Текст книги "Безжалостный Орфей"

Автор книги: Антон Чижъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Не сомневаюсь, – сказал Родион, шевельнув усами. – А теперь говорите, что произошло. Не думаю, что из-за такой ерунды, как угроза вашей жизни, приехали в такой час.

Лебедев открыл жестянку, потряс леденцами с шумом морской гальки, прихлопнул крышку и тихо сказал:

– Я ошибся. Вы были правы.

– Это я и так знаю. В чем именно?

– Она не могла написать эту, ну и ту записку тоже…

– Она – это кто? – спросил Родион.

– Искра, кто же еще.

– Чья любовница? В моем списке она не значится…

– Та, с кем Юнусов проводил последний вечер в «Неметти»! – раздраженно пояснил Аполлон Григорьевич. – Его убийца.

– Почему же не могла написать? Наверняка грамоте обучена.

– Потому что она… Потому что с ней… Короче говоря, Искра тут ни при чем.

– Тогда что же вас так беспокоит?

Лебедев сунул в карман коробку, ответившую звуком прибоя.

– Тревожно мне что-то. Не ошибся ли я во второй раз? – признался он.

Во взгляде великого криминалиста появилась непривычная тень жалостливого и провинившегося гимназиста. Что было не так уж весело. Если не сказать тревожно.

– Вы отправили Гривцова к ней? – медленно проговорил Родион.

– Не то чтобы отправил… Столько трудов, она вчера клюнула, сегодня у них первое свидание… Я же четко сказал: шампанское не пить, следить за собой… Вчера вот сидел в ближайшем трактире… Сегодня вроде бы нечего опасаться, тем более я четко приказал: в последний раз. – Хуже всего, что Лебедев мямлил и катал слова, как леденцы, и вдруг совсем размяк: – Это Николя меня уговорил… Я не хотел его отпускать, почти запретил… Ухо ему вылечил…

– В «Неметти»?

– Где же еще… – Аполлон Григорьевич тяжко вздохнул.

– Как же могли рискнуть жизнью мальчишки?!

– Я бы сам пошел, да там каждая собака меня знает… А тут надо было миллионщика сыграть… Ну и он…

– Понимаете, что послали его на верную смерть?!

– Ну, уж… тоже… Не надо так… Первое свидание, что она, дура, что ли…

Не слушая больше липких оправданий, Ванзаров кинулся в дежурную часть. Парочка городовых подремывала после дежурства. От громового раската они подскочили с лавок, не понимая, тыкали глазищами. Родион в другой раз гаркнул тревогу. Постовые очнулись и бросились в конюшню. Он побежал за ними, и торопил, когда запрягали, и выводил полицейскую пролетку. Лебедев молча терся поблизости.

Родион прыгнул первым и приказал нестись что есть мочи.

* * *

Вечер догорал. Уставший оркестр мучил последние такты, торопясь к финальной ноте и домой. Гости, что продолжили вечер в других заведениях, оставили залитые столы и забытые бокалы. Официанты ленились, ожидая, когда публика удалится, чтобы убрать разом. Даже папиросный дым устал, истончаясь в зыбкое марево. За столиками остались упорные. Которым некуда деться. Или возможности не рассчитали. Но и они досиживали по необходимости.

Из гардероба донесся шорох, словно волокли по сухому песку жесть. Официанты сбились стайкой напуганных птичек, ожидавших грозовую тучу. Загремели кованые подковы. Под шаркающий звук ножен в зал вошел юный господин с двумя городовыми. За ними поднималась сумрачная фигура с желтым чемоданчиком. Официанты старательно кивали знакомому лицу, но оно не удостоило их внимания.

Головы обернулись на вошедших. Меньше всего они походили на опоздавших гостей. Молодой человек в строгом пальто осматривал зал цепким придирчивым взглядом, от которого хотелось залезть под стол. Он не двигался и только водил головой, как лучом прожектора. Под лучом этим никто не смел шевельнуться. Дамы и недопитые бокалы замерли. Замерли и господа. Только инструменты не могли остановиться. Скрипки и медь надрывались отчаянно.

Оркестр выдохся. Зал притих. Было слышно, как за проемом скребется гардеробщик, а случайная капля сорвалась на тарелку. Все чего-то ждали.

– Их нет, – тихо сказал Ванзаров. – Что дальше?

