Текст книги "Строптивая женщина"
Автор книги: Аннемари Шоэнли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
8
«Дорогая Иоганна,
Я сижу в своей новой квартире в Богенхаузене среди картонок, цветочных горшков и клеток для хомяков. Пишу и с грустью слушаю по радио: «Маленький домик на краю леса так живописен… Цветочные грядки в прелестном саду…» Я пью вино и невероятно, невероятно страдаю.
Иоганна, ты была права: жизнь ужасна. Нет, она отвратительна. И справиться с бессмысленностью этой жизни можно, только утонув в кьянти.
Да, все так и было, как в этой песне, что звучит сейчас в приемнике: «Он стоял у калитки такой несчастный и не понимал, почему я ухожу из его жизни». На секунду мне показалось, что я должна вернуться, чтобы не разрушать его ощущения благополучия. Чтобы гладить его рубашки, чистить ботинки, варить ужин и непрерывно восхищаться его достоинствами. Он просто ребенок, ежедневно надевающий строгий костюм и галстук и играющий роль адвоката. А ребенка нельзя оставлять одного, его нужно держать за руку и бережно вести по жизни. Ах, Иоганна! Ну почему ты именно сейчас отправилась в Америку, когда небо над моей головой разверзлось? Все разочарованы во мне и осуждают меня. Никлас – за то, что я не смогла оценить пору его, как он называет, зрелости и хотела видеть его прежним. Андреа – потому что я бросила Никласа и заставила ее пережить ужас второго развода. Мама – потому что дважды разведенной дочерью уж никак нельзя похвастаться. Даже хомячки Андреа страдальчески морщат носики в загрязненном мюнхенском воздухе: в деревне им явно нравилось больше.
Я решилась на развод после одной ночи, когда Никлас не пришел домой. И не потому, что ревность ослепила меня – нет, я просто получила наконец достаточно времени для раздумий. Я сидела в его маленькой каморке на чердаке, лунный свет лился через мансардное окно. На его письменном столе лежали бумаги. Свет луны падал на белые листы. Было невероятно тихо, ни единого звука, ни единого порыва ветра. И во мне была тишина. Что же с нами случилось? И самое главное: могли бы мы что-то изменить? Приспособиться друг к другу? Найти компромисс? И если да, то какой ценой? И речь не идет о том, чтобы мне стать более образцовой домохозяйкой, а ему – более ответственным мужем. Нет, все гораздо глубже. День за днем, ночь за ночью мы разочаровывались друг в друге, и каждый чувствовал себя обманутым. То, что он увидел во мне, а я – в нем, было иллюзией. Я искала в нем идеалиста, чтобы самой стать более романтичной, он же видел во мне реалистку, способную придать его мечтаниям практическую окраску, некий базис.
К сожалению, Иоганна, я оказалась сильнее его. Я совратила его своей основательностью, приземленностью, а потом начала жаловаться на то, что он позволил себя совратить. Кто знает, может быть, с другой женщиной он до сих пор сидел бы в крошечной квартирке, тратил отцовские деньги и следовал своим политическим амбициям. А может, и нет: ведь его происхождение и воспитание склоняли его совершенно к иному. Да какая разница? Когда я сидела за письменным столом, уставившись в его бумаги, внутренний голос сказал мне: «Сделай это. Сделай, пока не поздно». Я позвонила его «коллеге»-блондинке – номер ее телефона я давно носила с собой. Сначала она пыталась отрицать, что он у нее; только когда я объяснила, что не собираюсь устраивать никаких сцен, а хочу спокойно поговорить, она подозвала его. Почему мы всегда так стараемся уберечь мужчин от неприятностей, не знаешь, Иоганна?
Я даже не могу точно сказать тебе, о чем мы говорили, но с каждой минутой наш разговор принимал все более дружелюбный характер. У меня не было такого чувства, что я имею больше прав упрекать его, чем он – меня. Ошибки, которые мы оба понаделали, стали раковой опухолью, которую поначалу не замечаешь и которая дает о себе знать, когда уже поздно помочь. Каждый из нас проиграл эту борьбу – и друг с другом, и с самим собой.
