Текст книги "Безжалостный Орфей"

Автор книги: Антон Чижъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Бывало… Так ведь я тут стою, а та парадная уж сама собой…

– После того как тело вынесли, закрывали квартиру вы.

– А кому же еще?

– Укажите барышню, которой подарили подобранный букет.

Медников не знал, что и подумать. Ведь аккуратно вынес, и пристав не заметил. Откуда же этот, усатый, прознал? И что теперь за это будет? Узнает домовладелец – погонят ведь в шею и спасибо за беспорочную службу не скажут. Вот попал-то на ровном месте! И чего сунулся? Прямо как наваждение: рука сама к такой красоте потянулась. Вот теперь отольется ему…

– Не стоит беспокоиться, мы никому не скажем, – доверительно обещал Родион. – Ваша дама сердца тут ни при чем. Нам надо осмотреть букет. И оставим ее в покое.

Горестно вздохнув, швейцар назвал адрес. И показал направление: тут сразу, за поворотом Бассейной. Второй подвал от угла.

Через два шага Лебедев догнал Ванзарова. Все-таки шаги у него куда значительней.

– Каким образом? – спросил он.

– Немного колдовства, не иначе…

– Сейчас узнаете силу моего колдовства…

– Аполлон Григорьевич, все же очевидно. Вы описывали огромный красивый букет. Швейцар закрывает квартиру, видит цветы. Что он думает? Наверняка: все равно погибнут. Следующая мысль: отчего бы не сделать роскошный подарок даме сердца. Все очевидно.

– Откуда узнали про его барышню?

– Здоровый сильный мужчина, видный и усатый, на пальце нет обручального кольца. Какой из этого вывод?

– М-да, очевидно… – сказал Аполлон Григорьевич, невольно посмотрев на свой безымянный.

Они шли быстро.

В некотором отдалении следовала жутко таинственная тень.

* * *

С раннего утра Анфиса стояла у корыта. Как назло, свалилось столько работы, что и спину не разогнуть. Дородная деваха, приехавшая из Костромской губернии, могла трудиться от зари и до зари, усталости не чуя. Но и она нынче упарилась. Гора постельного белья стояла нетронутой, а ей накидали три сетки с мужскими сорочками, сетку с дамским бельем и еще скатертей штук пять. И все надо к завтрашнему. Хоть ночь работай. И никому дела нет, как она устала, от корыта головы не поднять.

Жалуясь на судьбу, Анфиса драила наволочку об стиральную доску. Как вдруг из жаркого пара выступили две фигуры. Анфиса стряхнула мыльные руки и приняла грозный вид. Если еще навалят стирки – ни за что не возьмет. Ни за какие деньги. Как бы ни просили. Присмотревшись, она приметила чемоданчик кожаный и пустые руки в перчатках. Никаких мешков с грязным бельем.

Господа выглядели солидно, одеты чисто. Забавно, что разного роста.

Тот, что пониже, улыбнулся всеми усами и сказал:

– Слышали, вам, Анфиса, дружок ваш из «Гнезда» редкий подарочек преподнес.

Голос у молодого, как определила Анфиса, был приятный, как медовый. Так и заползал в женскую душу.

– Так мы с приятелем поспорили: сколько в нем цветочков – двадцать или тридцать?

Анфиса даже улыбнулась: экими глупостями господа балуются. Что ж, ей не жалко. Такую красоту Мишка притащил, все товарки обзавидовались. А где взял, не ее дело. Анфиса с гордым видом указала на подарок, что пристроила в большое ведро.

– Ба! Дак здесь не меньше полусотни! – восхитился молодой.

А то как же! Мишка дрянь не подарит. Даже если и украл.

– А позвольте узнать, где бумажечки от букета? – спросил Родион.

– На что вам? – спросила Анфиса.

– Только одним глазком взглянем и назад отдадим. Очень любопытно!

Молодой господин был столь мил и чуток глуповат, что Анфиса сжалилась. Обтерев руки о фартук, залезла на верхнюю полку и достала бережно сложенную бумажку. Но из рук драгоценность не выпустила. Мало ли что.

Девушку понять можно: такая прелесть. По белому полю шли золотые волны, разделенные хитро сплетенным вензелем, в котором буковка «R» змейкой оплетала «S», а между ними завивался «&».

