Текст книги "Скажи смерти «Да»"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Точно-точно, так и было. Кронину через одного российского коммерсанта, делающего бизнес с Эмиратами, закинули предложение купить динары по двадцать центов – все склады на двести миллионов долларов, короче. И не только Кронину – нескольким банкам. А спустя какое-то время на Кронина американцы вышли – представители специально созданной по такому случаю брокерской конторы, имевшей офис в солиднейшем здании по соседству с офисами крупнейших корпораций. Якобы слышали они, что мистер Кронин является владельцем крупной партии динаров, которые эти американцы хотят купить уже по пятьдесят центов. Так что тот оказался перед дилеммой – рискнуть и заработать бешеные деньги или не рисковать и ничего не заработать.

Идея-то и основывалась на жадности господина Кронина – известного любителя зарабатывать деньги не совсем законными операциями, не подставляясь при этом самому. Свои деньги он вкладывать не собирался – да и было-то у него отложено на черный день всего десять с лишним миллионов долларов на счету в Швейцарии, и прикуплен особняк в Майами, который экономный банкир сдавал за большие деньги, так как в нем не жил. Банк его богат не был – максимум миллионов пять мог потянуть, а в итоге хитроумный Кронин всего два миллиона банковских денег в дело вложил. Зато была у него на прицеле одна тюменская нефтяная компания, консультантом которой он являлся много лет, и вот ее-то он увлечь мог легко, убедить вложить пятьдесят миллионов. Все склады на двести миллионов тянули, но было ясно, что такую сумму Кронин никогда не вложит и никто ему ее не даст. Яша, кое-что узнав о Кронине от Корейца, который, в свою очередь, владел кое-какой информацией от тебя, плюс своего человека в банке имел, хотя и не слишком высокопоставленного, решил, что пятьдесят миллионов банкир найдет. Для начала лжеброкеры Кронину сообщили, что заинтересованы купить партию динаров, которая тому обошлась бы в пятьдесят миллионов, а им соответственно в два с половиной раза дороже.

Сложновато, да? Но кажется, все правильно.

Проблема была только в том, что Кронин предложение получил, а вот ответа на него не давал. Долго не давал. Осторожным оказался и расчетливым – не клевал даже, когда лжеброкеры, приехав в Москву, намекнули ему, что покупателей у них уже двое, и один из них Саддам Хусейн собственной персоной, а второй – секретная служба Саудовской Аравии, намеренная поддержать оппозицию Хусейну. И Кронин должен быть уверен, что не тот, так другой динары у американцев купит – после того, как американцы купят их у него, а он прежде всего купит эти динары у арабов. Но, несмотря на внушаемую ему уверенность, никаких шагов он не предпринимал.

Тогда я и появилась на сцене, подтолкнув его к принятию решения. Как только Кронин динары приобрел, перечисленные за них деньги, пришедшие на счет липовой компании на Каймановых островах, тут же ушли на множество мелких счетов. Брокерская контора в тот же день благополучно развалилась, съехав из престижнейшего офиса – да и в любом случае предъявить им было нечего, поскольку слово “динары” нигде официально не упоминалось по причине эмбарго, грозящего любой компании, имеющей дело с Ираком, с иракской продукций или деньгами, пожизненным отлучением от бизнеса. А что до динаров, то Кронин получил их вполне официально, как и было обусловлено контрактом с арабами.

Вот и вся схема, по которой никак, насколько мне известно, нельзя было ни проследить судьбу денег, ни найти тех лжеброкеров. Ко всему, Кронин в день нашего отъезда из Москвы погиб, взорванный в машине по распоряжению Корейца, – так и не знаю, кто мину устанавливал, может, и сам мистер Кан, хотя вряд ли. А тюменцы, хотя уже и подозревали, что лучший их эксперт по инвестициям попал впросак, еще не были в этом уверены. На переговорах с американцами, кроме Кронина и переводчика, никто не присутствовал, да и не искал их никто потом в Штатах, Яша бы узнал: его были люди.

