Текст книги "Царёв город"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

II

Крепость свияжскую Андрейка обошел стороной, спустился к пристани по прибрежному кустарнику. Хоть и была в Свияжске его родина, но теперь он стал для нее человеком отверженным. Не дай бог, боярин Буйносов или его слуги увидят – несдобровать Андрейке. А крепость так и манила к себе. В ней он родился, провел детство. Здесь впервые полюбил. И не какую-нибудь дворовую девку, а дочь боярина Буйносова-Ростовского Верку. И она врезалась в него по уши. Да и как не полюбить – парень Андрейка хоть куда. И ростом вышел, и статностью. А если по лицу судить, красивее его в крепости никого нет.

Отца и мать он не помнил. Отец его служил дьяком в Посольском приказе, за какие-то провинности выслан был в крепость на Свиягу, где и умер в одно время с женой от моровой язвы. Воспитывали Андрейку воеводы крепости, научили грамоте, сделали писцом приказной избы. Все шло своим порядком, но вот появилась в крепости Верка Буйносова, тут все и началось. Воевода разъярился сразу; как это так, дочь князя за простого писца отдать? Мыслимо ли дело?! А княгиня – за Верку. Дескать, батько Андрейки был дьяк в главном московском приказе, а это, пожалуй, почище столбового дворянина будет. II поместье у него было свое, богатое, пусть и за вину отнятое. Князь-воевода крут и упрям – Верку отправил в свою вотчину, а Андрейку выгнал из приказной избы и отдал кузнецу подмастерьем. Пусть-де про столбовое дворянство забудет, место свое холопье знает, чтобы впредь на княжну взор поднимать неповадно было.

За те четыре года, что простоял Андрейка у наковальни рядом с Ильей, появилась у него могучая сила в руках, ремесло и свой норов. Кузнец учил его быть честным и справедливым. И полюбил парень Илью как родного отца. А по рассказам полюбил и его дочку. Про Верку забыл.

На пристани Андрейке повезло. Единственная баржа, стоявшая здесь, грузилась к походу на Каменный пояс, и пойдет она туда через Лаишев. Купец следил за погрузкой, около трапа, перекинутого на баржу, толпились мужики. Многие из них были плутоваты – не поймешь, гачэм они вертятся. Молодых было мало. Один, в рваной шапчонке, лихо сдвинутой на затылок, подмигнул Андрейке:

– Лямку покрепче выбирать?

– Каку таку лямку? – не понял Андрейка.

– А на носу баржи посмотри.

Андрюшка глянул. На крюке, вбитом у тупого носа посудины, висел моток толстой конопляной веревки – бечевы. На конце, на лямках, болталось около тридцати бурлацких хомутов. Сразу бросило в пот, Андрюшка вспомнил, как он, живучи во Свияжске, впервые увидел бурлацкий караван. Драные, сизые от соленого пота рубахи, голые плечи, мясо на них ободрано до костей, лямочные хомуты, впалые груди, землистые, худые лица – все это ис пугало мальчишку. Бурлаки шли, нет, они не шли, они рвались из хомутов, словно загнанные кони. Вся ватага надсадно хрипела, раскачивалась, будто ее кидал из стороны.в сторону ядреный волжский ветер. Бурлаки пели. Это была не песня, это был стон:

Эх, силу-силушку мы сгубим,

И, эх да. Мы краюху хлеба купим.

Эй, дубинушка, ухнем.

Эй, зеленая, сама пойдет.

Стряхнул Андрейка тяжелое воспоминание, спросил парня:

– А ты уж выбрал? Самую крепкую, поди?

– Мне нужда,– парень полоснул* ребром ладони по горлу. – Мне за Каменный пояс перебраться надо. А ты куда?

– Мне бы до Лаишева.

• – Тоже в хомут полезешь?

– Нет. Лучше пешком, чем баржу за собой тянуть.

– Вот, мать твою за ногу! Пойдем в сторонку, пока-лякам.

Они отошли за поленницу березовых пиленых дров, сели на плаху.

– Ты одно пойми, голова—два уха, до Камы купчина на веслах пойдет, и быстро, поскольку по течению. Эго совсем не трудно. Иное дело, когда в воды Камы вступим. Спроть течения на веслах – хана. Тут нас купчишко непременно в лямки всунет и жилушки нам вытянет.

– Этим тоже нужда? – спросил Андрейка, кивнув в сторону толпы.

