Текст книги "Последний владыка"

Автор книги: Анна Варенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Но Охотник должен был существовать! Кто‑то ведь выстрелил в Тревера! «Один чужак сделал с другим то, чего дайоны не могут», оставив на память бронзовый наконечник, который Тревер показал Хесвуру и спросил, что это такое. Знахарь даже не прикоснулся к проклятому предмету, он и взглянул‑то на него всего лишь мельком, но сказал: «Ты знаешь».

– Знаю, – подтвердил Тревер. – Но кто его изготовил и применил? Это орудие зла, чуждого дайонам, но не сам же собой он вонзился в меня!

Должна же была существовать хотя бы сама стрела! Тревер ее не нашел и сделал вывод, что Охотник извлек ее из его тела, но так, чтобы наконечник остался, и таковой оказалось бы труднее вытащить или вырезать. Он не стал добивать раненого, уверенный в том, что тот в любом случае умрет от потери крови и под действием яда. Так или иначе, он подходил к Треверу очень близко, вплотную, иначе не удалил бы стрелу. Подходил, смотрел в лицо, должно быть, решал, закончить начатое сразу или оставить все как есть, выбирал между быстрой и легкой либо мучительной смертью, а потом развернулся и ушел. Знает ли Охотник, что его план не сработал? Если знает, то почему не повторил попытку – не из страха же перед дайонами, которые никому по – настоящему не опасны, раз не способны отнимать жизнь, а ему‑то, вооруженному, тем более? Почему он колебался? Почему не был достаточно решителен? Чего он хотел добиться?

Иногда Треверу хотелось заорать от бессилия. На Хесвура никакой надежды не было, старик исповедовал принцип невмешательства, безоговорочно убежденный, что все происходящее предопределено свыше и позволял событиям случаться, не препятствуя им.

– У деда есть брат, – сказала однажды Одо. – Он живет в Олабаре. Он тоже вроде знахаря и очень богатый, но дед говорит, он предал себя суете и утратил больше, чем приобрел.

– Твой дед счастлив, как ты считаешь? – спросил Тревер.

– Не знаю. Он вроде тебя, не всегда прозрачный, – отозвалась она.

Что ж, приходилось и дальше думать самому и продолжать поиски, руководствуясь простой логикой там, где ничто иное не помогает.

Допустим, Фрэнк отправил его вглубь Чаши Богов, чтобы выяснить, насколько широко распространилась болезнь, выкашивающая дайонов. Могло такое быть? Вполне. Тогда ясно, что он бы не пошел пешком, а воспользовался каким‑то средством передвижения из тех, что у них имелись. Турболетом, например. Тревер свободно управлял почти любым транспортом и сам мог выполнять обязанности пилота. И с ним мог быть кто‑то еще – для страховки и для того, чтобы быстрее выполнить работу. Не обязательно Фрэнк или Джошуа. Они активно привлекали к своей деятельности специалистов – представителей любых рас, кроме дайонов, потому что последние не могли даже брать пробы крови и тканей ни у живых, ни у мертвых своих сородичей. Для них организм человека являлся абсолютно целостным, и вторжение в него было невозможно, поэтому в Чаше Богов отсутствовало понятие о хирургии, патологоанатомии и тому подобном. Итак, вероятно, Тревера кто‑то сопровождал. Отлично. А дальше? Дальше получается, что этот некто почему‑то решил избавиться от него. Ссора? Неразрешимый спор? Тоже допустимо. И что дальше? Он не пользуется огнестрельным оружием, предпочитая примитивный арбалет? Специально его изготавливает, в том числе стрелы и наконечники? Нелепость, глупость. Можно лишить другого жизни в состоянии аффекта. Завязывается драка, один погибает, другой остается. Но тут налицо заранее продуманное действие! Охотник готовился к тому, чтобы выстрелить, вынашивал некий громоздкий и нелепый план, который затем и осуществил. Он – ненормальный? Тоже вариант. Сумасшедший медик. Безумный прозектор, на досуге коллекционирующий древнее оружие или изготавливающий его копии сам… у него происходит срыв, и он стреляет, может быть, впервые в жизни применив на практике любимый экспонат из своей коллекции. А может, он и раньше так развлекался.