Насколько я знаю, проследить судьбу денег, отправленных с одного счета на другой, нереально – Яша сказал, что кронинские пятьдесят миллионов разошлись через десятки счетов и по дороге к Америке или куда там еще проделали гигантский путь, дробясь и множась, расходясь по разным странам. ФБР, может, и смогло бы это сделать, и то вряд ли, а кто другой, тем более из России?

Так кто, как и зачем?..

…Двадцатого ноября Кореец улетел, на второй день после нашего с ним разговора. Сначала в Нью-Йорк, в надежде что-то еще узнать, а оттуда уже в Москву. Двадцать четвертого мне позвонил в последний раз и сказал, что ничего нового так и не узнал и что вылетает через два часа. И чтобы я следовала нашему уговору и берегла себя. И через две недели, максимум – три, он вернется. Сухой такой телефонный разговор, с единственной теплой фразой о том, что он хочет меня очень сильно, но придется ему подождать.

Почему-то я ярко вдруг представила, как сотни тысяч людей в разных уголках земного шара произносят по телефонам такие вот интимные фразы – “я тебя люблю”, “я тебя хочу” и тому подобные, – и они летят в пространстве от одного собеседника к другому, вытягиваясь в длиннющие нити, отвердевая и материализуясь, пересекаясь с другими такими нитями, образуя этакий каркас, проволочную сетку, вроде параллелей и меридианов, обхватывая холодную планету, сжимая ее страстно, заставляя пульсировать.

В общем, если не считать этой его фразы, сухой был разговор, в полном соответствии с тем самым уговором, про который он упомянул. Суть его состояла в том, что звонить он мне все это время не будет, – потому что ФБР запросто может начать прослушивать нашу линию. Мало ли что – найдут документы, по которым Яша был одним из соучредителей студии, вместе с уже известным полиции мистером Каном и иммигранткой из Союза Оливией Лански, и решат, что, может, имеет смысл послушать мои разговоры, вдруг что и всплывет. Глупость, конечно, – но, как он сказал, лучше перебдеть. И еще сказал, что за него беспокоиться не надо, он с пацанами, не один, – а туда ему звонить некуда, да и не стоит, все же никто не знает о моем существовании. И что он сам со мной свяжется – по факсу, потому что так безопаснее. Ведь это совсем немного: две, ну три недели.

Вроде немного – но если учесть, что мы за последние два года расставались раза три и не более чем на три дня, и он мне при этом звонил ежедневно по нескольку раз, то… Впрочем, я, конечно, ничего не сказала такого и не вела себя как жена, провожающая на опасное задание мужа-разведчика, – в конце концов, он меня любит, а не я его. Он хотел жить вместе и почти год ждал, пока я соглашусь, и напоминал об этом бесчисленное количество раз, а я не хотела. Он звал меня замуж, говорил, что мы могли бы иметь ребенка, а я как отказывалась, так и стою на своем.

И так чуть не опозорилась, когда начала ему говорить, что надо уехать отсюда на несколько месяцев. Хорошо, хоть вовремя спохватилась и больше такого себе не позволяла. После нашего разговора Юджин к Лешему уехал, в гостиницу, а потом позвонил, через час где-то, сказал, что в ресторане меня ждет, в “Ла Лус Дель Диа”, коронном моем, мексиканском, – и ясно было, что с его стороны это попытка меня успокоить и загладить свою вину. Этим жестом он показал, что понимает, как я нервничаю, и ценит меня за то, как я себя веду, и просит прощения за то, что должен улететь, но по-другому поступить не может. Я все же неплохо его знаю, и знаю также, что за его немногословием могут скрываться целые речи, что часто он говорит нейтральную фразу, имея в виду что-то очень личное. Ему так удобней – пусть так и будет.

Я ответила, что предложение интересное, но мне надо собраться и буду я там не раньше чем через полтора часа, – давая тем самым понять, что последнее слово остается за мной. Он сказал, что тогда повезет пока пацанов по городу покататься – подразумевая, что я для него значу больше, потому и идут в ресторан, который нравится мне. И без меня они там сидеть не будут.

