Текст книги "Царёв город"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– А моя изба чем плоха? – спросил Дениска удивлен.

но.

– Не плоха, а мала. Гостей*то знаешь сколько будет?!

И права была старая Палага. Гостей набралось столько, что хоть лавки выноси. Воеводы Ноготков и Нагой тоже не погнушались, пришли. Шутка ли сказать – первай в городе свадьба. Да и не просто свадьба – два иных народа роднятся.

Через неделю гуляли на свадьбе у Андрейки и Насти. Воевод, правда, на ней уж не было – позвали Ноготкова в Москву, а Нагой уехал по делам в Казань.

■ш

№Шв

I

С той веселой поры свадеб прошло два года. Андрей Царегородцев при воеводе Алексашке Нагом стал чуть ли не первым человеком. Приказной дьяк Гущин умер от простуды, воевода нового дьяка выписывать из Москвы не стал, передал все дела Андрею. А поскольку Нагой часто отлучался в Москву, то делами города правил Звяга Воейков, а дела воеводства вершил подьячий Царегородцев. Настя, жена его, подобрела, родила двух сыновей и теперь в городе звалась дьячихой. Илья женился на Дарье, сначала уехал было в свое хозяйство на реке Манате, но потом был отозван Звягой в город, чтобы стать артельным старостой на строительстве каменного храма. Теперь он стал городничему шурином, а кто, как не родня, должен помогать обустройству города?

Дениска от Андрейки не отставал, у него тоже двое детей стало, обе девочки. «Ничо,– успокаивал он Айвику,– вырастут, отдадим их замуж за Андрейковых парней – глядишь, породнимся». А стал Дениска Ключ сборщиком ясака. С Митькой Суслопаровым их разделили. Дениске отдали все междуречье, Митьке – вятскую сторону. Пала-га добилась своего: оженила Ермила на Ольге. Ермил, правда, малость поерепенился: дескать, шибко молода и дюже красива, а ему, Ермилу, слава богу, идет сороковой год.

– Ты, грязноносая наковальня, помолчал бы, – сражала его Палага. – Если бы я тебе сватала старую да косо-рылую, тогда бы иное дело. А эта умна, пригожа, я се заместо себя при храме просвирницей сделаю.

А город день ото дня полнился людьми, хорошел. Царский указ делал свое дело: из лесов со всех сторон приходили ватажки беглых, просились в Илейкину артель и в иные работные места.

Однажды пришли к городничему Звяге в гости Дениска и Айвика. Посидели за столом, о том, о сем поговорили, выпили. А Дениска вдруг и говорит:

– Смотрю я, Звяга, на стрельцов и вижу – от них городу сплошной убыток. Отстоит этот бездельник сутки на стене крепости, потом сутки дрыхнет. А его корми, деньги плати.

– Без стрельцов нельзя, Денис Иваныч.

– Женить их, дармоедов, надо. Женатый, он сразу на землю сядет, огород заведет, хлеб растить будет. Времени свободного у него навалом!'

– И кормить он будет не только себя, – добавила Айвика, – но и на базар кое-что вынесет.

– А невесты где?! Тут каждый бабой обзавестись не прочь, а прибыль наша, опять же, – одни женихи. Из лесов с ватагами одно мужичье прет. Хоть меня возьми – до сих пор вдовым маюсь.

– А моя баба Айвика хороша?

– Уж куда лучше.

– Вот, мать твою за ногу! Так женись на инородной. Сделай почин. Тогда и стрельцы...

– Что, стрельцы? Они и так втихомолку к местным вдовам похаживают. А если законно, то ведь венчать будет надобно. А отец Иоахим согласится?

– Меня обвенчал же!

– Одного незаметно. А когда много?

– Пусть много. А что тут плохого? Я вот свою бабу обнимаю – и никакой разницы.

– Не в том суть. Ночная кукушка, она кого хошь перекукует. И может так случиться, что наши мужички не в храм божий будут ходить, а в кюсото. Вере нашей растворение может быть. Что казанский архиепископ скажет?

– Ты, городничий, разговор в сторону не уводи, – сказала Айвика.– Сам жениться думаешь? У меня в соседнем илеме подруга есть. Хочешь, в гости приведу?

– Приводи. Гости – это еще ничего не значит. Поглядим.

