Текст книги "Алексиада"

Автор книги: Анна Комнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

Это было поистине удивительное зрелище: как кованная из бронзы или каленого железа статуя, еженощно стоял император с вечера до полуночи, а нередко и до третьих петухов или даже до ярких солнечных лучей. Все остальные, не выдержав усталости, нередко уходили, отдыхали и, недовольные, возвращались вновь. Никто из присутствовавших не мог сохранять неподвижность, все они старались как-нибудь изменить позу: один садился, второй склонял или подпирал голову, третий прислонялся к стене. И лишь один император мужественно выносил этот труд. Какими словами можно описать его долготерпение? Ведь он беседовал с тысячами людей, при этом каждый из них подолгу разглагольствовал и, как говорит Гомер, «каркал не в меру болтливо»[1432]1432
  Ил., II, 212.


[Закрыть], один уходил и предоставлял возможность разглагольствовать другому, тот третьему, а третий четвертому. Графы стояли, только пока они разговаривали, а император все время стоял до первых или вторых петухов. После небольшого отдыха он вновь с восходом солнца восседал на троне, и новые труды и вдвойне тяжкие словопрения приходили на смену ночным бдениям.

По этой причине болезнь и поразила ноги самодержца. С тех пор и до конца жизни через определенные промежутки времени у него случались приступы ревматизма, сопровождавшиеся сильными болями. Император был настолько терпелив, что никогда не роптал, но говорил: «Я страдаю по заслугам, не без причины со мной произошло такое, а из-за множества моих грехов». Если же с его губ и слетало малодушное слово, он сразу же осенял себя крестным знамением против злого беса {385} и говорил: «Изыди, мерзкий, погибель тебе и твоим козням против христиан»[1433]1433
  Матфей, XVI, 23.


[Закрыть]. Однако довольно на этот раз рассказывать о болезни ног.

Был еще некто, кто способствовал болезни императора и из полного горечи сосуда преумножал его страдания[1434]1434
  Анна вновь намекает на своего брата Иоанна.


[Закрыть] (чтобы не рассказывать всего, я ограничусь этим кратким определением), несмотря на то, что императрица смазывала сосуд медом и, будучи неусыпным стражем самодержца, умудрялась отвращать от него многие напасти. Пусть и он войдет в мою историю и будет назван как третья причина болезни императора – не как повод, а, пользуясь языком врачей, как ее возбудитель. Ведь этот человек не то чтобы один раз встретился с императором и затем ушел, а постоянно находился вместе с ним и присутствовал при нем, наподобие того, как в кровеносных сосудах присутствуют губительные соки. Более того, он был, если заглянуть в природу этого человека, не только причиной болезни, а скорее самой болезнью, ее тяжелейшим проявлением. Однако мне нужно прикусить язык, сдержать свою речь и не сбиваться с главного пути, хотя я и испытываю сильнейшее желание наброситься с нападками на негодяев. Но повествование о нем я отложу до подходящего момента.

5. Однако хватит рассказывать о кельтах. Император переправился на Дамалис и расположился лагерем. Там и оставило его наше повествование. Как снег, стекались к нему воины и переправлялись туда, где он остановился в ожидании прибытия всего войска и в надежде, что утихнет сильная боль. При нем находилась Августа, заботившаяся о его больных ногах и всевозможными заботами облегчавшая его страдания. Увидев, что наступило полнолуние, император сказал ей: «Если турки намерены совершить набег, то сейчас самое подходящее для этого время, я же упустил удобный случай, и мне горько». Эти слова император произнес вечером, а утром к нему явился евнух – спальник[1435]1435
  Должность спальника (ὁ περὶ τὸν κοιτῶνα или κοιτωνίτης) обычно занималась евнухами, в обязанности которых входило обслуживание императоров в опочивальне (китоне). См. Bury The imperial administrative system..., pp. 124—125.


[Закрыть] императора, который сообщил о наступлении турок на Никею и показал письмо Евстафия Камицы, в то время правителя Никеи, с донесением о действиях турок.

И вот самодержец без всякого промедления и задержки, забыв о мучавшей его боли, направился на колеснице к Никее, держа кнут в правой руке. Воины рядами, поотрядно, с копьями в руках двигались со всех сторон от колесницы. Одни из них бежали рядом, другие двигались впереди, третьи следовали сзади; они радовались выступлению императора против варваров, но огорчались, что боль мешает ему ехать верхом. Алексей вселял в них бодрость кивками головы и словами, ласково улыбался и заговаривал с ними. Через три дня он прибыл в место {386} под названием Эгиалы. Оттуда он собирался плыть к Кивоту. Видя, что он торопится с переправой, Августа попрощалась с ним и отправилась в царственный город.

Когда самодержец достиг Кивота, к нему является некий человек с сообщением, что главные сатрапы распределили между собой сорок тысяч воинов и одни из них отправились в набег на Никею и соседние с ней области, а Монолик[1436]1436
  Монолик (Μονόλυκος). См. Moravcsik, Byzantinoturcica, II, S. 192. Φ. Шаландон (Chalandon, Essai..., р. 265) именует его Манулух.