– Э, это сарынь бродяжья. Они на весла сядут, задарма до Камы доедут, объедят купца и разбегутся. И нам, я думаю, то же следоват сделать. До матушки Камы доплывем, а там – бог.

– Ты, видно, купцов плохо знаешь. Он же видит нас наскрозь. Какой ему резон таких нанимать?

– Да, это верно. Может, он цепи какие придумат? Приторочит к канату – куда денешься?

– Без цепей нельзя. Цепи будут. Только не железные.

– Какие?

– Золоты.

– Ну, придумал тоже! Я вот как полагаю...

– Глянь, сарынь на баржу ринулась,

– Охо! Пошли! Не то опоздаем.

– Тебя как зовут-то? – спросил Андрейка на бегу.

– Дениской.

Купец влез на рундук, оглядел мужиков, столпившихся на палубе:

– Смотрю я на вас, босяки, и вижу: все вы плуты и жулики. Найму я вас, а вы в Набережных Челнах сбежите.

– Не сбежим, хозяин, ей-бо! – крикнул кто-то.

– И разумно поступите. Вот вы такую штуку когда-нибудь видели? – купец выхватил из короба шкуру соболя, поднял над головой.

– Ох-ох-хо!

– Рухлядка!

– На казанском базаре видали!

– А цену меху сему знаете?

– Как не знать, четыре рубли!

– Не бреши! За четыре рубли лошадь хорошую...

– Ежли соболь белый, то и пятишну получить можно!

– Знайте, плуты, я эту шкуру за Каменным поясом у туземных людей за серьги оловянные выменял. А им красная цена три копейки. Для чего я вам это сказываю? А вот для чего. Я вас на свою баржу возьму, но по новому уговору. Я вас до Каменного пояса буду поить-кормить, но ни копейки не дам. Все деньги получите на Поясе, пона-купите в лавках Семена Аннкеевича Строганова всякой всячины, и поедем мы по тайге рухлядь выменивать. Каждый из вас что выменяет – все его. Мешок – так мешок, пять – давай пять! Всем на барже места хватит. И возвратитесь вы, голуби мои, домой богаче, чем я. Вот какой уговор. Только – ша! Ежели кто из вас начнет плутовать– скину с баржи, и весь сказ. Согласен кто—подходи!

Во второй половине дня Денис и Андрей уже сидел л на барже и мерно вспарывали веслом зеленоватую волжскую воду. Баржа по течению шла ходко– двум гребцам на одно весло нечего делать. И посему Денис и Андрей тихонечко вели разговор:

– У тебя в Лаишеве какая нужда?

– Сестренку искать буду.

– Давно потерял?

– Давненько.

– Красивая?

– Тебе-то зачем знать это?

– По привычке спросил. Люблю красивых баб. Из-за них и за Камни бегу.

– Как это?

– Служил я у одного человека. У старого, хилого, но богатого. А жонка у него была молодая, пышная, красивая. Возьми да и воззрись на меня. Ну я и увел ее от скряги. Теперь он меня ищет. Говорят, сыщиков нанял.

– Жонка где?

– Дак к мужу вернулась.

– Зачем же он ищет тогда?

– Дак мы же мешок с деньгами прихватили. Он думает, деньги со мной.

– А они где?

– Мы же их по кабакам да базарам растрясли.

– Зачем ты мне рассказываешь об этом? Врешь, поди?

– Ей-богу не вру.

– А вдруг я тот самый сыщик и есть?

– Снова дурак. Сыщику зачем бурлаком в Лаишев идти? Ты бы меня и на пристани сцапал.

Немного помолчали.

– Как сестренку звать?

– Настя.

– Отец-мать живы?

– Матери нет, отец жив. Нанду сестру, к нему потопаем.

– Далеко?

– В черемисские глухие края.

– А чо он туда забрался?

– Стал-быть, надо.

– Да ты не бойся. Я не пристав, коль ты не сыщик.

– Правда, Дениска, не знаю я.

Снова помолчали, ударяя веслами по воде.

– Вот ты меня дважды дураком назвал, а ведь дурак-то ты, – сказал Андрейка. – Теперь за Камнями самое бойкое место, а ты туда хорониться от купца бежишь. Туда ныне все царские служки, казаки, приставы, купцы стремятся. Тебя еще до Камней сцапают.

– Может, мне с тобой в Лаишев мотануть? А там в дикую черемисскую сторону? Возьмешь? В Челнах сбежим.

– А цепь золотая?

– Плевал я на нее. Я золото видел. Одни только беды от него.