Тут же все трое решили навестить отца Иоахима.

Ешка встретил их в сенях, приложил палец к губам:

– Палага захворала шибко. Только уснула.

На носках все прошли мимо опочивальни, где в занавешенной кровати лежала Палага. Ешка тихо затворил дверь, усадил гостей за стол: – Чего шляетесь, полуношники?

– Пришли узнать, как у тебя дела с храмом, – ответил Звяга. – Не надо ли чего?

– Я ныне как кулик на болоте: нос выну – хвост увяз, хвост выну – нос увяз. Сперва люди для стройки были, денег не было. Теперь деньги есть – мастеров недохватка. Ноготков всех с собой увел.

– А Илюшкины артельщики?

– Они работные, не мастера. Кирпич носить, класть кое-как умеют, а более ничего. Я стены уже начал. А как купола возводить надо, штукатурку класть надо, внутреннее убранство ладить?.. В Казань надо ехать, к архиепископу Гермогену. Может, он мастерами поделится. У него должны быть.

– Поедешь, узнай заодно: русских на инородках венчать можно ли? – сказал Дениска. – А то Звяге и иным жениться не на ком.

– Не во мне дело,—заметил Звяга. – Работные люди, стрельцы в холостых маются. В кабаке тоску заливают. А жены бы в кабак не отпускали, хозяйствовать заставляли бы. А так разбегутся скоро все.

– Про венчание я и без Гермотена все знаю, – сказал Ешка. – Если инородка крест носит, веру нашу чтет, в церковь ходит, ставь ее под венец и вся недолга! Окручу за милую душу. А ты, городничий, и впрямь жениться наду-мал?

– Не век же мне во вдовцах ходить. Айвика уж невесту подыскала.

– Кому невесту... подыскала? – раздалось из-за занавески.

• – Звяга жениться удумал, Палагушка, – прогудел Ешка.

– Подойди, Звяга.

Звяга откинул занавеску, встал перед кроватью.

– Наклонись, я благословлю тебя. Заместо матери родной.

Звяга склонился над Палатой, она слабеющей рукой перекрестила его, прошептала: «Счастлив будь».

– До свадьбы выздоровеешь, чай? – спросил Ешка. – Без тебя венчанию не быть.

– Я у Дениса... на свадьбе... говорила: «Вот оженю

Звягу... можно и умереть». Обвенчаетесь без меня. – И затихла.

II

Палага умерла на другой день.

Не успели ее похоронить, скончался карт Ялпай. Не-дели не прошло, тихо ушел из жизни лужавуй Топкай. Вечером уснул, а утром не проснулся.

Ешке предаваться горю не было времени. Только отпел Палагу, надо отпевать Ялпая. Кто-то было заикнулся, что карт Ялпай крест не носил и веру новую не принял, но Ешка цыкнул на него:

– У Ялпая дочь в православии и за христианином замужем. – И поставил гроб карта в церковь.

То же было и с Топкаем. Умер он в Топкай-энгере, и хоронить его хотели там. Ешка воспротивился, послал лошадей на Манату, гроб с телом лужавуя привезли в город и похоронили по христианскому обряду.

В городе наступило затишье. Воевода Алексашка Нагой снова укатил в Москву, и Звяга догадался о причине. Царь Федор Иванович все время болеет, то и гляди умрет. Престол, конечно же, постарается захватить Борис Годунов. А в городе Угличе живет законный наследник трона – царевич Дмитрий, сын Ивана Грозного и Марии Нагой. Посему всем Нагим надо бывать в Москве чаще, надо сколотить силу, способную отстоять корону Руси от коварных Годуновых.

Только тогда затосковал Ешка по жене, когда кончились похбронные хлопоты. Сначала все свое время отдавал Настёнке.

Девчонка выросла, начала говорить, лепечет все время без умолку. Смерть приемной матери она еще не осмыслила, думает, что ушла хозяйка из дома временно и скоро вернется.

– Почему мамани долго нет? Где она?

У Ешки подкатывает комок к горлу, сдавленным голосом сквозь слезы он обманывает дочурку:

– Маманя в Москву уехала. Вот снега растают, дороги подсохнут – приедет. Спи спокойно.

