Текст книги "Царёв город"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Чо там думать?! Хуже не будет.

– Обратно ходу нет! Лучше в петлю головой, чем к Бекбулату.

– На промысел пошли!

– Вдруг погоня заявится?!

– Более суток прошло. Будь она послана – догнала

бы давно.

– Сторожей все же выставить!

Покричали, погалдели и разошлись в лес во все стороны.

* * *

Зверья в лесу было много. Андрейка подстрелил четырех откормленных зайцев, Дениска завалил небольшого кабана. Они совсем было собрались идти назад, как вдруг в стороне услышали стон. Дениска первым выскочил на

•

просеку и увидел ветхую телегу. Около колеса лежал, подвернув голову к плечу, мужик. Голая спина его была окровавлена, вокруг раны, около шеи, вился рой крупных зеленых мух. На телеге была молодая женщина, она лежала, откинув левую руку в сторону. Сарафан расхлестнут посередине. На руке, приткнувшись к титьке, вздрагивает дите, облепленное комарами. Баба, видать, в беспамятстве; она стонет и дышит тяжело, вздымая грудь.

– Мати пресвятая богородица, да что же это?! – воскликнул Дениска, подойдя-к телеге. Баба открыла глаза, хотела правой рукой прикрыть наготу, не смогла. Андрейка закинул подол на ее живот.

– Дитя... спасите... люди добрые, – сухими, истрескавшимися губами прошептала баба.

– Кто это вас? – спросил Андрейка.

– Басурманы... Мужика зарубили... саблей, надо мной надругались... коня увели. Доченьку... Настёночку, ради христа...

Дениска принял на руки девочку, смахнул с ее тельца кровососов. Девочка зашевелила ручонками, пискнула. Личико ее синее, видно ребенок кричал до изнеможения.

– Много их было?

– Коло сотни... Богом заклинаю... дитя не бросайте...

– Как же можно? – Дениска взял откинутую руку, положил бабе на грудь. – И тебя, и дитя... Мы, чай, крещеные люди. Андрейка! Принеси воды скорее!

Андрейка бросился к ручью*

– Не надо. Не жилица я, – баба вздрогнула, вытянулась.

Дениека обернул искусанную девчонку тряпицей, лежавшей около матери, положил на сено. Приподнял бабе голову, она безжизненно свалилась набок.

– – Ну, Денис Иванович, везет тебе. Хоть на охоту не ходи. То лосенок, то девчонка.

Прибежал Андрейка. Он принес в шапке воды.

– Не надо. Скончалась баба.

– Что делать будем?

– Похоронить бы надо...

– У нас окромя ножей ничего нет.

– Погляди у мужика под рукой. Кажись, топор там.

Топором вырубили в глине небольшую яму, положили

туда бабу и мужика, засыпали землей. На телегу бросили зайцев и кабана. Андрейка впрягся в оглобли, потянул те-лежонку по просеке. За ним, положив девочку в полу кафтана, пошел Дениска.

– Напрасно это все,– сказал через плечо Андрейка.– Не выживет она.

– Параня, лосиха моя, однако, двоих прокормит. Иш-шо и телегу повезет. Не робей, друг, мало-помалу и семейством, и хозяйством обзаводимся.

В табор они добрались первыми. Мужики, стоявшие в заставе, помогли дотянуть телегу до места. Девчонка в пути не только не умерла, но и оживала. Не успел Дениска развернуть тряпицу, как она пронзительно закричала, требуя молока. Настя подбежала к телеге, глянула на ребенка, удивленно вскинула брови:

– Где нашли?

Схватила девчонку, прижала к груди. Дениска с ведерком бросился к Паране. Лосиха малость подрыгала ногами, но подоить себя дала. Андрейка содрал с березы кусок молодой коры, изладил воронку, зачерпнул ею молока, подал Насте. Та вставила у?кий конец воронки в губы девочки. Молоко хлынуло в ротик, девчонка сначала вытолкнула его язычком, но потом зачмокала губками.

– Ха!—Дениска улыбнулся во весь рот. – Видать, голод не тетка.

Насытившись, девочка уснула. Ее положили на телегу, прикрыли от комаров. Андрейка начал рассказывать о необычной встрече.

К вечеру в табор сошлись все. Промысел был хорош– всякий что-нибудь да принес. Запалили костер, начали готовить ужин.

