Текст книги "Замуж за светлого властелина (СИ)"

Автор книги: Анна Замосковная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 25. Мир светлых

Строго одетая женщина, выйдя из-за угла, оглядывается по сторонам, скользит по нам с Октавианом взглядом – и, перейдя дорогу, исчезает за углом дома.

Да и едущий на телеге с бочками возница, заметив нас, позёвывает и зорко следит за своей норовистой кобылкой.

Жители Окты, наконец, относятся к нашим с Октавианом прогулкам после ужина довольно спокойно. А ведь неделю назад мы нашими ежевечерними прогулками собирали толпы зевак.

– Как я и говорил, они привыкают, – Октавиан поглаживает мою ладонь, лежащую на его предплечье, – через пару лет наш брак никому не будет казаться странным. Все привыкнут, и люди, и тёмные.

Он прав – люди ко всему привыкают, но брак ведьмы и светлого властелина всегда и всем будет казаться странным, потому представители его народа поставили целью уничтожить тёмных. Или, как это называется в Метрополии, естественным путём позволить неблагоприятным элементам сойти на нет.

Чем больше о Метрополии узнаю, тем меньше она мне нравится. Я пыталась спорить с холодной логикой Октавиана, но мои доводы разбиваются об аргументы в духе «Метрополия на практике доказала, что это наиболее благоприятный путь из всех возможных» и вопросы «Как лучше, достичь цели: меньшими жертвами или большими?» Это просто убивает: тем, что не могу подобрать достойных аргументов, тем, что Октавиан с завидной твердолобостью повторяет свои, тем, что в старых книгах мир вовсе не такой прекрасный, как в рассказах ведьм: тогда хватало и притеснений, и несправедливости, и войн ради власти, и эпидемий. А я и не знала, что бывают такие жуткие болезни, против которых слаба сама магия.

Даже разумный совет Октавиана не говорить лишнего ради моей же безопасности теперь раздражает.

В остальном Октавиан… идеальный муж: не торопит, помог расставить наконец-то изготовленную мебель, кормит, поит, разрешает выезжать, чем я не пользуюсь, и поэтому он меня выгуливает. Поначалу по белым улицам Окты мы ходили молча, так же молча обходя часть улицы, на которой располагается лавка родителей Рейнала. Но с каждым днём сопровождавшая нас толпа редела, и теперь во время прогулок можно поговорить.

Только с общими, не вызывающими споров темами беда. Пробовали о службе Октавиана беседовать. Он рассказал, что сейчас рассматривает немногочисленные жалобы на нарушения закона, о сборе которых объявил по всей провинции, но примечательных результатов пока нет. Его вопросы о моём самочувствии и желаниях тоже не клеятся. О ведьмах моих я отмалчиваюсь, чтобы не сболтнуть лишнего. Порой рассказываю, как фамильяры наши бегают по территории дома и причитают, что мы сотворили ужас, а им бедным разгребать.

Удобнее всего просто молчать. Это привычно. И спокойно. Октавиан всегда двигается по одному маршруту, следить за дорогой мне не надо, я иду шагаю, иногда от усталости чуть преклоняя голову на его плечо.

Думаю…

О том, что уже привыкаю к белоснежной Окте. И к браку с Октавианом. И к такой жизни между его миром и своим, чужая и там, и там.

О том, что чем дольше общаемся, тем он кажется красивее, потому что привыкаю и к его бледной коже, почти неестественно белым волосам, ничего не выражающему лицу, странным глазам с чёрными «белками». Так привыкаю, что, наверное, через год-другой это станет привязанностью, молодость возьмёт своё, и однажды, когда Октавиан меня поцелует, всё тело вспыхнет от нестерпимого жара. Потому что я девушка, а он – привлекательный мужчина, и никуда мы друг от друга не денемся.

– Тебя что-то печалит? – Октавиан снова поглаживает мою ладонь. – Почему ты больше не ездишь в ведьминскую деревню?

Надо бы съездить, а то и впрямь это выглядит подозрительно, но… не хочу.

– Нам стало сложнее общаться, – рассеянно отзываюсь я. – Они ждут от меня, что поделюсь… впечатлениями, буду рассказывать о совместной жизни, а мне…

– Неприятно?

