Текст книги "Замуж за светлого властелина (СИ)"
Автор книги: Анна Замосковная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Но, походив по дому, разглядывая следы моего вторжения, все эти перекрашенные стены, курганчики из камней, свечи, погребальные венки, начинаю сомневаться в своём выводе. Даже если Октавиан не одержим сохранностью и белизной своего дома, как его фамильяр Бука, безропотно терпеть такие перестановки от безразличного человека странно даже для светлого.
И тогда меня пробирает мороз: если Октавиан в меня влюблён – немыслимо, невероятно, не может быть! – то каково ему было слушать о моих чувствах к Рейнаду?
Тряхнув головой, пытаюсь отогнать эту мысль, но она вгрызается в меня намертво.
Октавиан не возвращается. Наверное, разбирается с мэром. После всего случившегося притязания нашего градоправителя кажутся такими далёкими, случившимися будто не со мной. Даже странно… Нет, я, конечно, хочу, чтобы его наказали, потому что он способен поступить так не только со мной, наверняка и обычные девушки могут попасть в неприятности, и не у всех хватит смелости пойти к Октавиану за правдой, а мэр умеет быть убедительным, вспомнить только его наглого секретаря Тинса. Если подумать, они вели себя так, словно для них подобный шантаж – обычное дело.
Я ненадолго отвлекаюсь размышлениями о том, как важно лишить мэра и его помощника власти, но, выйдя в лес возле дома, бродя по просекам, опять возвращаюсь к гаданиям об истинных чувствах Октавиана.
Что-то я о нём слишком много думаю…
Присев под деревом, вздыхаю и закрываю лицо руками. Пора обедать, но есть не хочется. Ничего не хочется, какая-то глупая усталость накатывает на меня, и столь же глупое ощущение вины: если Октавиан влюблён, я сделала ему больно.
* * *
Всё ближе вечер. Октавиана нет. Понятно, что разбирательства с мэром требуют времени, и дела в городе всякие есть, но я уже вся извелась. Я почти готова спросить Октавиана о его чувствах напрямую, хотя мне страшно получить чёткое и безоговорочное «да», ведь я не могу ответить ему тем же, не смогу просто отблагодарить за поддержку и помощь…
Внезапная мысль заставляет подняться с земли и направиться обратно в дом, чуть розовый от гаснущего света солнца. Взбежав по крыльцу, миновав каменные курганчики, взлетаю на второй этаж.
В комнате фамильяра Октавиана сумрачно. Возле кроватки сидит Жор с наполовину сгрызенным караваем.
Бука, увидев меня, страдальчески вздыхает и натягивает одеяло на облысевшую голову. Ничего не сказав чуть не подавившемуся Жору, нависаю над кроваткой Буки и стягиваю одеяльце.
– А-а-а! – визг Буки оглушает.
Заткнув уши ладонями, позволяю ему проораться.
Верещит Бука долго и с чувством, и ладони почти не спасают от высокого звука, но я терпелива. Наконец, вопль стихает, и Бука сипло интересуется:
– Зачем пришла?
Открыв уши, спрашиваю прямо:
– Твой хозяин меня любит?
Бука выпучивает глаза:
– Как ты можешь такое говорить? Нет! Нет! И нет! Он просто с ума сошёл! Заболел! У него помрачнение рассудка! Он не может любить ведьму! Это просто невозможно!
Значит, Октавиан с ним переживаниями не делился. Впрочем, Октавиан не выглядит любителем поговорить о чувствах, и, учитывая реакцию Буки на мой вопрос, такой разговор начинать не стоит.
Обнимая недогрызенный каравай, Жор жалобно на меня смотрит снизу вверх.
– Что? – хмурюсь я.
– Зачем ты его огорчаешь? – шепчет Жор. – Бедного Буку хозяин мучает, ещё ты приходишь добить.
Застонав, Бука откидывается на подушку:
– Я умираю, я точно скоро умру, чувствую это…
Жор бросается к нему, не забыв, правда, прихватить каравай.
Они определённо стоят друг друга.