– Цветочная лавка довольно известная.

– Еще как! – буркнул Лебедев. – Пойдемте, а то как в бане. Упарился уже.

И господа растаяли в облаках пара. Так что Анфисе почудилось, будто их и не было вовсе. Зато коварная тень не отставала от них и на улице.

* * *

Юличка проснулась в самом скверном расположении духа. Сны беспокойные, бок покалывал, во рту от вчерашнего вина остался неприятный осадок. Но куда сильнее беспокоили разговоры о каком-то типе, что убивает невинных барышень. Она никак не могла отделаться от чувства, будто теперь и до нее доберутся. И хоть Онговорил, что страхи неуместны, главное – не открывать никому чужому, Юличка всю ночь проворочалась от беспокойных мыслей.

Ее жизнь только что обрела такие замечательные качества, о каких она и мечтать не могла. Юличка наслаждалась отличной квартирой, шкафом, полным новых, нарядных платьев, дорогими украшениями и духами. Всего этого она так жадно хотела, и вот получила полной пригоршней.

Неужели найдется кто-то, кто отнимет у нее все это вместе с жизнью?

Она ведь никому зла не делала. Она милая, добрая и приветливая. Кто может поднять руку на такую очаровательную барышню? Это каким надо быть злодеем. Это даже помыслить невозможно. Надо совсем не иметь сердца, чтобы желать убить ее, всю такую прекрасную.

Да и как это мерзко – убивать. Онговорил, что барышень вешали. И откуда только узнал? Юличка невольно притронулась к горлу. Фу, как гадко! Она стала трясти пальцами, будто налипла грязь. Мамаша всегда говорила: не показывай на себе, плохая примета. Юличка в приметы не особо верила, но живо вообразила, как будет болтаться и голые ноги торчат. Мерзость!

В той, прошлой жизни, что навсегда закончилась, она имела дело с разной грязью и кровью и не боялась ничего. Но это все касалось других людей, не ее. Когда же она представила себя в петле, и как потом будут вынимать ее холодную, окоченевшую, и как пьяный доктор будет вскрывать на железном столе… О нет! Все эти картины, которые она много раз видела, теперь показались особенно ужасными. Потому что угрожали приятному уюту жизни.

Соскочив с кровати, Юличка накинула прозрачный пеньюар и решила, что ни за что не позволит себя убить. Будет драться изо всех сил, еще пожалеют, что на нее покусились. Онтоже хорош – напугал, и в кусты. Нет чтобы предложить поехать с ней в Ниццу или Париж пораньше, пока злодея не поймают. Все они, мужчины…

Размышления были прерваны звонком. Казавшимся резким и настойчивым. Словно колокольчик из бронзового стал чугунным.

Юличка поежилась, как от озноба. Кто бы это мог быть? Онне может, слишком рано. Кто же это? Звонок повторился.

На цыпочках она подошла к двери и спросила:

– Кто там?

– Откройте, барышня, вам посылка.

* * *

Цветочный магазин «Ремпен и сыновья» знаменит не только на всю Большую Морскую улицу. Вся столица знает, что здесь самые свежие цветы из загородных оранжерей, самые умелые составители букетов и самые заоблачные цены. Зато букет «от Ремпена» говорил девушке о самых серьезных намерениях. Просто так не будешь деньги выбрасывать, если намерения несерьезные. Впрочем, знаменитые букеты дарились не только будущим невестам. Их принимали любовницы, а также жены, сестры и дочки, бабушки и тетушки, просто супруги влиятельных чиновников. Букет «от Ремпена» значил куда больше слов. Это был символ исключительного отношения. Куда уж тут мелочиться.

С недавних пор Аполлон Григорьевич и сам заказывал здесь «растения», как он ласково называл вязанки исключительных роз. А потому счел за лучшее держаться за спиной Ванзарова, чуть-чуть скрывая лицо. Мало ли, какие вопросы вдруг вылезут по глупости: «Что-то вы нас забыли?» или: «Вам как обычно-с – тридцать алых?» Ну и тому подобное. Красней потом как роза.

Приказчик Терлецкий умел поддержать честь постоянных клиентов. Лебедева встретил ровно такой кивок, как и совершенно незнакомое лицо с воронеными усами.