Не зря говорят: камское устье весла сушит. Купец впряг всех нанятых в бурлацкую лямку, и баржа пошла бечевой. Друзья день промаялись в хомутах, а ночью, когда купец поверил, что теперь никто не сбежит, удрали.

Издалека, от Каменного пояса, несет свои воды холодная Кама. Река течет вольготно, широко, на поворотах придерживает свой ход, словно прислушивается, как стонет лесная прикамская земля.

Вечерами, когда багряное солнце садится за утесы, река, берег и небо окрашиваются в кровавый свет, и кажется, что это земля исторгает кровь, уроненную в нее за все века.

По лесным опушкам, по малым тропинкам, по горам и удольям, голодные, пожираемые комарьем, добрались Дениска и Андрейка до лаишевских земель.

Андрейка, как и советовал ему Илья, стал перво-наперво разыскивать кузницу. Она приютилась на окраине деревнешки, за которой виднелась усадьба помещика Бек-булатова. Правее, через болотистый луг, маячила своей единственной башней лаишевская крепость.

Кузня была небольшая,.гораздо меньше, чем у боярина Буйносова. По порог, как и у всех кузен, был такой же высокий. Андрейка остановился у двери, оглядел кузнеца. Он был мдлод, стучал по наковальне, ковал зуб для бо-„ Р°ны. На пришедших не глядел, был занят работой.

Бог в помощц дядя Ермил, – сказал Андрейка.

Спасибо, – неласково ответил кузнец. – Если вы просячие, то не подаем. Самим Жрать нечего.

– Мы пока еще не христарадничаем. У нас дело. Вот перстенек великоват, то и гляди свалится. Не утерять бы,– Андрейка, сдернув с пальца железный перстень, подал кузнецу через порог. Тот взял, подбросил на ладони блестящее колечко, усмехнулся в бородку:

– Моя работа, узнаю. От дяди Ильи, что ли?

– От него.

– За Настенкой?

– Жива ли?

– Давно ждет. Только выкрасть ее будет трудновато. Под двумя обзорами она. С одной стороны – барин со слугами, с другой – пристав. Он, собака, на дядю Илью капканы расставил, ждет. Сюда приходит чуть не кажии-ный день, нюхает словйо пес. Паутину свою растянул по всем деревням...

– Как нам быть?

– Тут вам оставаться ни в коем разе нельзя. Вот вам по топору, вот вам нож – ив лес. У меня там место есть, провожу. Есть, поди, хотите? – кузнец пошел за гори, вынес берестяной кузовок, вытянул из него полкаравая хлеба, подал Андрюшке. – Вон там, за рощей, родничок есть, коло него поешьте, во ржи спрячьтесь до вечера. Ночью уведу в лес, будете там ждать. Мне тоже с Настенкой открыто видеться нельзя. Пристав, собака, сразу на хвост сядет.

...Ночью кузнец привел их в лесную чащобу, на песчаный пригорок. В нем была вырыта землянка, дверь ее завешена закопченной рогожей. Кузнец зашел в землянку, запалил лучину, вставил в светец, откинул рогожу:

– Милости прошу.

Землянка и так тесна, а тут еще по глинистой стене развешаны капканы, охотничьи снасти, лук со стрелами в железных наконечниках. Перед дверью – низкий железный мангал, рядом котелок.

– Я тут охотой балуюсь. Место это никто не знает. И вы себе пропитание сами добывайте. Огонь только тут разводите, еду варите на мангале. Двойная выгода: высокого дыма не будет, да и от гнуса спасетесь. Инако сожрет вас

комарье без остатка. Через денек-другой я приду.– Кузнец вышел из землянки, крикнул:—Лучина в углу!

Дениска разыскал пучок лучины, выдернул одну, зажег от огарка, сунул в развилки светца. Укладываясь спать на пихтовую подстилку, спросил:

– Хотел я у кузнеца спросить, чего такого твой батя натворил, что его приставы царские ищут?

– Придет время – узнаем,– спокойно ответил Андрейка. – Ты со мной идти не передумал?

– Погляжу еще. Вот сестренку твою дождемся. Давай спи. Завтра рано вставать надо, еду себе добывать...

Поднялись на рассвете. Договорились: Андрейка с рыболовной снастью останется на реке, Дениска с луком пойдет на зверя.