[Закрыть] и ...[1437]1437
  В c лакуна (шесть букв). Moravcsik, Byzantinoturcica, II, S. 163.


[Закрыть] опустошают побережье. Те турки, говорил он, которые опустошили окрестности Никейского озера и Прусу, разграбили также Аполлонию, расположились там лагерем и свезли всю добычу; затем они двинулись вперед, ограбили Лопадий и все соседние области, подошли к самому Кизику, напали на него с моря и с ходу им овладели, ибо правитель города не только не оказал им никакого сопротивления, но трусливо бежал из города. Зато Кюнтохмиш[1438]1438
  Кюнтохмиш (Κοντογμής).


[Закрыть] и эмир Мухаммед, могущественные архисатрапы, с большой добычей и многочисленными пленниками: мужчинами, женщинами и детьми, которых пощадило оружие, отправились через Лентианы к Пиманину. Монолик же переправился через реку, называемую на местном языке Варин[1439]1439
  Вероятно, имеется в виду Граник.


[Закрыть] и стекающую с горы под названием Ивид[1440]1440
  Так Анна называет знаменитую Иду.


[Закрыть] (на ней берут начало также и многие другие реки: Скамандр, Ангелокомит и Емпил[1441]1441
  По вопросу об идентификации Ангелокомита и Емпила см. Ramsay, The historical geography..., р. 159.


[Закрыть]), направился к Парию и к Авиду на Геллеспонте и со всеми пленными прошел без битв и кровопролития через Адрамитий и Хлиары.

Получив это сообщение, самодержец письмом приказал Камице[1442]1442
  См. Dölger, Regesten..., 1226. Φ. Дэльгер относит эти события к весне 1113 г.


[Закрыть], исполнявшему тогда обязанности дуки Никеи, с пятьюстами воинами последовать за варварами, письменно извещать его о их действиях, но избегать столкновения с турками. Камица выступает из Никеи, настигает Кюнтохмиша, эмира Мухаммеда и остальных варваров в Аоратах[1443]1443
  Аораты находились в нижнем течении Риндака (см. Ramsay, The historical geography..., р. 208).


[Закрыть] и, забыв о приказе императора, сразу же на них нападает. Турки же, которые ожидали самодержца, решили, что это именно он обрушился на них, испугались и обратили тыл. Затем, схватив и допросив одного скифа, они узнали, что на них напал Камица. После этого они прошли через горы и, вновь обретя мужество, звуками тимпанов и криками стали сзывать рассеявшихся повсюду соплеменников. Те услышали призывный сигнал и собрались все вместе. Затем они вернулись на равнину, лежащую как раз под Аоратами, и сосредоточились там.

Камица же, забрав у варваров всю добычу, не пожелал продолжать путь к Пиманину, где мог бы удобно расположиться (это хорошо укрепленный городок), а задержался в Аоратах и, таким образом, сам того не замечая, навлек на себя беду. Ведь варвары, оказавшись в безопасности, отнюдь не забыли {387} о Камице; напротив, они все время строили козни против него. Узнав, что Камица все еще находится в Аоратах и занят заботами о добыче и пленных, они сразу же построили поотрядно войско и рано утром напали на него. Многие воины Камицы, видя множество варваров, решили обеспечить себе спасение бегством. Сам же Камица вместе со скифами, кельтами и наиболее храбрыми из ромеев мужественно принял бой. Большинство из них пало в битве, однако Камица с немногими оставшимися в живых продолжал сражаться. Его конь, получив смертельную рану, рухнул на землю. Племянник Камицы по имени Катародон соскочил со своего коня и отдал его дяде. Но Камице – человеку грузному и высокому – нелегко было вскочить на коня. Поэтому он немного отступил назад, оперся о дерево, обнажил акинак и уже без всякой надежды на спасение обрушил град ударов на шлемы, плечи и руки варваров, осмелившихся с ним схватиться. Варвары видели, как упорно сопротивляется Камица, сколько воинов он убивает и ранит и вот, удивленные отвагой и восхищенные стойкостью мужа, они решили сохранить ему жизнь. Архисатрап по имени Мухаммед, и прежде знакомый с Камицей, узнал его, остановил сражавшихся, соскочил с коня, вместе со своими людьми приблизился к нему и сказал: «Не предпочти смерть жизни, дай мне руку и спаси себя». Камица же, видя, что он окружен множеством врагов и не имеет больше сил сражаться, протягивает руку Мухаммеду. Мухаммед посадил Камицу на коня и связал ему ноги, чтобы он не смог убежать. Вот что случилось с Евстафием.

Самодержец, догадавшись, по какому пути должны пройти варвары, направился по другой дороге, прошел через Никею, Малагину и так называемые Василики[1444]1444
  Город под таким названием находился к северо-западу от Дорилея, но в данном случае Анна, вероятно, имеет в виду какую-то долину на северо-восточном склоне Кешиш-Дага (древн. Олимп). См. Ramsay, The historical geography..., р. 208.


[Закрыть] (это долина и труднодоступный проход, находящийся на хребте Олимпа), спустился в Алифины[1445]1445
  Алифины были расположены между Котиеем и Дорилеем (Ramsay, The historical geography..., р. 209).