– Чем могу служить, господа? – спросил он так доверительно, словно гостям здесь позволялось требовать, что угодно, хоть «взвесте-ка нам фунт ананасов», хоть «налейте водки!».

Угадав мечту приказчика исполнить любой каприз, молодое усатое лицо спросило:

– Вечером четвертого февраля был сделан заказ: доставить букет утром пятого.

– У нас постоянно заказы, всех не упомнишь, – ответил приказчик.

– Букет очень большой, на пятьдесят роз плюс оформление. Доставка в меблированные комнаты «Дворянское гнездо». Угол Литейного и Бассейной улицы.

Лицо Терлецкого хранило маску приятного равнодушия.

– Возможно. Так что вам угодно?

– Мне угодно, чтобы вы назвали заказчика этого букета, – сказал Родион, улыбаясь приятнейшим образом. – Он ваш постоянный и ценный заказчик, скорее всего, отпускаете ему в кредит. Меня интересует его фамилия, и только.

– Это невозможно, – в ответ улыбнулся Терлецкий. – Мы не раскрываем имен своих клиентов. Наша репутация превыше всего.

Стало приятно, что о нем так заботятся. Лебедев перестал отворачиваться и глядеть в воротник пальто. Но Ванзаров был иного мнения.

– Вынужден просить нарушить ваше правило, – сказал он. – От вашей репутации не убудет. Об этом никто не узнает.

– Невозможно, – последовал спокойный ответ.

– В таком случае ваш хозяин получит официальную повестку явиться для дачи объяснений в сыскную полицию. Вдруг там, совершенно случайно, окажутся репортеры, которых такая новость порадует: Ремпена на допрос вызвали.

– Так что же вы сразу не сказали, что из полиции!

Терлецкий стал сама любезность, хотя куда уж больше.

– Этот заказ был сделан господином Основиным, – заявил он, глядя ласково и нежно. – Наш постоянный заказчик.

– Неужто Иван Васильевич? – не удержался Лебедев.

Приказчик целомудренно прикрыл глаза.

– Ваш добрый знакомый? – шепнул Родион. – Кто таков?

– Да какой там добрый, так, здороваемся при встрече. Статский советник, служит в Министерстве просвещения. Инспектирует столичные гимназии и прочее…

– Инспектор дарит роскошные букеты? Неплохо, как видно, дела в народном просвещении пошли.

Лебедев только плечами пожал. Человек умеет жить, что поделать, не всем так везет на государственной службе. Некоторые из крови и трупов не вылазят.

– Что-нибудь еще? – спросил Терлецкий, изо всех сил стараясь не слушать чужой разговор.

– Где найти посыльного, что букет доставил?

Как ни хотелось приказчику показывать темные пятна на светлой репутации фирмы, но с полицией не поспоришь. Ванзарова проводили в кладовку и указали на молодого человека, свернувшегося калачиком. Он спал прямо в пальто, сдвинув на глаза помятую шляпу. И сам был помят до неприличия.

– Мы его совсем увольнять собираемся, – словно оправдываясь, сказал Терлецкий.

– Пьет?

– В том-то и дело, что нет. Совсем обезумел. Скажу по секрету: как тот букет доставил, так и пропал до вечера. Думали – не вернется. Но вчера под утро явился – в образцовом виде. Отправил с заказом. Отнес и пропал на полдня. Потом явился, взял срочный заказ – и не дождались. Сегодня утром чуть свет приходит, наглаженный, чистый. Я ему доставку выдал. Приказал туда и сразу назад. Так он часа четыре где-то шатался и явился в таком виде. Давно надо было выгнать. Жалко дурака. Но если такое поведение повторится, жалость не остановит.

Приказчик ожидал от сыскной полиции вердикта: правильно поступил или как.

– Всегда он… – начал Ванзаров. – Как звать?

– Казаров, Иван. Отчество не знаем…

– Всегда Казаров был такой странный?

– Как вам сказать… – Терлецкий замялся. – Раньше только жалованье на цветы тратил. Хозяин запретил. Думали, приторговывает. Так ведь нет! И все молчком.

– Подождите в салоне… – попросил Родион и, как только Терлецкий вышел, громко сказал: – Казаров, проснитесь!

Иван вздрогнул, приподнял шляпу и, слепо моргая, уставился на незнакомую фигуру, видневшуюся черным силуэтом.

