Текст книги "Безжалостный Орфей"

Автор книги: Антон Чижъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

С Зинкой-то? Тоже мне госпожа! Да госпожа эта еще год назад прибегала старое платье перелицовывать и материю самую простую выбирала. Без изысков. А когда ей подвезло, тут уж началось. Зинка-то сначала пробовала в дорогие салоны заглядывать, но там с ней знаться не особо захотели. Дескать, клиентки не любят, когда барышни сомнительной репутации обшиваются. Ну, Зинка переживала недолго, а позвала старую подругу. Только теперь уже материю заказывала самую дорогую, а модели – чтобы из последнего французского журнала. Прямо завалила работой. Ей же в удовольствие показать: видишь, какая я стала, все позволить могу. А ты как была портнихой, так и останешься вовек. Ох, не понять вам, господин хороший, это все бабское. В общем, шила я на нее, обшивала со всех сторон. Считай, каждую неделю новое платье. Только вот платила подружка драгоценная плохо, жадной стала.

– Что же за билет такой счастливый вытащила Зинаида?

Тося даже рассмеялась. Ох уж эти мужчины, такие наивные. Что же это вы, не понимаете разве? Друга сердешного нашла, он ей все счастье и устроил. Номер снял, наряды, украшения – все он. Повезло, одним словом.

– А где они познакомились? Вспомните, любезная…

Да разве Тосе такое расскажут? Раздобыла подружка драгоценная золото свое и не поделилась. Ничего не рассказывала, все в тайне держала. Обо всем болтали, а тут как отрезало. Зинка рот на замке держала. Да и понятно отчего.

– Отчего же, дорогая?

Эх, мужчины! Ничего-то вы в жизни не понимаете, ничего-то не видите дальше своего носа, за который бы вас так и водила. Да потому что у любовника ее наверняка семья имеется, и жена законная, и положение, и богатство. Откуда же столько деньжищ взялось бы.

– Барышни обычно держат фото любимого человека. Зинаида показывала?

Тося обрадовалась: не знаете вы женского сердца, мужчины. Если что скрыть захочет, никогда не догадаетесь. Вот и Зинка так же: никогда и ничего. И снимков никаких не держала в помине. Зачем же ей на фотки дурацкие счастье променять? Умная была, понимала. Раз уж стала содержанкой, живи по правилам. Чего доброго, кто-то увидит, передаст знакомым – и пошло. До супруги дойдет, скандалы начнутся. А когда мужчину перед выбором ставят – или семья, или любовь, он понятно чем пожертвует. Все вы такие.

– Имени его не называла?

Вот до чего же непонятливый красавчик попался! Чего бы это Зинке тайну раскрывать. Все при себе держала.

– Где они проводили время?

Фу, как у вас тут жарко, хоть леденец съем. О чем это вы? Ах, да… Зинка не говорила, но я так поняла, что время-то они в номере проводили. А так чтоб выехать или пойти куда-то вместе, хахаль не желал. Уж так она его просила – он ни в какую. Секрет соблюдал. Но Зинка на хитрость пошла и уговорила его в Москву прокатиться, где их никто не знает. И ведь согласился! Зинка как раз сегодня вечером на поезд собиралась, меня вот заставила новое платье шить. Чтоб, значить, по Белокаменной в нарядах сверкать. Ох, дурища… Зачем только в петлю полезла…

– Действительно, зачем? Кто-то мог ей помочь?

Да кто же в таком деле поможет, эх, красавчик! Видно, загрызло Зинку положение – ни то ни сё, не жена, а так – подстилка для развлечений. Ударило в голову, она и руки на себя наложила. Мы, барышни, такие ранимые, нам бы только, чтоб любили и приласкали хоть когда… А получаем… А тут…

Тося залилась горькими слезами, оплакивая несложившуюся женскую судьбу свою и прочих подружек. Лебедев уже собрался налить успокоительное, но дверь распахнулась. На пороге стоял Коля, восторженный и слегка обезумевший: фуражка набок, пальто распахнуто.

– Есть зацепка! – сказал он таким страшным шепотом, что Тося перестала плакать.