* * *
Темнота накрывает лес, когда я выкидываю последние камни из холла и выметаю грязь. Похоронные венки уже лежат среди кустов за стенами, а свечи я прибрала в кладовку к гробам. Что с гробами делать, не знаю, но избавиться от них надо – а то совестно как-то издеваться над Октавианом.
Закончив с уборкой, оглядываю холл: с покраской я явно перебрала, но… как вернуть дому белизну, не представляю.
…не представляю, что теперь делать.
Метёлку убираю в обнаруженную в саду нишу с инструментами.
Останавливаюсь, вдыхая свежий воздух.
Лягушки из чёрных домиков разбежались, насекомые и крысы тоже, а другое зверьё и насекомые в круг белой ограды не проникают, поэтому в саду при башне очень тихо, лишь ветер шелестит листьями.
Медленно иду вдоль торца дома к падающему из входных дверей конусу света. На площадке перед домом он совсем блеклый, на ступенях намного ярче, но со своей дорожки я их ещё не вижу – только рассеянный отсвет на белых плитах. Именно тут остановилась привёзшая меня повозка, и я впервые ступила на личную землю Октавиана…
Конус света перечёркивает тень.
Замираю на полушаге, дыхание перехватывает. Вытянутая тень не двигается. И я не двигаюсь. Октавиан не должен меня видеть, но… такое ощущение, словно он знает, где я стою, и не просто знает – наблюдает за мной, пронизывая всё моё тело и мысли всевидящим взглядом.
– Марьяна… – его ровный голос развеивает пугающее ощущение. – Я принёс ужин. Прости, что только сейчас: в Окте пришлось менять мэра, а это дело небыстрое.
Вздрагиваю всем телом, судорожно вдыхаю: и всё? Весь тот ужас, что я испытала, пока мэр принуждал меня принять его помощь, мог закончиться за один день, стоило мне только обратиться к Октавиану? Хочется нервно рассмеяться, но я молчу.
– Марьяна… что-то не так?
– Нет, – шепчу я и иду вперёд, сворачиваю за угол и, не поднимая взгляда, всхожу на крыльцо.
В руке Октавиан сжимает накрытую салфеткой корзинку.
– Спасибо, – произношу я.
– Кормить тебя – мой долг, ведь ты моя жена.
– За то, что избавил город от мэра. – Осторожно касаюсь его запястья, тёплой мягкой кожи. Октавиан едва заметно вздрагивает. – Понимаю, ты опять скажешь, что это твой долг, но мэр тоже должен был следовать закону, а он этого не делал.
Спросить напрямую, любит ли? Нет, нет – слишком страшно, слишком многое это изменит.
– Поужинаем? – тихо спрашиваю я.
– Да. – Октавиан разворачивается и, пропуская меня вперёд, мягко касается плеча, оправляет мои волосы. – Тебе разонравились курганы? Нужна помощь в перестановке? И мне передали, что новая мебель почти готова, скоро её привезут.
Остановившись, оглядываюсь, почти набираюсь смелости посмотреть в лицо, но ограничиваюсь лишь подбородком. Сердце слишком быстро стучит, как от испуга, хотя уверена, что увижу лишь привычное холодное выражение, отметающее предположения о том, что светлый властелин, он же проконсул, Октавиан может испытывать чувства.
– Прости, что устроила здесь погром. Мне… я не должна была это делать.
– Почему? – Октавиан снова проводит кончиками пальцев по моему плечу, чуть сдвигая тёмную прядь. – Это и твой дом тоже, ты вольна изменять его, как пожелаешь. Единственное, у меня здесь хранятся служебные документы, их трогать не надо. В остальном ты свободна.
Звучит так двусмысленно. Но даже если у последней фразы не такой широкий смысл, как подумалось, мне теперь окончательно и бесповоротно стыдно за своё прошлое поведение.