– Чего вам? – пробормотал он.

– Чего так барышни повешенной испугался?

Казаров вжался в мешки, на которых спал:

– Кто вы? Что вам надо? Оставьте меня…

Для посыльного юноша разговаривал слишком правильным и чистым языком.

– Я не причиню вам зла, – сказал Родион. – Если нужно – помогу. Расскажите, что вы видели.

– Ничего не помню… Забыть все… Весь ужас… Пожалуйста, оставьте меня…

Обделав кое-какие делишки с Терлецким, пока никто не видел, Аполлон Григорьевич заглянул в кладовку:

– Это что за цветок завядший?

Юноша вскочил и закричал:

– Оставьте меня! Не прикасайтесь! Это жестоко! – Он кинулся в проем и выбежал из магазина.

– Экие нежные посыльные стали… – сказал Лебедев, отправляя леденец на зуб. – Что это с ним?

– Что-то нервное, – ответил Родион. – Букет успели заказать? Все в порядке? Значит, делать в цветочном царстве больше нечего.

Лебедев сделал вид, что не расслышал, но про себя подумал: это что же такое творится? На спине у него глаза, что ли, выросли? Прямо глаз да глаз теперь нужен за Родионом.

Выйдя на Большую Морскую, Ванзаров, недолго думая, крикнул ближайшему фонарю:

– Николя, выходите! Хватит в филеров играть.

От столба отделилась загадочная тень и, красная от волнения, уставилась на Ванзарова. Коля глядел с робким обожанием, но слова выдавить не мог. Как на первом свидании.

– Рад, что хоть вы не сомневаетесь в моей живости, то есть что живой я… – сказал Родион, натягивая перчатки. – К вам поручение, Гривцов. Отправляетесь в 1-й Казанский, изучаете дело и разузнаете, где жертва провела вчера вечер. Если пристав станет мешать, валите на меня. Марш вперед!

Холодом встречи с кумиром Коля был сражен до глубины рыцарского сердца. После слез, горестей и переживаний получить официальный привет. И ни слова утешения! Быть может, в чем-то провинился? Неужели на него обиделись за то, что немного филерил? Он так обрадовался, что и не знал, как подойти. Как все это жестоко, честное слово.

Не разобравшись в причинах, Коля твердо понял, что «особые поручения» с него благополучно слетели и он вернулся к почетному чину «мальчика на побегушках». А потому пробурчал: «Слушаюсь!» и побежал выполнять.

– Мне что прикажете? – спросил Лебедев, помахивая чемоданчиком. – Не изволите, ваше благородие, за чем-нибудь сбегать? А то я мигом.

– Вас я очень попрошу все-таки проверить, чем был отравлен Юнусов.

– А вот не хочу! – радостно сообщил Аполлон Григорьевич.

Родион несколько удивился:

– Это почему же?

– Я вас насквозь вижу! Меня выставите, а сами вот сейчас Основина разыскивать отправитесь, справки наводить и прочее. Это время займет, хлопоты. А я могу в два счета его добыть. Потому что в лицо знаю. И министерство тут под боком. И как раз обеденный час заканчивается. Какой из этого логический вывод?

– Вы кого угодно уговорите, – сказал Ванзаров, подталкивая в нагрудный карман криминалиста квитанцию от букета. – Без вас как… Как без вас, Аполлон Григорьевич!

* * *

Она прислушалась. За дверью было тихо. Кругом соседи, дворник во дворе шатается, день ясный, а вот захотят убить, и пикнуть не успеешь. Придушат, зарежут, повесят. И никто не поможет. Так страшно, что хоть полицию в окно кричи.

А может, ушли?

Юличка приложила ушко к замочной скважине. С лестницы тянуло сквозняком. Ушко застыло. Она старалась дышать тише, но сердце колотилось так, что весь дом, наверное, слышал.

– Откроете, что ли? Чего за дверью стоять, – сказал мужской голос, показавшийся Юличке коварным и страшным.

– Что вам надо? – чуть слышно сказала она.

– Так это вам надо. Посылка вам.

– Оставьте у порога… Я потом возьму.

– Невозможно. Ваша подпись требуется, что доставка произведена.

– Я не одета… Уходите.