Нет, со злостью подумал о себе Тревер, ты, парень, сам и есть псих. Тебе бы сидеть и писать книжки, вот было бы в самый раз для такого‑то буйного воображения… Что получается дальше? А то, что Охотник затем, бросив его умирать, не ушел, а покинул место своего злодейства с помощью того же турболета со всем оборудованием. И стрелой. И вовсе не факт, что вернулся в Олабар, где отсутствие Тревера пришлось бы как‑то объяснять, если только он заранее не придумал приемлемую легенду, убедительную версию трагедии. Так или иначе, подтвердить или опровергнуть возникшую у него (и не выдерживающую никакой критики!) теорию Тревер мог, только явившись в Олабар сам. И тут вставал ряд новых вопросов. Если Охотник там, он едва ли обрадуется такому «воскресению из мертвых» и постарается исправить прежнюю ошибку раньше, чем Тревер успеет раскрыть рот. Особенно в том случае, если не знает, что тот, на кого он покушался, по необъяснимой причине не помнит своего врага в лицо!

Очень много «если». Тревер всегда был человеком действия, и по своей импульсивной сути, и по роду деятельности. Ему часто требовалось совершать поступки, полагаясь больше на инстинкт самосохранения, на интуицию, чем на железно обоснованные рассуждения. В бою думать некогда. С другой стороны, в более мирных обстоятельствах он порой долго колебался из‑за какого‑нибудь пустяка, взвешивая все «pro» и «contra», пока не увязал в них по уши. Одна из его подружек, претендовавшая на то, чтобы считаться поэтессой (хотя более яркого примера хронической графомании Тревер не встречал), даже посвятила ему стихи, где были такие слова:

 
Когда ты произносишь «да»,
То это, в общем, ерунда.
Когда ты произносишь «нет»,
И это часто – полный бред.
А говоришь когда «не знаю»,
Я это, в целом, понимаю.
Пусть состояние твое
«Не знаю» и передает.
 

Наверное, поэтому он предпочитал более простые ситуации, где длительные раздумья не требовались. Однако жизнь подкидывала бедняге Треверу задачки со многими неизвестными, решать которые он был, увы, не мастер. Иное дело – старина Фрэнки с его гениальными аналитическими способностями. Вот кто мастер раскладывать все по полочкам. Безусловно, узнав о случившемся, Фрэнк разберется в ситуации… если Тревер доберется до него живым.

И если Фрэнк сам не причастен к тому, что произошло? От этой мысли, возникшей совершенно спонтанно, Тревера бросило в жар. Как он мог даже предположить подобное? Ведь его и Рейнольдса связывало слишком многое, они не раз выручали друг друга, сражаясь плечом к плечу. На Фрэнка он полагался как на самого себя, они могли яростно спорить и обмениваться взаимными словесными гадостями, но разве можно забыть, как именно Рейнольдс, рискуя жизнью, вытаскивал его из ледяной ловушки на Плутоне, куда Тревер угодил, сорвавшись в глубокий каньон? Как нес его на себе до станции и делился с ним воздухом (баллон Тревера пострадал при падении, и Рейнольдс поочередно прикладывал маску то к своему, то к его лицу)? Да и Тревер не оставался в долгу. Когда на Юпитере на них напали одичавшие гэттхи, он дрался насмерть за серьезно раненого Фрэнка. Подобных случаев можно было припомнить множество. Фрэнки мог казаться кому‑то слишком расчетливым и холодным, но Тревер знал его как никто и не сомневался в его способности сильно чувствовать, глубоко привязываться и быть надежным, как скала. Во всем, в том числе и в дружбе. Нормальной мужской дружбе, выдержавшей немало испытаний на прочность.

Нет, кто угодно, только не Фрэнк. Тревер поклялся себе, что в наказание за столь паскудные мысли и подозрения он расскажет о них Рейнольдсу – потом, когда весь этот бред завершится. Будет над чем вместе посмеяться. Но что, если Охотник представляет собой опасность и для Фрэнка? Ведь он, Тревер, понятия не имеет о том, что в его отсутствие творится в Олабаре…

Он повернулся к Одо:

– Мне нужно завтра уйти.

– В Олабар? – полуутвердительно произнесла она, глядя куда‑то в сторону.

