Текст книги "Доверие"

Автор книги: Анна Зегерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Ульшпергер надеялся застать Рихарда Хагена в соседнем городке. Там вчера заседал окружной комитет партии, и Ульшпергер знал, что Рихард решил все-таки съездить туда.

Он обрадовался, увидев, что окна комитета еще или уже освещены. Уборщица фрау Эльснер обслуживала несколько учреждений и потому спозаранку явилась на работу, сейчас она сидела у приемника с учительницей Мальцан. Они сварили себе кофе. Рядом, внимательно слушая радио, сидел еще кто-то. Ульшпергер узнал того, кого искал.

– Вот так удача! – крикнул он.

Рихард кивнул. Он мигом понял, зачем понадобился Ульшпергеру.

– Мой племянник, – объявила фрау Эльснер, – тоже не отрывается от приемника, и вид у него при этом чудной, точно он кого-то подкарауливает. Они там не иначе что-то задумали.

– А что, сигналы подают? – спросил Рихард.

– Может быть. Все может быть, – быстро ответила фрау Эльснер.

– Ну что за чушь ты городишь, товарищ Эльснер, – сказала Мальцан.

– А вот муж говорит, что его двоюродный брат, он на эльбском заводе работает, все с какими-то стариками встречается, то на одном садовом участке, то на другом, это что, тоже чушь, по-вашему?

Мальцан рассмеялась.

– Почему бы им и не встречаться?

Ульшпергер помолчал. Но, подумав, попросил:

– Мальцан, запиши-ка все, а там посмотрим, чушь это или не чушь. Потом передашь мне.

У Рихарда в памяти засела одна встреча, настолько мимолетная, что он даже не решался говорить о ней. Иначе еще подумают, вроде учительницы Мальцан, что и он чушь городит. Встреча эта произошла уже после того, как смерть Сталина начала сказываться на плакатах и мыслях людей. Янауш своим насмешливым каркающим голосом говорил как бы от имени всех озлобленных шептунов. Может, именно потому, что Рихард всегда помнил о Янауше, упорно не приемлющем ничего нового, тот все время попадался ему на глаза на заводе и в городе. Он и на той неделе столкнулся с ним. У Янауша был очень довольный вид. С ним шел его приятель, в отличие от него розовый и добродушный, и еще какой-то парень, по виду ученик на заводе. Янауш говорил последнему:

– Скоро тебе такое доведется увидеть, чего ты и во сне не видывал…

Он умолк, заметив Рихарда. Но лицо его выражало удовольствие, смешанное со злорадством.

Что тут рассказывать? Нечего! Идет по улице пожилой человек с двумя приятелями. На такие пустяки внимание обращать, жизни не рад будешь…

Возвращаясь в Коссин, Рихард сел в машину Ульшпергера. Его шофер Бернгард Витт вел за ними пустую машину, вспоминая недавнее прошлое. Его ведь дважды посылали с инженером Ридлем. Один раз в Тюрингию, когда жена Ридля умерла от родов в какой-то деревне и они увезли оттуда ребенка. В другой раз он возил Ридля в Западную Германию на переговоры. Ридль использовал свободные минуты на какие-то странные визиты. Витту было досадно, что никто потом не спросил его об этом, даже Рихард Хаген, хотя ему-то уж надлежало знать, чем дышат люди вроде Ридля.

Витт любил свой завод и достаточно много знал, чтобы представить себе, о чем толкуют эти двое, Ульшпергер, директор завода, и Рихард, секретарь парторганизации. Он бы им посоветовал в такие дни не спускать глаз с Ридля. И злился, что ему приходится молча ехать сзади.

Рихард Хаген договорился с Ульшпергером выбрать, предварительно заручившись согласием Штрукса, который всегда рано приходил на службу, в каждом цехе доверенное лицо. Пусть эти доверенные из самых надежных товарищей будут в курсе жизни и образа мыслей людей подозрительных и ненадежных. Пусть через короткие промежутки времени докладывают обо всем Штруксу. А Ульшпергер решил, не отлучаясь из кабинета, держать связь с комендатурой и окружным комитетом партии. В случае чего он подаст сигнал тревоги. Всем доверенным тогда мигом надо будет собраться у него.