Уложит Настёнку спать, сядет за стол и давай мочить бороду и усы сверху и снизу: сверху слезами, снизу аракой да брагой. Напьется, наплачется, да и уснет тут же за столом. На строительство храма ходить перестал, а потом дошло до того, что не пришел и не открыл церковь в воскресный день. Дениска и Звяга зашли к Ешке в дом, смотрят – лежит отец святой пьяный, Настёнка не кормлена, плачет.

– Худо дело, Звяга, – сказал Дениска, почесывая в затылке. – Благочинный пьет, моя Айвика тоже ходит, как овечка очумелая. Развеселить их надобно.

– Плясать перед ними, что ли?

– Зачем плясать? Свадьбу надо заваривать. Кто умер —тем вечная память, а живым – живое. Завтра жди. привезем тебе невесту.

Смотрины решили сделать по всем правилам. Собрались у Звяги его сестра Дарья с Ил'ейкой, Ольга с Ерми-лом, Андрейка с Настей. Дениска сгонял в Топкай-энгер, привез подругу Айвики. Звали ее Кунави, была она круглой сиротой и жила у дяди. Отец погиб в схватке с ногайцами в тот злополучный день, когда Аббас разгромил Топкаев илем, а мать умерла с горя.

Ешка тоже пришел на смотрины, привел с собой Настёнку. Пока ждали невесту, занимались девочкой. Все дивились, как она выросла, вспомнили по этому поводу ватажное житье на острове. Наконец в избу вошли Айвика. Дениска и Кунави. Ольга помогла им раздеться, вывела в переднюю комнату. Кунави, увидев множество людей, смутилась до крайности и выскочила обратно в сени. За нею выбежала Айвика, чтобы девушку успокоить.

Звяга на свою суженую взглянуть все-таки успел и возрадовался. Невеста была стройна и красива.

Если говорить честно, то Звяга жениться на местной девушке решился не сразу. Сначала они ему не нравились. Те, каких он видел, а видел он немногих, казались ему непривлекательными. Они были низкорослые, неповоротливые, может быть от того, что девушки, а еще более женщины, надевали на себя множество одежд.

Развеял его сомнения Дениска:

– А ты думаешь, наши девки все красавицы? Тоже пыльным мешком из-за угла хлопнутых достаточно. Бабы везде одинаковы: есть уроды, есть так себе, а есть ягодки-малинки. Вот мы тебе такую и найдем!

И верно, у Кунави было гибкое тело, округлые формы и косы до пояса. Она, не в пример Айвике, была светла лицом, волосы русые. Когда с нее сняли шубейку и она оправилась от смущения, ее провели в переднюю комнату. Ее тело красиво облегала тонкая белая рубаха, спущен-пая чуть пониже колен и перехваченная цветным поясом с кистями. На плечах, на рукавах и по подолу вышита красно-коричневыми нитками. На груди связка серебряных монет. Шапочка на голове тоже унизана серебром.

Когда сели за стол, Ешка спросил в первую очередь:

– Крещена ли ты, дева?

Все думали, что это смутит Кунави, но она смело ответила:’

– Дядя крестик носит. Если мне дашь, я гоже буду носить.

Потом за невесту взялась Дарья:

– Шить-то хоть умеешь?

– Умею мало-мало.

– Брату вон рубашку зашей. Порвалась по вороту. Ольга, иголку с ниткой принеси-ка.

Ольга знает смотринный обычай, иголку понесла да и уронила на пол, у самого порога. Невеста нашла иголку быстро, стало быть, не подслеповата.

– По одной половичке пройдись, – не хромая ли?

Кунави эти обычаи немного рассмешили, но она прошла по половице.

Потом невесту заставили варить кашу. Каша из двух круп; одну крупу, просяную, принес жених, другую, овсяную, принесла невеста. Соль давала сваха. Этот обычай шел из древних времен, потому и женитьба называлась– сварьба. Айвика, она была за сваху, развязала узелок с солью, мешочек с овсяной крупой, Дарья от жениха вынесла блюдце с просом, и женщины ушли к печке. Мужики взялись з’а жениха, стали допытываться, нравится ли невеста? По обычаям, жених, если ему невеста была не по душе, должен сказать, что каша не хороша. Но Воейков, когда сваренную невестой кашу поставили на стол, уплетал ее за обе щеки.

