Текст книги "Замуж за светлого властелина (СИ)"
Автор книги: Анна Замосковная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Глава 15. Брачные ночи, брачные дни
– Лучше убейте меня, чем так мучить, – шипит охрипший суслик Бука, слезливо взирая на светлого властелина из ванной. – Я так не могу, я не могу жить с ней в одном доме…
Значит, светлый властелин не только не против моего проживания здесь, он полностью за.
И он не смотрит на несчастного облысевшего, плачущего суслика, властелин пристально смотрит на меня.
– …ведьма, – сипит Бука, – ну зачем нам ведьма?
Похоже, его хозяин просто извращенец, иначе как объяснить пристрастие светлого к тёмной? Но я-то таким не страдаю, у меня всё нормально, мне человек по сердцу. А светлого властелина ведьмы не смущают, значит, и предложение обзавестись другой одеждой было просто предложением купить одежду, а не попытками избавиться от напоминаний о том, что я ведьма.
Я из белого флакона выливаю в воду белую пенную жидкость, вооружаюсь белой щёткой и по третьему кругу продолжаю оттирать стенающего суслика. К сожалению, лысый чистится он слишком быстро, на всю ночь возни с ним не хватит.
* * *
Под пристальным надзором светлого властелина Буку я отмываю, вытираю, укладываю в отдельной спальне фамильяра на игрушечную кроватку и укрываю одеялом. Комнатка – уменьшенная копия покоев властелина, только раньше я в неё попасть не могла.
– Спокойного тебе сна, Бука, – поглаживаю макушку с жидкими остатками пуха.
Бука горестно вздыхает.
За окном – ещё ночь. Рука светлого властелина опускается на моё плечо, и Бука вздыхает ещё горестней, подбородок у него дрожит.
Бедняжка! Не повезло ему: светлый властелин должен жить один, как остальные, а наш…
Наш помогает мне подняться с колен и выводит из белой комнатки фамильяра. Прижимает к стене. Я хмурюсь: неужели будет домогаться, пока Бука так страдает?
Глядя в глаза, светлый властелин осторожно касается кончиками пальцев моих висков, тихо спрашивает:
– Как ты себя чувствуешь? Голова ещё болит?
Ой, совсем забыла, что жаловалась на это.
– Болит, – с честным видом лгу я.
Поцеловав в лоб, светлый властелин подхватывает меня на руки и направляется в сторону моих комнат. Похолодевшие внутренности проваливаются куда-то в пустоту, я ищу слова возражений, но властелин сворачивает на лестницу на первый этаж. Рядом с ней, в том месте, которое я простучала и точно не обнаружила намёков на тайные ходы, открывается проём на ещё одну лестницу, озарённую холодным белым светом.
– Марьяна, сейчас всё будет хорошо.
Ну, раз не в спальню несёт, то точно хорошо.
Мягко шелестит ткань белого одеяния, меня кружит в белизне. Не сразу осознаю, что мы спустились с лестницы в полусферу зала. Его стены источают мягкий свет. Посередине с потолка спускается колонна, она завершается каменной плитой висящей в метре над другой такой же плитой, установленной на колонне, поднимающейся из пола.
В это метровое пространство между плитами светлый властелин меня и укладывает, точнее, пытается, потому что я охватываю его шею руками, дрыгаю ногами и кричу:
– Ты что?
Вскрик множится эхом.
– Хочу вылечить тебя, – поясняет светлый властелин, пытаясь уложить меня на камень под плитой, держащейся на какой-то жалкой колонне!
– А если эта штука отвалится от потолка? – крепче впиваюсь во властелина. – Меня же раздавит.
– Не бойся, всё надёжно.
– У меня ничего не болит! Я уже поправилась! Да на мне воду возить можно!
– Правда? – он пристально заглядывает мне в лицо.
И тут я соображаю, что… э… если я такая резвая, то поводов для отказа нет.
– Нет, – склоняю голову ему на грудь, всхлипываю. – Просто мне страшно.
– Поверь мне, здесь всё надёжно, я сам здесь лежал не раз и до сих пор жив.
С трудом разжимаю руки, бормоча:
– Разве светлые властелины болеют?
– У нас бывают травмы, раны…
Значит, они уязвимы.