Рихард ответил, что сам обойдет как можно скорее все цехи и все участки, чтобы яснее представить себе положение на заводе. Ульшпергер же предложил передать в случае опасности по заводскому радио, ну, к примеру, песню «Небо Испании», ее знают все, кто и в Испании никогда не бывал.

– Вот удивился я, – добавил Рихард, – когда услышал здесь впервые нашу песню. Неужели они все были в Испании, подумал я, такие молодые ребята? Быть не может! Очень меня порадовало, что они ее знают!

– Да, ты был там, – ответил Ульшпергер. – А меня, сколько я ни просил, не отпустили.

Они приехали в Коссин очень рано, под моросящим дождем. Ульшпергер отпер дверь своего кабинета.

Хоть Штрукс и одобрил меры директора и секретаря, но попытался охладить их пыл. Он считал, что беспартийные или члены других партий охотнее всего получают разъяснения у своих единомышленников. Кое-кто, Янауш к примеру, заходит к мастеру Цибулке домой или на садовый участок, так же как Вебер, бригадир ремонтников из трубопрокатного. Штрукс предложил даже выбрать доверенными мастера Цибулку и бригадира Вебера.

Когда после этого разговора (уже успело пройти несколько минут, потом четверть часа, полчаса, и день был уже в разгаре) они собрали доверенных, те только удивились. Ничего подозрительного или тревожного никто не сообщил. Мастер Цибулка сказал, что у печей все и так в полном порядке. Были у них раздоры, о чем всем известно, скандалил кое-кто из упрямых литейщиков, но и те за последнее время утихомирились.

Другие доверенные доложили примерно то же. Рихард ждал даже, не скажет ли Штрукс, как и Мальцан: ну и чушь все это.

Бригадир Вебер, которого тоже позвали, не пришел, он был в городе, подыскивал замену Шульцу, получившему травму. Вместо него пришел Бреганц, человек чудаковатый, оторвавшийся от коллектива и тем не менее, а может именно потому, бывавший на всех партийных и профсоюзных собраниях. Внешне он держался так же спокойно, как Вебер, но спокойствие Вебера было успокоительным, оно сдерживало неспокойных и чересчур уж бойко мыслящих, а Бреганц своим тупым спокойствием только злил их.

Меллендорф, которого прислал к Штруксу Гербер, сообщил: у них парней с норовом хоть пруд пруди. А где их нет? Но он и представить себе не может, чтобы они вдруг подняли шум. Гербер-то ведь зубастый.

Совещание проводили, как было условлено, в кабинете Штрукса. Рихард прислушивался, оценивал ответы, но не вмешивался. А потом еще раз зашел к Ульшпергеру поделиться впечатлениями.

Оба с минуту помолчали.

– Так что же? – спросил Ульшпергер.

– Все остается, как мы договорились, – ответил Рихард. – Я сейчас же иду в цехи.

И подумал: Ульшпергер только с виду спокоен. Волнуется не меньше меня.

И хотя долгое время Рихард остро воспринимал все, что отличало его от Ульшпергера, сейчас он внезапно ощутил тесную близость с ним. Точно сквозь многие трудные годы шли они навстречу друг другу, чтобы сойтись именно здесь, именно в этот час.

2

В обычное время Вебер был спокойным, рассудительным, надежным человеком, без лишних слов добросовестно выполнявшим свою работу. Как бригадир, он умел держать людей в руках; каждый член бригады знал: не перечь Веберу – в накладе не останешься. Поэтому Томас и счел его самым подходящим жильцом для рассудительных, спокойных Эндерсов.

Томасу, правда, не по душе было, что Вебер спит в его комнате, в кровати Роберта, как он все еще продолжал думать, не по душе ему была и манера Вебера разговаривать с ним. Но голова его была так забита своими неприятностями, что ему было не до того, с кем водит дружбу Вебер. Он даже не замечал, что тот частенько останавливается с Янаушем, с Улихом, с Хейнером и Бернгардом.

Вебер знал себе цену и гордился, что слывет надежным, даже незаменимым и у тех, кто давал ему указания, и у тех, кому он сам обязан был их давать. Однако требования последнего времени подрывали его репутацию, он злился на решения дирекции, поколебавшие уверенность его людей: у Вебера в накладе не останешься. Он вдруг очутился в положении, при котором – так ему по крайней мере казалось – перестал быть одинаково надежным для низов и для верхов. Он держал сторону своей бригады, издевался над теми, кто навязывал ему непосильные, по мнению его бригады, задания, которые и сам он считал непосильными.

