Текст книги "Алексиада"

Автор книги: Анна Комнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

Самодержец же, прибыв, как было уже сказано, в столицу, тотчас приступил к делу (ведь он был очень деятелен и вовсе не склонен к праздности) и попросил у султана войско и военачальников, обладающих большим опытом. Султан послал ему семь тысяч воинов[525]525
  Присутствие турок в войске Алексея подтверждается свидетельством Вильгельма Апулийского (Guil. Ар., V, 70). {505}


[Закрыть] во главе с многоопытными воена-{165}чальниками, среди которых находился и сам Камир[526]526
  Камир (Καμύρης). См. Moravcsik, Byzantinoturcica, II, S. 148.


[Закрыть], превосходивший остальных возрастом и опытностью. Пока император занимался всеми этими приготовлениями, Боэмунд выделил часть своего войска (это были все кельты-катафракты) и, отправив их в набег, овладел Пелагонией[527]527
  Анна имеет в виду г. Битоль – центр области Пелагония.


[Закрыть], Трикалами и Касторией. Боэмунд со всем своим войском прибыл в Трикалы и выслал отряд храбрых воинов, который с ходу овладел Цивиском[528]528
  О захвате Боэмундом этого города сообщает и Вильгельм Апулийский (Guil. Ар., V, 25). О различных попытках идентифицировать это место см. М. Mathieu, Guillaume de Pouilie..., pp. 328, 354. Ср. ′Βρανούση, рец. на «Mathieu, Guillaume de Pouille...», σελ. 328.


[Закрыть]. Затем в день великомученика Георгия[529]529
  23 апреля (1083 г.). Обращает на себя внимание противоречивость свидетельств Анны. Только что писательница сообщала: Боэмунд из Кастории направился к Лариссе (по-видимому, поздней осенью 1082 г.) с намерением провести там зиму. Ниже она утверждает, что осада Лариссы продолжалась 6 месяцев. Ф. Шаландон (Chalandon, Essai..., р. 88, n. 6) предполагает, что войска Боэмунда осадили Лариссу осенью, а сам он появился у города лишь в апреле. П. Безобразов («Боэмунд Тарентский», стр. 66) считает, что Боэмунд подошел к Лариссе 26 ноября 1082 г., т. е. в осенний Юрьев день. Но осенний Юрьев день, насколько нам известно, справлялся лишь на Руси с XI в.


[Закрыть] он со всеми своими силами подошел к Лариссе, окружил стены и осадил город[530]530
  Об осаде Лариссы и о сражении за этот город рассказывают также Вильгельм Апулийский (Guil. Ар., V, 26—79) и Зонара (Zon., XVIII, 22).


[Закрыть]. Защитник этого города, сын слуги отца самодержца Лев Кефала[531]531
  Среди афонских актов сохранились четыре грамоты Алексея, дарующие или подтверждающие дарение Льву Кефале земельных владений. Лев Кефала носит там титулы вестарха, примикирия, проедра и катепана. Грамотой, помеченной 1090 г., Алексей закрепляет за детьми Кефалы владения их отца; следовательно, к этому времени Льва уже не было в живых. Интересно, что в грамоте 1086 г. имения жалуются Кефале как раз за оборону Лариссы, о которой рассказывает Анна (см. Rouillard, Léon Képhalas, рр. 444—450).


[Закрыть], в течение целых шести месяцев мужественно сопротивлялся осадным машинам Боэмунда. Тогда же он письменно сообщил самодержцу о нападении варвара. Однако император не сразу, хотя и страстно желал этого, выступил против Боэмунда. Он отложил выступление, ибо собирал отовсюду наемное войско. Наконец, хорошо вооружив всех своих воинов, он вышел из Константинополя.

Приблизившись к Лариссе, император перешел через гору Кельи, а затем, оставив справа от себя большую государственную дорогу[532]532
  Большая государственная дорога (η δημοσία λεωφόρα) – византийское название знаменитой Via Egnatia, соединявшей Диррахий с Константинополем. Однако в данном случае Анна говорит о том, что Алексей свернул с дороги, достигнув областей Лариссы. Таким образом, Алексей должен был покинуть Эгнатиеву дорогу еще у Фессалоники или у Острова (см. карту). Следовательно, под δημοσία λεωφόρα здесь подразумевается дорога, соединявшая либо Фессалонику с Лариссой, либо Остров с Лариссой.


[Закрыть] и гору, которую местные жители называют Киссав, спустился к Эзеве (это валашское[533]533
  Влахи — романизованное население Дакии, главным образом кочевые скотоводческие племена. Первые упоминания {506} о влахах на Балканском полуострове (Кекавменом, автором «Стратегикона») относятся к XI в. (См. Jorga, Histoire des Roumains, р. 411 sq.). В 1066 г. влахи вместе с болгарами участвовали в восстании против византийского господства под руководством Никулицы Дельфина (Литаврин, Восстание болгар..., стр. 123 и сл.).
  Среди исследователей нет единого мнения о том, что понимают византийские авторы под влахами – этническую группу или вообще кочевников. Судя по этому месту «Алексиады», где говорится о валашском селении, Анна имеет в виду этническую группу. Попытку идентифицировать Эзеву делает М. Дьони (Gyóni, Egy vlách..., р. 22 sq.).


[Закрыть] местечко вблизи Андронии). Оттуда он прибыл в другое село, обычно называемое Плавицей, которое расположено вблизи реки...[534]534
  Название реки в рукописях не читается.


[Закрыть]. Там он разбил свой лагерь и выкопал большой ров. Оттуда император направился к садам Дельфина[535]535
  Возможно, имеется в виду Никулица Дельфин – могущественный феодал Фессалии, предводитель восстания 1066 г. (Литаврин, Восстание болгар..., стр. 124 и сл.).


[Закрыть], а потом в Трикалы[536]536
  Приходится признаться, что нам не удается проследить путь Алексея, ибо поныне не идентифицировано большинство названий, упоминаемых Анной. Ясно только, что в результате Алексей оказался западнее Лариссы у Трикал.