Глава 23. Светлые властелины
Ужин проходит тихо. Октавиан, похоже, устал от разборок. Меня слишком тревожит догадка о его чувствах. К тому же он не упоминал Тинса, а секретарь мэра в шантаже активно участвовал. Но сегодня я не решаюсь говорить об этом: пусть Октавиан выспится, а завтра продолжит ловлю нарушителей. Только об одном я молчать не могу.
Когда Октавиан откладывает столовые приборы и берётся за кринку с пряным морсом, тихо замечаю:
– Ты должен помочь Буке.
– Чем? – Октавиан поднимает на меня взгляд, и я прячу свой.
– Он зависит от тебя. Ты ему нужен. Фамильяры… какими бы они ни были, как бы ни отрицали порой свою привязанность, но мы для них важнее всего на свете, и они очень болезненно переносят разлуку, нашу неприязнь, отчуждение.
– Я не испытываю к нему неприязнь, не отчуждаюсь от него, Бука сам выбрал изоляцию, я лишь принимаю его решение.
– Октавиан! – всплескиваю руками. – Он просто обижен. Но ты ему нужен. Без тебя он угасает. Чувствуя себя ненужным, он умирает.
Пауза затягивается. Возможно, Октавиану всё равно?..
– Что мне нужно сделать? – спрашивает он спокойно.
– Показать Буке, что он тебе нужен или хотя бы небезразличен. Сходи к нему, поговори, обними… обычно так проявляют привязанность.
– Хорошо, я навещу его.
Я ожидаю продолжения «если ты так хочешь», но Октавиан разливает пряный морс по стаканам. И мне нравится, что этой фразы так и не следует. Было бы печально, если бы судьба Буки зависела только от моего желания или нежелания, а его создателю было бы всё равно.
* * *
Жор теперь сидит с куском сыра. Подавившись, откашлявшись, вытаращивает на Октавиана глаза. Я скромно следую рядом с ним. Мы останавливаемся над кроваткой Буки.
Тот смотрит на нас из-под одеяла огромными влажными глазами.
На всякий случай зажимаю уши ладонями. Но Бука вместо истошного вопля всхлипывает. Если он и обиделся на пренебрежение Октавиана, сейчас ничего не высказывает, не возражает, не злится на меня – ждёт.
Октавиан опускается на колено, подхватывает Буку вместе с одеялом и прижимает к себе, обнимает, точно младенца. Снова всхлипнув, Бука постанывает, поскуливает – и как разрыдается. Прижимается к Октавиану и громко ревёт.
Смаргиваю навернувшиеся слёзы: хотя сам Октавиан выглядит совершенно равнодушным, это примирение такое трогательное.
Сгребаю своего изрядно потяжелевшего Жора в объятия и выношу в коридор. Шепчу в мохнатую макушку:
– Ты есть хочешь?
Одним махом запихнув в рот остатки сыра, тот кивает:
– Хощу, ощень хощу.
Поглаживаю его и улыбаюсь: обжорка мой мохнатый.
– Прости, что не обращала на тебя внимания. – Целую его в макушку. – Прости, я помнила о тебе, но мне было совсем плохо.
Утыкаясь мне в грудь, Жор бормочет:
– Спасибо?
– За что?
– За то, что помогла Буке. Он думал, что хозяин его бросил.
– Это не так, просто Октавиан не умеет выражать чувства.
Лишь произнеся это, я понимаю всю глубину этой простой, очевидной и… сокрушительной мысли.
* * *
Тинса я сдаю во время завтрака. Услышав об участии в деле моего соблазнения секретаря мэра, Октавиан замирает, так и не донеся стакан до губ.
Лишь совсем немного мрачнее взгляд, едва уловимо – возможно, мне только показалось – на краткий миг выражение лица чуть изменяется и возвращается к прежней каменной холодности.
Похоже, я была права: чувства Октавиана привычным способом не отражаются. Не умеет он или намеренно их скрывает, точно не скажу, но в общении с ним стоит об этом помнить.
– Я разберусь с этим вопросом. Кто-нибудь ещё участвовал?
– М-м, – покачиваю стакан с тёплым медовым молоком. – Стражники. Но не уверена, что они были в курсе происходящего. Возможно, они считали, что выполняют правомерный приказ мэра.
