Текст книги "Эскорт для чудовища (СИ)"
Автор книги: Анна Шварц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Отвезите меня в его дом, – произношу я, направляясь в сторону машин, и охрана идет за мной, – после чего – в аэропорт, если это возможно. Или нет, не стоит даже беспокоиться, я вызову такси.
Не хватало еще, чтобы Мудакович внезапно позвонил охране, приказав меня привезти обратно.
Как я и надеялась – никто даже не собирался со мной спорить.
Я возвращаюсь в дом Смоленских, глядя на солнечный, теплый вечер за окном машины. Тут невероятно уютно сейчас. В другой бы раз я даже осталась здесь, в Сочи и сняла бы номер в отеле, чтобы отдохнуть в одиночестве и, все-таки, познакомиться в кои-то веки с этим городом.
…Но не когда меня грызут мысли о том, что где-то недалеко от меня ходит убийца Али. Теперь я просто хочу вычеркнуть этот день из памяти. Хотя, знаю, что получится плохо, и я вряд ли когда-нибудь еще раз прилечу в Сочи.
Терять близких людей очень больно. В мире нет боли сильнее той, что гадко точит душу после потери родных. Все забывается, а это остается с тобой на всю жизнь. Можно только запереть все воспоминания глубоко-глубоко, но, как бы мы себя не обманывали, убеждая, что надо отпускать людей, иногда эта боль возвращается, особенно когда что-то напоминает тебе о человеке.
– Спасибо, – благодарю я водителя, который быстро выходит из машины и открывает мне дверь, прежде чем я успею это сделать. Он также распахивает над головой зонт, чтобы капли дождя с крон деревьев не намочили меня, а я машу рукой, – ой, не стоит, не переживайте. Я все равно сейчас переоденусь.
– Как скажете, Александра.
Я улыбаюсь мужчине напоследок. Такой здоровый и лысый, а разговаривает вежливо и культурно.
Когда я поднимаюсь по ступенькам и захожу в темную прихожую, то под каблуком что-то неприятно хрустит. Похоже, я что-то раздавила.
Я растерянно включаю свет. И ахаю.
– Что за фигня? – вырывается у меня тихое. Пол под ногами усыпан осколками. Большое зеркало напротив разбито и я тут же отворачиваюсь от него. У меня приступ суеверности. Знаю, что глупость, но когда-то именно Аля напугала меня, сказав фразу «посмотришь в разбитое зеркало – и десять лет счастья не увидишь». Мне, как бы, хватит несчастий на мою голову.
Господи, что тут произошло-то? Я замечаю на осколках капли крови и осторожно обхожу их. Кого-то убили?
Но ведь охрана спокойна! Меня бы просто не пустили в дом, случись тут что-то криминальное!
Я знаю, что в таких случаях самое умное, что можно сделать – это развернуться и свалить, и не поступать, как тупые героини из фильмов ужасов. Но, вопреки логике, я все равно осторожно крадусь в дом, пораженно глядя на капли крови на полу и надеясь, что тут подобное в порядке вещей, и я сглуплю, убежав в ужасе в аэропорт без своих вещей. Тишина стоит такая, что в ушах звенит. «Ой, всё, дура» – шепчет обреченно разум.
Да ладно. Я останавливаюсь, еще раз прислушиваясь. Никого. Ни шагов, ни голосов. Думаю, что тут просто было бурное выяснение отношений между Смоленским и Дариной. Если она разбила ему голову об зеркало – я этой девчонке пришлю анонимно самый большой торт, который только найду.
Когда я прохожу мимо одной из комнат, то чувствую тяжелый запах алкоголя. Заглянув, я вижу, что бар тоже разбит – и осколки бутылок усеивают весь пол. Ох, Дарина. Такое чувство, что тут прошелся ураган. Неужели это все ты? Как-то даже не верится.
Я хочу было уже идти дальше, как раздается странный звук, и я подпрыгиваю от неожиданности. Потом до меня доходит, что где-то вибрирует телефон. Я прохожу в комнату, стараясь не наступить на осколки, открываю дверь в ванную и вижу, как на плитке, усеянной каплями крови, ползает дорогой смартфон.
