Текст книги "Алексиада"

Автор книги: Анна Комнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Сделав такие распоряжения, император спокойно провел остаток ночи. Однако в среднюю стражу ночи воины, повинуясь божественному гласу, или по другой неизвестной мне причине убили почти всех пленных[849]849
  Согласно сообщению Зонары (Zon., XVIII, 23), часть оставшихся в живых печенегов вместе с женами и детьми были поселены в Могленах; из них император составил особый отряд своего войска.


[Закрыть]. Император узнал об этом утром, сразу же заподозрил Синесия и немедленно призвал его к себе. Разразившись угрозами, Алексей сказал в обвинение Синесию: «Это дело твоих рук». И хотя Синесий поклялся, что ни о чем не знает, Алексей приказал заключить его в оковы. «Пусть узнает, – сказал император, – каким злом являются одни только оковы, и он никогда не будет выносить людям столь суровые приговоры». И Алексей наказал бы Синесия, если бы к нему не явились вельможи, приходившиеся родственниками и свойственниками самодержцу, и сообща не попросили помиловать Синесия.

Между тем большинство куманов опасалось, как бы самодержец ночью не замыслил чего-нибудь против них, поэтому они забрали свою добычу и ночью выступили по дороге к Данувию. Сам же император, стремясь уйти от зловония, исходившего от трупов, на рассвете выступил из лагеря и направился к Кала-Дендра – в восемнадцати стадиях от Хирин. По дороге его нагнал Мелиссин: он не успел прибыть к моменту {238} битвы, ибо занимался отправкой самодержцу упомянутых новобранцев. Алексей и Мелиссин, как полагается, радушно приветствовали друг друга и остаток пути беседовали о событиях минувшей битвы со скифами.

Прибыв в Кала-Дендра, самодержец узнал о бегстве куманов и велел погрузить на мулов все то, что он должен был отдать куманам согласно условиям договора, и приказал, если удастся, настичь их до Данувия и вручить им их долю. Ведь Алексей нередко и со многими людьми вел беседы о лживости и считал недопустимым не только лгать, но даже казаться лживым. Так он распорядился относительно беглецов. Тех же куманов, которые за ним последовали, Алексей щедро угощал весь остаток дня. Он решил, однако, не отдавать куманам в тот день причитающегося им жалования, а подождать, пока они не протрезвятся во сне и, придя в себя, не начнут отдавать себе отчет в происходящем. На следующий же день Алексей призвал их всех к себе и заплатил им намного лучше, чем обещал раньше. Император решил отпустить куманов домой, но взял у них заложников, ибо опасался, что на обратном пути они рассеются во все стороны в поисках провианта и нанесут немалый вред селениям, расположенным вдоль дороги. Так как куманы просили обеспечить им безопасность в пути, Алексей поручил Иоаннаки (это человек выдающегося мужества и ума) позаботиться о куманах и благополучно доставить их к самому Зигу[850]850
  Ζύγος (от лат. iugum «горный хребет», «горная цепь»). По мнению, М. Дьони (Gyóni, La premiere mention..., pp. 500—501), у Анны это слово употребляется для обозначения двух географических понятий: Балканских гор (как, например, в данном случае) и горной цепи недалеко от Липения, отделявшей византийские владения от Сербии.
  На самом деле Анна, примыкая к античной традиции, считает, что горная цепь, которую она именует Зигом, простирается от Черного до Адриатического моря и ее непосредственным продолжением являются Альпы и, может быть, Пиренеи. Ведь Зиг, по словам писательницы (IX, I, стр. 245), – название местное. А на античный манер Анна именует эту горную цепь Гемом и объясняет, что она начинается у Черного моря, идет до Иллирика и продолжается на противоположном материке (XIV, 8, стр. 395). См. Дуйчев, Проучвания..., стр. 154 и сл. {543}


[Закрыть]. Так божественное провидение позаботилось о самодержце.

Полностью исполнив своей долг, самодержец в мае с трофеем победителем возвращается в Византий.

Здесь я должна кончить свой рассказ о скифах, хотя из многочисленных событий я коснулась лишь немногих и, можно сказать, погрузила только кончики пальцев в воды Адриатического моря. Ведь о блестящих победах самодержца, о поражениях его врагов, о собственных подвигах Алексея, о всех случившихся в то время событиях и о том, как император всегда умел приспособиться к обстоятельствам и тем или иным способом выпутаться из тяжелого положения, – обо всем этом не смогли бы рассказать ни новый Демосфен, ни весь сонм ораторов, ни Академия вместе со Стоей, если бы они даже сочли своей первой задачей восхваление деяний Алексея.

7. Через несколько дней после возвращения императора во дворце был раскрыт заговор, составленный против самодержца армянином Ариевом и кельтом Умбертопулом (и тот и другой знатные и воинственные мужи), привлекшими к себе немалое число сторонников. Улики были налицо, и истина {239} обнаружилась. Заговорщики были осуждены и приговорены к конфискации имущества и изгнанию. Следует отметить, что самодержец полностью освободил их от полагающегося по законам наказания[851]851
  В Ep. прибавлено: «... и не нанес им никаких телесных увечий».
  Об этом заговоре см. также сообщение Зонары (Zon., XVIII, 23). Умбертопул вскоре получил прощение императора (см. Ал., X, 2, стр. 276).


[Закрыть].

Затем до самодержца донеслись слухи о нашествии куманов и о том, что Бодин вместе с далматами намерен нарушить договор и вторгнуться в наши земли. Поэтому Алексей пребывал в нерешительности, не зная, против какого врага обратить свое оружие. Он решил выступить вначале против далматов, до их прибытия занять узкую долину между нашими и их землями и, насколько будет возможно, укрепить ее. Он собрал всех приближенных, открыл им свое намерение и, получив общее одобрение, выступил из столицы, чтобы устроить дела на Западе.

