармане пистолет. Наверное, военврачу личное оружие положено», – подумал о нем Матэ.

Днем откуда-то издалека донесся шум перестрелки, затем грохот артиллерийской канонады.

Во время послеобеденного обхода врач рассказал Матэ, что Временное Венгерское революционное правительство, возглавляемое товарищем Кадаром, обратилось к Советскому правительству с просьбой оказать ему помощь в подавлении контрреволюционного мятежа, развязанного силами внешней и внутренней контрреволюции. Советское правительство без промедления откликнулось на эту просьбу и приказало своим войскам помочь венгерскому народу разгромить мятежников.

– Канонада, которую вы слышите, – продолжал врач, – свидетельствует о том, что мятежники под ударами советских войск отошли в горы. Пройдет всего несколько дней, и вся контрреволюционная сволочь будет разгромлена.

Через пять дней, под вечер, сидя на краю кровати, Матэ думал о том, что скоро, видимо, сможет выйти из госпиталя. А когда выйдет, сразу же напишет Магде письмо. В этот момент дверь в палату отворилась и на пороге появился Шимон. Вслед за ним в палату вошел советский полковник. Лечащий врач только заглянул в дверь, но не вошел.

Матэ хотел встать, но Шимон опередил его, усадив обратно. Он крепко обнял Матэ.

– А я так беспокоился за вас, чего только не передумал, – взволнованно проговорил Матэ.

– Я, сынок, не раз спрашивал о тебе, интересовался твоим здоровьем, вот только навестить раньше не мог.

– Хотя бы записочку передали...

– Некогда было. Я был проводником у советских товарищей, – продолжал Шимон, показав рукой на полковника. – Это товарищ Кольцов, заместитель коменданта города.

Полковник был среднего роста, довольно плотный по комплекции. Внимательный взгляд слегка прищуренных глаз и легкая, чуть насмешливая улыбка, появляющаяся временами на его лице, свидетельствовали о том, что он относится к числу людей, которые умеют внимательно выслушать собеседника, но никакие рассказы не смогут поколебать его собственного мнения.

Полковник по-товарищески пожал руку Матэ и сел на стул, который ему подвинул Шимон. Кольцов внимательно посмотрел на Матэ, и Матэ заметил в его взгляде печаль и озабоченность. И если бы Матэ смог узнать этого человека поближе, он не остался бы равнодушным к его жизни.

Великую Отечественную войну Кольцов начал лейтенантом. Он не раз бывал в тяжелых переплетах, самоотверженно сражаясь с фашистами, пока не был ранен и контужен. Девчушка-санитарка несколько километров тащила его на себе, пока не вынесла с поля боя. После контузии Кольцов потерял дар речи и три месяца не говорил ни слова. Благодаря усилиям врачей и своему здоровью он выжил, начал говорить. Печальное известие ждало его: оба сына и жена погибли во время бомбежки. И молодой еще тогда лейтенант за одну ночь поседел, постарел сразу на несколько лет, а в глазах его появилось затаенное выражение печали...

– Советским товарищам нужна твоя помощь, – начал Шимон, обращаясь к Матэ.

– Да, нам действительно нужна ваша помощь, – подтвердил русский полковник.

– Моя? – удивился Матэ, переводя недоуменный взгляд с русского полковника на Шимона. – Чем я могу вам помочь, особенно сейчас, в таком положении?..

– Еще как можете, – полковник серьезно кивнул головой. – Шахтеры, подстрекаемые всякой контрреволюционной сволочью, бросили работу и забастовали. Вот мы и подумали о вас... Вас, Матэ, шахтеры хорошо знают. Насколько мне известно, у вас за плечами большой опыт партийной работы: вы ведь были секретарем райкома, не так ли?.. Нужно пойти к шахтерам и объяснить им, какую цель преследуют мятежники, спровоцировавшие их бросить работу. Говорить с ними нужно откровенно, только откровенно, в противном случае никакой пользы от этого разговора не будет...

– Но я... – начал Матэ, чувствуя, что краснеет.

– Если только вы согласны, разумеется, – перебил его полковник. – Если это не будет слишком трудным для вас в вашем теперешнем положении.