– Слишком о многом придётся умалчивать. Давай не будем об этом, – отмахиваюсь.

Мы уже возвращаемся к собору под вывеской «Проконсул восьмой провинции», из которого вернёмся домой, а фонарщики разжигают первые светильники. Бродящее между домов эхо разносит цокот копыт, голоса.

Невольно вспоминаются рассказы о прежних столицах: в них в это время кипела жизнь, люди ходили в многочисленные увеселительные заведения, развлекались, а на улицу начинали выползать воры и убийцы – всё это кипело, бурлило. И, возможно, горожане тех времён многое бы отдали за то, чтобы их столицы были такими же благообразными и тихими, как наша Окта.

Вот ведь, уже начинаю примерять образ мыслей светлых.

Вечерняя прохлада пощипывает обнажённые руки и запястья, лицо, когда мы с Октавианом поднимаемся по белым ступеням и скрываемся от холодка за массивными дверями.

Благодаря белизне стен и проникающему в окна свету внутри и без светильников видно хорошо. Придерживая мою руку, Октавиан направляется к лестнице на второй этаж.

Резко останавливается.

Прямо перед ним возникает белая сфера наподобие той, через которую он показывал праздник в Нижнем городе. Только эта показывает непонятные символы.

Предплечье Октавиана под моей рукой напрягается, воздух густеет.

Сфера исчезает. Октавиан прикрывает глаза, а его ноздри раздуваются. Кажется, сам воздух вокруг сгущается, предвещая беду.

– Что случилось? – от испуга меня начинает потряхивать. – Что это значит?

– Вызов в Метрополию.

– Ты был там четыре дня назад и говорил об этом совершенно спокойно, как о чём-то обыденном. Что в этот раз не так?

– Тебя тоже вызывают.

* * *

– Пей, – произносит стоящий передо мной на коленях Октавиан, едва я останавливаюсь.

Посмотрев на него поверх стакана, неохотно наклоняю посудину, позволяя белой безвкусной жиже течь в рот. Она гуще, чем та, которой Октавиан меня кормил, и насыщает быстрее.

С трудом допив эту дрянь, вкладываю стакан в руки Октавиана. Безмятежностью лица меня не обманешь: судя по тому, как поспешно Октавиан вернул нас сюда, как ходил из стороны в сторону по площадке второго этажа, и как на кухне судорожно смешивал для меня порошок, всё плохо.

– Марьяна. – Октавиан отставляет стакан на стол и сжимает мои холодные руки. – Я рассказал тебе о нравах Метрополии, её целях и методах.

Киваю.

– Со мной ты можешь спорить сколько угодно, но с другими проконсулами, в Метрополии ты должна соглашаться с тем, что планы Метрополии – высшее благо. Ты должна соглашаться со всеми законами и принципами, на словах поддерживать их, говорить, что высшее благо Агерума – связь с Метрополией и превращение в её подобие.

Я отстраняюсь, вглядываясь в его лицо, пытаясь отыскать следы тревоги в чём-то ещё, кроме расширившихся зрачков.

– Эмоции. – Октавиан протягивает ко мне руки, осторожно гладит скулы, очерчивает брови, губы. – Ты не должна проявлять эмоции. То, чем я тебя напоил, должно их притупить, но у этого препарата накопительный эффект, он не сможет сразу подавить все переживания.

– Октавиан, – перехватываю его руки. – Я не умею скрывать эмоции, я этому не училась, я…

– Марьяна, ты хочешь жить?

Растерянно моргаю. Целей у меня нет, дальнейшее существование видится довольно унылым, но умереть?.. В груди разливается холод.

– Хочу жить, – шепчу я.

– Тогда ты должна сохранять внешнее спокойствие и соглашаться с тем, что Метрополия – наивысшее и неоспоримое благо.

– Иначе меня убьют?

Руки Октавиана вздрагивают, я сочувственно поглаживаю их.

– Вероятнее всего да, – сказав это, Октавиан поспешно добавляет: – Я не прошу тебя принять идеологию Метрополии, я прошу лишь формально согласиться – для консулов. Потому что… там против них я ничего не смогу сделать.