– Сегодня всё выясню. Насколько это возможно.
– Насколько возможно? – опять заглядываю Октавиану в глаза.
– Мы не всесильны, – произносит он. – Не умеем прозревать прошлое или будущее, нас можно обмануть, запутать. Мы, конечно, стараемся поддерживать репутацию всеведущих, но это… что-то вроде фокуса, опирающегося на удачное стечение обстоятельств.
– А с мэром? – шепчу я. – Как ты всё узнал?
Октавиан сужает глаза:
– Я наблюдал за ним. Почти беспрерывно. Его выдала Палша, она оставила на… Рейнале след тёмной магии, чтобы в случае, если дело дойдёт до меня, был официальный повод тебя обвинить. Она паниковала, а мэр Жуйен Ирзи не захотел или побоялся встретиться с ней и всё толком обговорить. Тогда она подстроила их встречу, свидетелем которой я стал, и во время их пылкого разговора стало понятно, что тебя подставили. Когда я явился к ним, они – больше Палша – от страха стали признаваться.
Сердце неприятно частит, и голос у меня звучит сдавленно:
– Почему ты за ним следил?
– Я не захотел поверить в то, что ты использовала приворот…
Утыкаюсь взглядом в желтоватую поверхность молока. «Я бы искал тебе оправдание», – сказал вчера Октавиан, только забыл добавить, что именно так он и поступил.
– …Это заставило меня усомниться в выводах Жуйена. Я полагал, что он, возможно, допустил ошибку из-за желания выслужиться или по небрежности. И стал наблюдать. Потому что если человек склонен к небрежности, это проявляется не единожды. И если настолько смел, чтобы нарушить закон, то сделает это снова. Нужно быть лишь достаточно терпеливым, чтобы поймать его на этом.
– Поймал мэра, как рыбу на удочку. – Отпиваю сладкого молока. Облизываю губы, ощущая на них взгляд Октавиана. – Только… как ты за ним наблюдал?
Октавиан соединяет ладони, а когда разводит их, между ними появляется молочного цвета сфера.
– Следящее заклинание. Действует только в области повышенной концентрации светлой магии, вроде наших домов и столиц. Позволяет наблюдать и слышать происходящее в выбранной зоне.
Молочная поверхность шара мутнеет, вздрагивает, и на ней возникает окно, показывающее центральную площадь Окты.
Становится как-то не по себе.
– Ты наблюдал за мной через него? – спрашиваю тихо.
– Когда оставил тебя одну иногда заглядывал проверить, всё ли в порядке.
– Я о другом: наблюдал ли ты так за мной прежде, чем я стала твоей женой?
– Нет.
По выражению его лица не определить, правда это или нет, но почему-то кажется, что он честен.
– Значит, любой житель Окты может оказаться под таким вот наблюдением?
– Да.
Вздыхаю: теперь понятно, почему все столичные заговоры против светлых властелинов проваливались.
– И часто ты наблюдаешь за людьми?
Помедлив, Октавиан признаётся:
– Да. Обычно следящее заклинание используется для проверки благонадёжности, подтверждения виновности или невиновности, но я пользуюсь им чаще.
– Зачем?
Развоплотив сферу, Октавиан берётся за стакан и перекатывает в нём молоко:
– Мне интересны люди. То, как вы общаетесь, живёте, решаете проблемы… Я много знаю о выживании в незнакомой среде, но о жизни – очень мало. Я пытаюсь вас понять.
Он умолкает, смотрит на меня, ожидая ответа.
– Не очень хорошо наблюдать за людьми без их ведома, особенно если они не преступники и не подозреваемые, – произношу тихо. – А если ты хочешь нас понять, можешь… участвовать в нашей жизни, ведь пробуя её сам, ты быстрее поймёшь суть, быстрее проникнешься.
А ведь сейчас он именно это и делает – пробует супружескую жизнь. Правда, жену выбрал неудачно.