«Лучше уйди» – снова оживает разум, но я уже делаю шаг в ванную за смартфоном. Я неожиданно думаю, что в телефоне Смоленского может быть много интересных вещей. Почему-то в этот момент я допускаю, что могу найти там доказательства его вины в смерти Али. Я еще не знаю, что буду с этим делать, но желание отомстить, которое я долгие годы старалась уничтожить, чтобы не попасть в неприятности, вспыхивает со страшной силой.
Я поднимаю с пола настойчиво вибрирующий телефон, на экране которого написано «мать». Сердце странно екает и пускается в бешеный галоп, потому что краем глаза я замечаю что-то странное. Я резко разворачиваюсь к ванной и роняю телефон на пол.
– Смоленский, блин, – вырывается у меня вскрик.
Он лежит в полной ванной, закрыв глаза и с его разбитых рук капает на пол кровь.
* * *
Я в шоке подхожу. Хватаю этого ублюдка за руку – теплая. Он не умер. Хотя, сперва я так и подумала. Вряд ли он пытался покончить с собой намеренно – для этого лезут в ванную немного по-другому, без одежды, но так или иначе этот кретин близок к тому, чтобы случайно откинуть коньки.
Супер. А потом меня будут допрашивать. Убегу сейчас – и впаяют статью, сказав, что оставила человека в опасности. Я уже не думаю о том, что, похоже, мое возвращение домой немного откладывается – просто благодарю случай за то, что любопытство спасло меня от разборок с полицией. Где черти носят Дарину?! Куда делась его прилипчивая невеста? Сейчас она как никогда нужна!
Запустив руку в порозовевшую воду, я выдираю из ванной слив и, схватив Смоленского за плечо, отвешиваю его красивому лицу хорошую пощечину, чтобы привести в чувство.
Испытывая при этом садистское удовлетворение. Так ему и надо.
– Очнись, идиот, – в сердцах произношу я. Вода уходит быстро – его рубашка, мокрая насквозь, облепляет спортивное тело, и я вижу, как грудь Смоленского спокойно вздымается при дыхании. И как ресницы вздрагивают, и Смоленский медленно открывает пронзительно-яркие, серые глаза, обжигая меня взглядом.
– Пошла вон отсюда, – произносит он негромко. Его низкий голос играет на моих нервах предчувствием, что вот-вот случится что-то плохое. Я инстинктивно отстраняюсь. Сейчас мне отчетливо кажется, что в этом человеке есть какой-то душевный надлом, когда он находится передо мной в таком виде, потеряв облик холодного аристократичного и избалованного богача.
– Я позову твою охрану, – выдавливаю я. Ну к черту этих людей. Даже если мне придется подставить Катю – я ни на секунду не останусь с ним. Он меня пугает. Не уверена, что с ним все в порядке, – не хочу, чтобы меня арестовали за то, что…
Я не успеваю договорить, потому что Смоленский внезапно подается вперед, хватает меня за ткань платья на груди и резко притягивает ближе. Не дергает, а просто тянет, поэтому я испуганно рвусь обратно, почувствовав его силу. Не получается.
Лицо щекочет его дыхание. И тяжелый, терпкий запах одеколона.
– Пусти, – перепугавшись, прошу я, – Смоленский, пожалуйста.
– Ты так на нее похожа, – произносит он едва слышно. Рассматривая мое лицо так, словно пытается добраться до самой души. Или он говорит громко, но просто все заглушает мое исступленно колотящееся сердце, которое едва не останавливается после его слов, – у вас даже голоса похожи… почему, Саша?
Глава 4
Он говорит об Але. В его голосе я слышу звенящую, черную пустоту, которая бывает в душе после потери чего-то важного в жизни. Я бы подумала, что Аля была невероятно дорога ему, если бы не знала правду.
– Пусти, – роняю я, чувствуя себя неожиданно смертельно усталой. Я думала, что сильно изменилась, но, видимо, это не так. Если я перестала каждое утро плакать в ванной, потому что видела в себе черты Али, то Смоленский умудрился рассмотреть их, и снова всколыхнуть во мне воспоминания.