…И настроение улучшилось сразу, и я даже улыбалась, стоя под душем. Тому, что я для него действительно важнее всего остального и всех остальных. Не из-за меня ли он уехал из Москвы и решил окончательно завязать? Не из-за меня ли нью-йоркский бизнес забросил? Даже уверенность появилась в том, что, если бы я настаивала – без недостойных истерик, слез и криков типа “если уйдешь, не возвращайся”, – он бы, наверное, не полетел никуда. Если бы я намекнула, например, что готова выйти за него замуж, но только при условии, что он останется здесь и со мной. Если бы добавила, что не трусость это будет с его стороны, а разумный поступок: он в Москве уже год не был и связи и влияние поутратил. Так пусть там Леший и разбирается со всем, а он, Юджин, будет ситуацию контролировать отсюда. А ведь могла бы еще сказать, что он оставляет меня одну и вполне возможно, что тот, кто убил Яшу, уже знает, куда ушли те деньги, – потому-то и убили, что с него получать ничего не надо, а за участие в афере отомстить следует.

Но не сказала ничего из этого – и не скажу. Хотя бы потому, что уважаю законы того мира, в котором он жил долгое время, который не отпустил его до конца и сейчас вот опять пришел за ним, и он уходит по первому зову. Дело чести – я понимаю.

Я всего год с тобой прожила, и хотя ты старался сделать все, чтобы я с криминальным миром сталкивалась как можно меньше и реже, – я все равно составила представление о том, какой он. Я ведь в первый же день нашего знакомства поняла, кто ты, и потому была жутко удивлена и обрадована, увидев тебя полгода спустя на нашей киностудии: солидного, в строгом костюме и цвета сливок пальто. Ты тогда дал мне в очередной раз визитку, из которой следовало, что ты возглавляешь советско-американскую фирму “Шоу Интернешнл”, а второго января, заехав за мной в институт, после моего вопроса показал разрешение на ношение оружия, и я решила, что ошиблась тогда, в первый раз. Но, когда десятого февраля появилась статья в газете, судя по которой ты причастен был к убийству деятеля шоу-бизнеса и, в свое время, еще в двух убийствах тебя обвиняли, все стало на свои места. Мне просто все равно было, кто ты – я тебя любила, мне с тобой было хорошо, как ни с кем. Ты был для меня не человеком даже, а полубогом. Так какая разница – бандит ты или нет?

Но проскальзывали кое-какие фразы в разговорах твоих телефонных, в беседах с приезжавшим к нам Корейцем и с другими пацанами – хотя они редко бывали. Ты предпочитал дела на работе решать и старался мое общение с твоими людьми свести до минимума. Но все равно ведь общалась, и до твоей смерти, и после. Вот и понять, что Кореец обязан сделать то, что делает, и прежде всего самому себе обязан, – это я могу.

Я по пути в ресторан подумала о том, не заподозрит ли чего Леший, увидев меня, – все-таки два года были знакомы. Первый год он постоянно был рядом с тобой, а второй – рядом со мной, позванивая, предлагая помощь в любых вопросах, заезжая изредка. Но затем решила что нет, хотя бы потому, что он знает, что Ольга Сергеева почти два года, как мертва. И даже если отыщет сходство, что, с учетом пластической операции, маловероятно, решит, что Кореец себе девицу специально подобрал немного похожую на жену бывшего своего друга. Но все равно чуть неуютно было, а потом неуютность переросла в заинтересованность: я в первый раз встречалась, после всей своей истории, с хорошо знавшим меня человеком, так что даже любопытно стало.

Приехала первая, запарковала “Мерседес”, пива заказала – и сидела, закурив тонкую сигарку, смакую ее, думая о том, что американцы, в принципе отвергающие все неамериканское, почему-то любят мексиканское пиво, хотя у них хватает своего: тот же “Миллер” есть, к примеру, тоже недешевый и вкусный. Может, это какая-то программа помощи Мексике, которой, кроме своей кухни, текилы и пива, импортировать больше нечего? Или завод, выпускающий “Корону”, стал частью американской пивной компании? Вот уж воистину – чудны дела твои, Господи.

