Текст книги "Безжалостный Орфей"

Автор книги: Антон Чижъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Кто-то из добрых прохожих предложил помощь, она только отмахнулась. Сердобольная дама спросила, не крикнуть ли городового, чтобы тот поймал извозчика, и отвезти домой. Как ни странно, поминание городового помогло. Из упрямства, помноженного на страх, Екатерина Семеновна оттолкнулась от стены, поблагодарила, заявив, что ей лучше. И даже сделала несколько показательных шагов. Но тут сердце, до сих пор громко стучавшее в груди, принялось колошматить в ушах, так что дама слегка оглохла. Звуки улицы слились в однообразный гам, она испугалась, что сейчас упадет в обморок. Этого категорически нельзя было допустить.

Больно прикусив губу, Екатерина Семеновна глубоко вздохнула, постояла, будто осматривая проспект, и заставила себя двинуться. Если сейчас не закончить начатое, в другой раз точно не пойдет. И никто не сможет убедить в обратном. Сейчас или никогда. Только бы не задохнуться. В прохладный, ветреный день было так жарко, что ее лицо казалось цвета вареной моркови, так что каждый прохожий в удивлении оборачивался. А быть может, никто и не смотрел в ее сторону, просто расшалившиеся нервы.

Отвлекая себя мыслями, она шаг за шагом приближалась к намеченной цели.

Показались парадные двери. Как ни тяжко было Екатерине Семеновне, но сильный характер помог не изменить привычкам. Природная способность подмечать в людях и окружающих странности и несуразности, над которыми она потом долго потешалась, указала, что рядом со швейцаром стоят двое городовых. Совершив не одну прогулку мимо этих дверей, Екатерина Семеновна прекрасно знала, что ближайший пост находится далеко впереди, на углу Невского. А что ему тут делать? Да еще и напарника подозвал. К чему бы тут постовым объявиться?

Разрешить эту загадку она не успела. Оба городовых как по команде обратили на нее свои взоры. Настала минута, от которой зависело все. Или неторопливо пойдет дальше и потом весь остаток жизни будет проклинать себя за трусость, или… Или идти до конца. Времени для размышлений не осталось. Дама в меховой накидке, поколебавшись, все-таки повернула к дверям и взглянула на швейцара. Тот, увлеченный болтовней с постовыми, пропустил, что дама ожидает, когда ей откроют дверь. Городовой, заметив неловкость, подпихнул локтем. Швейцар очнулся, сорвал фуражку и бросился к двери. Городовые посторонилась.

Ее никто не подозревает. Никто не знает, что она собирается делать! А ведь минуту назад казалось, что вся улица пальцем на нее показывает. Все это пустые страхи. С таким величавым видом никто и подумать не смеет, на что она решилась. И никогда не узнают. Маленькая победа вернула силы. И хоть сердечко не желало умерить бешеный бег, Екатерина Семеновна ощутила куда больше уверенности и даже капельку отваги. Как у прыгуна в бездну. Надо только сделать шаг, а там будь что будет.

Не без труда одолев мраморную лестницу, дама оказалась на третьем этаже. Эта часть гостиницы была ей знакома. Она точно знала, куда направляться. И опять удача улыбнулась ей. Обычно кто-то попадается на пути, постояльцы или половые. Но сейчас, когда особенно было нужно, она была совершенно одна.

Екатерина Семеновна приободрила себя армейской командой и повернула в левый коридор. Дверь, в которую ей предстоит постучать, находится за первым поворотом. Осталось совсем немного, чтобы кончить дело. Она ощупала сумочку: массивная склянка темного стекла с притертой крышкой была на месте. Чтобы ее достать, надо щелкнуть замочком. Крышка хоть и плотно сидит, но выходит легко. Дернуть – и готово. Сколько раз дома проверяла. Но это дома. Предстоит проделать весь фокус тут, где могут оказаться посторонние глаза.