* * *

Столица отряхивала зиму, как нахохленный воробей снег. Улицы еще полны темного снега, витрины не чищены, пролетки грязны, но каждая сосулька торопила весну. Весна – ранняя и долгожданная, подмигивала лужами и шумела стаями воронья над площадями и парками.

Казаров шел по Невскому и старался не смотреть на людей. Поднял воротник, словно искал в нем защиту. Он перебирал в памяти часы с днями и находил частые дыры. Что-то затягивалось, что-то оставалось в лохмотьях. Надо было как-то собрать, выстроить и заключить остатки в стальной обруч, чтобы больше не разбегалось. Но где же взять такой обруч, чтоб удержал сны и воспоминания.

В какой-то миг Ивану показалось, что он спит. И все это: проспект, стылая весна, и он сам в пальтишке – только снится ему или он сам часть чьего-то сна, в который попал и не может выбраться. Он прогнал тень, что мешала ему помнить.

Кажется, жар? Не простудился ли? Только этого еще не хватало. Нельзя простужаться. Нет, показалось. Щеки от ветра разгорелись. Теперь он забыл, куда шел? Ах, да… Надо возвращаться на службу. Сегодня сделал все, что обещал. Это помнил и никогда не путал. За это надо держаться, иначе совсем пропадешь. Что еще остается? Что-то важное было…

Казаров стоял на перекрестке и смотрел себе под ноги. Его задевали локтями в толчее, но все это было не важно. Он вспомнил, что сегодня надо сделать главное, надо успеть то, что никогда не было сном, а стало его жизнью, его смыслом и самой ее целью. Это же так просто, как же он мог забыть! Вот что надо непременно успеть. Сколько там, на башенных часах? Еще успеет. Еще не поздно. Надо только не опоздать. Старые дыры нельзя латать. Пусть будут новые воспоминания.

Он расправил воротник, отряхнул брюки от уличных брызг, догнал конный империал, что плелся по Невскому черепашьим шагом, и прыгнул на подножку. Все-таки быстрее, чем пешком. Теперь Казаров спешил. Он точно знал, что должен сделать.

* * *

Барышня хладнокровно разбирала учебники. Как будто не было полиции. Полиция же помалкивала, переглядываясь, и не решалась приступить к допросу. Быть может, смущала обстановка. Меньше всего эта комнатка напоминала обитель девушки. Железная кровать с худым одеялом, узкий шкаф, стол в чернильных пятнах, старый маятник, два шатких стула и стопка книг по математике. Ни занавесок, ни зеркал, ни тех милых безделушек, что создают исключительно женский уют. Спартанская обстановка намекала гостям: здесь вам не рады, спрашивайте и убирайтесь.

Да и сама барышня словно закована в броню. По серому платьицу с глухим воротом, туго зачесанным волосам и бледному цвету кожи трудно угадать возраст. Морщин еще нет, но уже старуха. Ни эмоций, ни интереса к жизни. И вся она какая-то серая. Кто же в такое может влюбиться? Размышления Коли были прерваны бесцеремонно.

– Я жду, господа, – сказала Татьяна таким бесцветным тоном, будто спрашивала урок у заядлых двоечников.

Лебедев изобразил страшную гримасу, предоставив юному коллеге разбираться самому. Одного допроса в день вполне достаточно. И так пришлось сдавать размякшее тело на поруки дежурному чиновнику.

– Позвольте, госпожа Мамрина… – начал Коля, но что-то сдавило горло.

Татьяна равнодушно ждала, пока юноша откашляется и прохрипит.

– Когда вы познакомились с барышней Лукиной? – наконец выдавил он.

– Мы не знакомились. Мы приехали вместе на заработки, – последовал точный и бесполезный ответ. Как и вся математика.

– Жили с Лукиной вместе?

– Снимали комнату.

– Когда Зинаида от вас съехала?

– Сто двадцать шесть дней назад.

Аполлон Григорьевич невольно свистнул от восхищения. Его удостоили таким пронизывающим взглядом, что он пробурчал извинения. И не рискнул вынуть леденцы.

– Почему вы разъехались? – спросил Коля, словно бросаясь в атаку.

– У Зинаиды началась другая жизнь, – бесстрастно ответила Татьяна, но все-таки добавила: – Ваши вопросы, господа, очень интересны. Но уже прошло десять с половиной минут, а вы так и не объяснили цель вашего визита.