Я их сразу заметила – не случайно ведь села лицом ко входу и спиной к стене. Ты так всегда садился и говорил, что давно так делаешь, потому что так делали самураи, которыми ты восхищался когда-то в молодости, когда занимался каратэ, и которых уважал до самой своей смерти. Их бесстрашие уважал, готовность к смерти и безразличие к ней, их кодекс чести, Бусидо. И рассказывал мне много, а я после твоей смерти прочитала всю библиотеку по Японии и самураям, которую ты собирал, – начиная от примитивных ксерокопий двадцатилетней давности и кончая современными книгами на английском. Я не пыталась тебе подражать – просто слушала тебя, интересовалась всем, что было интересно тебе, и с тех пор в ресторанах и в других заведениях стараюсь занимать именно такое место: чтобы никто не мог напасть сзади, чтобы сразу заметить опасность и встретить ее лицом к лицу.

Ты не поверишь, но я старалась так садиться, даже когда мы с Юджином куда-то ходили, – и ему это не нравилось, потому что у него от тебя та же привычка была, а может, этому бандитско-лагерная школа научила. Поначалу он мне уступал, но потом между нами какое-то время даже тихое соперничество было за самое выгодное место: кто первый его займет. Мы не кидались, конечно, сломя голову, отталкивая друг друга, – но каждый ловко манипулировал официантом или партнером, чтобы сесть там, где хочется, причем Кореец явно думал, что я делаю это случайно, подсознательно. Потом уже я ему уступала – и постепенно привыкла, что сижу не совсем так, как надо бы. Но если приходила куда-то одна – например, когда он в Нью-Йорке был, – то тут уж извините. Причем не то чтобы боялась, что кто-то сзади нападет, или ждала опасности со входа. В любом случае нечем мне было ее встречать, но ведь привычка – вторая натура.

Короче, заметила их сразу. Юджин первый вошел, на правах старожила, за ним два типа незнакомых, те самые высокопрофессиональные люди, которых хотели подключить к Яшиной охране, а потом уже и Леший. Точно такой же, как в тот день, когда я его увидела впервые, когда он вместе с тобой и Корейцем к нам на студию приехал, в декабре 92-го. Худой, ростом чуть пониже Корейца, с недельной щетиной, нагловатым, чуть высокомерным выражением на лице, и глаза у него все время норовят заглянуть в глаза другим – словно он жутко хочет узнать, кто осмелится посмотреть в ответ ему в глаза и выдержать его взгляд, а если такой человек найдется, Леший это сочтет за вызов, за личное оскорбление.

Почти три года прошло с того декабрьского дня, а он все такой же – при этом я прекрасно знаю, что с близкими он совсем другой, нормальный приветливый парень. И мне сколько помогал, и права, отобранные ГАИ, как-то раз вырвал у ментов, хотя я не просила: просто он позвонил как раз в тот момент, когда я домой приехала расстроенная тем, что менты попались поганые, и как раз по дороге с кладбища домой. Он сразу понял, что не так что-то, уточнил, что случилось, ну я и сказала в сердцах, что мусора поганые попались и пошли на принцип, отказываясь от денег, – и уже вечером Леший лично права привез, хотя мог бы все кому-то другому поручить. Все же не маленький тогда уже был человек А сейчас, наверное, вообще большой авторитет: после твоей смерти все дела твои и люди как бы автоматически под началом Корейца оказались, а после отъезда Корейца – Леший главным стал, ну а с Хохлом, тоже имевшим вес в твоем ближайшем окружении, разобрались за предательство.

