Текст книги "Царёв город"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

IV

Вести с Волги опять пошли тревожные. В минувшую зиму воеводы под началом Воротынского выступили ка Васильсурск, но до войны дело не дошло. Казанцы, узнав, что русские идут с пушками, с огненным боем и в большом числе, хвосты поприжали. Тем более, что обещанных ногайцев Саадет-Гирей не послал (об этом позаботился Борис Годунов), а черемисы от Ветлуги все разбежались. Но как только просохли дороги, опять все зашевелились на приволжских берегах. Стало известно, что Аталык-мурза привел на Каму конников и будто бы устремил их в черемисские земли. Заметались с места на место ногайские сотни за Астраханью, затаилась готовая к прыжку Казань. Из Крыма вести шли непонятные: там междоусобная грызня вроде бы начала утихать, а это значило – хан то и гляди соберется в набег. Хоть так суди, хоть эдак, а черемисские земли надо укреплять, намеченные крепости строить. И наипервейшее дело – царев город на Кокшаге.

Царь снова занемог, и делами правили Ирина и Годунов. Царица торопила Разрядный приказ: давайте большого воеводу для кокшайского строения, давайте полки, давайте деньги, оружие, хлеб. Собрались как-то вместе Ирина, Борис и голова приказа Васильчиков. Стали перебирать воевод, способных к делу строительства острогов.

Годунов. Я бы послал туда князя Василия Пронско-го. Смел, мастеровит...

Васильчиков. Что ты, боярин. Пронский в Смоленске вторым воеводой сидит. Смоленск оголять нам никак нельзя. Там поляки рядом.

Ирина. Может быть, Ивана, сына Татищева. Он молод, силен...

Годунов. Татищев в Изборске. Это порубежный город. Лучше Гагарина. Он в Великих Луках, сейчас там тихо...

Васильчиков. Неповоротлив больно. Ленив.

Ирина. А если Данилу Сабурова? Он в Нижнем сейчас, там близко.

Годунов. Он хоть и родич наш, однако, лихоимец большой. Разворует весь город, ей-богу.

Ирина. Нижний Новгород не разворовал же.

Васильчиков. Он на такое опасное дело не пойдет. Найдет увертку. Если бы Ивашка Ноготков был! Лучше его строителя я не знаю. Но он по указу государя в крепи сидит...

Ирина. Из тюрьмы вынуть, и вся недолга. У нас и так.людей нехватка...

Го ду н о в. Ты, сестра, права, пожалуй. Придется перед Ивашкой шапку ломать.

С утра зателеньтенькали по всей Москве колокола, славя канун святой Троицы. Ешка и Звяга, приодевшись, пошли в Разрядный приказ. А с Лубянки идти в Кремль – никак торжища не миновать. Ешка на всякий случай размашисто перекрестился: не заманил бы бес сызнова в кабак. Звяга шел впереди, крупно шагая. Проходя мимо рыбных рядов, зажал пальцами ноздри – от столешниц нестерпимо воняло. В шорных рядах тоже вонько: пахнут разогретым дегтем хомуты, чересседельники, ремни всякие. Разжали носы и передохнули только около лавок меховщиков. Здесь овчины, шкуры прямо на рогатках, меха соболиные, норковые, беличьи для боярынь, княгинь, дьячих и воеводских женок и дочерей. Для простого люда – меха собачьи, кошачьи, заячьи. Пройдя по Пожару¹⁵, наконец, вошли в Кремль. Перекрестились на соборы, затопали к приказу.

Боярин Васильчиков бегал по прйказным палатам, шу-га‘л подьячих. Те мели, мыли и скоблили половицы, сметали в углах паутину. Стало известно: посетят ныне Разряд государыня Ирина Федоровна и царский конюший Борис Годунов. Чин конюшего и раньше был повыше всякого боярского, а ныне, когда царь болел, вся власть у шурина, он, пожалуй, и повыше самодержца будет. С Ешкой и Звягой боярин церемониться не стал, только крикнул:

– Мыслимо ли дело, сама царица вскорости прибудет. Такого при мне не бывало. Видно, отец Ефим, твоя Кокшага зело державе надобна. С духом соберитесь, а ты, Звяга, грамоты, карты и сметы – все как есть, на стол.