– Да, – кивнул Тревер. – Понимаешь, там – люди, которым я нужен, и которые…

– Нужны тебе, – закончила Одо.

«В отличие от меня». Что‑то словно взорвалось в мозгу Тревера, он услышал эти слова так ясно, будто они прозвучали вслух. Губы Одо не размыкались, но в то же время она говорила – нет, кричала, – и он не мог не воспринять ее отчаянный вопль. «Ты уйдешь, чтобы больше никогда не возвращаться. У тебя на Земле есть Джун. А о нас ты забудешь через полчаса после того, как покинешь деревню. Я могла бы стать твоим другом, но когда ты думаешь о Джун, тебе ничего не стоит выбросить меня из головы, отодвинуть так далеко, словно меня и вовсе не существует, выставить вон из своей души, как выставляют детей из дома, когда родители хотят уединиться. «Иди пока, пособирай орешки». – «Нет, – Тревер тоже перешел на иной уровень беседы с нею. – Ты не права, Одо. Ты спасла мне жизнь, а я умею быть благодарным и помнить добро». – «Плевать мне на твою благодарность, – ожесточенно возразила она. – Возьми меня в Олабар с собою. Я всегда мечтала там побывать, и обузой тебе не стану. Я же говорила, у меня там есть родственник, брат моего деда – он примет меня. Я никогда нигде не бывала, кроме деревни».

– Выброси из головы эту блажь, – рассердился Тревер. – Хесвур тебя не отпустит. Мне только не хватало, чтобы меня обвинили в похищении ребенка. Хорошо же я отплачу ему за все, что он для меня сделал.

Признаться, большого опыта общения с детьми у него не было, поэтому, если приходилось иметь с ними дело, Тревер разговаривал с ними на равных, как с обычными взрослыми людьми. Иногда получалось жестоко.

Одо независимо передернула плечами, вскинув голову – этот жест должен был означать, что она выше каких‑то глупых обид, и вообще Тревер не стоит того, чтобы переживать из‑за его отказа. Но несколько позже, в тот же день, к нему обратился Хесвур. Без предисловий, как о чем‑то само собой разумеющемся, знахарь сказал:

– Одо пойдет с тобой.

– Неужели? – язвительно осведомился Тревер. – С какой стати? К твоему сведению, я отправляюсь не на пикник, и даже не знаю, что меня самого ждет в Олабаре. А Одо – дитя, за которое следует нести ответственность. Может, тебе почему‑то нет дела до ее судьбы, но я греха на душу не возьму.

– Одо пойдет, – бесстрастно повторил Хесвур. – Послушай. У нее был брат, умерший в трехлетнем возрасте, от той самой болезни, которая косит всех мальчиков – дайонов. Ты явился в Чашу Богов, чтобы разобраться с этим, таково твое главное дело здесь. Одо и мальчик – дети одной матери. Значит, она поможет узнать, что с ним случилось.

Теоретически Хесвур был прав. Болезнь эта, как гемофилия, передавалась женщинами – носителями поврежденного гена, но погибали от нее мальчики. Исследуя особенности генной структуры Одо, можно было выявить нарушение и попытаться устранить его. Девочка оказывалась просто идеальным материалом для такого исследования… но ведь она была не просто «какой‑то девочкой», а небезразличным Треверу человеком, личностью, другом.

– Ты хочешь, чтобы мы работали с нею? – спросил Тревер. – Ты понимаешь, что для этого придется вторгаться в ее тело, делать то, что противно природе дайонов? Хесвур, я не в силах понять, почему ты…

– Одо – все, что у меня осталось в жизни, – знахарь вздохнул. – Но если вы ей не поможете, она обречена переживать смерть своих сыновей или отказаться вообще их иметь. Такой судьбы я для нее не хочу. Лучше пойти на риск сейчас, чем ждать новой беды, опустив руки. Лучше – для Одо и дайонов. Чужак, ее мать зачахла от горя, похоронив сына. Она была моей единственной дочерью. Одо повторит судьбу матери, если ты отвергнешь ее.