Рука сжимается в кулак, и я в ярости бью Смоленского в плечо, чтобы он, наконец, прекратил пялиться на меня и портить мое платье. Он не замечает будто бы этого: не отпуская, прислоняется прохладным лбом к моей щеке. Я чувствую на шее его прерывистое дыхание, когда ладонью он как-то исступленно зарывается мне в волосы, сжимая их.
Я ненавижу и его, и себя еще сильнее, потому что допустила такую ситуацию, где Смоленский может прикасаться ко мне так открыто и откровенно.
– Ответь, – слышу я глухое.
– Потому что иди к дьяволу, Смоленский, вот почему, – вырывается у меня, и я дергаю головой, лишь бы он не смел прикасаться ко мне ни миллиметром себя, – решил мною утешиться? Сломал прежнюю игрушку и решил найти похожую? Отпустил меня быстро. Слышал?
Эти слова вылетают у меня неосознанно. Я чувствую, как он усмехается. Когда он выпрямляется, чуть тянет меня за волосы назад, заставляя откинуть голову и посмотреть на него, то и на его губах я вижу намек на усмешку.
Как он вообще смеет обращаться со мной, как с вещью? Я хочу закричать на него, но меня останавливают его глаза.
– У тебя нет линз, – подводит внезапный итог он, – ты соврала мне. Кто ты, Саша? Хочу услышать это от тебя.
– Просто желание клиента – закон, – холодно выдаю я. Он с самого начала что-то понял, но я не собираюсь сообщать ему правду и хочу, чтобы он помучится подольше. Как и я сейчас мучаюсь: кажется, на мне везде останется запах крови и самого Кирилла, и он заставляет меня задыхаться, – если ты сказал, что тебе не нравятся голубой цвет – значит, глаза будут другими.
– Ты уходишь от ответа, Саша. Ты лжешь мне все время, пока находишься со мной. Как и Дарина, которая настойчиво пытается избавиться от обычной эскортницы, как мне донесли. Видимо, по ее инициативе. Я прекрасно читаю ложь, – его тяжелый, но ровный тон и полная разруха вокруг, в которой мы находимся, давят на меня, – кто ты и что ты скрываешь? Я могу узнать это за пару минут, но хочу услышать именно от тебя.
Проницательный ублюдок с неустойчивой психикой.
– Зачем спрашиваешь, если и так догадался, Смоленский? Я сестра твоей бывшей жены, которую ты убил, – я выплевываю я ему в лицо признание, – отпусти немедленно. Ты ведь прекрасно знаешь, что у Али была сестра по имени Саша. Если узнал меня – мог бы легко сопоставить все, и не ломать цирк.
Он резко разжимает руки, отпуская меня. Я падаю, не удержавшись, на попу и отползаю подальше от него, едва не задевая ладонью осколки на полу, а потом быстро встаю на ноги, достав телефон. Пусть только дернется – и я наберу службу спасения. Или начну записывать видео Кате, чтобы она потом отнесла его в полицию, если со мной что-то случится.
Смоленский отводит взгляд и откидывается назад на стенку ванны. Я не ждала от него бурной реакции, но его достаточно спокойное лицо меня озадачивает. Он только едва приподнимает бровь в ответ.
– Я твою сестру не убивал.
– Ты, конечно же, не убивал, – саркастично отвечаю я. Уже поздно строить из себя вежливую девочку-незнайку. Улыбаться и кивать ему, делая вид, что верю на слово, лишь бы не случилось что-то плохое – выше моих сил. – Вряд ли бы ты стал марать руки. Ее сбили на переходе, а твою причастность к этому и доказать невозможно. Машину-то так и не нашли.
– Понятно, почему ты мне с первой секунды напомнила ее. Вы крайне похожи, хотя ты пытаешься это скрыть, – он бросает на меня странный взгляд и я сжимаю в руке телефон до хруста, – Я помню, что у нее была сестра. Но я не знал твою фамилию. Твоя начальница не сообщила ее мне и игнорировала мои сообщения, а когда я пытался узнать хоть что-то о девчонке, которая находится рядом со мной и периодически смотрит на меня со странной ненавистью в глазах – мне донесли совсем другую информацию. Я к смерти твоей сестры, Саша, отношения не имею. Кто тебе вообще сказал такую чушь?