Вскоре пришли в приказ казначей Деменша Черемиси-нов, воеводы Ноготков, Григорий Вельский, Гагин-Великий и Шеховской. Чуть позднее явился со свитой митрополит Иов. Все поняли, совет будет не шуточный.

К назначенному часу вышли на крыльцо, чтобы встретить царицу. Летнее солнце било в глаза, и боярин Васильчиков из-под ладони оглядывал площадь – не появится ли Ирина Федоровна со свитой. Митрополит Иов со своими монахами спустился по ступеням и вышел вперед, ему первому благословлять царицу.

Никто не заметил, как сбоку из-за перил вышли царица и Годунов и стали подниматься по ступеням. Заметив это,* митрополит стукнул посохом по каменной плите и начал разворачивать хвост своей свиты, чтобы успеть к благословению хотя бы у входа в сени. Васильчиков и Черемисинов сбежали вниз, подхватили царицу под руки, повели наверх. Ирина одета просто, не по-царски. На голове малинового цвета начёльник, на плечах шелковый зеленый летник под* золоченым поясом без каменьев. Борис в летнем кафтане, в мягких сафьяновых сатюгах. Шапка летняя, без меха.

Ирина, заметив оплошность, повернулась к митрополиту, склонила голову под благословение. Сказала тихо:

– Свиту отпусти, владыко. Не для моления собрались, для дела. А вы, бояры, встаньте. Сидеть будем ныне без чинов и без мест, по-проетому. – Подошла к Ешке, протянула левую руку. Тот ткнулся в кисть губами, окутал ее бородищей. Хотел что-то сказать, не успел. Царица повернула голову к Борису:

– Вот сей подвижник, святой отец Иоахим.

– Вижу, вижу,– Годунов оглядел Ешку внимательно, прошел вперед царицы в сени.

В палате Годунов указывал места. Царицу посадили в кресло Васильчикова, рядом с нею воссел патриарх Иов. Ешке указали скамью на конце стола против царицы. Сам Годунов сел ближе к картам. Бояре и воеводы уселись на скамьи по обе стороны длинного стола. Первое слово взял Годунов:

– Триста лет свистела над Русью сабля ордынца, на

конец, с божьей помощью мы иго ордынское скинули. Но ныне снова на Русь аркан накинуть хотят. И уже не с полуденных пределов, а с иной стороны. Недавно хан Ислам-Гирей, послу нашему грозившись, говорил: «Если

царь ваш и в самом деле в дружбе хочет быть, то он бы наших недругов Мурата и Саадета у себя не держал, а послал бы их туда, где бы их не слыхать и не видать. Если он с ними подружится, то мы непременно станем ногайские и казанские земли промышлять – эти земли по Волге спо-кон веков были наши». И обещал при этом послать на черемисскую сторону ногайских, верных ему, конников в большом числе.

– Уж послал! – не утерпев крикнул Ешка.—То сельбище, где я пребывал, ногайцы сожгли.

– Вот видите! А казанцы и черемисы только того и ждут. И посему крепости на Кокшаге, на Санчурине и на Яране нам надобно возвести в наикратчайший срок. Ныне лета половина, до осени рукой подать, надобно, когда земля подмерзнет, дороги устоятся, первую крепость на Кокшаге начать возводить. А ныне нам до государева указа требуется все обговорить, дабы никаких потом оплошек не было. Кто начнет?

– Пусть отец Иоахим про черемису скажет, про место для острога найденное, – повелела царица.

Ешка встал, разгладил бороду, начал говорить:

– При блаженной памяти государе, царе и великом князе Иване Васильиче многая черемиса, чуваша и даже татаре православное крещение приняли, в наши храмы ходить начали. У неких еще губы после крестного целования не обсохли, а уж веру нашу сразу бросили. Ныне же новокрещенные живут по-старому, к церквам божьим не приходят, крестов на себе не носят, в домах образов не держат, попов не призывают, да и некуда их призывать – божьи храмы там никто не стрбит. В посты едят скоромное, живут мимо своих жен с блудницами. Иные татары, черемиса и чуваша не токмо не крестятся в православную веру но ругаются ей; многие русские люди живут у инородиев женятся у них и ходят по языческим капищам, молятся по их вере.

– Стало быть, сторонников Руси там нет? – спросил воевода Ноготков.

