Текст книги "Царёв город"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Ворвались в люк колокольни люди, остановились, пораженные, что-то закричали. Царь не услышал их, да, наверное, и не увидел .Он склонил голову на плечо, блаженно улыбался, правой рукой дергал за язычки малые колокола, левой средние. Топал ногой по доске, прилаженной к бечеве большого колокола. Люди, пятясь, один за другим исчезли в люке. Над Москвой плыл благовест, и мало кто знал, что появился у людей царь-звонарь и пойдут теперь в державе перемены.

III

Годунов сказал царю правду —в середине лета Ислак? Гирей-хан послал на южную границу Руси двухтысячное войско, и воевода Крюк-Колычев в стычках погубил поло»-вину своей рати. Крымские разбойники были отброшены, но, не дай бог, если набегут снова, чем их тогда отбивать? «Пусть Богдашка над этим голову поломает, – подумал Годунов. – Спесь с него тогда и осыплется». Мысль была не пустяшной – Богдан Вельский встал над боярской думой главой и начал покусывать Годунова. И только общая вина перед убитым государем не давала ему вышвырнуть Бориса из думы, отвести его от царя. Надобно было Вельскому перья поощипать.

– Южные окраины нам особливо надо беречь, – сказал на думе Вельский. – Ия думаю, стоит послать Крюк-Колычеву четыре тысячи ратников.

– Четыре тысячи! – Годунов поднял руки над головой. – А где их взять, если мы полки чуть не по пальцам считаем?

– В Смоленске у князя Голицина три тыщи ратников задарма хлеб жрут, в Чернигове у Ивана князя Долгорукого столько же, и в Луках Великих у князя Гачарина затишье – их всех ополовинить, вот и четыре тысячи.

– Ой, мудр ты, Богдан Васильевич, ой, мудр. А про шестьдесят тыщ жолнеров Батория, что нависли над нашими западными границами, ты забыл? А може, и не знал совсем, что Стефанко войну на нас готовит? Крымские воры наскочат, пограбят да убегут восвояси, а Баторий берет города навечно, накрепко.

– Нет, города сии оголять немыслимо,—шумели бояре.

– Может, из Олатыря, Нижнего Новгорода али иэ Орзамаса? – неуверенно предложил глава думы.

– Бунтовых инородцев куда девать? Еще покойный государь повелел за Волгой строить три крепости: кокшай-скую, яранскую да санчурскую. Туда десять тысяч посылать надо, а не брать. С северских уделов тоже ни одного ратника не возмешь, там свейский король Юхан на нас ножи точит.

– Что же делать?

И бояре, и Вельский разводили руками.

– Отдайте южные рубежи на мое попеченье, – предложил Годунов.

– Что ж, ты их грудью своей заслонишь? – ехидно спросил Вельский.

– У меня, Богдан Васильич, окромя груди еще и ум есть. И об этом бояры знают. Я надеюсь не только рубежи сберечь, а в Бахчисарае нашего доброхота на трон поставить. Если мне, конешно, бояры поверят.

Дума решила Годунову поверить. Многие бояре знали, что. от нашего посла из Крыма был у Бориса гонец Ми-шурин.

От него узнал Годунов, что началась в Крыму междоусобица и что Гиреи режут друг друга. Ислам-Гирей убил своего старшего брата Магмет-Гирея и занял его трон. Сыновья Магмета, Мурат и Саадет, возвратились из набега, Ислама из Бахчисарая прогнали, казну его ограбили, начали трон делить. Ислам тем временем пожаловался турецкому султану. Тот сразу к берегам Крыма – эскадру с войском. Пришлось Мурату и Саадету бежать к ногайцам.

Борис выслушал Мишурина и сказал:

– Как ты думаешь, уживутся братья на Каспии?

– Ни в коем разе. Да и ногаи им долго быть там' не дадут.

– По-твоему, какой из братьев умнее?

– Конешно, Мурат.

– Тогда беги в ногайские степи, найди Мурата и скажи, что русский царь его жалует и ждет в гости.

Через месяц стало известно: в Москву* едет Мурат-

Гирей.

...Мурат-Гирея решили принимать в Теремном дворце, в Престольной палате. Ее только что заново расписали ярославские мастера: на бордовом фоне передней стены, над тронным креслом, изобразили двуглавого орла с державой и скипетром в лапах.

