Текст книги "Портал (СИ)"

Автор книги: Антон Вахонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

   Суд был окончен. Человека уже давно увели. Совет разошелся. А Верховный Вершитель, скрестив на груди руки, неторопливо размышлял о странных, слабых и сумасшедших созданиях, о тех, кто не хочет брать, то великое железобетонное благо, которое им всемилостивейшее дают.

   Через некоторое время вершитель встал и направился в генераторную. Правила предписывали: синтетическим роботолюдям, раз в день, принимать профилактический заряд энергии.

  ГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ.

   Я стар и немощен. У меня плохая память. Но кое-что помню очень хорошо. Это был первый мой рассказ. По детски наивный, но уже сильный. Тогда я был молод и самоуверен. Прочитав его родственникам и получив снисходительное одобрение, я осмелел и послал его в один приглянувшийся мне журнал.

   Но, к сожалению, существовала маленькая деталь. Была зима и в моем рассказе она присутствовала. Если вы еще не сошли с ума от голода, то помните, что экономический кризис уже тогда набирал обороты. И, наверное, он не обошел вниманием отделения связи, только трансформировавшись в кризис безалаберности. Ответ из редакции пришел только летом. «Пробу пера» одобрили, но настоятельно попросили соответствовать данному временному периоду. С годами я научился угадывать, когда письмо дойдет до адресата, но его или теряли, или оно поступало раньше. Больше я так ничего и не написал, зато стал хорошим клерком в чудесной, пыльной конторе. Именно там я шлифовал рассказ, доводя его до совершенства.

   Но извините меня, я совсем заболтался. Меня мучает отдышка, слезятся глаза и нужно идти переписывать рукопись. Она должна придти в редакцию зимой. Теперь уж наверняка.

  НА КРУГИ СВОЯ.

   В одно прекрасное, майское утро он вышел из лона женщины. Сморщенный, испуганный, ребенок вращал белками глазок и надрывно кричал. Ему улыбалось солнце, зеленые деревья и мать. Родители положили его в небольшую, украшенную ленточками, деревянную люльку и, раскачивая, баюкали ребенка по очереди.

   Он рос, как все, познавая и отрицая, храбро и трусливо, честно и с ложью. И жил он как все – со своими взлетами и падениями, с горем и радостью, с любовью и ненавистью. И он подумал, что познал мир.

   Со временем его кожа ссохлась и сморщилась и одним прекрасным, майским утром в дверь постучалась Смерть. Всю ночь он метался в горячке, по кровати и испугано вращал белками глаз. Утром, под бормотание священника, старика положили в деревянный, увитый ленточками, гроб. А через час, его, раскачивая, опустили в черное, прохладное лоно могилы.

  ЗАБЫТАЯ МЕЛОДИЯ.

   Пищевод подземного перехода с кольцевой станции «Проспект Мира» на Калужско-рижскую ветку был, в этот вечерний час, переполнен. Люди двигались плотной стеной. Шарканье подошв, стук каблуков, каменные лица – все сливалось в одну серую массу, имя которой толпа. И эта толпа была непобедима в своей привычке ничего не замечать. Ни шума отъезжающих и подъезжающих электро вагончиков, ни приторно-сладких голосов с рекламных, говорящих щитов, на стенах эскалаторных линий, ни крика умоляющих глаз с протянутой рукой. Так же ни кто не замечал одинокого старика, одной рукой сжимавшего скрипичный футляр, другой лакированную палку, бьющую железной насадкой о ступени в радиусе полуметра. Многие натыкались на него сзади, пытаясь обойти. Его толкали под локти, шипя проклятья. А старик не мог даже определить кто его обидчик.

   В общей массе толпы, медленно двигаясь к цели, ведомой только им, девочка послушно держала за руку мать. Но вот глаза свои удержать не могла. Ее взгляд наткнулся сначала на обшарпанную временем кожу футляра, затем скользнул выше, по старому, но опрятному пиджаку, затем еще выше, по аккуратной, седой бороде и остановился на стеклянных, ничего не выражающих глазах.

  – Мама, почему дедушка так странно идет?

  – Смотри под ноги!

  – Ну почему?

  – Потому что он слепой.

   Девочка задумчиво замолчала. Они уже подошли к краю платформы.

  – Мама, он скрипач?

  – Нет.

  – Но у него такой же футляр, как у меня.

  – Нет, он не скрипач.