– Хорошо, – Тревер потрясенно глядел на Хесвура, понимая, что тот вручает, доверяет ему самое дорогое, отрывая Одо от себя. Наверняка старому дайону нелегко далось такое решение, и только бесчувственный скот… – Но мы можем поступить более разумно. Будет ли тебе довольно моей клятвы: я непременно пришлю за Одо турболет, который за несколько минут доставит ее в Олабар, едва смогу убедиться в нашей с ней безопасности там?

– Дело не в клятве. Дайону следует уходить пешком оттуда, где он появился на свет, и уносить на своих подошвах тепло земли, породившей его. Так – правильно.

– Тогда… я приду за нею. Ваш обычай будет соблюден, – все еще сопротивлялся Тревер.

– Но в том случае, если тебя не будет в живых, кто придет?..

Тревер понял, что может спорить до собственной глубокой старости – и напрасно. Хесвур был дьявольски упрям. Он считал, что чужак и Одо должны уйти вместе завтра. Сказать ему «нет» Тревер не мог, сообразив, что знахарь завершит их спор простым упоминанием о спасении его жизни. А долг платежом красен, никуда не денешься. Да, Хесвур оказался мастером выкручивать руки.

– Договорились, – проворчал Тревер.

– Одо вынослива и здорова, может идти долго и не уставать. Она никогда не жалуется, знает, что можно есть, а что нет, и молчит, когда ее не спрашивают, – заметил Хесвур, – она не станет тебе обузой. Я велю ей подчиняться тебе во всем под страхом проклятия и отлучения от рода. Хуже этого для дайона нет ничего.

«Может, и так, – подумал Тревер, – но, сдается мне, эта куколка бывает столь строптива и независима, что никакие проклятья и заклятья не подействуют. Вот тогда я хлебну с нею проблем».

Айцуко с беспокойством взглянула на старинные солнечные часы, украшавшие Белую башню, самое высокое строение в Олабаре, и поняла, что ей нужно спешить. Следовало забежать к Кангуну и рассказать ему и Джошуа о своем столь удачном визите к Чеону, а потом мчаться в бар – близилось время, когда она обычно выступала. Владелец заведения бывал страшно недоволен, когда Айцуко опаздывала, а такое, увы, случалось слишком часто. Он даже как‑то пригрозил, что выгонит ее, если девушка и дальше станет пренебрегать своими обязанностями. И что она тогда станет делать? Искать новое место? Попробуй найди. Сложность заключалась в том, что Айцуко наотрез отказывалась оказывать знаки расположения полупьяным гостям, так и норовившим выяснить, какими еще талантами наделена хорошенькая юная певичка. Айцуко же считала это оскорбительным для своего достоинства и никогда не садилась к ним на колени, не позволяла щипать или гладить себя, не говоря о том, чтобы продолжить вечер в компании одного или нескольких очумевших от похоти мужчин. Она была певицей, но не шлюхой, опровергая распространенное убеждение в том, будто между этими словами смело можно ставить знак равенства. У хозяина из‑за нее было немало весьма неловких ситуаций, он говорил Айцуко, как рискует тем, что рано или поздно отвергнутые ею ухажеры попросту разнесут его заведение. К слову, уже из нескольких таких же она вылетела из‑за своей несговорчивости, так что приходилось держаться за место работы, где ее пока терпели, и не испытывать хозяйские нервы на прочность еще и другими нарушениями. Вообще‑то Айцуко понимала, что здесь ей платят такие жалкие гроши, за которые ее репертуар мог бы ограничиваться от силы двумя куплетами, а она пела до самого закрытия и потом еще оставалась, чтобы вымыть полы и помочь служанке разобраться с посудой, и все – за те же деньги. Не очень‑то справедливо, правда?..

Она ворвалась к Кангуну, который как раз незадолго до ее появления наконец отстал от Джошуа и теперь приводил в порядок свое хозяйство. Признаться, понятия «Кангун» и «порядок» являлись антонимами. Пространство вокруг себя художник умудрялся превращать в чудовищную свалку с поразительной быстротой и принадлежал к числу людей, для которых нищета – благо, ибо ограниченное количество вещей не позволяет делать из них слишком большие кучи. Единственным счастливым исключением из правила являлось то, что относилось к живописи – здесь, напротив, Кангун проявлял чудеса педантичности, любовно раскладывая все предметы по отведенным для них местам. Если бы можно было расчесывать кисти, он, пожалуй, дошел бы и до этого, чтобы волоски на них лежали один к одному.