В своих скитаниях Дениска понаторел – научился всему понемногу. Если надо было, мог сойти за плотника, был в подручных у кузнеца, в артели мог быть кашеваром, в лесу умел капканы ставить, лук со стрелой держать тоже приходилось. Любил Дениска лошадей, собак, кошек и прочую живность, у Мел доить коров (по великой нужде приходилось отнимать у буренок, отбившихся от стада, молоко). Стащить, что плохо лежит, тоже наловчился. Сей раз уходя на охоту, верил, что вернется с добычей.

Быстро перевалив через хвойный пригорок, он опустился в низину, и тут на него навалились комарье и мошкара разом. Впереди, сколь хватало взгляду, раскинулось болото, топь. Комары, учуяв живое, вились над ним столбом, тучи мошек облепили лицо, шею, кисти рук. Гнусь лезла в нос и в рот, не давая вздохнуть. «Отсель, однако, надо скорее убираться, – подумал Дениска. – Сожрут, гады, всю кровушку высосут». Он выломал несколько березовых веток, стал осторожно обмахиваться; знал, что стоит только раздавить на себе несколько кровососов, запах крови сразу привлечет вдвое больше гнусья.

Лицо, шея, кисти рук от укусов вздулись волдырями, нестерпимый зуд сводил с ума. Заплыли, мешали смотреть веки глаз. Дениска сломя голову бросился на продуваемый ветром пригорок. Но тут вдруг из-под ракит выпорхнула стайка уток/ Повинующийся охотничьему азарту, Дениска отбросил махалку, хлестнул стрелу на лук, натянул тетиву. Стрела, тенькнув, блеснула опереньем, и кряква, дрогнув, завалилась на крыло, упала в болото. Прыгая с кочки на кочку, Дениска добрался до утки, вынул стрелу, подоткнул утиную голову под пояс. . Не успел выйти на берег, как гад, почуяв кровь, накинулся па пего со звонким гуденьем.

(Задыхаясь, он полез по песчаному склону наверх, но черная туча преследовала его до самого гребня. Здесь дул ветерок, и стало немного легче.

– Пропади оно пропадом, это болото, – сказал сам себе Дениска. – Буду по соснякам ходить!

Песчаный гребень огибал болото, Дениска зашагал по нему, надеясь в удобном месте свернуть в сторону. Вдруг где-то справа раздались звуки: стон не стон, мычанье не мычанье. Одно было понятно: какое-то живое существо взвывало о помощи. Дениска, не раздумывая, скатился по зыбкому песку к болоту и пошел на зов. Там, где болотный берег был свободен от кустов, Дениска увидел лосиху. Вернее, не всю лосиху, а только одну огромную голову и верхнюю часть спины. Зверь увяз в болоте, скорее всего, лосиха, истерзанная гнусом, хотела укрыться в жиже и попала в топь. Выход на берег был крут, болотная грязь густа, и зверь обессилел. Подойдя ближе, Дениска увидел, что лосиха не одна, около ее морды на берегу лежал лосенок. Он был густо облеплен комарьем, двигаться уже не мог и только дергался задними длинными ножонками. Голова лосихи была также окинута черной шалью гнуса, окровавлена и распухша. Зверь стонал, часто дышал, с шумом выпуская воздух ноздрями, выбрасывая оттуда насекомых. Крупные обезумевшие глаза лосихи смотрели на человека пристально. Она открывала и закрывала их– наглые паразиты пытались садиться на гллза. Густая грязь по обе стороны головы растолкана, и сначала Дениска не понял для чего. И только рассмотрев углажен-ную землю около головы, догадался: лосенок лез к вымени матери, а она головой преграждала ему путь в трясину.

Дениска сперва занялся лосенком. Он соскреб с него присосавшихся гадов, зачерпнул шапкой воду, омыл худое искусанное тельце, потом принес охапку мокрого мха, обложил им лосенка в несколько слоев. Затем выломал длинную ольховую ветку, охлестал голову лосихи, набросал перед нею веток и, ступая по ним осторожно, также обмыл кожу, закрыл толстым слоем мха. Лосиха широко открыла глаза, потом закрыла их. И в этом взгляде Дениска увидел не страх, а благодарность.

Вскоре они уже были около этого места вдвоем. Андрейка нес лопату и ведро, Дениска – веревку и топор.