  – А кто?

  – Отойди от края.

  – Ну, мам!

  – Он нищий.

   Девочка опять затихла, лишь для того, чтобы, переварив информацию, найти новый повод для вопроса. Старик же, в это время, преодолев двенадцать ступенек оказался на площадке, полукругом заворачивающей на другой лестничный пролет, ведущий к эскалаторам. Он, по памяти, нашел свое место у стены и опустил на мраморный пол скрипичный футляр, присев сразу на корточки, чтобы дать отдых натруженным ногам. Старик прислушался. На шорох подошв и голосов он не обращал внимания. С лева от себя, шагов за пять, он услышал щелчок крышки и приятный женский голос:

  – Берите, не пожалеете! Смотрите, какая оправа, всего за тридцать девять долларов!

   Старик попытался услышать то, что было еще ближе к нему. Он всегда ощущал рядом молчаливое присутствие человека. До тех пор пока женщина-продавец не начинала шершавым голосом рассказывать кому-то о достоинствах того или иного дипломного документа, представленного в ее ассортименте. Чуть дальше механически пискнуло. Старик улыбнулся. Он называл, про себя, этого продавца – собачником. И тут же он услышал его голос:

  – Вам ребенок только спасибо скажет, да и вы сами себе! Не гадит, зубы не точит о мебель, а как живая и лает, и ходит... Да, на батарейке она... Нет, не энерджайзер... Как это, тогда не чистокровная... Иди ты! Ни черта некоторые в собаках не понимают!

   Старик улыбнулся и любовно провел пальцами по царапинам футляра. Щелкнул замок. Опять ласкающая ладонь и открылся второй зажим. Рука откинула крышку и коснулась того, что покоилось внутри, провела по струнам, оживляя скрипичный труп. «Что бы сегодня сыграть?» – Подумалось ему. И тут вдруг мысль сделала очередной скачек. Он вспомнил, того далекого и такого уже чужого самого себя, в огне рамп, в смокинге, давящие черные крылья «бабочки» на горло. Движение руки по скрипичному изгибу, движение взгляда по нотам и дальше в зал, по лицам. Как приятно тогда было смотреть на солнце, на шевелящиеся кроны берез, дотрагиваться взглядом до женских глаз. Он вздохнул, пытаясь сосредоточиться. Что же он все-таки тогда играл? Старик еще раз тронул струны. Боже! Как же я мог забыть! Он склонил голову, качая ею в такт, слышимой пока только ему, мелодии. «Да», – удовлетворенно подумал скрипач, – "это я им сегодня и сыграю. "Он вскинул скрипку, как оружие, к плечу и провел смычком по струнам. Ища лазейки в чужие души, потекла приятная, нежная музыка. Люди скашивали глаза, поворачивали головы. Около скрипача остановилась юная парочка. Они, обнявшись, склонив, друг к другу головы, улыбаясь, слушали. В открытый футляр полетели бумажки помеченные водяными знаками.

  – Сережа! Сережа! – Прозвенел женский голос, стрелой метнувшийся над головами, в разные стороны.

   В грязной, с короткими рукавами курточке и в клоунских ботинках, на два размера больше ноги, мальчик, не обращая внимания на окрики, пожирал глазами механических собачек. Продавец только один раз, с брезгливостью, оглядел мальчонку и отвернулся. Он даже не заметил, какая гамма чувств скачет в зрачках этого маленького существа – сумасшедшее желание потрогать гладкий мех, сменялось вдруг ненавистью и опять безумным обожанием, не говоря уже о том, что сжатые в кулак пальцы и хищно приоткрытый рот выдавали его полностью. Но неожиданно мальчик забыл об игрушках. Он услышал музыку. Посмотрел в мертвые, стеклянные глазки собачек и заглянул в мечтательные, стеклянные глаза старика. Не долго думая, он подошел к скрипачу. Посмотрел в футляр, думая о том, как было бы неплохо взять от туда деньги. Старик все равно не увидит. А мелодия лилась и лилась. И вдруг деньги перестали его интересовать. Он почувствовал тяжелый, приятно распирающий внутренности комок в груди. Мальчик испуганно положил туда руку. Но немного погодя понял, что звуки, извлекаемые палочкой старика и тягучая, блаженная боль чуть выше живота, как-то связаны между собой.

  – Сережа, Сережа! – Опять пронеслось имя, эхом отражаясь от стен.