Городовые переглядывались, не понимая, зачем их оторвали от сладкой усталости.

Лебедев поманил знакомого официанта. Тот подбежал с готовностью.

– Вчера и сегодня здесь новенький был, такой, в завитушках, молодой и щедрый…

– Так точно-с, были-с. Вон за тем столиком у эстрады изволили сидеть.

– И дама с ним в открытом платье?

Официант кивнул в знак того, что не оспорит, но более – ни слова. Сплетни – это мерзко и недостойно.

– Куда делись?

– Изволили столик опрокинуть, шампанского три бутылки заказать, одну на себя от радости вылили-с…

– Я спросил: куда они делись?

– Приказали извозчика и уехали-с… – Официант не знал, чему больше удивиться: наивности вопроса или мрачному тону, каким он был задан.

– Куда отправились, не сказали?

Это осталось совершенно неизвестно официанту.

Аполлон Григорьевич подошел близко и схватился за пуговицу ванзаровского пальто:

– Уехали, говорят…

– Я слышал, – ответил Родион, сдерживая голос.

– Он мальчик хороший, славный, умный, наш Николя… Я ему точные инструкции дал… Ни капли не пить…

– Выполнил в точности: бутыль на себя опрокинул.

– Это он в роль вошел. – Лебедев словно заискивал за непутевого сыночка перед директором гимназии. – Такой умный мальчик, находчивый, я в него верю…

– Представляете, что теперь делать?

Этого вопроса Лебедев старался избегать. Отменный ум и эрудиция ничего не могли противопоставить такому простому вопросу. А потому, поджав хвост, спрятались под лавку. Оставив своего хозяина в глухой растерянности. Он сам не знал, что теперь делать.

– Обойдется… Первое свидание… Что она может… Только наживку заглотнуть…

Звучало это настолько беспомощно, что Лебедев и сам не верил.

– Куда она могла повезти Гривцова?

И на это нечего было ответить. Лебедев осматривал закопченный потолок.

– То есть вы оставили Гривцова совершенно одного? – перевел это молчание Родион. – И филера не приставили, чтобы потихоньку присматривал за мальчишкой? Даже Курочкина не позвали на помощь?

Мысль была настолько проста и очевидна, что Аполлон Григорьевич потерял дар оправданий. Он был раздавлен собственным легкомыслием. Надо же было совершить такую ошибку на ровном месте! И это после стольких лет побед и свершений! Вина была столь нестерпима, а совершенная глупость столь очевидна, что от них некуда деться. Лебедев оказался прижатым к стене, от которой невозможно увильнуть. От безнадежности своего положения он стал медленно закипать. Щеки побагровели, кулаки сжались. Заметив перемену, городовые отодвинулись подальше.

Только Ванзаров не замечал, до чего довел друга. Он смотрел куда-то в пространство, словно забыл, где находится.

– Поселили Гривцова в дорогой гостинице? – вдруг спросил он.

С Лебедева словно сняли груз. Он выдохнул и почти наивно спросил:

– А как догадались?

Хоть было не место и не время, Родион сказал:

– Слишком тщательно умеете находить улики. Значит, так же тщательно их прячете. Какой юный наследник без своего номера в роскошном отеле. В «Европейской» она уже была. Что выбрали: «Франция» или «Англия»?

– «Франция», – признался Лебедев. – Почему решили, что юный наследник?

– Кого еще из Гривцова сделать? Не офицера же гвардии. Ваша заколка, часы и цепочка плюс какие-нибудь золотые шахты Маньчжурии. И готов наследник… Сколько шансов, что они поехали во «Францию»?

– Я не знаю, – признался Аполлон Григорьевич. – Не домой же к матушке наследник повезет… Такой хороший мальчик… Пятьдесят на пятьдесят…

– Больше, значительно больше…

Родион заспешил к выходу. Городовые с Лебедевым устремились за ним. Их провожали удивленные взгляды усталых гостей. И чего только полиции было надо? Вроде не облава на бланкеток. Воров здесь не бывает. Так чего приходили? Вошли как привидения, постояли, пошушукались и убежали. Далека еще от идеала наша полиция, да.

* * *

Лебедев приложился к створке. В номере было тихо. Но из-под щели пробивалась полоска света. Там кто-то был. Он прикоснулся к ручке, как к раскаленной кочерге, нежно и трепетно. Дверь от легчайшего нажима поддалась. Запереть забыли.