Как-то само собой вышло, что Вебер, спокойный и рассудительный в обычное время, в тревожные дни сумел подчинить себе целую группу людей. Они следовали его советам. Но он и теперь ничего из себя не строил. Только давал понять, что нередко наведывается к отцу. Отец Вебера, крепкий и хитрый старик, то и дело встречался с товарищами по партии.

Отцу Вебера, социал-демократу, с помощью разных уловок – справки о болезни, переезд с квартиры на квартиру – удалось уберечь сына от гитлерюгенда. От войны ему уберечь сына не удалось.

По воскресеньям кто-нибудь с цементного завода – там работала жена Вебера – подвозил Вебера на машине в Западный Берлин. Обратно он приезжал с разными советами и указаниями, а в последнее время и прямыми распоряжениями. Он понимал, чего ждут от них товарищи по партии в Западном Берлине, в Западной Германии, на Западе вообще. А Запад ведь ширь нескончаемая, и раз земля кругла, что каждому известно еще со школьной скамьи, то, значит, когда-нибудь где-нибудь он должен слиться с Востоком – потому, к примеру, японцы и попали в Пирл-Харбор.

От таких расплывчатых и общих рассуждений спокойный, суховатый Вебер перешел к рассуждениям более ясным и общепонятным. В западных странах рабочий класс-де в тяжкой борьбе отвоевал себе известные права. К примеру: забастовка стала с трудом добытым, порой в кровопролитных боях против предпринимателей, завоеванным и утвержденным правом рабочего класса. Подобные речи молодежь, новички слушали затаив дыхание, да и старики тоже – давно с ними так не разговаривали. Если же кто-нибудь вставлял, что у нас, мол, нет верхов и низов, Вебер отделывался ехидной улыбкой.

Порой Вебер с друзьями заходил к Хейнеру, но очень редко, почему-то их стесняло присутствие Эллы, хотя она рано ложилась и не обращала внимания, кто сидит с ее мужем на кухне. Она стала вялой, сонной и думала только о ребенке, который вот-вот родится.

Она не вскакивала, как бывало, если уж легла в постель. Лежала, как мешок с соломой. И тотчас засыпала крепким сном.

Все-таки для их сборищ домишко на садовом участке Бернгарда казался Веберу куда надежнее, чем кухня Хейнера. Приглашали они только тех, кого Вебер считал человеком верным. Томаса Хельгера он таким отнюдь не считал. Даром что своими глупыми выходками парень изрядно подпортил себе репутацию. Томас оставался предан всей этой бестолковщине – так называл Вебер положение на их заводе и во всей стране. Вебер зорче наблюдал за Томасом, своим соседом, чем Томас за Вебером… Он прежде всего задавал себе вопрос: на кого в бригаде можно положиться? На Шульца? На Пауля Клемке? На Фрица? На Боднера? Уж конечно, не на Эрнста Крюгера. Тот раз и навсегда предался новой партии. И на Ирму Хехт нельзя. Она с редкостным проворством выполняет все мельчайшие, мудренейшие задания. Ей скоро на пенсию. Боится потерять свои жалкие гроши.

Шульц поранил руку, и Вернер помчался в город к слесарю Вальнеру договориться с ним на следующую смену. Потом еще раз забежал к Эндерсам. Рядом с его кроватью лежала тщательно отглаженная спецовка.

– Хорошо, Вебер, что вы зашли. Вас Янауш спрашивал, – сказала фрау Эндерс.

– Янауш?

– Да, он велел передать, что пошел к каналу.

Она поглядела ему в глаза, но ничего не прочла в них.

С Янаушем, собственно, никто не ладил. Хотя должное ему отдавали и добродушно посмеивались, когда он ворчал. Жить с ним в ладу было трудно. Вебер не переоценивал Янауша. Но отец Вебера – и этого было достаточно – знал Янауша с давних пор по какой-то партийной конференции. И еще, что являлось решающим для Вебера, по нелегальным собраниям в гитлеровские времена. Да, Янауша любить трудновато. Но зато он человек надежный. А надежным Вебер считал всякого, кто упорно противился новому государству.