Тебе знакомо чувство, когда все вокруг рушится и ты уже не можешь распознать, где хорошее, а где дурное? Я стала начальником отдела. Это хорошо? Для удовлетворения моего честолюбия, несомненно. А для моей жизни? Для Андреа? Не знаю. Теперь мое расписание стало еще более жестким, я почти не могу располагать своим временем. С другой стороны – Андреа уже тринадцать лет, а я ее почти не вижу. Она целые дни в школе, на стадионе, у подружек или около своих любимых лошадей. Еще пять, шесть лет, и она может навсегда оставить наш дом. И что тогда?
Что главное в жизни для женщины? Что я могу поделать со своим внутренним стремлением, толкающим меня вперед? Я горжусь своими успехами, это что – грех? И что такое время? На сколько часов и минут нашего времени могут претендовать посторонние? Я без конца подсчитываю эти чертовы часы и минуты, списываю их с личного счета на рабочий и обратно. Как бухгалтер. Голова моя гудит как паровоз, и развод с Никласом означает для меня реально лишь одно: если мы будем жить с Андреа, мне придется заботиться лишь о нас двоих. Это звучит сурово, но это так: мой распорядок очень жесткий.
Иоганна, тогда во Франкфурте у меня с Давидом Эриксоном все было… Да, да, я уже слышу твой голос: чокнутая, идиотка, глупая, неразумная баба! Да, действительно, он всегда был моим сказочным принцем, и я думаю, где-то в тайниках души каждая женщина хранит образ такого мужчины, в некотором роде идеального принца. Это к нему обращены ее мечты и надежды, это его она наделяет всеми мыслимыми достоинствами, пока он, как вездесущий ураган, не вырастет в ее мечтах до облаков.
Таким и был для меня Давид Эриксон. Он был чем-то недостижимым, не имеющим никакого отношения к моей реальной жизни. Я могла разводиться, вновь влюбляться и выходить замуж – мой облачный принц парил в небесах, абсолютно далекий от всего земного и лишенный обыденных недостатков.
А я никогда не была для него сказочной принцессой, Иоганна, я оказалась всего лишь спасательным кругом в дни глубокой депрессии. Он страдал из-за своей жены Каролы, хотя все еще не мог поверить, что она изменяет ему с Питером Ротом. Я старалась поддержать его: видит Бог, не хочу видеть его несчастным. Я очень люблю его, и, когда он надломленным, страдающим голосом говорил о своем сопернике, мне так же хотелось защитить его, как позже хотелось защитить Никласа, когда он стоял у калитки и с печалью наблюдал, как вместе со мной навсегда уходит часть его бурной молодости.
Но, Иоганна, то, что для меня было сказочной, волшебной ночью, означало для Давида лишь акцию самоуспокоения. Во время обратного полета в Мюнхен он попросил у меня прощения. Прощения! И ни слова о том, что это я была инициатором, так сказать, агрессивной стороной. Он объяснил, что любит свою жену и должен, видимо, смириться с ее жизненным стилем – так он это назвал. Говоря это, он держал мою руку, а я вспоминала о прошедшей ночи. Темный номер отеля. Приглушенный шум улицы, гудение кондиционера. Состояние транса. Просьба Давида, высказанная так беспомощно, что невероятно тронула меня. Никлас всегда бывал неудержим, как молодой пес, и так же страстен, а Давид – скорее благоразумный, хотя и очень нежный, – умудрялся сохранять дистанцию, как будто между моим телом и его все время оставалась какая-то преграда. Даже достигнув высшей точки возбуждения, он, казалось, осознавал, что я всего лишь эрзац.