Нет, не узнал – посмотрел с откровенным интересом, когда Кореец подошел к столику, за которым я сидела, кивнул, когда Юджин меня представил им и их мне, по именам разумеется, и я удивилась тому, что забыла имя-то его, а он Андрей, оказывается. Так привыкаешь к этим погонялам – вот говорю с тобой, и все “Кореец” да “Кореец”, и лишь изредка “Юджин”, и уж никак не приходит в голову его Геной назвать. И с Лешим та же история.

– Олли по-русски немного говорит, – как бы предупредил их Кореец, показывая, что о делах базарить особо не стоит. Не знаю уж, что он им сказал по пути – наверное, выложил привычную версию, что я американка, его любовница. – Она, между прочим, Вадькина однофамилица – только он Ланский, а она – Лански.

– Оля, значит, – уточнил Леший. – Чем занимаешься, Оля?

Ну и пошел ничего не значащий разговор о Голливуде, о том, что я принимала самое непосредственное участие в работе над фильмом – кассету с записью картины Кореец Лешему отослал, еще когда она на экраны здесь не вышла.

– Молодец, Оля. – Леший похвалил ни с того ни с сего. – Классный фильм сделали, помянули Вадюху, царство ему небесное. Друган у нас такой был, все мечтал фильмы у вас делать, Вадимом звали. Ну Вадим Ланский, который в титрах как автор сценария. Такой человек был…

– Юджин мне говорил, – ответила коротко, не понимая, почему Леший с таким удивлением смотрит на Корейца. Потом поняла, что не сразу он сообразил, кто такой Юджин.

– Вы б еще чего про русских сняли – за братву московскую, и за местную, и за Японца, который парится тут…

И замолчал, перехватив взгляд Корейца.

– Я имел в виду, про бандитов – мы тебе столько нарассказали бы, сама бы сценарий написала. У нас материала – закачаешься, сама понимаешь. Мы же из Москвы. Хотя сами бизнесмены, но людей знаем разных. Ты там бывала-то сама?

Покосился на Корейца извинительно: прости, мол, братан, подставил случайно, но ведь выкрутился же, а?

– Давай закажем, – прервал его Кореец, вовремя придя мне и себе на помощь. Ведь видел меня кто-то из его людей, когда мы были в Москве, – один у моего дома сидел в Олимпийской деревне, кто-то меня в “Балчуге” контролировал, где я с Крониным встречалась, кто-то приезжал с ублюдками разбираться, которые у “Балчуга” приняли меня за проститутку и потребовали обслужить их бесплатно. Я тогда еле вырвалась, в ресторане засела, из которого только вышла, и уже оттуда с сотой попытки дозвонилась до Корейца, поинтересовавшись ехидно, где же его люди, которые якобы охраняют меня здесь. Или такая охрана профессиональная, что ни я их не вижу, ни они меня? Кореец тогда прилетел через полчаса с людьми, и я тех уродов из "Балчуга” выманила, а там их ждали уже за гостиницей, отвезли во дворик неподалеку, отобрали машину новую, хороший, дорогой джип, и избили бейсбольными битами, но я самой сцены не видела, слышала только первый удар, когда отъезжала.

Это я все к тому, что не исключено: кто-то из этих двоих меня тогда мог видеть, в то время как я его не заметила и не разглядела, и мог запомнить: ведь я с Корейцем была. И скажи я, что Москву никогда не посещала, они поймут, что я вру, и задумаются – почему. А скажи, что посещала, – могут расспросы начаться ненужные. Подумала еще, что Юджину из-за меня приходится с братвой быть неискренним – знал, что может возникнуть такая ситуация, а все же позвонил, хотел, чтобы вместе посидели, ради меня. Впрочем, он давно всех ввел в заблуждение – еще когда не сказал никому, что я жива и что собирается вывезти меня в Штаты, – и до сих пор скрывает мое, так сказать, наличие в списках живых, только в другом облике и под другим именем.