Айцуко отвлекла его от любимого занятия рассказом о своих похождениях, заодно преподнеся Джошуа то, что успела для него приобрести.

– Надень, – велела она, – я могла ошибиться в размерах, – тут Айцуко лукавила, глазомер у нее был идеальный, в чем Джош тут же и убедился. – Неплохо, – оценила она, – как на тебя сшито.

– Благодарю, – сказал он, – но я не могу взять это просто так, а платить мне…

Кангун предостерегающе кашлянул, опасаясь, как бы объяснения не зашли слишком далеко, и Айцуко не стало известно об его собственном бессовестном жлобстве. Джош смысла его предупреждений не понял, зато девушка, наоборот, покосилась на брата весьма подозрительно. По счастью, устраивать допрос ей было сейчас недосуг, кроме того, в хорошенькой головке Айцуко тут же возникли собственные идеи.

– Джошуа, а ты не против отблагодарить меня тем, что придешь послушать, как я пою? – спросила она.

– Ты выступаешь? – ответил он вопросом на вопрос.

– Ну… да. В «Золотом ящере». И сейчас именно туда собираюсь. Хочешь пойти со мной?

– Конечно, – подтвердил Джошуа.

Он еще не пресытился новыми впечатлениями и воспринимал любую незнакомую деталь обычной человеческой жизни как захватывающее приключение. К тому же он, пожалуй, продолжал бы восхищенно взирать на Айцуко, даже если бы та наматывала его кишки на раскаленный вертел. Пойти с нею он был готов, даже не спрашивая, куда и зачем.

– Ты любишь выпить? – по дороге поинтересовалась Айцуко.

– Выпить – чего?

– Не «чего», а вообще. Или у тебя тонкий вкус, и ты разборчив в винах?

– Не знаю, я не пробовал ничего такого.

– Ты принципиальный трезвенник? Или просто такие, как ты… не употребляют вино?

– Такие, как я? – он был тронут тем, что природная тактичность не позволила Айцуко употребить слово «клон». – Но я не знаю других подобных мне, и что они делают, а чего нет.

– Ну и ладно. Терпеть не могу пьяниц! А как ты вообще предпочитаешь развлекаться?

Джошуа задумался. В его жизни «развлечений» как таковых не было. Эксперименты и тренировки, чтобы поддерживать мышцы в постоянном тонусе и уметь хорошо двигаться, стремительное непрерывное обучение, сон и еда – вот все, с чем он был отлично знаком.

– Это же очень простой вопрос, Джошуа. Что ты делаешь в свободное время, когда остаешься один или с друзьями? Или… с женщинами? Впрочем, тогда и так ясно.

С женщинами? Он подумал об Идис, которая умудрялась выкроить время, чтобы немного учить его играть на синтезаторе. Можно ли это назвать развлечением? А из друзей у него был только Тревер, который, пока добирались до Меркурия, показал ему несколько карточных игр.

– Музыка и карты, – облек во что‑то конкретное свои воспоминания Джош.

– А, значит, ты азартный игрок! Я тоже непрочь иногда этим заняться. И музыка – замечательно, я жить без нее не могу, как Кангун без своих картин. Смотри‑ка, сколько у нас общего.

«Я жить без нее не могу…» Джош вздрогнул. Слова Айцуко заставили его вспомнить, без чего не может жить он сам. Без раотана. Вот чему в ее жизни места наверняка нет. А двенадцатичасовой промежуток между инъекциями истекал через два часа. Джошуа сообразил, что его ампулы остались в доме Кангуна, ну почему он не подумал об этом раньше?! И как быть теперь? Вернуться сразу или сначала пойти с Айцуко, а минут за двадцать до истечения срока сбегать назад?

– Мы пришли, – сказала девушка. – Джошуа, ну что ты, как неживой? Что случилось?..

Нет, он не откажет ни ей, ни себе в удовольствии послушать ее голос. Время еще есть. Джош: вздохнул свободнее и вошел в прокуренное помещение бара.

– Ты сядь тут где‑нибудь, – распорядилась Айцуко, – я попрошу Скиллу обслужить тебя. Но не спрашивай только, как расплачиваться, это я возьму на себя. Все, Джошуа, я и так почти опоздала.