   Двое, не замечая окриков и шума вокруг слушали сказку. А рядом, с настойчивостью водоворота, скользил людской поток, обдавая волнами дорогих парфюмов, выброшенных на берег мальчика и старика.

  ОТРАВА.

   Утро решило быть солнечным и дышало приятной свежестью после ночного дождя. Несмотря на это, люди угрюмо обходили лужи, панически пытаясь успеть на работу. Из болтающихся в разные стороны стеклянных дверей метрополитена неторопливо вышел человек, чисто выбритый, невысокого роста, в старомодном, но опрятном, коричневого цвета костюме. Его темные, с проседью волосы были зачесаны назад, прикрывая залысину, тем самым, выдавая человека обремененного годами. Хотя на вид мужчина выглядел моложаво. Он осмотрелся на оживленном пятачке, утыканном железными коммерческими коробками ларьков и киосков и просто торговцами, стоящими цепочками по обе стороны от выхода из подземки. Человек немного прошелся по левому ряду, почти сразу приметив то, что хотел. Через минуту он отдал деньги. В свою очередь бумажный полукилограммовый пакетик, полный крупной, спелой черешни, перекочевал ему в руки, а затем во вместительный, местами, потертый дипломат. Утро стало по-настоящему прекрасным и теперь его не могло испортить ничего, тем более какой-то там неосторожный шаг в лужу. Мужчина почувствовал, как его носок набухает влагой и только сейчас вспомнил, что опять забыл починить ботинок. Отнесся он к этому спокойно, просто дальше искусно принялся лавировать между лужами. Минут через десять человек толкнул от себя тяжелую, темно-грязного цвета, дверь пятиэтажного здания с кое-где облупившейся желтой штукатуркой и табличкой, возвещающей, что это музыкально-педагогический институт, и оказался в темном холле.

  – Здравствуйте, Евгений Григорьевич.

   За конторкой сидела не молодая уже вахтерша, называемая всеми тетей Валей, придерживая морщинистой рукой строку в газете, с которой ее сорвала скрипнувшая дверь.

  – Здравствуйте, Валентина Петровна.

   Вошедший человек никогда не страдал ни мнимым, ни настоящим панибратским отношением к кому-либо, скорее всего в силу довольно нелюдимого характера и, как некоторым иногда казалось, излишней интеллигентности.

  – Что-то вы рановато, да и студенты на каникулах.

  – Подработка у меня, – приостановившись, отозвался мужчина.

   Тетя Валя понимающе кивнула.

   Человек поднялся на второй этаж, уверенно направившись к нужному классу. Комната была небольшой, являя собой класс для индивидуальных занятий. По обеим стенам вытянулись два фортепьяно, у грязного окна стоял стол с потрескавшимся темным лаком на крышке и рядом с ним стул, потерявший почти всю краску со своего деревянного сиденья. Мужчина положил дипломат на стол, сразу открыв его. Скользнул удовлетворенным взглядом по бумажному пакетику, но решил растянуть удовольствие и сначала поработать. Он стянул с себя пиджак, а затем и галстук, развесив и то и другое на спинке стула. Затем извлек из дипломата целлофановый пакет с инструментом для настройки. Пакет с черешней лег рядом. Он приоткрыл его и, не удержавшись, отправил парочку ягод в рот. Сплюнул косточки в кулак и кинул их на стол, решив избавиться потом сразу от всех. Секунду, поколебавшись, подошел все-таки к инструменту. Отвинтил и снял верхнюю крышку, клавиатурную и нижнюю. Работа затянула его быстро, да так, что за пролетевший час он даже не притронулся к ягоде. В дверь тихо постучали.

  – Можно?

  – Можно, можно, – ворчливо отозвался настройщик, не отрываясь от дела.

   В комнату проскользнул преподаватель игры на фортепьяно.

  – Здравствуйте, Евгений Григорьевич. Вот зашел посмотреть.

   Он представлял собой преинтересное зрелище. Худощавый, среднего роста, с торчащими в разные стороны волосами грязно-белого цвета. Серый пиджак нелепо сидел на его тощих плечах, так же как зеленые брюки на узких бедрах. А окончательно зрителя шокировал вид черных сандалий и белых носков на его ногах.

  – Виктор Иванович, раз уж зашли, подайте настроечный ключ, вон тот.