[Закрыть]. В это время к нему явился посол, доставивший письмо от упомянутого Льва Кефалы. Кефала весьма дерзко писал императору: «Ты знаешь, что я, приложив все свое усердие, доныне сохранил в своих руках крепость. У нас уже нет пищи, дозволенной христианам, и мы едим запретное. Но и запретной пищи больше не осталось. И вот, если ты поторопишься помочь нам и обратишь в бегство осаждающих, слава богу! Если же нет, я выполнил свой долг, и мы подчинимся необходимости (а что можно сделать вопреки природе и ее власти?), сдадим крепость врагам, которые теснят и буквально душат нас. Если же произойдет это несчастье (пусть меня проклянут, но я дерзко выскажу это перед лицом твоей царственности), если ты не поспешишь как можно быстрее избавить от опасности нас, изнемогающих под бременем войны и голода, если ты, наш император, будучи в состоянии помочь, не окажешь помощи, то не уйти тебе от обвинения в предательстве».

Самодержец же решил осилить врага иным способом. Его одолевали мысли и заботы. Моля бога послать ему помощь, Алексей провел целый день, раздумывая, каким образом он {166} должен устроить засады. Он призвал к себе одного старика – жителя Лариссы и стал расспрашивать его о расположении местности. Напрягая взор и указывая пальцем, он подробно выспрашивал, где местность прорезывают овраги и нет ли там к тому же густых зарослей. Об этом расспрашивал он старика из Лариссы, намереваясь устроить засаду и хитростью одолеть латинян. Он отказался от мысли вступить в открытый бой, ибо во многих битвах потерпел поражение и на опыте знал, что такое сражаться с франками.

После захода солнца, утомленный тяжкими дневными трудами, император заснул и ему приснился сон. Алексею привиделось, что он стоит в святом храме великомученика Димитрия[537]537
  По-видимому, имеется в виду знаменитый храм св. Димитрия в Фессалонике (см. прим. 251).


[Закрыть] и слышит голос: «Не печалься, не стенай, завтра ты победишь». Казалось, что голос доносится до него от одной из висящих в храме икон, на которой был изображен великомученик Димитрий. Он пробудился, радуясь услышанному во сне гласу, сотворил молитву мученику и обещал в случае победы над врагом сразу же отправиться в Фессалонику и за много стадий до города, оставив коня, пешком медленно пойти на поклонение святому.

Призвав к себе стратигов, начальников и всех своих родственников, Алексей открыл совет и стал спрашивать мнение каждого. Затем он изложил им свой план, заключавшийся в том, чтобы передать все отряды родственникам. Главнокомандующими же он назначил Никифора Мелиссина[538]538
  Об участии Никифора Мелиссина в этом походе упоминает также Вильгельм Апулийский (Guil. Ар., V, 64).


[Закрыть] и Василия Куртикия, которого называли также Иоаннаки[539]539
  См. прим. 104.


[Закрыть] (это знатный муж, родом из Адрианополя, знаменитый своим мужеством и военным искусством). Алексей передал им не только отряды, но и все императорские знамена[540]540
  В Ер. содержится также следующий рассказ: «Алексей обрядил своего брата Адриана в императорские одежды, дал ему войско и приказал стоять против войска Роберта. Если же Роберт ринется в бой, Адриан должен был повернуть назад и тотчас обратиться в бегство. Вот что приказал Алексей мнимому императору. Сам же он, двигаясь скрытыми путями, во главе остального войска подошел к лагерю франков, напал на него, разграбил палатки и их содержимое и совершил много убийств. Когда же Боэмунд набросился на мнимого императора, Адриан и его войско обратились в бегство и поскакали во весь опор. Варвар стал кичиться и хвастаться своей непобедимостью. В это время ему сообщили о том, что лагерь разорен, а находившиеся в нем воины убиты». Ср. аналогичные сообщения Зонары (Zon., XVIII, 22) и Глики (Clycas, IV, рр. 619—620).


[Закрыть]. Он приказал построить войска таким строем, какой применял в предыдущих битвах, и велел сначала обстрелять передовые ряды латинян, а затем всему войску с боевым криком броситься на врага. Уже сойдясь щитом к щиту с врагом и вступив в рукопашный бой, они должны были обратить тыл и сделать вид, что стремительно отступают к Ликостомию[541]541
  Ликостомий (Λυκοστόμιον) – вблизи Лариссы, упоминается также Кантакузиным (Ducange, In Alex., p. 524).


[Закрыть]. В то время как император отдавал эти приказания, неожиданно по всему войску раздалось ржание коней. Изумление охватило всех присутствующих, но император и вообще люди проницательные расценили это как доброе предзнаменование.

Отдав такие распоряжения, Алексей оставил войско справа от крепости Ларисса, а сам дождался захода солнца, приказав нескольким доблестным мужам следовать за ним, прошел через Ливотанийское ущелье[542]542
  Ливотанийское ущелье между Оссой и Олимпом.


[Закрыть], обогнул Ревеник и через так называемую Аллагу подошел с левой стороны к Лариссе. Он осмот-{167}рел местность и, заметив низину, засел там в засаде вместе со своими спутниками. Когда император, торопясь, как выше говорилось, устроить засаду, уже собирался войти в Ливотанийское ущелье, начальники ромейских отрядов выделили часть своих воинов и отправили их против кельтов, чтобы отвлечь на себя врага, и не дать ему возможности выследить императора. Эти воины, спустившись на равнину, напали на кельтов, долгое время вели бои и отступили лишь тогда, когда ночь уже не позволяла сражаться. Император же, прибыв в назначенное место, приказал всем спешиться, опуститься на колени и держать коней за уздечки. И сам он, найдя кустик чебреца, склонился к нему и, держа в руках узду, пролежал вниз лицом остаток ночи.

6. С восходом солнца Боэмунд увидел построенные в фаланги ромейские отряды, царские значки, копья, усаженные серебряными гвоздями, и коней, покрытых царскими пурпуровыми седлами. Тогда он и сам, как смог, выстроил против них свое войско и, разделив его на две части, встал во главе одной из них, а командование другой поручил Бриену[543]543
  Этого Бриена (Βρυέννιος) Роберт, отправляясь в Италию, оставил вместе с Боэмундом во главе норманнского войска {507} (Guil. Ар., IV, 526—527; ср. Mathieu, Guillaume de Pouille..., p. 325).


