Текст книги "Алексиада"

Автор книги: Анна Комнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

Так как императору предстояло сражение с варварами, он решил подготовиться к войне, возымел намерение укрепить одни крепости, усилить оборону других и вообще стремился принять все необходимые меры против Боэмунда. Вместе с собой взял он и императрицу, частично в своих собственных интересах по уже упомянутым причинам, частично потому, что еще не угрожала никакая опасность и время войны не пришло.

И вот она, захватив все имеющиеся у нее в золотой и иной монете деньги, а также другие ценности, выступает из города. В продолжение всего пути она щедрой рукой награждала на дорогах всех нищих, одетых в козьи шкуры или голых, и ни один проситель не ушел от нее с пустыми руками. И даже тогда, когда императрица достигала предназначенной для нее палатки, она, войдя в нее, не ложилась сразу отдыхать, а широко открывала двери для просителей. Ведь эти люди имели открытый доступ к Ирине и могли свободно видеть и слышать ее. Она не только снабжала бедняков деньгами, но и давала им благие советы. Если она видела, что какой-нибудь нищий обладает здоровым телом, но ведет праздную жизнь, она побуждала его заняться трудом, чтобы он добывал себе все необходимое, а не предавался лени из-за своей нерадивости и не бродил от двери к двери, выпрашивая подаяние. Ничто не могло отвлечь императрицу от этих дел. Известно, что Давид растворял свое питье слезами[1231]1231
  См. Псалт., CI, 10.


[Закрыть], а императрица, казалось, ежедневно смешивала и пищу и питье с состраданием[1232]1232
  О филантропической деятельности Ирины сообщает и Скутариот (Anon. Syn. Chron., p. 182).


[Закрыть].

Многое я могла бы рассказать об императрице, если бы свидетельства дочери не показались неправдоподобными и льстивыми по отношению к матери. А тем, кто питает подобные {326} подозрения, я расскажу о делах, служащих лучшими доказательствами правдивости моих слов.

4. Когда жители западных областей узнали о прибытии самодержца в Фессалонику, они устремились к нему, как тяжелые тела к центру. На этот раз приходу кельтов не предшествовало нашествие саранчи, но в небе появилась большая комета – самая большая из всех когда-либо появлявшихся прежде; одни говорили, что она была «брусом», другие – «дротиком»[1233]1233
  Эта комета была видна в феврале—марте 1106 г. (см.: Fulch., II, 35; Grumel, La chronologie, р. 473).


[Закрыть]. По-видимому, свыше был дан знак, возвещающий о каких-то новых необычайных событиях. Ведь сияние этой кометы можно было видеть в течение целых сорока суток. Она появилась на западе и двигалась к востоку. Все были устрашены ее появлением и старались отгадать, что она предвещает. Хотя самодержец мало обращал внимания на подобные явления и полагал, что они бывают вследствие естественных причин, тем не менее он обратился с вопросом к сведущим в этой области людям. Он призвал к себе Василия, назначенного недавно эпархом Византия (сей муж выказывал большое расположение к самодержцу), и спросил его о появившейся звезде. Василий же пообещал дать ответ на следующий день и удалился туда, где он остановился (это был храм, воздвигнутый в давние времена в честь евангелиста Иоанна)[1234]1234
  В Константинополе было несколько церквей евангелиста Иоанна (Janin, La géographie..., рр. 272—279).


[Закрыть], и после захода солнца стал наблюдать за звездой. Утомленный исследованиями и вычислениями, он случайно заснул и во сне увидел святого, одетого в священническую одежду. Василий возликовал и решил, что видит его не во сне, а наяву. Узнав святого, он исполнился страха и робко попросил его сообщить, какие события возвещает эта звезда. На это святой ответил, что звезда предвещает нашествие кельтов. «Ее сгорание свидетельствует, что они найдут здесь погибель», – сказал он. Вот что я хотела рассказать о появившейся звезде.

Император же, прибыв, как я уже говорила, в Фессалонику, готовился к переправе Боэмунда, обучал новобранцев натягивать лук, стрелять в цель и прикрываться щитом. Он также отправлял письма, намереваясь обеспечить себе чужеземных союзников, которые смогли бы, когда потребуется, быстро явиться на помощь. Большое внимание уделял он также Иллирику, укрепил город Диррахий и назначил его правителем Алексея[1235]1235
  Алексей – второй из четырех сыновей Исаака: Иоанн, Алексей, Константин, Адриан. Об Иоанне, тоже занимавшем пост дуки Диррахия, см. Ал., VIII, 7, стр. 240.


[Закрыть] – второго сына севастократора Исаака. Вместе с тем он приказал завершить снаряжение флота на Кикладских островах, в приморских городах Азии и в Европе. Многие тогда отговаривали его сооружать флот на том основании, что Боэмунд не спешит с переправой, Алексей, однако, не обращал на эти советы внимания и говорил, что полководец должен {327} быть неусыпным стражем и не только готовиться к непосредственной опасности, но и смотреть дальше, дабы не оказаться из-за скупости неподготовленным в нужный момент, когда уже придет весть о наступлении врага.

Распорядившись самым разумным образом, он выступает из Фессалоники и прибывает в Струмицу, а оттуда к Слопиму[1236]1236
  Β. Златарский («История...», II, стр. 243) признается, что не может идентифицировать это место.


[Закрыть]. Узнав о поражении сына севастократора, Иоанна, высланного вперед против далматов, Алексей отправляет ему на помощь значительные силы. Однако негодный Вукан немедленно предлагает императору мир и высылает требуемых заложников. Алексей провел там год и два месяца, а затем, узнав, что Боэмунд еще находится в пределах Лонгивардии, уже зимой[1237]1237
  1106—1107 гг.


[Закрыть] распустил воинов по домам, а сам прибыл в Фессалонику. В то время как Алексей совершал свой путь к Фессалонике, у императора порфирородного Иоанна[1238]1238
  Речь идет о сыне Алексея, будущем императоре Иоанне, который был женат на Ирине (Пирошке), дочери венгерского короля Владислава. Первенцами Иоанна были близнецы: Алексей и Мария.


[Закрыть] в Валависте[1239]1239
  Валависта (тур. Демир-хисар)—к северу от Серр (Златарски. История..., II, стр. 243).


[Закрыть] родился мальчик – первенец; вместе с ним появился на свет и другой ребенок – девочка. В Фессалонике император почтил память великомученика Димитрия[1240]1240
  День великомученика Димитрия Солуньского празднуется 26 октября. Таким образом, Алексей возвращается в Константинополь, видимо, в ноябре 1107 г.


