Текст книги "Алексиада"

Книга V

1. Тем временем Роберт совершенно беспрепятственно захватил всю добычу и императорскую палатку и, как победитель, с гордым видом прибыл на ту самую равнину, на которой он раньше, во время осады Диррахия, стоял лагерем. После кратковременного отдыха он стал раздумывать, не попытаться ли вновь взять приступом город или же отложить осаду до следующей весны, а сейчас отправиться в Главиницу и Янину и перезимовать там, расположив все войско в горных долинах над равниной Диррахия[477]477
  Согласно Вильгельму Апулийскому (Guil. Ар., IV, 439—443) и Малатерре (Malat, III, 27), Роберт разбил лагерь у р. Девол.


[Закрыть].

Между тем защитники Диррахия (а большинство из них, как уже говорилось[478]478
  Анна упоминала лишь о венецианцах – жителях Диррахия (IV, 8, стр. 156).


[Закрыть], были амальфитянами и венецианцами) узнали о том, что случилось с самодержцем, какая произошла резня и сколько погибло мужей; им стало известно также, что флоты ушли, а Роберт следующей весной намеревается продолжить осаду. Поэтому они думали, как спастись и что делать, дабы не навлечь на себя новые беды. Наконец, на общем собрании каждый открыто высказал свое мнение, и после обсуждения своих дел они, как им казалось, нашли выход из безвыходного положения: решили покориться Роберту и сдать ему город. Подстрекаемые одним из амальфитян, они, послушавшись его советов, отворили ворота и впустили в город Роберта[479]479
  Автор «Барийской хроники» указывает дату 8 февраля 1082 г. (Anon. Bar. Chron., s. а. 1082). Луп Протоспафарий {499} (Lup. Protosp. s. a., 1082) говорит о январе. Вильгельм Апулийский (Guil. Ар., IV, 449 sq.) и Малатерра (Malat., III, 27) сообщают, что город предал норманнам знатный венецианец по имени Доменико, которому Роберт обещал отдать в жены свою племянницу.


[Закрыть]. Роберт занял Диррахий. Призвав к себе воинов, он стал смотреть, кто из них ранен серьезно, а кто лишь оцарапан мечом; он узнавал, сколько воинов и какие именно пали в описанных выше сражениях. Уже наступила зима, и Роберт намеревался набрать другое наемное войско и пригласить чужеземцев, с тем чтобы весной со всеми силами выступить против императора.

Но не только кичившийся своей победой и трофеем Роберт строил планы. Побежденный и израненный в этом ужасном бою император, лишившийся стольких храбрых воинов, хотя и пребывал в страхе и унынии, тем не менее не был склонен {156} умалять свои силы, а, напротив, своим изобретательным умом искал способ отомстить весной за поражение. Оба мужа обладали даром предвидения, были предусмотрительны, искушены во всех военных хитростях, закалены во всевозможных штурмах, засадах и открытых сражениях, энергичны и храбры в рукопашных схватках; по уму и мужеству они были самыми подходящими друг для друга противниками из всех живущих на земле полководцев. Алексей ни в чем не уступал находившемуся уже в расцвете сил Роберту, который хвастался, что от его крика чуть ли не сотрясается земля и приходят в замешательство целые фаланги. Но преимуществом императора была его молодость. Говорить об этом здесь, однако, неуместно, предоставим такую возможность авторам энкомиев.

Между тем император Алексей, оправившись немного от поражения и отдохнув в Охриде, прибывает в Девол[480]480
  Точное местоположение г. Девол неизвестно (см. Ζακυθηνοΰ, Μελέται..., σελ. 222—223; литературу вопроса см. Βρανούση, рец. на «Mathieu, Guillaume de Pouille...», σελ. 328).


[Закрыть]; насколько это было в его силах, он старался вновь вдохнуть силы в уцелевших в битве, измученных страданиями воинов, а остальному своему войску через разосланных повсюду послов приказал явиться в Фессалонику. Алексей на опыте знал мужество Роберта и отвагу его огромного войска, в то же время он с горечью видел, какими неискусными и трусливыми были его – мне не хочется прибавлять слово «воины», потому что эти люди были совершенно необучены и незнакомы с военным делом. Поэтому Алексей нуждался в союзниках; но без денег приобрести их было невозможно, а денег у него не было, ибо казну без всякой пользы растратил прежний император Никифор Вотаниат[481]481
  Атталиат много раз с восторгом говорит о необыкновенной щедрости Вотаниата. Другие греческие историки, так же как и Анна, порицают Вотаниата за неразумную трату средств (см.: Nic. Br., IV, 1; Anon. Syn. Chron., pp. 171—173).