Шаги заглушал пушистый ковер. Она проваливалась в мягкий ворс, как в песок. Екатерина Семеновна обогнула поворот и сразу поняла, что происходит нечто странное. К углу прислонился какой-то мальчишка в захудалом пальто. Он недобрым, каким-то полицейским взглядом окинул солидную даму буквально с ног до головы, как снимают портрет или раздевают, и отвернулся. Но и такую дерзость она спустила. Все ее внимание было приковано к группе людей у заветной двери, распахнутой настежь. Ничем особым они не отличались от обычных посетителей. Но почему рядом с ними стоит городовой? И что тут делает господин в мундире пехотного подполковника? В отличие от многих женщин Екатерина Семеновна отличала чины и даже рода войск. Наметанным взглядом она определила, что офицер давно распрощался с армией. Что он делает среди штатских?

В глубинах комнаты что-то ярко вспыхнуло, словно взорвался фейерверк. И эта вспышка осветила правду. Ну конечно: переведен в полицию, с сохранением чина и разрешением носить армейский мундир. Пристав, не меньше.

И еще мальчишка этот наглый уставился сверлящим взглядом. Нельзя же оставаться на месте, начнут спрашивать, чего доброго, заглянут в сумочку. А этого нельзя допустить. Надо спасаться. Повернуть назад – значит вызвать подозрения. Остается идти вперед. И тут Екатерина Семеновна поняла, что дальше этой двери коридор не исследовала. Она толком не знает, есть ли там поворот и сможет ли уйти. А если там тупик, что тогда? Тогда остается последний выход. Попытать счастья и сделать вид, что стучишься в номер. Может, ей опять повезет и дверь не откроют. Изобразить сожаление и уйти.

На нее поглядывали господа у двери. Удача, как видно, в этот день играла на ее стороне. Пробежали санитары с носилками, все внимание досталось им.

Екатерина Семеновна на негнущихся ногах двинулась вперед. Проходя мимо номера, невольно обернулась. Что поделать, женское любопытство сильнее страха. Внутри было полно мужчин, спина пристава загораживала обзор, но она успела заметить, как что-то белое кладут на носилки. Остальное подсказало воображение. Теперь Екатерина Семеновна думала только об одном: есть ли в конце коридора спасительный поворот или придется выручаться хитростью. Она шла, не понимая, есть впереди угол или кажется. Как вдруг, прямо из стены, так ей показалось, возник половой, на ходу поклонился и побежал дальше. Впереди была свобода.

Завернув за угол, Екатерина Семеновна прижалась к стене отдышаться. Она слушала, как оттуда, от страшной двери доносились громкие голоса, которые требовали нести ровней, пристав отдавал невнятные указания. Но все это ее не касалось. Она счастливо выпорхнула из западни, готовой вот-вот захлопнуться. Склянка в сумочке перестала казаться гирей.

Екатерина Семеновна нашла зеркало, как нарочно вделанное в стену, оправила шляпку и, никем не замеченная, покинула гостиницу «Центральная». Выйдя на свежий воздух, она вполне овладела собой. После пережитых страхов ей срочно надо подкрепить силы чашкой горячего шоколада.

Простая и ясная мысль испортила настроение. Екатерина Семеновна вдруг подумала: что же это получается? И еще: кто же это успел? А затем: да каким же образом? Ответов у нее решительно не нашлось.

* * *

Такого поворота событий Коля никак не ожидал. Это он сообразил, сложил в уме, высчитал и сделал правильный вывод. Это он вызвал Аполлона Григорьевича. И что в благодарность? Мало того, что приказали не высовываться, с этой неприятностью он как-то справился. Встречаться лишний раз с господином Бранденбургом удовольствие не самое приятное. Но ведь ему ничего не объяснили! И выслушать не пожелали! Лебедев на ходу буркнул, что встретятся позже, и был таков. Даже не счел нужным узнать важнейший факт, который его коллега добыл практически в бою с домовладельцем. Вот благодарность за все усилия!

Коля еще верил в справедливость жизни и потому переживал мелкие неурядицы искренне и глубоко. Он так обиделся, что решил вообще бросить расследование. Но тут же ему стало стыдно за данное слово. А быть может, и память о Ванзарове, которым он себя мерил, не позволила отступить. Он счел за лучшее, не дожидаясь протоколов, разнюхать сам. Очень уж не хотелось идти на поклон к приставу, терпеть насмешки и колкости.