[Закрыть] и затем вернулся в столицу.

В это время случилось следующее. В центре площади Константина, на видимой отовсюду багряного цвета колонне, стояла бронзовая статуя, обращенная лицом к востоку; в ее правой руке находился скипетр, в левой – сделанный из бронзы шар. Говорят, что это была статуя Аполлона, но жители Константинополя, как я полагаю, назвали ее Анфилием. Великий император Константин, отец и властитель города, дал ей свое имя – имя самодержца Константина. Однако первоначальное название пересилило, и все продолжали именовать статую Анилием или Анфилием.

Неожиданно поднявшийся сильный юго-западный ветер сорвал статую с пьедестала и сбросил ее на землю[1241]1241
  Об этой колонне со статуей сообщается в ряде византийских источников. Она стояла в центре площади Константина, возвышалась на 50 м, а у нее наверху находилась статуя Аполлона, увенчанного лучезарным венцом. Эту статую, как сообщает Зонара (Zon., XIII, 3), привез Константин из Фригии; по преданию, в цоколе колонны были заложены различные христианские реликвии. Впоследствии, когда Константин был признан первым христианским императором, эта колонна получила большое религиозное значение и на ней была высечена надпись, содержавшая призыв к Христу хранить Константинополь. В дальнейшем статуя упала и ее заменили крестом; при Мануиле Комнине колонна была реставрирована (см.: Беляев, Byzantina, III, стр. 45 и сл.: Janin, Constantinople byzantine, рр. 81—84).


[Закрыть] – солнце в это время находилось в созвездии Тельца. Многие, а особенно те, кто враждебно относился к самодержцу, восприняли это как дурное предзнаменование и принялись распространять слухи, что падение статуи предвещает смерть императора. На это Алексей говорил: «Я знаю только одного господина над жизнью и смертью и не могу поверить, что падение изображений влечет за собой смерть. Если, к примеру, Фидий или какой-либо другой скульптор, обтесывая камень, создавал статуи, то разве он оживлял мертвецов и творил живых людей? Если бы это было так, что оставалось бы на долю творца всех? Ведь „я умерщвляю и я оживляю, – говорит творец[1242]1242
  Второзак., XXXII, 39.


[Закрыть], – а не падение или возведение той или иной статуи“». Император возлагал все надежды на великий промысел божий. {328}

5. Новая беда опять грозила самодержцу, на этот раз уже не от простого народа. Некие мужи, чванящиеся доблестью и славой рода, снедаемые жаждой убийства, покушались на жизнь самодержца.

Дойдя до этого места своего повествования, я останавливаюсь в удивлении, откуда только свалилось на императора такое множество бед. Ведь не было ничего, поистине ничего, что бы так или иначе не обратилось против него. Непрерывно происходили внутренние волнения и вспыхивали восстания извне. Не успевал самодержец подавить внутренний мятеж, как пожар восстания охватывал все внешние области. Казалось, сама судьба как неких самородных гигантов порождала варваров и внутренних тиранов. И все это, несмотря на милосердное и человеколюбивое управление Алексея, несмотря на то, что он всех и каждого осыпал своими благодеяниями. Своих он постоянно щедро одаривал и жаловал им почетные титулы, а варварам, откуда бы они ни были, не давал никаких поводов и оснований для войн, лишь сдерживал их, когда они приходили в волнение. Только плохие полководцы во время мира умышленно побуждают к войне своих соседей. Ведь мир является целью всякой войны. Постоянно предпочитать войну миру ради...[1243]1243
  Б. Лейб вслед за А. Райффершайдом отмечает лакуну. {589}


[Закрыть], постоянно пренебрегать благой целью – дело безумных полководцев, демагогов, людей, уготовляющих гибель городу[1244]1244
  По-видимому, мысль заимствована у какого-то античного автора. Об этом говорит употребление Анной в данном контексте понятий Πόλις «город» (вм. «государство») и δημαγογός «демагог».


[Закрыть].

Император Алексей поступал как раз наоборот, он ревностно заботился о мире, имея...[1245]1245
  Б. Лейб вслед за А. Райффершайдом отмечает лакуну; пропущено слово «мир» или аналогичное.


[Закрыть] старался сохранить, а не имея его, нередко проводил бессонные ночи в думах о том, как его возвратить. По природе своей он был человеком мирным и становился воинственным лишь тогда, когда его принуждали обстоятельства. Что касается Алексея, я могла бы смело сказать, что императорское достоинство на долгое время покинувшее ромейский двор, возвратилось лишь при нем и как бы впервые нашло приют в Ромейской державе.

Но, как я сказала в начале этой главы, меня поражает обилие военных забот, обрушившихся на императора. Все – можно было видеть – пришло в волнение как внутри, так и за пределами государства. Император Алексей вовремя разгадывал скрытые и тайные замыслы врагов и при помощи всевозможных ухищрений ликвидировал опасность, он боролся как с внутренними тиранами, так и с внешними врагами-варварами, благодаря своему острому уму всегда предупреждая козни заговорщиков и срывая их планы. Уже по самому положению дел я могу судить о судьбе империи в то время. Все чужеземные племена пылали злобой к Ромейской империи, и {329}отовсюду нахлынули на нее бедствия, потрясшие само тело государства. Если человека постигают бедствия, со всех сторон одолевают враги, а плоть изнуряет внутренний недуг, провидение побуждает его к борьбе с надвигающимися отовсюду бедствиями. То же самое можно было наблюдать и в этом случае.

Варвар Боэмунд, о котором я неоднократно упоминала, готовился двинуть сильнейшее войско против ромейского трона и в то же время, как уже говорилось в начале главы, поднимала голову толпа тиранов. Во главе заговора стояли всего четыре человека – братья по прозвищу Анемады, один по имени Михаил, второй – Лев, третий... четвертый...[1246]1246
  Β рукописях – лакуны. Анемады – по-видимому, потомки арабского эмира Крита Абд-аль-Асиза, защищавшего в 960 г. остров от Никифора Фоки. В одних источниках именем ’Ανέμας назван сам эмир, в других – его сын, взятый в плен византийцами и зачисленный в личную гвардию императора (см. Παναγιωτάκη, Θεοδόσιος ὁ Διάκονος..., σελ. 88).