[Закрыть] и прибыл к Акроку[1446]1446
  Акрок находился около Котиея (Ramsay, The historical geography..., p. 209).


[Закрыть]. Алексей торопился опередить турок, чтобы напасть на них с фронта и завязать упорное сражение. Турки же, совершенно забыв о ромейском войске, достигли камышовых зарослей, находящихся в долине, и расположились там на отдых. Когда самодержец выступал против варваров, пришла весть, что турки подошли к нижней части долины. Поэтому он выстроил войско в боевой порядок на значительном расстоянии от вражеского стана, впереди поставил Константина Гавру и Монастру, на обоих флангах разбил воинов по отрядам и поручил командование арьергардом Ципурелу и Абеле – людям, обладавшим большим и давним военным опытом. Взяв на себя командование центром строя, Алексей, как молния, напал на турок, привел в замешательство все их фаланги и вступил в упорный бой {388} с варварами. В завязавшемся рукопашном сражении много варваров было убито и много было взято в плен. Те же, кто укрылся в тростниковых зарослях, на некоторое время избежали опасности.

Одержав блестящую победу над врагом, самодержец направился к тростниковым зарослям, стремясь выгнать из них спрятавшихся там турок. Воины, однако, оказались в затруднительном положении, ибо болотистая почва и густой тростник не позволяли им войти в заросли. Тогда император приказал окружить заросли и с одной стороны поджечь тростник. Приказ был исполнен, и огромное пламя взвилось ввысь. Спрятавшиеся в тростнике, спасаясь от огня, попали в руки воинов. Одни из них стали жертвой мечей, другие были доставлены к самодержцу.

6. Вот что случилось с варварами, спустившимися с Карме[1447]1447
  Карме (Герме) – холмы на восточном склоне Олимпа (Ramsay, The historical geography..., р. 155). {610}


[Закрыть]. Тем временем эмир Мухаммед узнал о несчастье, постигшем мусульман из Карме, соединился с обитающими в Азии туркоманами и другими племенами и сразу же отправился в погоню за императором; в результате вышло так, что один и тот же человек преследовал и сам был преследуем. Варвары Мухаммеда по пятам следовали за самодержцем, а он двигался вслед за турками из Карме и, таким образом, оказался между теми и другими. Над первыми он уже одержал победу, но его преследователи находились еще вне опасности[1448]1448
  οἱ δὲ οιώκοντες ἓξω κακῶν εἱστήκασι ἓτι. Б. Лейб переводит: «... преследователи же еще не были в состоянии нанести ему вреда».


[Закрыть].

Внезапно напав на арьергард самодержца, Мухаммед прежде всего встретился с Абелой. Абела, вообще человек мужественный, находясь в поле зрения императора, исполнился еще большей отвагой и двинулся на Мухаммеда, даже мгновения не подождав своих воинов, чтобы вместе с ними в боевом порядке встретить нападение турок. За Абелой последовал Ципурел. Когда они достигли одной стороны крепости (остальные воины еще не успели подойти к ним), подъехал стойкий боец Мухаммед. Он поразил стрелой не всадника, а коня, и сбросил Абелу на землю. Увидев это, турки окружили спешившегося Абелу и убили его. Затем, завидя Ципурела, бесстрашно скачущего на них, турки как бы окрылили стрелами коня, на котором он ехал, вышибли Ципурела из седла и тотчас зарубили его своими саблями. Тем временем воины арьергарда, чьей обязанностью было защищать коней и утомленных воинов, охранявших снаряжение, и по мере возможности отгонять атакующих врагов, увидели турок, напали на них и обратили их в паническое бегство.

Между тем Камица, находясь в плену у турок, заметил возникшее в пылу боя замешательство; видя, что одни бегут, {389} а другие преследуют, он, как человек решительный, задумал побег и пустился в путь. Встретившийся Камице на дороге кельт-катафракт отдал ему своего коня. Камица прибывает к самодержцу[1449]1449
  Ср. сообщение Зонары (Zon., XVIII, 27): больной император сначала отправил против турок Камицу, и, лишь узнав о его пленении, сам выступил во главе войска из Константинополя. Зонара рассказывает, что Камица убедил стороживших его турок бежать вместе с ним к Алексею (ср. Glycas, IV, р. 624).


[Закрыть], стоявшему лагерем на равнине между Филадельфией и Акроком, которая по своим размерам могла бы вместить не одну, а несколько армий. Император принял Камицу с большой радостью, возблагодарил бога за его спасение и отправил Камицу в царственный город со следующим напутствием: «Расскажи, что ты перенес, что видел, и сообщи нашим, что мы божьей милостью живы». Когда же самодержец узнал о гибели Абелы и Ципурела, он был очень огорчен этим и сказал: «Отдав двоих, мы получили одного». Ведь у императора был обычай после победы в бою выяснять, не попал ли кто-нибудь из его воинов в плен и не стал ли кто-либо добычей вражеской руки. Если даже он обращал в бегство целые фаланги и одерживал победу, но при этом погибал хотя бы один, пусть даже самый последний воин, то такую победу император ни во что не ставил, считал ее настоящей кадмовой победой, потерей, а не прибылью для себя. Поручив охрану этой области Георгию Левуну и другим военачальникам и оставив им своих воинов, самодержец победителем вернулся в царственный город[1450]1450
  Самый конец 1113 г. (см. Ал., XIV, 8, стр. 394).