Родион одними глазами дал команду на изготовку. Городовые застыли пружиной.

– Что бы там ни было, дайте слово держать себя в руках, – прошептал он. – Нам нужен живой убийца.

Аполлон Григорьевич только моргнул, словно подписал дарственную на свою душу. И без дальнейших колебаний рванул створку.

Коля лежал на ковре, запрокинув голову. Руки, раскинутые широко, хотели обнять всех, кто переживал за него. Глаза закатились, тяжелый свист вырывался из раскрывшегося рта.

Барышня была рассержена. Она копалась в чемоданах и не находила того, что искала. Выкидывала рубашки и нижнее белье. Она была очень занята. И заметила слишком поздно. На нее летело что-то огромное, с искаженным лицом. Словно в тягучем сне, она увидела все ясно и медленно. Над тем, что было человеком, а не падающей колонной, висел огромный шар, налившийся красным. Шар несся высоко и почему-то опережал человека. Чем ближе он становился, тем яснее в нем проступали налитые костяшки и стиснутые промежутки пальцев. Грубые мужские волоски на фалангах. Кулак неумолимо приближался. Она ощутила вкус крови, что сейчас хлынет, и хруст навсегда поломанного носа. От неизбежного страха она закричала тонко и протяжно, как раненая птица, что рвется из силков.

– Не сметь! – разнесся чей-то голос, показавшийся раскатом грома.

Кулак падал на ее такое красивое и ухоженное личико, и сейчас от него останется жидкая каша. Он приближается. Ничто его не остановит. Искра зажмурилась. Она ощутила порыв ветра, что пронесся мимо лица, и услышала, как проломилась спинка кресла, отлетев в стену.

Кричала она искренне и отчаянно.

Сокрушив стул, Лебедев стоял, широко расставив ноги и дыша загнанным бизоном:

– Все равно убью, – прорычал он.

Не разжимать век. В темноте не так страшно. Последний воздух выходил из легких, надо вдохнуть. Она боялась пошевелиться. Как будто от этого зависело, останется лицо невредимым или нет.

– Подойдите сюда! – позвал все тот же голос.

Искра ощутила, как что-то большое, словно скала, отодвинулось. В закрытых веках посветлело. И она приоткрыла один глаз.

Стоя на коленях, Лебедев щупал пульс, заглядывал в зрачки и трогал лоб.

– По-моему, дрыхнет без задних ног, – сказал Родион.

Аполлон Григорьевич не мог поверить в такое чудо. Коля, испускавший последний вздох, всего лишь протяжно храпел. Был он и без чувств, и без памяти. Потому что спал глубоким сном юного организма, принявшего сверх всякой меры. Пиджак и рубашку разукрасили сырые пятна. От Коли пахло, как от извозчика после праздника. Но в остальном казался целым и здоровым.

– Вот негодник, – с неизмеримой лаской сказал Лебедев и бережно положил руку спящего мальчишки на ковер. – Даже не наблевал…

– У него отменный учитель, – сказал Родион. – Мальчик хороший. Послушный. В точности исполнил, что велели. Будет что вспомнить официантам.

Лебедев так обрадовался Коле в живом виде, что пропустил камешек мимо ушей. Живой – остальное не важно.

И она вполне оправилась. Села на ковер, обхватив колени, с интересом разглядывая чуть полноватого юношу, что спас ее от неминуемого кошмара. Искра расчехлила оружие, готовясь к главной битве. Это будет похуже летящего кулака. Звериным чутьем она поняла, что домашнего вида юнец куда опасней того, высоченного. Чему и улыбалась.

Родион подошел осмотреть разбросанные вещи. Подготовка проведена основательно. Даже кальсоны наследнику закупил. Полная достоверность.

– Не нашли золотых слитков или ассигнаций? Опять не повезло? – спросил он, приятно улыбаясь барышне. Такая женщина заслуживала тонкого обращения. Голые руки, обнимавшие юбку, горевшую зелеными искрами, казались нежными и хрупкими. Невинными и безгрешными. Как и должны быть у настоящей кобры.

– Не понимаю, о чем вы? – Она беззащитно похлопала ресницами.

– Наследник маньчжурских рудников оказался нищ.

– Ах, я не понимаю, что вы такое говорите, господин полицейский.

– Хорошо, что нам не надо представляться.