[Закрыть]. Они были братьями как по рождению, так и по духу. Все они единодушно желали одного: убить самодержца и захватить императорский скипетр. К ним присоединились и другие высокородные мужи: Антиохи, отпрыски знатного рода, Эксазины, Дука и Иалий[1247]1247
  Οἱ ’Εξαζηνοὶ καλούμενοι, ό τε Δούκας καὶ ὁ 'Υαλέας. Из этих слов совершенно ясно, что и Дука и Иалий – оба Эксазины. Однако в двух других случаях (см. ниже, настоящую главу, стр. 331 и XIII, 1, стр. 341) Анна говорит об Эксазине Дуке и Иалии.


[Закрыть], превосходившие всех когда-либо живших людей своей любовью к битвам, кроме того, Никита Кастамонит, некий Куртикий и Георгий Василаки[1248]1248
  Анна называет представителей хорошо известных в Византии того времени фамилий. Писательница уже рассказывала о мятежнике по имени Василаки (Ал., I, 7—9, стр. 69 и сл.), упоминала Василия Куртикия (Ал., I, 9, стр. 73 и др.).


[Закрыть]. Все это были люди, занимавшие первые места в военном сословии; из числа же членов синклита заодно с заговорщиками был Иоанн Соломон.

Михаил – главный из четырех Анемадов – лицемерно объявил, что Соломон будет помазан на императорский трон благодаря его богатству и знатности рода. Соломон занимал видное место в синклите, но был самым низкорослым и самым легкомысленным из всех, кто поддался обману вместе с ним. Он считал, что превзошел учение Аристотеля и Платона, на самом же деле был далек от философской науки, и легкомыслие помрачило его ум. И вот он, как бы подгоняемый Анемадами, на всех парусах пустился к царственному городу[1249]1249
  В оригинале непереводимая игра слов. Анна ассоциирует имя ’Ανεμάοες и ανεμος («ветер»): «Соломон, как бы подгоняемый ветрами (Анемадами)...».


[Закрыть]. Но Анемады во всем обманывали его. Ведь на самом деле сторонники Михаила не имели в виду возвести его на императорский трон – куда там! – они лишь пользовались в своих целях его легкомыслием и богатством. Они выкачивали из него золото, морочили ему голову обещаниями престола и: совершенно приручили к себе. В истинные их намерения входило, если только все пойдет хорошо и судьба улыбнется им, оттолкнуть его локтем и оставить «трепыхаться на море»[1250]1250
  Трепыхаться на море — ψαίρειν ἐπὶ πελαγος. Дж. Баклер (Buckler, Anna Comnena..., р. 514) предлагает читать: σπείρειν ἐπὶ πελαγος, т. е. «сеять на море» или «делать бесполезную работу». До наших дней сохранился целый сборник пословиц с таким значением (его обычно приписывают Продрому; см. Пападимитриу, Феодор Продром, стр. 249 и сл.).


[Закрыть], а самим захватить скипетр, уделив Соломону лишь малую толику славы и выгод. В разговорах, которые велись с ним о заговоре, они умалчивали об убийстве самодержца, не упоминали ни об оружии, ни о войне, ни о битвах, дабы не отпугнуть Соломона, который, как им было известно, испытывал страх перед {330} какими бы то ни было войнами. И вот такого мужа они приняли в свои объятия, как самого главного. Кроме того, к их заговору присоединились Склир[1251]1251
  Склиры – известная в Византии фамилия, см. прим. 1069.


[Закрыть] и Ксир[1252]1252
  Сохранилась новелла Алексея I, где Варда Ксир назван протопроедром и этериархом (Dölger, Regesten..., 1162).


[Закрыть], исполнявший в то время должность эпарха Константинополя.

Соломон, как говорилось выше, человек легкомысленный, вовсе не понимал намерений Эксазина, Иалия и Анемадов и считал, что Ромейская империя уже у него в руках, поэтому он стал посвящать кое-кого в свои планы и обещанием даров и титулов привлекать на свою сторону. Однажды к нему зашел «корифей драмы» Михаил Анемад и, увидев, что Соломон с кем-то беседует, спросил, о чем идет речь. Соломон же со свойственным ему простодушием ответил: «Этот человек попросил у меня титул и, получив обещание, согласился примкнуть к нашему заговору». Михаил осудил его за глупость; увидев, что Соломон совсем не умеет держать язык за зубами, он испугался и перестал посещать его дом.

6. Между тем воины – я говорю об Анемадах, Антиохах и их сообщниках – продолжали готовить покушение на жизнь императора, намереваясь осуществить задуманное убийство самодержца сразу же, как представится благоприятный случай. Так как божественное провидение не оберегало их, а время шло, то они, боясь быть уличенными, решили, что настал долгожданный случай.

Проснувшись однажды утром, самодержец почувствовал желание подсластить горечь своих многочисленных забот и стал вместе с некоторыми из родственников играть в затрикий (эта игра изобретена изнеженностью ассирийцев и от них перешла к нам)[1253]1253
  Затрикий, т. е. шахматы (см. Koukoulès, Vie et civilisation..., I, p. 219—221).


[Закрыть]. Заговорщики же, вынашивая планы убийства, взяли в свои злодейские руки оружие и собрались через императорскую опочивальню проникнуть к императору. Эта императорская опочивальня, где спали императоры, расположена в левой стороне дворцового храма Богоматери (многие называли его именем великомученика Димитрия)[1254]1254
  Церковь богоматери Фаросской непосредственно примыкала к церкви св. Димитрия. По-видимому, поэтому Анна считает, что это один и тот же храм (см.: Janin, La géographie..., р. 96; Ebersolt, Le grand palais de Constantinople..., p. 104 sq.). Большая императорская опочивальня находилась сразу же за богородичной церковью. План этой части дворца см. «The Great Palace...», р. 18.


[Закрыть]; с правой же стороны храма находился атрий с полом, выложенным мрамором. Выходящие туда ворота храма были открыты для всех желающих. Через них-то и решили заговорщики проникнуть внутрь храма, а затем взломать двери императорской опочивальни, войти в нее и мечом заколоть самодержца. Вот что замыслили эти кровавые убийцы против человека, не причинившего им никакого зла. Но бог расстроил их планы. Кто-то сообщил самодержцу о готовящемся, и он сразу же призвал к себе всех заговорщиков. Первыми приказал император доставить во дворец Иоанна Соломона и Георгия Василаки и поместить их вблизи той комнаты, где он сам нахо-{331}дился вместе с родственниками. Он желал кое о чем допросить их, ибо, давно зная их простодушие, надеялся легко выведать у них о заговоре то, что ему было нужно. Однако, несмотря на неоднократные вопросы, они все отрицали.