Коля обратился за помощью к старшему. Великий криминалист сделал вид, что внимательно изучает небо в окошке. Дескать, сам нашел, сам привел, вот и выкручивайся как хочешь. И Коля выкрутился:

– Госпожа Лукина найдена сегодня мертвой в номере гостиницы.

Ничто не дрогнуло в сером лице. Татьяна заложила учебник бумажкой, поместила в стопку и лишь тогда спросила:

– Что с ней случилось?

– А вы как полагаете?

– Я полагаю, господин полицейский, что ее убили.

– Очень интересно, – вставил Лебедев. – Откуда такая уверенность?

– Жизнь, которую Зинаида себе выбрала, должна была кончиться такой смертью, – сказала Татьяна.

– Нам очень важны любые ваши наблюдения, – поспешил Николя.

– Это не наблюдения, это факты, – осадили мальчишку. – Мы приехали в столицу, чтобы учить детей, зарабатывая на хлеб. Хлеб учителя черствый и тяжкий, но это честный хлеб. Зинаида всегда им брезговала. У нее только и было разговоров, что в столице можно хорошо выйти замуж и без приданого. Для меня такие мысли неприемлемы. Мы часто спорили. Я всегда отстаивала свою точку зрения. Но Зинаиду было не остановить. Однажды она заявила, что сделала великое открытие. Я спросила, что же это за открытие. Она сказала, что только теперь узнала: назначение женщины – любовь и удовольствия любви. Важнее этого для женщины не может быть ничего. И эта любовь может приносить много денег. Я сказала, что это психология проститутки. На что Зинаида засмеялась и ответила: лучше быть сытой проституткой, чем голодным учителем. На этом наше общение прекратилось. А через неделю Зинаида съехала.

– Что же тут указывает на убийство? – спросил Коля.

– Погоня за большими деньгами заканчивается плохо. Она хотела получить все, а получила гибель. Именно так Зинаида должна была закончить. Это расплата за беспринципность. Иного окончания этой формулы быть не могло.

– А вы знаете, кого именно нашла ваша подруга?

– Она мне не подруга, – сказала Татьяна так, словно ставила двойку. – Не знаю и не желаю знать, кому она продалась. Какой-то столичный негодяй, расфуфыренный и самодовольный.

Аполлон Григорьевич невольно оправил пиджак, чтобы не быть расфуфыренным, и принял самое строгое выражение лица. Целиком пристойного человека.

– Ни разу его не видели? – из последней надежды спросил Гривцов. – Хоть издали?

– Мне некогда шпионить, мне надо давать уроки. Каждый день. Очередной урок у меня должен начаться через тридцать семь минут. На дорогу следует отложить двадцать девять минут. Делайте вывод, господа.

И полиция сделала. Лебедев заторопился к выходу, а Коля все еще надеялся, что с таким трудом добытая улика не пропадет окончательно. Он медлил, лихорадочно подыскивая вопрос, который поможет делу.

– Кроме вас, у Лукиной были подруги, которые вам известны?

– Меня это не интересовало. Я могу опоздать…

– Зинаида когда-нибудь говорила про некую Марию Саблину?

– Первый раз слышу.

– Зинаиду отравили сильным ядом, а потом повесили, как куклу, на стену, – вдруг сказал Коля. – И бросили в пустом номере. Ее нашли только через три часа, да и то случайно. Так бы висела, медленно сгнивая. Вам ее не жаль?

Мамрина сложила стопку тетрадей в потертую сумочку:

– Мне очень жаль.

– Неужели вам нечего вспомнить, чтобы помочь найти убийцу вашей подруги?

– Все, что я знала, уже сказано… Хотя… – Татьяна остановилась. – В какой гостинице она проживала?

– В «Центральной»…

– Вещи ее находятся в номере?

У Коли вспыхнула искра надежды:

– Все на месте. Что вас интересует?

– Ее учебники. Я бы забрала. Зинаиде они теперь без надобности, а мне пригодятся. Кто-то же должен читать детям словесность.

* * *

Над тарелкой возвышалась горка шоколадных эклеров. Коля, сложив руки наподобие Наполеона Бонапарта перед Ватерлоо, смотрел на них с выражением мрачной издевки, словно испытывая, сколько у него хватит сил.