Сердце сжимается от страха, но я растягиваюсь на белой плите. В тот же миг меня накрывает потоком белой магии. Кожу покалывает, но… в остальном ощущения даже приятные, расслабляющие.
Светлый властелин смотрит куда-то поверх плиты.
– Тебе нужен шрам на локте? – вдруг спрашивает он.
– Нет, – растерянно отвечаю я. – А что, шрамы кому-то нужны?
– Иногда шрамы – это память. Раз он тебе не нужен, его сотрёт.
– Как это сотрёт? – приподнимаюсь на локтях, хоть и не жажду хранить память о том, как из-за медовухи свалилась с лестницы.
– Его больше не будет, – властелин мягко укладывает меня обратно на плиту. – Этот аппарат лечит свежие раны, старые, проблемы со здоровьем. Ты много нервничаешь, это разрушает.
Занервничаешь тут, когда сначала мэр, потом сам властелин меня возжелали.
– Не переживай, процедура запущена, с этой плиты ты встанешь абсолютно здоровой. Просто расслабься, это займёт некоторое время.
Сложив руки на груди, закрываю глаза: расслаблюсь, обязательно расслаблюсь так, чтобы «уснуть», ведь в прошлый раз спящую меня властелин не тронул, может, и в этот раз будет так.
– Почему ты не вылечил здесь Буку? – спрашиваю перед тем, как провалиться в притворный сон. – Наверняка эта волшебная штука может лечить даже фамильяров, если уж ведьмой не подавилась.
– Здоровье Буки сейчас зависит только от него: он не принимает подпитку от меня, и это не может исправить даже машина исцеления. Я уверен, Бука скоро одумается.
* * *
Дыхание спящего – быстрый вдох и медленный выдох. Я стараюсь придерживаться ритма, ведь светлый властелин не сводит с меня взгляда.
Проходит некоторое время, и он касается костяшками пальцев моей скулы, поглаживает.
Сохранять ритм тяжело, но справляюсь. Сердце только колотится слишком быстро. Светлый властелин наклоняется, его дыхание касается моих губ. Кажется, я сейчас закричу, но нет – дышу ровно, правильно, хотя уши закладывает от гула сердца.
Тёплые сухие губы касаются моих, замирают в ожидании ответа. Хрен тебе, а не ответ, властелин.
Он скользит ладонью по моему бедру. Сердце бьётся так неистово, что правда начинает ныть лоб, но я дышу. Ровно. Как спящая.
Ладонь проскальзывает под мои колени, тянет их вверх, и я чуть не выдыхаю от облегчения – светлый властелин просто берёт меня на руки.
Безвольно обвисаю на его руках, причмокиваю губами. Он, приноровившись, перехватывает меня так, что голова укладывается на плечо, в шёлк длинных белых волос.
Опять шелестит одежда. Похоже, светлый властелин возвращается на второй этаж по тому же пути, по которому пришёл сюда. Сами открываются и закрываются двери.
Властелин укладывает меня на постель. Я по-прежнему ровно дышу. Почти всё: сейчас он укутает меня одеялом и уйдёт.
Одежда шелестит совсем рядом, будто опадает на пол. Светлый властелин что, раздевается?
Еле сдерживаюсь, чтобы не открыть глаза. Надо лежать смирно и правильно дышать.
Последний раз прошелестев, одежда умолкает. Зато кровать проминается под тяжестью светлого властелина. Он медленно пробирается вдоль моих ног, и длинные волосы скользят по подолу. Дыхание обжигает кончики моих пальцев, поднимается до брачного браслета на запястье. Сердце бешено стучит, плавится. Оно меня выдаст! Боюсь, что оно меня выдаст, особенно когда губы касаются тыльной стороны ладони, подбираются к запястью.
К счастью, светлый властелин пробирается дальше, по руке проскальзывают шёлковые пряди, и дыхание касается щеки. Властелин утыкается носом в мои растрёпанные пряди, шумно вдыхает.
Он наслаждается… он правда наслаждается… мной. Его ладонь скользит по моей руке, сворачивает под грудь, охватывает одну. С трудом сдерживаю вскрик. Ладонь спускается обратно на живот, ниже. Властелин мягко прикусывает ухо. От волны ощущений кровь приливает к лицу, обжигает щёки.
Дышать, Марьяна, надо ровно дышать.