[Закрыть].

Тем временем Камица прибыл на Дамалис и, узнав, что императрица находится в Верхнем дворце, в среднюю стражу ночи сел в лодку, прибыл во дворец и стал стучать в ворота, выходящие к морю. Его спросили, кто он такой, но Камица не захотел называть своего имени и просил отворить ему ворота. Наконец он нехотя назвал себя, и ему разрешили войти. Обрадованная Августа встретила его перед дверьми своей спальни (это место раньше называли Аристирием)[1451]1451
  Императорская столовая в Большом дворце (см. «The Great Palace...», р. 20).


[Закрыть]. Увидев Камицу в турецкой одежде и хромающим на обе ноги из-за ранения, полученного в битве, она прежде всего спросила о самодержце, а затем велела ему сесть. После этого она расспросила его обо всем; слушая о новой, неожиданной победе самодержца и видя перед собой пленника свободным, императрица не знала, что ей делать от радости. Она велела Камице отдохнуть до утра, а затем выйти и сообщить всем о случившемся.

Поднявшись утром, Камица вскочил на коня и в той самой одежде, в которой, неожиданно обретя свободу, бежал из плена, въехал на площадь Константина. Весь город немедленно сбежался к нему, стремясь узнать о его судьбе, а еще более горя желанием получить известие о самодержце. Многочисленные конники и пешие окружили Камицу, а он громогласно рас-{390}сказывал о войне, о том, что случилось с ромейским войском, что придумал император против варваров и как он одержал блестящую победу, жестоко отомстив врагу. В конце речи Камица поведал о своем неожиданном бегстве от варваров. Вся толпа славила их, и шум славословия достигал неба.

7. Таким образом это произошло, и Константинополь наполнился слухами о подвигах императора. И действительно, с какими только бедствиями, посланными судьбой во вред ему и Ромейскому государству, не встретился император! В каких несчастиях не побывал! Но его добродетель, бдительность и энергия были опорой и защитой против всех бед. Ни одному из императоров, от древних до нынешних, не приходилось сталкиваться со столь запутанными делами, с такой испорченностью нрава самых различных людей, с какими, как мы видели, встретился самодержец в своем государстве и за его пределами. Может быть, дела ромеев находились в столь плачевном состоянии по божьей воле (ведь я не склонна связывать нашу судьбу с движением звезд), может быть, Ромейская держава оказалась в таком тяжком положении из-за безрассудства прежних императоров, во всяком случае во время правления моего отца происходило множество бедствий и неурядиц. В один и тот же момент ополчились на него скиф с севера, кельт с запада, исмаилит с востока; не говорю уже об опасностях, подстерегавших его на море, о варварах, господствовавших на море, и о бесчисленных пиратских кораблях, построенных гневом сарацин[1452]1452
  Анна имеет в виду корабли арабских пиратов, которые разбойничали на Средиземном море начиная с первых лет арабского завоевания.


[Закрыть] или воздвигнутых корыстолюбием ветонов и их недоброжелательством к Ромейской державе. Все они с вожделением смотрели на Ромейскую империю. Ведь по своей природе империя – владычица других народов, поэтому ее рабы враждебны к ней и при первом удобном случае один за другим – с моря и с суши – нападают на нее. Прежде, до нашего правления, положение не было столь трудным и тяжелым, но как только на императорскую колесницу взошел мой отец, тотчас отовсюду хлынули потоки бедствий: пришел в движение и показал острие своего копья кельт, натянул тетиву лука исмаилит, на тысячах колесниц ринулись на нас все кочевые и скифские племена.

Может быть, кто-нибудь, кому попадется в руки моя история, прочтя эти слова, скажет, что мой язык подкуплен природой? Клянусь теми опасностями, которые испытал император ради благоденствия ромеев, клянусь трудами и страданиями, которые он вытерпел ради христиан, что я говорю и пишу это не ради лести отцу. Ведь когда я вижу промахи своего отца, я преступаю закон природы и придерживаюсь {391} истины, ибо считаю, что как мне ни дорог отец, но истина дороже. Как некогда сказал один философ[1453]1453
  Аристотель, Никомахова этика, I, 4.


[Закрыть], из двух друзей лучше предпочесть истину. Я следую за самим ходом вещей, рассказываю и повествую о событиях, ничего не прибавляя от себя и ничего не опуская. Доказательство этому налицо: я описываю события не тысячелетней давности. До сих пор живут и здравствуют люди, знавшие моего отца; они рассказывают о нем, и от них я почерпнула немало для моей истории, одни помнят и рассказывают одно, другие – другое, но все они согласны между собой. Да и сама я в большинстве случаев находилась с отцом и сопутствовала матери; мне не пришлось жить домоседкой, наслаждаясь тенью и роскошью. Клянусь моим господом и божьей матерью, с самых пеленок на меня обрушились страдания, горести и бесконечные несчастия как внешние, так и внутренние. Умолчу о своих телесных недугах: пусть расскажут о них слуги женской половины.