Вскоре Алексей прибыл в Филиппополь, где получил письмо от болгарского архиепископа[852]852
  К сожалению, Анна не называет имени болгарского архиепископа. Можно предположить, что им был уже упоминавшийся нами знаменитый Феофилакт Болгарский или Охридский.
  Точное время назначения Феофилакта на пост архиепископа Болгарии неизвестно. Исследователи относят это событие к 1084—1085 гг., 1091 и даже к 1092 гг. (см. Katičić. Βιογραφικά..., σελ. 372).
  Выяснению вопроса о том, кто был доносчиком на Иоанна, могли бы помочь письма Феофилакта к сыну севастократора Исаака, сохранившиеся в эпистолярном наследии архиепископа. Но, к сожалению, до сих пор не удается точно выяснить, ни кому они направлены – Иоанну или другому сыну Исаака – Константину, ни их хронологию (см. Katičić, Βιογραφικά...,σελ. 381 εξ). Не исключена возможность, что доносчиком на Иоанна был предшественник Феофилакта на посту архиепископа Болгарии – Иоанн. В этом случае можно предположить, что Иоанн поплатился за свой донос, был смещен и, таким образом, освободил место для Феофилакта.


[Закрыть], в котором тот сообщал, что дука Диррахия Иоанн, сын севастократора, вынашивает планы восстания. Весь день и всю ночь провел Алексей в душевном волнении; из жалости к отцу Иоанна он откладывал расследование дела, но в то же время опасался, что слух об Иоанне оправдается. Иоанн был еще юношей, и Алексей, зная необузданный нрав людей этого возраста, боялся, что он поднимет мятеж и доставит невыносимое горе как своему отцу, так и дяде. Поэтому император решил всеми способами постараться сорвать замысел Иоанна, ведь он был необычайно привязан к юноше.

И вот Алексей призвал к себе великого этериарха[853]853
  Этериарх – начальник этерии (Bury, The imperial administratiue system..., р. 107).


[Закрыть] Аргира Карацу (несмотря на свое скифское происхождение, этот человек отличался большим благоразумием и был слугой добродетели и истины) и вручил ему два письма[854]854
  См. Dölger, Regesten..., 1059 (после мая 1091 г.).


[Закрыть]. В первом, адресованном Иоанну, содержалось следующее: «Наша царственность, узнав, что варвары выступили против нас и прошли через клисуры, вышла из Константинополя, чтобы укрепить границы[855]855
  В тексте τα μεσαίχμια, т. е. территория между владениями Византии и сербов.
  Это интересное свидетельство о существовании «нейтральной зоны» на границах Византийской империи (см. Paдojчић, Вести..., стр. 19).


[Закрыть] Ромейской державы. Тебе же следует самому явиться с докладом о положении во вверенной тебе области (ибо я опасаюсь злых умыслов против нас со стороны Вукана) и сообщить мне о положении в Далмации и о том, соблюдает ли Вукан условия мирного договора (ведь до меня ежедневно доходят неблагоприятные вести о нем), чтобы, получив более точные сведения о Вукане, я смог во всеоружии встретить его козни. Затем я отправлю тебя с необходимыми инструкциями обратно в Иллирик, дабы, на два фронта сражаясь с врагами, с божьей помощью добиться победы». Таково было содержание письма, адресованного Иоанну. {240}

В другом письме, обращенном к знатным жителям Диррахия, говорилось следующее: «Узнав, что Вукан вновь злоумышляет против меня, я выступил из Византия, чтобы укрепить узкие долины между Далмацией и нашим государством и вместе с тем точнее разузнать о Вукане и о далматах. Поэтому я решил вызвать к себе вашего пуку и любимого племянника моего владычества, а дукой назначил человека, который вручит вам это письмо. Примите же нового дуку и подчиняйтесь всем его распоряжениям».

Вручив эти письма Караце, он приказал ему по прибытии прежде всего доставить письмо, адресованное Иоанну, и, если тот добровольно подчинится приказу, с миром проводить его и взять на себя охрану области до возвращения Иоанна; а на тот случай, если Иоанн станет сопротивляться и откажется повиноваться, Алексей велел Караце призвать к себе наиболее влиятельных граждан Диррахия и прочесть им второе письмо, чтобы они помогли ему задержать Иоанна.

8. Сведения обо всем этом дошли до севастократора Исаака, который находился в то время в Константинополе. Он спешно выступил из города и через двое суток прибыл в Филиппополь. Застав императора спящим, он тихо вошел в его палатку, рукой подал знак спальникам самодержца соблюдать тишину, улегся на другое ложе, находившееся в палатке его брата-императора, и заснул.

Император, восстав ото сна, неожиданно увидел брата. Алексей некоторое время старался не шуметь и приказал то же самое остальным. Когда севастократор проснулся, он увидел своего брата-императора бодрствующим, тот также увидел его, они подошли друг к другу и обнялись. Затем император спросил Исаака, чего он хочет и какова причина его прихода. Тот ответил: «Я пришел ради тебя». На что император: «Напрасно ты тратил силы и утомлял себя». Севастократор встретил эти слова молчанием, ибо терялся в догадках, с каким известием прибудет посол, еще ранее отправленный им в Диррахий. Ведь как только до Исаака дошли слухи о сыне, он набросал ему короткое письмо, в котором приказывал Иоанну скорее явиться к самодержцу и сообщал, что сам он отправляется из Византия в Филиппополь, дабы соответствующими доводами опровергнуть доносы на Иоанна и дождаться там прибытия сына.