Опускаю взгляд на его напряжённые пальцы. Обдумываю…

– Мне надо притворяться, вести себя, как ты? – опять заглядываю ему в лицо. – Так же холодно, бесчувственно, соглашаться с ними?

– Да.

И это говорит тот, кто всё время пытался убедить меня, что Метрополия и её миссия – наше спасение. Отчаялся мне это доказать?

Наклоняюсь вперёд. Цветочно-травяной запах его кожи и волос почти сбивает с мысли, сердце ускоряется, прыгает в груди, словно каждый миллиметр сближения сводит его с ума. Мои губы оказываются возле уха Октавиана.

Мне страшно отправляться в эту страшную Метрополию, но я сжимаю его ладони и обещаю:

– Октавиан, я постараюсь.

Помедлив, он высвобождает руки и обнимает меня. И хотя он признался, что там будет уязвим, мне почему-то становится легче и спокойнее.

* * *

К комнате с телепортом Октавиан ведёт меня за руку. Чувства слегка притуплены, словно просеяны через сито, но в самом сердце пульсирует страх. Успокоиться до конца невозможно: если даже хладнокровный Октавиан опасается, дело плохо.

На ступенях я останавливаюсь, он крепче сжимает мои пальцы. Помолчав, я почти шепчу:

– Если связь с Метрополией зависит от твоей башни и тебя, почему она не нарушается, когда ты оказываешься там?

Октавиан заглядывает мне в лицо, лишь на миг медлит с ответом:

– Связь между мирами становится менее стабильной, и башня в этот момент уязвимее, но это не критично. Магия объединяет меня и основу башни даже на таком расстоянии.

– А если вы все отправитесь туда? – глупый вопрос, но что-то тянет его задать, какая-то безумная, невозможная надежда.

Октавиан мягко поглаживает мои пальцы:

– Даже если отправимся все. Но обычно мы так не рискуем, хотя вероятность того, что кто-нибудь именно в этот момент нападёт силами, достаточными для прорыва защиты башни, ничтожно мала.

О да, теперь, когда все сопротивляющиеся уничтожены, они могут действовать свободно. Рассеянно кивнув, поднимаюсь на одну ступень. Ещё выше. Октавиан удерживает меня за руку, не сразу, медленно и неохотно разжимает пальцы. Такое ощущение, что и он мечтает отсрочить момент отправления в Метрополию.

– Получается, вы отслеживаете, кто и когда отправляется туда, чтобы не допустить одновременного ухода?

– Не отслеживаем, но можем узнать, кто и когда собирается туда отправиться, чтобы учесть это в своём расписании. И встреча с консулами в любом случае требует предварительной договорённости, если они не вызывают кого-либо срочно из-за… нестандартных ситуаций или ради проверки.

– Нестандартная ситуация, – усмехаюсь я. – Определённо наш случай.

Октавиан распахивает передо мной дверь в белую комнату. Я пробегаю взглядом по ободу удивительного магического прибора. А ведь он, если подумать, по свойствам схож с тайными тропами… Память пронзает сцена из недавнего прошлого: оборотень, сбежавший из моего дома тайной тропой. Откуда у него такие возможности? Что он от меня хотел?.. Не связан ли он как-нибудь с безумной просьбой старых ведьм?.. И зачем? Неужели они сопротивление, последние из не смирившихся?

Раздумья нарушает ровный голос Октавиана:

– Ни один из известных проконсулов не женился на коренных жительницах. Это уникальная ситуация.

Из мыслей о сопротивлении я вырываюсь, точно из загустевшего мёда:

– Почему же меня вызвали не сразу?

– У консулов много дел, мой брак не повлиял на исполнение обязанностей, поэтому вызывать тебя в ущерб собственному расписанию причин не было. – Октавиан оглядывается.

Я тоже: на площадке второго этажа, прижавшись друг к другу мохнатыми боками, сидят Жор и Бука.

– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я.

– Маря, ты только не помирай там, – всхлипывает Жор и утирает слезу. – Я этого не переживу.