[Закрыть] (это знатный латинянин, которого называли также «коннетаблем»[544]544
  Коннетабль (в греч. Κονοσταΰλος) – одна из высших придворных должностей в некоторых западных странах. В XI– XII вв. коннетабль часто – главнокомандующий войском и первое лицо в государстве после короля.


[Закрыть]). Построив таким образом войска, он вновь поступает по своему обычаю: считая, что в том месте, где он увидел царские знамена, находится и самодержец, увлеченный ложной догадкой Боэмунд с быстротой молнии бросается на врага. Ромеи после недолгого сопротивления обратили тыл, и Боэмунд погнал их в своем неудержимом натиске так, как уже было описано раньше[545]545
  Ср. Guil. Ар., V, 34—37: «Боэмунд с холма заметил немалое войско, он решил, что там находится и император. Как ястреб на жаворонков, набросился он на объятых страхом врагов и погнал их».


[Закрыть].

Тем временем император, видя, как далеко бегут его отряды и как неудержимо преследует ромейские отряды Боэмунд, предположил, что Боэмунд уже находится на значительном расстоянии от своего лагеря. Он сел на коня, приказал сделать то же самое своим воинам и подъехал к лагерю Боэмунда. Войдя туда, он убил многих оказавшихся там латинян и взял добычу[546]546
  О том, как Алексей занял лагерь Боэмунда, повествует и Вильгельм Апулийский (Guil. Ар., V, 45—49). Но дальнейший рассказ Вильгельма отличается от сообщений Анны. По словам итальянского поэта, через три дня византийцы под командованием Адриана и Мелиссина попытались атаковать норманнов, но в конце концов были вынуждены бежать от них под защиту стен Лариссы. Норманны, однако, не смогли продолжить осаду Лариссы из-за нехватки продовольствия.


[Закрыть]. Затем Алексей посмотрел на преследователей и отступающих и увидел, что ромеи очень естественно изображают отступление, а Боэмунд и за ним Бриен их преследуют. Император подозвал славного стрелка Георгия Пирра и других доблестных мужей, выделил большой отряд пельтастов и приказал им быстро последовать за Бриеном, но, настигнув его, не вступать в рукопашный бой, а непрерывным дождем стрел издали осыпать коней. Они сделали это и, приблизившись к кельтам, стали не переставая метать стрелы в их коней, так что всадники оказались в отчаянном положении. Ведь любой кельт, пока он сидит на коне, страшен своим {168} натиском и видом, но стоит ему сойти с коня, как из-за большого щита и длинных шпор он становится неспособным к передвижению, беспомощным и теряет боевой пыл[547]547
  Знатные западные воины (milites – по терминологии западных хронистов), воевавшие на коне, в XI и особенно в XII в. имели весьма тяжелое вооружение. Железная кольчуга спускалась до колен, ее рукава доходили до кистей рук. Массивный шлем защищал голову, специальная кольчужная юбка закрывала ноги. Естественно, что рыцарь в таком вооружении, оставшись без коня, становился беспомощным (см. Smail, Crusading warfare..., р. 106).


[Закрыть]. Как я полагаю, именно на это и рассчитывал император, отдавая приказ поражать стрелами не всадников, а коней. И вот, кельтские кони стали падать на землю, а воины Бриена закружились на месте. От этого громадного круговорота поднялся до неба большой и плотный столб пыли, который можно сравнить лишь с павшей некогда на Египет кромешной тьмой[548]548
  Исход, XIII, 20—22.


[Закрыть]: густая пыль застилала глаза и не давала узнать, откуда летят стрелы и кто их посылает.

Отправив трех латинян к Боэмунду, Бриен сообщил ему обо всем случившемся. Послы прибыли к Боэмунду, когда он с несколькими кельтами стоял на островке реки Саламврия[549]549
  Саламврия – древний Пеней, на котором стоит г. Ларисса.


[Закрыть], ел виноград и спесиво хвастался. Его слова передаются из уст в уста и служат предметом насмешек до сих пор; коверкая по-варварски слово «Ликостомий», он несколько раз повторил: «Я загнал Алексея в волчью пасть[550]550
  Игра слов: название Λυκοστόμιον в переводе означает «волчья пасть».


[Закрыть]». Вот до какой степени самомнение ослепляет людей, не давая им видеть, что происходит у них перед глазами.

Когда Боэмунд выслушал сообщение послов Бриена и узнал о хитрости самодержца, который обманом одержал победу, он, как и следовало ожидать, огорчился, но не пал духом (таким был этот муж). И вот несколько специально отобранных кельтов-катафрактов Боэмунда поднялись на холм, расположенный напротив Лариссы. Ромейские воины заметили их и возгорелись страстным желанием напасть на кельтов, самодержец удерживал их от этой затеи. Тем не менее много воинов, которые собрались из разных отрядов, поднялись на холм и напали на кельтов. Они, однако, тотчас обрушились на ромеев и убили около пятисот воинов. Затем император, догадавшись о месте, через которое должен был пройти Боэмунд, отправил туда своих доблестных воинов вместе с турками и Мигидином во главе, но Боэмунд, когда те приблизились, напал на них, вышел из боя победителем и преследовал их до реки.

7. На рассвете следующего дня Боэмунд вместе с сопровождавшими его графами, а в их числе был и Бриен, переправился через упомянутую уже реку. Вблизи Лариссы он увидел болотистое место и нашел поросшую лесом долину между двумя холмами, под названием «Дворец Доменика», которая оканчивалась узким проходом (его называют клисурой); через этот проход он вошел в долину и разбил там лагерь. На другое утро к нему подошел со всем войском фалангарх Михаил Дука – мой дядя по материнской линии, человек выдающегося ума, {169} красотой и ростом превосходивший не только своих современников, но и вообще всех живших когда-либо на земле (изумление охватывало каждого, кто смотрел на него). Мой дядя обладал неподражаемым искусством предвидеть события, принимать нужные решения и претворять их в дело.