– Ну, кашу, слава богу, сварили, когда сварьбу играть будем? – спросила Дарья. Видно, что невеста понравилась всем.

Через неделю отец Иоахим одним махом окрестил Кунави, а потом поставил Звягу с невестой под венец и обвел вокруг налоя.

С того дня и пошло – пример городничего подхлестнул стрельцов, служилых и работных людей, и свадьбы с местными девками, вдовами стали играться чуть не каждую неделю.

Ешка взялся за это дело горячо, свадебные хлопоты и венчания отвлекали его от горя. Смерть Палаги стала понемногу забываться.

Прошумела ледоходом матушка Волга, вслед за ней сбросила ледяной покров Кокшага. И тогда в Царевокок-шайск нагрянул нежданно-негаданно архиепископ казанский Гермоген. А до этого произошло вот что. Мурза Муслы Аталык голову поднял. Когда два года назад Звяга разметал его и казанских мурз сотни, Муслы стал соображать. Как это так получается? Настя с Айвикой казанскому воеводе непременно о нем донесли, военный поход на черемисские земли он сделал, а его не тронули. Значит, Гагин о нем все знает, за ним следит, а– не трогает. Почему? Известно почему – воеводе держать его у себя под боком выгодно, все время на глазах. И решил Муслы уйти в глубь лесов, в илем Ярандая, благо там его бывшие воины на землю осели, своих людей много. И еще одна причина погнала мурзу в глухомань – Настя. Говорят, первая любовь сильна. А у мурзы она и первая, и последняя. Всю жизнь он войной жил. Женщин у него было немало, ьо все они мимо сердца проходили. Если день и ночь в седле, какая любовь? А тут не выходит Настя из головы, хоть о стенку башкой бейся, И подумал Муслы: может, девка живет одна, может, локоть кусает? Ну, был у нее жених, но мало ли что с ним могло случиться. Может, он погиб в том же бою, когда Аббаса убили, мог парень и на плаху лечь. У русских это больно скоро и часто получается. Тем более, что он в ватаге разбойной ходил. Знал мурза, русские цари спбрва крепость строили, потом застенок, а уж потом все остальное.

Свился-собрался мурза, оставил свое именье на надежного человека и поскакал на реку Оно Морко. Прискакал в Ярандаев илем, а там не узнать ничего. Леса вырублены, поля распаханы, рожь-овес посеяны, илемов новых понастроено много. Его бывшие воины встретили мурзу неласково, они живут неплохо, ясак русским платят, на черемисках поженились. О том, что это земля мурзой у Ярандая куплена, и забыли .совсем. В старом илеме живет сын Ярандая Васлейка. Один из бывших воинов, он у Аббаса коневодом был, приютил мурзу, рассказал о гибели Аббаса. Выходило, что все деньги, которые накопил сотник, были спрятаны в Ярандаевом кудо, Васлейка нашел и присвоил. Потому и разбогател он очень быстро, построил новое кудо в новом месте, земель раскорчеванных было, слава аллаху, много. Отдохнул Муслы Аталык, огляделся, разузнал что и как, а потом пошел смело к Васлейке в кудо. Парень встретил его настороженно, но из кудо не

/

выгнал, посадил за стол. Поговорили, как всегда при встрече, о том, о сем, а потом Мурза спросил:

– Про отца что слышно? Не нашелся он?

– Как он найдется, если ты его убил. Мне об этом Аббас сказывал.

– Он врал, – твердо сказал мурза. – Зачем мне было его убивать, если отец твой мне все свои земли продал и мешок денег получил. При свидетелях. Вот бумага, где он руку приложил. Есть слух, что он в Казани богато живет, на молодой татарке женился. – Мурза вынул свиток, показал Васлейке. – Я уверен, что Аббас таких слов тебе не говорил; свидетели видели, как твой отец руку к бумаге приложил, деньги получил и уехал. Я свидетелей найду, да и отца в Казани найду тоже, и все эти земли у тебя отбе-

ру.

– А я в Чар-Олу пожалуюсь. Русскому воеводе.

– Жалуйся. Я теперь сам русского царя подданный, иначе кто бы мне под Казанью жить позволил?

– Говорят, у тебя там именье богатое. Мало тебе, что ли?