– Она там не умрёт! – неожиданно резко осаживает его Октавиан и захлопывает дверь. Повторяет: – Ты там не умрёшь. Это просто встреча. Тебе достаточно вести себя спокойно и со всем соглашаться. Ты можешь?

– Да, – вглядываюсь в его лицо. Не выпей его белого зелья раньше, сейчас бы всерьёз взволновалась, но опять мои чувства просеивает через неведомое сито.

Октавиан за руку подводит меня к ободу посередине комнаты. Отпускает мою ладонь.

– Там мы не должны касаться друг друга. Просто идти рядом. Приказы консулов исполняй незамедлительно. Вопросы можно задавать только о том, что ты видишь, но не понимаешь, как то о назначении тех или иных вещей. Никаких споров. Никаких идеологических вопросов и двусмысленностей. Ты согласна с политикой Метрополии, и считаешь её наивысшим благом для Агерума.

– Понятно.

Октавиан проводит рукой. На ободе вспыхивают магические знаки, и внутри круга мгновенно, точно развёрнутое кем-то полотно или вид за распахнутой дверью, возникает белый город с поразительно высокими, невиданными домами.

– Проходи, – Октавиан чуть медлит, ступает через границу обода одновременно со мной.

Мы оказываемся на белом отполированном камне площадки. Кажется, он выточен из одного огромного куска, словно кто-то срезал целую скалу. Позади нас обод намного больше, чем в доме Октавиана.

Безликие одинаковые высокие дома и позади, и слева, и справа, и впереди нас. Разница только в том, что площадь с огромным ободом со все сторон обрывается, так и не сомкнувшись с улицами, и лишь впереди видна лестница на платформу с белыми зданиями.

– Идём.

На этот раз Октавиан не задерживается, чтобы подстроится под мой шаг, а отправляется вперёд твёрдо, размеренно, словно и не было его беспокойства о моей судьбе.

Помедлив лишь мгновение, догоняю его и столь же чинно вышагиваю рядом, стараясь сохранить бесчувственное выражение его лица.

– Можешь оглядеться, – ровно предлагает Октавиан.

Сохраняя на лице маску безразличия, бросаю взгляды по сторонам, приглядываюсь к тому, что ждёт нас впереди, оглядываюсь назад. Всё жуткое. Одинаковое. Конечно, позади есть кольцо, через которое мы сюда попали, впереди лестница, но сами здания одинаковые во всём. Всё ослепительно белое. И даже небо бесцветное, источаемый им свет не добавляет живых оттенков.

Несколько минут мне требуется на то, чтобы понять, почему эти дома так меня ужасают, хотя здания в Окте тоже до зубовного скрежета одинаковые. Здесь больше этих одинаковых домов – до самого горизонта. И в Окте между строениями есть некоторые различия – где-то камень чуть неровно лёг, где-то вывеска другая или угол выровнен чуть хуже. Здесь же здания абсолютно одинаковые, их углы ровные, вертикальные, окна тоже хоть по линейке мерь – все на одинаковой высоте, ровные, никаких даже мельчайших дефектов. И чем дольше смотришь, тем сильнее ощущение противоестественности этих домов и самого города.

Мы всё дальше уходим по широкому каменному мосту без перил, будто созданному из единого монолита. Под нами расстилаются новые площади, в сторону уходят улицы. Жители здесь тоже есть, хотя не сразу удаётся различить беловолосые фигуры в белом. Все они идут тем же ровным шагом, что и Октавиан. Чаще шеренгами по восемь… человек? Нет, на людей они не похожи: люди не двигаются настолько синхронно, настолько одинаково, ведь у каждого своя особенность походки, а тут…

Зажмурившись на миг, чуть сбиваюсь с шага и после этого смотрю только на гладкий белый камень под ногами.

– Иди за мной, – Октавиан сворачивает в сторону. Я за ним. Он останавливается. – Замри. Не пугайся.

Под нашими ногами вспыхивают символы, вытягиваются в дорожку. В следующее мгновение часть каменного полотна вдруг приходит в движение, увлекая нас вперёд. Только когда воздух ударяет в лицо, замечаю ещё одну странность: ветра до этого я не ощущала вовсе.