Согласно приказу самодержца, войско Михаила не должно было целиком входить в устье клисуры, ему надо было расположить воинов снаружи отрядами, а затем, выбрав искусных стрелков из числа турок и савроматов[551]551
  Под савроматами Анна имеет в виду в данном случае узов (см. Moravcsik, Byzantinoturcica, II, S. 270). Узы (в русских источниках – торки) в середине XI в. переселились из прикаспийских степей и достигли районов нижнего Дуная, а несколько позднее Фессалоники. Узы служили в византийском войске и принимали участие в битве при Манцикерте (Moravcsik, Byzantinoturcica, II, S. 90 ff.).


[Закрыть], ввести их туда, однако запретить пускать в ход какое-либо оружие, кроме стрел. Когда они вошли в долину и на конях набросились на латинян, оставшиеся снаружи, одержимые воинским пылом, стали оспаривать друг у друга право войти в теснину. Боэмунд же, искусный военачальник, приказал своим воинам стоять сомкнутым строем, огородить себя щитами и не двигаться с места. Протостратор[552]552
  Протостратор — в XI—XII вв. одна из высших придворных и военных должностей. В военных походах протостраторы чаще всего командовали авангардом или кавалерийскими отрядами специального назначения (Stein, Untersuchungen..., S. 53 ff.).


[Закрыть], со своей стороны, видя, что его воины один за другим исчезают и входят в проход, вошел туда и сам. Боэмунд увидел их и, говоря словами Гомера, «радостью вспыхнул, как лев, на добычу нежданно набредший»[553]553
  Ил., III, 23. {508}


[Закрыть]. Своими глазами видя воинов с протостратором Михаилом, Боэмунд со всем войском в неудержимом натиске набрасывается на них, и они тотчас обратили тыл. Уза (его имя происходит от названия племени)[554]554
  Имеется в виду племя узов, см. прим. 551.


[Закрыть], человек, прославившийся мужеством и умеющий, как говорится у Гомера, «справа и слева держать щит, бычьей обтянутый кожей»[555]555
  Ил., VII, 238.


[Закрыть], вышел из ущелья, направился вправо и, резко обернувшись назад, ударил первого подвернувшегося ему латинянина. Тот сразу же вниз головой рухнул на землю.

Боэмунд преследовал наших воинов до реки Саламврии. Во время бегства упомянутый уже Уза ударил копьем знаменосца Боэмунда, выхватил из его рук знамя, некоторое время размахивал им, а затем склонил к земле. Латиняне, увидев, что знамя, находившееся раньше в прямом положении, склонилось вниз, пришли в замешательство, бросились бежать другой дорогой и прибыли по ней в Трикалы, которые уже раньше были заняты воинами Боэмунда, отступавшими в Ликостомию. Они вошли в город, где оставались некоторое время, а оттуда направились в Касторию.

Император же отошел от Лариссы, прибыл в Фессалонику и со свойственной ему в таких случаях проницательностью сразу же отправил послов к графам Боэмунда и обещал им большое вознаграждение за то, что они потребуют у Боэмунда обещанной платы. А если Боэмунду нечем будет расплатиться, Алексей советовал им убедить его спуститься к морю и просить {170} денег у своего отца Роберта или даже самому переправиться и потребовать для них платы. Если они это исполнят, обещал Алексей, то получат всяческие титулы и бесчисленные милости. Он обещал также принять к себе тех, кто пожелает за плату служить ему, и назначить им жалование по их воле; тех же, кто хотел вернуться домой, он обещал беспрепятственно переправить через Угрию.

Графы подчинились приказу самодержца и решительно потребовали платы за четыре истекшие года. Боэмунд не имел денег и поэтому медлил. Графы настаивали на своих законных требованиях, и Боэмунд, не зная, что предпринять, оставил Бриена охранять Касторию, Петра Алифу – охранять Пологи, а сам направился в Авлон[556]556
  Ср. Guil. Ар., V, 75—76: «Разделив войско, Боэмунд направился в Авлон достать продовольствия (ad vitae usus), Бриен двинулся в Касторию». Ни о каких требованиях графов Боэмунда Вильгельм не сообщает.


[Закрыть]. Узнав об этом, император победителем возвращается в царицу городов.

8. Когда Алексей прибыл туда, он застал в беспорядке церковные дела и не позволил себе даже кратковременного отдыха. Он был истинным апостолом и, найдя церковь взбудораженной учением Итала[557]557
  Здесь Анна начинает рассказ об Иоанне Итале, богослове и философе, одной из интереснейших фигур в Византии второй половины XI в. Итал оставил после себя большое литературное наследство (93 названия). Написанное им издано лишь частично. Италу посвящено несколько специальных исследований (библиографию см. Beck, Kirche..., S. 542). Рассказ Анны – главный источник для реконструкции биографии Итала.


[Закрыть], не пренебрег вопросами догмы, несмотря на то что собирался выступить против Бриена (это тот кельт, который, как уже говорилось, завладел Касторией).

В это время большое распространение получила ересь Итала, которая приводила церковь в сильное замешательство. Этот Итал (о нем нужно рассказать с самого начала) происходил из Италии и долгое время прожил в Сицилии, на острове, расположенном вблизи Италии. Сицилийцы отделились от Ромейского государства и, готовясь вступить с ним в войну, пригласили в качестве союзников италийцев, среди которых был отец Итала. При нем находился его сын, который, хотя и не вступил еще в возраст, пригодный для военной службы, тем не менее прыгающей походкой следовал за отцом и изучал, как это принято у италийцев, военное искусство. Так прошли ранние годы Итала, такова была основа его образования. Когда же во время царствования Мономаха знаменитый Георгий Маниак поднял восстание и захватил Сицилию, отец Итала с трудом спасся вместе с сыном[558]558
  Это сообщение Анны позволяет примерно установить время рождения Итала.
  С начала X в. Сицилия находилась под властью арабов. В 1042 г. византийский полководец Георгий Маниак (ср. прим. 73) предпринял попытку отвоевать Сицилию; за короткий срок ему удалось отобрать у арабов восточную часть острова, включая Сиракузы и Мессину. Однако в том же 1042 г., когда к власти пришел Константин IX Мономах, Маниак получил отставку, и на его место был назначен другой военачальник. В ответ на это Маниак поднял восстание и провозгласил себя императором. В феврале 1043 г. он переправился к Диррахию и вскоре погиб в бою с императорскими войсками под Фессалоникой (см. Gay, L’Italia méridionale..., р. 410 sq.). Во время этих событий Итал был еще мальчиком; следовательно, родился он в начале 30-х годов XI в.