Подошел Лебедев, окатил барышню потухающей ненавистью и выставил на ладони бутылочку темного стекла:

– Все, попалась, – сказал он буднично. – Хлороформ у нее в ридикюле.

Искра сочла нужным похлопать ресницами. Вся такая невинная.

* * *

Улица отдалась зябкому сну. С крыш капало. Дул промозглый ветер, теплый и колючий. Под ногами хлюпало снежное месиво. Иван был счастлив. Провалы памяти, что пугали и отнимали силы, не возвращались. Терлецкий был ласков и даже похвалил за чистый вид. Самое главное – в душе Ивана наконец наступили мир и затишье. Он понял, что напрасно все дни, что помнил, и, наверно, еще больше те, что забыл, так мучил себя. Когда все так просто и естественно.

Теперь, когда он точно узнал, что должен делать, ему стало хорошо и даже радостно. Оказывается, так просто обрести покой в душе: принять решение, с которого нельзя свернуть. Казаров точно знал, что с этого решения свернуть нельзя. Он себе этого не позволит. И все останется в прошлом. Не будет гадкого магазина с мерзким, до самых печенок, запахом роз, которые он люто ненавидел. Не будет Терлецкого с его уроками и дисциплиной. Не будет страданий.

А что же будет?

А что будет, то и будет. Быть может, одно нескончаемое наслаждение. Или ничего не будет. Какая разница. Зачем об этом думать? Еще начнешь размышлять, перебирать, как раньше, того глядишь, духу не хватит. Теперь надо крепко за себя держаться. Осталось совсем немного.

От этих мыслей, от того, что он умеет быть сильным и спокойным, Казарову стало светло и спокойно. Он поднял воротник, засунул руки в карманы и побрел в сторону дома, где снимал угол.

Мимо пронеслась бешеная пролетка, кони били копытами с такой яростью, что брызги полетели ему в спину. Иван не обернулся и даже кулаком не погрозил. Какие это, в сущности, мелочи – брызги снега. Перед тем решением, что он принял, все казалось мелким и несущественным.

Он прикинул, что успеет поспать, наверное, часов пять. Теперь он не боялся засыпать. И утром снова в магазин. Обязательно нужно, чтобы внешне все оставалось как прежде. Чтобы никто не догадался. Особенно Терлецкий. Ивану казалось это особенно важным.

* * *

В полицейском участке она держалась раскованно. Скинула полушубок, выставив беззащитно-прекрасные плечи, закинула ногу на ногу. Из-под юбки высунул носик острый ботиночек. В подбородок уткнулся указательный пальчик, локоток вызывающе устроился на колене. Искра открыто и призывно рассматривала молодого чиновника. Вороненые усы ей всегда нравились. А в этом было еще что-то, что занимало. Хотелось забыть о профессии и познакомиться с ним поближе. Но, видно, не в этой жизни. Сзади пыхтело чудовище, что чудом не сломало ей нос. Этот господин был неинтересен. Таких она видывала. Городовые и вовсе отошли в смущении.

Искра не скрытничала. Назвала свою фамилию, отказалась от чести бланкетки и подтвердила, что проживает в столице на законных основаниях. Вела себя так, словно не она на допросе. А совсем наоборот.

– Почему меня задержали, господин Ванзаров? – спросила она томно. – Разве проводить вечер с мужчиной – преступление? Разве за любовь наказывают?

– Проводить – нет. Пытаться убить, отравив хлороформом, и обобрать – безусловно.

– Считаете меня воровкой? Посмотрите на меня. Одно платье стоит больше, чем все одежонки того бедного мальчика. Да, он мне понравился, угостил шампанским, повез к себе. Но на пороге силы его оставили. При чем тут я? Что я у него украла? Предъявите же.

Лебедев, ходивший как маятник, нагло засмеялся.

– Ишь какая! – добавил он и захрустел конфетами.

Его не удостоили и взглядом. Искра подалась к Родиону:

– Разве не видите, что совершили ошибку и задержали невинного человека? – сказала она. – Но я готова простить. Я готова простить вам…

– Крайне признателен. – Родион слегка поклонился, хотя за канцелярским столом много не накланяешься, того гляди лоб расшибешь. – Вы задержаны по подозрению в убийстве.

– Да, я убивала, – сказала она с наигранным вызовом. – Я убивала мужские сердца. Многих покинула с разбитыми и печальными. Но исключительно с живыми сердцами.