– Сие не так. Есть немало иовокрещенных черемис, кои от своей веры отстали, но в православии не утвердились и о том сильно скорбят. А утверждать христово учение там некому да и негде,

– Ты, отче, более о крепости рассказывай, – заметил Вельский, – Мы. ратные дела собрались говорить, не пер-ковные.

– Тебе, Григорий, язык надо бы прикусить! – сурово произнес митрополит и стукнул посохом о пол. – Твердыни не камнем, верой держатся! Глаголь далее, отче.

– Много лет тому и ныне жил я в землях одного черемисского рода. В те лета ордынцы их постоянно грабили, притесняли, убивали, а ныне набежали на них ногайцы. И они решили, что защитить их окромя русских ратей некому. И иные люди место для возведения острога мне указали, и примут они наши полки беззлобно.

– Где это место? Укажи,– Годунов подвинул Ешке карту. – Вот тут Волга, тут Кокшайска крепостишка.

Ешка глянул на цветную акварельную карту, увидел, как от Кокшайска голубой змейкой вьется река Кокшага На глаз прикинул место Топкаева илема, ткнул заскоруз лым ногтем, надавил, сделал отметину.

– Верст много?

– Около ста, пожалуй, наберется, ежели все кривулины считать.

– А поглубже не разведывал?

– Ходил. Но далее берега у реки низки, болотисты. А тут берег высок и холмист, и люди, здесь живущие, место нам отдадут по доброй воле. И еще одна пользитель-ность – леса тут сосновые, дубовые, и березовые рощи великие.

– Камень ломать близко есть где?

– Чего не ведаю, того не скажу. А для кирпича глины много.

– На Санчурин-озерцо ходил? – спросил Ноготков.

– Был. Там тоже крепостишку воздвигнуть можно.

– А на Яран-реке?

– Не успел.

– Не беда,—заметил Годунов.—Нам бы сперва за одно место зацепиться.

– Теперь тебе, князь Иван Андреич, слово, – царица

кивнула в сторону Ноготкова. Воевода вытянул из-под карты план порода, начал обстоятельно: ^

– Назовем сей острог Царев город на Кокшаге. Если матушка-государыня соизволит...

– Пусть будет так. Говори далее.

– По сему чертежу судя, город наш будет шестиуголен, обнесен рвом и завалом глубиною до четырех сажен, чтя их с вершины завала до донной зачисти. Стены бревенчаты, на каменном подкладе. Со стороны реки стены сосно-вы, с юга дубовы, столбцы березовы. Трое малых ворот еловые и пихтовые с обшивкою. Наугольные башни глухие бои с них пушечный, пищальный и лучной. Наверху башен шалаши караульные, на них караул несводный.

– Какая обшивка ворот? – спросил Шеховской. – Ежели они еловые, то поджечь их стрелой сущий пустяк

– Обшивка тонкого железа, гвозди кованые, трехугловые. Будут ворота главные. Одни из дуба, без обшивки. Над ними двухъярусная башенка с вестовым колоколом, а на челе ее крест резной березовый. Земляные накаты с пушками через сто сажен, к пушкам каменные ядра. На бревнотах, где стрельцы стоят, – запас свинца и зелья. Пушек затинных на всю крепость пять, по угловым башням и на главной же. У стрельцов пищали семипяденпые, а також короткие, ручные. На щитах луки с саадаками, а в них мелкоточеные стрелы в большом достатке. Ров округ острога залить водою до злвалов. Вот тут,– воевода ткнул перстом в середину чертежа, – дом воеводской, рядом дьяков три домы, прикащичьи. Рядом кабак, супротив его, вот здесь, приказная изба. Потом пойдут дворы стрельцов слуг, а далее около стен людские черные избы.

– Кабак ты, княже, поставил, а храм где, храм?! – воскликнул Иов.

– Храм покамест деревянный, немудрой, в одну маковку, на самом высоком месте. Крышу сладим из драни, выложим узорами, и будет зело лепно.

– Храмов надо бы два, – заметил Ешка. – Один для русских, другой для новокрещен, сиречь инородцев. Вме-стях молиться воеводы и дьяки не захотят, А черемис следует к молениям приобщать.

*– Истинно! – владыка встал, метнул взгляд на Ногот-кова. – Отчего храм немудрой и деревянный? Мы утверждаемся там не на год, не на два, а на века. Храм надобен сразу же каменный!