Здания и площади всё быстрее проносятся мимо, кажется, что я упаду, и невыносимо хочется ухватить Октавиана за руку, но я помню его наказ не прикасаться друг к другу. Наверное, поэтому он не встал на эту движущуюся полосу сразу, но когда я сбилась с шага, решил, что я устала и не дойду.

«Я справлюсь», – то ли уговариваю себя, то ли приказываю собраться. Расправляю плечи и смотрю строго вперёд, чтобы не осознавать так ясно огромную скорость нашего движения. А там, впереди, возвышается здание, совершенно непохожее на остальные – огромное восьмигранное с куполом и колоннами.

– Консулат, – поясняет Октавиан.

Движение постепенно замедляется, нас останавливает прямо перед ступенями такого же восьмигранного, как здание, возвышения. Символы гаснут. Октавиан, не взглянув на меня, поднимается по лестнице. Опять мне приходится чуть поторопиться, чтобы оказаться рядом с ним.

Консулат огромен. Одни колонны его фасада выше самых высоких домов в Агеруме. И все колонны одинаковые, даже тени лежат на них с тошнотворной мерностью.

Эхо шагов и тихо шелестящей ткани разносится по огромному холлу. Лестниц наверх нет, только двери в боковых стенах и впереди. Ужас сковывает сердце, но я шагаю рядом с Октавианом, подстраиваясь под его безликий шаг.

Створки высоких дверей перед нами неспешно отворяются, раскрывая белый восьмиугольный зал с колоннами, подпирающими балконы почти под самым куполом. Удивительно, но тот источает ровный бесцветный свет, точно небо над городом.

– Выходи на середину, – приказывает Октавиан и сам остаётся возле закрывшихся дверей.

Сердце безумно колотится, но я шаг за шагом приближаюсь к этой самой середине. На меня кто-то смотрит – будто со всех сторон смотрят. Запрокидываю голову и проворачиваюсь вокруг своей оси: на каждой из восьми сторон, на каждом её балконе восседает мужчина с бледной кожей, белыми волосами и ничего не выражающим лицом.

Я встаю прямо и опускаю взгляд в пол. Пусть разглядывают – я же должна быть покорной, согласной на всё.

Мгновения ползут. Сердце, сначала неистово стучавшее, постепенно угомоняется. А когда времени по ощущениям проходит слишком много для простого разглядывания, ускоряется вновь.

Они начинают говорить внезапно, сначала один, затем второй, третий, но издаваемые ими звуки не похожи на привычную речь, и раздавшийся за спиной голос так мало напоминает голос Октавиана, что я невольно оборачиваюсь убедиться, что говорит действительно он. Он – спокойный, безразличный ко всему, больше похожий на искусную куклу, статую, чем на живое существо.

Что говорят эти чужаки? Решают мою судьбу? Как они собираются проверять меня, если говорят на непонятном языке?

С каждой минутой короткие и раскатистые фразы, размноженные эхом, всё сильнее давят, ввинчиваются в разум, пугают. Так хочется отступить, спрятаться за дверями, бежать прочь, но побег – это не то, что ожидается от девушки, считающей Метрополию прекрасной, от девушки, уверенной в правоте её властителей и избранного ими пути.

Поэтому я стою на месте. Невероятным усилием запрещаю себе стискивать кулаки.

Я справлюсь. Должна.

Жуткие голоса стихают, гаснет последнее эхо. В густой тишине Октавиан объявляет:

– Тебе позволено осмотреть Метрополию.

И всё? Никаких ко мне вопросов? Или само это изучение города – проверка.

– Спасибо за оказанную честь, – на всякий случай произношу я, и мой слабый голос разлетается по огромному залу.

По лицу Октавиана, его чёрным, как у консулов, глазам не понять, правильно я поступила или нет. Он разворачивается. Ждёт, когда я поравняюсь с ним, и только после этого направляется к выходу. Как и прежде эхо подхватывает шелест шагов и ткани, но сейчас эти звуки кажутся злобным шёпотом, и по коже расползаются мурашки.