   Получив ключ, мужчина подкрутил несколько колков и тут его насторожил какой-то причмокивающий звук. Он обернулся. Горка косточек на столе росла. И трудился над этим, лазая костлявой рукой в пакетик, не кто иной, как Виктор Иванович.

  – Вы зря это делаете, – спокойно сообщил настройщик.

  – Ой, извините, вы сами, наверное, еще не ели?

  – Не ел и не собираюсь.

  – Но... – не понимающе протянул Виктор Иванович.

  – Это отрава.

  – Что?

  – Отрава, я говорю, для мышей. Засыпаю я ее в инструмент, чтобы грызуны деревянные части не портили.

  – Какая отрава? – растерялся Виктор Иванович.

  – Ну, не знаю. Знакомый посоветовал. Мыши, по крайней мере, дохнут.

  – А что вы так спокойно об этом говорите? – насторожился Виктор Иванович.

  – А что мне волноваться? Вы же ягоду ели, а не я.

  – Вы серьезно?

  – А то нет! – обиженно воскликнул настройщик. – Кстати, много съели?

   Виктор Иванович заглянул в пакетик.

  – Половину.

  – Ударная доза.

  – О, Боже!

   Виктор Иванович метнулся к дверям, и, не закрыв их, исчез из класса.

   Когда мужчина уже заканчивал подтягивать струны, дверь тихо скрипнула. Болезненная бледность лица не оставляла сомнений в том, где Виктор Иванович побывал и чем там занимался.

  -Ну, Евгений Григорьевич, вы меня и накормили!

  -Я накормил? – удивился настройщик. – Да вы сами наелись. Кстати, пищевые отравления бесследно не проходят. Я бы на вашем месте «скорую» вызвал.

  -Уже.

  -Что уже?

  -Едут уже.

  -А...Это хорошо! – удовлетворенно улыбнулся настройщик. – Виктор Иванович, знаете у меня был учитель. С закидонами такой старичок. Приходим мы первый раз к одному клиенту. А он спрашивает, есть ли мол, у вас диван? Я удивился, клиент удивился. А он и вправду идет к дивану, ложится и спит, пока я всю грязную работу не переделал...

  -Евгений Григорьевич, зачем вы мне все это рассказываете?

  -Ну, не знаю. Успокоить хочу вас, отвлечь.

  -Не надо меня отвлекать! – взвизгнул Виктор Иванович и выбежал в коридор.

   Через некоторое время в класс уверенно вошли два человека в белых халатах, мужчина и женщина, сопровождая отравленного.

  -Вот он, – показал пальцем на своего отравителя Виктор Иванович.

  -И что. Он, правда, отравленной ягоды наелся? – скептически поинтересовалась полная, темноволосая, с большим количеством косметики на лице, врач.

  -Наелся, – повернулся в их сторону настройщик. – Я же ему говорил, что она для мышей была приготовлена.

  -Говорил? Ничего он мне не говорил! Он уже после рассказал! – разозлился Виктор Иванович.

   Человек у фортепьяно пожал плечами и вернулся к работе.

  -Ну что, промывание? – подал голос скуластый молодой мед брат.

   Врач кивнула, и они вывели под руки упирающегося Виктора Ивановича.

   Когда настройщик закончил чистить клавиатуру, в комнату ввалился еще более бледный и худой, чем раньше, Виктор Иванович.

  -Ну, как?

  -Промыли.

  -Лучше стало?

  -Не знаю.

  -Вам надо несколько раз промыть, чтоб уж наверняка.

  -Ох!

  -Можно и дома. Теплую воду, марганцовки в нее – и пить, так, чтоб живот трещал. И молочка потом, молочка. А вообще, съездите в больницу. Они вам клизму сделают еще.

  -Нет уж! – покачал головой Виктор Иванович. – Лучше я домой поеду.

  -Ну, что ж, до свидания. Не забудьте о марганцовке! – воскликнул настройщик, но Виктор Иванович уже вышел за дверь.

   Человек поставил на место все крышки, потянулся, присел несколько раз, прогулялся по коридору и взялся за второе фортепьяно. С ним дело пошло быстрее. И, наконец, все было закончено. Мужчина собрал инструмент, уложил его в дипломат и, удобно устроившись на краешке стола, принялся неспешно кушать ягоду, поминутно при этом улыбаясь. Когда он уже уходил из института его окликнула тетя Валя.