Но чтобы описать беды, обрушившиеся на меня, когда мне не было и восьми лет, чтобы перечислить, скольких врагов родила мне человеческая испорченность, нужна прелесть Исократа, велеречивость Пиндара, стремительность Полемона, Каллиопа Гомера, лира Сапфо или что-нибудь еще более действенное. Не было бедствий, ни малых, ни больших, ни близких, ни дальних, которые сразу же не обрушились бы на меня. С тех пор и поныне поток несчастий затопляет меня; до настоящего времени, когда я пишу это сочинение, бушует море бедствий и одна за другой набегают полны.

Однако незаметно для себя я увлеклась рассказом о своих страданиях. Теперь же, осознав это, я возвращусь, как бы отплыв назад, к моей первоначальной теме. Как говорилось, то, о чем я повествую, частично было известно мне самой, частично я различными способами узнала от тех, кто участвовал в походах вместе с самодержцем и с оказией пересылал нам сведения о событиях войны, но чаще я сама слышала рассказы самодержца и Георгия Палеолога. Таким путем я получила много сведений, однако главным образом я собрала их во время правления третьего императора после моего отца[1454]1454
  Имеется в виду Мануил I (1143—1180), сын и наследник брата Анны, Иоанна II.


[Закрыть], когда уже не было лжи и лести к его деду – ведь все льстят тому, кто в настоящее время восседает на троне, а перед умершим не заискивают, говорят голую правду и передают все как было.

Скорбя о собственных несчастьях, оплакивая трех императорских особ: отца-самодержца, госпожу мать-императрицу и, о горе, своего супруга-кесаря, я держусь вдали от жизни[1455]1455
  ἐγγωνιάζω – досл.: «держусь в углу». В аналогичном контексте этот глагол еще раз встречается у Анны (X, I, стр. 264). Дж. Баклер (Buckler, Anna Comnena..., р. 43, n. 2) допускает возможность переводить этот глагол в значении «жить в монастыре».


[Закрыть]и посвящаю себя книгам и богу. Доступ ко мне закрыт даже {392} людям низкого звания, не говоря уже о близких моего отца и о тех, от которых я могла бы узнать то, что им случилось услышать от других. Клянусь душами блаженных самодержцев, вот уже тридцатый год, как я не видела людей моего отца, не встречалась и не беседовала с ними, ибо одни из них умерли, другие [из-за неустойчивого положения вещей[1456]1456
  Слова, заключенные в скобки, содержатся только в С.


[Закрыть]] боятся. Властители осудили меня на чрезвычайно нелепое положение: видеть меня никто не может, а ненавидят многие. Что же касается полученных мною исторических сведений, то, свидетель бог и его всевышняя матерь – моя госпожа, я собрала их из простых, совершенно безыскусных сочинений и узнала от стариков, которые были воинами в то время, когда мой отец взял в свои руки ромейский скипетр, но, встретившись с несчастьями, сменили мирские волнения на мирную монашескую жизнь. Попавшие в мои руки сочинения обладают простым, незатейливым слогом, придерживаются истины; написаны они без всяких ухищрений и риторической выспренности. Рассказы стариков по своему языку и смыслу были такими же, как эти сочинения. По ним судила я об истинности своей истории, сравнивая и сопоставляя свое повествование с их рассказами, а их рассказы с тем, что я нередко слышала от своего отца и от дядей с отцовской и материнской стороны. Из всего этого и выросло древо истины[1457]1457
  Это отступление Анны представляет большой интерес, так как позволяет точнее датировать время написания истории (материал собирался Анной главным образом уже после смерти Иоанна, т. е. после 1143 г.) и бросает свет на источники Анны и на ее методы писания «Алексиады» (см. Любарский, Об источниках..., стр. 101).


[Закрыть].

Однако вернусь к тому, о чем я повествовала выше: бегству Камицы от варваров и его речи, обращенной к гражданам. Как я говорила, Камица рассказал о всех событиях и об искусных выдумках императора против исмаилитов. Жители Константинополя единодушно, в один голос превозносили и славили самодержца, боготворили и восхваляли его военное искусство, не в силах сдержать своих восторгов. В радостном настроении проводили они домой Камицу, а через несколько дней уже встречали вернувшегося с трофеем победителя, священного самодержца. Так вели себя жители Константинополя. Император явился во дворец и, возблагодарив бога и божью матерь за спасение, вернулся к своему обычному образу жизни.

Усмирив внешних врагов и подавив восстания тиранов, Алексей обратил свое внимание на суды и законы, ведь он великолепно разбирался как в военных, так и в мирных делах. Он улаживал дела сирот, охранял права вдов, сурово относился ко всякой несправедливости и лишь изредка позволял себе отдых на охоте и в часы досуга. Кроме всего прочего, он поступал как истинный философ и в другом отношении: он обуздывал свое тело и делал его покорным своей воле. Большую часть времени он отдавал трудам, а затем отдыхал от тру-{393}дов. Но досуг был для Алексея тоже трудом: он состоял в чтении и изучении книг и в строгом следовании завету «исследуйте писания»[1458]1458
  Иоанн, V, 39.