Иногда в жизни происходят вещи, от которых в голове начинают коротить шестеренки. Сейчас был именно такой момент. У меня было отчетливое ощущение, что Смоленский говорит чистую правду – настолько спокойно и уверенно звучал его тон, и это рушило все логические связи из крох информации, которые я выстраивала долгие годы.
Кому понадобилась смерть Али, если не ему? То, что наезд был не случайным – в этом я уверена точно. И я помню, в каком виде она пришла ко мне домой, и как называла его чудовищем.
– Мне сказала это сама Аля, – медленно произношу я, – она боялась, что ты ее убьешь.
Я не говорю всей правды – о том, как в первую очередь Аля боялась что Смоленский убьет ее, если узнает о ребенке. Разговаривая с ним о сестре, я чувствую, словно хожу по очень тонкому канату над пропастью, и любой порыв ветра грозит отправить меня вниз. Но мне проще умолчать о некоторых вещах или соврать, чем Смоленский еще раз потрясет хорошенько своих служебных псов и они раскопают о моей семье нехорошую правду. О Майе, о том, что тот парень, с которым встречалась Аля, вполне знал – ребенок не от него, и, возможно, вскоре об этом узнал и весь городок, где мы жили.
Но, похоже, Смоленскому достаточно и этих слов. Я вижу, как он на секунду прикрывает глаза.
– Понятно. Ты многое не знаешь, Саша. И вряд ли узнаешь, потому что это не только тайны твоей сестры, но и моей семьи, – произносит он, – но ни я, ни они никогда бы не убили Алю. К тому же, конкретно у меня есть отличное алиби.
– Какое же? – вырывается у меня, а Смоленский усмехается криво.
– Это, пожалуй, не твое дело.
– Да? – взвиваюсь тут же я, – считаешь, что смерть сестры – это не мое дело? Ее убийца так и ходит где-то на свободе, Смоленский, а ты говоришь, что это не мое дело. После вашего развода сестра пришла ко мне домой в одной рубашке и избитая. Ты считаешь, что это не мое дело? Я должна верить тебе?
Эти слова вылетают у меня неосознанно. Настолько я сейчас в ярости и в шоке. Смоленский стряхивает с рук кровь и, кажется, вытаскивает из пальцев осколок – он что-то цепляет и выкидывает в ванную, а потом встает и вылезает из нее. И приглаживает темные, мокрые волосы.
Я отвожу взгляд в сторону, несмотря на клокочущую ярость в груди. У этого человека получается выглядеть отлично даже в самой странной и тупой для него ситуации, в мокрой насквозь одежде и разбитыми в кровь руками. Другой бы получил ярлык «истеричка». Этот производит впечатление, словно ничего такого и не произошло. Подумаешь, примерил роль самоубийцы. Интересно, что его сподвигло на такой перфоманс?
– Твоя сестра ненормальная лживая дрянь, – подводит внезапно итог он, и я открываю рот, хватая ошалело воздух от его словечек, – ей самое место было в психбольнице. Хотя, поначалу было все хорошо.
– Ты… ты…
– … И я ее любил, – припечатывает Смоленский, обрывая мою попытку перебить его, – настолько, что после ее измены и смерти сел на антидепрессанты. Можешь попросить выписку у моего психиатра – я вызову его ради тебя. Твою сестру я и пальцем не тронул за время нашего знакомства. Можешь от меня не шарахаться. Это все, Саша.
Я смотрю на него, как на ненормального. Или ненормальная я?
Я не знаю уже, кому верить. Слова Смоленского звучат максимально бредово, настолько, что наступает именно тот момент, когда начинаешь сомневаться и верить в этот внезапный бред. Аля ненормальная? Изменяла? Лгала? Мы точно говорим об одном и том же человеке? О той наивной, милой девочке, мечтающей о богатом принце?
Не знаю даже, что меня больше поражает – эта информация, или признание Смоленского в том, что по этому человеку, которого можно представить каким угодно, но не душевно сломленным, настолько ударила смерть бывшей жены.
Как бы мне не хотелось признавать, я, похоже, начинаю чуть больше понимать загадочную личность этого человека. По крайней мере, теперь его внезапное желание искупаться, разгромив дом, мне кажется цветочками. Могло бы быть что-нибудь и похуже.