– Вы подозреваетесь в убийстве барышень: Ольги Кербель, Марии Саблиной и Зинаиды Лукиной, – буднично, как чиновник, отчитал Родион. – С чем и будете задержаны до выяснения всех обстоятельств или дачи признательных показаний. Желаете сделать признательное показание?

Искра убрала пальчик и прислонилась к спинке стула. Что-то не понравилась ей игра, совсем не про то зашел разговор. Не зря опасалась молодого.

– Что за чушь, – ответила она уверенно. – Знать не знаю никаких барышень. Меня интересуют мужчины, а не какие-то облезлые курицы.

– Факты говорят обратное.

– Какие факты! – Искра впервые повысила голос. – Нет у вас ничего.

Родион подвинул склянку темного стекла:

– Этот хлороформ был обнаружен в вашей сумочке. При помощи него привели в бессознательное состояние чиновника полиции Гривцова, который выполнял особо секретное поручение… Прошу не перебивать… С помощью этого же хлороформа вами были отравлены все названные барышни. Результаты экспертизы это подтверждают, все верно, Аполлон Григорьевич?

– Как в аптеке, – ответил Лебедев сквозь леденцы.

Женщина в змеиной коже сразу поняла, что на шее затягивается петля. Крепко и основательно. Юнец оказался куда хуже, чем хотелось. Просто змей какой-то.

– Не травила я никаких девиц, – сказала она. – Да и вашего клоуна тронуть не успела. На руках еле дотащила. И хлороформ не нужен.

– Это будете рассказывать присяжным, – пообещал Родион так сухо, словно был бездушным чинушей. – Наше дело маленькое: найти факты, записать в дело, снять показания. Убийца найден, а там пусть прокурор разбирается. Можете облегчить участь исповедью и признанием. Три убийства – тяжкое преступление. Но наказание может выйти не столь суровым. Десять лет каторги редкий мужик вынесет. А вы… Ну, да мое дело маленькое.

– Что за дичь! – Искра вскочила, но лапа криминалиста впечатала ее в стул. – Отпустите! Вы мне плечо сломаете! Я не понимаю, про каких барышень тут говорят!

– Не понимаете? Что вы делали утром 1 февраля?

– Не помню… Спала.

– А утром 5 февраля? Или шестого? Тоже – спали?

От хищной красотки не осталось и перышка. Растерянная, напуганная женщина закуталась в накидку. Теперь ей было по-настоящему страшно.

– Объясните, что надо от меня?

– Нам нужна правда, госпожа Завадская, – сказал Родион. – Чтобы сомнений не осталось, хочу пояснить кое-что. Мы найдем на каждый день по свидетелю, который покажет: именно вы заходили первого числа в отель «Эрмитаж», пятого – в меблированные комнаты «Дворянское гнездо», а шестого оказались в гостинице «Центральная». И каждый покажет уверенно на вас. Закончит дело этот пузырек. Итого – за трех барышень десять лет.

– Я ничего этого не делала.

– Но я могу вам помочь…

Родион ждал.

Искра старалась соображать и взвешивать, но страх мешал, путая мысли.

– Что вы хотите? – тихо сказала она, сдавшись на милость симпатичного мужчины.

– Так и быть, сниму с вас подозрения в убийстве барышень. Но за это даете признательное показание в убийстве князя Юнусова. Всего лишь одна жертва и три года каторги. Обмен стоит того.

– Я не убивала его, зачем мне это!

– Вам была нужна его чековая книжка. Но дело не выгорело. Утром князя Юнусова нашли мертвым в номере «Европейской». Хотя он прикрывал вас мужским плащом, прислуга заметила и сможет опознать. Наверняка.

– Не убивала я его! – в отчаянии воскликнула Искра. – Налила немного хлороформа в платок, заставила его нюхать аромат моих духов, но и только. Он уснул на диване, я еще на бок его положила, чтобы не задохнулся от рвоты.

– Такая забота. Но если не вы убили Юнусова, почему на следующий день опять пошли в «Неметти»? Вы были уверены, что князь мертв и не сможет вас изобличить.

– Да не стал бы он позориться! – Искра дернула подбородком, словно ей досталось кулаком. – Ну, хорошо, это был риск, мой риск! Это был вынужденный шаг. Денег почти не осталось, и я решилась еще раз попробовать в «Неметти». И тут как раз этот… Я его сразу раскусила, «наследника». Думала, сынок купеческий развлекается. Все равно при деньгах…

– Готовы изложить это в собственных показаниях?