Мы уезжали на следующее утро, мы отбросили от себя эту ночь, как пустую бутылку из-под шампанского. В самолете у меня было такое ощущение, словно я сижу в пустоте, при болезненно-ярком свете, но меня трясет от холода. Особенно когда он, бросив осторожный взгляд на меня, сказал, что лучше было бы забыть о проведенных вместе часах – или нет, не забыть, а воспринимать их тем, чем они и были, – совместным побегом от своих проблем. При этих словах сердце мое разбилось вдребезги, как сосулька, шлепнувшаяся на мостовую. Но я только улыбнулась ему, удивившись вслух, насколько мало он меня знает, и он кивнул, сказав: «Спасибо, Марлена».
Все остальное можно рассказать в двух словах. Между мной и Никласом не возникло никаких споров относительно денег. Ему остался дом. А мне он передал две страховки, благодаря которым я внесла первый взнос за квартиру с террасой в Богенхаузене. Кроме того, я получила солидную ссуду от фирмы. Ах, Иоганна, Иоганна! Иногда я просто сижу у окна и смотрю на улицу. Там лето, жаркий, душный смог висит над городом. Мне тридцать три года, и у меня большой опыт по части ухода от мужей. Я приобрела сноровку, умею замыкаться в себе, не оглядываться назад, молчать, поскольку сказано и так чересчур много. Остается только спросить себя: что же дальше? Одиночество?
Естественно, я вовсе не жажду оказаться в одиночестве. Но еще меньше я хочу оставаться в одиночестве вдвоем. Партнер с тем же успехом может стать противником, который подавляет, обманывает, побеждает тебя.
Как видишь, Иоганна, я опять оказалась в той же точке, в какой была после развода с Бернхардом. Я стала старше, но, по-видимому, не стала мудрее. Я бы с удовольствием была такой решительной и гневной, как ты, чтобы уметь легко находить ответы на все вопросы. Но у меня не получается. Я безнадежная оптимистка и все равно верю в совершенство мужчины.
Твоя жутко замученная Марлена».
Она испуганно вздрогнула. В кабинете стоял Георг Винтерборн. Она поспешно нажала клавиши компьютера, загнав письмо в память, и приветливо улыбнулась Георгу. Он протянул ей тоненькую папочку.
– Ваш новый договор.
Она раскрыла папку. Хороший договор, с очень приличным годовым содержанием. По крайней мере, финансово Андреа от развода не пострадает – это было первое, что пришло ей в голову.
– Вы становитесь состоятельной женщиной, Марлена. Дом за городом, квартира в Мюнхене… Не собираетесь ли нанять себе советника по финансам?
Внезапно Марлена почувствовала себя смертельно усталой, как после дурного сна, преследовавшего ее весь день. Все эти недели она героически сдерживалась, стараясь не показать своей слабости. Но теперь, в самый неподходящий момент, тоска накатила на нее и укрыла с головой.
Она пристально смотрела на Георга, закуривающего сигарету. А что, собственно, он представляет собой как мужчина? Холодный? Бесцеремонный? Или чуткий и мудрый? Внешне он всегда был похож на преуспевающего менеджера, каким его показывают в фильмах: в темно-синем костюме, с угловатой фигурой и массивной головой. Снова, как и прежде в его присутствии, она ощутила потребность быть к нему как можно ближе. Она искренне ценила его, даже немного побаивалась. Ей приходило в голову, что он, пожалуй, единственный человек, хорошо понимающий ее.
– Я ушла от своего мужа. И я больше не живу в доме за городом.
– И эта попытка не удалась?
– В корне.
– Почему?
– Несоответствие между идеалом и реальностью.
– Если бы все обстояло так, на свете было бы слишком много разводов.
– Он хотел ради собственного удобства сделать из меня уютную домохозяйку.
– А ваше повышение по службе не позволило бы устранить такого рода проблемы?
– Дело даже не в этом. А в том, что у него при этом в голове. Даже тот факт, что он предложил мне нечто подобное, говорит о том, что все его прежде прокламируемые представления – не более чем поза, пустые слова. Он не снизошел даже до элементарной помощи по дому. Кроме того, он влюбился. В свою сотрудницу.