Аполлон Григорьевич не мешал трагедии сладкоежки и вызывающе хрустел леденцами. Он понимал, что в душе мальчишки творится полный раздрай и она полна сомнений. В этот раз старший товарищ не мог шутить или подтрунивать. В своей душе он наблюдал не меньше миллиона терзаний.

Если оценить хладнокровным разумом, что более всего и требовалось сейчас, ничего ужасного или непоправимого не произошло. Ничем его научная честь не задета, никакого отношения к раскрытию двух мнимых самоубийств он не имеет. И все, начиная от полицеймейстера до приставов, будут только рады, если он забудет и отстанет от них со своими выводами. Дела тихонько полежат в ящиках и будут благополучно забыты. Так что самое разумное, с точки зрения чиновника, а ведь он, как ни крути, коллежский советник, превратить две мелкие неудачи в одну большую удачу для своей карьеры. Вендорф не забудет служебного послушания. А новые жертвы… Ну что жертвы. Не эти, так другие. Какая, в сущности, разница?

Но так уж странно устроен характер Аполлона Григорьевича, что не мог он на брошенный вызов отвернуться, сделав вид, что ничего и не было. Это было бы предательством… Чего? Он и сам не знал. Только чувствовал это так же верно, как знал действие всех ядов. Человек рационального склада ума, он не был подвержен случайным эмоциям. И если что-то его цепляло, он не сдавался до тех пор, пока Лебедев не брал верх.

Эти случаи зацепили дальше некуда. Умный и находчивый преступник гуляет безнаказанным, а у него нет сил… Да что там: нет у него Ванзарова, который бы нашел способ, как остановить убийства. А есть только вот этот… Коля, мальчик хороший и в чем-то сообразительный, но в лидеры не годится. Достиг своего потолка. Помощник из него бесценный. Только рулить некому. Пора игру в «юные сыщики» потихоньку сворачивать. Иногда надо и проигрывать. Тысячи полицейских и не с таким камнем на сердце живут, и ничего, в ус не дуют. Подумаешь, сдался на милость убийцы. Этому просто повезло. Пока еще. Все равно попадется, не в этот раз, так в другой. Никуда не денется. Девочек, конечно, жалко… Но сыска, как и науки, без жертв не бывает.

Уговаривая себя подобным образом, Лебедев совсем успокоился, во всяком случае, он так решил. Теперь осталось кончить дело так, чтобы у мальчишки не осталось незаживающей раны. Ну или почти не осталось. Про свои раны Лебедев предпочитал не думать.

– Не переживайте, Николя, – сказал он непривычно мягко. – Сделали все, что могли. Настоящий молодец. Очевидно, в этот раз нам придется отступить. Впереди еще много всего будет. Отыграемся.

Не меняя позы полководца, Коля тихо сказал:

– Как бы сейчас поступил Родион Георгиевич?

Этот вопрос не давал покоя. Аполлон Григорьевич раздавил невинную конфетку, отчего вздрогнул нежный официант, и сказал:

– Ванзаров стал бы думать. И задавать простые вопросы.

– Что нам мешает это повторить?

Детский вопрос застал врасплох. Хоть Лебедев четко распределил роли: кто ищет, а кто думает, но какое разделение, когда оба на волоске висят. И он сделал то, чего никогда бы не сделал еще вчера: позволил Коле развить свое мнение.

– Постараюсь скопировать его манеру… – сказал Гривцов, смутившись. – Извините, я не то…

– Ладно вам, не тяните.

– Спасибо… Итак, имеем двух мертвых барышень. Что между ними общего?

– Одна брюнетка, другая блондинка.

– Аполлон Григорьевич!

– Возраст примерно до двадцати пяти лет, хорошенькие, я бы сказал – симпатичные. Приехали из провинциальных городов. Учительницы… Намекаете, что кто-то так ненавидел гимназию, что теперь расправляется с учительницами? Не все были двоечниками, как вы, Николя.

– Мы сбились с простых вопросов, – одернули великого криминалиста, и он не нашелся чем огрызнуться. Действительно сбились. Лебедеву стало интересно, чем это кончится. Уж больно сосредоточенное лицо стало у Коли. Как будто собрал в кулак все извилины. Даже покраснел маленько.