Кончик языка игриво проскальзывает по завитку уха, светлый властелин приподнимается на локте. Кажется, он рассматривает моё лицо. Сейчас притворяться надо особенно правдоподобно.
Широкий рукав его одеяния проскальзывает по моей груди, так что к прикосновению пальцев к губам я готова, и всё равно это похоже на лёгкий разряд, как от наэлектризовавшегося кошачьего меха.
Дышать ровно!
Палец мягко очерчивает нижнюю губу, верхнюю… Светлый властелин склоняется, щекоча шею своими волосами, и осторожно целует.
Ровно дышать!
* * *
Октавиан в своё время прилежно наблюдал за женщинами, но их так и не понял. С Марьяной у него получается ещё хуже. Он знает, что она не спит, но не может понять, зачем притворяется.
Его сердце гулко стучит, выламывает рёбра, кровь гудит, кипит и бесится…
Не дождавшись ответа напряжённых губ Марьяны, Октавиан слезает с кровати и одевается. Его смущает раздражение, поселившееся под грудиной, пробегающее вспышками гнева по мыслям, которые должны сохранять кристальную ясность. Ничем не сдерживаемый зов плоти оказывается жёстче, разрушительнее и… приятнее, чем он ожидал.
Тряхнув головой, Октавиан покидает спальню, минует комнату, разукрашенную Марьяной площадку второго этажа. И влетая в кабинет испытывает непреодолимое желание громко хлопнуть дверью, но вот досада – они открываются и закрываются сами.
Окинув злым взглядом рабочее пространство, Октавиан стремительно проходит к тележке, сгребает несколько папок и со всей силы швыряет в стену.
Шлепок, испуганный шелест разлетающихся листков успокаивает и подстёгивает одновременно, Октавиан хватает ещё несколько папок.
«Потом разбирать придётся, может закрасться ошибка», – мелькает мысль, но и эта пачка отлетает в стену.
Октавиан выдыхает. Дышит глубоко и размеренно, пытаясь восстановить привычное спокойствие, но кровь всё ещё бурлит, требует… чего-то.
* * *
В кабинет Октавиан возвращается через полчаса. С волос капает ледяная вода, стекает по сильному, физически идеальному телу, добирается до полотенца на узких бёдрах.
Ещё злой – на себя, на невозможность загнать в узду необдуманно выпущенные эмоции – Октавиан усаживается в кресло и вытаскивает из ящика дело Марьяны.
Раскрывает папку и пробегает взглядом по заключению мэра, на основании которого её лишили лицензии.
Облокотившись на стол, Октавиан соединяет ладони, сосредотачивается, связываясь с Октой, разводит ладони… и ничего не происходит.
Закрыв глаза, Октавиан начинает дыхательную гимнастику – одно из первых упражнений, которым учат будущих проконсулов.
Не сразу, но спокойствие к нему возвращается, он опять соединяет ладони, обращается к магическим цепям Окты, разводит руки, и между ними вспухает молочно-белая сфера.
В ней появляется лицо молодого мужчины в обрамлении медного цвета волос: светлое, в россыпи веснушек, со зло сощуренными ярко-синими глазами и пухлыми, почти девичьими губами, сейчас презрительно изогнутыми. Затем и вся фигура – гибкая, жилистая, напряжённая. Потому что юноша с кем-то отчаянно спорит, то и дело взмахивает рукой в прогоняющем жесте.
И Октавиан догадывается, с кем. Он изменяет угол обзора, чтобы захватить вторую фигурку – тонкую, сгорбленную горем.
Положив шар перед собой, Октавиан сплетает пальцы и упирается в них подбородком.
Ситуация сложная.
Мэр решил, что Марьяна приворожила кричащего сейчас юношу к себе. Следы лёгкого тёмного воздействия на нём Октавиан после тщательной проверки обнаружил, но, судя по сопутствующим обстоятельствам, если Марьяна и привораживала мальчишку, то не к себе.
Ранее мэр не был замечен в противозаконных действиях, что было причиной его поспешного и необоснованного решения: неверное умозаключение на основе жалобы родителей юноши или злой умысел? И кто воздействовал на Рейнала Башана тьмой? Неужели Марьяна? Зачем?