На улице не легче – тут даже воздух мёртвый, без единого запаха, и неестественно тихо.

Спустившись по ступеням, Октавиан проходит на соседнюю сторону восьмигранника и останавливается на такой же каменной висящей над площадями и домами дорогой, как та, по которой мы попали сюда.

– Начнём с сектора подготовки проконсулов.

От неожиданности разворачиваюсь к нему, но почти сразу понимаю, что выбор очевиден – в том месте Октавиан рос, там, можно сказать, его дом.

Чтобы попасть в сектор подготовки проконсулов нам приходится спуститься по вырастающим прямо из полотна дороги ступеням и прокатиться по радиальной полосе. Дома здесь стоят более разреженно, а по дорогам шеренгами по восемь бегают мальчишки и юноши. Самым маленьким, наверное, лет пять, но их покрытые потом лица не выражают ничего, их движения лишь чуть менее синхронны, чем у старших. Они словно не дети вовсе – никакого любопытства, по нам скользят безразличные мёртвые взгляды чёрных глаз с голубыми радужками, и к моему горлу подступает тошнота.

Приглядывающие за ними наставники пропускают нас без вопросов, будто вовсе не замечая. Здесь тоже всё белое, ровное, одинаковое. То и дело доносятся звуки ударов, а чужеродная речь раздаётся совсем редко, так что даже пояснения Октавиана кажутся сильным нарушением безмолвного порядка:

– Это тренировочные площадки.

На нескольких восьмигранных полях будущие проконсулы отрабатывают удары на манекенах – и магические атаки, и вполне обыденные физические. На других площадках восьмёрки сражаются против других восьмёрок, и не всегда одного с ними возраста. Есть пара групп, в которых мальчишки сражаются друг с другом внутри группы.

– Нужно знать, на что способен каждый из твоего звена, чтобы правильно рассчитывать силы друг друга, – поясняет Октавиан, когда я замираю, потрясённая жестокостью, с которой мальчишки бьют друг друга, заламывают, швыряют через себя, при этом сохраняя те же почти безразличные выражения лиц.

С трудом отведя взгляд от дикой своей холодной яростью сцены, следую за Октавианом. Он проводит меня в сад с ровными цилиндрами деревьев, между которыми воспитанники читают сменяющиеся на тонких пластинах символы. Показывает бассейны, в которых восьмёрки плавают на скорость. Внутри отведённого им здания есть библиотека для тонких пластин с информацией, столовая, где разливают белую жижу. Спят будущие проконсулы тоже группами по восемь, в их комнатах нет мебели, кроме кроватей и тонких рам с вешалками с одинаковой белой одеждой.

И везде, безразличные к нам, ходят, тренируются, читают дети и подростки.

– Почему их так много? – сипло спрашиваю я.

– Миров много. Возвращаются не все.

Из сектора подготовки проконсулов мы поднимаемся по лестнице на следующую радиальную улицу и устремляемся дальше.

В Метрополии много жителей, много секторов. Самый обширный из них, состоящий сразу из четырёх, разделённых на мужские и женские, принадлежит месту обучения рабочих.

– Обучение раздельное для мальчиков и девочек? – уточняю я при виде разделяющей сектора высокой стены.

– И обучение, и проживание, – поясняет Октавиан.

В одинаковых строениях и на одинаковых площадках бесчувственные ко всему беловолосые мальчики и девочки – будущие рабочие – занимаются физическими упражнениями, раскручивают и собирают механизмы, изучают чертежи, спаивают металлические детали, отливают детали из белого вещества, отвечают на какие-то вопросы, а управляют ими равнодушные однотипные мужчины и женщины.

В отдельном секторе из порошков вываривают, высушивают и перетирают белый порошок – тот самый, которым меня кормил Октавиан.

Имеются в городе библиотеки для взрослых. Тут помимо пластин хранятся сферы, на поверхности которых от прикосновений посетителей появляются что-то вещающие лица, и просторные белые залы наполняются шелестом чужой, жуткой речи.