Территория завода со стороны канала была только кое-как отгорожена. Это вызывало всеобщее недовольство. Часть ограды с колючей проволокой валялась на земле. Во время смены вахтер обычно стоял у бокового входа, в конце тропинки. Старая пристань, теперь заброшенная, была расположена на крошечном треугольнике земли между рекой и каналом. Так уж повелось, что заводские из здешних мест и посторонние, не работавшие на заводе, но кому, к примеру, надо было поскорее попасть в Кримчу, деревню на другой стороне канала, пользовались тропинкой, проходившей по заводской территории.

Янауш ждал у канала возле тропинки на вытоптанной земле; завидев Вебера, он вопреки своему обыкновению быстро пошел ему навстречу. Вебер, ожидавший, что тот сообщит ему что-то важное, в свою очередь ускорил шаги. Два-три человека оглянулись. Янауш взял себя в руки – владеть собой он научился еще в гитлеровские времена – и стал показывать Веберу лодку, словно из-за этого пришел сюда, пока на них не перестали обращать внимание. Тогда хриплым от волнения голосом он прошептал:

– Что-то такое случилось в Берлине. По радио передавали призывы ко всем заводам. Ты слышал радио? Нет? Как же так? Включи немедленно. Твоя смена еще не началась. Лучше совсем не ходи на завод.

– Нет, я сегодня радио еще не слушал, – ответил Вебер. – Да и где мне прикажешь слушать? У Эндерсов, где я теперь живу? Старики там заразились от молодежи. Эта девчонка, Тони, только и твердит, что ей вдолбили в школе, а Томас Хельгер, мой сосед по комнате, что-то там нашкодил и, видно, хочет снова стать пай-мальчиком у СЕПГ. Того и гляди донесет, стоит мне поймать РИАС^[2].

– Ладно, – сказал Янауш, – идем со мной. У меня никто не помешает.

– Что ж, если условия подходящие. Надо ведь не просто слушать, но точно все записать.

– А почему бы и нет? – сказал Янауш. – Ко мне никто не ходит.

Янауш жил на улице, большая часть которой пострадала от войны. Развалины домов переднего ряда убрали. Задний флигель, где была квартира Янауша, война пощадила. Правда, чужой человек, глянув вдоль разбомбленной улицы, вряд ли отличил бы ветхий, облупившийся флигель от развалин. Квартира у Янауша была просторная, во всяком случае, могла быть просторной. Одна комната стала лишней, сын Янауша погиб на фронте, невестка, которая с самого начала не ладила с сыном, давно подалась на Запад. Внук, садовник, последовал за ней. Янауш после этого удара окончательно отгородился от людей. Хотя втайне, возможно, и желал их близости.

Потому и голоса, рвущиеся из приемника, обретали для Янауша особый смысл, ему казалось, что кто-то наконец вспомнил и позаботился о нем.

От претензий на свободную комнату, которые могли предъявить соседние семьи, а то и жилищный отдел, Янауш себя обезопасил. Собрав весь хлам, он свалил его в опустевшую комнату, потом, считая, что не все еще сделано, ночью проломил в нескольких местах стену со стороны развалин, теперь в случае прихода товарищей из жилотдела он мог доказать, что стена в аварийном состоянии.

Ночью, когда он уродовал стену, его жена крадучись обошла весь дом, проверила, не проснулся ли кто от шума, спят ли жильцы.

Никто не обратил на них внимания, а Янауш вскоре забыл собственную нахальную затею и в открытую ворчал на нерадивость жилищного отдела – у него-де часть квартиры вот-вот развалится. Стена, можно сказать, кусками осыпается.

Вебер с секунду поискал среди развалин обитаемый дом. Входя в него, с трудом преодолел невольное отвращение, вызванное, разумеется, не чисто выметенным подъездом, а запахом то ли валерианки, то ли другого лекарства, которого он не терпел.

Маленькая робкая фрау Янауш завязала голову чем-то белым, а сверху еще покрылась клетчатым платком. Она тихонько открыла им дверь.