* * *
После ухода властелина я долго не могла уснуть, ворочалась в постели, томясь волнением, полубредовой тревогой, страхом, ожиданием его возвращения. Порой казалось, что лучше бы он пришёл, чем в напряжении бесконечно ждать.
Сон сморил меня на рассвете, когда оранжевые лучи вовсю пробивались в спальню, а когда просыпаюсь, они уже желтоватые, как и пристало дню.
Желудок, сжавшись, измученно урчит.
Сев на постели, накрываю ладонью ухо, которое вчера прикусил светлый властелин, касаюсь шеи, потираю место у запястья, к которому прижимались его губы. В воспоминаниях настолько отчётливо звучит шумный вдох, с которым властелин втянул запах моих волос, что невольно оборачиваюсь, но за спиной никого.
Может, не мыться, чтобы избежать подобных прикосновений?
Но разум заманчиво напоминает, какая тёплая вода наливается в ванну. Я обычно моюсь в реке холодной, а тут…
Найду какие-нибудь другие способы избежать близости.
Стянув обтрепавшееся платье, пробегаю в ванную и, как учил светлый властелин, выкручиваю вентили. Горячая вода с шумом вырывается в светлую полость, белый пар поднимается к белому потолку.
У меня тоже полно всяких белых бутылочек со сладко пахнущими жидкостями.
Желудок вновь стискивается в голодном спазме, но я сосредотачиваюсь на ожидающем меня блаженстве купания.
* * *
Кажется, я умерла, и меня настигло счастливое посмертие в долине, куда уходят ведьмы со своими избранными, настолько хорошо распаренному телу, настолько мягкие полотенца, такой чудесно нежный халат меня обнимает…
Ощущение блаженства портит лишь голод, всё чаще напоминающий о себе.
Ну и светлый властелин, сидящий на кровати.
Как хорошо, что я в халате. Властелин окидывает мою шею, руки, голые лодыжки жадным взглядом, отчего хочется нырнуть обратно в ванную и захлопнуть дверь. Глаза у него абсолютно чёрные из-за расширившихся зрачков, и слегка мутные.
– Я принёс новое платье. Чёрное, как ты хотела, – в ровном голосе властелина снова низкие, сиплые звуки. Пальцы руки, которой он указывает на лежащее рядом платье, вздрагивают. – Время обеда. Какую еду ты выбираешь, свою или мою?
От направленного на меня взгляда не просто бежать хочется: дышать тяжело, и сердце сбоит.
– Мою, – выдавливаю я.
– Жду. Тебя. У телепорта, – светлый властелин резко поднимается и выходит из спальни.
Дверь за ним бесшумно закрывается, но всё равно ощущение, словно он ею хлопнул.
Из-под кровати доносится выдох-писк, Жор высовывает морду с прижатыми ушами. Глаза опять круглые и остекленевшие, как у чучела.
– Марьяна, мне страшно, – признаётся он. – Его даже Бука не понимает.
Мне тоже страшно, но я подхожу к разложенному на покрывале чёрному новому платью и глухо отвечаю:
– Фамильяры часто не понимают хозяев. Почему ты не рассказал мне о Буке?
– Ну, – Жор опускает взгляд в пол, ковыряет лапкой белоснежный ковёр. – Он не хотел знакомиться. Необщительный он, понимаешь.
Понимаю, что у властелина в этом случае может иметься тяга к общению, хотя по нему не скажешь.
– Что ещё ты знаешь о своём новом друге?
– Он мне не друг, – фыркает Жор. – Просто мы объединились для достижения общей цели. Мы же хотим отсюда уехать, и он хочет, чтобы мы уехали.
А властелин этого не хочет.
– Это он посоветовал тебе изменять дом?
– Да, конечно, он ведь хорошо знает властелина, знает, на что надо давить.
Это феномен фамильяров: почему-то они всегда пропускают мимо ушей, забывают, не хотят признавать факта, что мы – духовные противоположности. Конечно, у нас бывают общие цели, так, например, мы с Жором оба хотим домой, потому что боимся властелина, и мы вполне единодушны в нейтральных вопросах, но реакции Буки на нас… не оставляют сомнений в том, что это отражение противоположных устремлений властелина. Я качаю головой:
– Лучше бы ты узнал, что любит твой приятель.
– Зачем? – Жор хлопает глазками, а я, наконец, поднимаю платье, оглядываю: ткань мягкая, сшито добротно.