Перво-наперво срыли крутизну берега, бросая землю под шею зверя. Потом лопатой же откинули грязь о.т боков лосихи, подложили по обе стороны вырубленные березовые стволы. Стоя на них, подвели под живот лосихи веревку, концы вывели на берег и стали тянуть. Лосиха, собрав последние силы, рванулась, выбросила передние ноги из трясины, встала на твердое место. Еще рывок за веревки помог зверю вытянуть из топи и задние ноги. Лосиха поднялась и тяжелыми скачками вышла на берег. Тут силы снова покинули ее, и она упала. Андрейка принялся ведрами носить на берег воду и лил ее на лосиху, Дениска ножом чистил кожу. Зверь не зря ринулся в болото: вся кожа его была покрыта струпьями, меж которых торчали брюшки насосавшихся клещей. Лосиха сначала лежала не шевелясь, потом приподняла голову, замычала. «Пить просит»,—догадался Дениска. Андрейка поднес ей ведро, и лосиха крупными глотками принялась пить. Затем начали мыть вымя. Оно набрякло, было твердым. Дениска промял его, отдоил застоявшееся молоко, кивнул Андрейке:

– Неси мальца сюда.

Лосенка положили около вымени, Дениска пальцами разжал ему зубы, вложил сосок в рот, другой рукой нажал на вымя. Струйка молока будто оживила лосенка, он начал жадно сосать.

– Давай, давай, кормись, – приговаривал Дениска,– и молись богу, что мы оказались на твоем путе.

Еще натаскали мху, покрыли зверей слоем, сели рядом, усталые.

– Что теперь будем делать с ними? – спросил Андрейка.

– Поживем – увидим.

III

Сегодня у помещика Абыза Бекбулатова гость – пристав Семейка Маков. Гость, прямо сказать, надоевший. Уж, поди, скоро полгода, как торчит он в Лаишеве, и в то, что приехал он ловить мятежника Илейку, татарин не верит. Кто знает, может, послан он Москвой, чтобы доглядывать за ним, за Абызом, и доносить государю. Хоть и подарил Иван Васильевич Бекбулатову именье, хоть и велики у него перед царем заслуги, однако, может ли он татарину верить? Вот и послан Семейка вынюхивать: а не готовит ли Абыз измену? Потому и терпит бек пристава, угощает его в неделю по два раза на своем подворье. Сколько мяса он за полгода сожрал, сколько вина вылакал, только один аллах знает. Вот и сейчас сидит Маков за столом, широкий пояс на пузе распустил, хлещет пиво ковшами и не пьянеет. Сам Абыз к хмельному не больно привык, в юности и молодости он не пил, коран запрещал. Пророк Магомет сказал в Истинной книге, что капля вина оскверняет душу человека. Потому сейчас хоть и пил Абыз вдвое меньше Семейки, но спьянился вдвое больше.

– Ты чо, как красна девка, губами шлепаешь. Пей!– Маков пододвигал к беку ендову,* шмыгал носом.

– В коране сказано... капля оскверняет...

– Ништо! Бог простит. А что касаемо капли, так это проще всего, – пристав макнул палец в пиво, стряхнул на иол. – Вот и нет той капли, котора оскверняет. Остальное можно пить. Ништо!

– Я не верю тебе, Семейко, аллах свидетель, ты не за кузнецом приехал.

– Отчего, не веришь?

– Полгода казенный харч жрешь, царевы деньги тра тишь. Да тот Илейка весь с потрохами того не стоит. Царь ради него и рубля пожалел бы.

– Не мудр ты, Абыз. Вот прошлый раз ты мне на мужиков своих жалобился. Что, мол, не слушают тебя...

– Обнаглели! Даже ребятишки... Вчера шел я по улице, а один кричит: «Абыз, свиное ухо обгрыз!» Я хотел на него собаку пустить, а мужики сразу к изгороди и за колья. Разве, мне не обидно! Мой отец Булат Казань помогал царю воевать, брат мой Симеон Бекбулатович на царском престоле сидел, я сам с царем на Баторея ходил, а какая мне честь? Только и слышу «свиное ухо ашал!»

– Прикажи ишшо пива подать, и я тёбе скажу, поче му я долго не уезжаю.

Абыз хлопнул в ладони, вошла высокая девушка в легком шелковом халате, в полупрозрачных восточных шаль-варах. Стройный стан ее просвечивал через шелк и кисею

– Настька! Пива тащи! Мясо кончилось.

Девушка поклонилась, вышла.

– А ведь до чего ^епна, стерьва, а! – воскликнул пристав. – Ты бы послал ее ко мне в каморку-за чем-нн будь. Я бы бедра'ей погладил...

– А она бы тебя по рылу! Я сам ее обидеть боюсь. То и гляди ночью прирежет. Либо убежит. Как тогда отца ее дождем, а?

– Но штаны татарские да халат все ж даки одела.