Помня общение с хозяином «Дворянского гнезда», Гривцов счел за лучшее не беспокоить владельца гостиницы понапрасну. Коридорные и половые – то, что надо. Коля искренне верил, что природная простота и обаяние позволяют ему общаться с народом по душам. Что поделать, кто из нас не ошибался в юности.

Умело затаившись от пристава и чиновников, покидавших место преступления, Гривцов остался полновластным хозяином гостиницы. А потому, недолго думая, остановил первого попавшегося полового. Как бывает с новичками в карты – сорвал банк.

Митенька, как представился половой, оказался не только обаятельным и разговорчивым, но и крайне осведомленным. Барышню из 37-го нумера знал «что свои пять пальцев». Зиночка, как фамильярно ее назвал, была простая и мила, никогда не чуралась прислуги. Говорила, что сама из простых, выучилась на учительницу и теперь зарабатывает честно хлеб. Митенька уверял, что она не жалела чаевых и всегда благодарила: хоть за самовар, хоть за почищенные ботиночки. В общем, в глазах прислуги была идеальной постоялицей.

Набравшись суровости настоящего сыщика, Коля спросил:

– Откуда у нее средства оплачивать такой номер?

Митенька искренно смутился:

– Таких вопросов, господин хороший, мы не задаем-с.

– Она занималась проституцией? – взлетев к вершинам строгости, спросил Николя и слегка покраснел.

– И думать нечего! У нас с этим строго. Чуть бы заметили, так сразу на порог указали. И не посмотрели бы, что платит аккуратно. Сразу бы за порог, – повторил Митенька, как видно, сильно переживая за моральную чистоту жильцов.

– А кто к этой… как ее… ну, жертве…

– Лукиной, – вовремя подсказали забывчивой полиции.

– Да, именно, Лукиной, кто к ней постоянно приходил? Были постоянные посетители?

Вопрос привел Митеньку в замешательство.

– Так ведь у нас, изволите видеть – гостиница, отель некоторым образом, и не из последних в столице. Не «Европейская» или «Париж» какие-нибудь, конечно, но марку держим-с. Отели затем и надобны, чтобы в гости ходить.

Очевидно, половой не располагал точными сведениями о гостях Зинаиды.

– А, позвольте! – вдруг оживился он. – Так ведь на самом деле приметил!

– Кто он? – сдерживая волнение, спросил Коля.

– Не он, а она. Барыня такая степенная. Высокая и в плечах крепкая. Одевается в меха, собой очень строгая, как генеральша, ей богу.

– И что она?

– Один раз спросила, где, значит, Зиночка проживают. А потом на глаза попадалась. Вот и сегодня была.

– Она? Когда?! – чуть не выкрикнул Коля.

– Так вот, с четверть часа как, может, с ней и разминулись…

Не надо было копаться в глубинах памяти, чтобы вспомнить даму, которая как-то странно, словно в болезни, шла по коридору. Она сразу чем-то не понравилась и вызвала подозрения. Надо было ее арестовать и допросить. Быть может, уже давала бы признательное показание. Но ничего, еще попадется. Коля ее хорошенько запомнил.

– Она сегодня один раз приходила? – спросил он.

– Не могу знать. Видел ее, как доложил-с.

– Кто утром к Лукиной приходил?

– Так ведь посыльный из цветочной лавки с букетом, как заведено: с утра пораньше.

– Часто цветы доставлялись?

– Частенько.

– Больше никого?

– Портниха. Она и шум подняла. А так более никого… Может, и был кто, конечно. Хозяйство большое, все время бегаешь как угорелый.

– Кто, думаете, мог убить Лукину?

У Митеньки стали округляться глаза. Коля понял, что сболтнул лишнее. По официальной версии, барышня совершила самоубийство. Он быстро поправился и повторил вопрос.

– Такое горе, – печально сказал Митенька. – Не знаем, что и подумать. Хорошая была барышня, добрая и простая. Зачем в петлю полезла? Всегда веселая была. Несчастная любовь, не иначе.

– Может, рассказывала, в каких домах уроки давала?