В это время выступает вперед севастократор Исаак и, обращаясь к Соломону, говорит: «Тебе хорошо известна доброта моего брата-императора. Сообщи о заговоре, и ты немедленно получишь прощение, но если ты откажешься это сделать, будешь подвергнут мучительному допросу». Соломон внимательно посмотрел на севастократора и, увидев окружающих его варваров с обоюдоострыми мечами на плечах, задрожал от страха, сразу же сообщил обо всем и назвал имена сообщников, но поклялся, что ничего но знал о замышлявшемся убийстве. Затем их отдали стражникам, которым было поручено охранять дворец, и заключили каждого в отдельном помещении. Остальных заговорщиков император также подверг допросу. Они во всем сознались, не умолчали и о замышлявшемся убийстве. Когда выяснилось, что все это устроено воинами, а особенно главой заговора Михаилом Анемадом, смертельно ненавидевшим самодержца, император приговорил всех их к изгнанию и лишению имущества.

Роскошный дом Соломона был отдан Августе. Но она, оставаясь верной себе, исполнилась жалости к супруге Соломона и подарила ей этот дом, не взяв оттуда даже самой малости. Соломон находился в тюрьме в Созополе. Анемада же и его приспешников Алексей приказал, как главных виновников, с обритыми головой и бородой провести через площадь[1255]1255
  Вероятно, имеется в виду Августион (R. Janin, Constantinople byzantine, pp. 65—67). {590}


[Закрыть], а затем выколоть им глаза. Актеры[1256]1256
  Актеры (οἱ σκηνικοί). Б. Лейб переводит: «Les organisateurs du spectacle». Присутствие актеров, видимо, объясняется шутовским характером этой процессии (ср. Koukoulès, Vie et ciuilisation..., III, pp. 201—202).


[Закрыть] схватили их, набросили на них мешки, украсили их головы «коронами» из бычьих и овечьих кишок, водрузили на быков – не на спины, а на бока – и провезли через дворцовый двор. Впереди них прыгали жезлоносцы[1257]1257
  ‛ραβδοΰχοι (иначе «манглавиты) – своего рода жандармы (Скабаланович, Византийское государство и церковь в XI в., стр. 173).


[Закрыть], громко распевая насмешливую песенку, подходящую к этой процессии. Она была сложена на народном языке, и ее смысл был таков: песенка эта имела цель побудить весь народ...[1258]1258
  Б. Лейб вслед за А. Райффершайдом отмечает лакуну.


[Закрыть] и посмотреть на этих украшенных рогами тиранов, которые точили мечи на самодержца[1259]1259
  Подобного рода унизительные наказания нередко применялись византийскими императорами (Koukoulès, Vie et civilisation..., III, р. 199 sq.).


[Закрыть].

Посмотреть на это стеклись люди всех возрастов. И мы, императорские дочери, скрыто вышли, чтобы полюбоваться на это зрелище. Когда собравшиеся увидели Михаила со взором, устремленным ко дворцу, с руками, в мольбе воздетыми к небу, который жестами просил отрубить ему руки и ноги и отсечь голову, ни одно живое существо не могло удержаться от слез и стенаний, а особенно мы – дочери императора. Я, желая избавить Михаила от этих страданий, неоднократно просила {332} свою мать-императрицу взглянуть на процессию. По правде сказать, я заботилась об этих мужах в интересах самодержца, чтобы он не лишился столь славных воинов, а особенно Михаила, которому был вынесен самый суровый приговор. Видя, что несчастие заставило Михаила смириться, я, как уже говорилось, стала понуждать мать выйти в надежде, что этим мужам, находившимся уже на краю гибели, удастся спастись. Ведь актеры стали двигаться медленней, стараясь дать возможность убийцам получить прощение. Но императрица медлила (она сидела с самодержцем, и они вместе пред ликом богоматери молились богу), тогда я спустилась и в страхе остановилась в дверях. Не решаясь войти, я кивком головы вызвала императрицу. Уступив моим настояниям, она поднялась наверх[1260]1260
  По-видимому, Анна с сестрами, чтобы взглянуть на процессию, поднялась на верхние этажи той части дворца, которая выходит к Августиону, а Алексей и Ирина находились где-то во внутренних покоях Большого дворца или во всяком случае в нижнем его этаже. Поэтому Анна и говорит, что она «спустилась», а Ирина «поднялась наверх».


[Закрыть], взглянула на процессию и, увидев Михаила, исполнилась жалости к нему; заливаясь горючими слезами, вернулась она к самодержцу и стала настойчиво просить его сохранить глаза Михаилу.

Император сразу же отправляет человека, который должен был остановить палачей. Вестник спешит и застает осужденных еще внутри так называемых «рук»[1261]1261
  Так называемых «рук» — τῶν λεγομένων χειρῶν (см. Ducange, In Alex., pp. 643—645). Эти «руки» были установлены на тетрапилоне, на улице, которая соединяла площадь Тавра с Филадельфием. Осужденных вели к Филадельфию, а затем к месту казни – Амастрианской площади (Mordtmann, Esquisse topographique..., p. 71).