Исаак покинул императора и удалился в предназначенную для него палатку. Немедленно вслед за этим к нему прибежал письмоносец, посланный к Иоанну, и сообщил о прибытие сына. {241}

Севастократор отбросил всякие подозрения, подбодрил себя мужественными мыслями и, исполненный гнева против тех, кто первыми донесли на его сына, в сильном волнении явился к императору. Увидев Исаака, император сразу же понял причину его гнева, но все же спросил брата, как он себя чувствует. Исаак ответил: «Плохо, по твоей вине». Он вообще не умел обуздывать свой гнев и нередко готов был взорваться по самому пустому поводу[856]856
  По самому пустому поводу – υπὸ ψιλοΰ ρήματος; досл.: «от одного слова».


[Закрыть]. К этому он добавил еще следующее: «Я не столько зол на твою царственность, сколько, – тут он указал пальцем на Адриана, – на этого лжеца». Кроткий и ласковый император ничего ему не возразил, ибо знал, как следует утихомирить кипящего гневом брата. Они уселись и вместе с кесарем Никифором Мелиссином и некоторыми своими родственниками и свойственниками стали обсуждать слухи, распространяемые об Иоанне. Когда Исаак увидел, что его брат Адриан и Мелиссин намеками стараются бросить тень на его сына, он вновь не смог сдержать бурлящего в нем гнева и, сурово взглянув на Адриана, пригрозил, что вырвет ему бороду и отучит нагло лгать и пытаться отнять у императора его близких родственников.

В это время прибывает Иоанн. Его сразу же провели в палатку императора, и он слышал все, что о нем говорилось. Не на суд привели его, и обвиняемого не держали под стражей. Император сказал Иоанну: «Сочувствуя твоему отцу – моему брату, я не могу вынести того, что тут о тебе говорят, поэтому будь спокоен и живи как раньше». Все это говорилось в императорской палатке, где присутствовали только родственники и не было ни одного чужого человека. Так было замято это дело, и остается неизвестным, возникло ли оно в результате пустой болтовни или Иоанн действительно злоумышлял против императора. Алексей подозвал к себе своего брата севастократора Исаака вместе с его сыном Иоанном и после продолжительной беседы сказал, обращаясь к севастократору: «Спокойно отправляйся в царственный город и расскажи о наших делах матери. Его же, – тут он указал на Иоанна, – как видишь, я отправляю назад в Диррахий, чтобы он позаботился о вверенной ему области». Так они расстались: один на следующий день направился в Византий, другой – в Диррахий[857]857
  Согласно хронологической последовательности рассказа Анны, дело об измене Иоанна Комнина разбиралось летом или зимой 1091 г. Так и датирует эти события Ф. Дэльгер. Однако такая датировка плохо согласуется с другими фактами, приводимыми писательницей. Судя по словам Анны, весной 1092 г. Алексей отозвал из Диррахия Иоанна Дуку (IX, 1, стр. 246), который, как сообщала Анна ранее, пробыл в Диррахии 11 лет (VII, 8, стр. 221). Следовательно, в 1091 г. дукой Диррахия должен был быть не Иоанн Комнин, а Иоанн Дука. Для объяснения этого противоречия исследователями {544} предлагались следующие гипотезы: 1) допустить, что оба Иоанна находились в Диррахии одновременно, но исполняли там разные функции, ибо невозможно предположить, чтобы в одной области находились два дуки; 2) отнести время пребывания Иоанна Комнина в Диррахии к более позднему сроку и датировать «измену» Иоанна Комнина временем после 1092 г, (см. об этом Литаврин, Болгария и Византия, стр. 289, прим. 4). По нашему мнению, в данном случае нет серьезных оснований подвергать сомнению хронологию Анны, тем более что у нас действительно нет ясного представления о том, какие функции выполнялись в Диррахии Иоанном Дукой и Иоанном Комниным.


[Закрыть].

9. Это выступление против самодержца было не последним. В царственном городе находился Феодор Гавра[858]858
  Феодора Гавру упоминает и Зонара (Zon., XVIII, 22), который называет его севастом и мучеником. Феодор Гавра был провозглашен мучеником, и сохранилось его житие, которое повторяет многие сведения, имеющиеся в «Алексиаде»· (см.: Пападопуло-Керамевс, Συμβολαί..., σελ. 132—137; Μυστακίδου, Τραπεζουντακά..., σελ. 79 εξ.). В «Житии» рассказывается также, как Гавра попал в плен к агарянам и, отказавшись отречься от христианской веры, был предан мучительной смерти. Время этих событий неизвестно. Сама Анна (XI, 6, стр. 306) сообщает, как в 1098 г. Гавра из Паиперта (совр. Байбурт) решил напасть на войско Исмаила, и обещает в дальнейшем поведать о жизни и конце Гавры, но не исполняет своего обещания. А. Пападопуло-Керамевс (Συμβολαί..., σελ. 137) предполагает, что именно тогда, в 1098 г., Гавра и был пленен, но из слов Анны такого заключения не следует. Сохранилась печать Феодора Гавры – дуки Трапезунда (Schlumberger, Sigillographie..., p. 665).


[Закрыть]. Зная дерзость и энергию этого человека, Алексей решил удалить его из столицы и потому назначил дукой Трапезунда, города, который тот ранее отобрал у турок. Гавра был родом из горных районов Халдии[859]859
  В «Житии» говорится, что Гавра происходил от знатных и богатых предков из «восточных фем – Халдии, Колонии и соседних с ними районов» (Пападопуло-Керамевс, Συμβολαί..., σελ. 135).
  Халдия – византийская фема на территории Армении. Фема Колония была расположена между Понтом и Халдией, А. Пападопуло-Керамевс (Συμβολαί..., σελ. 134) замечает, что на территории древней Халдии и в России, в районе Мариуполя и Гурзуфа, где жило немало греков, весьма распространена фамилия Гавра и Гаврадис.