Он инстинктивно выбрал место потемнее, чтобы никому не бросаться в глаза, хотя едва ли Фрэнку могло прийти в голову искать его здесь, кроме того, отнюдь не все посетители «Золотого ящера» были дайонами – имелось среди них и с десяток чужаков, которые прилетали в Чашу Богов как туристы или исследователи. Так что Джошуа вполне мог расслабиться. Правда, он единственный оставался вне компании, остальные чужаки держались по двое – трое. Заметив это, один из них обратился к нему:

– Парень, ты откуда будешь? Давай, иди к нам.

– С Земли, – ответил Джошуа.

– О?! Можно сказать, брат по крови. Мы тоже. Но Земля большая…

– Из Австралии, – уточнил он.

– Это где?.. Впрочем, детали – не суть. Здесь‑то чем занимаешься?

– Я врач.

Мужчина хмыкнул. Он был довольно крупный, с заметным брюшком, нависающим над поясом шортов, и неприятно толстыми ляжками. Тоже – с Земли. Но почти наверняка – незнаком с Фрэнком.

– Меня зовут Гай О'Мэлли. А эти ребятки, что со мной, – Ренальф и Бобби, они не земляне, а астро во втором поколении. Но они уже так набрались, что это не имеет значения, – мужчина захохотал над собственной шуткой, в которой Джошуа ничего смешного не нашел. – Отдыхаем, парень, оттягиваемся! Выпей со мной, я угощаю.

Он плеснул в свободную кружку некую прозрачную жидкость, в которой Джош по запаху узнал спирт. Признаться, до сих пор он не предполагал, будто это можно пить (как и топливо для турболетов, серную кислоту и тому подобные вещи).

– Местная водичка мне что слону дробина, никакого драйва, – пояснил Гай. – Так что все свое ношу с собой, – он опрокинул в себя четверть кружки и довольно крякнул. – Отлично! Давай, составь компанию.

– Нет, я… – пример Гая ни в чем не убедил Джоша. Пить спирт он себя заставить не мог, хоть убей. – Я предпочитаю что‑нибудь другое.

– Так кто ж не дает? – О'Мэлли подвинул ближе к нему бутылку темного стекла. – Это вот как раз здешнее. Штука так себе, на мой вкус слабовата, но тоже ничего.

Отказываться дальше было бы просто неприлично. Джошуа надеялся только, что в бутылке не какой‑нибудь цианид или что‑то столь же мало совместимое с жизнью. Он не ошибся – эта жидкость была весьма недурна и к тому же поднимала настроение, вроде транквилизатора. Гай одобрительно закивал, когда его новый знакомый повторил свой опыт.

– Ну, я же сразу понял, что ты наш человек, – он хлопнул Джоша по плечу. – Все нормально, парень!

– Подожди, – сказал тот, увидев, что в этот момент на маленькую сцену вышла Айцуко. Она и прежде потрясала его, но сейчас выглядела как королева, нет, как ангел, сошедший с небес, в сверкающей тонкой диадеме и невероятно красивом платье, плотно облегавшем ее стройную фигурку. А стоило девушке запеть, как все остальное вообще перестало иметь для Джоша значение.

– Птичка – супер, – плотоядно булькнул Гай, – но – не для нас. Дайонку только попробуй трахни, тебе тут же яйца оторвут.

Эти слова, произнесенные в связи с Ацуко, заставили Джоша вернуться к реальности.

– Как ты можешь так – о ней? – гневно спросил он. – Неужели саму чистоту непременно нужно вывалять в дерьме?!

– Завянь лучше, – предупредил О'Мэлли. – Чего разорался? Что хочу, то и говорю, ты мне не указ, а эту сучку грех не употребить по назначению, это тебе хоть кто скажет.