[Закрыть]. Охота и игра в мяч имели для моего отца второстепенное и третьестепенное значение еще тогда, когда он был молод и это чудовище, болезнь ног, подобно извивающейся змее, не набросилось на него и, как говорится в проклятии, не ужалило его в пятку[1459]1459
  Бытие, III, 15.


[Закрыть]. Когда же болезнь началась и стала развиваться, Алексей увлекся гимнастическими упражнениями, верховой ездой и другими забавами; в этом отношении он следовал наставлениям врачебной науки, согласно которой от постоянной верховой езды рассасывается стекающая жидкость и облегчается тяжесть, давящая на тело. Как я говорила выше, эту болезнь мой отец приобрел не по какой иной причине, как из-за трудов и страданий, принятых им на себя ради славы ромеев.

8. Не прошло и года, как до императора дошел слух о переправе куманов через Истр. Уже в ноябре месяце восьмого индикта[1460]1460
  1114 г. Последовательность событий в рассказах Анны и Зонары не совпадает. Согласно Зонаре (Zon., XVIII, 26), Алексей выступил из Константинополя осенью того же года, когда он возвратился с Херсонеса (см. прим. 1421), провел зиму у подножия горы Папикий, а весной явился в Филиппополь. Лишь затем Зонара повествует о кампании против турок, о которой Анна рассказывала в гл. 6 настоящей книги.


[Закрыть], в начале осени, он выступает из царицы городов и, созвав все[1461]1461
  Здесь кончается флорентийская рукопись (F).


[Закрыть] свое войско, располагает его в Филиппополе, в городах Петрич и Триадица, в феме Ниш и дальше до Браничева на берегу Истра. Алексей приказал проявлять большую заботу о конях, чтобы они стали упитанными и смогли носить на себе седоков в бою. Сам он находился в Филиппополе – это город в центре Фракии.

С той стороны, где дует северный ветер, город омывает Гебр. Эта река стекает с вершины Родоп, делает много поворотов и излучин, протекает мимо Адрианополя, принимает в себя много притоков и около города Эноса впадает в море. Когда я говорю о Филиппе, то имею в виду не македонца, сына Аминты (город возник позже этого Филиппа), а Филиппа-римлянина, мужа огромного роста и неодолимой силы. Этот город существовал и раньше – до Филиппа, и одни называли его Кринидами, другие – Тримунтом[1462]1462
  Рассказ Анны о Филиппополе имеет легендарный характер. По согласному свидетельству античных авторов, своим названием город обязан македонскому царю Филиппу II, сыну Аминты. Trimontium – это римское название Филиппо-{611}поля (см. RE, Hlbd., 38, col. 2244—2245). Криниды – древнее название Филипп, а не Филиппополя (см. RE, Hlbd., 38, col. 2212).


[Закрыть]. Но этот огромный Филипп расширил пределы города, окружил его стенами, сделал его самым славным из фракийских городов, построил в нем огромный цирк и другие удивительные сооружения – их следы я сама видела, по какому-то поводу находясь в Филиппополе вместе с самодержцем. Город расположен на трех холмах, каждый из которых опоясан большой и высокой стеной. Там же, где город спускается на ровное и гладкое место, его окружает ров, идущий вдоль Гебра.

Как кажется, город был некогда большим и красивым. Но с тех пор как в давние времена его поработили тавры и скифы[1463]1463
  Μ. Левченко («Очерки по истории...», стр. 272), судя по его мимоходом брошенному замечанию, считает, что Анна имеет в виду разорение Филиппополя во время похода русского князя Святослава в 970 г. Такое толкование вполне возможно, ведь византийские авторы постоянно называют русских тавроскифами (у Анны – Ταΰροι καὶ Σκύθαι, «тавры и скифы»). Данные писательницы о состоянии Филиппополя в ее время представляют интерес, так как Анна, по ее словам, сама посетила город и, таким образом, сообщает нам сведения из первых рук.


[Закрыть], он приобрел такой вид, в каком я застала его во {394} время правления моего отца и, судя по нему, решила, что город действительно был раньше большим. Кроме всего прочего, на Филиппополь обрушились бедствия из-за множества живших там нечестивцев: этот город поделили между собой армяне[1464]1464
  На протяжении всей истории Византии армяне оказывались носителями всевозможных еретических учений. Немалую роль сыграли армяне и на Балканском полуострове, некоторые из них даже занимали там (в том числе и в Филиппополе) видные посты (см. Der Nersessian, Armenia..., р. 23). В 988—989 гг. Василий II Болгаробойца переселил в Македонию большое число армян. Можно предположить, что среди них было много павликиан, которые легко объединялись со своими единоверцами во Фракии (см. Obolensky, The Bogomils..., р. 147). По мнению Д. Ангелова («Богомилството...», стр. 286), армянами Анна называет монофизитов.


[Закрыть], так называемые богомилы – о их ереси и о них самих я расскажу позже в свое время[1465]1465
  См. Ал., XV, 8.