– Извините, коллега, – сказал Аполлон Григорьевич. – Продолжайте…

– Что еще общего в барышнях?

– Содержанки недешевые…

– А в телесном, так сказать, плане?

– Не девственницы.

– Ну, Аполлон Григорьевич!

– Строгости у вас, коллега, и пошутить не даете… Правильно, так и надо. Я бы сказал, что комплекцией довольно схожи. Пухленькие, среднего роста.

– Сколько примерно весят?

– Не взвешивал. Не меньше пяти пудов [3]3
  Пуд – 16 килограммов.


[Закрыть]живого веса. Точнее, уже мертвого.

– Их взвешивали… То есть вешали уже мертвыми?

– Можете не сомневаться.

– Слышал, что мертвое тело еще тяжелее поднять, чем такое же живое…

Лебедев не ответил, но жевать перестал.

– Хотите сказать, что…. – начал он.

– Именно: нужна сила, чтобы их поднять и подвесить!

– Это еще ни о чем не говорит, любой мужчина средней комплекции, ну чуть крупнее вас, с этим справится. Да и вы бы справились. Хотя веревку еще закрепить надо. Может быть…

– Вот! – с тихим торжеством сказал Коля.

Искорка надежды, даже не искорка, а так, легкая тень промелькнула в душе. А ведь мальчишка не так глуп, как кажется. Вдруг чудо случится, и на самом деле нащупает ниточку. Надо помочь…

– У вас получается крупный, сильный мужчина, который может дотянуться до крюков, – сказал Аполлон Григорьевич. – И при этом совершенно невидимый.

– Разве мы определили, что был мужчина?

И этот детский вопрос поверг криминалиста в некоторую задумчивость.

– Что хотите сказать? – спросил он.

Коля не выдержал и заторопился, так хотелось ему скорее преподнести сюрприз:

– Я когда утром опрашивал свидетелей в «Дворянском гнезде», швейцар сказал, что вчера про Саблину двое спрашивали. Ближе к вечеру господин приезжал, остался в пролетке, мальчишку вместо себя послал. Но швейцар его заметил. А вот днем, почти сразу после полиции, приходила дама. И не простая. Швейцар описал ее как толстую громадину. Денег ему дала, чтобы он про нее забыл. Понимаете?

– Нет, – подыграл Лебедев.

– Ну, господин – это понятно: любовник приезжал. Что-то заподозрил, испугался и остался в пролетке, гонца вместо себя послал, а дама… Сегодня в гостинице я за углом стоял, чтобы не попасться на глаза приставу. И вдруг появляется дама. Смотрю на нее: что-то не так. Явно нервничает, так нервничает, что еле идет, сумочку теребит. Но вида представительного, в мехах. А сама – ростом с гренадера, высокая, крепкая. Заметила, что в номере полиция, и сделала вид, что ее не касается. Прошла мимо. Я обежал этаж и стал ждать. И знаете что? Она сразу спустилась по другой лестнице. Дама эта в номер к Лукиной шла, да только полиция ее спугнула. Но ее я хорошо запомнил, смогу опознать.

– Вы полагаете…

– Да я уверен! Хотя описания швейцара и той, что я видел, разнятся, но вы же знаете, как свидетели путаются в деталях. Главное, и в «Дворянское гнездо», и в «Центральную» приходила очень крупная дама. Бывают такие совпадения? Думаю, нет. Это была она…

Как радостно было, что мальчишка раскопал настоящую ниточку, требовалось проверить ее на прочность.

– Хотите сказать, что именно она – убийца? – спросил Лебедев.

– Не сомневаюсь! Приходила, чтобы проверить, все ли удалось. А вернее, ее тянуло на место преступления. Как любого убийцу. Интересно же.

– Я бы мог привести десяток аргументов, которые в пух и прах разобьют вашу теорию, но… Не буду этого делать. Допустим, вы правы. И вы вычислили убийцу… Да не прыгайте так, Гривцов, я только начал считать вас за серьезного человека… И нечего дуться… Итак, очень крупная дама появляется не в тех местах, где бы следовало, и не тогда, когда следует. Сделаем допущение, что именно она знает медицину и действие хлороформа, как это ни дико. Вероятно, ее что-то связывает с жертвами. Остается простой вопрос: что?