– Мы так и мыслили, но царский казначей...

– Государева казна, владыка, не бездонный кладезь,– сказал Деменша. – Ведомо ли вам, воеводы и бояре, что на город и так заверстано но большой статье тридцать две шши, 16 алшн да хлеба, ржи и овса восемь гыщ четей

– Деменша верно говорит, – вступил в спор голова приказа Васильчиков. – На первое время ратники и в деревянной церквушке помолятся, чай, веры оттого у них не убудет. А потом уж...

– Сия крепость в изначале град божий, а потом уж царев, – не унимался Иов. – Посему храм ставить следует в первую голову. Может, для инородцев церкву повременим, а главный храм сразу из камня!

– Ты бы сам, владыка, мошной тряхнул да выда^ на богоугодное дело тысчонок пять али десять. – Годунов глянул на Иова насмешливо. – Тогда бы мы и на собор замахнулись. А то...

– Ты, Борис, глазами меня не гложи. Уж от тебя-то таких слов слушать не приведи господь. Ты-то лервый знаешь, что от крепостишек волжских, кои без лепных храмов да монастырей живут, толку мало. А что касаемо патриаршей казны, то из нее на монастырь в кокшацких землях я не пять тысчонок выдам, а все пятьдесят. И сия божья обитель удержит инородцев в радении государю покрепче, чем твой острог.

Борис пожал плечами, перевел взгляд на Ирину.

– Говори, матушка-царица. Твое последнее слово.

– Все мы знаем, – Ирина начала говорить спокойно, как и следует царице, – что крымская орда – жестокий бич в руках турок. Ныне сей бич поднят не на окраины наши, а бьет по спине державы. Те тысячи конников, о которых упреждал нас Мурат-Гирей, уж, видать, в черемисских пределах, а мы спорим о каких-то пяти тысчонках. Ежели в лесах заволжских пожар инородческий разольется, то потушить его во много крат дороже станет. Государь Федор Иванович повелел мне денег не жалеть. Посему храм на Кокшаге ставить каменный, а тот деревянный, который придумал князь воевода Иван Андреич, строить будем для инородцев. А ежели владыка на монастырь денег даст, куда как будет добро.

– Так и запишем, – Ноготков взял перо и рядом с маленькой церквушкой в одну маковку пририсовал храм.

– Настоятелем сего храма, матушка-царица, я мыслю послать отца Иоахима, как ты и советовала, – Иов поклонился Ирине.

– Добро. Утварь для храма готова?

– Иконописцы уже в деле. Образа будут на дереве в серебряных окладах, сосуды оловянные, серебряные, а для причастья един золотой. Свечи топленные из воска, литы тонко и толсто. Над алтарем буде икона Девы Мироносицы, паникадило медное, хоругви мастера изладят на месте.

– Посады и слободка будут?—спросил Гагин-Великий, обратясь к Ноготкову.

– Осадного жилья пока нет, слободку сделаем за _%ре-кой одну. Потому как покамест сидеть в осаде некому, и посадские жители не накоплены.

Решив кой-какие мелкие дела, советчики стали расходиться. Ешку митрополит взял с собой-. В сенях Ешка шепнул Иову:

– Позволь, владыка, словцо царице молвить?

Чуткая Ирина просьбу услышала, убавила шаг, сказала:

– Молви, подвижник.

– Государыня-матушка. В крепости городничий должон быть. Нельзя ли на это место Звягу Воейкова посадить. Человек он боголюбивый...

– И выпить не дурак, – добавил Васильчиков.

– На , выпивку вы все люты, – Ирина усмехнулась.– А Звяга человек расторопный, ему в городничих самое место. Ты уж, Григорий Борисович, отпусти его. Дьяков, я чаю, у тебя в достатке.

– И еще, матушка-царица, позволь слово молвить. Хоронится от царского гнева в тех местах русская добрая душа кузнец Илейка. А с ним человек сто народу. Они тоже убежали из разных мест либо от голодухи, либо от обид всяческих и бед. Их бы твоей царской волей простить да и приспособить для возведения крепости. А то они колотятся меж черемисами, татарами и нашими приставами. То и гляди недруги наши их к себе притянут...