[Закрыть] и завоевал славу доблестного воина, ибо {242} превосходил всех людей своим умом и мужеством. Ни в одном, даже самом малом деле, не терпел он неудач и постоянно брал верх над своими противниками, а завладев Трапезундом и распоряжаясь им как своей собственностью, он и вовсе стал непобедим. Сына Гавры, Григория, севастократор Исаак Комнин обручил с одной из своих дочерей. Так как молодые люди были еще очень юны, между ними только состоялась помолвка. Гавра отдал севастократору своего сына Григория, для того чтобы дети вступили в брак, когда достигнут совершеннолетия, а сам, попрощавшись с императором, вернулся в свою страну. Однако вскоре, покоряясь общей участи, умерла супруга Гавры, и он женился вторично – на одной знатной аланке. Новая жена Гавры и супруга севастократора оказались дочерьми двух сестер. Когда это обнаружилось, брачный договор между детьми был расторгнут, ибо законы и каноны запрещали их связь[860]860
  Уже в X в. в Византии были запрещены браки между детьми – двоюродными братьями и сестрами (см. Zachariae von Lingenthal, Geschichte..., S. 64).


[Закрыть].

Зная, какой Гавра воин и что он может учинить, император не пожелал после расторжения брачного договора отпустить назад его сына. Он решил задержать Григория в царственном городе по двум причинам: Алексей хотел, во-первых, оставить его в качестве заложника, а во-вторых, обеспечить себе дружелюбие Гавры – ведь если последний и замыслил бы зло против императора, то должен был бы воздержаться от его осуществления. Кроме того, Алексей намеревался женить Григория на одной из моих сестер[861]861
  По сообщению Зонары (Zon., XVIII, 22) сын Феодора Гавры был обручен с дочерью Алексея Марией, но вскоре {545} этот союз был расторгнут, а Мария обручена с Никифором – сыном Форвина Катакалона.


[Закрыть]. Вот почему он откладывал возвращение юноши.

Гавра же вновь прибыл в царицу городов и, вовсе не понимая планов самодержца, решил тайно забрать сына. Он держал пока это решение в тайне, хотя самодержец косвенно, намеками давал ему понять о своем намерении. Я не знаю, может быть, Гавра не понимал намеков, а может быть, и сознательно не обращал на них никакого внимания из-за недавнего расторжения брачного договора, во всяком случае он попросил позволить ему вернуться назад вместе с сыном. Но самодержец не согласился на это. Тогда Гавра сделал вид, что он добровольно оставляет сына и вверяет его заботам самодержца.

Когда Гавра попрощался с императором и уже должен был покинуть Византии, севастократор устроил ему прием в том месте, где сооружен храм великомученика Фоки[862]862
  Храм св. Фоки был расположен на европейском берегу Босфора, к северу от Константинополя (Janin, Constantinople byzantine, pp. 434—435).


[Закрыть], в очень красивом имении, расположенном у Пропонтиды; сделать это севастократора побудила новая женитьба Гавры, в результате которой между ними возникла родственная близость. После роскошного пира севастократор отправился в Византий, {243} а Гавра попросил разрешить его сыну провести с ним следующий день; севастократор охотно дал свое согласие.

Когда многократно упомянутый нами Гавра уже должен был на следующий день расстаться с сыном, он попросил наставников проводить его до Сосфения[863]863
  Сосфений находился на европейском берегу Босфора, примерно в 14 км севернее Константинополя (Janin, Constantinople byzantine, p. 436).


[Закрыть], где намеревался разбить свой лагерь. Наставники согласились и отправились вместе с Гаврой. Затем, уже собираясь уходить из Сосфения, он обратился к наставникам с прежней просьбой – разрешить сыну следовать с ним до Фароса[864]864
  Фарос (по греч. «маяк») находился у Понта, на европейском берегу Босфора (Ducange, In Alex., р. 586, RE, X, соl. 1927).


[Закрыть]. Но они отказали ему. Тогда Гавра стал ссылаться на свои отцовские чувства, на предстоящую долгую разлуку с сыном и приводить различные другие доводы и таким образом тронул сердца наставников. Они дали себя убедить и последовали за Гаврой. Прибыв к Фаросу, Гавра обнаружил свой замысел, похитил сына, посадил его на грузовое судно и вместе с ним предался воле понтийских волн.

Когда самодержец узнал об этом, он быстрее, чем слово сказывается, отправил в погоню быстроходные суда, приказав морякам вручить Гавре предназначенное ему письмо[865]865
  Dölger, Regesten..., 1161 (после мая 1091 г.).


[Закрыть] и постараться вернуть мальчика, если только Гавра согласится на это и не захочет приобрести врага в лице самодержца. Отправленные в погоню настигли Гавру уже за городом Эгиной, у города, который местные жители называют Карамвис[866]866
  Город под таким названием упоминают и другие византийские авторы (Ducange, In Alex., p. 586).


[Закрыть]. Они вручили ему императорское письмо, в котором самодержец сообщал, что намерен женить мальчика на одной из моих сестер, прибавили на словах многое другое и убедили Гавру отправить назад сына. По его прибытии самодержец сразу же скрепил брачный договор соответствующими грамотами и передал Григория заботам наставника – одного из слуг императрицы, евнуха Михаила.