По стенам золотом пустили травчатую роспись, а под гербом по обе стороны написали, золотом же, двух рыкающих львов,. По сводам палаты римскими красками нарисовали двенадцать апостолов Христа. Лавки и рундуки вынесли, вместо них, по европейскому образцу, поставили стулья с высокими спинками, а сиденья и спинки обили цветной кожей, а по ней вышили золотыми нитками невиданные по красоте цветы. Хоть был Мурат опальным ханом, но честь ему решили воздать большую. Хотя бы потому, что это был для молодого царя первый иноземный прием.

Царя Федора посадили в угол, в тронное кресло. По сторонам, на стульях, – царица Ирина и Годунов. Бояре– вдоль стен.

Мурат-Гирей вошел в палату твердым шагом, рука – на эфесе сабли. Его принимали как друга, и оружие оставили при нем. Большая голова побрита, усы опущены вниз, подбородок тяжел. Глаза черные, крупные, брови вскинуты. Он встал перед троном, склонил голову.

Царь. Хорошо ли доехал друг наш Мурат-Гирей?

Мурат. Слава аллаху, доехал я хорошо. И приветствую царя Руси душевно.

Царь. Ия приветствую тебя. Хорошо ли поживает брат твой Саадет?

Мурат. С братом с нашим мы не в дружбе.

Царь. Отчего так?

Мурат. Двух баранов в одном котле не сваришь.

Годунов. Хорошо ли правит наш недруг хан Ислам-Гирей?

Мурат. Этот шайтан отравляет свое правление ядом глупости. Призвал он в Крымский юрт людей турецких, они опустошили Крым, от янычаров идет насильство и убийство великое. Поданные властью Ислама тяготятся, они желают иного хана.

Годунов. Кого?

Мурат. Саадет-Гирея. Он шлет туда льстивые, обманные письма, натравливает на меня ногайцев. Мне там жить тяжело.

Царь. А ко мне на службу ты не пошел бы?

Мурат. Где служить?

Годунов. Про ханство Касимово знаешь?

Мурат. Слышал.

Годунов. Дадим тебе землю на украинных рубежах. Будешь от хана Ислама те земли беречь, войной пойдет если. Войска у тебя много?

Мурат. Пять тыщ. Но каждый мой джигит пятерых стоит!

Годунов. При удобном случае на Ислама войной сходить можешь.

Царь. Верно. Мы поможем. А с братцем ты бы не ссорился. Ему бы мы Астрахань беречь поручили.

Мурат. Не советую, государь. Он всегда, вступая на тропу добра, берет в спутники зло. Я хочу упредить вас: Саадет по наущению ногайцев послал под Казань Муслу Аталыка с джигитами.

Царь. Зачем?

Мурат. Астраханские мурзы властью твоей тяготятся. Задумали они вместе с казанцами сбить одно ханство, от твоей управы– уйти, а ханом хотят сделать Саадета. И будет тот Аталык мутить черемис и других инородцев, подго варивать их к бунту против тебя. Оберегись, государь.

Царь. Спасибо за упреждение.

Годунов. Из слов твоих видно: служить ты нам хочешь.

Мурат. Буду служить. Только...

Годунов. О всем ином завтра договоримся. Ныне же государь утомлен.

Когда Мурат вышел, Вельский сказал недовольно:

– Поставим лису кур караулить. Он же с ханом Исламом может стакнуться, вот тогда будет защита южных рубежей.

Бояре Вельского не послушали, сказали, что Мурат Ис лама ненавидит, и боярин Годунов мудро поступил, позвав Гирея на службу государю.

За ужином у царя Борис сказал Ирине:

– Про Аталыка слышала? Что из этого следует?

– Крепости надобно ставить немедля. Сперва на Кокшаге, потом на Санчурине...

– И не только там. Повели, государь, – обратился он к Федору, – спешно послать в Астрахань два полка, и пусть там князь Федор Лобанов да Борис Мезецкий ставят крепость каменну, ибо старая, деревянная, обветшала.

– Повелю. А Саадет не помешает? У него, я слышал,

войска больше, чем у Мурата.

– Верно, государь. Чтобы оного не случилось, мы на время пошлем туда Мурата. Он своему милому братцу глотку порвет, если тот...