–• Другую одежду отобрал. Что ей оставалось делать?

Настя вошла, поставила на стол пиво и мясо, повернулась, чтобы уйти. Маков поднял ладонь, хотел ее шлепнуть по ягодице, но не успел. Девка взмахнула пустым подно сом, ударила ребром по запястью. Пристав вскочил, взвыл стал трясти руку, подпрыгивая. Абыз захохотал:

– Ну что, погладил?

– Выпори ее! Велю!

– Ладно. Только если убежит, твоя вина будет. А может, сам накажешь, когда в каморку пошлю, а?

•– Лей пиво! Вот отца поймаю, тут уж я с нею потешусь, – пристав одним махом выпил налитый ковш. – Ты сказал, что царь за Илейку рубля пожалеет. Нет, не пожалеет. Царь, он знает, что к чему. Конечно, чтобы его словить, траты велики. Ну а если он, не пойманный, снова ратагу в тыщу разбойников собьет да на царевы угодья ^г' ведет? Во скоко тыщ это встанет? Я знаю, ты скуп. Ты мяса и ш:ва жалеешь, а если этот вор все твое именье разорит, дешевле будет? Вот почему я тут полгода торчу, и еще столько же проторчу, коли понадобится.

– А может, он за дочкой и не придет больше?

. – Придет, – Маков разгладил усы. – Она у него единственная родня. Только бы не прозевать. Ты ее часом на улицу не отпускаешь Ли? По ночам сторожишь ли?

– Не боись. Ночыо цепочку на ногу одеваю, одежду убираю....

– Покажи.

– Пойдем.

В спаленке. Насти пусто. На нарах соломенный тюфяк закинут рогожей, подушка набита сеном. Около нар, будто змейка, лежит цепь. Один конец с браслетом, другой болтом прикован к полу. На единственном окне – решетка.

Пристав покачал решетку, держится крепко. Подошел, поднял цепь, потянул. Болт заскрипел, начал вылезать из половицы.

– Пол гнилой, бек! Убежит ведь. С цепью удерет!

– Нет, Около окна и двери человек мой ходит. До утра.

– Ты что это, бек! Да я теперь ночи спокойно спать не буду. А человека твоего тот Илейка запросто придушит. Нет, позови кузнеца, пусть он новую дыру пробьет, в здоровом месте. Я так велю.

– Ладно. Завтра сделаю...

Кузнец пришел на второй день, в обед. Настя сидела на нарах и хлебала щи, положив миску н& колени. Старая служанка, что привела его, встала в дверях. Кузнец выдрал болт, сказал служанке:

– Ломик принеси. Он на крыльце оставлен.

Служанка ушла, кузнец подошел к Насте, зашептал:

– Илья двух молодцов за тобой прислал. Я цепь наращу, хитрое колечко поставлю. Жди. Радость свою не выказывай, а то этот пес пристав догадлив. Придем за тобой через неделю, не ранее.

Настя кивала головой. Вошел Абыз, спросил;

– Ты сам струмент принести не мог? 'Зачем служанку отослал?

– Струмент, барин, пока не нужен. Цепь в кузницу понесу. Наращивать надо.

– Зачем?

– Близко здоровых половиц нет, все гниловаты.

– К ночи успеешь?

– Работа не велика.

Вечером кузнец принес цепь, выдернул половицу, пробил в ней дырку, сунул болт, заклепал накрепко. Абыз сам проверил работу, натягивая цепь со всей силой, болт не шевельнулся.

IV

Через сутки лосиху и лосенка друзья перевели к землянке, соорудили для них загородку, рубили ветки и охапками носили корм. Лосиха ела ветки охотно, лосенок сосал молоко и начал заметно поправляться. Андрейка ловил рыбу, ее тут было много. Дениска ходил на охоту. Кормились сносно, ночью лосиху и лосенка заваливали мхом, а сами прятались от комарья в задымленной землянке. Иногда пили молоко.

Прошло трое суток, кузнец не появлялся.

Еще прошло трое суток.

– Придет твой кузнец али не придет?! – не вытерпел Дениска.

– Не знаю. Если тебе невтерпеж, иди за Камни. Мне надо дождаться.

– Меня за Камнями никто не ждет. Мне на твою сестренку больно хочется посмотреть.

«А мне, думаешь, не хочется?» – хотел было сказать Андрейка, но промолчал.

– Ты мне не ответил прошлый раз: она у’тебя красивая?

– Да как тебе сказать, все при ней.