После ужина, кто где нашел себе местечко, уложились на покой. Насте не до сна. В телеге то и дело пищит девчонка – ее жалят комары. Настя берет ее на руки, укутывает подолом сарафана, про себя бранит мужиков. Телегу привезли, малютку грудную привезли, а узлы, какие на телеге были, выбросили. Там наверняка для дитя были пеленки, рубашонки и всякие иные тряпки. Ну, ладно, прокормить ее пока можно молоком лосихи, но во что одевать? Мужики сами полуголы, в таборе не найти и лоскутка, а ребенку нужно много. Вот положок от комаров бы сшить, а из чего? Дело к осени идет, во что девочку одевать? А этот зубоскал Дениска рассказывал, что два узла из телеги выкинул. Как бы они сейчас пригодились. А что если сходить туда? Дениску того же утром послать? Нет, этого делать нельзя. Утром чуть свет надо вперед идти, в этих местах какие-то злодеи шастают, от них скорее уходить подальше надо. А если ей самой сходить, ночью? Просеку ту она видела, место по рассказам. Дениски найти можно.

Благо выплыла из облаков луна, и след от телеги виден. Настя сняла исподнюю рубашку, обернула ею уснувшую девчонку, положила на телегу и растворилась в лесном полумраке...

V

Хоть и устал за день Андрейка, но ему в эту ночь не спалось. Андрейку мучила ревность. С той поры, как он увидел Настю, покоя как не бывало. Девушка оказалась гораздо милее и пригожее, чем он представлял. Ему не надо было влюбляться в Настю, он давно уже любил ее. За время пути по лесам можно было бы поговорить с ней, сказать об этом, но парень был в таких делах совсем неопытен, к тому же несмел и молчалив. Совсем иное дело Дениска. У того язык привешен прочнее, чем у колокольчика на дуге, звенит и звенит над ухом красавицы. Уж и посвататься успел, хмырь болотный. И дозвенит, добьется своего, влюбит в себя девушку. И сказать ему ничего нельзя, сам же Андрейка назвал ее сестрой. Ах, какой он был дурак тогда! А может, рассказать Дениске всю правду? Неужели не поймет?

* – Спишь? – Андрейка подлез под разлапистую пихту, лег рядом с Дениской.

– Думаю,—ответил Дениска, отодвигаясь,

– О чем?

– Думы без краев. О себе, о нас, о Насте, о Настенке. А ты чо не спишь?

– Поговорить с тобой надо бы. В минулый раз я со–врал тебе...

– Когда?

– Там, на барже. Настя не сестра мне, а Илья, к которому мы стремимся, не отец.

–• Как это?

– Я сирота. Дядя Илья был мне вместо отца. А Настю я дюже полюбил.

– Ты, паря, хитришь. Она тебя сразу братом назвала.

– Я сам попросил ее об этом. Не веришь – у нее уз-

найч

Оба долго молчали.

– Ладно. И я признаюсь. Я тоже наврал тебе. Тогда, на барже. Не было никакой купчихи, никаких денег.

– Зачем за Камни бежал тогда?

– Барин розгами выдрал меня. Я не стерпел и пустил на его усадьбу красного петуха. Вот и... А Настю люби. Я в сторону отойду. Она, конешно, пригожа, но не моя.

Я о том как раз и думал ныне. Не время сейчас женихаться. Да и что я ей дать могу? Да и ты тоже.

– Доброе у тебя сердце, Дениска. Спасибо тебе.

– Ладно уж. Давай спать. Завтра рано в путь.

Ватага поднялась с рассветом. Разбудила людей Настёнка. Она заорала на телеге во всю мочь, и первым к ней подскочил Дениска.

– Давай, давай, ори! Ты теперя у нас заместо петуха будешь, – Дениска взял девчонку на руки, понес к шалашу, где дрлжна была спать Настя. Девушки там не было. Из-под пихты вылез Андрейка. Дениска крикнул ему:

– Настю найди! Параню подоить надо.

Андрейка обошел весь стан, Настю не нашел. Встревоженный, он пришел к Ермилу. Тот тоже девушку не видел.

Настю ватага искала до полудня. Был обшарен весь лес в округе верст на пять. Девушка словно испарилась.

В полдень беглецы собрались на совет.

– Что будем делать, мужики? – спросил Ермил.

Ватажники молчали. Беда свалилась на всех нежданно.

– Вы, мужики, как хотите, – тихо заговорил Андрейка,– а я пока Настю не найду, с этого места не стронусь. Может, она в лесу заблудилась, а мы уйдем.

– Кто уходить-то собирается?! – крикнул Дениска.– Да и куда уходить, если пути мы не знаем, за ней ведь шли.

– Еще искать надо!

– Иголку в стоге сена!

– Размыслить сперва надо, что с ней сталось, потом уж...

– А может, она тово...

– Что тово?