– Нет, об этом меж нами разговоров не было.

– А знакомые, подруги?

– Так ведь Танечка Мамрина, – обрадовался Митенька. – Конечно! Они же вместе уроки давали. Зиночка по словесности, а Танечка по математике. Большие подруги.

– Не знаете, как найти эту Мамрину?

– Чего там знать, вон газетку откройте… – Митенька указал на свежий выпуск «Петербургского листка». – Они-с объявления печатали. Наверняка найдете.

Коля налетел голодным соколом. Схватив газету, от усердия чуть не разорвал ее пополам. Рубрика объявлений была на месте. Стоило пробежать по ровным квадратикам, которые предлагали услуги модисток, кухарок и гувернанток, как он наткнулся на предложение частных уроков математики. Заинтересованных господ просили обращаться к Татьяне Мамриной на Караванную улицу. Вот оно! Крохотная зацепка, которую желал Лебедев, была у него в руках.

Коля с головой ушел в смакование первой победы и не замечал поначалу Митеньку, который выжидающе и ласково смотрел на юного полицейского. Но так проникновенно смотрел, что рука Гривцова сама собой полезла в карман за мятым рублем. Заначка на пирожные пала в жертву сыска.

– Премного благодарны-с, – сухо сказал Митенька, привыкший к благодарностям более существенным, и удалился с гордо поднятой головой.

А Коля подумал, что его опыта общения с народом явно не достаточно. Это каким же надо быть ловкачом, чтобы у полицейского при исполнении вытянуть чаевые. И за что? За помощь следствию!

Николя искренно позавидовал мастерству полового. Таким фокусам ему только учиться и учиться. Ну ничего, главное – улика найдена. Уж она-то стоит и рубля, и несъеденного пирожного.

* * *

Из потока пролеток, запрудивших Литейный проспект, вынырнула новенькая, с поднятым фартуком. Ничем особым она не отличалась. Извозчик, самый обыкновенный «ванька», поддергивал вожжи серой лошаденки, месившей копытами сырую грязь, и лениво протискивался к тротуару. На облучке, прямо над задними колесами, держались дорожные чемоданы, стянутые толстыми ремнями. Как видно, прямо с поезда прибыли в гостиницу.

Швейцар Михайлов интересовался гостем на предмет чаевых. Господин в дорогом пальто вылез из-под фартука и замер на подножке, будто осматриваясь. Михайлов заметил строгую выправку спины и особое выражение лица, в котором, как в зеркале, отражалась привычка командовать. Он уже взялся за козырек фуражки, чтобы с почтением встретить и заняться чемоданами, но господин, не посмотрев в его сторону, легким прыжком соскочил с пролетки и направился к витрине посудного магазина. Швейцар никогда не видел, чтоб мужчина так интересовался фарфором, чтобы с дороги бросить чемоданы и пялиться на чайнички да чашечки.

– Вишь оно как… – сказал Михайлов, указывая на оригинального субъекта.

Городовой, уставший от ожидания, нахмурился и заметил:

– Из Москвы, по всему видать, у них там все чудные. Одно слово: М аскв а.

Странный господин между тем настолько увлекся посудой, что не обращал внимания на воззвания извозчика, так и эдак пытавшегося привлечь к себе внимание. Он незаметно косился на городового, стараясь понять, о чем говорят.

Внезапно городовой подтянулся, а швейцар почтительно открыл дверь, пропуская двух господ в одинаковых черных пальто.

– Ерохин, свободен, – отдал команду один из них.

Городовой козырнул и с явным облегчением отправился куда подальше.

Господа наслаждались свежим, хоть и сырым воздухом. Другой только взглянул на швейцара, и этого хватило, чтобы Михайлов с почтением оставил их, скрывшись за дверями.

– Что об этом думаете, коллега? – спросил чиновник Ляликов, разглаживая перчатки.

– Все это женские нервы. Тонкие, как паутина, вот и рвутся по пустякам, – ответил чиновник Котурский. – Посудите сами: чего ей не хватало? Жила как сыр в масле. И наряды, и деньги, и жилье вполне блестящее. Такая хорошенькая. Надо было на себя руки наложить. А еще бывшая учительница. И смех и грех.