Помолчав, Октавиан отвечает:
– Марьяна, кажется, ты забываешь одну важную вещь.
– Какую?
– Нас слишком боятся. Я не могу участвовать в вашей жизни иначе, чем в роли отвечающего за порядок чудовища. Я проверял. И единственный раз, когда мне показалось, что может быть иначе – эта несуществующая ночь, когда ты предложила стать моей женой.
Сердце ёкает, я снова опускаю взгляд, судорожно сжимаю стакан.
Залпом допив свою порцию молока, Октавиан поднимается и проходит мимо меня, останавливается возле двери:
– С Тинсом я разберусь, стражников проверю. И постараюсь не пропустить обед. Хорошего дня, Марьяна.
В его голосе не мелькнуло ни тени укора, он привычно спокоен, но мне неловко. Тогда, делая это глупое предложение, я просто хотела спастись, я и представить не могла, что для Октавиана это так важно.
* * *
В обед мы не касаемся этой темы. Молчим. Умение Октавиана держать эмоции в узде просто подарок, когда хочешь избежать щекотливого разговора, но проблема в том, что здесь, в его башне, думать мне больше не о чем.
Ведь я не хочу думать о Рейнале.
Не хочу думать о ведьмах, потому что воспоминания о них разрывают меня сомнениями.
Тем более не хочу думать о мэре и его секретаре, о Палше, которая так жестоко меня подставила.
Остаётся только Октавиан.
И это почти невыносимо.
Насидевшись в своей комнате, я тихо выхожу, надеясь прогулкой по лесу развеять тяжесть в груди.
На площадке второго этажа сидят Жор и Бука. Последний прилично так оброс рыжевато-серой шерстью, но по-прежнему худ, так что мой фамильяр-манул рядом с ним кажется настоящим шариком.
Я застываю, чтобы не помешать им, не нарушить хрупкое душевное равновесие Буки. Но тот улавливает моё присутствие и оборачивается. Мордочка в проплешинах так трагически печальна…
– Бука, – моё сердце просто разрывается от жалости, – если ты мне поможешь, давай… давай снова всё сделаем белым.
* * *
Октавиан возвращается чуть позднее, чем обычно. Оказавшись в комнате телепорта белой башни, вздыхает, сбрасывая с себя накопившуюся усталость. Разбирательство с Тинсом затянулось. Секретарь прежнего мэра оказался тем ещё пройдохой: нашлось немало торговцев, которые бесплатно кормили его в обмен на то, чтобы он не затруднял им получение торговых лицензий.
«Плохо я смотрел за своей столицей», – Октавиан открывает дверь с уверенностью, что нужна основательная проверка: вдруг ещё какие служащие расслабились и пользуются служебным положением. Он окидывает взглядом второй этаж, и его сердце пропускает удар.
Всё белое. Чудовищно белое, словно Марьяны здесь никогда не было. Выронив корзинку, Октавиан проходит до перил, – снова белых! – с надеждой заглядывает вниз, но и там всё чисто белое.
Как прежде.
Октавиану нечем дышать, он стискивает перила, судорожно оглядывается, надеясь обнаружить хоть мазок другого цвета, но кругом – белое, белое, белое… Его захлёстывает паника.
– Марьяна?!!
* * *
Возглас Октавиана отрывает меня от созерцания качающихся на ветру макушек деревьев. Что-то в его интонациях мало радости.
Соскользнув с подоконника, быстро выхожу из комнаты.
Стоящий у перил Октавиан разворачивается. Глаза у него широко распахнуты, и в сочетании с ничего не выражающим лицом это выглядит странно.
– Что-то случилось? – спрашиваю растерянно.
– Почему? – он взмахивает руками. – Почему всё белое?
– Чтобы Бука не переживал. Тебе не нравится? – Стукаю себя по лбу. – Ну конечно! Если твой фамильяр до дрожи обожает белый цвет, тебе он… не нравится?.. Но это ведь невероятно.