[Закрыть]. Оба беглеца отправились в Лонгивардию, находившуюся еще под властью ромеев.

Оттуда Итал, не знаю каким образом, прибыл в Константинополь – город, который не испытывал недостатка в просвещении и словесности[559]559
  Перевод терминов, касающихся науки и просвещения, представляет некоторую трудность. Словом «словесность» мы переводим греч. τέχνη λογική. Прилагательное λογικός употребляется Анной в разных значениях. Так, говоря о προστάται λογικων επιστημων (в нашем переводе: «знатоки словесных наук»), которые выдумывают новые наименования ради ясности выражения (III, 4, стр. 123), Анна безусловно имеет в виду «главных по словесным наукам», т. е. филологов. В данном же случае, как это явствует из содержания отрывка, речь идет о словесности в широком смысле слова, включая сюда риторику, философию, литературу, т. е. о примерном круге гуманитарных наук, входивших в trivium.
  Другие термины из области науки и просвещения переводятся нами чаще всего следующим образом: παιδεία – «просвещение», «образование»; παιδεία λογική – «литературное образование»; λόγος – «наука», имеются в виду гуманитарные {509} науки (о разнообразных значениях слова λόγος у Анны см. Buckler, Anna Comnena..., р. 170), φιλόλογος – «ученый», «просвещенный».


[Закрыть]. Ведь наука, которая, начиная с владычества Василия Порфирородного[560]560
  Василий II (976—1025). Ср. характеристику Василия у Пселла: «Он не обращал внимания на ученых и совершенно презирал эту категорию людей (я говорю об ученых)» (Psellos, Chronogr., Ι, p. 18).


[Закрыть] и до самого царствования императора Мономаха[561]561
  О покровительстве Константина Мономаха ученым рассказывает М. Пселл (Psellos, Chronogr., II, рр. 58—59; ср. Attal., р. 21). Впрочем Пселл, панегирист Мономаха, конечно, значительно преувеличивает заслуги императора. Большой материал по этому вопросу можно найти также в одной из новелл Константина Мономаха (Salač, Novella constitutio, р. 21 sq.; Ср. Hussey, Church and Learning..., p. 51 sq.).


[Закрыть], находилась в пренебрежении у большинства людей, хотя и не исчезла вовсе, в правление императора Алексея расцвела, поднялась и стала предметом занятий просвещенных людей. До этого же времени боль-{171}шинство людей предавались роскоши и забавам, занимались из-за своей изнеженности ловлей перепелов и другими постыдными развлечениями, а науку и образование считали чем-то второстепенным.

Такого типа людей застал Итал в Константинополе, где он стал вращаться в кругу ученых мужей, обладавших грубым и суровым нравом (и такие были тогда в царственном городе). Приобщившись с их помощью к литературному образованию, он позднее стал учеником знаменитого Михаила Пселла[562]562
  Михаил Пселл (1018—1097) – знаменитый византийский писатель и философ. Пселл получил блестящее образование, великолепно знал античную философию и литературу. С 1041 г. Пселл занимал различные высокие должности в Константинополе, был секретарем и доверенным лицом нескольких сменявшихся на троне императоров. Он принимал живейшее участие во многих придворных интригах и добился титулов ипертима и ипата философов (см. прим. 573). Пселл оставил после себя большое число произведений риторических, философских и исторических, посвященных самым разнообразным вопросам (см. Moravcsik, Byzantinoturcica, II, Ss. 437—441).


[Закрыть]. Этот Пселл мало учился у мудрых наставников, но достиг вершин премудрости и, тщательно изучив греческую и халдейскую науки[563]563
  М. Пселлу принадлежат три трактата о халдейских оракулах. Два из них опубликованы в PG, 122, col. 1123 sq., третий – у Kroll, De oraculis chaldaicis. Под халдейской премудростью в Византии того времени понимались всевозможные гадания, астрология, магия, демонология и прочие «восточные науки». Пселл по отношению к ним занимает резко отрицательную позицию (Tatakis, La philosophie byzantine. р. 170 sq.).


[Закрыть], прославился своей мудростью благодаря природному таланту, острому уму, а также и божьей помощи (его мать, не смыкая глаз, постоянно обращалась с горячими мольбами к святой иконе богоматери в храме Кира[564]564
  О местонахождении этой церкви высказывались различные мнения. Интересно, что Михаилу Пселлу принадлежит эпиграмма к деве Кириотиссе, т. е. богоматери, почитавшейся в этом храме (Janin, La géographie..., рр. 201—203).


[Закрыть] и, обливаясь горючими слезами, просила за сына[565]565
  Мать М. Пселла, Феодота, действительно сыграла выдающуюся роль в воспитании и образовании сына. Сам Пселл рассказывает в «Панегирике матери», как Феодоту посещали видения, по велению которых она настояла на обучении сына наукам (Безобразов, Михаил Пселл, стр. 1 и сл.).


[Закрыть]). С ним-то и вошел в общение Итал, однако из-за своей варварской неотесанности он не смог проникнуть в глубины философии, ибо, исполненный дерзости и варварского безрассудства, не выносил учителей, у которых учился, считал, что превзошел всех еще до начала обучения и с первых уроков стал противоречить самому Пселлу[566]566
  Иоанн Итал учился в университете, где преподавал {510} Пселл (Безобразов, Михаил Пселл, стр. 175 и сл.). О разногласиях между учителем и учеником мы узнаем и из речи самого Пселла «К лонгиварду Италу, побуждающему к быстрейшему изучению наук» (Psellos, Opuscula, рр. 164—166). Пселл говорит о «нраве латинянина», «нетерпеливости южанина» и убеждает Итала в необходимости систематического и последовательного изучения наук. Личные взаимоотношения Итала и Псепла, можно предполагать (помня и о том, что Итал занял после Пселла должность ипата философов; прим. 572, 573), были достаточно напряженными. Что же касается соотношения их философских взглядов, то между ними было много общего: и Пселл и Итал – философы-неоплатоники. Правда, в философии Итала гораздо больше светских элементов (см. Tatakis, La philosophie byzantine, р. 214 sq.).