  -Евгений Григорьевич, не знаете, что это «скорая» приезжала к Виктору Ивановичу?

  -Не знаю. Может он съел что-нибудь.

  -Горемыка! Вечно ему не везет, – сокрушенно покачала головой Валентина Петровна.

   День пока не хотел никого разочаровывать, оставаясь солнечным и ясным. Мужчина свернул за угол и прибавил шагу, боясь опоздать на пригородную электричку. Он старательно обходил подсыхающие июльские лужи, и по мере приближения к метро раздумывал по дороге, взять ли ему еще черешни или попробовать первых арбузов.

  ДОЖДЬ

   Человек-это грязь, пот и смерть.

   Было тоскливо, сумрачно и моросил нудный, противный дождь. От слякоти ботинки у обоих промокли. Машину они оставили на углу, и пришлось мять и разбрызгивать вечную сырость. Один из них вдруг выругался, поскользнувшись. Они нырнули в черную, тихую пасть подъезда и дальше, по пищеводу, в подвал. Стены здесь вздрагивали от акустики дикой музыки. Единственная лампочка подмигивала, теряя иногда напряжение. Оба вытащили из-под плащей пистолеты. Хмурые, со-злыми глазами, остановились у двери оббитой железом. Они переглянулись. Более высокий блондин, рукояткой смел тонкое стекло и свет лампочки. Теперь оба дула одноглазо смотрели в потолок. Высокий размеренно постучал три раза и не мелодично проскрежетал железом о железо. Мгновенно появилась щель света и заостренное глупое лицо. Блондин просунул в щель ботинок, рванул дверь на себя и глупое лицо сильно получило рукояткой пистолета по гнилым зубам.

   В просторной комнате все шумело. Стелился сладковатый дым. Потные, полуголые тела сплетались в клубки и распадались. На вновь прибывших обрушились безумные, стеклянные взгляды. Казалось, что мужчины скалили клыки, а женщины шипели раздвоенными язычками.

  – Что нужно, ментам?

   Прогремело сзади, перекрывая музыку. Оба вошедших обернулись.

  – Вы же, менты.

   Черноволосый, развязный парень опять успешно состязался с музыкой, его даже было довольно хорошо слышно.

  – Не надо, Сережа, не делай ему больно.

   Придержав руку блондина, притворно вознегодовал его напарник.

  – Может мне его поцеловать, Ванюша?

   Повернув голову, криво улыбнулся блондин. Его рука метнулась, сжала горло и легонько двинула черноволосой головой о стену.

  – Где он?

  – Кто?

   Сергей сжал сильнее кулак.

  – Нет его! – заверещало что-то между пальцев.

  – Где?

  – Уже месяц, как нет!

   За спиной блондина, Ванечка, направив на толпу жерло пистолета и своих черных, холодных глаз, приятным голосом увещевал:

  – Спокойно, не дергайтесь, все обойдется, будете богатыми и счастливыми!

   Но, судя по испуганным взглядам ему не очень-то верили. А человек, ктому же шарил вокруг глазами, ища слов или действий, чтобы снести месивом мозгов любое недовольство. В это время блондин крутанул запястья парня и защелкнул на них наручники.

  – Прокатимся в гости, – присек он все возможные возражения.

   На улице было все так же пасмурно, и лил дождь, но от редких, зажженных уже фонарей сумрак немного рассеялся.

  – И зачем все эти правила? – сетовал Ванюша. – Молодежь не притеснять. Обходительнее. Будущее нации...

   Он явно кого-то передразнивал. Блондин впихнул парня в машину и обернулся.

  – Полковник у тебя плохо получается, я его совсем не узнал.

  – Конечно, не узнал, Сережа, ты же не доносчик.

  – Иди ты... – улыбнулся блондин.

   Они сели в кабину. Мотор взвыл и столкнул с места груду бронированной стали.

   На часах было утро. Черноволосый парень уже засыпал на стуле под градом вопросов. Ванюша, сжалившись, поил его кофе. Сергей мял в руках газету. За окном расползался сумрак и дробно моросил по стеклу дождь. Гавайи. Гавайские острова в черных, жирных буквах на клочке газетной бумаги. Солнце, приятный бриз, кристальная вода, красивые мулатки...

   Все устало молчали. Сергей смял газету, кинул ее на стол и выпрямился.