– Бросила нас! Надоели мы ей. Снасильничали мы – заботу громадную на ее девичьи плечи взвалили. Веди нас, хлопочи как одеть, обуть, накормить. А теперь дитя ей в руки бросили. В таком трудном пути самого себя не дотащишь, а ей – робятишка... Вон какая зевластая.

– И впрямь ей с нами тяжко. Одна среди мужиков. По малой нужде, и то от нас за версту ходит. Истинно бросила. И правильно сделала.

– Не то говорите, мужики, – Ермил поднялся на пенек. – Я с ее отцом с малолетства... Он за людей душу был рад положить, она карахтером вся в него. И не заблудилась она. С детства по лесам ходит. Скорее всего, к злодеям в руки попала она.

– Вот это истинно! Кто из нас не видел множество следов конских копыт, а я там своими глазами видел всадников татарских...

– Это не татары, – сказал Ермил.—Это ногайцы. Как они попали сюда, я не ведаю, но разговоры их я слышал. И потому я вот што, мужики, думаю. Андреи прав, нам пока здесь остановиться надобно. И не только для того, чтобы Настю найти, но и пересидеть тут, пока ногайцы вперед уйдут.

– Но если они в наши места идут, то нам как же быть?

– Не боись, – сказал Андрейка. – Конники на одном месте не сидят. Придут они в наши места и уйдут.

– Парень верно говорит! Не назад же нам возвер-таться?

– Может, они в иную сторону скачут?

– Что касаемо пережидания – верно! Отсидимся пока в болотах!

– Леса здесь богатые! Прокормимся!

– Подождите, ребяты! А подумали ли мы про холода? Осень на носу, нам к зиме до места дотопать надо!

Долго судили-рядили, но пришли к одному: надо искать потаенное место, чтобы переждать время. Лезть под басурманские сабли – не дело. Искать Настю поручили Андрею и Денису. На другой день потаенное место разыскал Ермил. В верстах четырех от табора болото крутой подковой обогнуло низкий глинистый холмик, заросший густо ивняком, молодыми березками и кленами. Место всем понравилось, и Ермил (его поставили старшим) приказал строить тут шалаши, выкопать пару землянок. Сидеть тут решили не меньше недели, пока впереди не разведают дорогу. Дениска при переезде пытался было запрячь Пара, ню в телегу, но в деле этом не преуспел, лосиха⁴ поломала оглобли, тянуть возок никак не хотела. Пришлось эту затею бросить. Настенку нянчили поочередно всей ватагой, она пила звериное молоко, стала поправляться и, как вид* но, собралась жить наперекор всему. Поиски Насти ни к чему не привели. Девка как в воду канула.

В конце недельного сидения беглецы запечалились*– охотники приносили из походов в окрестные леса одну весть неутешительнее другой. Сотня, убившая Настенкиных родителей, видимо, была ертаульной*. Вслед за ней должны были пойти другие сотни.

Дениска спросил Андрейку:

– Далеко ли те места? Тебе Настя не сказывала?

– Далеко.

– Может, до зимы успеем?

– Ведь от басурманов прятаться придете/, по кружным путям ходить, пережидать.

– Я вот что скажу, – ве>у::ил в разгозор Ермил.– Рисковать в этом деле нельзя. Нужно сейчас решать. В лесах зимой сае; я велики, дорог не *удет, много ли по суметам находим? Да и раздеты мы, ^еем от морозов за всяко просто. С голоду умрем. А есль Ячас остановимся, успеем еду себе заготовить, зверя будем промышлять, из шкур одежду пошьем.

– И еще одно учтите,—сказал кто-то из ватажников.– Может, на Кокшгзге басурманов поболее, чем здесь. А к весне что-то прояснится.

Однодушно согласились: осесть на зиму на этом островке.

VI

Над Кокшагой низкое небо. На левом берегу мерцает одинокий костришко, сыплет искрами в темень, отражается в воде. За костром видны силуэты лошадей, нет-нет да и раздастся тревожное ржание жеребца – вожака табуна.

Это ночная пастьба, любимое занятие илемских ребятишек. Давным-давно здесь был прибрежный руэм – выруб для посева. Потом земля истощилась, ее забросили. Она густо заросла травой. Нынче траву скосили на сено, а на отаву по ночам выгоняют пастись лошадей. С ребятишками, как всегда, посылают одного взрослого, по очереди. Нынче в ночное напросилась Айвика. Она сказала Топкаю с обидой:

– Лошадь у меня есть? Есть. Я сама пашу-сею, почему меня очередь обходит?

А где Айвика, там и Кори. Пришел он на свет костра, сел у огня, положил гусли на траву.