[Закрыть] – и богоненавистнейшие павликиане, ветвь манихеев, происходящие, как об этом свидетельствует само их имя, от Павла и Иоанна; последние заимствовали свое нечестивое учение у Мани и в чистом виде передали его своим последователям[1466]1466
  См. прим. 598.


[Закрыть].

Я хотела коснуться учения манихеев, кратко изложить его и к тому же попытаться опровергнуть наиболее нечестивые из их догм. Зная, однако, что манихейская ересь всем представляется смехотворной, и торопясь продолжить свое повествование, я опущу доводы против нее. Да и вообще, как мне известно, не только наши единоверцы, но даже ненавидящий нас Порфирий во многих главах показал ее полную бессмыслицу; он самым научным образом рассмотрел глупое учение манихеев о двух началах, правда, его собственное «единое начало» приводит читателей к платоновскому «единству» или «одному». Ведь мы почитаем единое начало, но не то, которое заключается в одном лике, и мы не принимаем «одного» Платона, то, которое у эллинов – «невыразимое» и «тайное» у халдеев. От него выводят они и многие другие начала, земные и небесные[1467]1467
  Нам неизвестно сочинение Порфирия (прим. 578), направленное против манихейства. Однако уроженец Сирии Порфирий безусловно мог быть хорошо знаком с учением Мани, распространившимся на Востоке в годы его юности.
  «Единое начало» (μοναρχία), о котором говорит Анна, – это заимствованное Порфирием у своего учителя Плотина учение о «едином» (τὸ ἓν) или «совершенном благе», из которого порождается путем истечения (эманации) все сущее. Это «единое» по своей природе является непостижимым и невыразимым (ἃρρητον). См. RE, Hlbd., 43, s. v. Porphyrias, Hlbd., 41, col. 559—563. Интересно, что учение о «едином» обычно считается изобретением неоплатоников. Лишь Додз (Dodds, The Parmenides...; ср. Wundt, Platons Parmenides, р. 33 sq.) доказывает, что оно восходит к Платону. Ученый не знает, что 800 лет до него эту же мысль высказала Анна Комнина.


[Закрыть].

Вот этих последователей Мани и сыновей Каллиники, Павла и Иоанна, людей грубых, жестоких, без колебаний проливающих кровь, победил на войне и захватил в плен славный среди императоров Иоанн Цимисхий; он вывел их из Азии, из областей Халива[1468]1468
  Область к северо-западу от Армении на берегу Черного моря. {612}


[Закрыть] и Армениака, во Фракию и заставил поселиться около Филиппополя. Он сделал это, во-первых, чтобы удалить их из хорошо укрепленных городов и крепостей, которыми они распоряжались как неограниченные правители, а во-вторых, чтобы использовать их как надежную стражу против скифских набегов, которым постоянно подвергалась Фракия[1469]1469
  Впервые павликиане были переселены во Фракию еще в середине VIII в. императором Константином V (741—775) из Мелитины и Феодосиополя (см. Липшиц, Павликианское движение, стр. 63). О переселении павликиан (манихеев) Иоанном Цимисхием (969—976) сообщают также Скилица (Skyl., р. 382) и 3oнapa (Zon., XVII, 1; XVIII, 26), по словам которых Иоанн сделал это по совету антиохийского патриарха Феодора.


[Закрыть]. Ведь варвары проходили через долины Гема и совершали набеги на равнину, лежащую у его подножья.

Гем – это огромная горная гряда, вытянутая в линию параллельно Родопам, которая начинается у Эвксинского Понта, проходит вблизи водопадов и простирается до самого Иллирика. Эта горная гряда, думается мне, рассекается Адриатическим морем, снова продолжается на противоположном берегу и доходит до самих Геркинийских лесов[1470]1470
  Геркинийскими лесами византийские авторы обычно называют различные горные массивы на севере известной им части европейского материка (см. Дуйчев, Проучвания..., стр. 154, прим. 2).


[Закрыть]. Оба ее склона населяют многочисленные и богатые племена: на северном {395} живут даки и фракийцы, на южном – фракийцы и македонцы. Через Гем проходили с давних времен кочевники-скифы, пока копье Алексея и многочисленные битвы совершенно их не уничтожили; всем своим войском они наносили ущерб Ромейской державе и особенно близлежащим городам, главным из которых был знаменитый Филиппополь.

Но Иоанн Цимисхий превратил еретиков-манихеев из врагов в союзников по оружию и, таким образом, выставил надежную защиту против кочевников-скифов. С тех пор города освободились от постоянных набегов. Манихеи же, люди по своей природе свободолюбивые и непокорные, стали вести привычный им образ жизни и вернулись к своим обычаям. Все жители Филиппополя, за исключением немногих, были манихеями, они притесняли находившихся в городе христиан, грабили их имущество, не обращая никакого или почти никакого внимания на посланцев императора. Число манихеев возрастало, и вся округа Филиппополя стала еретической. К тому же к ним влился горький поток армян и другой, берущий начало, от мутных источников Якова[1471]1471
  Имеются в виду якобиты, названные так по имени Якова Барадая, основателя секты монофизитов в Сирии.