– А как же южные рубежи? – спросила Ирина.

– Подождут. Туда теперь Ислам не пойдет. Ему не до того. И еще: на переволоке меж Волгой и Доном надо поставить крепость супротив ногайцев и крымцев. И пусть заботится о построении острога сего великая царица.

– Верно, шурин, верно! – царь заулыбался и, повернувшись к жене, промолвил: – Пусть эта крепость будет твоей, Иринушка, и назовем ее Царицын острог. Ладно ли я придумал, шурин?

– Я, государь, рад этому не менее твоего. Если бы мы успели в эти годы поставить крепость на Тереке, то нам не токмо ногайцы али крымцы – нам весь Османский султанат был бы не страшен.

Через день был большой прием. В Столовой палате около царского кресла стояли рынды в белых одеяниях с се-кирками на плечах и один конюший, и боярин Борис Федорович Годунов. На большой лавке воссел один боярин и князь Иван Федорович Мстиславский. Никита Романович оказался болен, а Богдана Вельского почему-то в список приема вписать забыли. На кривой лавке сидели бояре Дмитрий Годунов, Степан Годунов, дворецкий Григорий Годунов, Иван Годунов, князь Дмитрий Шуйский да сыновья царева дяди Федор и Александр Романовы. Мурат со свитой сидел за отдельным гостевым столом. На приеме был зачитан указ о строительстве новых крепостей.

IV

Теперь уж голова Разрядного приказа не ждал прихода Ирины, а прибежал во дворец сам. Нашлись и ратники, и мастера-строители. Изыскивались фураж и прокормные деньги. За боярином вползли в царицыну палату четверо подьячих. За ушами перья, на поясах привешены чернильницы, за пазухой бумага.

– Здрав будь, Григорий Борисыч, – Ирина указала боярину на скамью. – Зачем пожаловал?

– Тут, государыня, я грамотку воеводам сочинил – казанскому и нижегородскому. И пришел к тебе, дабы ты державную руку свою приложила. Надумали мы послать на Кокшагу три полка. Большой полк поведут князь Иван Ондреев Ноготков да князь Григорий Вельский.

– Умные мужи. Пусть ведут.

– В передовом полку пойдет воевода князь Иван Га-гин-Великой. В сторожевом – князь Петр Шаховской.

– Не мало ли?

•– Слушай, государыня. Им будут помогать воеводы с двух сторон, на то и грамота писана.

– Чти.

Подьячий сунул в руку боярина свиток, Васильчиков начал читать.

– Воеводе казанскому, князю Григорию Куракину, воеводе нижегородскому Даниле Сабурову государыня Ирина Федоровна повелела построении Новоцаревой крепости на Кокшаге вам бы воспомоществовать. Для сего сыскать в ваших уездах сараи и печи, где делывали кирпич, известь и кирпич жгли, и все эти сараи и печи отписать на государя, потом велеть их починить и покрыть, а также поделать новые сараи и печи. Приготовить лес и дрова, камень на известь, а также бутовый камень велеть ломать. Для этого дела послана будет с князем воеводой Ноготковым государева казна. Сваи делать велеть государевым дворцовым селам, что округ вас имеются, и посылать на Кок-шагу водою, и зимой по льду, ибо в тех местах кокшайских никаких сел нет. И кирпич каленый посылать крестьянами же...

– Подожди, боярин. Боюсь я, что князья и воеводы казну царскую разворуют, а крестьян будут заставлять все -делать бесплатно. Посему впиши в грамоту таковые слова...

Писцы мигом выдернули из-за ушей перья, умокнули в чернильницы, приготовились строчить.

– Для этого все дела делать наймом, искать охочих людей, уговариваясь с ним, и деньги платить исправно. А также взять по десять человек целовальников из казанцев и из нижегородцев, из лучших посадских людей и велеть им делать денежные расходы и писать их в книги подлинно, порознь, по статьям, и к этому писцы должны крест целовать, чтобы в деньгах кражи не было. А кто будет запасами промышлять или посулы брать, или чем покоры-ствуется, тот будет от государя казнен смертью.

– Не строгонько ли, государыня, будет? Мужики, уз-намши про твой указ...