По скользящим линиям мы объезжаем весь город, заглядываем в самый маленький сектор подготовки – учёных и управителей, где встречаем всё тех же безразличных ко всему мальчишек и юношей с чёрными «белками» глаз и голубыми радужками, чаще всего занятых чтением. Некоторые из них упражняются в применении магии, избиении манекенов и друг друга.

– Консулы не слабее своих подчинённых, – кратко извещает Октавиан.

И снова мы скользим между до головокружения одинаковых домов. Места проживания и впрямь разделены для мужчин и женщин. На границе расположено несколько зданий практически без окон.

– Какое у них назначение? – я едва сдерживаю дрожь в голосе – мне страшно в этом городе, невыносимо хочется убежать, но нельзя.

– Здесь оплодотворяют женщин.

Мороз пробирает по коже.

– То есть у вас не заключают браки, а просто…

– Специальная комиссия выдаёт разрешения на размножение наиболее здоровым или обладающим высокими показателями интеллекта жителям, партнёра выбирают так, чтобы не было близких родственных пересечений или вероятностей наследования нежелательных признаков.

Октавиан умолкает, а я не могу отвести глаз от однотипных зданий почти без окон. Как можно вот так – по решению некой комиссии явиться сюда, лечь с кем-то незнакомым. Хотя равнодушное выражение делает их, светловолосых, физически хорошо развитых, всех будто на одно лицо. Даже Октавиана.

Сглотнув подступающий к горлу ком, тихо прошу:

– Идём дальше.

И мы отправляемся в дальнейшее путешествие по городу, заглядываем на очистные сооружения, фабрику по производству вещей. Приближаемся к окраине города, где становится очевидно, что он накрыт куполом, как и Консулат, только немыслимо огромным. Даже от природы здесь отгородились, от солнца, заменив настоящее небо искусственным. Со станции у границы купола по тоннелям к другим городам Метрополии отходят длинные составы.

Мы минуем крематорий, куда как раз завозят прямоугольную повозку с телами.

Всё здесь выверено, работает чётко, жители действуют, словно детали механизма, но это вызывает у меня лишь нарастающую тошноту и внутреннюю дрожь.

Наш круг по центральной части Метрополии заканчивается почти возле кольца телепорта, я инстинктивно шагаю к нему, надеясь скорее вернуться в свой нормальный, разноцветный Агерум.

– Мы должны ещё раз встретиться с консулами, – сообщает Октавиан.

Сердце вмиг испепеляет ненависть к этому городу, миру, его консулам. Медленно разворачиваюсь к Октавиану: такой же беловолосый, безразличный ко всему, одетый в белое, с этими нечеловеческими глазами. Как сотни, тысячи обитателей Метрополии. Неотличимый от них ничем.

– Теперь они будут говорить с тобой, – продолжает Октавиан, будто не замечая, что меня разрывает желание уничтожить здесь всё и всех. – Ты ждала этой великой чести, не стоит от радости терять дар речи.

Радости? Во мне клокочет ярость, но его слова заставляют вспомнить уговор, и я отзываюсь с трудом, едва сдерживая дрожь в голосе:

– Боюсь, я недостаточно совершенна, чтобы не застыть от восторга, переполняющего меня от этой радостной вести. Поторопимся же, нельзя заставлять великих консулов ждать.

Он подводит меня ближе к краю каменной дороги, под ногами снова загораются символы, и полотно приходит в движение, увлекая нас к Консулату. Всё ближе к гигантскому восьмиугольнику под куполом, мимо однообразных домов и улиц, наполненных однообразными существами. К горлу опять подкатывает тошнота, то ли от отвращения к Метрополии, то ли от скорости.

Борьба с накатывающей дурнотой смазывает момент восхождения по ступеням и переход через холл в зал. Лишь оказавшись в центре восьмигранной огромной комнаты под нечеловеческими взглядами консулов я обретаю ясность мысли – от страха, сдавившего всё внутри, убившего тошноту, лишние мысли, оставив одно единственное: я должна убедительно лгать, чтобы уйти отсюда живой, чтобы… что-то сделать, как-то помешать этой невыносимой, омерзительной Метрополии вмешиваться в жизнь Агерума.