* * *
Телефон снова оживает на полу возле моих ног, издав противное дребезжание, и я вздрагиваю от неожиданности. От Смоленского мое нервозное поведение не укрывается: он с легкой усмешкой на губах подходит ко мне и наклоняется, подняв смартфон.
Пусть думает, что хочет. Его насмешки мне побоку. Я несколько лет думала о нем, как об убийце, и мне нужны весомые доказательства, чтобы сейчас поверить ему и перестать опасаться.
Когда он выпрямляется и нажимает на кнопки, приняв вызов и продолжая смотреть на меня, я не знаю, куда деть глаза – и просто пялюсь ему в грудь. Потом на руки, пытаясь оценить, насколько у него съехала крыша. Разодрал он себя хорошо. На коже я замечаю несколько достаточно глубоких порезов, из которых до сих пор выступает кровь.
– Слушаю, – в его голосе сейчас отчетливо звучит усталость. Сквозь помехи я слышу, как говорит что-то явно взрослая женщина. Наверное, его мать, которая пыталась ему дозвониться, пока он плескался в кровавой ванне. С ума сойти можно от одной мысли, что я по-прежнему стою рядом с подобным человеком, а не в ужасе лечу домой, – хорошо, держи меня в курсе. Я не приеду. Дарина останется возле тебя и поддержит. Позаботься о ней. Нет. Разговор окончен.
Он сбрасывает вызов. Я успеваю заметить, что экран его смартфона пересекает большая трещина – видимо, это моя вина. Я ведь уронила его на плитку.
– Ладно, Саша, – слышу я, и поднимаю на Смоленского взгляд, – переоденься и смени обувь. Твои туфли испачканы. Потом мне понадобится твоя помощь, – он переворачивает одну из рук костяшками вверх и рассматривает ее, – мы вернемся обратно к Самвелу на вечеринку, потому что у меня есть разговор к одному человеку. Вряд ли я избегу вопросов, но мне стоит хоть как-то привести себя в порядок.
– Я не планировала оставаться с тобой, Смоленский, – я хмурю брови в ответ на его слова. Спасибо, я не хочу бинтовать его ручки, если он на это намекает, – теперь я могу сказать предельно честно: Катя не предупредила меня о том, с кем мне придется иметь дело. Так бы я отказалась от подработки, услышав твою фамилию. К тому же, я уже давно не занимаюсь эскортом – у меня свой бизнес. Тебе могут подобрать любую замену. Та темненькая девочка на яхте…
Я замолкаю, когда замечаю в его взгляде неприкрытую иронию, и изгибаю в ответ бровь – что?
– У меня аллергия на подобного рода потаскушек, – коротко произносит Смоленский, – это плохая замена.
– Сестра твоей бывшей жены, которую ты назвал сумасшедшей – тоже. Пожалей свою невесту. Она нервничает, потому что знает, кто я.
– По поводу Дарины можешь не переживать.
Да? Я чувствую, как у меня дергается уголок губ. Я-то не обязана переживать за беременную девчонку, а вот Смоленскому, который является ее мужем, стоило бы. Для нормального человека он крайне наплевательски относится к здоровью будущего наследника или наследницы. Нервы матери плохо сказываются на развитии ребенка.
Черт. У меня до сих пор сжимается в страхе сердце, когда я думаю о том, что он мог случайно узнать про Майю. Я сильно надеюсь, что его уже не интересует судьба бывшей жены, и после нашего разговора он больше не станет дергать прошлое за ниточки. Какой ему интерес в этом?… Об Але, если он не врет, у него остались только самые плохие воспоминания – измена, развод… я встряхиваю волосами, отгоняя навязчивые мысли. Я не хотела с ним оставаться. Но, если в перспективе я смогу узнать чуть больше о том, что случилось тогда и не мучаться вопросами, которые гоняла в голове долгие годы перед сном…
Мало ли, кто проболтается случайно. Обозленная Дарина, например. Знакомые Смоленского. Он сам… у меня будет целая неделя. К тому же, если вдруг у него появятся вопросы касательно судьбы Али после развода – я смогу ему соврать, и уберечь Майю от его внимания, потому что буду рядом.