Никогда у меня не было настолько хороших платьев, даже свадебное всё же сделано на скорую руку и не такое качественное. Судя по всему, размер у него мой.
– Любопытно, – мрачно отвечаю Жору и распутываю шнуровку на спине. – Никуда не уходи, будешь шнуровку затягивать.
– Как? – возмущается Жор. – У меня же лапы.
Вздыхаю…
* * *
Это странный, тревожный момент, когда властелин затягивает шнуровку, горячо дыша мне в затылок, мягко касается плеч, талии, проводит ладонью по плетению вдоль позвоночника, волнительно долог, откликается во всём теле напряжением, потому что я знаю, что властелин бы хотел меня раздеть. И он, кажется, тоже знает, что мне об этом известно.
Он проводит ладонями по моим по-ведьмински распущенным волосам, и с них уходят остатки воды. Перебирает чуть вьющиеся пряди, вдыхает их запах…
Кажется, моё сердце сейчас выпрыгнет, даже в глазах темнеет.
Светлый властелин отступает к волшебному кольцу и, не глядя на меня, протягивает руку, предлагая держаться за него.
А через минуту мы выходим в центре Окты, и мне по-прежнему тяжело дышать, а волоски на коже встают дыбом в сторону властелина, словно он их притягивает.
– Можно после обеда прогуляться по городу? – сипло спрашиваю я.
Властелин вытаскивает из-за пазухи мешочек звонких монет и, всё так же не глядя, протягивает мне.
– Да. Вот тебе деньги на мелкие расходы. Если понадобятся крупные, записывай на наш счёт.
Заглядываю в мешочек: золото и серебро. Взвешиваю. Мелкие расходы? Я за всю самостоятельную жизнь не потратила столько денег, сколько он мне сейчас даёт на «мелкие» расходы.
– К ужину я буду ждать тебя в ресторане, – продолжает властелин. – Если захочешь покинуть Окту раньше, можешь воспользоваться извозчиком или зайти ко мне, телепортирую домой.
Это что, мне можно свободно ходить куда угодно и сегодня тоже?
– А завтра можно будет походить по городу? И по пригороду? И в ведьминскую деревню заглянуть?
– Сколько угодно.
Внутри всё сжимается, но уже не от голода, а от дикого волнительного предвкушения. Если я могу свободно гулять, я могу зайти… могу зайти в лавку родителей Рейнала.
Сердце будто переворачивается в груди, пускается в бешеный галоп, а на губах расцветает счастливая улыбка. Но я тут же старательно её давлю: властелин не должен ни о чём догадаться, да и Рейнала за прилавком может не оказаться.
Глава 16. Первая любовь
С каждым шагом по светлой мостовой сердце бьётся быстрее. Оно колотится так неистово, что его рёв оглушает, а перед глазами всё плывёт, и я больше не вижу обращённых ко мне лиц прохожих, не слышу неотступно преследующего меня шелеста голосов.
Невидящим взглядом скольжу по вывескам, пытаясь отыскать кондитерскую. Аромат свежей сдобы накрывает внезапно, и зрение проясняется. Я миную витрину с окороками и колбасами, следом идёт витрина с печеньем, пряниками, хлебами.
Стук сердца сливается в мощный гул, я прибавляю шаг. Одёрнув платье, – у меня такого замечательного никогда не было! Вот бы Рейнал увидел! Представляю восхищение в его синем взгляде, – распахиваю дверь. Тонко взвизгивает колокольчик, аппетитные запахи окружают меня, со всех сторон блестят румяными боками пирожки, батоны, караваи, кексы. В стеклянных формах отливают сладкой корочкой засахаренные орешки и фрукты. На палочки нанизаны яблоки в карамели, горками лежат леденцы.
Всё это, всего понемногу, я пробовала, и взгляд на сладости и хлеб возбуждает в памяти их невероятные вкусы, а с ними – воспоминания о поцелуях, прикосновениях, шёпоте над моим ухом, встречах украдкой, взглядах…
Губы дрожат, складываясь в улыбку, полную горько-сладких воспоминаний о запретном и таком дорогом…
Женщина за прилавком бледна, как полотно.
– Ч-что вам угодно, го-госпожа жена светлого властелина?