[Закрыть].

Проникнув в глубины диалектики, он ежедневно вызывал волнение в местах большого стечения народа, перед которым он разводил свои словеса и, изложив какую-нибудь софистическую выдумку, доказывал ее такого же рода аргументами[567]567
  Так мы переводим греческое... σοφιστικας συνείρων ερεσχελίας και παν εϊ τι τοιοΰτον προτιθεις και αυθις υπέχων λόγον τοιουτότροπον. Это интересное сообщение Анны свидетельствует о том, что византийские философы того времени выступали перед широкой народной аудиторией.


[Закрыть].

С Италом вступили в дружбу царствовавший в то время Михаил Дука и его братья[568]568
  Итал состоял в переписке с Михаилом Дукой и его братом Андроником (см. Stephanou, Jean Italos..., р. 17). О дружеском расположении Михаила Дуки к Италу свидетельствует тот факт, что император не пожелал публичного разбирательства дела Итала, когда последний был впервые обвинен в ереси (1076—1077). См. Успенский, Делопроизводство..., стр. 38—39.


[Закрыть]. Отдавая предпочтение Пселлу[569]569
  Пселл был тесно связан с домом Дук. Он принимал активное участие в интригах, благодаря которым императорская власть в 1059 г. перешла к Константину Дуке. Пселл был доверенным лицом Константина и воспитателем его сына, будущего императора Михаила VII. Большую роль играл Пселл и при Михаиле. О близости Пселла к Дукам свидетельствуют мемуары философа, а также его письма к Дукам (см. Безобразов, Михаил Пселл, стр. 95 и сл.).


[Закрыть], они тем не менее любили Итала и использовали его в словесных состязаниях: ведь Дуки – как братья самодержца, так и сам император – были очень просвещенными людьми. Итал смотрел на Пселла горящими безумными глазами и, когда тот орлом налетал на его софизмы, приходил в волнение и неистовство, горячился или огорчался.

Что же произошло дальше? Латиняне и италийцы возгорелись желанием вступить в войну с ромеями и замыслили захват всей Лонгивардии и Италии[570]570
  Анна имеет в виду оккупацию Италии норманнами, закончившуюся в 1071 г. захватом г. Бари.


[Закрыть]. Император отправил в Эпидамн Итала, полагая, что он свой человек, честен и хорошо знаком с положением в Италии. Говоря коротко, Итала изобличили в том, что он в Италии предает нас, и был послан человек, который должен был его оттуда изгнать. Но Итал, узнав об этом, бежал в Рим. Затем он раскаялся (такова уж его натура!), обратился с просьбой к императору и по его приказу прибыл в Константинополь, где ему были для местожительства опре-{172}делены монастырь, известный под названием Пиги, и церковь Сорока святых[571]571
  Имеется в виду одна из нескольких константинопольских церквей Сорока мучеников (Janin, La géographie..., рр. 498—502).


[Закрыть]. А когда Пселл после пострижения покинул Византий[572]572
  Пселл постригся в монахи и удалился в монастырь в 1055 г., после смерти Константина Мономаха. Однако, как это явствует из «Панегирика матери» и некоторых других источников, Пселл продолжал заниматься преподавательской деятельностью (см. Безобразов, Михаил Пселл, стр. 49, {511} 122 и сл.). Анна говорит о том, что Итал сменил Пселла в должности ипата философов (см. след. прим.), излагая события времени Михаила VII Дуки. Видимо, тогда-то и произошла смена ипата философов. Анна просто не знает даты пострижения Пселла.


[Закрыть], Итал был назначен учителем всей философии в должности ипата философов[573]573
  Ипат философов (ϋπατος των φιλοσόφων) – крупный государственный чиновник, ведавший делами высшего образования в Византии, возможно, ректор Константинопольского университета (Fuchs, Die höheren Schulen..., S. 50; Bréhier, Les institutions..., p. 50).


[Закрыть] и ревностно занимался толкованием книг Аристотеля и Платона. Он казался чрезвычайно образованным человеком и более чем кто-либо другой был искушен в сложнейшей перипатетической философии и особенно диалектике. В других областях словесности он не имел больших дарований[574]574
  В других областях словесности он не имел больших дарований – προς δε τὰς αλλας τέχνας των λόγων ου πάνυ τι ευφυως εΐχεν. Под τέχναι των λόγων подразумеваются, по-видимому, гуманитарные науки, входившие в trivium (диалектика, риторика, грамматика). Итал был искушен в философии (диалектике), но не имел знаний в двух остальных τέχναι των λόγων, т. е. риторике и грамматике. О невежестве Итала в грамматике и риторике говорит и Михаил Пселл (Psellos, Scripta minora, I, pp. 52—54).


[Закрыть]: хромал в грамматике и не вкусил сладости риторики. Поэтому его слог был лишен гармоничности и изящной отделки, имел характер грубый и неприкрашенный. Речь у него была хмурой и язвительной. Его писания были исполнены диалектическими доводами, а речь загромождена эпихейремами, впрочем больше в устных выступлениях, чем в письменных сочинениях. Он был настолько силен и непобедим в диспутах, что его противники оказывались беспомощными и сами собой замолкали. Своими вопросами он рыл для собеседника яму и бросал его в колодец трудностей. Этот муж был настолько опытен в диалектике, что непрерывным градом вопросов буквально душил спорящих с ним, а их ум приводил в замешательство и смущение. Никто не мог, раз встретившись с ним, пройти сквозь его лабиринты. Вообще же он был совершенно невоспитан, и гнев владел его душой, а если он и приобрел благодаря науке какую-нибудь добродетель, то его злой характер уничтожил ее и свел на нет. Этот муж спорил как словами, так и руками и не дожидался того момента, когда собеседник попадет в безвыходное положение; он не удовлетворялся тем, что зажимал рот противнику и осуждал его на молчание, – рука Итала тотчас обрушивалась на бороду и волосы собеседника, и обида следовала за обидой; свои руки, так же как и язык, он не мог сдержать. Только одна черта Итала была чуждой философам: ударив противника, он переставал гневаться, обливался слезами и проявлял явные признаки раскаяния.