– Но почему вы думаете, что именно я смогу уговорить их?..

– Венгерские товарищи считают, что лучше вас с этим заданием никто не справится. Если только, я еще раз это подчеркиваю, позволит ваше состояние, – сказал полковник Кольцов.

– Это я порекомендовал советским товарищам обратиться именно к тебе, – пояснил Матэ Шимон. – Я им все рассказал о тебе...

– Все рассказали? – Матэ вздрогнул и еще больше покраснел. Он чувствовал, как у него горит лицо. – Что же именно вы рассказали?

– А то рассказал, сынок, что настоящий человек закаляется в борьбе. Иногда он может потерпеть поражение, может быть незаслуженно обижен, может заболеть, может потерять в борьбе товарищей, но если он мужественно выстоял, не согнулся под ударами судьбы, то он настоящий человек. Таким я тебя и считаю. Мы, коммунисты, все время в борьбе, но иногда и у нас бывают промахи, ну, скажем, вот этот контрреволюционный мятеж. Значит, что-то недосмотрели, чего-то недооценили. Но мы смотрим вперед, сынок. И эти промахи исправим. Вот в самом начале этих событий и я какое-то время думал, что все можно решить одним оружием, достаточно только уничтожить тех, кто поднял на нас руку, – и победа нам обеспечена... Но ведь всех не перестреляешь, а некоторые просто заблуждаются, так ведь их не стрелять, а агитировать, уговаривать нужно, вот так-то...

– Да, понимаю, но я... – смущенно пробормотал Матэ, поправляя бинт на ноге.

– Новый секретарь обкома, – перебил его Шимон, – сказал мне, что теперь у них в обкоме будет специальный отдел по работе с шахтерами и что заведующим этим отделом намечено назначить именно тебя.

Полковник, казалось, устал. Он по-дружески положил руку Матэ на плечо и заговорил с ним так, как говорит старший брат с младшим – по-дружески и в то же время откровенно:

– Сейчас самое важное – поскорее поговорить с шахтерами, рассказать им правду. С врачом мы уже договорились. Возле госпиталя нас ждет машина.

Шимон, который был абсолютно уверен, что Матэ без лишних разговоров согласится выполнить это поручение, все же сказал, словно желая этим подбодрить его:

– Я тоже поеду с тобой.

– И вы тоже?

– Разумеется.

– Как я понял из вашего рассказа, – начал Матэ, глядя прямо перед собой, – шахтеры собрались на шахтном дворе, в забой не спускаются, выставляют какие-то требования. Сами они на это не пойдут. Значит, их кто-то подбил на это...

Шимон и полковник помогли Матэ одеться. Взяв костыли, Матэ пошел к выходу и только перед лестницей остановился и попросил помочь ему.

Позади газика полковника стояла обкомовская машина. Кольцов крепко пожал руку Матэ и Шимону:

– Мы с вами еще встретимся, товарищи. Всегда и во всем готов вам помочь! Вы знаете, где меня найти, не стесняйтесь, приходите. Всегда буду рад вас видеть. Спасибо за помощь, Матэ! Желаю вам удачи! – И, сев в газик, он уехал по своим делам.

По дороге на шахту Шимон и Матэ почти не разговаривали. Шимон понимал, что Матэ сейчас занят собственными мыслями и, видимо, продумывает, что скажет своим товарищам шахтерам, поэтому старик не мешал ему.

Когда они проехали фарфоровый завод и свернули направо, им встретился советский бронетранспортер с солдатами.

– Если бы не советские солдаты, нам бы трудно пришлось, сынок, – заметил Шимон. – Они нас здорово выручили... Это уже второй раз: первый раз они освободили нас от фашистов...

Матэ ничего не ответил. Он очень волновался, и волнение его росло по мере приближения к шахте. В голове путались воспоминания из далекого прошлого: то он видел советского всадника, который, встретив его и Крюгера с маленькими сестренками, дал им денег, то он, Матэ, вместе с четырьмя застенчивыми шахтерскими парнями сидел на занятиях в партшколе, не смея открыть рта... Потом перед глазами почему-то появилась любопытная физиономия торговца фруктами, который с интересом наблюдал, как Матэ по вечерам чинил свой старый велосипед... Затем Крюгер! Он приехал совершенно неожиданно, худой и бледный, и сказал, что женился...