Георг едва заметно улыбнулся, словно подшучивая над ней:
– Вы слишком строги, Марлена. Не надо чересчур многого требовать от людей. Это ошибка.
– Я больше ничего и не требую.
Они сидели, глядя в глаза друг другу.
Потом он сказал, подчеркнуто официально:
– Не согласились бы вы поужинать со мной сегодня вечером?
И она ответила:
– Охотно! – Ее раздирали противоречивые чувства. Радость. Желание. Расчет. Ее усталость испарилась. Что она, собственно, комплексует? Она еще молода. Финансово независима. Свободна. Может быть, это и есть решение всех ее проблем?
Часть третья
1991–1992
1
В кабинете Георга Винтерборна сидели Карола, Давид и Марлена. Винтерборн стоял, повернувшись спиной к окну. Атмосфера была напряженной.
– Нельзя мириться с фактом, – говорила Карола, – что методы выездных сотрудников внешней службы становятся все более хамскими. И это происходит в вашем отделе, госпожа Шуберт.
– Я поговорю с Бехштайном.
– Вы не справляетесь со своими подчиненными.
– Карола, прошу тебя… – болезненно сморщившись, вмешался Давид.
Карола свирепо обернулась к мужу:
– Ты сам рассказывал мне, с какой горечью жаловались тебе сотрудники на это во время совещания по маркетингу. Мы не можем позволить так себя компрометировать.
– Естественно. Однако все мы прекрасно знаем, что Бехштайн сам претендовал на место начальника отдела. Теперь он чинит препятствия везде, где только может.
– Как раз фрау Шуберт была ответственна за то, чтобы положить этому конец. Кроме того, если рекламный агент применяет практически криминальные методы, при чем здесь желание Бехштайна чинить препятствия?
Марлена сжала зубы. Это обсуждение происходило в недобрый для нее день. Она с утра неважно себя чувствовала, а отражение в зеркале никак не улучшило ее настроения. И как только этой чертовой Кароле удается всегда выглядеть свеженькой, как машинисточка первого года работы? В конце концов, они ровесницы – им по тридцать шесть. И в то время как Марлена бесконечно вела усердную борьбу с лишним весом и подкрашивала волосы, эта одаренная судьбой сверх меры красотка шествовала по жизни, как сказочная принцесса. Стройная, с потрясающей кожей, на лице ни малейших следов излишеств, по усердным слухам, наполняющих ее ночи. Между тем слухи соответствовали действительности. Все еще был Питер Рот. Все еще. А также каждый мужик, который ей приглянулся. «Она должна бы всегда носить с собой запас презервативов в большом пакете», – злорадно подумала Марлена. Ладно, будь Карола мужчиной, это называли бы чувственностью, безоглядностью, довлеющим половым инстинктом, донжуанством. Но теперь мужчины шептались за ее спиной, осуждая ее нимфоманские наклонности, хотя при этом откровенно не имели бы ничего против того, чтобы извлечь из них пользу и для себя.
Марлена украдкой взглянула на Давида. Тот ободряюще улыбнулся ей. Почти еретический поступок, с учетом того, что несколько лет назад он переспал с ней и практически тут же, с еще сбившимся дыханием, заявил, что он просто убежал от семейных неурядиц и ошибся адресом, попав не в то лоно.
И все же Марлена не смогла устоять – она ответила на его улыбку. В его облике все еще сохранилось нечто непостижимое. Его поза, задумчивое лицо, гордо посаженная голова демонстрировали полное пренебрежение к мерзостям и глупостям жизни, которую он поневоле вел. Но, несмотря на кажущуюся пассивность, он был деятелен и удачлив – по крайней мере в профессиональном плане.
Марлена с удовольствием воспользовалась бы возможностью быть ближе к нему, расшевелить его, вывести из привычного равновесия. Почему он все еще так нравится ей, хотя они совершенно разные люди? Почему при его взгляде все в ней сжимается? Она как ребенок, умирающий от восторга перед луной, хотя и не имеющий никакого понятия, зачем она, собственно, нужна. Что-то вроде декорации к кустам сирени?