Долго сидели, и я делала вид, что все нормально, что мне интересно слушать ничего не значащие разговоры о Лос-Анджелесе, о мексиканской кухне, о нашей официантке и о ресторане, в котором сидим. Я-то рассчитывала: может, в разговоре что-то проскочит об их планах, и все ждала, а вместо этого слушала обычный бандитский разговор с вплетением непечатных слов, довольно громкий притом, – пока Кореец не перехватил мой выразительный взгляд и не заметил им, что лучше потише говорить, ни к чему светиться, тем более что русских здесь не любят.

– Надо с Питерским перетереть, пусть колется, откуда пассажир этот взялся, – с угрозой сказал вдруг Леший, но я сделала вид, что не слышу ничего, что наслаждаюсь себе едой, запивая ее “Короной”.

– Да хрен ты его расколешь – он же тут в авторитете, крутой, чуть что, начинает орать, что он законник, – отрезал Кореец. – Да и стоит он тут неплохо, в Нью-Йорке, – я поспрашивал там за него, так говорят, что у него бригада отморозков, человек десять – пятнадцать, и если надо, может еще солдат подтянуть. Быковатый он такой – в бизнесе ноль, и все, что может, так это наехать и отнять. Не на больших людей наезжает, так, на средних и мелких, за которыми нет никого. Наедет со своими быками, шухеру наведет, и все дела. Иногда, говорят, с серьезными людьми работает – нанимают его для чисто бычьего дела, для которого ума не требуется. Прикрыть там кого или забрать товар и привезти. Надо в Москве за него поспрашивать, что он за законник, в натуре.

Вот и все, что сказали, – все, что относилось к Яшиному убийству, – и ясно было, что ждать ничего и не стоит больше. И почему-то неприятно стало от всех этих “в натуре” и “быков”, и прочего жаргона – в английском этих слов нет, и значит, год я их не слышала от Корейца, говорящего по-английски, пусть порой и вынужденно. И одновременно ностальгией пахнуло – и твоими телефонными разговорами, вежливыми, корректными и спокойными, в которых изредка, когда ты думал, что я не слышу, и когда разговор того требовал, проскальзывало что-нибудь типа “сесть на измену” и “загнуть ласты”. И высказываниями Корейца, заезжавшего к нам домой или в офис твоей фирмы – в тот период, когда я работала там, – и других твоих людей.

Возвращалось прошлое – с убийствами тех, кто был рядом, незримой, но витающей где-то поблизости опасностью, с братвой и их жаргоном. Господи, как же я этого не хотела – ведь уверена была, что оно осталось там, в Москве, куда мы никогда не поедем больше. И что оно похоронено, и отсалютовали мы этим похоронам минувшего взрывом кронинской машины, окончательным сведением счетов со всем, что было, – и что нет пути назад, а есть только вперед, в другую, совсем другую жизнь….

Я вернулась домой и сидела в любимом своем кресле-шезлонге у бассейна, ни о чем не думая, просто глядя по сторонам, философски отмечая чистоту белого каменного забора и такого же каменного особняка, и прозрачность воды, и тщательность, с которой пострижены деревья и кусты, и траву на газоне перед домом. Красиво – и немного жаль, что так и не дошли руки до того, чтобы раскинуть здесь настоящий сад, вроде того, что делал у себя Элтон Джон. Он создавал сад то в английском стиле, то в итальянском, то опять возвращался к английскому, а потом, словно обидев всех приглашаемых поочередно дизайнеров и желая их примирить, оставил разностилье: здесь по-английски подстриженный куст, там – чисто итальянская беседка, и все в таком духе. И у меня были разные мысли – сделать японский садик, или сад камней, – и я сама себе удивлялась, обнаруживая, что словно нарочно забываю о принятом решении, словно специально откладываю его, что непохоже на меня совсем.

Пока думала, не заметила, как пролетело время, только увидела, как вдруг разъехались по воле фотоэлемента ворота, и черный мерседесовский джип появился, и как идет ко мне загнавший машину в гараж Кореец, глядя на меня внимательно и делая вид, что все нормально и ничего не происходит. И чтобы развеселить меня, напомнить о чем-то хорошем, делает то же, что делал очень часто, в том числе и в прошлый мой день рождения. Подходит вплотную, расстегивает молнию на брюках и спрашивает:

– Может, поцелуете меня, мисс?