Пальцы Джошуа сами собой сжались в кулаки, и спустя миг толстяк рухнул на пол со сломанным носом, с грохотом опрокинув стол и давясь вбитыми в глотку осколками собственных зубов. Кто‑то попытался удержать Джошуа от дальнейшего избиения О'Мэлли, но где там! Фрэнк говорил, что у него реактивная психика. Это, в частности, означало, что если Джоша разозлить, он взрывается, как порох, и тогда ему сам черт не брат. Завязалась нешуточная драка. Отмахиваясь от новых нападающих, Джошуа умудрился серьезно покалечить двоих или троих. Дайоны по понятным причинам не вмешивались, зато Айцуко, прекратив петь (вместо того, чтобы, как ни в чем не бывало, продолжать – в случае потасовок ей было приказано не прерывать выступление, что не раз разряжало обстановку), бросилась в самую гущу дерущихся мужчин, рискуя попасть кому‑то из них под горячую руку.

– Джошуа, успокойся!

Ее слова произвели на него мгновенное действие. Стряхнув с себя пару уцелевших противников, он опустил руки и виновато взглянул на девушку.

– Идем отсюда, – скомандовала она, мысленно распрощавшись и с этой работой – такого вопиющего безобразия хозяин точно не простит. Вцепившись в рукав Джоша, она вместе со своим другом выскочила на улицу.

– Ну и что ты делаешь, а? Вот уж верно, что в тихом омуте черти водятся! И напился, а врал, что в рот вина не берешь!

– Гай плохо говорил о тебе, – попытался оправдаться Джошуа.

– И ты полез заступаться за мою честь? Так, да? Я тебя об этом просила? Зато теперь я осталась без работы. Покорно благодарю. Стой здесь и не вздумай сбежать, чудовище. Я должна отдать им эти тряпки и переодеться в свои.

– Не надо, – сказал он. – Это платье очень красивое.

– Если я уйду прямо так, меня еще и в воровстве обвинят. Дошло до тебя?

Этим Джош не мог похвастаться, но уточнять ничего не стал, терпеливо дождавшись возвращения Айцуко и чувствуя, что вроде как виноват перед ней.

– Прости. Это все как‑то само получилось. Я не хотел ничего плохого.

– Я так и подумала, – вздохнула девушка. – Вы, чужаки, не можете обойтись без уничтожения друг друга. Если бы ты был дайоном, подобного никогда бы не произошло. Ты не пострадал? – она встревоженно взглянула ему в лицо, обнаружив, что Джошуа тоже досталось – один глаз стремительно заплывал, а нижняя губа была рассечена. – Конечно, так и есть. Идти можешь?

– Почему нет? – не понял он. – Мы ведь вернемся к Кангуну? Мне очень нужно туда попасть!

– Можно и к нему, хотя я живу ближе.

– Нет, я оставил у него ампулы с раотаном, без которых мне никак нельзя, – объяснил Джошуа, ускоряя шаг. Айцуко не стала выяснять, что такое «раотан», сообразив, что это потребует долгих рассуждений. Да ей и незачем было спрашивать. Она задала другой вопрос.

– Ты прозрачный и не ставишь защиту, значит, мне можно говорить с тобой молча?

Джошуа не понял смысла сказанного, хотя все слова по отдельности были ему отлично знакомы. Но позволить Айцуко делать с ним все, что она захочет, он не просто мог, а желал, поэтому и не подумал возражать, в результате чего девушка тут же выяснила все относительно ампул. И не только. Острая жалость к Джошуа и ужас от того, на что он обречен, если вовремя не воспользуется препаратом, сжала ей сердце. Но желание помочь было для Айцуко руководством к действию. Она значительно сократила путь, двинувшись проходными дворами, и очень быстро привела Джошуа к Кангуну.

– Где ампулы?

– Здесь, – Джош вытащил их из карманов комбинезона. – Сейчас… у тебя есть шприц?

– Что? – растерялась девушка.

Подобного предмета не могло быть ни у нее, ни у Кангуна, ни у любого другого дайона: нарушать целостность своего или чужого тела они не могли.

– А у тебя? – спросила она. – Ты же взял ампулы, неужели трудно было подумать обо всем остальном? Этот раотан нельзя просто выпить?

– Можно, но бессмысленно, он разлагается желудочным соком и должен поступать непосредственно в кровь, – с несчастным видом отозвался Джошуа. – И если я не смогу им воспользоваться…

– Сможешь, – решительно и твердо сказала Айцуко. Как уже говорилось, она умела быстро ориентироваться в ситуации и находить способы разрешения, казалось бы, даже отчаянно безвыходных положений. – Сколько у тебя еще времени?