[Закрыть]. Это было, как бы сказать, стоком всякой скверны. Еретики различались в учениях, но в восстаниях все они были согласны с манихеями[1472]1472
  По поводу этого места «Алексиады» Г. Литаврин («Болгария и Византия», стр. 417) совершенно справедливо замечает: Анна указывает на «главную, наиболее отличительную черту, объединяющую все ереси „округи Филиппополя“ и самого этого города, а именно – их антифеодальную направленность. Эти свидетельства Анны, хотя она и не указывает на этническую принадлежность восставших и называет их то манихеями (павликианами), то „армянами“, и дают основания считать, что в восстаниях приняли участие также и жившие в этих районах богомилы. Объединение в общей борьбе представителей различных еретических движений – факт чрезвычайно интересный: общие задачи борьбы, составлявшие основу ересей, заставили отступить на второй план разногласия в догматике».


[Закрыть]!

Мой отец-самодержец применил в борьбе с ними весь свой большой военный опыт и одних захватил без боя, других обратил в рабство с помощью оружия. Такое истинно апостольское деяние взял на себя и свершил этот великий человек! Какой из его поступков не достоин похвалы? Может быть, он небрежно относился к своим военным обязанностям? Нет, Восток и Запад наполнил он своими военными подвигами. Может быть, он презирал образование? Тоже нет, ибо как никто другой изучал Алексей священное писание, дабы отточить свой язык для схваток с еретиками. Только он один с одинаковым успехом умел пользоваться оружием и словесными доводами, оружием побеждая варваров, словами одолевая врагов бога; так и тогда, выступив против манихеев, он завязал с ними скорее апостольское, чем военное сражение. Я бы назвала его тринадцатым апостолом, хотя некоторые приписывают такую славу Константину Великому. Мне же кажется, что Алексея можно считать равным самодержцу Константину или же, чтобы избежать возражений, следующим после Константина апостолом и императором.

Как я уже говорила выше, император по упомянутым причинам оказался в Филиппополе и, поскольку куманы еще не подошли, стал заниматься побочным делом с большим усердием, чем главным, отвращая манихеев от их горькой веры и {396} приобщая их к сладостному учению. С утра до середины Дня или до вечера, а иногда и до второй или третьей стражи ночи он призывал к себе манихеев, наставлял их в истинной вере и обличал лживость их ереси. Вместе с императором находились проедр Никеи Евстратий[1473]1473
  Никейский митрополит Евстратий, ученик Итала, – хорошо известная фигура в истории византийской церкви, автор ряда богословских произведений (см.: Успенский,, Богословское и философское движение..., стр. 145—147; Beck, Kirche..., Ss. 618—619). Близкий друг и официальный теолог Алексея, Евстратий в последние годы жизни императора был уличен в ереси и лишен епископского сана. По мнению П. Иоанну (Ioannou, Le sort..., р. 7), процесс против Евстратия был инспирирован супругой Алексея, Ириной, стремившейся отстранить от мужа его верного друга, который мог бы помешать ее планам назначить наследником престола не Иоанна, а Анну Комнину или Никифора Вриенния. Восторженная характеристика, которую дает наша писательница Евстратию, плохо согласуется с догадкой Иоанну.


[Закрыть], муж умудренный в божественных и светских науках, превосходящий в искусстве диалектики стоиков и академиков, и тот, кто занимал епископский престол Филиппополя. Кроме них и больше их помогал самодержцу мой кесарь Никифор, которого Алексей приобщил к чтению священных книг. Многие из манихеев явились тогда без всяких колебаний к священникам, признались в своих заблуждениях и сподобились святого крещения. Но в то же время можно было слышать, как многие манихеи, превосходившие приверженностью к своей вере знаменитых маккавеев[1474]1474
  Маккавеи – иудейская династия II—I вв. до н. э., ведущая свой род от Маттафии Маккавея, сын которого Иуда поднял восстание против сирийского владычества.


[Закрыть], приводили изречения и свидетельства из священного писания, считая, что ими они обосновывают свое мерзостное учение. Однако в результате постоянных бесед и непрерывных увещеваний самодержца и их в большинстве своем тоже убедили принять святое крещение. Ведь прения нередко продолжались с утренней зари до глубокой ночи, Алексей не прекращал беседы и часто оставался без пищи; и все это происходило в летнее время[1475]1475
  Летом 1115 г. {613}


[Закрыть]в палатке, стоявшей под открытым небом.

9. Во время этих событий, когда словопрения с манихеями были в разгаре, явился некий человек с берегов Истра и сообщил о переправе куманов. Император с бывшими при нем воинами без всякого промедления отправился к Данувию. Прибыв в Видин и не застав там варваров (узнав о приближении самодержца, они переправились назад), император немедленно отобрал храбрых воинов и приказал им преследовать варваров. Переправившись через Истр, они немедленно двинулись вслед за варварами. Они преследовали их в течение трех суток, но видя, что куманы на кожаных плотах, которые они несли с собой, переправились через реку, протекающую за Данувием, вернулись ни с чем к самодержцу.