  – Ну, ты, Дюймовочка, чертова! – взорвался он. – Семь человек исчезло! Стреляные гильзы, смятая одежда и все. Свидетели указывают на него. То он деньги ворует и раздает потом, то оружие крадет и плавит, пацифист недоношенный, теперь люди исчезают! Фоторобот его получился, а из тебя кучка дерьма получится, если нам не поможешь! От нас зависит, пойдешь ли ты, за соучастие, на семь лет в колонию, или в свой вшивый подвал!

   Черноволосый дрожал и в мечущихся глазах стояли слезы. Пролетевшая ночь обрушилась на него и сломала. Ванюша подпихнул бумагу и ручку.

  – Пиши, – мягко сказал он.

   Паренек нерешительно, дрожащими пальцами, выводил буквы, когда по перепонкам, как взрыв, ударила трель звонка. Ручка упала на пол. Ванюша поднял ее, а Сергей трубку.

  – Белов, это Еминцев. Тут у нас опять Елесеева, насчет мужа.

  – Ну?

  – Ну, ну! Плачет она! Третий день ходит. Что ей сказать?

  – Делаем все возможное.

  – Посущественней придумай.

  – На этот раз, насколько разумею, тебе могилу роют, не траншею!

  – Что?

  – Это касается лично тебя Еминцев. Придумай что-нибудь сам, – и нажал на рычаг.

   Парня уже уводил дежурный. Сергей потер глаза и уставился на пелену дождя за окном. На плечо легла теплая рука.

  – Поехали, Сережа, к подружке его.

   Машина остановилась у грязно-серого дома. На втором этаже ярко и маняще горел свет. Шаги процокали и замерли у обшарпанной двери. В тишине раздался требовательный звонок. Секунда и глазок ожил.

  – Кто там? – приятно прошуршала дверь.

  – Белов, отдел по борьбе с насилием.

   Человек показал глазку удостоверение. Замок щелкнул, выпуская свет и красоту. Девушка откинула рукой золотые волосы, длинные ресницы трепетали.

  – Что случилось? С Алешей что-то?

  – Не волнуйтесь, – расцвел Ванюша, – впустите нас, пожалуйста.

  – Да, – смутилась она, – не говорить же на пороге.

   Маленький коридорчик приятно блестел начищенной обувью, женской обувью. Зал искрился серебристой люстрой. Все представились друг другу. Лина предложила сесть. Ее пальцы нервно бегали по складкам юбки.

  – Что с ним? Где он?

  – Мы хотели узнать у вас, – улыбнулся Ванюша, – не пугайтесь только. Его давно не было в институте, волнуются друзья, вот вы ничего о нем не знаете, отчим заявление о розыске принес...

   Белов отрешенно рыскал глазами по квартире.

  – Какой отчим? – удивленно приоткрыла ротик Лина.

   Ванюша тоже очень сильно удивился.

  – Он вам не рассказывал? Ну, в общем-то, и не мудрено, у них были очень натянутые отношения. Вы точно не знаете где может находиться Алексей?

  – Я не знаю.

  – Когда последний раз он здесь был?

  – Двадцатого или двадцать первого сентября. Он еще сказал, что должен куда-то уехать на несколько месяцев. Так что вы, наверное, зря его ищите.

  – И после этого он не появлялся?

  – Нет.

  – А вы здесь одна живете? – резанул взглядом Белов.

  – Да, после смерти папы, уже давно.

   Она опустила ресницы. Повисла неловкость.

  – Я заварю вам кофе. – Вдруг взметнулась она брызгами кружевных оборок.

   Мужчины улыбнулись и кивнули.

  – С сахаром? – донеслось с кухни.

   Сергей метнулся к телефонной полочке, потрошить записную книжку.

  – Господь с вами, Лина! Не заботьтесь так.

   С напряженным лицом, но очень располагающе пропел Ванюша. Сергей подмигнул ему и сел. Минуту спустя скользнула в зал Лина.

  – Скоро закипит. – Улыбнулась она.

   Ванюша прилежно постучал по циферблату часов и поднес их к уху.

  – Извините Лина. Как-нибудь в другой раз. Нам уже пора.

   Сергей пожал на прощание теплую, маленькую руку.

  – Что-нибудь узнаете, звоните. Спросите Белова или Рюмина. Запишите.

   Он протянул ручку, блокнот, проследил.

   Двое мужчин молча спустились по сырым ступеням и забрались в машину. Сергей сразу же начал перекрикиваться по рации с дежурным. Наконец, двух детективов пообещали прислать через четверть часа.