– Ты Зачем притащился?—Айвика* бросила в костер смолистый пенек. – Разве сегодня твой черед?

– Отец твой послэл,– Кори бросил на траву чапан, лег на живот. – Сказал мне так: иди, Коришка, к табуну! там одна сопливая малышня, то и гляди волки их съедят. Пусть хоть один мужчина будет.

– Это кто мужчина? Ты? Волков-ту хоть раз в жизни видал?

Не ворчи, сама рада небось.

– Ладно, оставайся. Может, сказку расскажешь. Не зря, чай, гусли приволок. Учись, пока Кочай хворает. Посмотрим, какой из тебя сказитель получится.

– Верно! Давай, Кори, сказку! – ребятишки обрадо вались, придвинулись ближе к костру.

– Кочай про Кокшу-патыра не успел досказать!

– Ты, поди, не раз слышал.

– Конечно, – Кори сел на чапан, сложил ноги калачом, положил на колени гусли. – Только я как Кочай петь не умею. Я по-своему буду говорить. Если что позабыл – выдумаю.

Когда Кори начал рассказывать, ребята оживились; сказание пошло совсем не так, как у деда. Но все равно было интересно.

– Много ли, мало ли прожил Кокша у деда Тойдема-ра, я не знаю,– так начал сказывать Кори. – Но – знаю одно, он сильно полюбил Юкчи. И она его тоже полюбила. Ему бы сразу засватать девку и вся недолга, а он не может решиться поговорить с Тойдемаром. А тем временем, я прошу вас, детки, мысленно перенестись в царство Турни, на тот самый остров среди болот, о котором рассказывал Кочай. Где-то на краю этого острова, среди множества покрытых мхом и старыми листьями кочек, мы увидим девку, вот такую, как Айвика. Все ее тело зеленое с чешуйками, но красивое. В руке хлыст, она ходит около кочек и так же, как Айвика, ворчит:

– Прескверный старикашка! Родную дочь законопатил в эту яму. Послал считать сонливых этих тварей. Закрыл болотные все выходы и входы. Я тут подохну от тоски и скуки, – и она в досаде щелкнула бичом.– А ну, проснитесь, твари! Встать! Всем встать!

И вот холмики, которые мы принимаем за болотные, кочки, зашевелились, сбросили с себя мох и ряску, и над землей стали подниматься девушки, которых похитил змей в течение многих лет. Лица их были измождены, вместо одежды – истлевшие лохмотья, еле прикрывающие их тела. Девушки по одной начали выходить на сухое место. Она каждую ударяла хлыстом, чтобы посчитать:

– Одна, другая, третья! Подумать только, сколько же вас тут? Шесть, восемь. Десять. Подождите! Я со счета сбилась. Пошли обратно все, считать я буду снова. Одна, другая, третья, пятая... Постойте! Идите тише. Ну, старый хрыч! Болотное отродье! Считать меня до девяти лишь научил, а сам...

– Кого ты назвала хрычом болотным? – дочь и не заметила, как на поляне появился Турни. – Отца родного?

– Ну что ты, болотный леший мой учитель...

– Болотный леший —лодырь и тупица, – махнув рукой, сказал Турни. – Чему он может научить?.. Скажи, ну чем ты недовольна?

– Я умираю от тоски и скуки. Одно бабье вокруг,.. – змейка вскочила, ударила хлыстом девушку: – Что вы как сонные мухи? Веселее! Живее! Шевелитесь! Вот ты! Спишь на ходу!

И она ударила еще одну девушку. Турни лениво повернул голову, сказал:

– Не бей ее, Юнга. Она не виновата. Она и вправду не проснулась.

– Ты разбуди ее!

– Нельзя. Заколдовал ее я триста лет назад. Разбудишь – превратится в горстку праха.

– Зачем они нужны, коль постоянно спят? Я думала...

– Ты думала... В твоих палатах горы полотна, а в сундуках узорное шитье, а на столе прекрасное питье. Все это – дело их рук.

Появился младший сын Турни, он подскочил к отцу и зашептал что-то на .ухо. Змей вскочил на ноги, топнул о землю и обратился в самого себя – в трехглавого змея. Юнга вскрикнула – даже дети боялись отца, когда он превращался в Трехглавого.

– Зачем ты нас, отец, пугаешь?! – воскликнула Юнга.

– Молчи, девчонка. Мне надо три головы, когда опасность близка.

– А что случилось?

_ы– В двуречье появился новый богатырь. Для беспокойства не было причины, но он у Тойдемара появился, а этот может дать ему совет. Я до сих пор не знаю, что он узнал от дочери моей...