Господин сдвинулся к краю витрины и напряженно вслушивался.

– Сколько вышло бы такую куколку содержать, – сказал Ляликов и подмигнул. – Не меньше трехсот, а то и пяти сотен в месяц, как думаете? Вы бы себе позволили?

– Она, конечно, аппетитная булочка, только не стоит таких жертв, – ответил Котурский. – Любовница для статуса нужна, чтоб подчеркнуть возможности и авторитет. А нам, скромным чиновникам, чтобы развлечься, такие жертвы приносить не следует, не так ли, коллега?

Господа прекрасно поняли друг друга и обменялись ухмылками.

– Все-таки отчего в петлю полезла? – будто сам себя спросил Ляликов.

– Тысяча причин, и все глупейшие. Да вот, пожалуйста: благодетель ее бросить решил. Требовательна стала излишне или надоела. А может, нашел кого посимпатичней. Вот барышня и не снесла такой обиды. Раз – и в петлю с отчаяния.

– Как думаете, найдут его?

– Благодетеля? Да, следовало бы его расспросить. Раз уж в дело этотвлез, обязательно найдут.

– И чего бы нашей звездедо таких низов опускаться?

– От большого ума, – сказал Котурский и презрительно усмехнулся. – Ему ведь надо показать, мол, вот я каков: вы тут все копаетесь, а я явился, и раз – все раскрыто! Гений, одним словом.

– Все же больше надеюсь, что нашправильное распоряжение дал, – осторожно сказал Ляликов.

– И что самое важное: надежное. Прибудет ее благодетель, чтоб забрать подарочки драгоценные или другие вещички, тут ему и предложат пройти в участок. Пристав умеет силки расставить.

– Да, Адольф Александрович – светлая голова.

– Он еще этомуперехваленному нос утрет, вот увидите.

– Не сомневаюсь! – сказал Ляликов и вдруг добавил: – Тело-то к нам в участок приказано доставить. Чего вдруг?

Котурский не ответил, а слегка толкнул коллегу, указывая на странного господина, который старательно делал вид, что не подслушивает их разговор. Даже спиной повернулся.

– Эй, господин… Милейший… Я к вам обращаюсь… Да, да, к вам… – строго сказал Котурский. – Какой-то интерес к нам имеете? Чем-то можем помочь?

Господин изобразил непонимание, но, пойманный врасплох, не справился со смущением.

– Нет, что вы, господа, я так… Шел мимо, засмотрелся… – начал он и сбился.

– Вот и идите себе мимо… – настоятельно посоветовал Ляликов.

Хоть господин имел представительный вид, но не посмел ослушаться. Сдержанно поклонившись, чуть прикоснувшись к шляпе, как честь отдают, он резко повернулся и пошел на другую сторону проспекта, уворачиваясь от пролеток. Его «ванька» так и остался сидеть с открытым ртом.

Странный господин постарался смешаться с толпой. Убедившись, что полицейские потеряли к нему всякий интерес, остановился и принялся всматриваться в окна гостиницы. Он сразу определил нужные. Это было нетрудно. На третьем этаже – единственные, что распахнуты настежь. Шторы раздернуты, горит свет. В номере было заметно движение, как будто хозяйничали чужие и посторонние. Пробежала горничная, на ходу вытряхивая в окно какую-то белую тряпку. В воображении господина она предстала флагом капитуляции.

На той стороне проспекта остался «ванька», беспомощно озиравшийся в поисках пассажира. И все чемоданы. Господин возвращаться не стал. Словно забыв, куда ему надо, шарахнулся в одну сторону, потом резко повернул в другую и наконец, совладав с растерянностью, быстрым шагом отправился к Невскому. Шел он слишком быстро для обычного прохожего. Можно сказать: бежал без оглядки. На него порою оглядывались. Но взгляды посторонних он не замечал.