– Хватает. Это я к тому сказал, что мне твоя помощь нужна.

– Снова черемис против царя поднимать надо?

– Зачем? У меня другая беда. Я одну девку русскую полюбил, жила она у меня, потом ушла.

– Слышал. Настькой, вроде, зовут.. Где она?

– В Царевом городе. Не знаешь о ней?

– Нет. Я в город не ездил, далеко. Был тут раза два Дениска, ясак собирал, но я не спросил. Зачем мне Настька? У меня своя жена молодая, красивая.

– Верно. Тебе она не нужна, а я жить без нее не могу. Узнать бы.

– Езжай в город, узнавай.

– Одному плохо. А я ее украсть хочу. И ты мне должен помочь.

– Откажусь если?

– Все равно в город поеду. Бумагу покажу, буду хлопотать, чтобы мне эти земли возвратили. Не пожалею тебя тогда.

– Что я должен сделать?

– Дело в городе придумай. Меня с собой возьми. В одежду твою одень. А там поглядим. Может, ее и воровать не надо. Может, она без мужа живет и сама ко мне поедет.

– Ладно. Когда собираться будем.

– Чего медлить? Завтра.

Весна вступала в свои права. Прошумели половодьем лесные речки, дороги подсохли, и мурза с Васлейкой да с ними пятеро конников, одетые в черемисские одежды, за несколько дней одолели неблизкий путь до Царевококшай-ска.

Город жил напряженной жизнью. Достраивался каменный храм, стрельцы в свободное от охраны крепости время копались в своих огородах, служилые и работные люди готовились пахать выделенную им землю. Все еще игрались свадьбы, отец Иоахим непрерывно окручивал вокруг налоя женихов и невест. Люди, прибывшие сперва на временное строительство города, собирались осесть тут накрепко, навечно.

Васлейка перво-наперво пошел к Дениске. А^урза сначала идти к сборщику ясака не хотел – боялся, что Айвика узнает его. Но Васлейка проведал, что жена Дениски теперь стала лекарем и дома ее нет. Да и трудно было узнать мурзу: в старой войлочной шляпе, в белом кафтане, он совсем стал непохож на бывшего грозного вояку.

– Боже мой! – воскликнул Дениска, встретив Васлей-ку. – Ты пошто в такую даль приволокся?

– Ясак привез, – Васлейка бросил на лавку две связки беличьих шкурок. – Прибились в мой лужай две новых семьи – это их доля. Да и купить надо кое-чего.– Увидев играющих в избе ребятишек, Васлейка спросил:– Это твои? Когда успел?

– Мои девчонки. А парнишки – Андрюшки Царегород-цева. Играют вместе.

– Это кто, Андрюшка? Настькин муж?

– Он самый. Теперь большая шишка – дьяк земской дабы. Настька уж третьим брюхата.

–г Айвика жива-здорова?

– Жива. В церкву ушла. Тараску Опёнка женят.

– Нам можно сходить, посмотреть?

– А почему нельзя? Всем можно. Я с вами, пожалуй, тоже схожу. А ну, мелочь пузатая, пошли в церкву.—Дениска забрал ребятню и пошел на улицу. По пути с восторгом рассказывал, как хорошо идут дела – два народа роднятся между собой, жизнь налаживается, люди обретают не вражду, а дружбу. Мурза шел сзади и ехидно усмехался, теперь он знал, как насолить городу.

А через месяц казанский владыка Гермоген получил подметное письмо.

Гермоген в Казань назначен недавно. Патриарх Иов, посылая его на владычество, сказал:

– Край тот дикий, вере нашей противный, однако, богатый. И ты, Гермоген, как некие, не возлежи на перинах

пуховых, а рыскай яко волк по лесам сиим иноверческим и осияй их светом православия.

Гермоген и впрямь возлежать на перинах не любил. Он начал с того, что съездил по Волге до Царицина городка и нашел там иноверцев татар, калмыков. И еще углядел православной веры шатание. Сделав разнос местным немногочисленным священникам, владыка вернулся в Казань и метнулся в другую сторону, на Каму до Лаишева. Там по разумению владыки, дела веры и совсем были худы. В одном татарском селении в пору казанского взятия построили было церквушку, оставили попа. Сей поп поддался наущению татар, у церквушки кресты сняли, на маковке водрузили полумесяц, и стала в том месте мечеть. А попа стали звать муллой. Что было делать Гермогену? Лишить попа сана? Он и так его давно бросил. Владыке ничего не оставалось, как пустить в ход кулаки (благо владыка был сйлен как конь), а избив попа, спросить:

– Чего ради ты муллой назвался, христопродавец?!