– Он полюбил сиротку, я подслушал,– сказал змееныш.

– Что за сиротка, почему не знаю?

– Отшельник взял в свою землянку Юкчи-сиротку. Ей теперь семнадцать.

– Это хорошо. Молчи, змееныш. Дай подумать. Сиротка – это мысль.

Змей долго раскачивал тремя головами, потом отрыгнул из правой глотки клубок пламени, плеснул на него воды из левой глотки и снова стал похож на человека.

– Надумал? – спросил змееныш.

– Надумал.

– Заманим его в топь, убьем, утопим?

– Дурак! Онар бессмертен. Его мы женим. Эй, Юнга!

– Я здесь, отец.

– Ты знаешь, где землянка Тойдемара?

– Была когда-то.

– Лети туда и взгляни на Юкчи. А заодно и на онара взглянешь. Я этих увальней, онаров знаю. Он будет десять лет вздыхать о девке, а сватов не осмелится послать. Когда Кокша пойдет от Тойдемара, ты превратишься в юную сиротку, его догонишь и пошлешь обратно. Чтоб он, решив жениться, сиротку ту засватал. Ты смелости ему придай и...

– Меня ты можешь не учить^цтец...

...Ах, какая это была свадьба! б^гсь илем от мала до велика пришел на пир к своему онару. Да что там илем– со всей округи сошлись гости, принесли богатые подарки. Все междуречье знало, что сегодня женится Кокша-патыр.

Под дубом, где совсем недавно качалась колыбелька онара, расставили много столов и скамеек. Счастливая Юкчи взяла Кокшу за руку и сказала:

–' Пойдем, мой милый патыр, к роднику. Умоемся его водой прозрачной. Спокон веков со свадьбы все молодые ходят к роднику, чтобы любовь была такой же чистой, чтобы любовь была такой же вечной, как струи водоносного ключа.

Они оставили гостей и, взявшись за руки, побежали к роднику. Они склонились над срубом, умыли свои лица ключевой водой, потом начали черпать горстями прозрачную, холодную влагу и поить ею друг друга. Потом они разговорились, стали мечтать о том, как они будут жить, сколько у них будет детей.

Но вот парни подхватили онара под руки и повели к столам. Юкчи с собой не взяли – не по обычаю. За нею девушки с песней придут. Вон они уже на косогоре.

И вдруг из кустов выскочили два беса – подручные Турни, схватили Юкчи, заткнули ей рот мхом и унесли в лес. Когда девушки подошли к роднику, невесты там не было. Подруги принялись звать ее: кричать и аукать, на крик возвратился Кокша.

– Юкчи, где ты? – позвал онар, и когда невеста не ответила, Кокша испугался.– Где ты, Юкчи? Она пропала! Ищите все!

Девушки и парии рассыпались по берегам ручья в поисках невесты. И вот совершенно неожиданно около сруба возникла Юкчи. Вы, конечно, догадались, что ее подменили, и теперь вместо нее стояла Юнга, точь-в-точь похожая на Юкчи.

– Чего горланите?! – грубо крикнула Юнга. – Я здесь. Чуть было в воду не упала. Идите к дубу все.

Парни и девушки удивились грубости невесты, но от родника отошли. Может быть, и верно говорит Юкчи —

ей хочется побыть наедине с любимым, а гости не отстают от них ни на шаг.

– Ты почему неласкова с гостями? – спросил Кокша, когда они остались наедине.

– Пристали, как репейники к хвосту. Одним побыть ■ нам не дают, они мне надоели.

– Ну, что ты, милая. Они мои друзья.

Тут Юнга поняла, что ведет себя не так, как следует, и сказала:

– Прости меня, мой патыр. Они и мне друзья. Пойдем скорее к ним.

– Л пить из родника любви? Ведь мы еще не досыта...

– Мне эта сырость надоела там...

– Тебя, Юкчи, совсем не узнаю. Мы только что...

– Пойдем скорей на свадьбу, милый. Пойдем!

Она ухватила Кокшу за руку и повлекла вверх по косогору.

А гости уже перешли на поляну к холму, где посередине разведен свадебный костер. Карт и Тойдемар хлопочут около костра, готовят свадебные блины, колышки и другие предметы, нужные для обряда.

Карт, увидев, что жених и невеста готовы и идут на поляну, сказал:

– Склонитесь над костром. Пусть юмо тул«– великий бог огня до боли ваши губы обожжет, как обожгла любовь два юных сердца. Благословляю вас. Отныне ты, Кокша, и ты, Юкчи, – супруги. По древнему завету никто не может вас разъединить. Любя живите...