Нет. Нет. Саша, нет. Что, если он лжет мне и опасен? Сложно доверять человеку, у которого так срывает крышу, а он еще смеет что-то говорить о чьем-то сумасшествии. Особенно, после той сцены, когда он спрашивал меня, почему мы так с Алей похожи, не желая отпускать и слишком откровенно прикасаясь для без пяти минут женатого человека. Мы знакомы всего день. А впереди целая неделя – кто знает, что может за это время случиться?
– Смоленский… – начинаю я, а он перебивает меня.
– Кирилл.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не поморщиться в ответ. Хотелось бы оставить между нами некую дистанцию. Чем дальше – тем лучше.
– У тебя есть возможность нанять любую девушку, – продолжаю я, опустив обращение, – я – почти копия твоей бывшей жены. Мы близняшки. Какой тебе интерес держать даже один день рядом с собой кого-то, настолько напоминающего женщину, которая причинила тебе столько неприятностей?
Он чуть наклоняется ко мне, чтобы заглянуть в лицо – с его ростом и на таком близком расстоянии он вынужден был смотреть мне в макушку, и я отшатываюсь.
Пошел-ка ты подальше, Смоленский.
– Ты мне подходишь. Твое присутствие не раздражает. И да, главная причина моего желания оставить именно тебя – в том, что ты похожа на мою бывшую жену. – произносит он, и я, не сдержавшись, все же морщу нос. Ну обалдеть теперь. Я знаю, что у богатых свои понятия о морали, но не могу смириться с тем, что этот хочет поностальгировать о прошлой женщине, будучи в новых отношениях. Мазохист и говнюк.
– Жаль. Я не уверена, что буду в безопасности рядом с тобой, – я обвожу рукой ванную, осколки на полу и капли крови, как бы показывая, о чем говорю, – Я откажусь, извини. Можешь пытаться задержать меня, но учти, что я найду способ смыться, даже если у Кати будут проблемы. Я не нуждаюсь в деньгах.
– Я тебе заплачу хорошо, Саша.
– Я же говорю – не нуждаюсь. Хочу уйти домой живой и невредимой, но не уверена, что получится.
– То, что тут произошло, тебя никак не затронет, – резко отвечает Смоленский, заставив меня напрячься, – ты ведь в курсе, что бывает, когда теряешь близких людей, да, Саша? Какой была твоя реакция? Сегодня я узнал, что моего отца пытались убить, и я знаю человека, который это сделал. Оставаться спокойным было сложно.
Он отходит от меня, оставив пялиться на разгром на полу.
– У тебя есть десять минут, чтобы все обдумать, – произносит он напоследок, – можешь смыться, но учти: если я что-то хочу – я это получаю. Ты и твоя подруга, или кто она тебе там?… Пожалеете об этом решении.
Он уходит, не закрыв за собой дверь. Я в ярости пинаю осколки на полу, а потом с тихим шипением давлю самый большой из них, наслаждаясь хрустом и выплескивая злость.
Когда Аля умерла, я плакала и колотила подушку, а не громила дом!
Все-таки, ты ублюдок, Кирилл. Избалованный и деспотичный.
Чувствую, что я еще не раз прокляну эту неделю, если сегодняшний день я могу назвать максимально гребучим деньком.
* * *
«Я в командировке задержусь на неделю. Присылай мне фотки Майи, пожалуйста» – пишу я матери и тут же отключаю уведомления мессенджера от греха подальше, чтобы не всплывали на главном экране. Потом падаю спиной на кровать, раскинув руки, как морская звезда и позволяю себе пару минут расслабиться.
Что ж… Катю я предупредила о том, что она может не дергаться. На все ее ошалелые вопросы с кучей восклицательных знаков ответила без подробностей – да, буду неделю скакать вокруг Смоленского, изображая из себя просто душечку, умничку и лапочку, да, попала, потом расскажу все.
Голосовые ее я проигнорировала, потому что сил не было слушать охи и вздохи. Мне и так дерьмово. От перспективы неделю отираться со Смоленским и от того, что он сказал про Алю. Я еще не уложила все в голове. Как человек в прошлом истеричный и заводящийся с полпинка, я предпочитаю откладывать все плохие мысли на «потом», когда остыну и смогу их разложить по полочкам.