[Закрыть], никто, пройдя дальше них, не может быть избавлен от казни. Императоры, соорудив на хорошо видимом отовсюду месте, на высокой каменной арке эти бронзовые «руки», установили такое правило: если кто-нибудь, осужденный законом на смерть, окажется внутри них и в это время его настигнет весть о милосердии самодержца, то он освобождается от наказания. «Руки» символизировали объятия, в которые император вновь принимает осужденных, протягивая им руку и не выпуская их из рук своего милосердия. Если же осужденные прошли дальше этих «рук», значит, и императорское владычество как бы оттолкнуло их от себя. Таким образом, участь подлежащих наказанию людей зависит от судьбы; и я считаю, что она является божественным приговором и ее следует призывать на помощь. Весть о прощении застает их внутри «рук», и несчастные избавляются от опасности, или же они проходят дальше «рук» и теряют всякую надежду на спасение. Я целиком полагаюсь на божественное провидение, которое и тогда избавило этого мужа от ослепления. Кажется, сам бог внушил тогда нам милосердие к Михаилу. Вестник спасения быстро вошел под арку, где были установлены бронзовые «руки», передал тем, кто вел Михаила, грамоту, дарующую прощение, взял Михаила с собой, повернул назад, подошел к башне, сооруженной рядом с дворцом и запер в ней Михаила. Такой ему был дан приказ[1262]1262
  Сообщение об этом заговоре содержится также у Зонары (Zon., XVIII, 23), по словам которого в заговоре участвовало большое число военной знати. Заговорщики еще не успели приступить к осуществлению своих замыслов, как их разоблачили, обрезали им волосы и бороды, а Михаила Анемада приговорили к ослеплению. Так же как и Анна, Зонара рассказывает, что во время процессии прибыло распоряжение Алексея отменить казнь. Заговорщиков лишили имущества и сослали кого куда (ср. Glycas, IV, р. 622).
  Точная датировка этого заговора гипотетична, ибо основывается только на весьма противоречивом рассказе Анны (сообщение Зонары лишено каких бы то ни было хронологических указаний), Ф. Дэльгер (Dölger, Regesten..., 1233) весьма неопределенно относит его к 1106—1107 гг. Согласно «Алексиаде» (XII, 5, стр. 330), заговор был составлен в то время, когда Боэмунд готовился напасть на Византию, т. е. между январем 1105 г. (см. прим. 1205) и октябрем 1107 г. (дату начала похода Боэмунда см. в прим. 1284). Однако время раскрытия заговора следует, по-видимому, ограничить периодом пребывания Алексея в столице (судя по рассказу Анны, наказание заговорщиков в Константинополе происходило в присутствии {591} императора). Нам известно, что Алексей явился в Фессалонику в сентябре 1105 г., пробыл в Слопиме год и два месяца и ранней весной 1107 г. вернулся в Константинополь (см. прим. 1240). В ноябре этого же года император вновь выступает из Константинополя (Ал., XIII, 1, стр. 340). Таким образом, из указанного нами трехгодичного периода Алексей находился в столице лишь с января до августа 1105 г. и с апреля до ноября 1107 г.
  Против датировки заговора апрелем—ноябрем 1107 г. говорят следующие факты. В числе главных участников заговора Анна называет братьев Эксазинов, Дуку и Иалия (XII, 5, стр. 330). По сообщению Зонары (см. выше), заговорщики были лишены имущества и сосланы, в их числе, надо полагать, были и Эксазины. Но, по словам Анны (XII, 8, стр. 337; ср. XIII, 1, стр. 341), Эксазины находятся во флоте Исаака Контостефана, обороняющего пролив между Лонгивардией и Иллириком (видимо, конец лета, осень 1107 г.). Таким образом, если заговор Анемадов датировать 1107 г., то окажется, что одни из главных заговорщиков немедленно после разоблачения не только не были сосланы, но получили назначение во флот для борьбы с Боэмундом.
  Второй аргумент против поздней датировки: по сообщению Анны (XII, 7, стр. 334), после Михаила Анемада в Анемскую тюрьму был заключен другой заговорщик – Григорий Таронит. Причем, судя по словам писательницы, между временем заключения Анемада и временем, когда в тюрьму бросили Таронита, прошел какой-то срок («Еще не освободили из тюрьмы Михаила, как в Анемскую тюрьму был доставлен Григорий», а ниже сказано, что Анемад провел в тюрьме много времени). В обстоятельствах заговора Григория Таронита много неясного (см. прим. 1271), тем не менее, как утверждает сама Анна (XII, 7, стр. 334), он был схвачен в 14-м индикте (сентябрь 1105—август 1106 г.) или вскоре после этого.
  Итак, если датировать заговор Анемадов 1107 г., то соответственно нужно относить к более позднему времени и разоблачение Таронита, что приведет к противоречию с прямыми хронологическими указаниями нашей писательницы.
  Гораздо более подходящим для заговора Анемадов оказывается время с января до августа 1105 г.
  К еще более раннему времени отнесла заговор Анемадов Д. Папахрисанту (Papachrysantou, La date de la mort..., p. 252 sq.). Ученый обращает внимание на сообщение Анны о том, что в разбирательстве дела заговорщиков принимал участие севастократор Исаак, который умер до ноября 1104 г. {592} Аргумент Д. Папахрисанту можно было бы признать убедительным, если бы не два обстоятельства: 1) датировка заговора 1103—1104 гг. противоречит указанию Анны, что Анемады вынашивали планы мятежа в период подготовки Боэмундом наступления на Византию; 2) согласно Анне, Исаак участвовал даже в суде над богомилом Василием (около 1111 г.) (см. прим. 1555). Конечно, датируя заговор Анемадов 1105 г., мы приходим в определенное противоречие с хронологической последовательностью рассказа Анны – ведь писательница повествует о нем после сообщения о возвращении Алексея в Константинополь (ранняя весна 1107 г.). Но это противоречие легко объясняется обычным для Анны методом композиции: писательница говорит сначала о «внешних бедах» Алексея (в данном случае о Боэмунде), а затем переходит к описанию «внутренних бед» и подряд рассказывает о заговорах Анемадов и Таронита.


[Закрыть]. {333}

7. Еще не освободили из тюрьмы Михаила, как в Анемскую тюрьму был доставлен Григорий[1263]1263
  Григорий Таронит, сын неизвестного нам по имени брата Михаила Таронита (см. прим. 312; Adontz, Les Taronites à Byzance, р. 26).


[Закрыть]. Это одна из башен той части городской стены, которая находится вблизи Влахернского дворца[1264]1264
  Β этой башне-тюрьме в дальнейшем содержалось много знатных узников. Точно идентифицировать ее до сих пор не удается (Janin, Constantinople byzantine, р. 169 sq.).


[Закрыть]. Называлась она Анемской, и это имя она как бы получила от самой судьбы, ибо первым ее узником был Анемад, который провел там много времени.

В двенадцатом индикте[1265]1265
  Сентябрь 1103—август 1104 г.


[Закрыть] уже упомянутый Григорий был назначен дукой Трапезунда. Он давно вынашивал планы восстания и по дороге в Трапезунд осуществил свое тайное намерение. Встретив Даватина, который возвращался в Константинополь, поскольку сан дуки был передан Тарониту, он заключил его в оковы и бросил в тюрьму в Тивенне[1266]1266
  Тивенна находилась между Севастией и Амасией.


[Закрыть]. Так поступил Григорий не только с Даватином, но и с многими знатными жителями Трапезунда, в том числе с племянником Вакхина. Так как заключенных не освобождали от оков и не выпускали из тюрьмы, они, составив заговор, силой расправились со стражами, поставленными мятежником, вывели их за стены города, прогнали, а сами овладели Тивенной. Самодержец в многочисленных письмах то призывал Григория к себе, то советовал ему[1267]1267
  Dölger, Regesten..., 1222 (ок. 1105 г.).