* * *

Иногда бывает, что из двух зол надо выбирать наихудшее. К такому выбору подталкивала ситуация. Аполлон Григорьевич очень спешил и получил результаты исследования впечатляюще быстро. Что с ними делать – предстояло решать не менее быстро. В глубине души он ценил и даже умилялся попыткам Коли стать великим сыщиком. Но иллюзии, питаемые вчера, окончательно рассеялись. Мальчика, конечно, обижать не стоит, пусть бегает в свое удовольствие. Но надеяться, что он раскроет эти убийства, – преступная наивность. Именно преступная. Нельзя тратить время и рисковать человеческими жизнями. Опасность более чем реальна. А раскрыть Гривцов может только глубины своей глупости. Не тот талант, конечно. Вот если бы Ванзаров… Эх, да что теперь…

Как ни тягостно было Аполлону Григорьевичу, но он переборол характер. И отправился на Большую Морскую. Зная привычки Вендорфа, рассчитал заявиться в тот момент, когда полицеймейстер особенно беззащитен. То есть перед обедом. Именно в эти золотые минуты, остающиеся до главного церемониала, у Вендорфа можно выпросить все что угодно. Полковник согласится, чтобы отстали и не сорвали традиционное наслаждение. Главное – фактор внезапности.

Не став телефонировать и проситься на прием, в котором могли отказать, Лебедев заявился в канцелярию, когда оставалось без четверти до обеда. Адъютант растерялся и не успел встать заслоном господину с желтым чемоданчиком. Дружелюбно помахав, он толкнул дверь и без спросу проник в кабинет.

Оскар Игнатьевич как раз полировал ногти, когда на пороге возник незваный гость. Все-таки он криво улыбнулся и сообщил, как рад, но с внутренним содроганием отметил, что времени осталось в обрез.

– Долго не задержу, – пообещал Лебедев, садясь напротив. – Знаю вашу занятость. Только неотложное дело заставило вторгаться к вам. Не в обиде?

Вендорф изобразил в воздухе некий знак, который можно было расценить и как «ни в коем случае, всегда рад!» и как «разве от вас отвяжешься, пиявка криминальная!». Как кому нравится. Лебедев выбрал первый вариант, еще раз поблагодарил, явно испытывая нервы полковника, и сказал:

– Поздравляю.

Оскар Игнатьевич не знал за собой никакой победы и потому насторожился.

– Случилось то, что обещал, – пояснили полковнику. Но и это не рассеяло тьмы. Он явно не понимал, куда его затягивают.

– Еще одна барышня наложила на себя руки, – сказал Лебедев напрямик.

– Фу ты… – Полковник чуть не произнес крепкое словцо. А уж он-то готовился к худшему. К чему? Да мало ли худшего может быть в хозяйстве полицеймейстера. – Стоило об этом беспокоиться…

– Барышня двадцати пяти лет, Зинаида Лукина, проживала в номере «Центральной». Повешена рано утром. Предварительно отравлена хлороформом.

– И что такого?

– Как я предупреждал, преступник не остановился на первой жертве. Продолжает убивать невинных барышень. С этим надо…

– Так уж и невинных? – перебил Вендорф.

– Никаких провинностей перед законом за ними не числится.

– Сколько стоит номер в «Центральной»? Рубликов сто пятьдесят, а то и двести. И кем была эта…

– Лукина… Учительница словесности.

– Вот именно! – полковник внушительно поднял палец. – На какие шиши? А я вам отвечу…

– Помню ваше мнение о любовницах и их участи, – теперь уже влез Лебедев. – Если один случай еще можно списать на игру чувств, то здесь совсем другое. Их душат, как кур. Расчетливо, цинично и чисто. Опять это убийство готовы были списать на нервный срыв.

– А как вы о нем узнали?

– Сообщили.

– Интересно, кто же это постарался… – Вендорф строго кашлянул, поглядывая на часы. – Наш разговор затягивается, не перенести ли его на другое время?

– Прошу объявить общую тревогу по городу. Или хоть по отделению.

Оскар Игнатьевич не ожидал такого лихого оборота.

– Зачем? – сдержанно спросил он.