– Это не мой указ. Мне так государь повелел делать. Мужика и так до крайности объярмили, оттого он бунтует, в леса бежит. И еще выслушай, боярин. Коль бояре красть царские деньги не станут, то их будет и на то, чтобы за ту землю, которую мы под город и его усадьбы возьмем, инородцам честно уплачивать. Если бы по доброте и правде мы страною правили, может, эти крепости и строить не надо было.

– Так-то оно так, государыня, однако...

– Не будем государя оговаривать. Допиши.

Боярин кивнул дьяку, и тот погнал по грамоте строку, играя титлами.

V

А Топкаев илем живет тем временем своей жизнью. Полевые работы закончены, сезон охоты еще не начался. Землю сковало морозом, снег еще не выпал. Опять собрались ребятишки в просторной избе кузнеца, снова приготовились Кочая слушать. Взрослые тоже пришли, у кого время свободное есть. Просят сказителя начать. Кочай спрашивает Кори:

– На чем ты кончил?

– Кокша женился на Юнге. Свадьба была. Ты сам дальше продолжай.

– Ладно, продолжу, – согласился дед. – Ёсе одно пока делать нечего. Ну что ж, привел онар Юнгу в свое кудо, хоть ему было нелегко, но прикинулся любящим. Сразу работать по дому заставлять не стал, понимал, что толку от этого не будет. Сказал, что хочет познакомить ее со всеми женщинами плема, и стал водить из кудо в кудо. Видит Юнга – все жены работают. Одна зерно на жерновах перемалывает, другая коноплю в ступе толчет, третья полотна ткет, четвертая у очага хлопочет. Всякая работа тяжела, но она приносит семье радость. Нашли одну лентяйку: сидела, волосы расчесывала. Юнга спросила мужа:

•– Зачем она вместо работы красотой занимается?

– Чтобы муж больше любил.

– А разве муж ее любит мало?

– Совсем не любит. Весь илем над ней смеется.

Многое поняла Юнга, наглядевшись на тружениц-жен,

и принялась дома наводить чистоту, делать всякую работу. И еще увидела Юнга бедность, в которой живут люди, и поняла, что в этом виноват ее отец. Как-то Кокша спросил ее:

– Ты отца любишь?

– У нас в царстве никто никого не любит. А теперь я ненавижу его. А ты меня любишь?

– Почему ты спросила об этом?

– Я же знаю, старейшины силой заставили взять меня.

– Зачем же шла, если знала? -

– Я очень полюбила тебя. Думала, все сделаю для того, чтобы и ты... Мне очень трудно, но я стараюсь во всем угодить тебе.

– Спасибо, – сказал онар. – Но, прости, я в твою любовь не верю. Ведь ты сама сказала: «У нас никто никого не любит». Все в илеме думают, что ты пришла ко мне, чтобы погубить. Тебя отец послал...

– Неправда это! Я сама его просила. Я жить без тебя не могла.

– А сейчас?

– Сейчас я еще больше люблю тебя. В первые дни один только ты для меня существовал, остальные люди были неприятны. Теперь я весь илем люблю, теперь, если ты скажешь – иди в болотное царство, выгонишь если, я умру.

– Как я поверю тебе? Все знают: твой отец хитер, жесток и коварен. А ты его дочь. Слова твои сладки, а...

– Но моя мать была простая женщина! Скажи, что я должна сделать, чтобы ты поверил мне?

– Узнай у отца тайну волшебного меча. Как его сделать, узнай.

Юнга задумалась. Она долго молчала, потом спросила:

– Вы этим мечом хотите погубить моего отца?

– Победить, – уточнил Кокша.

– Я не понимаю, для чего? Он вам дал слово, что не тронет ни вашего илема, ни людей. Он обещал не появляться здесь. Мой отец, хотя и коварен, но, даю голову на отсечение, слово свое он всегда держит. Он ведь царь, кей.

– Мы хотим, чтобы весь наш край был свободным. Не только наш илем, а весь народ.

– Да вам-то какое дело до других? Пусть они сами...

– Мы не будем счастливы, если из других илемов будут слышаться стоны, литься слезы.

– Все равно не понимаю. Вы какие-то чудные. Илему обещана свобода, отец будет помогать, вам, если нужно. Чего еще вам надо? Ну, хорошо, я узнаю секрет меча. Ты сделаешь этот меч. И ты же первый пойдешь на отца?