Последнее я произношу совсем тихо, и между нами повисает почти зловещая тишина. Глаза Октавиана возвращаются к нормальному состоянию. Он оглядывается по сторонам, словно заново оценивая обстановку, наконец, произносит:
– Просто иногда его слишком много. – Октавиан проходит к лестнице на третий этаж.
Почему-то корзинка с едой валяется на боку, из неё течёт багровая жидкость. Прикрывающая еду салфетка пропиталась жиром и морсом. Осмотрев это всё, Октавиан поднимает корзинку, взмахом руки заставляет ступени и пол впитать грязь.
– Я сейчас вернусь.
Он закрывает за собой дверь в комнату, из которой переносится в Окту.
Я так и стою на прежнем месте.
Это что, получается… когда я здесь всё красила, в надежде на то, что Октавиан меня выгонит, ему это нравилось?
Засмеявшись, прислоняюсь к косяку и качаю головой: вот уж не ожидала, что наш светлый властелин окажется таким интересным.
* * *
Возвращается Октавиан с новым ужином и двумя бутылками вина.
– Мне предложили вместо морса, – Октавиан оглядывает заплавленные воском пробки. – Сказали, самое то на вечер. И раз уж я пробую человеческую жизнь, решил приобщиться к этому аспекту вашего бытия.
– Ты прежде пил вино?
– Разумеется, я его пробовал. Пару глотков, больше было нельзя. Но я не понял, в чём прелесть. Возможно, имеет значение объём и компания?
– Это определённо имеет значение, – серьёзно соглашаюсь я.
Ужин мы начинаем с пары стаканов ярко-красного напитка, берёмся за вилки, пробуем запечённое в тесте мясо, а потом…
Вино ударяет в голову неожиданно. Не знаю, как у Октавиана, а у меня всё смещается перед глазами, становится очень легко, развязно и весело. Весело нарезать ломти окутанного слоёным тестом мяса, весело пить сладкое с лёгкой горчинкой вино, нравится, что можно не думать о завтрашнем дне, улыбаться и легко ощущать себя рядом с Октавианом. Забавно наблюдать, как Октавиан каждый раз перед очередным глотком внимательно рассматривает содержимое стакана.
В какой-то момент всё проваливается во тьму…
…холл качается, Октавиан обнимает меня со спины. Своей рукой он держит мою с браслетом вытянутой вперёд, раскачивает её из стороны в сторону, горячо шепчет в шею:
– …менять цвет. Это просто… как захочешь…
И стены уже не белые, на стенах разводы жёлтого, алого, синего, зелёного… и кривое солнышко нарисовано, покосившаяся ёлка и мухомор. Я захожусь звонким смехом…
…
…двор. Горит костёр из гробов. Октавиан держит меня, а сам шатается. И всё шатается. В моих руках почти пустая бутылка. Бука и Жор бегают кругами. Останавливаются, хватаются за головы. Подвывают. И снова бегают кругами…
…
…Ночной лес. Лунный свет озаряет поваленное дерево, на котором я стою, и серебрится в волосах придерживающего меня Октавиана.
– Неужели ты совсем умеешь улыбаться? – оттягиваю уголки его губ вверх. – Ты же должен уметь, хотя бы немного. Ну же, просто запомни это ощущение и попробуй повторить… всему можно научиться…
…
…Лестница на третий этаж. Синяя лестница. И пёстрые стены. Я пытаюсь взобраться по ступеням, но Октавиан крепко держит меня за талию и, опираясь на перила, удерживает в самом низу.
– Марьяна, не стоит появляться в Окте в таком виде.
– Я не хочу в Окту, я хочу в Наружный город, я хочу танцевать, как все люди. Наверняка там сейчас танцы, весело, а мы тут…
…
…холл второго этажа. Сладко постанывает музыка, пробирает до самого сердца. Я медленно кружусь в объятиях Октавиана, неловко переступая босыми ногами. Он тоже босой, в одних штанах и рубашке, волосы почему-то влажные.
Запрокидываю голову: под синим с волнистой радугой потолком парят сферы. На их поверхности танцуют люди, и хриплая музыка лютней, струнных и ударных изливается из сфер на нас, словно мы тоже на площади Наружного города танцуем среди костров и людей.