Она твердо сказала:
– Я давно прекратила бы фокусы Бехштайна, но, к сожалению, не имею на то полномочий. – И закончила, имея в виду Каролу: – Каждый раз, когда я своей властью хочу что-то изменить, доктор Бенда запрещает мне это. Он питает слабость к Бехштайну. А запрещает он всегда с вашего одобрения, фрау Эриксон.
Глаза Каролы злорадно блеснули. Она подловила Марлену на том месте, где и хотела.
– Не можете же вы увольнять всякого, кто вам не по душе? Так ваш отдел слишком быстро бы сократился.
Это было откровенной наглостью. Она всегда так поступала: жертвовала фактами ради красного словца, придерживаясь правила: вали больше, авось что-нибудь да повиснет.
Марлена быстро взглянула на Георга, однако тот молчал, как и его далекий от земных сует зять.
– Вы прекрасно знаете, что это не так, – сказала она, с трудом удерживая себя в руках. – В моем отделе нормальная рабочая обстановка. Дела в учебном центре под руководством господина Кайзера идут отлично. Отдел контрактов развивается, а обслуживание клиентов по моей инициативе перестроено таким образом, что превратилось в отдельное подразделение. Нет, нет… трудности нам создает только господин Бехштайн! Причем по личным мотивам, с чем вы и сами согласились. Но перед его упрямством, идущим во вред делу, я бессильна, так как начальник отдела кадров простер над ним защищающую длань.
Георг подошел к столу. Он сказал Марлене:
– Обуздайте его в конце концов, девочка. – Потом повернулся к дочери: – А ты передай Бенде, что ему стоит серьезно поговорить с Бехштайном и отсоветовать ему повторять подобные выходки. Мы же не в детском саду.
Лицо Каролы вспыхнуло. При этом его очаровательный цвет немного поблек, и под глазами стали заметны «маленькие недостатки», как корректно именуют морщины косметички. Морщины вели прямо к слезным мешочкам. Через пару лет каждая порция виски оставит свой след на ее лице. Когда это радостное видение предстало внутреннему взору Марлены, неудачный день враз просветлел для нее.
– А где, собственно говоря, Рот? – недовольно спросил Георг Винтерборн. – Опять путешествует?
– Он в отпуске. Со вчерашнего дня.
Георг испытующе взглянул на дочь. У нее с завтрашнего дня тоже начинается недельный отпуск. Потом он перевел взгляд на Давида. Тот усердно разглядывал свои руки.
Семейная идиллия!
Марлена подавила смешок и поспешила удалиться.
Она направилась прямо в кабинет Бехштайна. Марлена почти радовалась возникшему спору, но приказывала себе быть сдержанной. С тех пор как три года назад ее назначили руководителем отдела, она много работала над собой, своим образом.
Поначалу, будучи не совсем уверена в себе, она старалась поступать более жестко, по-мужски, однако после болезненных разочарований выработала понемногу собственную линию поведения. Она пыталась создать в своем отделе ровную, дружелюбную атмосферу, подбирала коллектив, поддерживала активных молодых людей и откровенно презирала подхалимов. Марлена недвусмысленно давала понять, что не ценит людей – как бы хороши они ни были, – которые озабочены только собственной карьерой. Она училась снова и снова обуздывать свой темперамент, хотя в сложных ситуациях – когда, например, злобилась на себя или пыталась скрыть пробел в собственных знаниях – могла прореагировать слишком непосредственно. Зато она узнала, что образ усталой деловитости, который так любили принимать ее коллеги мужского пола, – не более чем фарс. Ей подобное поведение претило, поскольку за, казалось бы, разумно выдвигаемыми аргументами и точно рассчитанными телодвижениями не скрывается ничего, кроме несвязных эмоций и отсутствия компетентности.