– Пойду.

– И погибнешь! Я останусь одна. Нет, я не пойду за тайной меча.

– Почему ты– думаешь, что я погибну?

– Разве ты не видел его трезубец? А знаешь ли ты. что у него в войске три тысячи злых духов-кереметей? А болотные черти! Он может напустить на тебя грозу, ливень огонь. Что ты сделаешь с одним мечом, пусть и волшебным?

– Тебя родила простая женщина, но кровь в тебе змеиная, – сказал Кокша, вздохнув. – Я не могу тебе поверить. Чтобы жить в согласии, надо верить друг друг Ладно, не ходи за тайной меча, но сделай так, чтобы я тебе верил.

– Я буду думать, – сказала Юнга.

На следующее утро она встала рано и начала сборы.

– Ты куда? – спросил ее муж.

– К отцу. Я не спала всю ночь и думала. Не надумала ничего. Я узнаю тайну меча, но ты дай мне слово, что не пойдешь в бой без меня.

– Даю слово онара.

– Тогда жди.

Больше недели Юнги не было дома. Наконец, она появилась, бросилась Кокше на шею:

– О, как я истосковалась! Я совсем не могу жить без тебя.

– Как твои дела?

– Я прикинулась веселой, и отец был рад, что я пришла навестить его. Он без меня сильно скучал, стал жаловаться, что змееныщ его не слушается, дерзит, от старшего сына двести лет нет вестей,* и только я вспомнила о старом отце. Я шутила, слегка высмеивала тебя и людей. Я сказала, что глупые людишки снова куют огромный меч и хотят сделать его волшебным. Отец расхохотался: «Никто не знает тайны меча!» Я сказала, что люди молятся добрым духам и просят у них эту тайну. «И добрые духи не знают! Знаю только я один. Да если бы знали, все равно им не сделать такого меча. Где они возьмут полную бочку слез?!» – «А зачем слезы?» – спросила я. «Чтобы сковать волшебный меч, нужно собрать все украшения, какие носят женщины: браслеты, кольца, серьги; железо, медь, золото, серебро. Все это надо расплавить, выковать меч. Нужно нагреть его до цвета соломы и опустить в бочку с материнскими слезами. И вот тогда... Но ты сама понимаешь, что столько слез набрать невозможно». – «Конечно, – сказала я. – Не будут же они приводить к бочке баб и заставлять плакать». – «Но ты не вздумай разболтать об этом своему муженьку! – вдруг крикнул он. – Если ты это сделаешь, я превращу тебя в простую бабу, привезу домой, брошу среди моих рабынь, а змеенышу велю тебя охранять. Ты знаешь, как он тебя ненавидит и какую жизнь он тебе устроит. Ты лучше убеди онара, пусть он даже и не думает о мече. Я подумываю его сделать моим настоящим зятем, чтобы вы жили здесь, около меня. Ты расскажи ему о нашем богатстве...»

Я все ему обещала, и он велел мне уговаривать тебя: «Если онар будет со мной, мы поработим всех людей».

– Ты хочешь этого? – спросил Кокша.

– Нет. Завтра же начнем собирать украшения и слезы.

– Разве можно это сделать? Твой отец прав, как собрать столько слез?

– Можно. Я видела у вас берестяную посуду для пива и кваса. Как она называется?

– Пурак.

– Надо сделать тысячу пураков, но только маленьких, с палец величиной. И тайно раздать их матерям, у которых мой отец забрал дочерей и сыновей. Пусть они собирают слезы в эти берестяные посудинки. Потом я сама поеду их собирать, меня не заподозрят лазутчики отца – они меня боятся.

Обрадованный Кокша созвал старейшин и рассказал им все. Скоро на многие версты кругом мужчины стали делать берестяные посудинки, матери начали собирать в них слезы, а женщины и девушки каждого илема сносили в одно кудо все свои украшения. К осени у кузнеца Янала скопилаеь гора браслетов, колец и других украшений, а под навесом в тени стояла тысяча пурачков, наполненных материнскими слезами. Меч вышел вдвое больше, чем первый. Когда оружие было отковано, его нагрели до цвета соломы, все слезы вылили в посудину и сунули туда нагретый меч. Из посудины вырвались клубы соленого пара, и закалка меча закончилась. Когда Кокша начал его испытывать, все были поражены. Стоило мечом только прикоснуться к дубу – дерево сразу падало. Стоило размахнуться вокруг – и возникала поляна.