Янауш поманил Вебера своим скрюченным пальцем и, как бывало в гитлеровские времена, заполз с приемником под одеяло. Вебер расхохотался.

– Что ты там делаешь, пуганая ворона? Нынче даже громкоговорители можно слушать. Все ведь слушают.

Янауш мотнул головой и показал на потолок, там-де живет человек, которому нельзя доверять. Потом потянул Вебера за пиджак, тот, с трудом сдерживая отвращение, – в постели запах был еще резче – сунул голову под одеяло и стал слушать.

На мгновение у Вебера, правда, мелькнула мысль, уж не сошел ли старик с ума, что это он вытворяет? Но когда оба одновременно услышали разъяснение, в чем состоят их обязанности перед рабочими и что долг призывает каждого по месту его работы взбодрить нерешительных, взоры их встретились в темноте под одеялом. Голубовато-белесые глаза Янауша впились в спокойные, молодые еще глаза Вебера, – казалось, соприкоснулись концы двух электрических проводов.

Губы Янауша, совсем разучившиеся улыбаться, теперь едва-едва скривились. Зазвучала пролетарская песня, знакомая ему с юности. Вебер ее не знал. Потом передали Бетховена – «Обнимитесь, миллионы!». Янауш выключил приемник. Вебер уже вылезал из-под одеяла.

– Мы еще увидимся. Я пришлю к тебе Бернгарда и Хейнера. Объяснишь им, что и где.

Янауш кивнул. Предвкушение радости отразилось на его застывшем от ненависти лице.

3

Этим утром Элла хотела встать пораньше. Отяжелевшее тело удерживало ее в постели. Вторая постель была пуста. Она подумала: надо поскорее сварить ему кофе. Но тут вошел Хейнер. Бросил через плечо:

– До свидания, Элла, счастливо.

Слабый свет утра пробился сквозь пелену мелкого дождя, сквозь неяркие занавески в цветочек. Элла отрезала лоскут этой материи и для корзины, в которой будет спать ребенок, она поставит ее в ногах кровати.

Сегодня, подумала Элла, обязательно скажу Альвингеру, что кончаю работать.

Ей еще с той недели полагался отпуск по беременности. Но Альвингер упрашивал: «Нам каждый день, что ты на заводе, дорог. Я дам тебе легкую работу. Ходи из цеха в цех, просто помогай, будешь в курсе всех дел. А то наши тоже стали чересчур колючие. Мужья их накрутили».

Несколько дней назад он в сердцах сказал ей: «Сперва ты, Элла, до хрипоты уговаривала их увеличить выпуск продукции, потом вышел правительственный указ, все осталось по-старому, и мы в дураках. Работницы посмеиваются в кулак, хотя тебя пока что слушают. Если можешь, поработай еще денек-другой».

Но теперь уж точка, подумала Элла. И решительно спустила ноги на пол.

Вечером она заснула, когда гости еще не разошлись. Хейнер, в последнее время очень с нею ласковый, сдерживал расшумевшихся приятелей, а потом увел их из столовой в кухню.

Элла, пройдя через столовую, которой они редко пользовались, в кухню – ночная рубашка топорщилась на ее груди и животе, – с удивлением увидела, что, кроме Бернгарда, все гости еще здесь. Тощий парень, он приходил уже два раза, Хейнер сказал, что его зовут Фриц Вендиг, свернулся на кухонном диванчике. Его тучный розовощекий приятель как раз надевал башмаки и весело сказал, взглянув на Эллу:

– Доброе утро, фрау Шанц, извините, нам давно пора было смотать удочки. Да вот, заснули мертвым сном.

– Пустое, – ответила Элла, – сейчас приготовлю кофе.

Тут тощий вытянулся на диванчике. Он хоть и был кожа да кости, но даже неумытый казался чистым. Вытащив гребенку из кармана, он зачесал волосы назад. Его голубые глаза холодно поблескивали. Элла поспешно накинула первый попавшийся платок. И вдруг из столовой в кухню вошел третий гость, его она, проходя, даже не заметила.

– Бехтлер! – воскликнула она. – Бог мой! Что ты тут делаешь?

Бехтлер, улыбаясь, покачал головой и окинул ее взглядом с головы до ног.

– Я здесь ненадолго, Элла, на монтажных работах в Хоенфельде.