– Когда же тот кузнец государю нашему нагрешить успел?

– Боже его упаси! Его вина перед покойным Иваном Васильевичем была, давний грех, лет, поди, десять тому.

– Так покойный государь все вины своим недругам простил.

– Он, может быть, и простил, а указ в Тайном приказе остался.

– Скажи русским людям, пусть идут к городу безбоязненно. Князь Иван Андреич!

– Я тут, государыня, – Ноготков подошел к царице.

– Слышал, что отец Иоахим спрашивал?

– От слова до слова.

– Мы с государем надумали в те дикие места переселять людей наших, а уж кои там обретаются, их и бог велел к делам государевым привечать. Тебе, я чаю, там кузнецы будут зело надобны?

– Как же, как же! Скажи, святой отец, тому Илейке, чтобы он немедля, как только я на Кокшаге сяду, ко мне приходил. Никому в обиду русских людей не дадим, так и скажи.

Перед летним Спасом во дворе Разрядного приказа собрались полки. Налегке выступал передовой полк князя

Гагина-Великого, Большая часть его ратников была уже на Волге. С нею Гагин-Великий стоял на вылазке в Сви-яжске. Места ему тут были зело знакомы, Гагин когда-то строил кокшайскую крепостишку и даже был там первым воеводой.

Над Москвой плескались колокольные звоны вослед пблку, уходившему в^#глухое Заволжье на возведение ново-городов, острогов, сторожек, дабы ставить там заслоны ногайцам, крымским ордам и султанским ратникам.

Воины с грустью смотрели на золоченые маковки церквей, крестились неистово: придется ли еще раз увидеть

родную златоглавую Москву?

Рыдали у стремени жены стрельцов, герли воспаленные очи концами черных платков. Махали пухлыми ручками воеводские супружницы, тонко скулили в свои вязаные оторочки на рукавах невесты молодых воинов.

Воеводы скакали около полков на разгоряченных жеребцах, -свистели нагайки, разбивались заторы на узких_: кривых улочках слободок и посадов. Рати тронулись на далекую и неведомую Кокшагу.

Через две недели выступили полки большой и сторожевой. Они везли пушки, ядра, зелье, свинец и провиант А когда встала Волга, с двух сторон, от Нижнего Новгорода и от Казани, по свежему ледку потянулись обозы с каменьем, кирпичом и со сваями. Около саней бежали работные мужики, целовальники и лучшие посадские люди

Нижегородский обозный рукав вел сам воевода Данила Сабуров.

I

Топкай понимал – этот год для его рода будет трудным. Почти все здоровые мужчины в плену. Все зерно, в том числе и семена, забрали ногайцы. Стариков, женщин и детей Топкай увел на Манату; там на старом сельбище пришлось чинить полуразрушенные кудо, кое-как обустраивать жилье. Пока искали сохи, бороны, пока собирали по илемам семена, время для сева упустили. Зерно побросали в сухую землю, урожая ждать не приходилось. «Видно придется зиму голодать,– думал Топкай, и сердце его сжималось от предчувствия беды. —Конечно, мужчин в плену вечно держать не будут, к осени их Ярандай выгонит домой—чем такую ораву кормить? Охоты тоже не бу дет, запасов не сделаем, разве только бабы насушат грибов, наберут орехов и ягод. Какие это запасы! Как ни думай, все равно не миновать голодной зимы».

В опустевший илем на Кокшаге то и дело наведывались конные ногайцы и доглядчнки Ярандая. Они следили: не пришли ли русские строить город? Как-то в день поминовения усопших из плена прибежали двое парней, их тут же догнали, избили и увезли на раскорчевку снова. Топкай послал к Ярандаю Актугана, но хитрый и жадный сосед легко отговорился. Он сказал, -что пленных взял и держит Аббас, а он, Ярандай, только их кормит, но не может же он давать еду даром—пусть корчуют лес. А когда сотник отпустит мужиков, и для чего он их пленил—это Ярандаю неведомо. Он рад помочь соседу, но у ногайцев сила. И к тому же-яе один Топкай в беде. Аббас до сих пор берет пленных не только у него, но и в других лужаях.

Проклиная ногайцев и коварного соседа, Топкай стал ждать голодной осени и зимы.