– Эх, чтоб… Ладно, подожду, одевайтесь. Только побыстрее.

– Уходите! – вдруг вскрикнула Юличка, и сама не ожидала, что выйдет так жалостливо и трусливо. – Немедленно уходите! Я полицию засвищу…

– Вот тебе раз! Зачем полиция? Посылка вам…

– Уходите! Уходите! Уходите! – повторяла она, как заклинание.

– Барышня, не дурите. Откройте, мне только подпись…

От вяжущего страха сил не осталось. Еще немного, и упадет прямо здесь, у порога. И этот за дверью не уходит. И помощи ждать неоткуда. И жизнь ее теперь кончилась окончательно.

Юличка вцепилась холодными пальцами в пеньюар, раздирая хрупкую материю, и закричала отчаянно, словно отгоняя безнадежный ужас, что поглотил ее. Она кричала, пока хватало дыхания. Откуда-то взялось новое. Она кричала без остановки.

Захлопали двери, послышались голоса соседей.

– Да вот, барышня дурит… Ей посылка, а она страсти изображает, – сказал страшный голос.

Крик оборвался. Она тяжело дышала и не могла вдохнуть содранным горлом.

Кто-то спросил:

– Может, ей дурно?

– От такого визга точно дурно будет, – сказал все тот же голос.

Трясущимися пальцами Юличка скинула цепочку и повернула замок.

Соседи в тревоге заглядывали к ней. Перед ними стоял невысокий паренек в форме почтальона с коробкой, зашитой в рогожу. Он протянул бандероль (как видно, матушка прислала):

– Распишитесь вот тут и кричите на здоровье.

Юличка заметила, что мужчины с интересом разглядывают легкий наряд. Она запахнулась, чиркнула карандашом, вырвала из рук коробку и захлопнула дверь, забыв дать почтальону на чай. Какой стыд! И так глупо выглядеть перед соседями. Вот до чего доводят необоснованные страхи. Все эта нервозность женская.

* * *

Министерство народного просвещения смыкалось с Министерством внутренних дел. Так что воочию можно убедиться, как забота о народном образовании перетекала в надзор за порядком. А то ведь чем больше народ знает, тем больше хочет, шалит и вообще ведет себя как ему вздумается. Совсем в темноте народ держать тоже не полагается, дураков у нас и во власти достаточно, зачем же дураками управлять. Во всем надо сохранять баланс: немного поучили – немного приструнили. И наоборот. Того глядишь, лет через сто выберемся к светлому будущему.

Господа, что неусыпно пеклись о народном знании и его послушании, как раз оторвались от борщей и котлет. Неторопливыми кучками они возвращались на свои места, чтоб, значит, с утроенной обедом силой «пектись» и «не пущать».

В толпе одинаковых пальто с золотыми веточками на отворотах Лебедев приметил знакомого, замахал и приложил все усилия, чтобы господин соизволил вынырнуть из потока чиновников. Он тепло поздоровался с ним за руку.

Статскому советнику не было еще и сорока, но лысина красила гладкое от морщин чело. Строгое и в то же время справедливое выражение лица говорило, что хозяин его привык инспектировать и наблюдать всеобщее послушание. Другими достоинствами лицо не отличалось и было столько же обычным, сколько и расплывчатым. Не поймать характер. Ростом Иван Васильевич не вышел выше Ванзарова, но должность его приподнимала чуток над землей, так что грудь выпирала воздушным шариком.

Лебедев представил доброго знакомого из сыскной, намекнув, что у него есть несколько вопросов. Сам же предусмотрительно отступил в сторонку.

Иван Васильевич придирчиво, как он осматривал гимназии, осмотрел Родиона и остался доволен.

– Очень хорошо, молодой человек, что отдали себя государственной службе. Похвально, – сказал он, источая запах обеда. – Так что вас интересует?

– Ваша любовница, – сказал Родион.

Из шарика выпустили воздух. Иван Васильевич пригнулся, словно над ним пролетела палка, вздрогнул и трусливо оглянулся по сторонам.

– Я не понимаю… Что… Как… Это не ко мне… Каким образом… – залепетал он.

– Мы расследуем смерть госпожи Саблиной. Необходимо кое-что выяснить. У вас.