[Закрыть], если он хочет заслужить прощение и вернуть расположение императора, бросить свои дурные замыслы, а иногда и грозил наказать его, если он ослушается. Григорий был настолько далек от того, чтобы послушаться добрых советов самодержца, что отправил ему длинное послание, в котором бранил не только лучших членов синклита и воинского сословия, но даже родственников и свойственников самодержца.

Из этого письма самодержец понял, что Григорий с каждым днем все дальше ступает по стезе зла и движется к полному безумию. Потеряв всякую надежду на исправление Григория, император в четырнадцатом индикте[1268]1268
  Сентябрь 1105—август 1106 г.


[Закрыть] отправляет против него племянника – сына своей старшей сестры – Иоанна[1269]1269
  Иоанн Таронит – сын Михаила Таронита, женатого на Марии, сестре Алексея I Комнина. Григорий был сыном брата Михаила Таронита и, таким образом, приходился двоюродным братом мятежнику.


[Закрыть], который приходился мятежнику двоюродным братом по отцовской линии. Иоанн должен был прежде всего дать Григорию спасительные советы, и император надеялся, что тот послушается Иоанна благодаря их родственной близости и общности крови. Но в том случае, если бы Григорий не захотел слушать советов, Иоанн должен был во главе большого войска вступить с ним в мужественную борьбу на суше и на море. Узнав о предстоящем прибытии Иоанна, Григорий выступил к Колонии (это хорошо укрепленная и неприступная крепость)[1270]1270
  Колония была расположена к западу от Баибурта (Паиперта у Анны Комниной). Об отношениях Григория Таронита с Данишмендом см. прим. 1271.


[Закрыть] с целью призвать себе на помощь Данишменда.

Отправляясь из города, Иоанн узнал об этом, выделил из состава своего войска кельтов и отборных ромейских воинов и {334} выслал их против Григория. Воины настигли Григория и завязали с ним упорный бой. Два храбреца, сойдясь с Григорием в бою, копьями сшибли мятежника с коня и взяли его в плен. Захватив таким образом Григория, Иоанн доставляет его самодержцу и клянется, что вообще не виделся во время пути с Григорием и не удостаивал его своей беседы. Тем не менее Иоанн неоднократно ходатайствовал за Григория перед самодержцем, ибо последний делал вид, что собирается выколоть Григорию глаза. Нехотя обнаружил самодержец свое притворство и как бы уступил просьбам Иоанна, потребовав, однако, чтобы тот никому ни о чем не рассказывал.

На четвертый день император велел наголо остричь Григория, обрить ему бороду, провести его через площадь и затем заключить в уже упоминавшуюся Анемскую башню. Но и в тюрьме Григорий вел себя неразумно и ежедневно обращался к своим стражам с безумными пророческими речами, хотя император в своей щедрости удостаивал его большой заботы, надеясь, что он изменит свой нрав и раскается. Но Григорий оставался прежним; он постоянно призывал к себе моего кесаря, ибо издавна был дружески к нам расположен. Самодержец не препятствовал Григорию, желая, чтобы кесарь утешил его в его отчаянии и подал ему благие советы. Тем не менее Григорий, казалось, очень медленно изменялся к лучшему. Поэтому время его заключения в тюрьме было продлено; затем он был прощен и получил такое количество милостей, даров и титулов, какого не имел никогда ранее. Таков был император в подобного рода делах[1271]1271
  В научной литературе уже давно обращалось внимание на несоответствие рассказа Анны и данных Феофилакта Болгарского, содержащихся в письмах последнего к Григорию Тарониту. Из первого письма (PG, 126, col. 409—416) явствует, что Григорий победил Данишменда и заставил его искать мира с императором, а также побудил плененного Данишмендом франка согласиться на выкуп его императором. Естественно предположить, что франк, о котором идет речь, это Боэмунд, находившийся в плену у Данишменда с 1101 по 1103 г. (см. прим. 1155). Во втором письме (PG, 126, col. 437—440), написанном по поводу возвращения Таронита в столицу, {593} Феофилакт в весьма торжественных выражениях превозносит своего адресата. Все это противоречит рассказу Анны, согласно которому Григорий был назначен дукой Трапезунда лишь в 12-м индикте (между сентябрем 1103 и августом 1104 г.) и, следовательно, не мог вести переговоры о выкупе Боэмунда, который был освобожден из плена уже весной 1103 г., до прибытия Григория на Восток. Тем более странно, что Феофилакт прославляет мятежника: ведь в «Алексиаде» Таронит был захвачен, приведен в столицу и брошен в тюрьму как бунтовщик. Дж. Баклер (Buckler, Anna Comnena..., р. 254 sq.), а вслед за ней и Н. Адонтц (Adontz, L’archevêque Théophylacte..., р. 577 sq.) предполагают даже, что Анна путает двух Григориев: Таронита и Гавру. Нам это кажется маловероятным. Анна хорошо знала Григория Таронита, который, по ее же собственным словам, был издавна дружески расположен к ней и к Никифору Вриеннию, и, конечно, никак не могла приписать Тарониту деяния Гавры. В этой связи необходимо также отметить несостоятельность одного из главных аргументов Н. Адонтца. Последний ссылается на то, что Анна якобы при первом упоминании мятежника говорит о нем: ὁ ἣδη ῥηθεὶς Γρηγόριος («уже упомянутый Григорий»). По мнению исследователя, так как Анна в предыдущих главах не писала о Тароните, то в данном случае она может иметь в виду лишь Григория Гавру, о котором уже шла речь в «Алексиаде». Но дело в том, что Григорий упоминается в первой же фразе этой главы, и писательница вправе говорить о Григории как об «уже упомянутом». Кроме того, если бы Анна подразумевала Гавру, а имя Таронит употребила бы по ошибке, как могла бы она ниже назвать Иоанна Таронита, посланного на подавление восстания, двоюродным братом мятежника? Не беря на себя окончательное решение этого весьма нелегкого вопроса, следует отметить, что, разрешая противоречие, нужно не подвергать сомнению ясный рассказ Анны, а пытаться точнее прокомментировать весьма туманные намеки Феофилакта Болгарского. Может быть, Григорий Таронит уже был на Востоке до 1103 г., и свидетельства Анны и Феофилакта относятся к разным периодам (ср. Leroy-Molinghen, Les lettres..., р. 589 sq.).
  Несостоятельной является также попытка С. Пападимитриу («Феодор Продром», стр. 101 и сл.) связать рассказ Анны о мятеже Григория Таронита с бунтом некоего дуки Трапезунда, упоминаемым в монодии Продрома на смерть Стефана Скилицы. Как уже отмечалось, Пападимитриу определяет дату рождения Продрома слишком ранним временем, и поэтому большинство его датировок вообще не заслуживает до-{594}верия. Кроме того, лексические параллели между текстами Анны и Продрома, приведенные ученым (там же, стр. 102), неубедительны.