Живя во дворце, Григорий пользовался большим вниманием со стороны императора, который исправлял его нрав и обучал всем военным наукам. Но, как это вообще свойственно молодым людям, Григорий никому не желал подчиняться и страдал оттого, что якобы не получил приличествующего ему титула. Будучи к тому же недоволен наставником, он стал искать способ уйти к своему отцу, хотя ему скорее следовало испытывать благодарность к императору за столь большую заботу. Григорий не ограничился одними намерениями и приступил к делу. Кое с кем он поделился своим тайным замыслом. Этими людьми были Георгий, сын Декана, Евстафий Камица[867]867
  Судя по сохранившейся печати, Евстафий Камица был новелиссимом (Schlumberger, Sigillographie..., р. 548).


[Закрыть] и Михаил-виночерпий, которого дворцовые слуги обычно называют «пинкерном»[868]868
  Пинкерн — дворцовый чин, виночерпий за столом императора (Bréhier, Les institutions..., р. 50).


[Закрыть] (все трое – храбрые воины и весьма близкие самодержцу люди). Михаил явился к само-{244}держцу и сообщил ему обо всем, но Алексей не хотел верить этому и отказался его слушать.

Так как Гавра продолжал настаивать и спешно готовил бегство, преданные самодержцу люди сказали ему: «Если ты клятвенно не подтвердишь своего решения, мы не последуем за тобой». Когда тот согласился, они показали ему, где лежит святой гвоздь[869]869
  В тексте ηλον, хотя естественно было бы ожидать λόγχην {«копье»). См. объяснения Дж. Баклер (Buckler, Anna Comnena..., рр. 467—468) и Б. Лейба (Leib, Alexiade, II, 154—155).


[Закрыть], которым нечестивцы пронзили бок моего спасителя. Они хотели, чтобы Григорий похитил этот гвоздь и поклялся именем того, кто был им ранен. Гавра послушался и тайком похитил святой гвоздь. Один из тех, кто еще раньше известил самодержца о замысле Григория, прибежал к Алексею со словами: «Вот Гавра, а за пазухой у него гвоздь». По приказу самодержца Гавру немедленно привели и у него из-за пазухи извлекли гвоздь. На допросе он сразу же без колебаний обо всем рассказал, выдал сообщников и раскрыл свои замыслы. Алексей осудил Григория и передал его дуке Филиппополя Георгию Месопотамиту[870]870
  В византийской истории известно несколько Месопотамитов; один из них, Василий, по сведениям Вильгельма Апулийского, сражался с Алексеем под Диррахием в 1101 г. Попытку идентифицировать этого Георгия Месопотамита делает Дюканж (см. Ducange, In Alex., р. 588). Μ. Матье (Mathieu, Guillaume de Pouille..., p. 321), ссылаясь на письмо Μ. Ласкариса, утверждает, что Месопотамиты – это не фамилия: так называли лиц, происходящих из области или монастыря τοΰ Μεσοποτάμου (вблизи Бутринто).


[Закрыть] с приказом в оковах и под стражей стеречь его на акрополе[871]871
  См. Dölger, Regesten..., 1162 (после мая 1091 г.).


[Закрыть]. Георгия, сына Декана, он, снабдив письмом, отправил к Льву Никериту, который был в то время дукой Параданувия[872]872
  Т. е. Паристрия.


[Закрыть]. Сделал он это будто бы для того, чтобы Георгий вместе со Львом охраняли прилежащие к Данувию области, на самом же деле, чтобы Георгий находился под надзором Льва. Алексей заключил под стражу Евстафия Камицу и остальных заговорщиков и отправил их и ссылку.

Книга IX

1. Обойдясь таким образом с Иоанном и Григорием Гаврой, самодержец выступил из Филиппополя и вступил в узкую долину, расположенную между нашими и далматскими землями. Весь путь через горный хребет, который местные жители называют Зигом, он проделал не верхом (мешала пересеченная, изобилующая оврагами, заросшая деревьями труднопроходимая местность), а прошел пешком и своими глазами осматривал, не осталось ли где-нибудь незащищенных участков, через которые врагу нередко удается пройти. В одних местах он приказал вырыть рвы, в других – соорудить деревянные башни, а где дозволяли условия, – построить из кирпича и камня крепости. При этом он сам определял их вели чину и расстояние друг от друга. Кое-где он заставлял срубать под корень огромные деревья и укладывать их на землю. Сделав таким образом дороги неприступными для врагов, он вернулся в столицу. В моем рассказе это предприятие кажется {245} легким, но многие из тех, кто был тогда с императором и здравствует поныне, могут подтвердить, сколько пота пролил тогда самодержец.

Алексей получил точные сведения о Чакане и узнал, что последний, несмотря на все поражения на море и на суше, не отказался от прежних намерений, присвоил себе знаки императорского отличия, именует себя императором[873]873
  Именует себя императором (βασιλέα εαυτὸν ὸνομάζων). По мнению Φ. Шаландона (Chalandon, Essai..., р. 147), речь здесь идет о титуле султана, но из дальнейших слов Анны становится ясно, что Чекан претендовал на императорскую власть и именовал себя императором, а не султаном.


[Закрыть], избрал Смирну своей резиденцией и готовит флот, чтобы вновь разграбить острова, дойти до самого Византия и, если удастся, захватить императорскую власть. Ежедневно получая подобные сведения, самодержец решил не пребывать в бездействии, не приходить в уныние от этих слухов и в течение оставшегося летнего времени и зимы[874]874
  Т. е. лета 1091 г. и зимы 1091/92 г.


[Закрыть] готовиться, а следующей весной вступить в решительную борьбу с Чаканом и не только постараться сорвать всеми средствами его замыслы, надежды и начинания, но изгнать его из самой Смирны и освободить из-под власти Чакана все другие захваченные им области.