И вдруг на холме раздался страшный хохот. Все обернулись к холму и увидели на нем Турни. Громовым голосом он прокричал:

– Ну что, великий патыр! Единственную дочь мою'похитил, женою сделал – меня на свадьбу даже не позвал. Нехорошо!

А нахальная Юнга сбросила с себя одеяние Юкчи, осталась в своем чешуйчатом наряде, прильнула к Кокше. Опар оттолкнул ее, бросился к змею:

– Куда девал Юкчи, презренный вор?1 Скорее меч несите!

– Не горячись, Кокша! – Турни поднял над головой руку. – Зачем тебе Юкчи? По красоте моя Юнга ее не хуже, твоя Юкчи бедна, как серая кукушка, а на свою жену взгляни? Здесь каждая чешуйка золотая, браслеты– серебро, в сережках – самоцветы. А во дворце сто тысяч сундуков...

– Прочь, змей! – Кокша схватил поданный ему меч.– Мне не нужно твое змеиное отродье! Отдай Юкчи!

Онар взмахнул своим огромным мечом, и всем показалось, что он сейчас развалит Турни пополам. Но змей резко выбросил правую руку в сторону, сжал кисть, и в ней очутился трезубец. Легкое прикосновение к мечу, вспышка ярче молнии – и от меча осталась рукоятка. Она дымилась в руке онара, а змей спокойно возразил Кокше:

– Сказал ты – не нужна тебе Юнга? Как не нужна?

Карт только что сказал: «По древнему завету никто не

может вас разъединить». А ты, премудрый карт, .обычаев хранитель, чего молчишь? Скажи, кто по обычаю жена онара?

Карт, испуганный появлением Турни, забился в толпу и, когда змей неожиданно обратился к нему, испугался еще больше. Но какой-то голос (он вроде бы прилетел с ветром) сказал ему тихо: «Скажи змею: мы хотим посоветоваться». И карт ободрился, вышел к костру и твердо произнес:

– Мы пойдем советоваться, Турни. Со старейшинами.

– Ладно. Только скажи старейшинам, что я не буду беспокоить ваши илемы его лет. Если, конечно, мы породнимся. Скажи им, не забудь*Я подожду.

Карт, Тойдемар, Кокша и старейшины отошли от илема в лес и поднялись на высокую гору, поросшую сосняком. Их что-то тянуло туда. Здесь на большом сваленном грозой дереве сидел Арслан-онар. Он поздоровался с людьми и сказал:

– На тебя одного, Кокша, надежда. Из онаров только

мы двое остались на земле: Кугурак и Чоткар легли в

курганы на вековой покой, я тоже теряю силы. Только ты... Надо соглашаться со змеем, надо брать его дочь в жены,

надо выведать тайну меча.

– Я люблю Юкчи, Арслан! – воскликнул Кокша.

– Поэтому ты и должен бороться за нее. И не так, как мы это делали раньше. Враг к нам с коварством и хитростью – мы должны быть коварнее и хитрее. Ты возьмешь Юнгу в жены, ты будешь с ней ласков, ты заставишь ее полюбить людей, ты выведаешь тайну меча, и вот тогда мы с тобой победим змея, выручим Юкчи и всех, кого он похитил. А если будешь сейчас наскакивать на Турни – погибнешь сам, погубишь Юкчи, не будет народу облегчения. Ты понял нас?

– Я постараюсь, – ответил Кокша. А Тойдемар сказал:

– Надо запросить у змея побольше. Чтоб он не догадался о наших замыслах. Пусть думает, что нас одолела жадность.

– Слушай нас, Турни, – сказал карт, когда старейшины вернулись на поляну. – Мы согласны взять твою дочь в жены онару. Он будет любить ее и считаться твоим зятем. Но за это ты должен оставить земли нашего илема и не появляться на них никогда. Пусть Кокша ходит к тебе в гости, если захочет, но твоя нога пусть не ступает на наши поля и леса.

– Согласен, – хмуро сказал Турни.

– И еще: в приданое невесте ты можешь давать все, что хочешь, но кроме того ты должен дать нам столько браслетов, чтобы их хватило на всех женщин двуречья.

– На обе руки по браслету?

– На обе.

– Ладно. Девкам на обе руки, бабам – на одну. Только золотых и..,

– Ни золота, ни серебра нам не надо, Турни. Если наши бабы будут носить золотые браслеты, от грабителей и захватчиков не будет отбоя. Пусть это будут железные браслеты.

Так закончилась свадьба Кокши-онара.