– Оно кончилось две минуты назад.

– Но ты пока жив. Сколько времени, – с нажимом повторила она, – у тебя может быть в запасе? Полчаса, час? Джошуа, только не поддавайся страху. Подумай.

«Резкий скачок общей температуры тела, начало процесса денатурации белка, кома и спастический паралич…» – пронеслось у него в голове.

– Ты думаешь не о том! – почти выкрикнула Айцуко.

– Минут сорок, но это предел, – выдавил он.

– Это почти вечность. Я успею, – заверила девушка. – Подожди.

– Что ты хочешь сделать?..

– Потом, – она вылетела за дверь.

В Олабаре имелся госпиталь, где работали как дайоны, так и чужаки, которые пользовались множеством инструментов и не раз спасали жизнь аборигенам Чаши Богов. То, что нужно было для Джоша, Айцуко предполагала найти именно там, но не попросить, иначе пришлось бы выдать его, а украсть! Что ж, бывало, ей приходилось делать и такое, причем без особых угрызений совести. Кое – какой опыт по этой части у Айцуко был…

Проникнув в здание через беспечно открытое окно первого этажа, девушка осторожно двинулась по пустому коридору, читая таблички на дверях. О том, что будет, если ее поймают, она приказала себе не думать. Боги не позволят ей проиграть. Не в этот раз. Должна же у них быть совесть…

Она вернулась даже быстрее, чем истекли сорок минут, мучительно опасаясь, что с Джошем уже начали происходить все те ужасы, о которых он размышлял. Но ей снова повезло. Он был в порядке и ждал ее.

– Вот, – Айцуко протянула шприц. – Я, надеюсь, взяла то, что нужно?

– Да, но где?!

– Это имеет значение? Если я скажу, что украла, ты предпочтешь умереть, но не воспользоваться им?

Больше дурацких вопросов Джошуа не задавал, он просто ввел себе раотан и наконец успокоился.

– У тебя осталось шесть ампул, – Айцуко пристально смотрела ему в глаза. – Тебе стоит поспать, по – моему, ты и так сегодня сделал больше чем достаточно, а завтра тебя ждет Чеон, ты помнишь? Возможно, как раз он и подскажет какой‑то выход.

Хесвур сказал чистую правду. Одо никак не обременяла Тревера своим присутствием. Не жаловалась и не болтала без умолку. Она вообще молчала, словно набрав в рот воды, и далее держалась от него все это время чуть в стороне, не отставая намного, но и не приближаясь. В конце концов до Тревера дошло – Одо, зная, что он взял ее с собой под нажимом Хесвура, а вовсе не из филантропии, молчит демонстративно.

– Хочешь остановиться и отдохнуть? Она молчала.

– Кончай беситься, Одо. Если я возражал против твоего присутствия, то только потому, что со мной небезопасно. Я и сейчас считаю безумием тащить ребенка туда, где неизвестно что может случиться.

– Не надо мне делать одолжений. Считай, мы просто идем в одном направлении, а не вместе.

– Знаешь, ты хоть и маленькая, но порядочная стерва! А когда вырастешь, превратишься в большую злую стервозину, ведьму, и нос у тебя будет крючком, а глазки маленькие и красные, как у всех настоящих ведьм, и все люди будут от тебя шарахаться. Да, именно так все и будет. На тебе не женится ни один дайон, и ты умрешь старой девой.

– Но сначала я найду тебя, превращу в какую‑нибудь гадость, и ты будешь жить и мучиться, – парировала Одо. – Ведьма запросто может это сотворить.

Юная дайонка говорила совершенно серьезно и с заметным мрачным удовлетворением. Тревер, однако, за время общения с нею успел понять, что Одо – создание доброе и способное к состраданию. Решив сыграть на этом, он замедлил шаг и, пройдя еще с десяток ярдов, опустился прямо на землю. Он сидел, подогнув под себя ногу и опустив голову – между прочим, Тревер действительно чувствовал себя несколько измотанным многочасовым переходом, так что нельзя сказать, будто он просто играл, ну может быть, слегка преувеличивал свои страдания. Однако они произвели на Одо должное впечатление – девочка тоже остановилась и потрясла Тревера за плечо.