[Закрыть].

8. Распорядившись таким образом относительно заговорщиков и мятежника Григория, император вовсе не забыл о Боэмунде. Напротив, он призвал к себе Исаака Контостефана[1272]1272
  Представители рода Контостефанов играли большую роль в византийской истории XII в. (см. Grégoire, Notes epigraphiques..., р. 152 sq.).


[Закрыть], назначил его великим дукой флота и отправил в Диррахий, пригрозив, что выколет ему глаза, если тот не успеет прибыть в Иллирик до переправы Боэмунда. В то же время он непрерывно направляет письма дуке Диррахия Алексею[1273]1273
  Ф. Дэльгер (Dölger, Regesten..., 1225) датирует: «около сентября 1105 г.». Такая дата представляется нам невозможной по следующим соображениям: а) Алексей был назначен дукой Диррахия только после сентября 1105 г. (см. Ал., XII, 4, стр. 327); б) Анна рассказывает об этих письмах и одновременно сообщает о назначении Исаака Контостефана, которое произошло, по словам писательницы, непосредственно перед вторжением Боэмунда (октябрь 1107 г., см. прим. 1284).


[Закрыть], своему племяннику, побуждая его постоянно быть начеку и требовать того же от наблюдавших за морем, чтобы Боэмунд не смог переправиться тайно (император хотел, чтобы его немедленно известили письмом о переправе норманна). Так распорядился самодержец.

Приказ, полученный Контостефаном, предписывал не что иное, как усердно стеречь пролив между Лонгивардией[1274]1274
  Усердно стеречь пролив между Лонгивардией — τὸν ’αναμεταξὺ Λογγιβαρδίας ἐπιμελῶς τηρεΐν πορθμόν. А. Райффершайд (Reifferscheid, Annae Comnenae..., р. XXI) считает Λογγιβαρδίας вставкой переписчика.


[Закрыть], не позволять переправляться кораблям Боэмунда, высланным вперед к Диррахию для доставки с одного берега на другой всякого снаряжения, и вообще не давать Боэмунду что-либо пере-{335}возить из Лонгивардии. Однако, выступая из Константинополя, Контостефан даже не знал удобного для переправы в Иллирик места. Мало того, пренебрегая приказом, он переправился в Гидрунт – город, расположенный на побережье Лонгивардии. Этот город охраняла женщина, как говорили, мать Танкреда. Не могу сказать, была ли она сестрой неоднократно упоминаемого мною Боэмунда или нет. Ведь я точно не знаю, по отцовской или по материнской линии приходился Танкред родственником Боэмунду[1275]1275
  См. прим. 1084.


[Закрыть].

Явившись туда с флотом и причалив к берегу, Контостефан атаковал стены Бриндизи и уже, можно сказать, держал в своих руках город. Но находившаяся в стенах города женщина – она обладала здравым умом и твердым характером – видела это и, как только корабли Контостефана причалили к берегу, послала гонца за одним из своих сыновей и срочно потребовала его к себе. В это время все матросы пребывали в приподнятом настроении и, полагая, что город находится уже в их руках, славословили императора. Да и она сама, оказавшись в тяжелом положении, приказала горожанам делать то же самое. Вместе с тем она направила послов к Контостефану, согласилась подчиниться самодержцу, обещала заключить с ним мирный договор и выйти для переговоров к Контостефану, чтобы последний смог обо всем сообщить императору. Эта хитрость нужна была ей для того, чтобы ввести в заблуждение Контостефана, и если прибудет ее сын, сбросить, как говорят о трагических актерах, маску и вступить в бой.

В то время как крики славящих самодержца внутри и вне стен города, сливаясь в общий гул, наполняли всю округу – как уже говорилось, эта воительница своими лживыми речами и посланиями вводила в заблуждение Контостефана, – прибывает сын, которого она ждала, вместе с сопровождавшими его графами. Он нападает на Контостефана и наголову разбивает его войско. Матросы, неопытные в сухопутных битвах, бросились к морю. Скифы же (а их было немало в ромейском войске) во время боя ринулись, как это принято у варваров, за добычей, и шестеро из них были взяты в плен. Они были отправлены Боэмунду, который, увидев их, сразу же отправился в Рим, взяв с собою скифов как самую ценную добычу. Явившись к апостольскому престолу и беседуя с папой[1276]1276
  Пасхалий II (1099—1118). О встрече Боэмунда с Пасхалием сообщает также Бартольф из Нанжи (RHG occ., III, р. 105), согласно которому эта встреча произошла еще до путешествия Боэмунда во Францию (см. прим. 1211).


[Закрыть], он возбуждал в нем негодование против ромеев и раздувал старую ненависть этих варваров к нашему народу. Стремясь еще более ожесточить италийцев, входивших в окружение папы, Боэмунд показал им пленных скифов в доказательство того, что самодержец Алексей враждебно относится к христиа-{336}нам, выставляет против них неверных варваров, страшных конников – стрелков, поднимающих оружие на христиан и мечущих в них стрелы. При каждом слове Боэмунд указывал папе на этих скифов, одетых в скифские платья и имевших весьма варварский вид, и при этом то и дело, по обычаю латинян, называл их язычниками, издеваясь над их именем и видом. Как можно убедиться, Боэмунд прибег к мерзким средствам, подстрекая к войне с христианами: он воздействовал на ум первосвященника с целью убедить его в том, что имеет благовидные основания для вражды к ромеям; в то же время Боэмунд старался собрать многочисленное ополчение из числа людей грубых и глупых. Ведь какие варвары из близких или дальних краев добровольно не пошли бы воевать с нами, если бы к тому побудил их сам первосвященник и если бы справедливая, как им казалось, причина вооружила на бой каждого коня, каждого мужа и руку каждого воина? Обманутый словами Боэмунда, папа согласился с ним и одобрил переправу в Иллирик.