Может быть, кому-нибудь захочется узнать о его внешности? У него была большая голова, открытое лицо, выпуклый лоб, широко раздувающиеся при дыхании ноздри, окладистая борода, широкая грудь, крепкое телосложение. Роста он был не слишком высокого. Произношение у Итала было таким, какое можно ожидать от латинянина, который уже в юношеском возрасте прибыл в нашу страну и выучил греческий язык: говорил он не очень чисто и, случалось, съедал отдельные слоги. Неясность его речи и беззвучное произношение окончаний[575]575
  Беззвучное произношение окончаний. Так мы переводим το εις ακρον αφωνον. У Б. Лейба – «очень плохое произношение».


[Закрыть]не были незамечены большинством, а более искушенные в ри-{173}торике люди называли его произношение «деревенским». Поэтому и сочинения Итала, хотя и были насыщены диалектикой, тем не менее не были свободны от бессвязного построения и рассеянных там и сям солецизмов[576]576
  В оставшемся неопубликованном письме к Абасгу Итал защищается от обвинений в плохом знании греческого языка (Ioannou, Die Definition des Seins..., S. 361, Anm. 4).


[Закрыть].

9. Итак, Итал стал главным философом[577]577
  προκαθήμενος φιλοσοφίας απάσης, т. е. ипатом философов.


[Закрыть], и юношество стекалось к нему. Он раскрывал молодым людям учения Прокла, Платона и двух философов: Порфирия и Ямвлиха[578]578
  Прокл, Порфирий, Ямвлих – философы-неоплатоники.


[Закрыть], а главным образом истолковывал желающим труды Аристотеля[579]579
  τὰς ’Αριστοτέλους τέχνας, т. е. правила, методы Аристотеля. Обращает на себя внимание, что Итал выделяет тех же философов, что и Пселл (Psellos, Chronogr., II, р. 136).


[Закрыть] и его «Органон»[580]580
  την ως οργάνου παρεχομένην χρείαν, т. е. «то, что может быть использовано в качестве орудия». Имеются в виду произведения Аристотеля о логике, собранные под общим названием «Органон». Об интересе византийских ученых к этому произведению Аристотеля свидетельствует одно из писем Пселла (Sathas Bibl. gr., V, р. 499. Ср. прим. 3).


[Закрыть]; этим последним он особенно кичился и более всего занимался. Итал не мог, однако, принести большой пользы ученикам, так как этому препятствовали его вспыльчивость и непостоянство нрава. Давайте посмотрим на его учеников: Иоанна Соломона[581]581
  Иоанн Соломон – член синклита, позже примкнул к заговору Анемадов (см. Ал., XII, 5, стр. 330).


[Закрыть], Ясита, Сервлия[582]582
  ... καί τινας ’Ιασίτας και Σερβλίας Дж. Баклер переводит: «...людей, подобных Яситу и Сервлию». Об употреблении множественного числа имен собственных в «Алексиаде» см. прим. 304. Ясит, возможно, муж Евдокии, сестры Анны (см. Zon., XVIII, 22). О форме имени Ясита и о семье Яситов см.: ’Αμάντος, ’Ιασίτης ...; Laurent, ’Ιασίτης (обе работы нам известны по аннотациям в ΒΖ, 31, 1931, S. 423). Coxpa-{512}нилось письмо Пселла к куропалату Яситу (Psellos, Scripta minora, II, р. 7 sq.). Может быть, это дед ученика Итала. Сервлий – один из адресатов Феофилакта Болгарского (PG, 126, col. 3211). Любопытно свидетельство о Сервлии Хониата. Обученный Италом в языческом духе (ελληνίζειν), Сервлий как-то в бурную ночь с криком «Прими меня, Посейдон» бросился в море (см. Tafel, Annae Comnenae supplementa ..., р. 3).


[Закрыть] и других, по-видимому, ревностных в учении его последователей. Большинство из них нередко являлось во дворец, и я сама позже видела, что они никакой науки не знали досконально[583]583
  Никакой науки не знают досконально, В подлиннике τεχνικὸν μηδέν τι κατὰ ’ακρίβειαν ειδότας.


[Закрыть], но тем не менее изображали из себя диалектиков, делая беспорядочные жесты и дико кривляясь[584]584
  Дико кривляясь — так мы переводим греческое καὶ μορίων παραφόροις τισὶ μεταφόραις (досл.: «сумасшедшими переносами членов»). Под μορίων можно подразумевать также части речей учеников Итала и понимать эту фразу в другом смысле: «Они изображали из себя диалектиков тем, что в речи употребляли сумасшедшие переходы от одной части к другой».


[Закрыть]. У них не было никаких здравых представлений, но они в туманных выражениях развивали теории[585]585
  Развивали теории – προβαλλομένους τὰς ὶδέας – может быть, следует переводить: «развивали теории об „идеях“»?


[Закрыть] даже о метампсихозе и других чудовищных вещах подобного рода. А кто только из причастных к науке людей не был в то время допущен во дворец, если святая чета дни и ночи проводила в изучении священного писания (я говорю о своих родителях – императорах)? Я немного расскажу об этом, ибо законы риторики дают мне такое право.

Я вспоминаю, как часто моя мать, императрица, сидя за завтраком, держала в руках книгу и углублялась в слова догматистов – святых отцов, а особенно философа и мученика Максима[586]586
  Максим Исповедник (580—662) – один из наиболее известных богословов-философов христианского Востока. Максим Исповедник умер мученической смертью и был причислен к лику святых. Его произведения опубликованы в PL, 90, 91 (Tatakis, La philosophie byzantine, pp. 73—90).