– У нас нет Ванзарова, который мог бы распутать этот клубок. Значит, надо брать не качеством, а количеством. Поднять всех, поднять филеров и участки. Поднять сыскную полицию. Если понадобится – жандармов. Рыть и рыть. И тогда мы сможем…

– Нет, не сможем! – Вендорф выпрямился в кресле. – Общую тревогу поднять! Хорошенькое дело. Ради чего? Бомбистов, не дай бог, ищем? Ограблен центральный банк? Вовсе нет. Какие-то проститутки наложили на себя руки. И господин Лебедев призывает бить во все колокола. Отлично!

– Они не проститутки.

– Какая разница! Да поймите же, как на это посмотрит начальство. А посмотрят строго. Вы что, не знаете, какая нынче политическая ситуация? Весной ожидаем коронацию нового императора. А в столице барышни начинают вешаться. Как это могут представить мерзкие газетенки? Дескать, барышни выражают свой протест новому монарху и самодержавию! Вот как могут повернуть. Еще заграничные пачкуны это дело раздуют: ой, сюси-пуси, ой, полицейское государство, ой, душители свободы! Что, не знаете?

– Но ведь их убили…

– Никто не будет разбираться в ваших хлороформах. Скажут: политический демарш, вызов молодых и свободных личностей против прогнившей тирании. А вы хотите всеобщую тревогу поднять. Да после этого меня… то есть нас, взашей погонят. Так-то вот…

Лебедев молчал, как будто сокрушенный аргументами. Политическая целесообразность кого хочешь с ног свалит. Не только великого криминалиста.

Видя безоговорочную победу, Оскар Игнатьевич смягчился и почти ласково сказал:

– Бросьте вы это дело, лучше уж приставы запишут их самоубийцами. Так всем будет лучше. Поверьте, Аполлон Григорьевич. Вы же знаете, как я к вам расположен… Да вот хотите, пойдем со мной отобедать. Там и мысли грустные развеем. Ну, право, пойдемте… Мне приятно будет. И вы взбодритесь…

Внешне Лебедев смирился. Он не стал бурно вскакивать, метать громы и молнии, а, напротив, поглаживая чемоданчик, очень тихо сказал:

– Как вам будет угодно.

– Ну вот и чудесно! – Вендорф поднялся, протягивая холеную ладонь. – Рад, что нашел в вас разумного человека.

Аполлон Григорьевич пожал начальственную руку, вежливо отказался от обеда, уже простившись и пожелав приятного аппетита, вдруг повернулся:

– Обязан предупредить. В ближайшие дни, быть может завтра, ожидайте новых трупов. Разумеется, самоубийства. Честь имею…

Криминалист вышел, оставив полковника в тягостном недоумении: и почему талантливые люди так не приспособлены к тонкостям государственной службы? Буквально рвут невидимые нити, что держат систему. Отчего в природе такой парадокс?

Не найдя ответа, которого, быть может, и нет вовсе, Оскар Игнатьевич нашел успокоение от забот в отличном обеде.

Из дневника Юлички Прокофьевой

Писано февраля 6-го числа, к вечеру

Прошлась по магазинам. Было весело. Купила себе всякой ерунды, отправила на извозчике. Как это мило – тратить деньги, не думая, что тебе не хватит до жалованья. Женщина не должна думать о деньгах, это я положительно поняла. День был чудесный, почти весенний. Во мне все пело. Чуть не пустилась в пляс на улице, вот была бы потеха. Наверное, меня бы забрали в полицию как сумасшедшую. От меня исходит солнце. Я это вижу. Чувствую, как мужчины оборачиваются мне вслед. Чувствую их взгляды на спине. Теперь они все увидели, какова я. Они оценили, да поздно. Я не позволяю себе кокетничать, хотя очень хочется. Прямо веселье так и брызжет. Кажется, задохнусь от счастья и радости. Так чудесно жить. Только чтобы Онне был так мрачен, как последнее время. Как подумаю, сразу настроение портится. Все Онсвоей мрачностью мне портит. Вот уже казаться стало невесть что. Шла по Пассажу, и вдруг такое чувство, что за мной следят. Не знаю, откуда эта глупость. Быть может, от нервов. Я все оглядывалась, но за мной никого. Не буду ему рассказывать. Или на смех поднимет, или запретит выходить. А я не могу без воздуха, без солнца, пусть зимнего, и без… Да, без магазинов. И мне не стыдно! Я достаточно страдала, чтобы теперь получать радость! Потом в другой раз оглядывалась на улице – никого. Верно, показалось. Но было неприятно. Словно костью подавилась. Надо напомнить ему о Ницце. Скоро весна!