– Корысти ради, владыко. Сельцо сплошь татарское, приношений в церкву не было, яз с голоду помираху. А

*как начал коран читать, повалили ко мне валом, и жить яз стал безбедно.

Уезжая, Гермоген приказал:

– Храм оскверненный спалить, а нехристи пусть в ином месте свою мечеть строят. А твой удел – застенок.

Не успел владыка приехать домой – подметная грамота. Некий доброжелатель христианской вере писал:

«...И окрутил в Цареве городе тот поп Ешка, может, триста, а может, и более православных людей с инородками некрещеными, и уводят те нехристи русских людей в дикие леса, в свои кудо, и молятся с ними в кюсото по древнему языческому образу. Того мало, сокрывает поп Ешка множество разбойников, супротив государя воровавших, а во главе их – атаман Илейка Кузнецов. Не токмо простые люди, а городничий Звяга Воейков на черемисской девке обвенчан...»

Гермоген велел заложить тройку и—в Царевококшайск.

На ту беду в день приезда владыки Ешка только что обвенчал стрелецкого сотника, хранителя пушечной казны, на дочке Актугана, и была веселая свадьба. И предстал настоятель храма «перед владыкой Гермогеном в хмельном виде.

– Церковную книгу сюда! – загремел Гермоген.

Принесли церковную книгу. А там, еще чернила не высохли, записано: «Обвенчан раб божий Софрон Петров сын на рабе божьей Пампалче дщери Актугановой». И таких записей сотни. Архиепископ схватил гусиное перо и, разбрызгивая чернила, начал вычеркивать записи. Ешка* не утерпел, вырвал у владыки перо, воскликнул:

– Они же крещеный!

– Развенчать! Развести! – задыхаясь от злобы, закричал Гермоген. – Сии браки еретичны, богопротивны и греховодны!

– У иных многих уже дети есть, владыко!

– Неверных плодишь, отче! Чистоту христианской веры рушишь?

И тогда Ешка возмутился:

– Не умно глаголешь, владыко! Иисус Христос, господь бог наш, проповедовал мир между людьми. И то, что два народа меж собою роднятся, дружатся, это в сей земле, злобой наполненной, зело важно. Ты записи новокре-щенных посмотри, сколько через сии браки новых жен в лоно церкви пришло.

– Врешь, отче! Они, мне ведомо, теперь мужей своих в кюсото водят! – Гермоген схватил книгу, пробежал глазами по записям, спросил: – Вот сей Денис Ключев, обрученный на Айвике Ялпаевой, кто он?

– Сборщик ясака, владыко.

– Сызнова лжешь! Он разбойник. А женившись на черемиске, они еще пуще супротив государя бунтовать начнут. Если уж не начали!

– Это ты лжешь, владыко! Айвика жена отважная, честная. Она многажды с нашими воинами в бой ходила, она полк воеводы Гагина спасла! И теперь лечит горожан наших преотменно.

– Лечит?! Колдовством черемисским, волхованием? Ты не токмо сам в грехах погряз, ты церковь святую в некое языческое капище превратил! Я священного сана лишаю тя! Из лона святой церкви изымаю!

– Руки коротки, владыко! Меня сам патриарх Иов сюда послал, меня государыня-матушка святым подвижником назвала.

– Воров и разбойников покрывателем тебя назвать следует.

– Эти люди город царю построили, и указом государевым прощены они!

– О, господь великий и милосердный! – Гермоген возвел руки вверх. – Пошто ты позволил свить тут гнездо смердящее, греховодное?! Пойдем к большому воеводе! Я укажу на тя кандалы надеть и в погреб бросить!

– Воевода в Москве.

– К городничему пойдем!

– А он сам на инородке женат. И живут в мире и согласии. Он тебе не подвластен. Ты бы, владыко, чем орать на меня, лучше бы храм вновь возводимый осмотрел, с прихожанами бы поговорил, а потом уж...