На исходе зимы, когда уже начинало улыбаться весеннее солнышко, Алексей вызвал к себе из Эпидамна своего шурина Иоанна Дуку и назначил его великим дукой флота[875]875
  Великим дукой флота (μέγας δοΰξ τοΰ στόλου), т. е. главнокомандующим флотом. В византийских источниках это первое упоминание такого титула (см. Guilland, Les chefs de la marine..., p. 223). Впрочем, в это время титулатура окончательно еще не была установлена, и, как следует из текста «Алексиады», под командованием великого дуки находилась также и сухо-{546}путная армия, а непосредственное руководство флотом осуществлялось великим друнгарием (см. Bréhier, Les institutions..., р. 424). В «Житии св. Мелетия Миупольского» (Васильевский, Житие св. Мелетия, стр. 27) Иоанн назван дукой флота без эпитета «великий».


[Закрыть]. Вверив Иоанну отборное сухопутное войско, император приказал ему двигаться по суше против Чакана[876]876
  Не совсем ясно, как можно двигаться по суше к расположенной на острове Митилене.


[Закрыть], а командование флотом поручил Константину Далассину и велел ему плыть вдоль берега; одновременно приблизившись к Митилене, оба полководца должны были с двух сторон – с моря и с суши – завязать бой с Чаканом.

Подойдя к Митилене, Дука сразу же соорудил деревянные башни и, используя их как опорный пункт, начал упорное наступление на варваров. Чакан, поручивший ранее охрану Митилены своему брату Галаваце[877]877
  См. Moravcsik, Byzantinoturcica, II, S. 109.


[Закрыть], спешно прибыл туда, выстроил войско в боевой порядок и сам вступил в бой с Дукой, ибо понимал, что у Галавацы не хватит сил для борьбы с таким славным воином. Завязалось упорное сражение, которое окончилось только с наступлением ночи.

С этого момента Дука в течение трех месяцев, не переставая, ежедневно атаковал Митилену и с восхода до заката геройски сражался с Чаканом. Но труды Дуки не приносили плодов. Самодержец, получая об этом известия, сердился и досадовал. Как-то, расспрашивая воина, явившегося из Митилены, и узнав, что сражения не приносят Дуке никаких результатов, император спросил его, в котором часу вступают они обычно в бой с Чаканом. Воин ответил, что, мол, при первых лучах солнца. Тогда император задал второй вопрос: «Кто {246} из сражающихся обращен лицом к востоку?» – «Наше войско», – ответил тот. Император, умевший мгновенно улавливать суть дела, тотчас понял причину неудач и быстро набросал письмо[878]878
  См. Dölger, Regesten..., 1166 (весна 1092 г.).


[Закрыть] к Дуке, где советовал отказаться от утренних битв с Чаканом и, таким образом, не бороться одному с двумя противниками: с солнечными лучами и самим Чаканом. Он рекомендовал нападать на врагов лишь в то время, когда солнце, пройдя через меридиан, станет клониться к закату. Он вручил это письмо воину, несколько раз повторил свой совет и, наконец, решительно сказал: «Если вы нападете на врагов после полудня, то сразу же одержите победу». Воин передал это Дуке, который даже в малом никогда не пренебрегал советами самодержца.

На следующий день варвары, как и обычно, вооружились, но противник не появлялся (ведь ромейские фаланги согласно наставлениям самодержца не выходили из лагеря), и они решили, что в этот день боя не будет, сняли с себя оружие и остались на месте. Однако Дука не пребывал в бездействии. Когда солнце достигло зенита, он вместе со всеми воинами уже был при оружии, когда же солнце склонилось к закату, выстроил в боевой порядок войско и с боевым кличем и громкими криками неожиданно напал на варваров. Но Чакан не растерялся, он немедленно хорошо вооружился и сразу же завязал бой с ромеями. В это время подул сильный ветер, и, когда бой перешел в рукопашную схватку, столб пыли поднялся до самого неба. Частично из-за слепящего глаза солнца, частично из-за ветра, несущего в лицо пыль, а также из-за того, что натиск ромеев был в этот раз сильнее обычного, варвары потерпели поражение и обратили тыл.

После этого Чакан, не будучи более в состоянии выдерживать осаду и не имея сил, достаточных для непрерывных боев, предложил заключить мир и просил только разрешить ему беспрепятственно отплыть в Смирну. Дука согласился и взял двух заложников из числа знатных сатрапов. Так как Чакан тоже попросил заложников, Дука выдал ему Александра Евфорвина и Мануила Вутумита (оба – храбрые и воинственные мужи) при условии, что Чакан, уходя из Митилены, не совершит никакого насилия над ее жителями и никого из них не увезет в Смирну, сам же он со своей стороны обещал позволить Чакану беспрепятственно отплыть в Смирну. Они дали друг другу клятвы, и Дука уже не волновался, что Чакан, уходя, причинит вред митиленцам, а Чакан – что его будет беспокоить ромейский флот во время переправы. Но как «не научился рак ходить прямо»[879]879
  См. Аристофан, Мир, 1083.


[Закрыть], так и Чакан не отказался {247} от своих мерзостей. Он попытался увести с собой всех митиленцев вместе с их женами и детьми.

Между тем Константин Далассин, в то время талассократор, не успев еще согласно приказу Дуки причалить на своих кораблях к какому-то мысу[880]880
  о Δαλασσηνὸς Κωνσταντΐνος θαλασσοκράτωρ τηνικαΰτα ων και μήπω εφθακὼς κατὰ τὰ εντεταλμένα παρὰ τοΰ Δούκα εις ακρωτήριόν τι τὰς ναΰς προσορμίσας. Наше понимание этой фразы расходится с толкованием Е. Доуэс и Б. Лейба, которые переводят ее следующим образом: «Константин Далассин, который был тогда талассократором и который еще не успел прибыть, причалил, согласно приказу Дуки, к мысу...». Если Константин Далассин к тому времени не успел подойти, то как он мог вообще говорить с Дукой? Кроме того, слова μήπω εφθακώς... προσορμίσας недвусмысленно означают «не успев причалить».