[Закрыть]. Она интересовалась не столько изысканиями в естественных науках, сколько вопросами догмы, от которых желала вкусить плоды истинной мудрости. Нередко случалось мне восхищаться ею, и в своем восхищении я как-то сказала: «Как можешь ты устремлять взоры на такую высоту? Я трепещу и даже кончиками ушей не дерзаю внимать этому. Ведь философствования и мудрость этого мужа, как говорят, вызывают головокружение у читателей». Она с улыбкой ответила мне: «Такая робость, я знаю, похвальна, да и сама я не без страха беру в руки подобные книги, однако не в состоянии от них оторваться. Ты же подожди немного. Посиди сначала над другими книгами, а потом вкусишь сладость этих». Воспоминание об этих словах ранило мое сердце, и я как бы окунулась в море других рассказов. Но меня ограничивают рамки истории, и поэтому пусть мой рассказ возвратится к Италу. {174}

Итал, процветая среди упомянутых выше учеников, относился ко всем презрительно, многих глупцов побудил к бунту и воспитал из числа своих учеников немало тиранов. Я бы многих из них могла привести в пример, если бы время не стерло из моей памяти их имена[587]587
  На это интереснейшее свидетельство Анны биографы Итала, как правило, не обращают внимания. К сожалению, параллельные источники не дают материала для комментирования сообщения писательницы.


[Закрыть]. Все это, однако, было до того, как мой отец взошел на престол. Он застал здесь все просвещение и словесность в жалком состоянии (наука же исчезла вовсе), поэтому, если где-нибудь под золой тлела какая-либо искорка, он старался ее раздуть и не уставал побуждать к учению тех, кто имел склонность к наукам, а таких было немного, и стояли они лишь в преддверии аристотелевской философии[588]588
  Начиная со слов «Если где-нибудь...» фраза почти целиком заимствована у Пселла (Psellos, Chronogr., Ι, р. 33).


[Закрыть]; притом он поощрял их больше к изучению священных книг, чем эллинской культуры.

Император нашел, что Итал кругом сеет смуту и обманывает большое число людей, и потому поручил испытать его севастократору Исааку, который был весьма просвещенным и талантливым человеком. Исаак нашел, что Итал именно таков, каким его представляли, и публично изобличил его, а затем по приказу брата-императора передал в руки церкви[589]589
  Т. е. на суд синода. Сохранилось делопроизводство суда над Италом (см.: Успенский, Делопроизводство...; Grumel, Les regestes..., № 926, 927). В «Делопроизводстве» датируется суд над Италом мартом—апрелем 1082 г. Это противоречит хронологии Анны, следуя которой процесс надо было бы отнести к 1083 г. По мнению Дж. Баклер (Buckler, Anna Comnena, р. 323), «Делопроизводство» и рассказ Анны относятся к разным процессам над Италом. Вряд ли это так, ибо «Алексиада» и «Делопроизводство» содержат целый ряд сходных деталей (Hussey, Church and learning..., р. 93). Бек (Beck, Kirche..., S. 585), или следуя за Анной или просто по ошибке, датирует этот процесс 1083 г. Предпочтение, конечно, нужно отдать датировке «Делопроизводства». (Подробно о процессе см. Stephanou, Jean Italos..., р. 63 sq.). {513}
  О волнениях среди народа, якобы возмущенного деятельностью Итала, сообщается также и в «Делопроизводстве» (Успенский, Делопроизводство..., стр. 41).


[Закрыть]. Так как Итал не мог скрыть своей невежественности, он и там разразился проповедью чуждых церкви догм, продолжая открыто издеваться над высшими чинами церкви и совершать другие поступки, свидетельствовавшие о его невежественном и варварском нраве. Главою церкви был тогда Евстратий Гарида, который задержал Итала в зданиях Великой церкви в надежде изменить его к лучшему. Но, как говорят, он скорее сам готов был приобщиться к его нечестию, нежели обратить Итала к истинному учению; последний совершенно склонил на свою сторону Гариду[590]590
  Возможно, отречение Евстратия Гариды в июле 1084 г. (см. Grumel, Les regestes..., № 937) было связано с его пристрастием к учению Итала.


[Закрыть]. Что же произошло в результате? Все жители Константинополя собрались к церкви, требуя Итала. И его, возможно, даже сбросили бы с высоты на пол церкви, если бы Итал тайком не поднялся на крышу божественного храма и не спрятался в укромном месте.

Император сильно терзался душой, так как лживое учение Итала было подхвачено многими придворными и немало вельмож было введено в заблуждение его губительными догмами. И вот лживое учение Итала было изложено в одиннадцати пунктах[591]591
  Согласно «Делопроизводству» (Успенский, Делопроизводство..., стр. 59—60), Алексею были представлены десять глав (κεφαλαία), из которых девять Итал должен был публично предать анафеме.


[Закрыть] и отправлено императору. Самодержец приказал Италу на амвоне Великой церкви предать анафеме эти пункты в присутствии всего народа, который должен был, стоя с непокрытой головой, слушать и прибавлять: «анафема». Однако и после этого Итал не смирился, вновь открыто в присутствии многих людей проповедовал то же самое и в своей варварской необузданности отказывался слушать увещевания {175} императора. Тогда и сам Итал был предан анафеме, хотя позже, когда он вновь раскаялся, проклятие было смягчено. С тех пор его догмы предаются анафеме, а имя подлежит церковному проклятию косвенно, тайно, без ведома большинства[592]592
  Т. е. учение Итала предается анафеме, но его имя при этом не называется.


[Закрыть]. Ведь позднее он изменил свои убеждения и раскаялся в прежних заблуждениях, отказался от учения о метампсихозе и от оскорблений священных икон святых, привел в соответствие с православием свои взгляды на «идеи» и совершенно недвусмысленно порицал самого себя за отклонение от истинного пути[593]593
  В части Синодика, посвященной Италу, подвергаются анафеме «все вводящие эллинские мнения о душах человеческих, о небе и земле и о прочих творениях, то есть принимающие переселение душ...» (Успенский, Синодик..., гл. 2—4) и «проходящие эллинские науки и усвоившие платоновские идеи» (там же, гл. 7—10). Что касается отношения Итала к иконопочитанию, то большой материал по этому поводу дает делопроизводство суда над Италом (Успенский, Делопроизводство..., стр. 54 и сл.; ср. Успенский, Богословское и философское движение..., стр. 105—107). Никаких сведений о дальнейшей судьбе Итала нет.


[Закрыть].