– Господа, но не здесь же… Не сейчас… Нас могут услышать… Тише, прошу вас…

– Желаете вызов повесткой в участок или здесь и сейчас поговорим? – ласково спросил Родион.

Аполлон Григорьевич старательно делал вид, что тут ни при чем и вообще занят разглядыванием бюста Ломоносова, что воткнули посреди клумбы.

Основин поник и смирился.

– Что вы хотели знать? – тихо спросил он.

– Откуда узнали о смерти Саблиной?

– Весь день было какое-то странное чувство, что случилась беда… Сам не знаю.

– Решили поехать и проверить. Но из пролетки не вышли, а послали уличного мальчишку узнать, – сказал Родион так уверенно, словно был там.

– Ничего не скроешь, – вздохнул Иван Васильевич. – Так вы же все знаете…

– Почему сами не пошли?

– Боязно стало. Тем более час неурочный, могли заметить. Там еще швейцар торчал.

– Иными словами, барышню Саблину посещали рано утром, в одно и то же время?

– У меня ведь служба… А так скажешь, что инспекция назначена, и свободен…

– Посещения регулярные: понедельник, среда, пятница.

– Я бы сказал: вторник, четверг, суббота…

– Воскресенье посвящали семье. Умно, – похвалил Ванзаров. – Кому был известен этот распорядок?

– Да что вы! – Иван Васильевич даже встрепенулся. – Уж я так следил, чтобы ни одна душа не вынюхала… У меня же семья, положение…

– Ваша супруга была в курсе этойинтрижки?

Основин натянул фуражку поглубже:

– Избави бог!

– Она у вас женщина крупная, с характером, может и скалкой прибить.

– Откуда знаете? – в тревоге спросил инспектор гимназий, оплот нравственности.

– Это очевидно, – объяснили ему. – Когда и где вы познакомились?

– С супругой?!

– С Марией Саблиной. Ваш семейный роман следствие мало интересует.

– С год назад… – Основин будто уплывал в воспоминаниях. – От скуки пошел на какой-то концерт классический, и вдруг вижу… Она. Неописуемая, волшебная, чудесная… Я смотрю на нее, она на меня смотрит, и ничего сказать не можем… Просто волшебство какое-то… Она была так прекрасна, какой бывает женщина только в мечтах…

Родион покосился на Лебедева, спрашивая одними глазами: «Неужто так хороша?» Аполлон Григорьевич, конечно, подслушивал. В ответ сделал мимический знак: «Да ничего особенного, самая обыкновенная деваха, смазливая». Ну не так конкретно, но общий смысл Ванзаров уловил.

– Любили Саблину искренне и глубоко, – сказал он.

– Это не любовь… У меня словно кусок из моего страдающего сердца вырвали… Огромное, тихое, несравненное счастье… Ничего теперь не хочу…

– Мария любила развлечения?

– Машенька любила музыку… Хотела стать пианисткой, а стала учительницей музыки.

– Часто появлялись с ней в увеселительных заведениях?

– Очень редко… Понимаете, мне так тяжело! Я ведь даже выговориться ни с кем не могу. Зачем она так со мной поступила? За что? Зачем разрушила наше счастье этим безумным поступком? Как могла убить себя? Что за трагедия…

– Не было никаких предпосылок? Не хотели ее бросить?

– О чем вы! Накануне Маша была весела, смеялась, шутила, обсуждала, как мы поедем…

– Договаривайте, здесь все свои.

– Честно говоря… – Иван Васильевич запнулся, чтобы вытереть глаза. – Не мог я ее все время взаперти держать… Обманул я вас, вечером пятого обещал отвезти Машу на загородный концерт, там знакомых моих точно не будет. Она обрадовалась, платье купила. И вот чувствую, что творится что-то дурное, весь день сам не свой… Потом увидел окна темные… Ну, дальше вы знаете.

– Спасибо за откровенность, – сказал Родион.

– Да что там… Прямо напасть какая-то…

– Иван Васильевич, сейчас прошу ответить совершенно искренне…

– Конечно, конечно… Я готов.

– У кого еще из ваших знакомых такая напасть случилась? У кого любовница руки на себя наложила?

Основин посмотрел на Лебедева, словно ища поддержки. Но знакомый его усердно не понимал намеки. Даже не замечал. Опять его интересовал мраморный Ломоносов. И с чего вдруг такая любовь к скульптуре?