[Закрыть], узнал обо всем происходящем, явился к Дуке и попросил разрешить ему вступить в бой с Чаканом.

Дука же, соблюдая данную им клятву, медлил с решением. Далассин настаивал и говорил следующее: «Давал клятву ты, меня же при этом не было. Ты и соблюдай свою клятву, а я тогда не присутствовал, не клялся, ничего не знаю о вашем договоре и вступлю в бой с Чаканом». Как только Чакан отчалил и прямым путем направился к Смирне, его быстрее, чем слово сказывается, настигает Далассин; он немедленно нападает на Чакана и начинает преследовать его. Дука же подошел к остальному флоту Чакана в момент, когда тот отчаливал, захватил корабли и освободил из рук варваров пленников и военнопленных, в оковах содержавшихся на судах.

Тем временем Далассин захватил многие пиратские корабли Чакана и приказал умертвить их команды вместе с гребцами. Чуть было не попал тогда в плен и сам Чакан. Однако этот плут, предчувствуя опасность, перешел на одно из легких судов и незаметно ускользнул. Предвидя события, Чакан заблаговременно велел туркам, находившимся на материке, расположиться на мысе и ждать, пока он благополучно не достигнет Смирны или же, встретив врагов, в поисках убежища не причалит на корабле к мысу. И Чакан не ошибся в своих расчетах: причалив к мысу, он соединился с поджидавшими его турками, направился к Смирне и вскоре туда прибыл.

Вернувшись с победой, Далассин встретился с великим Дукой. Дука же, после того как Далассин вернулся, укрепил Митилену и направил большую часть ромейского флота против островов, находившихся под властью Чакана (Чакан успел занять многие из них). Приступом овладев Самосом и некоторыми другими островами, он вернулся в царственный город.

2. Через несколько дней самодержцу стало известно, что Карик[881]881
  Карик – по-видимому, дука Крита; до него этот пост занимал Никифор Диоген (Ал., IX, 6, стр. 255). См. Glykatzi-Ahrweiler, L’administration de la Crète byzantine, p. 224.


[Закрыть] восстал и захватил Крит, а Рапсомат занял Кипр. Против них Алексей послал с большим флотом Иоанна Дуку. Когда критяне получили сведения о прибытии Дуки на Карпаф[882]882
  Карпаф – ныне Скарпанто, остров недалеко от Крита.


[Закрыть], который, как они знали, расположен недалеко от Крита, они напали на Карика, зверски убили его и сдали Крит великому дуке[883]883
  В «Житии св. Мелетия Миупольского» (Васильевский, Житие св. Мелетия, стр. 27—28) содержится несколько иная версия этого эпизода. Иоанн Дука по пути на Крит останавливался в гавани Еврипа и просил благословения у св. Мелетия на борьбу с Кариком. Святой не разрешил Иоанну переправиться на Крит, а велел ожидать исполнения божественной воли. Так Иоанн и поступил. Вскоре прибыло известие о смерти Карика. Краткое упоминание о восстании на Крите и Кипре содержится также у Зонары (Zon., XVIII, 22; ср. Glycas» IV, р. 620).


[Закрыть].{248}

Дука укрепил остров, оставил для его защиты значительные силы и отплыл на Кипр. Как только Иоанн причалил к острову, он сразу же с ходу овладел Киринией[884]884
  Кириния – город на северном побережье Крита.


[Закрыть]. Узнав об этом, Рапсомат стал усиленно готовиться выступить против него. Покинув Левкусию[885]885
  Левкусия – ныне Никосия.


[Закрыть], он занял холмы около Киринии и разбил там свой лагерь. Этот человек, неопытный в военном деле и неискушенный в полководческом искусстве, все оттягивал бой. Ему бы неожиданно напасть на ромеев, а он все откладывал сражение, причем делал это не потому, что не был готов к нему и собирал силы для предстоящей битвы (напротив, у Рапсомата все было готово, и он, если бы только захотел, мог немедленно начинать бой), а потому, что просто не желал вступать в схватку.

Рапсомат вел войну так, как будто это была детская игра: малодушно отправлял к ромеям послов, словно рассчитывал привлечь врагов на свою сторону сладкими речами. Я полагаю, он поступал так то ли из-за своей неопытности в военном деле (как я слышала, он лишь незадолго до того впервые взявший в руки меч и копье, не умел садиться на коня, а забравшись в седло, боялся и волновался, когда надо было ехать; так недоставало военного опыта неопытному Рапсомату!), то ли из-за того, что был напуган и голова у него пошла кругом от неожиданного появления императорских войск. Рапсомат уже вступал в войну с чувством безнадежности, поэтому удача и не сопутствовала ему.

Вутумит привлек на свою сторону некоторых бывших сообщников Рапсомата и включил их в состав своего войска. На следующий день Рапсомат построил фаланги и, ища боя с Дукой, медленно двинулся по склону холма. Когда расстояние между обеими армиями сократилось, от войска Рапсомата отделился отряд в сто воинов якобы для того, чтобы напасть на Дуку.