– Пойдем, показывай!

Осмотрев оба храма, Гермоген немного смягчился: он понял, что наскоком тут ничего не сделать. Про указ государя о прощении ватажников он знал и действовать супротив него не решился. Сообразил владыка, что ему надо ехать в Москву и с помощью патриарха и государя искоренять тут ересь, которую развел в приходе отец Иоахим.

IV

Москва полнилась злыми слухами, словно бочка порохом. Казалось, малая искорка – и взлетит город на воздух в страшном взрыве. По улицам праздно шатались монахи. Некий юродивый прыгал на площадях совершенно голый, с веригами на плечах и криками возвещал пророчества, поносил Бориса Годунова и всю его родню. Шептались по-за углами монашки, таращили глаза, передавая слухи один страшнее другого.

Некий боярский сын рассказывал в кабаке во всеуслышание, что царь Федор в великой ссоре велел наказа_ть шурина палками, а Годунов выхватил нож и пырнул царя в пах. От двух ран государь шибко занемог, и все ждут его смерти. Боярский сын клялся и божился, что видел раненого царя сам.

Через день ноТзая весть – царь убит Годуновым, и Борис уже примерял шапку Мономаха.

Между разносчиками слухов крутились иноземные послы, все вынюхивали и слали депеши в с^ои страны. Особенно много наушников в Москве было у литовского канцлера Сапеги. Он жадно собирал слухи о «москалях» и. пересылал их в грамотах польскому королю. В одном из писем Сапега писал:

«...Царица-москалиха в минувшую весну родила дочь. Брат ее Борис, не будь плох, дочку утопил, а вместо нее положил новорожденного сына одного стрельца, дабы иметь нужного ему наследника престола. Об этом узнали сторонники Нагих и сообщили в Углич, Дмитрию. А потом и самому царю. Царь в гневе велел Ирину постричь в монастырь, за нее заступился Борис, и произошла драка. Москаль получил две раны в живот, а Годунов избит царским посохом...»

Спустя два месяца литовский подканцлер Бараковский сообщал в Рим, папе, о новом «москальском скандале»:

«...О великой же княгине сообщаю следующее: в пору,,

когда царь Федор ездил на длительное моление в монастырь, царица понесла от молодого дьяка, и все это открылось самым необычным способом... Царь был разгневан и постриг ее в монахини. Ирина пыталась отравить мужа, и только провидение спасло москаля-правителя. Ныне же царь тяжко болен, и дни его сочтены. Временщик Борис вряд ли сможет его заменить – против него поднимут голову бояре Шуйские, дьяки Щелкаловы и родственники законного наследника престола царевича Дмитрия – кня~ зья Нагие».

Слухи, пущенные представителями трех партий, по темным углам Москвы собирались иностранцами, они отправляли их своим властителям, а те возвращали их обратно. Иная дикая клевета, поднятая где-нибудь в сточной канаве Китай-города, не стоила бы и ломаного гроша, но, возвращенная по дипломатическим каналам, обретала-правдивость, больно ранила ревнивого Федора и сильно подрывала престиж Годунова. Боярам не удалось избавиться от Ирины прямыми доносами, теперь они сеяли злостные слухи, которые лучше всяких наветов расстраивали семейную жизнь царя, подрывали пошатнувшееся его здоровье.

Защищаясь, Годунов пошел на решительные меры. Был сослан на Белозеро Иван Петрович Шуйский и там задушен угарным газом. Андрей Щелкалов попал под царскую опалу. Нагие были раскиданы по глухим провинциям. Александру Нагому было запрещено без царского указа 'покидать Царевококшайск.

Архиепископ Казани Гермоген приехал в Москву в самое тревожное врем?. Патриарх принял его ласково – в былое время они оба были ярыми защитниками опричнины, злобный дух жестоких времен жил в них обоих до сих пор. Иов помимо Бориса свел владыку с богобоязненным царем, и Гермоген нарисовал Федору мрачную картину упадка веры в Казанской епархии.