* * *

В музеях Тося Казакова не бывала, а Кунсткамеру обходила стороной. Да и некогда ей по вернисажам шастать. Жизнь ее не сказать чтобы полна разнообразия: нить, иголки да булавки; трудишься, не разгибая спины, от зари до зари, чтобы сдать платье вовремя. Такая вот грубая материя на подложке красоты. Так что на всю жизнь теперь хватит впечатлений. Портниха, хоть и была напугана до слез, озиралась с любопытством. Никогда еще не приходилось ей видеть такого невообразимого беспорядка среди обилия страшных, ужасных, потных и просто отвратительных вещей.

Тося вжалась в табуретку, боясь шелохнуться. Но испуг не помешал подсматривать за статным мужчиной с интересными усами. И весь он был такой интересный, что Тосино сердечко приятно вспыхивало, как вспыхивает любое женское сердечко при виде образца мужественности и строгой мужской красоты.

Между тем образец этих достоинств прилагал немалые усилия, чтоб оттянуть начало допроса. Аполлон Григорьевич переставлял банки, переливал глицерин из одной емкости в другую, после чего со строгим видом стал копаться в пожелтевших протоколах, никому, кроме него, не нужных.

Приказав доставить к себе свидетеля, он искренне думал, что допросить легче легкого. Но оказалось, что язык буквально не способен исторгнуть первый вопрос. Лебедев пробурчал что-то невнятное и занялся срочными делами.

Он был уверен, что умеет общаться с женщинами. В его классификации они делились на два вида. Живых он соблазнял и очаровывал. Этот вид делился на два подвида: трезвые, с которыми полагалось плести языком и шутить, и нетрезвые, с которыми было весело и легко. Но чаще он имел дело со вторым типом женщин – неживыми. С ними тоже было просто: исследуй и потроши сколько хочешь. Возразить ничего не могли.

Но что делать с живым свидетелем? Резать ее бесполезно, кому она интересна. А допрашивать толково – поди пойми, с какого конца заходить. И как это у Ванзарова получалось вроде бы само собой, так и текло.

Потянув время сколько возможно, Аполлон Григорьевич пришел к неутешительному выводу: надо применять сильные средства. Достав с полки мензурку, налил в нее коньяку и предложил гостье, сопроводив обворожительной улыбкой и вежливым обращением:

– Прошу вас, мадам.

Тося буквально остолбенела. Мало того, что ей улыбался такой мужчина, поигрывая усами, отчего у нее в животе стало щекотно, так еще и угощает. А говорили, в полиции по мордам бьют и палки об спину ломают. Верь после этого сплетням. Хоть Тося была девушка непьющая, но мензурку опрокинула до дна. Чтобы, значит, этот красавец ничего дурного не подумал. Она тоже обращение понимает.

На закуску Лебедев предложил леденцы. Тося взяла один, манерно засунула под язычок и глупо хихикнула. Теплота кабинета с коньяком рисовали вокруг головы мужчины радостное свечение, и сам он стал таким милым и вкусным, что вот взяла бы и тиснула.

Выждав, пока коньяк подействует, и найдя тому видимые подтверждения, Лебедев ласково спросил:

– Дорогая моя, расскажите мне, что вы делали сегодня утром.

Ух, ма! Да была бы Тосина воля, она этому красавчику всю жизнь свою рассказала, вот, может, такого только и ждала. А что утром? Пришла как обычно. Зинка потребовала, чтоб пораньше явилась. Вот она к десяти часам уже и была на месте. И такого страху натерпелась, что сказать нельзя.

Чтобы разговор не свернул с нужной дороги, Лебедев подлил еще. Тося не отказалась, и ей стало исключительно хорошо. Душу отпустило, страх прошел, и она готова была говорить хоть до утра. С таким мужчиной – на все что угодно.

– Давно знакомы с госпожой Лукиной? – спросил мужчина ее мечты.