* * *

С приходом нового царя, может, князьям и боярам стало легче, но не мужику. Люд по-прежнему метался по обнищавшей земле, народ искал места глухие, прибыльные, необжитые. Особенно влекла заволжская лесная сторона. Брели сюда люди многие: кто от хлебной скудости, кто от налогов и поборов, а чаще всего от княжеского да боярского непосильного гнета. А те, кто был грешен перед царем или перед богом, те и совсем забивались в недо-лазные места. Летом бродили беглые людишки по лесам мелкими ватагами, а зимой нужда заставляла сбиваться в большие станы под руку смелого.и удачливого атамана.

И за малое время, всего недели за две, скопилось на острове человек двести. Отгонять их Илейка не мог, сам, как и они, тут на птичьих правах. Ватажники, пока были морозами прижаты, молчали. А как пришла весна—оттаяли.

И вскорости пошли вокруг Илейки разговоры:

– Без веры живём, атаман. Не пора ли в чужих амбарах молитвы служить?

– Слыхал такую присказку: господи, прости, в чужую клеть пусти, помоги нагрести да и вынести.

Илейка слушал, отмалчивался.

–Может, врут люди, атаман, что ты большую ватагу удачливо водил?

–Не врут. Однако, тогда я супротив бояр и князей шел, удачу на богатейских дворах находил. А здесь кого грабить? Черемис? Татар? У них и взять-то нечего – бедность одна.

– Ты, мы слышали, от лаишевского помещика сбег. Давай его под жабрами пощупаем?!

– Доколе кистенем креститься будем, а?—спрашивал Илья.

– А нам все одно некуда деться!

– Я много думал, разбойнички– И вот что решил: тут недалече, на реке Кокшаге, царь-государь строит город. И русские люди ему зело надобны. Может, попроситься туда? Может, работой честной вымолим прощение, а?

– Мы работы не боимся!

– А воля будет?

– Может, город построим, да и опять боярину в ярмо?

– Помешшики-то, они везде есть!

– Здесь земли необъятны, леса непроходимы, – говорил Илья. – И бояре пока сюда не полезут. А царю, я думаю; выгодно здесь русских людей плодить. Даст он нам прощение, поселимся здесь и без бар заживем. Если мои мысли не любы, избирайте другого атамана и с богом, куда глаза глядят.

– Подумать надо!

– Думайте.

Потом снова появились Ярандай и Аббас, пригнали косяк лошадей, пилы привезли, топоры и указали места, где корчевать лес для руэмов. Илья, разбил ватагу на четыре отряда, податаманами туда дал Дениску, Андрейку, Ер-мила и Микешку из вновь прибившихся. Мужицкие руки натосковались по настоящей работе, за дело ватажники взяллсь рьяно, разговоры про разбой вроде прекратились. На новых руэмах закипела работа, валился лес, мужики пилили его на бревна и на лошадях выдергивали их ближе к дороге. Горели костры, корчевались пни. Люди знали, что это все делается для других, но главное было в том, что появилась работа, что на нови будет расти хлеб и, кто знает, может и им придется жить около этих земель.

Спустя три дня приехали Кори и Айвика со своими людьми: Аббас поверил в искренность нового атамана и решил под его руку отдать и пленных-

Дениска подкатился к Айвике, как к старой знакомой:

– Краса ты моя писанная! Истосковался я по тебе, спасу нет! Внял господь моим молитвам, послал тебя ко мне. Хочешь, рабом твоим буду?!

Айвика в любовных делах совсем неопытна, она привыкла принимать мужские речи серьезно, на полную веру:

– Неужто ждал? И богу молился, чтоб я пришла?

– И денно и нощно! Люба ты мне...

Но тут подошел Кори, загородил девушку своей широкой спиной, сказал:

– Вот этот кулак видишь? Я запросто вдарить могу.

– Да вы что, с ума посходили! Ни к одной девке подойти нельзя. Один с совестью, этот с кулаком лезет.

– Ай, Коришка – омарта, ты его не бойся, – Айвике Дениска понравился, ей очень хотелось говорить с ним.– Ты, Кори, кулаками не махай. Иди отсюда пока. Я сама за себя постою, если надо будет.

Кори медленно пошел в сторону, но, отойдя несколько шагов, снова показал Дениске кулак.