– Не знаю, – обреченно сказал Коля. – Но если представить, что…

– Стоп! Не нарушайте правила. Не будем фантазировать. Можно предположить, что она… Что ей…

Лебедев иссяк. Коля не смел нарушить торжественное молчание, пропитанное работой мысли.

– Вот что, коллега, – сказал Аполлон Григорьевич. – Что-то мы с вами упустили, какую-то деталь. Надо завтра вернуться и еще раз проверить места преступлений. Без этого наш логический домик рушится в прах. Ешьте эклеры…

Уговаривать не пришлось. От умственного труда в Коле разыгрался волчий аппетит. Горка пирожных растаяла как дым. Лебедев не без удовольствия наблюдал, как ребенок уплетает за обе щеки. Здоровый, молодой организм, все отдал сыску. Может, и будет из него толк. Посмотрим…

Как ни рвался Гривцов прямо сейчас нагрянуть в номер Лукиной или квартиру Саблиной, но ему было приказано отправляться домой, набираться сил на завтра. Сам же Аполлон Григорьевич расхотел ехать к развлечениям. Поздно, уже и представление кончилось. Опять только слушать упреки. Он неторопливо отправился к себе в департамент.

* * *

В здании на Фонтанке огни были потушены. Его встретил все тот же старичок-отставник, дружелюбно отдав честь. Лебедев как раз собирался и ему отдать долг вежливости, расспросив ветерана о здоровье. Но тот сунул клочок бумаги.

– Велено вам передать лично в руки, – сказал швейцар.

Лебедев развернул. Торопливым резким почерком было написано:

«Прочь с дороги! Не смейте приближаться. Берегитесь, или последствия будут ужасны».

– Кто принес? – спросил он.

Оказалось, какой-то молодой человек, закрывшись воротником, сунул и убежал. Похож на студента или приказчика, в темноте не разобрать. Аполлон Григорьевич поблагодарил за службу. И только у себя в кабинете дал волю бешенству, швырнув скомканную записку, а затем расколошматив лабораторные колбы, которые под руку попали.

А он еще подумывал отступить! Вот теперь уже точно обратной дороги нет. Мосты сожжены. Угрожать ему, Лебедеву? Да он лично перероет всю столицу сверху донизу. Еще пожалеют, что с ним связались!

Аполлон Григорьевич долго ходил по кабинету, выпуская пар и порой поглядывая в окошко. Тени, что следили за ним вчера, растворились. Набережная Фонтанки была тиха и пустынна. Редкие огни фонарей вырывали у ночи островки мостовой.

Заняться опытами или размышлениями, как планировал, он уже не мог. Нервное возбуждение требовало выхода. Лебедев поймал извозчика и поехал на Офицерскую. Там его примут в любой час.

* * *

Сны актрис – тайна, в которую не следует заглядывать. Вот, например, спит мирная барышня, которая со сцены поет лирические куплеты о весне, вечной любви и прочих томных страданиях. На первый взгляд – нет более мирного существа. И личико розово-миленькое, и реснички эдак трогательно вздрагивают. И храпит вполне музыкально. Но стоит волшебным образом открыть дверку в ее сновидения, как тут же захлопнете. Такое там творится, что и не передать. Кровь режиссеров хлещет ручьями, а головы соперниц-актрис падают как спелые яблоки. Вся ненависть и зависть, что в театре прячется за улыбками и поцелуйчиками, во сне обретает истинное лицо. Во снах актриса расправляется со всеми, кто лучше ее. И только она получает все главные роли. И весь восторг публики – ее. И стоит она одна на краю сцены, вся в крови подружек и цветах поклонников. Счастливая и гордая.

Нечто такое, приятно волнующее, снилось Антонине. Лицо ее было ангельски спокойно. Краешки губ чему-то улыбались. Сладостный покой продлился недолго. В сновидения ворвался пронзительный треск колокольчика. Звонили так, словно дом объят пламенем и последних жильцов пытаются спасти от неминуемой поджарки. Антонина приняла было трезвон за праздничные фанфары и стала кланяться, не покидая сна. Но тут чем-то тяжелым жахнули в сцену и принялись разносить в мелкие щепки.