  – Что в записной, Сережа?

  – На одной страничке мужской почерк. Датировано второго октября. Номер телефона, инициалы, похоже Алексея и время – десять тридцать.

  – Что это нам дает? – оживился Ванюша.

  – Ничего. Можем только позвонить и поинтересоваться, что это за время проставлено в записной книжке. И кстати, что это за отчим такой?

  – Знаешь, Сережа, это единственный человек в нашем деле, который не пропал, а появился из ничего.

   Оба расхохотались и одновременно заметили, как к соседнему дому притерлась потрепанная, серая машина и мигнула им фарами. Белов ответил.

  – Ну, все, домой, Ванюша. – И он вдавил акселератор в пол.

   Утром Сергей появился на участке в хорошем настроении. Все шло, как никогда прекрасно. Он договорился с дежурным о допросах на сегодня. Потом откинулся на спинку кресла, просматривая не завершенные дела. К обеду он начал поглядывать на часы и злиться, недоумевая, куда мог запропаститься Ванюша. Дверь его кабинета приоткрылась и, избегая встречаться взглядом, с ним смущенно поздоровался Еминцев. Белов оскалился в ухмылке и ехидно поздравил сослуживца с «хорошей» погодой, ткнув пальцем в хмурое небо.

  – Кстати, ты не знаешь где наш глубокоуважаемый Рюмин?

  – Я как раз зашел на счет этого... э... него. В общем...

   У Сергея кольнуло внутри. Он подался вперед.

  – Ну!?

   Еминцев отвел глаза.

  – Его нет больше, – выпалил он. – Не приходя в сознание, в больнице.

  – Что? – вскочил Сергей, сразу безвольно осев обратно.

  – Утром он ехал...

   Еминцев стукнулся о стеклянные глаза Белова.

  – Извини, Сережа, я лучше попозже зайду.

   И он тихо вышел.

   Через час Белов, пошатываясь, брел по улице. Раскидывая ботинками грязь, он свернул на углу к трамваю.

   Уже сквозь рваные облака просвечивала луна, когда Сергей, сидя на мягком диване у себя дома, пытался напиться. От полковника он узнал подробности. Все было банально просто и не справедливо. Ванюша, в то утро, случайно попав в перестрелку при ограблении банка, пытался остановить преступников и с пятью пулевыми ранениями скончался в больнице. После смерти родителей, Ванюша был единственным его другом. И теперь Сергей растерялся. Он не знал, что делать. Белов подошел к окну. Он долго разглядывал, прикрытую мраком грязь улицы. Ему стало почему-то очень обидно. Просто Ванюшина душа вырвалась наконец-то из этого всего. Вдруг, обрезая цепочку мрачных мыслей, ударила телефонная трель. Это были детективы-наблюдатели. Они сообщили, что к Лине, только, что поднялся мужчина, подходящий под описание. Сергея просили только дождаться машины. Он весь подобрался и оскалился. Его злость, наконец, показала свое лицо.

   Дом по Варшавской 35 дышал тишиной и спокойствием освещенных окон. Двоих Белов оставил внизу, а с сержантом поднялся на второй этаж.

  – Будешь ждать меня здесь. – Проворчал через плечо Сергей и вдавил серую кнопку.

   Щелкнуло, и появились глаза Лины.

  – Вы меня узнали, – обратился к ней Белов. – Можно мне войти?

  – Ох, извините, я плохо себя чувствую. С удовольствием отвечу на все ваши вопросы завтра в участке.

  – Это вы извините за позднее вторжение, но я должен войти.

   Он толкнул дверь и провел под руку растерянную девушку в гостиную.

  – А теперь, Лина, – мягко начал Белов. – Пусть он выйдет.

  – О чем это вы? – еще больше растерялась она.

   Но Белов уже смотрел, поверх ее головы, на мужчину. Тот не знал, куда деть руки и теребил свой помятый пиджак. Волосы прядью упали, на покрытый испариной, лоб. Сергей узнал его, вспомнив фоторобот. Он вытащил из кармана потрепанный ордер и сделал приглашающий жест. И вдруг в голове все взорвалось миллионами молний. Белов рухнул на четвереньки. А Лина, с кастрюлькой в руке, с удивлением разглядывала жертву своего коварства. Она опомнилась первой.