Особенно тяжело бывало ей с Бехштайном и его сотрудниками. С Бехштайном – потому что того снедали зависть и ревность, с его сотрудниками – потому что они пели с его голоса и ненавидели манеру Марлены открыто и прямо решать проблему. Она охотно называла вещи своими именами, нарушая тем самым неписаные мужские законы. Правда, справедливости ради стоило бы заметить, что ее подчиненные-женщины бывали временами еще более строптивыми. Многие из них предпочли бы видеть в роли начальника мужчину. Потому, что в глубине души они оставались убеждены, что мужчины умнее, лучше, значительней? Или потому, что вид начальницы-женщины в черных колготках и в обтягивающем пуловере мог возыметь неожиданное действие? Марлена давно не тешила себя иллюзиями относительно значительной части представительниц женского пола. Не только мужчины выпячивают грудь, чтобы добиться успеха. Молчаливый упрек: «Ты делаешь карьеру просто потому, что не в состоянии быть истинной женщиной» – она читала во многих глазах, и при этом не только в мужских.
Но поведение противников не только сердило, но и воодушевляло Марлену. Боясь обнаружить свои слабые стороны, она начала учиться заочно на экономическом факультете. Она добросовестно отсылала свои работы и писала все необходимые контрольные. Только на экзамены она не являлась; в этих случаях приходилось вспоминать, что в свое время она не получила аттестат из-за беременности и теперь могла учиться только на правах вольной слушательницы. Но дело и не в дипломе, объясняла она Иоганне. Она просто хочет как можно больше узнать. Кто может сказать, какие сюрпризы готовит будущее?
– Ты все еще не достигла всего, чего хотела?
– Вовсе нет. Но это не означает, что надо останавливаться на достигнутом.
Иоганна покачала головой:
– Ты еще помнишь тот день, когда я подарила тебе свою старую пишущую машинку? И учебник по машинописи?
Марлена засмеялась:
– Начало головокружительной карьеры.
Иоганна презрительно фыркнула:
– Ты действительно думаешь, что стала бы начальником отдела, не будь у тебя покровителя?
– Ну и что? У каждого мужчины, делающего карьеру, тоже есть свой покровитель. Они, например, охотно завязывают теплые отношения с вышестоящим начальником, чтобы расти вместе с ним и за его широкой спиной.
– Тогда тебе должна бы покровительствовать женщина.
– К сожалению, таковой не существует.
– А если бы даже и была, ни за что не стала бы тебя продвигать. В этом, откровенно говоря, и кроется главное различие между мужчиной и женщиной: мужчины стараются держаться вместе, а женщины – нет.
Из этих слов следовало сделать вывод, что Иоганна, все еще связанная с женским движением, переживает депрессивную фазу.
Бехштайн сидел за своим столом и разговаривал по телефону. Марлена уселась в кресло для посетителей и стала наблюдать за ним. Он был одет в темный костюм, рубашка в серую полоску. На манжетах красовались золотые запонки, на шее – модный галстук. «Дипломат» из безупречно выделанной свиной кожи стоял рядом с ним на полу. Он кивнул Марлене и, вежливо улыбаясь, быстро закончил телефонный разговор. Потом встал и поприветствовал ее:
– Какая гостья в моем медвежьем углу!
Марлена безо всякого вступления заявила, что более чем недовольна его работой, особенно тем, что ему не удается держать под контролем своих сотрудников.
Он изменился в лице:
– Я не совсем понимаю…
Марлена рассерженно прервала его:
– В последнее время ваши представители датируют заключенные договора задним числом, четырехнедельной давности, и объясняют заказчикам, что благодаря этому те смогут размещать свои объявления по старым, более низким ценам. На самом деле речь идет об аннулировании договора. Когда договор датируется задним числом, семидневный срок его действия изначально истекает. Это только один пример из практики ваших… представителей.
Бехштайн кисло улыбнулся. Он лишь заметил, что всегда существуют такие темные лошадки и что очень тяжело найти квалифицированных сотрудников, которым было бы можно доверять безоговорочно.