II

Около Спасова дня Илью позвали к Аббасу. Ярандаев илем встретил его многолюдством. Около жилищ толпились черемисы, у коновязей привязаны десятки лошадей, везде снуют вооруженные ногайцы, пешком и на конях. Атаман догадался, – приехал мурза Аталык со своей ратью– Стало быть, его, атамана, позвали не по пустякам, наверное, начнут поднимать халлабаллык. «Дай бог,– подумал Илья, – чтобы мурза, как и многие ногайцы, был не в меру самонадеян и не шибко хитер. Тогда задуманное совершить будет легче».

Шелковый шатер мурзы поднят в роще под дубами. Два воина с обнаженными саблями стояли у входа в шатер. Они похлопали у Ильи под мышками, велели снять с пояса нож, впустили в шатер. Ярандая, который привел Илью, не обыскивали.

Мурза сидел на большой атласной подушке, сложив ноги калачом, и курил кальян. Мундштук, положенный на колени, испускал тонкую струйку дыма. Илья обрадованно отметил; Аталык оказался гораздо моложе, чем он предполагал. Он был по-своему красив: круглое смугловатое лицо, без единой морщинки, лоснилось, толстые губы улыбались, видимо, мурза был доволен тем, что тут увидел, тюбетейка сдвинута, руки в боки. Ярандай упал на колени, ткнулся лбом в пыльный ковер. Опустился на колени и Илья, чуть склонив голову на грудь.

– Спину бережешь? – спросил мурза и хмыкнул: – Ярандай меня больше уважает.

– У всякого народа свои поклоны, мудрый Аталык Русские носом в землю не тычутся, прости.

– Откуда так хорошо татарский язык знаешь?

– На казанской земле родился, да и хозяин мой был татарин же. Окромя того, в моей ватаге немало татар было.

– Говорят, ты против царя воевал?

– Было, достославный мурза. Тысячную ватагу водил.

– Теперь у тебя сколько?

– К тремстам подходит. Но бродяги идут и идут.

– Аббас сказал, что ты и сейчас на русских пойдешь Почему? Ведь ты русский.

– Мне более идти некуда. Меня царская плаха ждет

– А люди?

– Они тоже кругом в грехах. И перед царем, и перед помещиком, а иные перед Тайным приказом. Пойдут со мной.

– Поучить бы их воевать, да времени нет.

– Стоит ли, великий мурза? Саблей махать они все умеют, а уж дубиной крушить в своей бродяжьей жизни вот как научились. А что в бою надобно делать, так это ты укажешь. Ты, говорят, наимудрейший нуратдин¹⁶.

' – Это верно,—мурза расправил плечи, выпятил грудь.– Мои воины говорят: танец в руках барабанщика, битва в руках Аталыка. Вот как говорят! А твои черемисы, Ярандай, воевать умеют?

– Они, великий, все как есть охотники. Стрелы пускают сильно, метко, копье, однако, тоже кидают ловко. Да и бунтуют не первый раз.

– Как твое имя, атаман?

– Илья.

– Говорят, раньше ты кузнецом был. А кузнец по-нашему – демерджи. Я так и буду тебя звать.

– Пусть так.

– Бик якши! Не позднее, чем через трое суток, мои воины скрестят сабли с русскими. От моих разведчиков стало известно – через Волгу переправился передовой полк царя. Ведет его князь Гага, и воинов в нем две тысячи с половиной– Идут они на Топкаев илем, хотят город там строить. Пусть идут. Дороги тяжелы, они до места две ночевки будут делать. На одной я их спящими всех прирежу. Ты, Демерджи, со мной пойдешь.

– Пеших тоже брать? У меня ныне сто конных, остальные пешие.

– Возьмешь десяток конных. Пусть они посмотрят на нашу силу, на нашу храбрость. Пусть увидят молнии наших сабель, которые засверкают в ночи! И ты, Ярандай. собери со всех илемов по человеку, пусть и они расскажут черемисам, как могуча моя рать, как неотвратимы ее удары. Впереди у нас много битв. На место передового полка царь пошлет другие полки – может быть, всю зиму придется драться. У вас, – мурза посмотрел на Ярандая и

атамана, – есть полдня и ночь. Завтра на рассвете выступаем. Идите.

– Позволь сказать, могучий, – из-за занавески вышел Аббас.

– Говори.