– А чтоб тебя… Зухер [10]10
  Сыщик на воровском жаргоне.


[Закрыть]несчастный! Давай бумагу…

Маскарад кончился. Блестки пали. Искра открыла личико. И хоть было оно сильно не в духе, но зато настоящее: сильная, умная и решительная воровка. Только удача не подфартила. Всякое бывает в карьере легендарных воров. Искра наверняка далеко пойдет. С такими данными – успех обеспечен. Если не нарвется на нож. Воровской мир конкурентов-одиночек не жалует. Везде должен быть свой порядок. Пока же она водила пером, часто макая в чернильницу и сопя.

Чтобы не спугнуть, Родион отошел в сторону.

– Только что ее из петли вынули, – тихо сказал Лебедев.

Ванзаров кивнул.

– Жалко стало красотку?

– Это чувство ни при чем. Она не убивала Юнусова.

– Ах, вот как… А кто же?

– Потом объясню, там все просто, шептаться неудобно…

Признание было готово. Искра накинула полушубок, как побежденный, но не сдавшийся полководец накидывает шинель перед пленом. Она подмигнула красавчику, что провел ее:

– Эх, жаль, что так встретились, была бы моя воля…

– Раз так мудро поступили, что описали, как было дело, прошу вернуть перстень, золотые часы и брильянтовую заколку, что одолжили у наследника золотых рудников. Не хочется обыскивать даму. Вернуть можете вот этому господину…

Искра усмехнулась, поставила ножку на стол чиновника, медленно и высоко подняла юбку, так что показалась аппетитная часть ножки в черных кружевах, дернула потайной мешок и швырнула в руки Лебедеву.

– Для хороших людей ничего не жалко, – сказала она и зевнула.

– Крайне признателен. Портсигар и перстень князя Юнусова, полагаю, найдем в вашей квартире. Не могли вы вчера их заложить.

Ему ответили загадочной улыбкой.

– Позвольте дружеский вопрос?

– Дружеский? Ну, давай, умник…

– Где делали прическу?

Искра блеснула глазами не хуже кобры:

– Чтоб я кого-то к своей голове подпустила? Да не в жисть… Только сама. Своими, вот этими умелыми ручками. Все, веди в камеру. Спать хочу.

Она отправилась, покачивая бедрами. Городовой покорно шел следом и не мог оторваться от плавных движений, как завороженный. Из коридора, что вел в тюремную часть, донеслось:

 
Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные…
 

Лебедев хмыкнул:

– Вот ведь язва. Но вы ловко ее. И Гривцов все же молодец, пошел на героическую смерть. Я один сплоховал. Эх, вот она, старость. Глупею. Теперь на вас вся надежда.

– Не подлизывайтесь, – сказал Родион, устало разваливаясь на стуле. – Колю спасли не ваши инструкции, а его дурь. Что бывает только в России. Шампанское свернуло ему мозги, Искре пришлось о нем заботиться. Невероятно, но факт. Да и рисковал он вашими драгоценностями.

– Значит, все-таки она не убивала Юнусова?

– Конечно, нет. Обчистила карманы и безымянный палец. За что и задержана.

– Думаете, барышень не трогала?

– Ее специальность – богатые и глупые мужчины. Отличная приманка. Отличное тело. Отличный экземпляр. Зачем такие способности тратить на девиц? Нелогично.

– Верно. Хотя про записку я и сам догадался: не могла она… Кто ее подкинул, не знаете?

– Скоро узнаем…

Лебедев решительно взялся за чемоданчик:

– Раз виноват кругом… Поехали к вам, в «Европейскую», там этот новомодный бар еще открыт. Зальем вину. – И метким плевком отправил леденцы на пол участка.

Выбора Родиону не оставили.

* * *

Официант вертел полотенцем в бокале, чтобы не заснуть. Хоть теперь его гордо именовали «бармен», лучше не стало. Уж полночь близится, а бармена все нет-нет, да и дернут по какой-то ерунде. То им водки, то опять водки, то еще водки. Хоть бы кто заказал коктейль. Не понимают господа, что водку в трактире пить положено. А здесь – наслаждаться симфонией ароматов в одном бокале. Так ведь нет же! Что за народ у нас, честное слово. Никакой европейской чувственности. Третью рюмку уже засадил, и снова мало. Кивнув господину за стойкой, официант подал новую на серебряном блюдце и демонстративно отвернулся.