– Я требую, чтобы в дальнейшем договора с подобными сотрудниками немедленно расторгались!
– Заботиться об этом – обязанность генеральных агентов.
– Это ваша обязанность! – раздраженно сказала Марлена. – Потому что, если контроль за подчиненными не входит в ваши обязанности, вашу должность следовало бы сократить.
Он сжал зубы так, что на щеках вздулись желваки. Для него явно было непереносимо такое положение, когда Марлена отчитывает его как мальчишку.
– Я ежемесячно представляю лучшие в издательстве цифры по заключенным договорам. Я вынужден буду обговорить с господином Винтерборном ваше отношение ко мне и безосновательность ваших придирок.
– Если из этих цифр вычесть количество аннулированных договоров с рассерженными и обманутыми клиентами, они не покажутся слишком высокими. Кроме того, я пришла к вам сейчас именно от господина Винтерборна. Он тоже придерживается мнения, что в вашем подразделении творится нечто неладное. Таким образом, это бросает тень и на мою работу. А я этого терпеть не намерена, прошу запомнить! – Марлена резко встала.
Лицо Бехштайна исказилось:
– Я ни минуты не сомневался, что господин Винтерборн придерживается вашего мнения.
– Что это значит? – удивленно спросила Марлена.
Однако он не собирался давать ей повода вступить в открытый бой и промолчал. Жалкий трус!
– Вы, видимо, собирались сказать, что господин Винтерборн согласен с моим мнением, потому что оно справедливо, правда?
– Вы правы. Именно это я и хотел сказать! – саркастически ответил он.
– Тогда мы с вами солидарны.
По дороге домой Марлена попала в пробку. Она обещала Андреа поужинать с ней и ее другом и вот опять опаздывает. Боже мой, вечно с ней приключается что-то, за что приходится извиняться! Иногда ей казалось, что вся ее жизнь заполнена этими извинениями. Она просила прощения у Андреа за то, что допоздна засиживается на работе, у матери – за то, что вновь пришлось отменить поездку к ней. Она извинялась перед друзьями, перед своей секретаршей – никогда не наступит время, когда она ни перед кем не будет виновата. Теперь ей было ясно, почему мужчины держатся за своих жен: чтобы всегда было кому подстраховать. Эта мысль логически приводила ее к заключению, что такого пассивного супруга, каким был Никлас последние два года их брака, она и не могла себе позволить. Ей бы подошел хозяйственный, домашний, по-матерински заботливый муж, но такие что-то нечасто попадаются. Даже в журнале «Эмма» время от времени появлялись объявления типа:
«Настоятельно требуется! Контактный, доброжелательный, любящий дом мужчина, умеющий готовить, для состоятельной, деловой женщины; в дальнейшем не исключается брак».
Следовательно, спрос налицо?
Марлена включила газ и тронула наконец машину с места. Все дело в этом ненастном дне, это он привел ее в такое раздраженное состояние. Разве ее жизнь – не предел мечтаний для большинства женщин? Она не связана никакими узами, и вместе с тем не одна. Все женщины мечтают об этом. Почти все. Или, по крайней мере, самые неглупые из них. Она живет в современной, со вкусом обставленной квартире, у нее есть домработница, у нее замечательные отношения и полное взаимопонимание с дочерью, есть чуткий и понимающий любовник – почему она вспоминает именно в такой последовательности? Она может располагать собой, допускать любые вольности и не нести никакой ответственности перед «хозяином и господином». Это не значило, конечно, что она пускалась во все тяжкие. Но не говорила «нет», когда мужчина нравился ей. В конце концов, людей привлекал не только ее интеллект. Интеллект при этом не играл особой роли, да и слушалась она голоса сердца, а не разума. В конце концов, мужчины сплошь и рядом оценивают женщин только по физическим данным, почему она не могла потребовать такого же права и для себя? Поэтому, заводя короткие интрижки, она в первую очередь интересовалась внешней привлекательностью своего партнера. Зачем останавливаться на жалком, малоинтересном экземпляре, когда всегда можно подыскать что-то получше? Итак, подытожим. Она является во всех отношениях удачливой, успешно продвигающейся наверх благодаря собственным усилиям женщиной. Чего же ей не хватает?