– Так ведь у Петра Афоновича… Тоже… Несчастье…

– Это полковник Милягин, что ли? – сболтнул Лебедев, но развить тему ему не дали.

– Что слышали о смерти госпожи Лукиной? – спросил Родион.

– Я не знаю, кто это… – Иван Васильевич шмыгнул носом… – Ах, вы про… Нет, у нас не принято посвящать знакомых в имена… подруг.

– Только господина Милягина постигло несчастье?

– К сожалению, нет… С неделю тому у Пигварского тоже… произошло…

– У Леонида Самойловича? – опять влез Лебедев. – Вот уж не знал.

– Он не стал широко об этом оповещать…

– А кто была… дама этого Пигварского – учительница?

– Кажется, актриса или певичка, какая разница… Господа, прошу простить, но время вышло… Меня уже хватились… Если больше не могу быть вам полезен…

Иван Васильевич отвесил сдержанный поклон и торопливо ушел под крыло народного просвещения. Оставив своего приятеля в крайнем смущении.

– Какие, однако, странные у вас друзья, – сказал Родион.

– Не друзья они мне! – ответил Лебедев. – Вы мне друг, а эти… Так, приятели, видимся то там, то сям, иногда выпиваем, болтаем на всякие пустые темы.

– Не знали, что у них есть любовницы?

– Конечно, знал! Кто же это скрывать станет. Но я понятия не имел, что убили именно их любовниц.

– Допускаю, – согласился Ванзаров. – Обычная бытовая слепота. Не видим, что происходит под носом, не слышим, не замечаем. Сколько у вас любвеобильных друзей?

– Десятка два наберется, я популярная личность, – сказал Аполлон Григорьевич, принимаясь за конфетки. – Вот и Пигварский молчал как рыба. При мне, во всяком случае.

– Широкая перспектива для убийств открывается. Кто таков ваш друг Пигварский?

– Не друг он мне. Служащий городской думы, что-то такое по канализации или по ассенизации, не помню.

– Что ж, похвально. Чем ближе к дерьму, тем сытнее должность.

– Да, да… – в задумчивости проговорил Лебедев и вдруг пробормотал: – Да что же я!.. Ах я, старый, тупой болван! Ах я, набитый чурбан! Ах я, пристав отставной! Ах я…

Войдя в раж, Аполлон Григорьевич крыл себя такими оборотами, что повторить их ни одна строчка не возьмется.

Ванзаров вежливо не спорил, ожидая, чем кончится. Порыв кончился так же внезапно, как вспыхнул.

– Поехали, сейчас выясним, что за актриска с собой покончила… – заторопился Лебедев. – Пошевеливайтесь, чего застыли!.. Ничего без меня сделать не можете!

Он яростно свистнул извозчика, мирно дремавшего под министерским порогом.

Родион покорно уселся в пролетку.

* * *

Все получалось как по взмаху волшебной палочки. Пристав Бризенгоф беззвучно выдал дело и даже столик для работы. Никто Колю не трогал, не донимал дурацкими вопросами и не требовал доказать, «по какому праву». Словно над ним незримо витала тень Ванзарова, отпугивавшая злые силы.

Выяснив, кого надо искать, юный чиновник отправился в «Европейскую». И здесь удача была к нему благосклонна. Коля еще с утра запасся у матушки рублишками, и теперь они были очень кстати. Не надеясь на свое знание психологии народа, он начинал разговор, как опытный человек. То есть подкладывал в ладошку рублик, обещая тихим голосом другой в случае важных сведений.

И о чудо, сведения посыпались как из рога изобилия.

Швейцар указал, что молодой князь приехал поутру и оставил за собой номер. А потом уже вернулся за полночь, с кем-то, кто укрывался плащом. Швейцару было ясно, что это маскарад, но щедрые чаевые (догадался Коля) помогли «другу» войти без помех. Когда выходил «друг» и как он выглядел без плаща, страж ворот не знал. Может, и видел выходившую даму, да сколько их за ночь и утро было. Всех не упомнишь. Колю отправили к половому.

Половой Митенька (да что же они все на одно лицо!), ловко приняв мзду, стал словоохотлив не в меру. Подтвердил, когда князь первый раз вошел в номер и с кем вошел. А вот когда из номера выходили – не знает. Он, конечно же, спросил у его светлости, не желает ли чего, вина, шампанского или каких прочих съедобных развлечений, но ему отказали.