Антонина подскочила на кровати. Нет, не приснилось. Действительно стучат. На часах жуткая рань. Кому это взбрело в голову устроить тревогу? Она посмотрела на спину, занимавшую полкровати. Сердечный друг безмятежно сопел под одеялом и даже не пошевелился. Придется ей, слабой женщине, принимать удар на себя.

Запахнувшись тонким халатиком, Антонина прошлепала босыми ногами к двери и откинула цепочку. В проеме показалось испуганное лицо молодого офицера в серой шинели и мерлушковой шапке.

– Прошу простить за беспокойство… – тяжело дыша, словно после забега, проговорил офицер. – Могу ли… ох… видеть… господина коллежского советника?

Спросонья Антонина не поняла, какого коллежского, да еще советника, у нее ищут. Не надо ей советников, лучше помогите карьерой и деньгами.

– Господин Лебедев… У вас ли… Извините… Могу ли… Срочно требуется…

Офицера смущал чрезвычайно легкий наряд дамы, от которого он старался держать глаза подальше. Оценив воспитанность, Антонина откинула цепочку и предложила войти в прихожую. Ротмистр, а именно такой чин носил нарочный, чуть шею не вывернул, стараясь не смотреть на обнаженную спину. Вернее, на ту часть спины, что волнующе изгибалась под волнами прозрачной материи. Даже не проснувшись, настоящая актриса не упустит шанс испробовать на зрителях все формы своего обаяния. Вернее сказать – округлости. Зрителю представление доставило удовольствие. За что наступила немедленная расплата.

В прихожей появился господин на две головы выше, запахивающий халат явно не по размеру. Настроение его не сулило ничего хорошего гостю. Вырванный из сна, он смотрел на ротмистра сквозь липкий прищур, словно примеривался, прибить сразу или подождать, что скажет. Ротмистр вытянулся по стойке «смирно» и козырнул.

– Извините, что в такой час. Приказ господина полковника – достать хоть из-под земли… Я уж в департаменте был, сказали: с вечера уехали. На Гороховую к вам отправился. Там сказали, что уж неделю как…

Аполлону Григорьевичу вовсе не понравилось, что его частная жизнь была изучена так детально. Не говоря о том, что он безобразно проспал, его отвратительно грубо разбудили, и вообще все было хуже некуда. Недоброе утро, однако. Нахмурившись тучей, он спросил:

– Ну?

Адъютант протянул конверт без подписи, криво заклеенный:

– Велено передать и ждать вас… Так я уж там в пролетке дожидаюсь… Но просили очень поторопиться… – Офицер подкинул ладонь к шапке и выскользнул в дверную щель.

От двери тянуло холодом. Не замечая морозного дуновения, Лебедев остался где стоял, разорвал конверт, беззаботно уронил на пол и развернул записку. Твердая рука полицеймейстера вывела несколько строчек.

Антонина неторопливо вела гребнем по спутанным волосам, когда из прихожей раздался звериный рык с такими отборными выражениями, каких актрисе не приходилось ни слышать от извозчиков, ни читать в пьесах Шекспира. Гребень застыл в локонах.

В спальню ворвался какой-то неизвестный мужчина, которого Антонина не видывала. Не было в нем шарма и обаяния, не было вежливости и даже вальяжности. Вместо милого и покорного существа между шкафом и креслом носился рычащий монстр, извергавший проклятия на чьи-то головы, кое-как попадавший в одежду и чуть не заехавший по лицу актрисы рукавом пиджака. От ужаса и удивления Антонина застыла на пуфике и только смотрела широко раскрытыми глазами.

А это чудовище не обращало на нее ни капли внимания! Не переставая сыпать мерзкими словечками, сумасшедший накинул на шею петлю галстука и выбежал в прихожую. Там он с грохотом что-то уронил, быть может, вешалку, добавил пригоршню проклятий и с хрустом что-то сломал.

Антонина вздрогнула от хлопка двери.