Прижимаюсь лбом к груди Октавиана. Музыка требует двигаться быстрее, но у меня слишком заплетаются ноги, тело неповоротливое, обмякшее…
…
…тьма закрытых глаз, ступенька врезается в ребро. Мне слишком одиноко, слишком хочется забыть, во рту ещё звучит соль слёз и бессвязных жалоб. Я обнимаю Октавиана и целую отчаянно, сумасбродно… горячие губы, жадные прикосновения… теперь он целует меня, ведёт… Слишком горячо, слишком чувственно – напоминая о поцелуях с Рейналом, после которых он обвинил меня в том, что я слишком его распаляла и не позволяла большего. Октавиан прижимает к себе, обнимает слишком крепко. Целует подбородок, шею, ключицы… сердце обмирает, потом стучит безумно быстро. Пальцы Октавиана то мягко, то настойчиво скользят по моему обнажённому плечу.
Отталкивать я не хочу, и продолжать тоже. Судорожно вздохнув, утыкаюсь лицом в грудь Октавиана, прижимаюсь и… расслабляюсь, стараюсь ровно дышать. Его сердце стучит часто-часто, моё тоже – захлёбывается от непонятного страха. Я не шевелюсь. Октавиан целует меня в висок, поглаживает по плечу.
– Марьяна? – шепчет едва уловимо.
Притворяться спящей – самый простой вариант сейчас. Самый безболезненный.
Полежав немного рядом, Октавиан садится, подтягивает меня себе на руки и встаёт. Его слегка ведёт, я предчувствую падение, почти ощущаю его, но Октавиан удерживается и быстро поднимается по ступеням, минует холл второго этажа и проносит меня через комнату в спальню. На этот раз моё сердце опять замирает, но от тревоги: что Октавиан сделает сейчас? После того, как я сама его поцеловала…
Уложив меня на одну сторону постели и укутав покрывалом, Октавиан ложится рядом. Осторожно разглаживает пряди моих волос.
Он долго на меня смотрит, от чего моё сердце опять то стучит очень быстро, то обмирает от непонятной тяжести.
Вздохнув, Октавиан придвигается ближе ко мне, со своей стороны натягивает край одеяла и расслабляется. Его дыхание щекочет шею. Проходит минута, другая…
Октавиан выбрал терпеливо ждать рядом со мной. От этого становится так спокойно, что я мгновенно проваливаюсь в сон.
* * *
Голова раскалывается. Тошно и муторно. Неожиданно тяжёлое тело будто приковано к кровати. Не знаю, что там было в вине, но такого похмелья у меня никогда не было.
Открываю глаза: Октавиан лежит рядом и неотрывно смотрит в потолок.
– Зачем вы это пьёте? – спрашивает шёпотом.
– Плохо? – сочувственно уточняю я.
– Да.
Постепенно накатывают воспоминания о моих буйствах. Со стоном закрываю лицо руками:
– Спасибо, что не пустил в Окту.
Октавиан садится на кровати:
– Это надо лечить. Это состояние определённо надо лечить, как отравление. – Поднявшись, он тянет меня за руки. – Марьяна, нам нужно вниз.
В голове такая муть, что я едва вспоминаю о волшебном лечебном алтаре. Октавиан прав – нам срочно надо туда. С трудом садясь, недоумеваю:
– Как нас так развезло всего с двух бутылок?
– С шести. Я ещё за четырьмя сходил. Зачем-то. Не понимаю, чем я в тот момент руководствовался.
– Сначала человек пьёт вино, потом вино пьёт вино, потом вино пьёт человека.
Опираюсь на плечо Октавиана. Он обнимает меня за талию и, глубоко вдохнув, наклоняется и подхватывает на руки.
– Силён, – закрываю глаза и обессилено склоняю голову на его плечо. – В таком состоянии и такой бодрый. Я бы так не смогла.
– Не думаю, что ты смогла бы нести меня на руках даже в абсолютно здоровом состоянии.