Но мне не весело, мне грустно. Грустно еще и оттого, что слово “грусть” я давно забыла, но вот пришлось вспомнить.

– Я думаю, в Москве найдется, кому поцеловать там, Юджин. Впрочем, придется выполнить вашу просьбу: чтобы там вы могли сравнить, кто делает это лучше…

…Так сладко и тихо, и вдруг скрип и гудок резкий. Я вздрагиваю, только сейчас соображая, что за рулем, и выравниваю тяжелый джип, который чуть не послала в едущий слева “Крайслер”. Я чуть не снесла ограждение моста, да и сама чуть с моста не слетела. Вильнула пьяно черным квадратом этого сейфа на колесах, и он послушался, явно храня верность своему хозяину, желая дождаться его приезда и возмущаясь наверное, что хозяин, улетев, пустил эту дуру за руль.

Да, еле-еле разошлись. Спасибо “Крайслеру” за реакцию – скрип его тормозов меня бы точно не разбудил. Если бы не рев сигнала, я бы сейчас уже вминала Корейцев “Мерс” в железо и, если удалось бы его пробить, летела бы в воду, чтобы уйти в нее и в ней остаться. Положим, достали бы потом, но меня бы это вряд ли уже успокоило.

Могла бы, вполне могла – машина тяжеленная, скорость высокая. Интересно, почему я, засыпая, на газ надавила, а не на тормоз?

Да, весело получилось бы: Юджин улетает, а я, доехав с ним до аэропорта, посадив его в самолет и отгоняя обратно домой его джип, слетаю с моста. Прямо-таки плач современной Ярославны по князю Игорю. Только Игорь ушел в поход, на бандитский свой промысел, а она на обратном пути кидается с высоты. К черту такие символы, к черту!

А что касается дур, то “Мерс” Корейцев, конечно, прав: неумно засыпать за рулем. Но, с другой стороны, хозяин его сам виноват: из-за него всю ночь провели на ногах. Вообще-то, “на ногах” – это громко сказано: скорее, на спине, на коленях, на животе, на боку и прочих местах. Он и так обычно похотлив, и ежедневный любовный сеанс у нас занимал два часа минимум – а тут разошелся так, что не остановить. Да я и не пыталась – такое ощущение было, что оба подсознательно знаем, что расстаемся навсегда, а потому и занимаемся сексом с такой яростной страстью, словно это последний раз и другого не будет уже никогда. Никаких слов, признаний, заверений, объяснений – просто совокупление, то грубое и животное, то тонкое, утонченное и извращенное. Когда уходили утром, сексуальная моя комната была как поле боя: вся простыня в сперме и моих выделениях, любимые игрушки разбросаны повсюду, а мы с ним – как с трудом уползшие с этого поля бойцы, полуживые, все в шрамах и ранениях. У Корейца вся спина в кровавых полосах от моих ногтей и следы укусов на груди – так мучительно было порой, что уже просто не могла сдерживаться и впивалась в него ногтями и зубами, себя не контролируя, а он все равно не торопился, растягивая мучения и извлекая максимум из каждого движения, из каждой секунды.

Ну и я пострадала: на попке и спине следы от плетки, внизу распухло все, а в попочку словно до сих пор член вставлен. Как заснуть умудрилась, если по пути в аэропорт еле устроилась на сиденье? Но сон, во всяком случае, оказался сильнее боли, и отключилась-то я, кажется, на несколько секунд, которые, если бы не “Крайслер”, перешли бы в вечность. Но я уже догадываюсь, что мне снилось. Ох эта ненасытность! Может, я и перебарщивала, называя себя шестнадцатилетнюю пустой оболочкой с постоянным жжением в низу живота, но была недалека от истины. А сейчас оболочка полная, а жжение все равно не проходит. И чем больше этим занимаешься, тем больше хочется – такое ощущение, словно с каждым актом сексуальность моя усиливается и еще больше раскрывается. Я только еще сильнее и острее чувствовать начинаю, лучше понимать себя и партнера, Корейца разумеется.