Однако скачущие во весь опор воины повернули назад острия своих копий и перешли к Дуке. Увидев это, Рапсомат сразу же обратил тыл и, пустив коня во весь опор, направился в Немес в надежде найти там корабль, чтобы перебраться в Сирию и, таким образом, обрести спасение. Его по пятам преследовал Мануил Вутумит. Мануил уже нагонял его, и Рапсомат, не достигнув цели, бросился в другую сторону, к горе, и стал искать защиту в воздвигнутом в давние времена храме святого Креста. Вутумит, которому Дука поручил преследование врага, настиг там Рапсомата, гарантировал ему безопасность, забрал его с собой и привел к великому дуке. Затем все прибыли в Левкусию, подчинили себе весь {249} остров, приняли необходимые меры для его защиты и в письме сообщили обо всем случившемся самодержцу.

Император отдал должное их делам и решил усилить оборону Кипра. Он назначил Каллиппария (человек этот не принадлежал к знатному роду, но не раз давал свидетельства своей справедливости, бескорыстия и скромности) судьей и эксисотом[886]886
  Κριτὴν... καὶ έξισωτήν. Термином κριτής (досл. «судья») в Византии именовались наместники провинций. В XI в. в связи с реорганизацией провинциального управления роль наместников значительно возросла, в их ведении могло теперь находиться не только гражданское, но и военное управление (в данном случае гражданские и военные функции, по-видимому, разделены, и последние отданы Евмафию Филокалу, см. ниже). {547} См.: Скабаланович, Византийское государство и церковь в XI в., стр. 186 и сл.; Glykatzi-Ahrweiler, Recherches..., р. 69 sq.
  Эксисот — налоговый инспектор, главная функция которого заключалась в определении и изменении суммы налога (см. Dölger, Beiträge..., S. 79 sq.).


[Закрыть]. Так как остров нуждался в человеке, который смог бы обеспечить его охрану, император поручил оборонять остров Евмафию Филокалу[887]887
  Сохранились печати Евмафия Филокала, где он именуется великим дукой флота, претором Эллады и Пелопоннеса, куропалатом и магистром (см.: Mordtmann, Plombs byzantins..., р. 47 sq.; Schlumberger, Sigillographie..., pp. 691—692). По мнению С. Маринатоса (Μαρινάτος, Ευμάθιος ὁ Φιλοκάλος...), этот Евмафий, протоспафарий и стратиг Крита, упоминается в надписи на колонне, найденной на Крите. С. Маринатос относит надпись к последнему десятилетию XI в. Но, как справедливо замечает Ф. Дэльгер (ΒΖ, XXI, S. 475), выводы С. Маринатоса, и в первую очередь отождествление [Εὐμ]αθιον надписи с Евмафием Филокалом Анны, имеют произвольный характер.


[Закрыть], назначил его стратопедархом и дал ему военные корабли и конницу, чтобы он смог защитить Кипр на море и на суше. Вутумит забрал Рапсомата и восставших вместе с ним бессмертных, вернулся к Дуке и отправился в царственный город.

3. Такие события развернулись на островах – я имею в виду Кипр и Крит. Тем временем Чакан – человек воинственный и решительный – не пожелал умиротвориться, но вскоре подошел к Смирне и овладел городом[888]888
  Подошел к Смирне и овладел городом (τὴν Σμύρνην ἐπελθὼν κατέλαβε). Эти слова вызывают недоумение. Смирна – резиденция Чакана, и Анна выше сообщала, что Чакан уже вернулся туда (IX, 1, стр. 248), а теперь выясняется, что Чакан «не пожелал умиротвориться, но (!) явился в Смирну». Думается, что здесь «Смирна» – ошибка Анны или переписчика. Писательница имеет в виду какой-то другой город.


[Закрыть]. Преследуя прежнюю цель, он тщательно снарядил пиратские суда: дромоны, диеры, триеры и также легкие суда. Узнав об этом, самодержец не пал духом и не стал медлить, а поспешил напасть на Чакана с моря и с суши. Он назначил Константина Далассина талассократором и тогда же направил его со всем флотом против Чакана.

В то же время Алексей счел целесообразным направить султану письмо, чтобы натравить его на Чакана. Письмо гласило следующее: «Тебе известно, о славный султан Килич-Арслан, что сан султана перешел к тебе от отца. Твой зять Чакан поднял оружие, как может показаться, против Ромейской империи и называет себя императором, однако совершенно очевидно, что все это лишь предлог. Чакан достаточно опытен и сведущ, чтобы понять: Ромейская империя не для него, и ему не по силам захватить над ней власть. Все его интриги направлены против тебя. Не спускай этого Чакану и не проявляй слабости, будь настороже, дабы не лишиться власти.

Я с божьей помощью изгоню его из пределов Ромейской империи, но, в заботах о тебе, рекомендую, чтобы и ты сам подумал о своей державе и власти и мирно, а если не удастся, то и оружием, привел к повиновению Чакана»[889]889
  Dölger, Regesten..., 1169. Анна переходит к рассказу о событиях весны 1093 г.


[Закрыть].

В то время как совершались все эти приготовления, Чакан вместе с войском с суши подходит к Авиду, осаждает его и окружает гелеполами и разными камнеметными орудиями. У Чакана не было тогда пиратских судов, ибо их постройка к тому времени не была еще завершена. Далассин – отважный и храбрый воин – тоже направился с войском к Авиду. {250}

Когда султан Килич-Арслан получил сообщение императора, он немедленно взялся за дело и с войском двинулся против Чакана – таковы все варвары: они всегда рады устроить резню и начать войну. Когда Килич-Арслан был уже близко, Чакан пришел в замешательство, ибо видел, что враги наступают с суши и с моря, а строительство кораблей еще не закончено и его силы недостаточны для борьбы с ромеями и войском его свойственника Килич-Арслана. Кроме того, он опасался жителей и воинов Авида. Ничего не зная о кознях самодержца, Чакан решил явиться к султану.

Назад к карточке книги "Алексиада"