Сверху на меня обрушивается непонятная речь, будто надавливает что-то невидимое, голова опять идёт кругом, белая магия обжигает лоб, продавливается сквозь кости, и вдруг чужеродная речь становится понятной, хотя голос звучит смазанно, будто в колодце.

– Дитя Агерума, увидела ли ты величие Метрополии и уготовленного вам будущего?

Горло сдавливает спазм, и я лишь киваю.

– Ни преступлений, ни смертей от болезней, ни голода, – вдавливается в голову другой вибрирующий голос. – Блаженная жизнь без тревог и горестей. Желаешь ли ты её для своего мира?

Кивать второй раз, наверное, подозрительно непочтительно, и я выдавливаю:

– Да. Желаю. Метрополия… – Сглатываю. – Я не видела ничего более совершенного. О большем просто мечтать нельзя.

– Большего не существует, Метрополия – венец развития общества.

– У меня нет слов, чтобы описать восторг, – глядя в пол, произношу я. – Нет… мне просто не высказать все впечатления, я слишком поражена вашим величием. Такому ничтожному существу, как я, можно лишь молча внимать вашей великой мудрости.

– Это хорошо, что ты понимаешь своё место и правильность нашего пути, – соглашается пробивающийся в мозг обжигающий голос. – Значит, ты не будешь мешать восьмому проконсулу Агерума исполнять план.

Снова в груди испепеляющим пламенем разливается ненависть к этим бесчувственным тварям.

– Я готова помогать ему. Чем смогу. Хотя я слишком ничтожна, чтобы надеяться быть вам чем-то полезной.

– Достаточно того, что ты не мешаешь. Хотя, возможно, твои познания о характере местных жителей могут пригодиться для корректировки воздействия на них. Эксперимент по отношениям с коренной жительницей разрешаю продолжить.

Кулаки сжимаются, я не могу заставить себя распрямить пальцы, расслабиться, изобразить радость или хотя бы почтение.

– Свободна.

Мгновение перевариваю это слово. Можно уходить? Оглядываюсь – двери за спиной Октавиана открываются. Меня передёргивает от его равнодушного вида, хоть и понимаю, что для него это нормальное состояние. Он смотрит мне в глаза и не разворачивается. Значит, дело ещё не закончено?

Ну конечно! Я же должна изображать готовность им всем служить. Слова не хотят выходить, но я с силой выталкиваю их из немеющего горла:

– Благодарю за оказанную честь, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь Октавиану выполнить план.

Теперь он разворачивается к дверям. Направляюсь за ним. Нас провожает шелест одежды и шагов. На крыльце я едва сдерживаюсь, чтобы не побежать, не встать на то место, откуда нас должно перевезти к кольцу перемещения.

– Сюда, – Октавиан встаёт на противоположной стороне навесной дороги.

Я подхожу к нему может чуть слишком поспешно, и он награждает меня взглядом, по которому опять невозможно ничего прочитать.

На камне вспыхивают символы, он приходит в движение, но не такое быстрое, как прежде. Дома и площади лениво проплывают мимо.

– Можешь насладиться видом, – предлагает Октавиан. – Неизвестно, удастся ли тебе побывать здесь ещё раз.

– Надеюсь, что удастся, – отвечаю я, с ненавистью глядя на одинаковые здания, на одинаковых существ, идущих по улицам одинаковыми походками.

Они ведь правда одинаковые, даже ростом похожи друг на друга, только дети больше отличаются, потому что некоторые растут быстрее, а некоторые медленнее, но взрослые жители словно вышли из-под руки безумного мастера, раз за разом вытачивающего одинаковые фигурки.

Белое, всё слишком белое. Опять накатывает тошнота. Побежать бы вперёд, броситься в круг, оказаться дома – подальше от этого проклятого города и его обитателей. В одном из окон стоит такое же белое, как все, существо. Чёрные точечки глаз ярко выделяются на блеклом лице. И не понять, следит он за нами или просто стоит у стекла.

Движение продолжается – мерное, словно в кошмаре. Дома сменяются друг другом, и лишь по отдалению от нас других радиальных улиц можно ощутить, что мы отдаляемся от Консулата. Внутри всё сжимается. Темнеет в глазах.