Вернемся, однако, к нити нашего повествования. Сухопутные воины храбро сражались, но остальных поглотили морские волны, и славная победа, казалось, была уже в руках кельтов. Однако наиболее храбрые наши воины, особенно из знати, и среди них такие доблестные мужи, как Никифор Иалий Эксазин, его двоюродный брат Константин Эксазин, именовавшийся Дукой, мужественный Александр Евфорвин и другие воины такого же сана и положения, «воспомнили бурную силу», повернули назад, обнажили акинаки, напрягая все силы души и тела, вступили в бой, приняли на себя всю тяжесть битвы, разбили кельтов и одержали над ними славную победу. Контостефан, получив благодаря этому передышку от кельтского натиска, отчаливает оттуда и вместе со всем флотом прибывает в Авлон.

Когда Контостефан впервые прибыл в Диррахий, он рассеял свои военные корабли на пространстве от Диррахия до Авлона и дальше до места под названием Химара (от Диррахия до Авлона – сто стадий, от Авлона до Химары – шестьдесят). Узнав о том, что Боэмунд уже торопится с переправой, он предположил, что скорее всего следует ожидать прибытия норманна в Авлон, ибо путь до Авлона короче, чем до Диррахия. Поэтому он решил усилить охрану Авлона, выступил из города с остальными дуками[1277]1277
  Контостефан – великий дука флота; под «остальными дуками» подразумеваются другие флотские командиры.


[Закрыть] и стал усердно стеречь пролив Авлона. Он также поместил дозорных на гребне так называемого холма Ясона, чтобы они вели наблюдение за морем и подстерегали корабли. Как раз в это время с противополож-{337}ного берега прибыл один кельт, который стал утверждать, что переправу Боэмунда следует ожидать с минуты на минуту. Контостефаны[1278]1278
  Подразумеваются, по-видимому, уже упомянутый Исаак и его брат Стефан, о котором Анна говорит в дальнейшем (XIII, 7, стр. 355).


[Закрыть] узнали это и, страшась морского боя с Боэмундом (одна мысль о нем приводила их в ужас), притворились, что больны и поэтому нуждаются в бане[1279]1279
  Мытье в бане доставляло огромное удовольствие византийцам (о банях в Византии см. Koukoulès, Vie et civilisation..., IV, р. 419 sq.). Кроме того, мытье в бане расценивалось и как лечебное средство. Его рекомендуют больным монахам некоторые монастырские типики (ibid., р. 425). Рассуждение о целебных свойствах бани содержится также в одном из писем Михаила Хониата (Μιχαήλου ’Ακομινάτου τὰ σωζόμενα, 11, σελ. 235).


[Закрыть]. Ландульф, который командовал всем флотом, человек, обладавший большим опытом морских боев и сражений, настойчиво советовал им постоянно быть начеку и ожидать прибытия Боэмунда. Контостефаны же, отправляясь в Химару с намерением вымыться в бане, у Глоссы, расположенной недалеко от Авлона, в качестве наблюдателя оставили так называемого второго друнгария флота[1280]1280
  Второго друнгария флота. Это один из высших офицерских чинов византийского флота. По мнению Р. Гийана (Guilland, Les chefs de la marine..., p. 220), в эпоху Комниных, когда высшее командование флотом принадлежало мегадуке, титулы великого друнгария и второго друнгария были уравнены в своем значении.


[Закрыть] с монерой-экскуссат. Что же касается Ландульфа, то он с некоторым числом кораблей остался у Авлона.

9. Приняв эти меры, Контостефаны отправились в баню (или же под предлогом бани). Боэмунд же окружил себя двенадцатью пиратскими кораблями (это были все диеры с многочисленными гребцами, поднимавшими шум непрерывными ударами весел), выстроил со всех сторон торговые суда и как забором огородил ими военный флот[1281]1281
  Анна начинает повествование о походе Боэмунда против Византии 1107—1108 гг. – новой попытке Боэмунда сокрушить мощь своего старого врага – Византии. На этот раз Боэ-{595}мунд хорошо подготовился к походу. Он заручился поддержкой ряда европейских властителей (см. прим. 1211) и привлек на свою сторону римского папу. После возвращения из европейского путешествия в конце 1106 г. Боэмунд еще около года проводит в Апулии, готовясь к экспедиции. Обращает внимание настойчивость, с которой норманны стремятся овладеть Диррахием – ключом к Балканскому полуострову. Князь Антиохийский, Боэмунд оставляет свои сирийские владения на Танкреда и упорно рвется на Балканы. Рассказ Анны – лучший источник наших сведений о событиях этого периода, значительно превосходящий по полноте параллельные свидетельства западных хронистов (Фульшер, Альберт Аахенский, Вильгельм Тирский, Тортарий и др.).


[Закрыть]. Глядя издали с какого-нибудь возвышенного места на этот движущийся флот, можно было принять его за плавучий город[1282]1282
  Западные источники содержат различные сведения о численности флота и армии Боэмунда. По сообщению автора «Барийской хроники» (Annon. Bar. Chron., s. а. 1108) у Боэмунда было 230 кораблей и 34 тысячи воинов. Фульшер (Fulch., II, 38) говорит о 65 тысячах солдат, Вильгельм Тирский (Guil. Туг., XI, 6) – о 45 тысячах, Альберт Аахенский – о 72 тысячах. Автор поэмы о битве под Диррахием Торгарий, как и в других случаях, приводит фантастические цифры (см. Jenal, Der Kampf um Durazzo..., S. 297, Anm. 4).


[Закрыть]. Судьба благоприятствовала Боэмунду: море было спокойно, и лишь завывающий ветер слегка щетинил его поверхность[1283]1283
  Щетинил его поверхность; в оригинале: κατὰ τὸν νότον ἐπέφρισσεν. Предлагаем читать νῶτον вм. νότον; νῶτον в значении «поверхность моря» неоднократно встречался у Гомера (см. Liddell, Scott, Lexicon, II, s. v. νῶτον); сочетание φρίσσει νῶτον в значении «щетинить спину» (о свинье) есть в «Илиаде» (XIII, 473).


[Закрыть] и надувал паруса грузовых судов – это позволяло им плыть по ветру. Гребные суда двигались вровень с парусными, и шум от них с середины Адриатического моря был слышен на обоих берегах. От вида варварского флота Боэмунда можно было прийти в ужас, и если воины Контостефанов испугались, то я не буду их порицать и обвинять в трусости. Ведь Боэмунда, двигающегося с таким флотом, мог бы испугаться и флот аргонавтов, не то, что Контостефаны, Ландульфы и им подобные.