«– На тебя похожа?

– Нет. На мать.

– Если понравится, отдашь за меня?

– У нее спросишь. Только знай, она девка сурьезная и таких бабьих угодников не любит.

– Стало быть, ждать мне ее не стоит?

– Подожди. Вдруг и она... И мне одному плохо.

– Лосиха уж по загону ходит. И лосенок.

– Причем тут...

– Может, с собой ее возьмем?

– Пошто она нам, Забота одна.

– Вот и дурак. Корму в лесу навалом, молоком, чай, поделится в случае голодухи. Да и котомки на нее наве-шаем.

– Так она и пойдет за нами.

– За нами, может, не пойдет, а за лосенком... Мы его на веревочку.

– Чудной ты.

Кузнец пришел только на девятый день. Рассказал про Наетю, про цепочку.

– Выкрасть ее нам троим было бы трудно, я кой-каких мужиков подговорил. Они согласились помочь, только...

– Что «только»?

– Если вы их с собой возьмете,

– Много их?

– С десяток будет. Может, чуток больше.

– Я не знаю...

– Чего ты не знаешь? – Дениска взъярился. – Леса велики, всем места хватит. Да если хочешь знать, всем скопом-то лучше. Нам никакая погоня не страшна будет. Отобьемся.

– Ну, тогда завтра к ночи будьте у моей кузни.

Утром через дворового мужика Настя получила знак —

готовься. Она безропотно дала охраннику запереть браслет на ноге, сбросила халат и отдала его служанке, легла, гремя цепью, на нары, укрылась двумя рогожами. Охранник закрыл дверь на замок и принялся ходить по скрипучим половицам балкона от двери до окна и обратно. У Насти были припрятаны ножницы и бечевка.

В полночь спаленка осветилась, в окно полыхнули багряные отсветы пожара. Было видно, что горели хлебные амбары. Настя вскочила и, перебирая пальцами цепь, добралась до хитрого звена. Оно было надпилено сбоку. Порвав цепь, Настя схватила рогожку, сложила ее пополам, вырезала отверстие для головы. Другой рогожей обернула бедра, все это перепоясала бечевкой—одежда была готова.

Вся дворня бросилась тушить пожар, в это время заскрипели половицы, охнул пришибленный охранник, и вскоре загремел замок. Распахнулась дверь, ворвались в спаленку трое, схватили Настю за руки и повлекли в темноту.

На околице деревни их ждали люди, человек сорок. К этому времени огонь перебросился на усадьбу, ночь была ветрепной. Люди, не глядя на пожар, побежали к черневшему вдали спасительному лесу.

– В лес первым вошел кузнец. За ним Андрейка, Дениска, Настя. Остальные гуськом сзади.

Отойдя верст пять, Ермил подошел к Насте, положил руку на плечо:

– Похолодало. Задержись чуток, переоденься. Я вот тут в узелке рубашку для тебя прихватил, штаны. Походи пока в мужской стати.

Догоняя ушедших вперед мужиков, Настя спросила Ермила:

– Что за люди? Семейные?

– Где там. Либо бобыли, либо холостяки. С дитем да бабой кто в такую даль бежать решится?

Усадьба сгорела дотла. На пожарище утром нашли пережженный скелет охранника и обрывок цепи с болтом. Пристав подумал, что это Настины останки, матюгнулся со зла и стал собираться восвояси. О побеге сорока крепостных мужиков Бекбулатов узнал только к вечеру. Посылать в погоню было бессмысленно.

Беглецы шли без остановки почти сутки. Вела их Настя. Она была рада, что ее вырвали из лап Абыза и что она среди людей. Ей донельзя надоела жизнь взаперти, надоел надзор Абыза, его служанки и охранника. Теперь она наслаждалась волей, боялась за нее и, опасаясь погони, замучила людей долгим переходом без единой минуты отдыха. В походе к ней пристроился парень, заговорил:

– Зовут меня Андрюшка. Я у отца твово Ильи заместо сына был. Потому и говорил всем, что ты моя сестра. Не подведи меня.

– Спасибо, братец. Батя, как он?

– Не ведаю. Расстались мы на Волге, а подался он на Кокшагу. Будем искать его там.

– Я те места знаю. А который с лосихой, он тоже за брата?

– Он сам по себе. За Камни бежал, да передумал.

Дениска как решил, так и сделал. Изладил лосенку

поводок, на спину лосихи вперехлест повесил две котомки, свою и Андрейкину. Лосенок за эти дни привык к нему и бежал за ним охотно. Лосиха не отставала от детеныша.