Аполлон Григорьевич метким броском осушил рюмку. Он не мог опьянеть. Легкий, расслабляющий дурман, который так был нужен, потерялся в закоулках трудного вечера. Голова его была слишком ясной, и в ней вертелись свежие картинки.

– Я на каторгу не соглашался! – вдруг сказал он, отправил коробку монпансье в кадку с пальмой, вынул заветную сигарку, жадно раскурил, от души затянулся и выпустил густой дым. Бармен схватился за нос, словно пострадал в уличной драке, и бросил на произвол судьбы и бар, и стойку. С него было достаточно.

– А-а-ах, родимая… Как же я по тебе соскучился… Вот она, сила, не то что эти сопли разноцветные жевать.

Ванзаров ощутил знакомый дух во всей его неописуемой гадости, но возражать было нельзя. Такой уж вечер выдался.

– С Гривцовым все нормально? – спросил он.

– Что с ним будет! Организм молодой, крепкий. К утру проспится. Доставили его на руках городового Самсонова, как на перине, да. Передали из рук в руки матери, как павшего греческого воина – на щите. На Самсонова орать бесполезно, ему все едино. А вот я искренне рад, что не попался под горячую руку его матушки. Не люблю женских истерик по всяким пустякам. Наделал Николя дел. Отличился, нечего сказать.

В ответ на пронзающий взгляд Аполлон Григорьевич поправился:

– Ну, все мы хороши…

– Не мы, а вы, – поправил Родион. – Мало того, что пыль мне в глаза пускали, так не увидели очевидных фактов. Точнее – не захотели их видеть. Сделали вид, что ослепли на один глаз. Это же очевидно: три убийства барышень не имеют никакого отношения к Юнусову. И хлороформ тут ни при чем. Как и госпожа Завадская.

– Как же поняли, что у князя юного случилось?

– Это так просто и очевидно, что сейчас нет сил объяснять.

– Искру тоже отпустите?

– Оформим мелкую кражу. Получит свои три месяца. Что еще с ней делать? Такую лихую барышню исправлять – бесполезно, пугать – глупо. Вы мне лучше скажите… – Родион посмотрел сквозь полную рюмку на буфет. Разноцветные этикетки пузырились в линзе. – Часто встречали, чтобы использовали сразу два способа убийства: отравление и повешение?

Лебедев втянул струю дыма и выпустил краешком губы:

– Думал об этом… В тех делах, что проходили через мои руки, такого не было. И по статистике ничего похожего не припомню. Отдельные отравления хлороформом – сколько угодно. Про повешение и говорить нечего. Чаще всего убийство так скрывают.

– Тогда зачем их вешали?

– Это только пристав Бублик знает.

– Как же он считает?

– Говорит: для красоты. – Лебедев подмигнул: дескать, не теряйте бдительности, не зря этому учил. Сигара наконец добралась до проглоченных стопок, стало легко и свободно.

Ванзаров покрутил мысль вместе с рюмкой.

– Как рабочая гипотеза подходит. Только ей не хватает какой-то важной детали. Попробуем найти. В снимках не заметили ничего странного?

– Аппетитные, хоть и мертвые барышни. – Аполлон Григорьевич зычно икнул. – На любой вкус: хошь – блондинка, хошь – брюнетка. А любишь рыженьких – ни в чем себе не отказывай.

– Тупик, – согласился Родион. – Вернемся назад. Как совершить два преступления над одним телом?

– Намекаете, что их… – Лебедев развел пальцы знаком «V».

– По-моему, очевидно.

– Один держал, другой хлороформом заливал. Вдвоем и тело вешать легче…

– Не только. Не забывайте, что за барышнями следили. Одному – крайне утомительно.

– Фигаро здесь, Фигаро там, да!

– Как вы сказали?

– Это не я сказал, это Россини… [11]11
  Как ни жаль, но Аполлон путается в классической опере.


[Закрыть]Что вы так взволновались? Прямо стойку сделали. Ух! Усищи торчат! Жуть прямо. Хорошо, что барышни не видят, так бы и попадали у ваших ног.

– Нет, вы тут ни при чем… – ответил Родион. – К Монфлери давно ходите?