Теперь можно было бросать клич народу, чтобы все собирались на бой с бесовской ратью Турни-кея.

В конце осени произошла решительная битва с Турни-кеем. Змей все лето спокойно отдыхал, он верил, что дочь среди людей, и если появится опасность – предупредит.

Но когда лазутчики сообщили, что онар Кокша ведет рать, и что люди делают гати и проходы в болотных трясинах, Турни тоже не особенно забеспокоился. Он превратился в змея, перелетел болото, опустился на сухом месте и, превратившись в Турни, крикнул:

– Эй ты, Чирей! Вызываю тебя на открытый бой!

– Эй ты, гад ползучий! – ответил Кокша. – Принимаю вызов!

Турни топнул ногой, в его руке появился трезубец. Не успел он поднять его, как Кокша ударил по колдовскому железу мечом и рассек его на две части. Половинки трезубца вспыхнули ослепительно белым пламенем, огонь был настолько сильным, что под ними загорелась земля и они стали уходить вглубь, оставляя после себя черный, опаленный колодец, который и до сих пор считают бездонным.

Лишившись главного оружия, Турни перепугался и. превратившись в змея, улетел восвояси. Там собрал всех гадов, бесов, кереметей и направил их на людей.

Но Кокша со своим волшебным мечом отражал их там, где они появлялись. Много гадости полегло в этой битве, люди загнали остатки войска Турни в болото.

Наконец, владыка болот оправился от страха и превратился в Трехглавого. Он в гневе поднялся над болотом, ураганом налетел на людей, разметал их. Только Кокша удержался на месте – он держал меч в руке и ждал врага. Потом, сверкнув глазами, он взмахнул мечом – и стих ветер. Трехглавый свирепо бил огромным хвостом, и земля дрожала от этих ударов. Одна голова извергала огонь, другая – смрадную гнилую воду, третья – дым, который застилал все вокруг.

Еще раз взмахнул онар – и слетела голова, извергающая дым. Турни взвыл и полыхнул на онара длинной струей пламени. Загорелась одежда на патыре, но он не отступил и отсек огнедышащую голову. И тогда Турни принял человеческий облик и запросил пощады.

Именно этого и добивался онар. Если бы он уничтожил Турни, то никто не смог бы возвратить народу девушек и парней, украденных змеем. Не возвратилась бы и Юкчи. И онар сказал:

– Я оставлю тебе жизнь. Но ты больше ни разу не появишься в междуречье, ты выпустишь всех, кого сейчас держишь в рабстве, пусть они будут здоровы и невредимы. И пусть среди них будет Юкчи. Сделай это сейчас же.

Турни ничего другого не оставалось, волшебный меч онара был занесен над его головой. Он прошептал заклинания, и тут снова задрожала и заколыхалась земля, забурлили стоячие воды гнилого болота и ринулись в реку. Болото стало высыхать, по нему пролегло множество тропинок, и на одной из них показалась красавица Юкчи, а следом за ней все девушки, плененные злым Турни.

Кокша поднял свою любимую на руки и понес...

И начался в междуречье праздник победы. Народ решил своему освободителю принести великие почести. Реку, которая не имела названия, назвали именем Кокши. Реки живут долго, а это значит, что память о патыре Кокше будет вечной.

Потом настав светлый день радостной, веселой свадьбы Кокши и Юкчи. А как же Юнга, спросите вы? Обессиленный и побежденный Турни понял, что дочь предала его, и выполнил обещание. Он превратил ее в простую женщину, и она стала совсем другой. Она встретила онара-победите-ля и сказала ему:

– Ты свободен, Кокша. Та девушка, с которой тебя соединил Тул юмо, умерла. Юнги больше нет, и я не хочу стать помехой в вашей любви. Я найду себе мужа.

Так оно и случилось. Вскоре после свадьбы онара ее встретил кузнец Янал и полюбил. Девушка стала совсем не похожа на Юнгу – доброе сердце, кротость и нежность совсем преобразили ее черты. Люди забыли, что она была дочерью змея, но зато помнили, что она добыла онару тайну меча. И когда Янал взял ее в жены, она была любима мужем, уважаема народом и дожила до глубокой старости счастливой.