Господи, как же он это делает! Сам уверяет, что раньше занимался этим долго, но чисто автоматически, вгонял член в женщину как отбойный молоток, кончал раз за разом и отваливался, насытившись. Правду говорит – так и было в самом начале наших отношений и в ту первую ночь, когда он меня привез из клиники в шикарный номер супердорогой гостиницы. И я сидела там вся из себя несчастная, абсолютно необрадованная своим спасением и лысая вдобавок ко всему, да еще с чужим, совершенно незнакомым мне лицом. Он еще рассказывал мне, как воровал труп из морга и хоронил другого человека, как вывозил меня в Штаты, и отдал мне вещи, захваченные им из сейфа нашей с тобой квартиры – драгоценности, твои часы, мои документы. Я сидела вся пришибленная свалившимся на меня известием о моей смерти и воскрешении и тем, что я в чужой стране и пути назад нет, – но вдруг заметила его взгляд, нацеленный туда, где разошлись полы гостиничного халата, и спросила:

– Ты меня хочешь?

И сама повела его в постель. Ощущение было такое, будто занимаюсь сексом с роботом – точнее, не с роботом, а со сделанным под человека киборгом, не ведающим, в отличие от живого существа, усталости. И дальше так было какое-то время, но я постепенно вносила что-то новое – например, когда накупила всяких секс-игрушек и чуть не потеряла сознание, когда он, заинтересовавшись, заковал меня, и заткнул рот кляпом, и хлестал, и насиловал потом. Чем дольше мы были вместе, тем больше нового появлялось, потому что я сама жутко хотела разнообразия, не от скуки – из интереса.

И вот добилась-таки своего: после ночи разнообразия заснула за рулем. Но ночь стоила того, чтобы не спать, это точно. Закуривая, чтобы не заснуть (ненавижу курить за рулем, сигару надо смаковать, ни на что не отвлекаясь, но сейчас это вынужденная мера, да и тоненькую панателлу даже в машине курить удобно), и вспоминаю, не отрывая глаз от дороги, как огромный раскаленный член входит в меня медленно-медленно, продвигаясь внутрь по миллиметру, и так же медленно выходит. Я от этой растянутости начинаю дрожать, и дрожь переходит в конвульсии, в эпилептический припадок с битьем головой о кровать, а стоны переходят в крики, и хочется и не хочется одновременно, чтобы он делал это сильнее, быстрее и глубже, чтобы перестал дразнить, – а он именно дразнит, чередуя медленные входы с быстрыми, меняя и ломая темп, не давая приспособиться, не давая возможности угадать, что будет дальше. Кажется, что я умру сейчас, что сердце разорвется от напряжения и бессилия, от все усиливающихся припадочных рывков, что лопнет все набухшее и тяжелое внизу – которое, после приходящего наконец взрыва, извергает обильную лаву, в которой я и обнаруживаю себя, приходя обратно в сознание. И тут же все начинается сначала – до тех пор, пока он не сознает, что я и вправду больше не выдержу и что надо дать мне небольшую передышку.

Потом я беру инициативу на себя – и отдаю должное тому, что с каждым разом он все выдержанней. Раньше особо подразнить его не удавалось – он мог схватить меня, скомкать в сильных руках и заставить кончить в три движения, кончая вместе со мной. Но потом потерпеливее стал – и я с удовольствием сажусь на него сверху, привставая так, что от гигантского члена во мне остается какая-нибудь десятая часть сантиметра, и не спеша скользя обратно, к его основанию, и смотрю при этом ему в глаза, видя в них наслаждение и с трудом обуздываемое желание схватить меня и изнасиловать. Тут только собственная воля может его удержать, никакие наручники не помогут – а уж белый шелковый шарф, используемый героиней нашей знакомой Шэрон Стоун в “Основном инстинкте”, просто на нитки разлетится от одного его рывка.