– И то верно. – Вздыхаю, пряча лицо в прядях его пропахших дымом волос. – Гробы жалко.
– Зато я наконец узнал, что ты купила их просто так, без определённой цели… Если не считать желания меня неприятно удивить.
Будь я в нормальном состоянии, покраснела бы от стыда, но мне слишком плохо.
– Прости, – только и могу сказать я.
– Я не обижен. И я давно подозревал, что для людей важны мимические проявления эмоций, без этого вы многое трактуете неверно.
Он шагает неспешно, покачивается, и меня начинает мутить. Крепче вцепляюсь в рубашку Октавиана, пытаясь побороть накатившую дурноту, особенно это тяжело на лестнице.
Наконец мы оказываемся в подвале, Октавиан проносит меня в зал и укладывает на холодный каменный алтарь. Нависающая надо мной колонна больше не пугает: что угодно, лишь бы скорее прошла дурнота.
Меня окутывает свет, проникает сквозь кожу. Октавиан стоит рядом, едва различимый за пологом сияния. Он почти сливается с белыми стенами, и… есть в этом что-то жуткое, словно эта белизна растворяет Октавиана в себе. Кажется, я понимаю, что он подразумевал под «иногда белого слишком много».
Дурнота отступает. Тиски боли разжимаются на голове, в ней проясняется, и от этого мысли бегут быстрее и резвее. Судя по обрывкам воспоминаний и обмолвкам Октавиана, у нас были какие-то откровенные разговоры. Судя по ужасу фамильяров, ещё и разрушительные.
Мне не просто становится лучше – приходит бодрая лёгкость, словно я спокойно спала всю ночь.
Сияние гаснет. Октавиан протягивает мне руку, намекая, что и его пора допустить к исцелению. Я соскальзываю с алтаря:
– Ложись скорее, не мучай себя.
– Нужно запомнить это ощущение, чтобы больше не хотелось повторить. – Октавиан укладывается на алтарь.
Его длинные волосы свешиваются с края. Теперь, придя в себя, я вижу, насколько бледна его кожа, и серовато-синие тени под глазами. Не могу удержаться от лёгкой насмешки:
– Великий маг, потрясавший собой основы мироздания, уничтожавший армии и ровнявший с землёй города, оказался уязвим для обычного похмелья.
– Что поделать, даже мы не до конца совершенны, – Октавиан разводит руками. Ладонью проводит над собой, и его окутывает заструившийся из среза колонны живительный свет.
Я вдруг ощущаю странную неловкость: что сейчас делать? Смотреть на Октавиана как-то провокационно, в пустые стены – почти странно. Сцепив пальцы, рассматриваю их, но в поле зрения попадают пряди светлых волос, плечо, а если чуть скосить взгляд – расслабленная кисть. Довольно изящная, с аккуратными чистыми ногтями.
Если подумать, Октавиан очень чистый, ухоженный. И щетины у него нет, хотя он с утра, кажется, не брился. А губы у него чётко очерченные и красивые. Нос тоже. Он во многом не похож на знакомых мне людей.
– Почему у тебя чёрные глаза? – спрашиваю я.
Длинные ресницы Октавиан вздрагивают, он приоткрывает веки, медленно скашивает взгляд на меня.
– Не знаю. Эта информация не относится к доступной проконсулам. За неё отвечает другое подразделение.
– У вас всё так делится: что-то знают только одни, что-то – другие?
– Да. – Октавиан сцепляет руки на животе, свет блестит на гладких пластинках его ногтей. – Таков порядок.
Снова уставившись на свои пальцы, покачиваюсь с носка на пятку. Октавиан так охотно отвечает, так открыт, что я решаюсь задать вопрос, годами мучавший не только меня, но и многих обитателей Агерума. Вопрос, внятного ответа на который никто так и не получил.
– Октавиан… зачем светлые пришли в наш мир? Откуда? Я спрашиваю не о том, что вы обычно говорите, а об истинных причинах. Что вам здесь нужно?