– А разве тебе можно быть здесь? Ты ведь, по-моему, удрал?

– Ну, что там, можно – нельзя. Я запасся бумажками. Имя на документе правильное. Все, чтобы на тебя, Элла, еще разок поглядеть. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Кто-то мне сказал, что ты ждешь ребенка. Верно. Боже мой, да ты ли это?

Он потянул к себе ее руку, ухватил за палец. И быстро поцеловал в ямку локтя, а она шлепнула его, как в былые времена.

– Эх, одно это местечко и осталось прежнее. А все остальное… Я и верить не хотел, красавица ты моя. Ну, что ты со мною сделала! Таких, как ты, и на Западе и на Востоке раз-два и обчелся. А теперь мне поскорее надо в Нейштадт. Меня ждет приятель с мотоциклом. Прощай, Элла.

Когда она, стоя у плиты, как бывало в заводской столовой, разливала гостям кофе, розовощекий толстяк сказал:

– Ваш муж, фрау Шанц, сказал, что вы покажете нам кратчайший путь в Кримчу. Мы могли бы вместе дойти да Нейштадтского моста.

Элла быстро оделась. Гости том временем аккуратно вымыли и убрали посуду.

Она заперла квартиру. Они вместе вышли на улицу. Элла почти не обращала внимания на своих спутников. Вспоминала мельком: что за чепуху молол этот Бехтлер. Потом подумала: надо поскорее к Альвингеру сходить. А то, не приведи бог, рожу́ на заводе. И еще: Хейнеру я теперь в столовой постелю. Ты же не захочешь, господи, чтобы я терпела его возле себя в такое время. И еще: пусть Альвингер меня как хочет просит, больше не соглашусь. В другое время сознание, что она нужна, помогало ей жить, жить и без того счастья, которое она вправе была пожелать себе, если бы ее спросили.

На мосту взад и вперед сновало куда больше людей, чем обычно в этот час. Кто-то что-то растолковывал, должно быть важное, это было заметно по лицам слушателей. Нескольких женщин, идущих из Коссина, задержала группа, идущая из Нейштадта. Элла удивилась. Ей хотелось поскорее распрощаться со своими спутниками. Какая-то женщина из нейштадтской группы крикнула ей:

– Не ходи дальше, Элла!

Элла переспросила:

– Почему это? Что здесь творится?

Какой-то мужчина протянул было руку к ее высокой красивой груди, но вовсе неласково, и крикнул: «Уберите эту конфетку!»

Элла его оттолкнула.

Толстяк попросил:

– Пожалуйста, фрау Шанц, покажите нам поскорее, где здесь пройти на Кримчу. Ваш муж сказал, что туда через канал проложена лава.

– Да, – ответила Элла, прислушиваясь к голосам женщин, – но, кажется, на нее можно попасть только с заводской территории.

Второй, кожа да кости, вдруг впился в Эллу жестким, повелительным взглядом холодных голубых глаз. Но среди окружающего шума голос его прозвучал едва ли не мягко:

– Еще две минутки, проводите нас до канала, мы очень спешим.

Элла крикнула женщинам:

– Мне надо к Альвингеру!

– Его сегодня нет. Никого там нет.

– Как это никого? – удивилась Элла.

– Идите же, идите, – приказал Фриц Вендиг.

Он легонько ухватил ее за плечи и подталкивал перед собою вниз, а потом еще по набережной. В неожиданной толкотне всех захватило общим потоком. Эллу оттеснили еще ближе к каналу. Она хотела повернуть, но у нее не хватило сил.

Рабочие с цементного завода, что лежал далеко за Кримчей, почти против эльбского, ждали возле устья канала. Кое-кого Элла узнала.

В этом месте территория, хоть и заводская, была не застроена, и охраняли ее небрежно.

Элла остановилась. Она твердо решила повернуть назад. Хотела как раз спросить знакомых с цементного: что вы все здесь делаете? Но тут на заводской территории показался вахтер, старик Эндерс. Он поступил на эту работу, выйдя на пенсию.

– Эй, Элла, – крикнул он чуть ли не радостно, – что ты у нас нынче делаешь?