Кори поднялся на ноги, оглядел поляну и крикнул:

– Кокша женился, а у нас кони разбрелись! А ну, голопузики, собрать лошадей ближе к костру!

I

После смерти царевича Ивана государь изменился необычайно. Посмертное прощение* «изменников»-бояр подсказало народу, что опал и гонений больше не будет. Это чуть позднее подтвердил и сам царь, подписав указ, в котором грозил жестокими карами за ложные доносы, вошедшие у москвичей в привычку. Смертная казнь грозила всякому, кто напрасно обвинит бояр в мятеже. Боярских холопов и мелких ябедников за напраслину били палками по пяткам, рвали языки, ссылали в дальние крепости.

Притихли и бояре, они чувствовали, что царь ведет Ливонскую войну к концу. Он часто напоминал думе: кончу войну – отрекусь от престола, хочу последние годы пожить по-человечески. В августе шведские рати осадили крепость, что на Ладоге и устье Невы. Но два штурма подряд были русскими отбиты, а в ноябре фельдмаршал Де-лагарди снял осаду и увел армию восвояси. Воевать с Россией один на один у шведов оказалась кишка тонка. Царь совсем было воспрянул, стал собирать войска, чтобы

одним ударом очистить северные берега Балтики и завершить войну со славой.

Но не тут-то было. Не успели притихнуть шведы, как на южных границах тревога. Пошла на Русь Большая ногайская орда, заволновалось, забунтовало Поволжье.

Бунты инородцев расходились как круги по воде. Первый камень мятежа, как всегда,* бросили казанцы. Волна шла во все четыре стороны. На Каму и далее к удмуртам, на Свиягу к чувашам, на Суру к мордве, на Кокшагу к черемисам. Построенные на Волге крепостишки бунтовой волне противиться не могли – она перекатывалась через них и расходилась в лесные глубинки, там разрасталась и сводила на нет все усилия крепостных воевод.

Приволжской, прикамской землей, вроде бы завоеванной, управлять становилось невозможно. Было ясно: надо крепости строить в глуши лесов. На Кокшаге, на озере Санчурин, в ярапских лесах. Последовал указ готовить строительство укрепленных городов в приволжских лесах, вызнавать места, где способнее ставить остроги. Поручено следить за этим делом Борису Годунову.

Зимой Иван перешел жить на половину царевича Федора. Сказал, что одиноко ему в огромных палатах, да и сколько дров надо, чтобы обтопить их. А здесь все-таки к сыну ближе. Жену Марию царь по-прежнему держал в Угличе, в Москву не звал. А она, гордячка, и не просилась. Сына Дмитрия, жившего с матерью, Иван не вспоминал, вроде как совсем и не было его. Мария на царство яе венчана, Дмитрий прав на престол не имел никаких.

Царь выбрал для себя всего одну комнату, теплую и светлую, устроился в ней скромно, жизнь повел простую. Постельничего Годунова от себя отпустил, у него дел государственных и так прибавилось. Сам одевался и раздевался, много молился, размышлял о жизни, готовился к неизбежному концу. Указал над склепом, где похоронен царевич Иван, соорудить надгробие, как и у всех царей, погребенных в Архангельском соборе. Заодно повелел привести в порядок могилы жен, которых хоронили в Воскресенском монастыре, в кремле. Туда же царь приказал перенести прах Марфы Собакиной. По церковным обычаям, царю можно было жениться не более трех раз. Марфа была третьей. Собакина умерла через несколько дней после свадьбы. И похоронили ее по-простому. Царь приказал положить ее прах рядом с Анастасией и Марией Тем-рюковной. Поручено это Борису Годунову.

...Мерцает под образами одинокая лампада. В палате полумрак и тишина. Только поет под печкой сверчок. Царь лежит под атласным одеялом, руки завел под голову, думает, вспоминает прожитую жизнь. Мысленно упрекает бога: «Господи, прости мя, ропщу я на тебя. Возношу тебе мысль жалобную свою, изнемогая от великих напастей. Для чего поражал ты меня столькими бедствиями с того времени, как я увидел свет? Для чего я принял' столько горестей и ог друзей, и от врагов? И не токмо от них, а и от детей родных. За што в конце жизни моей оставил ты мя одинокого настолько, что терзаюсь теперь мыслью, кому трон мой оставить, кому державу вручить?»

Брякнуло кольцо на двери, в палату вошел Годунов:

– Прости, государь, что в поздний час тревожу я тебя, по весть о чуде принес я тебе ныне.

– Что еемь? – Иван сбросил одеяло, встал, протянул руку. Годунов привычно подхватил с вешалки рясу, подал царю.