Честно говоря, я думала, что больше никогда не столкнусь с ситуацией, где мне придется опять пресмыкаться перед мужчиной, тем более подобного рода мужчиной – не для этого я свой бизнес открывала и не спала ночами. Но жизнь решила меня немного спустить с небес на землю.
– Соберись, тряпка, – говорю я в потолок, – всего неделя. Потом снова сходишь к своему психотерапевту.
Она уже, наверное, по мне соскучилась. Даже если не по мне, то по той сумме, которую я оставляла за каждый сеанс.
Я поднимаюсь с кровати, переодеваюсь в брюки и топ с открытыми плечами, а потом выхожу из комнаты.
Смоленского я нахожу внизу. Разложив на столике бутылочки, он обрабатывает раны с совершенно непроницаемым лицом. Меня подмывает испортить ему настроение и спросить – не сидит ли он до сих пор на антидепрессантах или каких-нибудь нейролептиках, потому что мне подобное каменное хлебало получается сделать только когда я сплю.
– Хорошо, я продолжу работать, – сообщаю я ему, спустившись вниз, – выбора мне ты не оставил.
– Выбор у тебя был, Саша, – из-за того, что тон Смоленского звучит слишком спокойно, когда он выдает эту ложь, я начинаю снова заводиться. Мой маленький истеричный вулканчик внутри делает громкое «пуффф».
– Да ладно? – я изгибаю бровь, – выбор между «я устрою вам проблемы» и «ты останешься со мной»?
Он поднимает на меня взгляд. Говорят ведь, что глаза – зеркало души, так вот у этого человека, похоже, внутри таится слишком много демонов, судя по тому, что мне каждый раз хочется отвернуться.
– А тебя легко можно заставить что-то сделать, – констатирует он, – я это учту.
– Не стоит учитывать. Меня на самом деле сложно что-то заставить сделать, – выдаю я в тон ему. Похоже, в эти мгновения я физически ощущаю между нами ледяную стену холода, которая появляется, пока мы сверлим друг друга взглядами. Потом Смоленский кидает ватный диск на столик и кивает на него же.
– Займись этим.
«Проглотила?» – светится в его глазах, когда мне приходится подвинуть кресло чуть ближе к столику и присесть, взяв чистый ватный диск и что-то похожее на перекись. Да, сложно показывать характер перед людьми, которые могут хоть весь мир купить с потрохами. Не говоря уж о тебе. Это приводит к запредельной избалованности и чувству вседозволенности, которому вряд ли возможно противостоять.
Я выливаю на ватный диск жидкость – побольше, чтобы он промок насквозь. Надеюсь, я сожгу Смоленскому кожу и ему будет очень, очень больно.
Он протягивает мне руку, на которой закатан рукав рубашки до локтя, и я не выдерживаю – закатив глаза, хватаю его за разбитые пальцы, потому что он будто демонстративно подает мне руку, как король подданому для поцелуя. Козлина.
Пальцы у него правда красивые, как у аристократа. Этого не отнять. Нет грубых мозолей, или шелушений на коже, и ногти он явно не ровнял топором, как большинство мужчин. Белоручка гребаная. Мне очень хочется, чтобы меня побесили его руки, но я эстет и думаю о том, что их хоть сейчас на обложку журнала снимай в рекламе часов или колец.
– Полегче ты, – комментирует он, когда я шлепаю от души мокрую ватку прямо на раны, – если ты работала в эскорте с таким недовольным лицом, я начинаю понимать, почему долго не продержалась.
– Я ушла, потому что накопила денег и открыла свой бизнес, – проглатываю я его идиотский комментарий, стараясь побыть, пока могу, профессионалом. – Между прочим, с тех пор у меня остались хорошие знакомые, которые мне помогли с этим. Так что вряд ли ко мне можно применить слово «не продержалась».
Я переворачиваю его ладонь и смотрю на палец, куда обычно надевают обручалку. Я была права. Его прекрасные руки портит только одно – белый шрам, который был бы, может, незаметен, не будь кожа Смоленского смуглой. «Альмина» – легко угадываю я надпись. Когда-то он набил имя моей сестры, а потом его свел.