Будто ушатом воды окатывает, запирая рвавшийся из горла вопрос: «Где Рейнал?» Насколько знаю, он часто помогает родителям, стоя за прилавком. Сумасшедший стук сердца обрывается в болезненное затишье разочарования.
Мне бы увидеть, просто увидеть Рейнала…
К щекам приливает кровь, волнение сдавливает горло. Отворачиваюсь, делая вид, что изучаю товары. С улицы через роскошное стекло витрины на меня глазеют горожане, ещё не насмотревшиеся на такое чудо, как супруга властелина.
Рейнала нет… Тоска ледяной иглой прокалывает сердце. Но я собираюсь с духом, прохожу вдоль прилавка. Орешки в карамели – поцелуй на берегу реки под прикрытием ракиты. Медовые дольки яблок – ночь костров, запах дыма, веселье горожан и мы с Рейналом обмираем от страха, слушая, как по другую сторону кустов, в которых мы укрылись, сосредоточенно сопит парочка, и от этих звуков огонь бурлит в крови. Сладкие булочки с маком – золото осени, горсть брусники пересыпается из моей ладошки в руку Рейнала, а он разжимает пальцы, ягоды багряными бусинами рассыпаются по золотому ковру, я приоткрываю рот возмутиться, а Рейнал наклоняется и срывает с моих губ поцелуй…
Со скрипом приоткрывается внутренняя дверь, и такой родной, долгожданный, сильный голос Рейнала наполняет лавку:
– Мам, там изюм привезли из седьмой провинции…
Трепет охватывает меня, огнём вспыхивают щёки, я разворачиваюсь, мы с Рейналом встречаемся взглядами. И весь мир летит куда-то в бездну, рушится, растворяется, есть только я и Рейнал, и пламя радости в его синих глазах.
– Я хотела бы купить кексов, – голос поднимается и опускается, пляшет вместе с моим восторженным сердцем. – На прогулку у реки…
Заветные слова сказаны, Рейнал поймёт и, если сможет, придёт…
– Д-да, конечно, – судорожно выдыхает его мать. – Вам сколько завернуть?
Сколько? Это уже неважно. Совсем неважно, ведь Рейнал кивает и, улыбнувшись, ныряет вглубь лавки. Уверена, к реке на наше место он отправится немедленно.
* * *
Зря я нанимала извозчика, чтобы скорее добраться до цели, глупо это было, хоть и вышла я намного раньше и направилась сначала в другую сторону. Надо было пешком идти, чтобы не мучиться сейчас ожиданием.
Покачиваются узкие листья ракитового куста. Вспыхивают на солнце стрекозиные крылья. Маленькие летуньи снуют над водой, почти касаются её, взмывают ввысь, кружатся друг с другом, словно волшебные создания. И притихают, когда над водой тёмными стрелами проносятся чижи.
В прозрачной воде вспыхивают чешуйки карпов. Только бы русалки не приплыли, эти любопытные создания весьма навязчивы и не раз их появление вынуждало нас с Рейналом уползать от ракиты к холмику в поле, за которым мы сначала целовались, а потом поднимались и расходились. Я – в ведьминскую деревню, Рейнал – в Окту.
И всё же это место – самое надёжное для встреч: вдали от центральных дорог, добраться сюда можно по укромной рощице, и в ближайший лес не ходят, потому что за ним – старое кладбище.
Топот отвлекает меня от воспоминаний, я разворачиваюсь – и тут же оказываюсь в объятиях упавшего на колени Рейнала. Он опрокидывает меня в тень ракитового куста, целует губы, лицо, снова губы, срываясь на шёпот:
– Маря, Маря моя, моя…
Жар и трепет разливается по телу. Обхватив Рейнала за шею, отвечаю на его поцелуй, наши языки сплетаются, их прикосновения током пробегают по нервам, распаляют кровь. Горячие ладони скользят по моей щеке, по бедру. Судорожными рывками Рейнал задирает подол, ласкает обнажившуюся кожу. Так несдержанно, жадно. Истома разливается по телу, сжигает мысли.
Приподнявшись на руках, продолжая меня целовать, Рейнал подтягивает подол ещё выше, шарит по своему поясу одной рукой, почти падая на меня. Его губы отстраняются, я тянусь за ними в тщетной попытке избежать перерыва в поцелуях.