Элла, улыбаясь, ответила, хотя мысли ее были далеко:

– Уже ухожу. – Она повернулась и сказала своим спутникам: – Спросите у него. Мне бы поскорей выбраться отсюда. А он дорогу знает.

В это же время в мастерскую пришел Эрнст Крюгер. Вслед за ним Томас. Эрнст избегал ходить с ним вдвоем. Не потому, что слепо подчинялся указке сверху или чуял, как, с точки зрения руководства, следует держаться с Томасом. Нет, Эрнст Крюгер не таков. Иначе не был бы он среди тех немногих, кто, несмотря на насмешки и издевку, создал на заводе первую группу СНМ. В ту пору это значило: уметь постоять за себя. Он избегал Томаса, потому что действительно был возмущен и считал его двурушником и лицемером.

К удивлению Эрнста, в мастерской уже был не только Шульц с забинтованной рукой, но и Вальнер, который по просьбе Вебера должен был его заменить. Томас поздоровался со всеми, но никто ему не ответил. Эрнст – потому что избегал Томаса, другие – потому что чего-то ждали. Мало-помалу пришли все, и Ирма Хехт и Бреганц.

Вебер, выпрямившись во весь рост, выжидал чего-то. А когда все собрались, сказал спокойно, как будто давал рабочее задание:

– Всеобщая забастовка. Мы присоединяемся. Пошли через второй трубопрокатный.

Три-четыре человека последовали за ним в соседний цех, то ли согласные с Вебером, то ли послушные его приказу. Остальные переглядывались, не понимая, что здесь происходит. Пытаясь хоть что-нибудь понять, они в конце концов толпой повалили за Вебером. Всего несколько человек, среди них Эрнст, Томас, Ирма и Бреганц, остались на своих рабочих местах.

– Э, да ты никак спятил? – закричал Эрнст. Он подскочил к Веберу. Схватил его за рукав. – Что все это значит?

– Скоро узнаешь, – отрезал Вебер и стряхнул руку Эрнста.

В цехе поднялась суматоха. Бурные, чуть ли не торжествующие крики, казалось, приветствовали Вебера. Голоса слились в общий хор. Из него выделялся голос Улиха.

Томас весь превратился в слух. Потом огляделся. Вон лежит куча болванок, их обработку не закончила предыдущая смена.

– Эрнст! Ирма! Бреганц! – крикнул он.

– Что они задумали? – спросил озадаченный Эрнст.

Он впервые обратился к Томасу, точно происходящее пробило брешь в стене его презрения к бывшему другу.

– Ты же сам слышал, – ответил Томас, – хотят кашу заварить. Глянь-ка на рожу этого Улиха. Послушай, что он орет. И это ради нас? Нет. Но что и Вебер против нас, этого я не ожидал.

– Ты много чего не ожидал, – злобно буркнул Эрнст.

И все-таки почувствовал облегчение, что может после долгого презрительного молчания ругательски ругать Томаса, обрушить на него всю свою злость. Ни за что не смел Томас, его умный, всегда готовый прийти на помощь Томас, поступить так дурно, да еще все скрыть от него, Эрнста. Он-то думал, что Томас более цельный. И Эрнст заорал:

– Ничего удивительного, будешь ошиваться с шлюхой по Западному Берлину, так не заметишь, с кем в Коссине в одной комнате спишь. – Когда Томас спокойно глянул на него, он еще пуще заорал. – А может, ты его нарочно привел к Эндерсам?

Тут уж Томас не выдержал:

– Заткнись. Не хватает, чтобы я тебе по морде съездил. Принимайся-ка лучше за дело. Они хотят, чтобы все у нас замерло. Черта с два. Мы будем работать.

Эрнст замолчал. Повиновался. И Ирма Хехт, хотя несколько минут ее беспомощный взгляд перебегал с одного на другого, принялась за дело.

Из цеха донеслась перебранка. Кое-кто, видно, не соглашался бросать работу.

Внезапно в проходе появился Янауш. Пареньки, даже не поднимая голов, узнали его каркающий голос:

– Молокососы, а такие подлецы. Товарищей предавать, вот вы чему обучились.

– Пошли, пошли, – сказал кто-то за его спиной, – не задерживайся с сопляками.

Эрнст вдруг с искренним удивлением обернулся к Томасу:

– За что Янауш нас так обозвал?