Романтики. Она улыбнулась, едва подумав об этом. Ибо у ее романтики было имя: Давид. Нет, она не была удачливой, по крайней мере в области чувств. Тут она потерпела полное фиаско со всеми своими феминистскими размышлениями и стройными схемами. Торжествовала любовь со своей страстью и живительной силой, со своей сердечностью, смешением понятий и чувств. Как сильная натура, она давно вычеркнула Давида Эриксона из своего сердца. Не скучала по нему. Ибо невозможно тосковать по тому, чем никогда не обладал, чего никогда не знал, для чего стал однажды лишь прибежищем на одну ночь. Любая женщина сгодилась бы для него в тот момент, чтобы вывести из двенадцатибалльного шторма ревности в более тихие воды. Как давно это было? Уже три года назад? Или четыре? Мнимая близость лишь отдалила его от нее. Как будто он случайно приобрел книгу, которую нельзя прочитать, так как она написана иероглифами. До этого перед ним хотя бы существовало некое понятие, потом же она стала для него тоже не более чем понятием – правда, совсем иного содержания. И этому понятию не суждено было перерасти в знание. Они словно поели вкусной сахарной ваты, что так любят дети. Это обманчивое впечатление: сначала рот полон сладости, а потом… не остается ничего, кроме клейкой пустоты. И зубной боли. Тогда какая же, к черту, романтика? Только потому, что со времени развода с Бернхардом она жила только рассудком, а не сердцем? Но и это не так: Никлас дарил упоение не только и не столько голове, сколько душе и телу. Разве не были упоительной романтикой те демонстрации и марши, то удивительное ощущение единения с другими людьми? Мы – народ, и мы бунтуем! Вдоль по улице, с плакатами в руках! А потом – приготовленное им спагетти, за которым следовал праздник тела. Бунт и секс всегда существовали рядом.
А теперь она одинокая женщина. Независимое существование. Это доставляло удовольствие. Особенно вначале. Она все так продуманно и правильно устроила. Чаепития в сумерках. Завтрак с шампанским в постель. Летние праздники на террасе под крышей. Она постоянно повторяла себе, как это великолепно, как она великолепна, она восхищалась собой, как популярная кинозвезда восхищается своим образом на экране. Она рассматривала свое положение сквозь призму собственных представлений о желаемом. Вот она – удачливая деловая дама, завтракающая со своей дочерью. Вот – изысканная любовница, перед которой почтительно склоняется респектабельный друг. Независимая женщина, делающая покупки с кредитной карточкой в руках. Беззаботная, одетая, как картинка, дама на прогулке с подругой.
Эта-то подруга, по имени Иоганна, и вывела ее из затянувшегося заблуждения и самолюбования.
– Меня тошнит от этой твоей возни, – сказала она как-то. – Ты что, записалась в общество неумеренного потребления красивой жизни? Ты и говорить стала, как голливудская дива.
Марлена изумленно уставилась на нее.
– Ты совершенно не замечаешь, что происходит вокруг. На дворе девяносто первый год, сокровище мое! Произошло воссоединение Германии. Еще никогда для женщин не было так важно и необходимо держаться вместе. Восточные немки близки к тому, чтобы полностью потерять свои права на труд, на аборты, на места в детских садах, в то время как их мужья абсолютно ориентированы на Запад, потому что он так отвечает их желаниям, так удобен для мужчин, сулит им так много удач. Ты думаешь, что свободна? Ты очень даже зависима. Ты – раба общества потребления. Ты нагоняешь на меня тоску.
Марлена кипела от возмущения:
– Ах, я нагоняю тоску? А ты? Ты, со всем своим феминистским трепом! Да ты просто никак не можешь забыть о том, что в незапамятные времена тебя бросил мужик!