На первом привале вытянул из котомки узелок, подошел к Насте, бросил его на колени.

– Что это?

– Мне Ермил рассказывал, что тебя на ночь к цепи приковывали, а одежду отымали. Вот я и прихватил, идучи. Сходи за кусты, переоденься. В штанах-то, поди, неловко?

Настя развязала узел и ахнула. В нем лежал ее сарафан, исподняя рубаха и платок.

– Где взял-то? – спросила Настя, смеясь,

– Коло стража твоего. Я догадливый. Ну, чо сидишь? Иди. Мне непременно на тебя посмотреть надо.

– Зачем это?

– На место придем – сватать буду.

– Ох ты! Не шибко ли скор? Может, я иного выберу.

*– Иного некого! Андрюшка – брат, а другие прочие—

голь перекатная. А у меня хозяйство! Вишь, вон ветки жрет. И за лошадь сойдет, и за корову. Ну и приплод опять, же.

– Веселый ты. Как звать-то?

– Дениской.

Настя сходила за излучину речки, переоделась, спросила шутейно:

– Ну как, женишок, нравлюсь?

–• В рогожах была красивше. Ну, да ладно. И так сгодишься.

И оба рассмеялись.

Перед сном Настя позвала Ермила и Андрюшку, сказала:

– Завтра чуть свет тронемся.

– Не торопись, Настасьюшка. Мужики обутки по корням да кочкам растрепали, почти босы идут. Многие подались лыко драть. Завтра лапти плести будут. Да и еду надо добыть...

– А если погоня?

– Барину не до погони. Он головешки считает.

Усталые мужики заснули мертвецким сном. А Насте,

хоть и она устала не меньше, не спится. Мысли одна другой тревожнее. Сколько же займет этот путь? Оба раза она проделывала его на коне без всяких забот – отец кормил ее, обогревал, опекал. Даже в седле они за день пути изматывали все силы. А тут пешком,-да с такой оравой. Чем-то надо кормиться, одеваться, обуваться. Много ли прошли, а лапти истрепали. Да и примут ли черемисы такое множество чужих людей? ...А названный братец – ой, пригож. Только молчалив, застенчив. Вон Дениска, тот уж и посвататься успел. Идет Насте двадцать первое лето, сердечко любви просит, ласки. Сколько она на цепи, как собачонка, сидела, натосковалась по живому слову, по человечьему теплу. Сейчас бы ходить ей с суженым по лугам, цветы собирать, венки плесть. А у нее впереди неве-домость одна, тяготы, страх. Нет, любовные мысли из головы надо выбросить, сердце сжать в кулак, на парней глядеть ровным взглядом. Особенно Дениски надо опасаться. Язык у парня медовый, глаза голубые,-кудри золотистые. И нахален, пес. Не-успел увидеть, и уже сватается.

Так в думах тревожных и уснула Настя в веточном шалаше, специально для нее Дениской излаженном.

Пока бежали от бека подалее, мало о чем думали. Лишь бы не догнали, только бы дальше, в глушь, в сокрытие. А утром-на привале задумались: надо бы старшего избрать* пора и о жратве поговорить. Стали кричать:

– Настасью давай в вожатые!

– Она по этой дороге бегала, все путя знает!

– Девка она боевая!

Настя протестовала:

– Старше меня есть. Вот дядя Ермил...

– Я лучше рядом похожу, – кузнец тоже указал на Настю. – Если совета спросишь, дам.

– Я одна середь вас. Неужто мужиков не укажете? Вот Андрейка есть, Дениска...

– Их мы не знаем! Будем тебя слушаться.

На том и порешили. Настя согласилась, сказала:

– Тогда слушайте. Многие ночью лыка надрали, лапти плетут. А их можно ладить по вечерам. Днем на охоту ■ пойдем – кормов у нас совсем нет. Кто стрелы умеет делать, делайте, кто петли вязать мастер, вяжите. Западни ройте. Собирайте ягоду, грибы, орехи. Все в один котел.

– В лесу с голоду не подохнем. Ты вот что нам скажи: примут ли нас черемисы?

– К башкирам и татарам наши отцы и раньше бегали. Их там ловили и Бекбулату возвертали. Может, и нас?

– Ранее бегивали по одному, – объясняла Настя. – Ныне нас полсотни человек. Земли у черемис необъятные, испросим позволенья, осядем на месте, заложим деревеньку. Нам бы только батю найти.