– Ты, атаман, не вздумай свое мудрое решение отравить ядом глупости. О налете никому не говори. Найдутся такие – русских упредить могут.

– Как?! Они же пешие...

– Но девяносто лошадей останутся!

– Ладно! – мурза поднял руку. – Ярандай пошлет гонцов по илемам, а ты, Аббас, поедешь с атаманом. Поставь коней под охрану, с людей глаз не спускай, чтоб ни один с места не вышел.

Через час Аббас и атаман были в лагере. Сотник сразу же приказал сгрудить всех лошадей к одной коновязи, пересчитать и строго охранять. Илья пошел выбирать десяток ватажников для похода. Еще в пути он придумал, как упредить передовой полк. Аббас знал о всех лошадях, которые были приданы ватаге, но он никогда не видел Еш-кину кобылу. Она стояла отдельно от всех лошадей, в загородке рядом с лосихой– Если бы с Ильей приехал Ярандай, он об этой кобыле непременно бы вспомнил. Кого послать? Ни Андрейка, ни Дениска кокшайскую дорогу не найдут. Другие ватажники тем паче. И выходило одно: надо послать Настю. Она в тех местах бывала и пути знает. Конечно, затея была рискованной. Настю могли встретить ногайские разъезды, но Илья подумал – бог милостив. Он незаметно заскочил в землянку. Настя готовила обед. Айвика забавлялась с Настёнкой. Отсылать ее из землянки было неудобно, и Илья рассказал им о замысле мурзы.

– Как хошь суди, дочка, а окромя тебя посылать некого. Как стемнеет, седлай кобылу и скачи. Наших непременно надо упредить.

– Настька не поедет! – грубо сказала Айвика.

– Почему?

– Я поеду. Дорог она не знает, на коне ездит плохо, к русским приедет, когда им могилу копать надо будет. И другое пойми: сиротка' горластая, она без Насти так орать будет, что не только Аббас, сам мурза услышит. И спросят: где твоя дочь? А про меня спросят, скажешь: «Наверно, в свой илем к отцу убежала».

И выходило, что Айвика права. Вечером, как только стемнело, она тихо вывела кобылу на дорогу, вскочила в седло и поскакала в сторону Кокшаги.

Лето нйнче выдалось дождливое. Не успел передовой полк переправиться через Волгу, заладили проливные дожди. Воевода Гагин-Великий спрашивал Ешку:

– Ты мне в минулый раз рассказывал, что в межречье берега болотисты есть, и дороги там трудны?

^г

– Сказывал.

– А если слева Кокшаги взять, то там до озера Таира дороги сухи?

– Сплошной песок, чуть ли не до места.

– Тогда дожди нам на пользу. Я так мыслю: враги наши басурмане о нашем появлении тут узнали и пойдут к нашему месту, где городу быть, враз с нами. Мы с этой стороны, они с той. Мы посуху, а им дороги, ты сказывал, сырые. Стало быть, нам недельку-другую тут следует посидеть, дожди переждать* Тогда сырые басурманские тропы совсем непроезжими будут. А мы, глядишь, воеводе крепостишку поможем починить.

– Сия мысль, княже, мудра, – сказал Ешка. – Однако подумай глубже. Нехристи окаянные могут раньше на нашу сухую дорогу выскочить.

– Только седни доглядчики вернулись – дороги на много верст пусты, не только ногайцев, конских следов не замечено.

– Смотри, княже, сам...

Десять дней ратники чинили стены кокшайской крепости, заменили старые ворота, укрепили башни, расчистили вокруг крепости рвы.

Потом дожди перестали, и полк тронулся в глубь лесов. Первую ночевку князь Гагин решил сделать на озере Таир,-другую – на реке Студенке. Первый день отдохнувшие воины шли легко. Князь оказался прав, песчаные дороги после дождей стали еще доступнее: песок осел, затвердел, идти по нему – не тонуть по колено. К Таиру пришли к полудню, здесь воевода решил сделать полку постирушку и помывку. Выставив вокруг дозоры, полк разделся, стирал исподнее бельишко, смывал потную грязь с телес, накопившуюся в тяжком походе. Летнее солнце высушило одежду, посвежевшие воины переоделись, поужинали и легли отдыхать. Дозорные не заметили ни одной живой души, и всем показалось, что неприятель еще далеко.