– Достаточно, чтобы стать драгоценным клиентом.

– Не знаете, что за драма случилась в его семье?

– Что за драма? – переспросил Лебедев.

– Это я вас спрашиваю. Давно, лет двадцать назад. Может быть, помните дело?

Аполлон Григорьевич отвесил поклон до самой стойки, пепел сигары освежил мраморную доску:

– Благодарю, дорогой друг. Понимаю, что меня в старики зачислили, и не перечу тому. Но чтобы так… Двадцать лет назад еще реформа не случилась, я еще гимназию не окончил! Тут еще старик Путилин вовсю хозяйничал. А он: «Помните дело»? Нет, не помню! И вообще знать не желаю, раз вы такой грубиян. Сидите как сыч, а я один за вас должен отдуваться, то есть отпиваться…

К буфету вернулся несчастный официант. Закрывая нос надушенным платочком, он гордо нес свою муку.

– Эй, половой… – ласково позвал Лебедев.

– Я бармен! – гордо ответили ему.

– Не важно… Водки, мэн… бар… Тыр-пыр…

Несчастный официант полез за свежей рюмкой.

– Так что вы там про Фигаро? – напомнил размякший и вконец подобревший Аполлон.

– Фигаро тут ни при чем…

– Жаль. А хотите ради вас арию спою?! Мне не жалко! Для поднятия духа!

– В другой раз, – ответил Родион.

– Арию не хотите? Ладно… Я вот ради вас опять курить начал, так что мне теперь кое-куда… Но это: т-сссс, большая тайна, вход воспрещен, ну и пусть себе катится со своими конфетками… Так о чем я? Ах… да… Я ради вас – на все готов. А вы, Ванзаров, жулик и шулер. Так и не сказали, где пропадали на том свете и зачем. Нет, ну вот скажите?

– Придет время – обязательно расскажу. За вами, Аполлон Григорьевич, должок.

Лебедев опрокинул рюмку, как вздохнул, и затянулся сигарой, тлевшей у пальцев:

– Долги надо отдавать. Долг – дело чести. Что я задолжал?

– Завтра проверьте, кто из ваших друзей жаловался на страхи любовниц. А на сегодня желаю вам спокойной ночи…

Родион спрыгнул с барного стула, на котором было высоко и неудобно, и твердо отправился спать. Лебедев посмотрел ему вслед, закинул в себя оставленную другом рюмку, широким жестом расплатился и, к великому облегчению бармена, отправился вон.

Шагая по темным улицам и махая бессонным городовым, он напевал бравурный мотивчик, приговаривая:

– Жулик, да… Но какой умница…

* * *

Каждое утро начиналось одинаково. Из накрахмаленных салфеток вынимались щипцы и щипчики, ножницы и ноженки, пинцеты, щеточки и расчески. Даже бритва в кожаном чехле хранилась ночью в свежей материи. Чтобы пылинка не смела прикоснуться. Семен Иванович относился к инструменту с трепетом влюбленного. Он холил металл до зеркального блеска, а каждый зубчик расчески протирал ваткой, смоченной в спирте. В щетках, коими разглаживались волосы перед завивкой, даже великий криминалист не обнаружил бы чужого волоска. Каждая мелочь в салоне гордилась чистотой и пребывала в строгом порядке. Флаконы с духами и баночки с пудрами стояли строгими, навсегда определенными рядами, а рабочие ножницы на кожаном фартуке были выложены по линейке.

Семен Иванович довел совершенство до такой степени, что салон превратился в хрустальную игрушку, хрупкую и нежную. И сам он был сродни фарфоровой статуэтке. Седина в отточенных усиках и чистенькие морщинки казались изыском самого мастера, какой по первому желанию исправит и вновь станет молодым да чернявым. Привычка угождать клиентам отложила несмываемую печать доброжелательности. Мягкое, всегда улыбчивое выражение не сходило с его лица. Он никогда не совершал резких поступков, сильно не смеялся и бурно не возмущался, не кричал и не рыдал, воспитал в себе ровный и гладкий характер, как фарфор. Что нравилось всем. Его хотелось погладить, как симпатичную куклу. Некоторые барышни, не избежав соблазна, тыкали его пальчиком и даже щипали за локоток. Семен Иванович относился к любым проделкам с неизбежной мягкостью и только щурился в приятной улыбке.