Мирно и спокойно стал жить народ междуречья. Если из царства Турни и появлялись отряды бесов и кереметей, Кокша брал в руки меч и загонял их снова в болото. Сам Турни держал слово, а скорее всего, боялся показываться среди людей. И так продолжалось сто лет. У Кокши было много детей, а те в свою очередь рожали своих детей. Юкчи умерла раньше мужа, она ведь была простой женщиной. Онар больше не женился, он нянчил внуков и правнуков, а *самой любимой его правнучкой была Кайна.

И вот настало время усталости. Онар решил уйти на покой. Народ насыпал огромный курган, и Кокша лег на вековой отдых. Заветное слово он, по обычаю прадедов, оставил Кайне. Но, зная ошибки других онаров, он велел людям междуречья приставлять к девушке, владеющей словом, защитника, который должен быть всегда около нее. Старейшины поручили это дело самому смелому и самому умному охотнику селения молодому Янтемиру. Его прочили в женихи Кайне. Но пока ей было всего пятнадцать лет. Люди проводили онара на вековой покой без слез и стонов. Он сказал им, что онары не умирают, плакать о них не надо, а если случится беда, то стоит только послать к кургану Кайну, й онар поднимется, разгонит вражью орду и снова ляжет на покой.

И еще несколько лет люди жили спокойно.

VI

Это в сказке люди жили спокойно. А в жизни снова, как и в прошлые годы, началось беспокойство. Снова в Топкаев илем приехал Ярандай. Он только что побывал в Казани, а там большие перемены. Снова казанские мурзы заговорили про ханство. Пришлось Топкаю собирать сынов, старейшин. На это ушла целая неделя. Наконец, совет собрался, запалили костер мудрости в караульном кудо расселись на плахи Ярандай, Топкай, Ургаш, Актуган, старейшины. Первое слово дали гостю:

Ярандай. Кто из вас, уважаемые, помнит мурзу Ку чака?

Акту г а н. Про мурзу Ъ не могу, сказать, а плетку его помнят все. У меня до сих пор рубец на плече.

Ярандай. От властителя и стерпеть можно. Кучак был суровый, но справедливый.

Актуган. С тобой, может, справедливым был...

Ярандай. Не о том речь. Ныне мурза вызывал меня в Казань и сказывал, что на Москву поднимаются турский солтан, крымский хан и ногайцы. Хотят .они у русского

царя отнять Астрахань, Казань и наши земли. В помощь нам идут в несметном числе ногайцы, и первые отряды мурзы Аталыка уже на нашей земле, в моем илеме. И сказано нам, черемисам, подниматься на русских и воевать их по Волге от Кокшайска до Нижнего Новгорода по первому снегу. Стало быть, времени у нас мало, и все черемисское междуречье должно подняться *в эту неделю. Снег вот-вот выпадет. Твой род, Топкай, в междуречье самый сильный, ты выступишь первым и пойдешь по илемам в сторону Васильсурска, поднимая за собой всех людей.

Топкай. Зимой самая охота начинается. Если мы начнем воевать—будем без добычи. Чем ясак платить тогда?

Ярандай. По твоему судить – воевать некогда. Весной сев, летом сенокос, осенью урожай убирать. Ногайцы могут и без вас русских с Волги вышвырнуть. Тогда будешь ли ты хозяином своих земель? Об этом помните, уважаемые.

У рга ш. Не зря говорят: сонной собаке – дохлый заяц. А если мы Васильгород возьмем – добычи больше, чем на охоте будет.

Актуган. Ты-то сам, Ярандай, пойдешь ли? Помнишь, пять лет назад нас на русских погнал, а сам сидел в Торъя-ле. Сколько мужчин потеряли мы тогда ни за что, ни про что.

Ярандай. Мои люди уже поднялись и вышли на реку Илеть. Теперь очередь Кокшаги наступила. Силой вас никто не погонит. Но если русских выгоним, я тебе, Актуган. всему вашему роду не позавидую. Ногайцы и казанцы сметут вас как русских пособников. Вот мое последнее слово.

Долго судили-рядили, но пришли к одному: надо выступать в зимний поход.

Первый снег упал на землю через три дня после совета. А спустя неделю первые сотни лучников выступили на заснеженные тропы, чтобы собраться в устье реки Ветлуги.