– Погоди, секундочку, – шепчет Рейнал и встаёт на коленях, нервными движениями распутывает завязки на паху, тут же пытается стянуть штаны и опять путается в завязках.
Всё тело гудит, в ушах гудит, мысли путаются, и я не сразу понимаю, почему он так осмелел. А потом доходит: он же думает, что я уже женщина, ведь я замужем.
Мысль о светлом властелине охлаждает любовный пыль. Отшатнувшись, я стискиваю колени и бормочу:
– Нет, ты с ума сошёл, он… – Вспоминая, как властелин вдыхал запах моих волос, касался меня, испуганно выдавливаю: – Он убьёт тебя.
– Ну и что? Ну и что? – Рейнал надвигается на меня, почти утыкается носом в мой нос. – Марьяна, я просто не понимал, как ты важна для меня, как глуп я был, испугавшись связи с ведьмой, но когда потерял, только потеряв тебя, понял, что мне на всё наплевать, и на властелина, и на мнение толпы, на семью. Я должен был жениться на тебе, я!
Его слова и музыка для моего сердца, и нестерпимая боль.
Почему же так поздно?
Касаюсь его веснушчатого лица дрожащими пальцами, провожу по алым от поцелуев губам.
– Рейнал, – мой голос похож на стон боли и наслаждения. – Рейнал, я люблю тебя. Люблю, поэтому не позволю рисковать жизнью. Я жена светлого властелина…
– По людским законам, но есть ещё ведьминские! – Рейнал прижимает меня к себе. – Маря, давай войдём в круг ведьм. Я готов. Я пройду испытание. И тогда я стану твоим мужем.
Слёзы жгут глаза, наполняют душу горечью.
– Он убьёт тебя. И это… это глупо! Ты же… ну зачем тебе это? Это же навсегда, и в земной жизни, и в посмертной.
– Маря, я хочу, чтобы ты была моей, и я знаю, как важны для тебя ведьминские законы, знаю, что ты хотела замуж только по ним. Пусть даже этой светлой твари будет принадлежать твоё тело, но пусть твоя душа будет моей, и тогда мы сможем встретиться после смерти, сможем всегда быть вместе.
Мёд и горечь белены его слова, лекарство и яд. Как и его поцелуи при полном осознании, что скоро мы расстанемся, я вернусь в белую башню, навеки связанная с властелином, а Рейнал вернётся к себе домой и может выбрать любую девушку в жёны. Жгучая ревность опаляет, травит, сводит с ума. Не хочу думать о том, что другая станет хозяйкой в его доме и постели, но думаю-думаю-представляю, и нестерпимо, до боли в сердце хочется привязать его к себе, переплести наши судьбы, знать, что его душа будет только моей.
Но это так глупо. И так желанно. Это эгоистично, но об этом умоляет сердце. Это невозможно… но это ведь возможно!
* * *
Два дня на раздумье. Именно столько я, сдавшись под напором поцелуев, дала нам обдумать безумное желание связать жизни ведьминским брачным ритуалом.
Через два дня каждый из нас волен прийти или не прийти в условленное место, чтобы войти в круг ведьм для брачного обряда духов.
Ноги гудят, так я спешу в Окту. Мы с Рейналом слишком долго целовались под ракитой, и теперь я опаздываю на ужин с властелином…
Сердце болит. Рейнал прав: не воспринимаю я брак по светлым законам настоящим, для меня он пустой звук, и властелина своим мужем я не воспринимаю, но… всё сложно. Предавать я не хочу, только сердце… ему ведь не прикажешь.
* * *
Октавиан сидит на диванчике в отдельном кабинете ресторана и поминутно создаёт между ладонями сферы, просматривая Окту и дороги вокруг.
Марьяна опаздывает, вне города и дома наблюдение не действует, и Октавиану всё труднее справиться с нарастающим волнением, хотя он понимает, что никто не посмеет обидеть его жену, а если попробует напасть, сгорит в наложенной на неё защите.
Но здравый смысл в который раз пасует перед эмоциями.
«Где она? Где? Где?..»
Лицо его, несмотря на волнение, остаётся привычно застывшим.
Когда сфера, наконец, вылавливает на дороге к Окте чёрную женскую фигурку, Октавиан шумно выдыхает. Несколько минут он любуется гибкой грацией Марьяны, но это слишком будоражит его фантазию, и он смыкает ладони, гася любимый образ.