Коля спросил, а не слышал, о чем разговор вел Юнусов с «другом». Конечно же, Митенька слышал, на то и половой, чтобы все знать. Говорили, как чудно провели время и как завтра непременно туда же поедут. Митенька был так остер на ухо, что запомнил название места, где князю с «другом» было так хорошо. Сведения были столь полны и откровенны, что не требовалось даже обращаться к коридорному Походилко. А ведь он не прочь был помочь полиции практически бескорыстно. Но – не судьба. Коля уже сбегал по лестнице.

Не прошло и пары часов, как юный Гривцов нашел все, что мудрые чиновники 1-го Казанского так и не смогли установить. В самом деле, трудно это, не вылезая из участка.

Окрыленный удачей и легкой победой, Николя отправился исследовать место, где князь был счастлив и, самое главное, жив. Убедив себя, что за такое самовольство Ванзаров точно не осудит. Все же логично и по делу.

* * *

Роль Антонине не давалась. Слова никак не лезли в голову, и это ничтожество – режиссер Засурский придирается по пустякам. Строит из себя великого творца, а посмотреть – ноль и бездарь. Всех достоинств, что пьет с владельцем театра и актрис молоденьких ему подсовывает. А еще эти прихвостни смотрят с издевкой, как ей плохо, радуются чуть не в глаза, потом будут обсуждать по углам и кулисам. О, какой гнилой кошмар этот театр!

Она старалась понять, что же от нее требует это ничтожество, беспомощно улыбалась, согласно кивала и повторяла снова. Снова режиссер был недоволен, и она в глубине знала, что откровенно фальшивит, хотя куда уж более фальшивой истории, чем трагедия при испанском дворе. Взялись ставить Кальдерона, а превратили в балаган. И кому нужна эта безумная пьеска «Жизнь есть сон». Провал гарантирован, надо отказываться.

И хоть про Кальдерона Антонина узнала неделю назад, когда ее назначили на роль, но уже считала, что в этом театре это ничтожество эту классику поставить не сможет. Она не забыла, как была счастлива, что ей, певичке куплетов, вдруг поручили серьезную роль. И не просто роль, а в стихах, да еще и молодого принца. Как это волшебно – сыграть мужчину. Волшебство кончилось. Громоздкие стихи не желают влезать в ее мозги. Она совершенно не понимает, как играть.

Антонина была на грани истерики. Другой половиной актерской души, не занятой ролью (актерские души, как известно науке, имеют два лица), выстраивала месть тому, кто был причиной ее провала. Кто испортил ей настроение с самого утра. Ох, как она на нем отыграется. Цветочками не отделается. Пусть только появится, узнает всю силу слабой женской натуры!

Ничтожество, устав бороться с бездарной актриской, объявил перерыв и, схватившись за голову, выскочил за кулисы. Антонина осталась на сцене, чтобы бороться с подступающими слезами. И вдруг, как это бывает в театре и сказках, в первом ряду пустого зала она приметила фигуру, которую невозможно проглядеть. Фигура кралась к авансцене. За ней следовал молодой человек средней упитанности с роскошными усами. Их Антона отметила особо. Между тем ее личный враг и будущая жертва, мерзко улыбаясь, делал знаки, чтобы душенька спустилась в зал. Антонина вздернула брови, не понимая, что от нее хочет этот совершенно посторонний мужчина. Как только его пропустили в зал?

Актерская шайка, заметив гостей и соблюдая приличия, вспорхнула и отправилась за ничтожеством, как видно, перемывать косточки несчастной Антонине. А этот незнакомый ей господин нагло подзывал к себе.

– Что вам угодно? – спросила она строго, а эхо разнесло ее слова по пустому залу.

– Антонина Павловна, помните меня? Я Лебедев, из Департамента полиции, – сказал Аполлон Григорьевич. Он, конечно, обрадовался, что его умница так ловко и с ходу подыграла. Но было в ее игре что-то уж больно натуральное. Даже слишком правдивое. Как будто… Блеснула догадка: он вспомнил бурное пробуждение и все понял. Предстоит парочка не самых легких дней. Что не стерпишь от горячей любви.