VII

При покойном государе в военные походы ходили строго. Разрядный приказ давал роспись, кто кому подчинен, кто над кем стоит, и редко какой воевода спорил – боялись.

Ныне, когда молодой царь приговорил послать полки в зимний поход на усмирение казанской черемисы, росписи составили наспех и– кое-как. Было велено воеводам собраться в Нижнем Новгороде к сроку в Дмитриев день, а

потом уж «над казанцами, которые заворовалися, промышлять». И невиданное доселе дело – к сроку в Нижний явились не все воеводы. По росписи воевода Андрей Куракин, который стоял со своим полком в Суздале, должен был прибыть к князю Ивану Ноготкову во Владимир, а потом уж им обоим надлежало идти к Ивану Воротынскому на Волгу.

Андрей Куракин, получив роспись, возмутился донельзя: «Как, ему, князю Куракину, предки которого служили издревле великим князьям, прямо подчиняться какому-то Ноготкову?» И полк свой во Владимир не повел. Князь Иван Ноготков был хоть и молод, но честолюбив и задирист. «С чего бы мне идти в Нижний и стоять ниже Воротынского, ежели мой полк строил чуть ли не все царские крепости на Волге, а воины Воротынского все эти годы околачивались в осаде, а сам князь ожирел до того, что в седло ныне сесть не может?». И тоже на съезд к Воротынскому не поехал.

По вестям было видно – богатые казанцы подняли черемис и грозят Свияжску, Кокшайску и Васильсурску, а им встречь выступать нельзя. Мало того, что два полка к месту сбора не явились, меж иными воеводами полное несогласие. Князь Михайло Ноздреватый да воевода Мер-кур Щербатый стали бесчестить Ивана да Ефима Бутурлиных своим несогласием стать им в подчинение. Андрей Измайлов написал царю челобитную и, ожидая ответа, в поход не торопился. В челобитной было сказано, что Измайловы испокон веков служат великим князьям московским, а князья Елецкие служили князьям рязанским, И подчиняться Измайлову воеводе Елецкому позорно.

Челобитную Измайлова переслали из Разрядного приказа Борису Годунову вместе с грамотой большого воеводы Воротынского. Князь Иван Михайлович писал, что выступить супротив бунтовщиков не может, воеводы его не слушают, и просил строгого царского указа.

Царь Федор Иванович выслушал Годунова спокойно, сказал тихо:

– Ну, напиши им иной указ – подмахну. Ведь Измайлов прав, их род, всем ведомо, знатнее Елецких. Да и Щербатые выше Бутурлиных, я об этом знаю.

– Негоже так, государь. Если ты свои указы будешь менять яко рукавицы, какая им будет цена?! Сам видишь, что получается. Вороги на наши крепости навалились, а воеводы все еще о местах грызутся. Так нам и Волгу потерять недолго! Им потачки давать нельзя, государь. Твой указ нерушим – пусть знают. Инако они в каждом походе будут свариться и воевать буде недосуг им. Посмотри-ко что делается: давно ли Ивашка Ноготков в детях боярских ходил, князишко и впрямь ноготка не более, а туда же! И кому подчиниться не хочет? Воротынскому! Даже на съезд не явился.

– Как это не явился?

– Так, я же тебе читал. И Ондрюшко Куракин в Нижнем не съехался.

До Федора только сейчас дошло, что его царского слова князья-воеводы всерьез не приняли и делают не то, что он им велит, а то, что им вздумается.

– Ах они, своеобычники, ах они, охальники! – Федор вскочил с кресла. Заметался по палате. – Батюшки покой ного боялись, а я, стало быть, им не царь! Они забыли, кто я! Они меня еще узнают! Я им покажу, покажу! – царь подбежал к столу, схватил перо. – Где бумага, где чернило?

– Ты словесами, государь, прикажи, словесами. Я все как есть исполню.

– Немедля зови Ивашку Ноготкова в Москву, а полк его отдай кому иному. И сразу, как сюда прибудет,– в тюрьму его! В застенок!

– Будет исполнено, государь.

– Андрюшку Куракина тоже!

– Хватит одного, государь, другим для острастки. А Куракину после промысла над казанцами дать суд. Если ты повелишь?