  – Беги, Леша, ну же!

   Мужчина рванулся к двери и остановился. Лина сжала кулачки. Белов помотал головой, поднял мутные глаза и, еще плохо соображая, выстрелил. Угол косяка разлетелся брызгом щепок. Мужчина прикрылся рукой и кинулся за дверь, результатом чего явилось падение сержанта, ждавшего там. В его рапорте начальству это было отмечено, как удар локтем в челюсть. Белов выскочил следом, вторично сбив сержанта с ног и бросился, за исчезающим вверху, эхом шагов. Внизу топали ботинки оперативников. Уже вылезая на крышу, Сергей получил грязным ботинком куда-то в лоб. Когда Белов припал на одно колено, человек уже подбегал к следующему люку. Сергей крикнул. Потом выстрелил в воздух и только после этого в цель. Мужчина споткнулся и упал лицом в лужу. Белов осторожно подошел. Он тронул пальцами плечо, а, потом рывком перевернул тело. Это было ужасно. Сергей отшатнулся. Лицо было мертвым, но на глазах оживало. Начало морщиться и заостряться. Подбородок срастался с носом, складываясь в роговицу, глаза уменьшались. Тело ссыхалось, превращаясь в комок. Белова била мелкая дрожь. Вдруг комочек ожил, заискрился светом, взмахнул крыльями и белый голубь исчез в черном небе. Где-то далеко сильно ударила одинокая молния и почти сразу полил дождь. На плече Сергею легла рука. Он обернулся, тяжело дыша и проговорил:

  – Подходите, ребята. Мне ой как понадобятся свидетели.

   Через месяц, после отпуска, Белов вернулся в участок, не разговорчивым, уставшим и не бритым. В кабинете он включил свет, разгоняя полумрак нового дня. Повесил мокрый плащ на вешалку. Уже за столом пригладил седеющие виски и открыл папку с новыми делами. Рапорт патрульных гласил:

   "1марта по Варшавской улице 35,в квартире Велих Лины Михайловны, соседи слышали звук похожий на выстрел. В присутствии понятых дверь была вскрыта. Обнаружен пистолет «Макаров», одна стреляная гильза и платье, на кресле, в крови. Следов борьбы и трупа не обнаружено. "И так далее и тому подобное.

   Белов откинул папку и вжался поглубже в кресло. Он долго смотрел на пелену дождя за окном и вдруг подумал о том, что дела подождут. Потом старший следователь, которому до пенсии оставалось еще пять лет и, который знал, что никогда не сможет поехать на солнечные Гавайи, подсел к окну, тоскливо глядя в далекое, неприветливое небо.

  ОБЫКНОВЕННЫЙ КОШМАР.

   Стемнело, но все вокруг: стены домов – испещренные летописью мелков, деревья – молчаливые и внимательные, дороги – покрытые бугристой коркой асфальта, еще дышали жаром ушедшего июльского дня. На востоке неохотно проступили яркие альбиносные формы луны, и город нелепо застыл, отбрасывая чернильные тени, как мрачные обелиски, погибшему на время, желтому огнедышащему монстру. Постепенно мертвенно бледный свет разливался повсюду: на тропинки парка, идущие в никуда, на кусты и деревья, превратившиеся в саму странность, на припаркованных железных животных с вечно открытыми глазами и, конечно же, в распахнутые настежь веки окаменевших великанов.

   Мальчик лежал и смотрел на лунную дорожку, уже протоптанную от угла его кровати до входной двери в комнату. Обычный шестилетний ребенок. Еще совсем наивный, неказистый, светловолосый, с огромными голубыми глазами. Спать ему совсем не хотелось, да он и не мог. Ему мешал страх. Неодолимый, настойчивый, всепоглощающий, сводный брат ужаса и испуга, оживающий ночью, обитающий в заброшенных домах с черными слепыми глазницами, в мамином халате, небрежно наброшенном на ручку двери, в каждом темном углу и, конечно таящийся в самом кошмарном месте во-вселенной – под своей собственной кроватью. Мальчик уже не помнил, когда первый раз пришло Это, положив начало нескончаемой ночной битве, в которой он мог рассчитывать только на себя, как и сотни его маленьких собратьев. Взрослые были не в счет. Они были другие. Они всегда помогали врагу. Они запрещали плакать, кричать, а главное – включать свет. Но обиднее всего было то, что они смеялись. Это было невыносимо!