Три года – с их первой и единственной встречи на клятве не причинения зла, когда Октавиана пронзило, словно молнией, незнакомым страшным и приятным чувством, – он запрещал себе вспоминать о ней, следить, интересоваться судьбой, а потом… она сама его позвала, и то чувство накрыло сильнее прежнего. Она его жена, а Октавиан всё не может в это поверить. Но Марьяна идёт к нему, чтобы поужинать вместе, и потом они вместе вернутся домой.
Теперь, когда спокойствие возвращается, возвращается и раззадоренное ароматами чувство голода, незнакомое остальным проконсулам.
Отвернувшись к окну, поглаживая чёрную подвязку на запястье и рассеянно наблюдая за неторопливыми прохожими, Октавиан вспоминает, как привыкал к местной еде… Его организм, не знавший иного питания, кроме стандартной смеси, долго отказывался воспринимать что-то иное, и всё же он себя переломил, любопытство было сильнее боли и прочих неприятных ощущений, а награда…
Наградой стала не только возможность наслаждаться всевозможными вкусами, но и осознание, что компоненты питательной смеси подавляют эмоции и желания. Правда, порой побочный эффект использования обычной пищи казался Октавиану наказанием за нарушение устоев Метрополии.
Люди шагают по своим делам… почтенные обитатели столицы, отобранные за отличное здоровье или готовность к служению свету. Их потомки станут первыми, кого по Плану приведут в соответствие нормам Метрополии. До этого ещё годы и годы гуманной очистки Агерума от созданий тьмы, от морально неготовых к чистой жизни, больных. Годы технической подготовки мира к автономному превращению в настоящую светлую провинцию, обитатели которой отличаться от жителей Метрополии не будут ничем.
Годы и годы, и Октавиан один из тех восьми, кто должен привести мир к светлому идеалу. А он из-за глупого эксперимента над собой больше не ощущает абсолютной и такой привычной правильности происходящего, он сомневается.
«Сомнения – первый шаг на пути во тьму звериной жизни», – эти слова золотом выложены в каждом бараке, они прописаны в разум Октавиана, вшиты в его тело тысячами часов тренировок, и всё же он сделал такой шаг, и не раз.
Сцепив пальцы, он утыкается в них лбом, пытаясь подавить зарождающийся в груди звериный страх. Октавиан размеренно дышит, как учили, как привык дышать, восстанавливая спокойствие, но ловит себя на том, что прислушивается к шагам.
Вместо того чтобы думать, что делать, определиться, побороть сомнения, он ждёт Марьяну.
И когда вечность спустя тихий шелест её шагов – а он узнает их из тысячи – проникает сквозь дверь, сердце Октавиана сбивается с ритма, он поднимает голову. Вздохнув, складывает руки на коленях и… снова ждёт, когда Марьяна, наконец, войдёт.
* * *
Тревога разъедает изнутри, всё кажется подозрительным, поступки – выдающими меня с головой. Сомнения не дают сосредоточиться.
Почему светлый властелин спросил меня, где была? Он знает, что я встречалась с Рейналом, или это праздное любопытство?
Мой ответ, что ходила на могилу мамы, прозвучал убедительно? Можно ли списать дрожь голоса на тоску по ней или очевидно, что я лгу?
Есть какой-то смысл в том, что светлый властелин на ужин заказал запечённую голову поросёнка? Это намёк на судьбу Рейнала в случае свадьбы по ведьминским традициям или властелин просто пробует новый пункт меню?
Он спрашивает, не случилось ли чего, предлагая самой признаться в содеянном, или мой вид настолько подозрителен?
Хочется, точно маленькой девчонке, закрыть лицо руками, расплакаться и рассказать всё. Но стоит так подумать – и сердце трепещет, сжимается, напоминает о достижимости казалось недостижимой мечты.
Зачем Рейнал пришёл, зачем растравил мою душу? Да, я сама позвала его, но я – глупая девушка, а он мужчина, он головой должен думать, а не сердцем!
Только было бы мне легче, если бы Рейнал вовсе не пришёл? Нет, мне было бы во сто крат больнее знать, что он снова струсил, побоялся даже попрощаться со мной.