Царя привезли в патриаршьи палаты в то время, когда Ирина и Годунов и в самом деле были в ссоре с Федором. Гермоген начал докладывать о делах епархии:

– Великий государь мой! Посылаемый в казанские пределы, и памятуя наказ твой и святейшего патриарха, я оглядел многия места и нашед там великое порушение вере нашей. Был я в уездах казанских и свияжских, был во степях калмыцких, тако ж посетил кокшайские места. И всюду узрел греховодие многое. Живут там новокрещены вместе с татарами, чувашами, черемисами и вотяками, едят и пьют с ними, к церквам божьим не приходят, кре-

стов на себе не носят, в домах образов и крестов не держат, попов не призывают, отцов духовных не имеют; обвенчавшись в церкви, перевенчиваются у попов татарских, едят скоромное в посты, живут мимо своих жен с пленницами.

– Ну, а наши попы, которые там, что они делают? •

– Государь мой великий! Да что там какие-то попы, когда я сам к вере истинной их призывал и получал токмо одни насмешки. Многие русские люди от христианской ве^-ры отстали, а те, которые в нашу веру приведены, в ней не утвердились, потому что живут с неверными вместе, от церквей далеко. Будучи в Царевококшайском уезде, прознал я, государь мой, что тамошний настоятель отец Иоахим сплошь к рядом венчает русских православных мужей на инородных жонках, кровь русскую и породу ухудшая. Жонки те ведут своих православных мужей в язычески капища, от веры истинной отрывают. И посему, заключая браки с инородцами, мы не столько приобретаем, сколько теряем. Мало того, тот поп царевококшайский привечает к церкви и крепости люд разбойный, мятежный. И верховодит этими бунтовщиками, как и прежде, атаман Илейка Кузнецов, на коего указ государев был. Я хотел было наложить на того священника епитимью, но он сказал, что государыне-матушке известен...

– Да, да, – подтвердил царь, – я того подвижника помню. Но если он неладное творит, ты его, владыка, накажи.

– Его сана лишить надобно! – воскликнул Иов. – Мыслимо ли дело – бунтовщиков прикрывать?! А Илейку– в чепи! Бунтовщиков – на плаху!

– Ты, Иов, сан святейшего носишь, ты милосердным должен быть, – царь покачал головой. – А разбойникам, я помню, прощение подписывал. Подвижника тоже сана лишать не надобно. У нас и так в тех местах попов мало, а вы...

– Строгость, великий государь, нужнаГ– воскликнул Гермоген. – Инако растрясут нашу православную веру по капищам да по мечетям.

– Не спорю, строгость нужна. Но не к служителям церкви, а к инородцам новокрещеным. Их надобно в слободы собирать, от неверных отделить, яко овец от козлищ... Ты, святейший, грамоту на этот счет заготовь, а я подпишу.

Браки русских с иноверцами расторгнуть бы надо, государь? – предложил Гермоген.

– Это с патриархом, с патриархом решай. Я зело ус-тал. Возок велите подать.

На второй день Иов был у царя с грамотой для епархии и для воевод. В ней было сказано:

«...Воеводе казанскому не мешкая переписать всех новокрещен, устроить им слободу от города на лучной выстрел, с церквой и полным причтом; кто из них не захочет переселиться и ставить себе двор на слободе, тех в тюрьму сажать либо брать на поруки. Дать тем слободам сына боярского доброго и приказать ему там делами ведать, беречь, чтобы новокрещены христианскую веру держали крепко, женились бы русские люди только на русских; которые не станут христианскую веру крепко держать, тех смирять, в тюрьму сажать, в железа, в цепи, бить, а других отсылать к владыке, чтобы налагал епитимью. Все мечети, капища языческие посметать и вконец их извести».

Прослушав чтение грамоты, царица Ирина сказала:

– Грамоту эту, Федя, надо переиначить. Женитьбу русских на новокрещенных жонках надо одобрить, а не запрещать. Сия мера ненависть инородцев к нам ослабит, приведет к истинной вере множество людей...

– Прости, государыня, но жонки инородные разведут русских людей по капищам своим, по мечетям, – сказал Иов.– И тут мы не найдем, а потеряем.

– Ты, святейший Иов, сам написал – капища и мече-ти срыть и посметать. Куда же разводить они станут? Надо написать так: «...новокрещены женились бы у русских людей в церквах, дочерей своих выдавали за русских же...»

– Воля твоя, государь, перепишу. Может, в этом зерно истины есть.