– Вскрыли мы домовину государыни Марфы, дабы прах перенести во внове гроб изготовленный, а праха нет.

– Господи прости! – Иван перекрестился в страхе.– Неужто выкинули?

– Я этого не сказал, государь. Я говорю – праха нет.

– А что есть?

– Государыня лежит, яко живая. Даже румянец на щеках не потух.

– Не перепутал ты чего, Борис? Ныне десятый год идет с тех пор, как Марфуту похоронили.

– Мне ли лик ее не знать, государь? Я потому и не перенес ее, знал, что ты посмотреть захочешь.

– Шубу давай!

Зима в этом году снежная, по всему кремлю намело сугробов. Меж ними протоптаны тропинки узкие, извилистые. Скрипит под сапогами снег, царь шагает за Годуновым, ворчит:

– Ох-хо-хо! Запустенело округ, непорядки. Снег разгрести, дороги сделать – разве мне об этом думать? На– много ли уединился я, отдохновение хотел малое сделать, а уж кремль снегом засыпало. А что в державе, я чаю, творится – и подумать страшно.

– Людей недохватка, государь. Все в расходе по делам... а снег, я полагаю, весной сам растает.

– Лень свою, Бориско, на весну не перекладывай.

Во дворе монастыря чернеют на белом снегу два каменных надгробья, рядом свежая могила, около нее дубовый гроб полусгнивший, под крышкой. Землекопы, монахи и стрельцы отошли в сторонку, дали дорогу царю. Борис кивнул, крышку сняли, поднесли к гробу два фонаря. Марфа, и верно, лежала будто живая, хоронили ее бледную и худую, теперь лицо будто припухло, округлилось, откуда-то появился на щеках румянец. Царь опустился на одно колено, легко провел по щеке пальцами. Почувствовал под рукой холодную твердость, будто корочкой защитилось тело покойной от тления. «Никакого чуда тут нет, – подумал про себя царь. – Несчастную так напичкали ядами, что и тлен ее не берет». И снова волна ненависти к боярам хлынула в душу, как и в те дни, когда провожал он красавицу-царицу в последний путь. Перекрестив чело Марфы троекратно, царь поднялся и молча пошел прочь...

...Злость на боярство не прошла и в палате. Взволнованный необычным событием, царь не мог уснуть. Тревожные думы одна за одной приходили в воспаленную голову. «Вот умру я, – думал он, – снова повторится то же, что и было после смерти отца моего. Опять наступят времена семибоярщины, и пресечется корень мой па троне. Нет, нужно оставить после себя твердую власть. Как ни ломай голову, как ни крути ни верти, а кроме царевича Федора на престол сажать некого. Его-то бояре оттолкнуть не посмеют, ибо не останется у трона никого, кто был бы выше его родом. Но как быть с властью? Ведь царем быть – не только на троне сидеть да скипетр с державой в руках сжимать. Тут ум нужен, характер. Ни того, ни другого у блаженного Федюни нет. И один выход в этом деле – Годуновы. Федор станет царем, Ирина царицей, а Борис будет при них. Этот державу вырвать из ладоней Феди никому не позволит. И сам не сумеет взять, поскольку худороден. Поставь около Федора какого ни то родовитого боярина, Шуйского к слову, он в первый же год лапы к трону потянет. А Бориса бояре никогда к престолу не допустят. «Иришку, Борисову сестру, я, пожалуй, напрасно хаял,– думает царь. – Просто мало знал свою сношку. И ее можно будет в державную телегу запрячь. Умна, сноровиста ласкова, статна. Трон своим видом не унизит. Красива опять же, черноброва, румяна, глазаста, на щеках ямки. Царица да и только! Плечи покаты, бедра крутые, походка горделивая. Жаль, что бесплодна. Но это скорее от Федюни происходит. На мужика совсем не похож. Иная жена на месте Ирины давно бы догадалась друга любезного на стороне завести, а эта дурочка честна, богобоязненна. Мо~ 'жет, намекнуть ей? Уж больно внук по теперешней поре мне надобен, ой как надобен! Родись у снохи парнишка– года через два, глядишь, и царь. Отец мой Василий Иваныч в три годочка был коронован. А в аглицких землях, слышал я, в зыбке королевичей коронуют. Внука в первое время Годуновы бы поддержали, а потом царенок сам нач. нет понимать что к чему. Я, к примеру, тринадцатилетним бояр за бороды таскал, с послами иноземных держав разговаривал. Конечно, тяжело Ирину на грех супротив сына толкать, но, видит бог, придется. Без внука мне никак нельзя. Никак».