* * *
Несколько лет назад
– Боже, еле нашла часик, чтобы вырваться, – сообщает мне Аля, кидая сумочку на кресло ресторана, в котором мы договорились встретиться. Я смотрю внимательно на двух мордоворотов, которые садятся за соседний столик, и сестра ловит мой взгляд, улыбнувшись, – ой, на них можешь не обращать внимание. Они теперь всегда со мной.
– Ладно. Как ты? – интересуюсь я. Аля выглядит непривычно. Вещи на ней определенно брендовые, которые даже я позволить себе не могу, потому что жаба задушит, несмотря на то, что я должна всегда выглядеть очень хорошо.
– Нормально. Волнуюсь дико – завтра будет свадьба, поэтому не говори ничего про мой помятый видок, – сестра открывает меню, – хочу что-нибудь простенькое съесть… надо было нам в обычной кафешке встретиться. Пиццу хочу. Даже немного скучаю по маминой пюрешке с котлетами и по горячим бутербродам с утра.
– Если бы ты нашла время и заехала к маме – она бы тебе этой пюрешки кастрюлю наготовила бы. Погоди, завтра вы расписываетесь? – я смотрю на нее, чувствуя, как что-то неприятно колет в груди, – уже? Ты ничего не говорила.
– Я тебе говорила полтора месяца назад, Саш, ты чего?
– А, ну… – я пожимаю плечом, и задаю, все-таки, напрямую не совсем приятный вопрос, – упоминала, было дело. Без приглашения. Получается, мы с матерью не увидим твою свадьбу?
Сестра опускает ресницы вниз. В принципе, я уже знаю ответ.
– Прости. Мы улетаем на закрытый остров… там будет сложная галиматья с частным транспортом и самолетами, чтобы туда добраться. А мама, если ты помнишь, у нас аэрофоб.
«Но ведь роспись-то все равно должна пройти в России» – думаю я, глядя, как щеки сестры чуть розовеют. Я знала, что так и будет. Было глупо надеяться, что эта семейка потерпит на свадьбе своего сына каких-то простолюдинок.
– Мама просто никогда не летала на самолете, и даже не знает, каково это, – сухо замечаю я. Портить настроение Але не хочется, но меня подмывает снять с нее розовые очки, – Аль, если ты просто покрываешь своего будущего мужа и его семью – не делай этого. Скажи честно, что он против нашего присутствия на свадьбе. И поверь, когда мужчина вынуждает тебя порвать отношения с подругами и родственниками – это серьезный звоночек, который должен заставить тебя к нему присмотреться внимательнее.
– Прекрати, – Аля стреляет в меня взглядом поверх меню, – никто не против вашего присутствия. Я просто действительно переживаю о маме. Ей много лет и ей очень тяжко дастся перелет.
Бесполезно ее убеждать. Я молчу, даже не упоминая о том, что не только мама, но и я хотела увидеть ее в белом платье. А я уже налетала кучу километров на самолетах – меня сложно назвать аэрофобом. Аля говорит неправду – это заметно по ее нервным движениям.
– Ну вот, из-за тебя аппетит пропал, – продолжает Аля, захлопывая меню и отдавая его официанту, – принесите мне апельсиновый сок и греческий салат.
Я смотрю на ее руку, которой она протягивает книжечку в кожаной обложке. На безымянном пальце сверкает достаточно широкое кольцо с драгоценными камнями. Деньги Смоленский на Алю не жалеет, однако, для такого богатого человека главный показатель любви – не потраченные на девушку средства.
– Это что? – киваю я, когда Аля поднимает ладошку и заправляет пряди длинных волос за ухо. Она растерянно ловит мой взгляд и смотрит себе на ключицу, – синяк?
– Саша, – сестра начинает смеяться, – купи очки. Это тату.
– Боже мой, – бормочу я, когда она наклоняется ближе, чтобы я рассмотрела инициалы ее жениха, которая она выбила на себе. – как эта аристократичная семейка отнеслась к такой вульгарности? Прости, я шучу, конечно. Выглядит интересно.
– Прекрати, никак. Им все равно.
– А у Смоленского такая же?
– Ага. У нас парная татуировка. Ты не веришь, что он меня любит? Вечно ты к нему и к его семье прикапываешься.