– Плевать, – ответил Томас, – не слушай.

Но и ему нелегко было притворяться, что слова старого Янауша его не касаются.

Эрнст не унимался:

– Что это с ними? Что происходит?

– По-моему, – сказал Томас, – что-то вроде контрреволюции. Вроде колчаковщины.

– Вроде чего?

– Не помнишь разве, как в России было? Мы же все это учили. Колчак, Юденич, Петлюра.

– Ты так думаешь? Почему, объясни?

– Потому. Сразу видно. Именно то же самое. Как в гражданскую войну. А ты и я, мы против Колчака.

– А остальные, послушай, их же много с Вебером, и с Янаушем, и с Улихом?

– Да, много. Как тогда. Иначе до гражданской войны не дошло бы.

– А у нас?

Эрнст Крюгер как-то вдруг целиком положился на суждение Томаса.

– Нет. Не дойдет. Мы останемся на местах. Нас они с толку не собьют. Валяй работай.

Примерно тогда же, когда Вебер пришел и объявил: «Кончай работу. Забастовка», – в ремонтной мастерской прокатного цеха Хейнц Кёлер подал знак маленькому Гансу Бергеру, жестянщику, выключить паяльник.

Ганс был учеником. И очень высоко ставил Хейнца Кёлера. Кёлер казался ему умным и опытным. Такого парня Гансу среди своих сверстников встречать не приходилось.

Хейнц высмеивал все, что Ганс принимал на веру в школе – на уроках обществоведения и истории – и что теперь учил в производственной школе. Однажды, когда Ганс упомянул, что классный руководитель у него некий Функ, Хейнц громко расхохотался. Он тоже имел удовольствие слышать речи этого Функа, на днях встретил его в пивной Нейштадта; подвыпивший, тот в болтовне с подозрительными на вид приятелями ниспровергал те истины, каким учил детей в школе. После этого Ганс никому ни на грош не верил. Хейнц, заметив, что Ганс Бергер ловит каждое его слово, попытался объяснить ему, что плохо и несправедливо в окружающей их жизни. Хейнц сам себе нравился в этой роли. Другим его объяснения не нужны были. Томас, тот даже резко обрывал его. А Тони предупредила, что перестанет с ним дружить, если он не одумается и не перестанет молоть чепуху в подражание своему брату.

Иногда Хейнц брал Ганса в домик на садовом участке Бернгарда.

Бернгард и Вебер, убедившись, что на Ганса можно положиться, приказали парнишке делать все, что ему скажет Хейнц.

Хейнц Кёлер уселся, вытянув ноги, на пол и закурил сигарету. С минуту на минуту должен был прийти Улих или кто-то другой с поручением от Вебера – так они условились.

Но посланный задержался.

А в мастерскую из цеха неожиданно вошел Гербер Петух. Он тяжело дышал. Лицо его пылало под стать волосам, резко контрастируя с белизной глазных яблок, как всегда, если Гербер сильно волновался.

Утром, когда он пришел на завод, произошло следующее. Братья Петцольд, Клаус и Хорст, два нахальных парня, буяны и болтуны, но благодаря силе и безупречной работе бывшие на хорошем счету у Гербера, загородили ему дорогу, заявив, что пальцем не шевельнут, если им сию же минуту не сообщат, что происходит в Берлине.

Овладев собой и весь подобравшись, Гербер ответил, что последние известия и экстренные сообщения передаются по заводскому радио в определенное время, а сейчас начало смены. Поэтому он и все другие считают, что за болтовней и так потеряны драгоценные минуты.

В глубине души он был уверен, что рабочие его цеха пойдут за ним. Но тут его пронзила мысль: оба Петцольда тоже ведь из моего цеха, я был уверен, что они не изменят мне.

Он чуть повернулся, и этого было достаточно, чтобы лучший его рабочий Меллендорф взялся за работу и сосед его тоже. Но Хорст Петцольд снова преградил Герберу дорогу.

– Нет! – крикнул он. – Сперва мы должны все узнать.

Тогда Гербер тихим, но решительным голосом заявил:

– Либо начинай, либо убирайся.

Он поднял руки, и Хорст Петцольд непроизвольно отпрянул, избегая его рук, жестких и гибких, как стальные прутья.