Ее оставили одну. Только топот удалившихся ног. Даже не простился, не поцеловал в щечку и не пожелал хорошего дня! И этому человеку она отдала все лучшее, что имела, то есть себя. Как она могла быть такой слепой? Ведь ему она совсем не нужна. Не нужно ее искусство. А цветы и улыбки – все обман. Он показал себя с истинной стороны. Тот еще Аполлон. Нет, это ему дорого обойдется. Просить на коленях будет о прощении. Еще надо подумать: простить или выгнать прочь. Таких, как он, сколько угодно. Невелика потеря. Любой готов ей служить. И чего выбрала этого ненормального? Разве усы… Но не в усах же счастье! И ведь даже в щечку не чмокнул, подлец!

Барышни не прощают, когда их предпочитают делам службы.

Особенно с утра пораньше.

* * *

Подобных выходок Аполлон Григорьевич не позволял себе со студенческих лет, когда швырнул в замшелого преподавателя горелкой Бунзена. Служба в полиции приучила к равнодушию. В крайнем случае – обратить глупости в шутку, и все. Но в это утро его буквально сорвало с катушек. Глупость была столь очевидна, а последствия столь печальны, что наработанный цинизм не совладал. И плотину, давно сдерживаемую, прорвало.

Чтобы не сорваться на безвинных людях, Лебедев ехал молча, крепко стиснув зубы. Он старался не думать, что же теперь делать. А про Антонину вовсе забыл. Вот ведь как. Несчастный ротмистр, устроившись на козлах, всей спиной ощущал, какая скала гнева нависает над ним, и боялся пошевелиться.

Полицейская пролетка на всем скаку повернула с Невского и замерла у гостиницы «Европейская». Адъютант спрыгнул так торопливо, словно ехал на гвозде, и, стараясь лишний раз не заглядывать в страшное лицо, указывал дорогу.

Поднялись на второй этаж. Тут, как водится, располагались только самые дорогие номера. Но постояльцев не было видно. Зато весь коридор был забит городовыми и чиновниками 1-го Казанского участка. Лебедеву беззвучно уступали дорогу и официально приветствовали. Он лишь молча кивал знакомым.

Вендорфа предупредили о появлении значительной особы. Полковник выбежал сам. Был он непривычно растерянный, какой-то взлохмаченный и словно неумытый. Как собачка, потерявшая хозяина.

– Уж так ждем вас… – пробормотал он.

– Я предупреждал? – вместо «здрасьте» проговорил отчетливым шепотом Лебедев.

– Аполлон Григорьевич…

– Нет, я вас пре-ду-пре-ждал?!!

– Ну хорошо, после, сейчас не до этих счетов…

– Ах, не до этих?!! Но я вас предупреждал?!!

Чиновники и городовые старательно отвернулись, чтобы не оскорбить начальство, которому доставалось на орехи.

– Господин Лебедев, прошу вас! Случай чудовищный! Это такая семья… Такое влияние имеют… Надо браться со всех сил.

Аполлон Григорьевич хотел бы высказать все, что думает о глухоте начальства вообще и кое-кого в частности, но вместо связной тирады из него вырвалось все то же «я вас предупреждал». В конце концов, этого было достаточно. Да и гроза Вендорфа уже достаточно освежила. Поставив на гостиничный ковер желтый чемоданчик, Лебедев нащупал в кармане жестянку, хрустнул леденцами и сказал:

– Хорошо, что теперь вам надо «браться»…

– Все что хотите! Кого укажете, вызовем, – опережая неизбежный вопрос, заторопился Вендорф. – Я уже и сыскную вызвал. Сам Вощинин приехать не мог, он в Москве, но дельного чиновника пришлют: Раковский, коллежский секретарь, слышали, наверно?

– И слышать не желаю. Что произошло?

– Может, пойдете, сами взглянете?

– Я и так знаю, что там увижу. Как нашли, когда?

– Господин Лесников! – крикнул Вендорф.

Из номера вышел господин среднего роста в мундире капитана с тщательно прилизанным пробором.

– Вот чиновник участка, ведет дело…

Лебедев молча воззрился на бывшего армейского, попавшего в полицию. При способностях и дельном уме пехотные офицеры в полицию не переводились. Или напился, или проворовался, или солдата избил до полусмерти. Начальство дело замяло, с условием перевода в полицию. Масса достоинств читалась на сонном лице.