Матэ никак не мог отогнать от себя воспоминания, но когда обкомовская «Победа», развернувшись, выехала на последнюю прямую по пути к шахте, воспоминания исчезли.

Мысли стали ясными и чистыми, как никогда, когда он увидел толпу шахтеров. Шахтеры слушали какого-то белолицего оратора, который, стоя на ящике из-под инструментов, энергично размахивал руками. Слушали, как успел заметить Матэ, без особого интереса и как-то безучастно. Увидев мчавшуюся к толпе «Победу», белолицый перестал говорить и, быстро сойдя со своей импровизированной трибуны, растворился в толпе.

Матэ вышел из машины и, зажав под мышками костыли, пошел к толпе шахтеров, каждого из которых он знал в лицо и по имени. Ослепительно белая повязка на руке и забинтованная нога бросались каждому в глаза на общем фоне шахтного двора, покрытого угольной пылью.

Стало тихо-тихо. Лица шахтеров казались усталыми и сосредоточенными.

Матэ молчал, оглядывая печальным взглядом шахтеров и подыскивая нужные слова. Шимон стоял с ним рядом, и это как-то успокаивающе действовало на Матэ.

Ни Матэ, ни шахтеры не знали, сколько будет длиться это затянувшееся молчание, которое само по себе было красноречивее слов.

Наконец Матэ заговорил:

– Я приехал к вам, товарищи, какой есть, – Матэ застенчиво улыбнулся, показав здоровой рукой на раненую руку и ногу. – Приехал, чтобы сказать, что сейчас всем вам нужно разойтись по домам, а завтра утром в положенное время выйти на работу... Только это я хотел сказать, а потом уехать обратно в госпиталь долечиваться. Но вот увидел вас и решил: никуда я отсюда не уйду... Останусь вместе с вами, а раны заживут и здесь... Товарищи шахтеры! Не поддавайтесь на провокации контрреволюционной сволочи! Это они стреляют в нас, это они хотят отнять у нас землю и шахты!.. Отнять все, что построено и добыто нашим трудом! Мы, коммунисты, не допустим, чтобы вернулись бароны и помещики. Советская Армия пришла нам на помощь. Враг бежит под совместными ударами венгерских коммунистов и советских солдат! Каждый из нас обязан трудиться на своем месте! До завтра, товарищи!..

– Чего там до завтра! Сейчас спустимся в забой, раз такое дело! Иштван, давай гудок! – раздались голоса шахтеров со всех сторон. – Промашку мы дали в этом деле, чего уж там! Поверили какому-то болтуну... Но теперь нас уже не проведешь!..

И действительно, через несколько минут над шахтерским поселком раздался протяжный гудок, настойчивый и требовательный. Толпа быстро начала редеть. Шахта зажила своей обычной трудовой жизнью.

А Матэ все еще стоял возле машины, вытирая здоровой рукой скупые мужские слезы.

...В половине девятого на столе зазвенел телефон. Матэ снял трубку и сразу же узнал мелодичный, по-дружески теплый голос человека, который ему звонил. Последний раз этот человек приободрил Матэ перед самым рождеством.

– У нас в обкоме организуется отдел по работе с шахтерами, – сказали ему тогда по телефону. – Будешь работать в этом отделе...

Сейчас же секретарь обкома сказал:

– Дорогой Матэ, вы нам здорово помогли вчера. Большое вам спасибо... Мне уже звонил управляющий шахтой. У них все в порядке, работа идет полным ходом. На-гора выдано угля больше, чем в обычный день. Еще раз спасибо... Я сейчас пошлю за вами машину, чтобы отвезти вас обратно в госпиталь. Выздоравливайте как следует – и к нам. Будете работать в обкоме, в промышленном отделе...

– Ни в какой госпиталь я не поеду, долечусь здесь, я сейчас здесь нужнее, а за доверие спасибо, не подведу, – ответил Матэ и положил трубку.

–