[Закрыть], двери казны тогда вообще не запирались, они были открыты для всех желающих, и ее содержимое было расхищено. Отсюда происходили и все затруднения Ромейского государства, одновременно страдающего от бессилия и бедности. Что должен был делать в этих условиях молодой император, только что взявший в свои руки кормило власти? Он мог в отчаянии бросить все на произвол судьбы и вовсе отказаться от власти, дабы его, без вины виноватого, не назвали неопытным и неискусным правителем; он мог также, повинуясь необходимости, призвать возможно большее число союзников и достать откуда-нибудь денег для расплаты с ними; он мог, наконец, созвать при помощи даров рассеянных повсюду воинов. Это внушило бы воинам еще большие надежды на будущее, побудило бы находившихся с императором к стойкости, а отсутствовавших склонило бы к возвращению; благодаря этому они с еще большим мужеством могли бы сопротивляться кельтским полчищам. Не желая совершать ничего, что бы не соответствовало и не было созвучно его военному искусству и от-{157}ваге, он решил сделать две вещи: отовсюду вызвать к себе союзников, ловко завлекая их обещаниями многочисленных даров, и попросить мать и брата достать денег и выслать их ему.

2. Последние, не найдя другого выхода, отправили для переплавки на императорский монетный двор все имевшиеся у них золотые и серебряные вещи. Первой отдала все доставшееся ей по наследству от матери и отца императрица, моя мать, которая считала, что этим поступком она побудит к тому же и остальных. Она опасалась за самодержца, видя, в каком тяжелом положении он находится. Кроме того, они взяли золото и серебро у всех тех, кто был предан императорам и был согласен добровольно, в меру своих возможностей дать денег. Часть денег они отправили союзникам, часть – самодержцу. Денег, однако, не хватило даже на самое необходимое; воины, сражавшиеся с Алексеем, просили наград. Еще более щедрой платы требовали наемники. Поэтому император, разочаровавшись в ромеях, настойчиво требовал еще денег.

Родственники Алексея оказались в затруднительном положении, наедине и совместно перебирали они различные планы. Узнав же, что Роберт вновь готовится к войне, они и вовсе пришли в отчаяние и обратили тогда свое внимание на старые законы и каноны об отчуждении священной утвари. Среди прочих законов обнаружили один, позволяющий для выкупа пленных отчуждать священную утварь святых божьих церквей[482]482
  Византийская кормчая книга («Номоканон») в числе некоторых других случаев предусматривает возможность использования церковной утвари для выкупа пленных христиан (см. Leib, Alexiade, II, р. 10).


[Закрыть] (ведь им было известно, что жившие в Азии под властью варваров христиане, которым удалось избежать смерти, оскверняли себя общением с неверными). Поэтому они решили отдать в перековку и использовать для оплаты своих воинов и союзников часть давно не употреблявшейся и непригодной утвари, которая никому не была нужна и только представляла собой приманку для воров и святотатцев. После того как они решили это, севастократор Исаак явился в Великий храм божий, куда он собрал синод[483]483
  См. Grumel, Les Regestes..., № 921 (конец 1081 г.).


[Закрыть] и все духовенство[484]484
  Все духовенство (το της εκκλησίας απαν πλήρωσα), – по-видимому, клир храма св. Софии.


[Закрыть]. Когда члены священного синода, восседающие рядом с патриархом, увидели его, они с удивлением спросили, зачем он явился. Исаак ответил на это: «Я пришел сказать вам, что в нынешних бедственных обстоятельствах может принести пользу и спасти войско». Вместе с тем он привел им каноны о священной утвари, находящейся без употребления, долго говорил по этому поводу и заключил свою речь следующими словами: «Я принужден принуждать тех, кого мне не хотелось бы принуждать». Он высказывал благородные мысли и, казалось, вот-вот склонит большинство на свою сторону. Однако против него выступил Метакса, который стал под бла-{158}говидными предлогами возражать Исааку и даже высмеивать его самого. Несмотря на это, мнение Исаака взяло верх. Это послужило основанием для тяжкого обвинения против императоров (я без колебаний называю Исаака невенчанным императором), которое выдвигалось тогда и выдвигается поныне.

Епископом Халкидона в то время был некий Лев, человек не слишком большого ума и учености, но весьма добродетельный, обладавший жестким и угрюмым нравом. Когда с Халкопратийских ворот снимали золотые и серебряные украшения, этот Лев выступил вперед и разразился дерзкой речью, не принимая в расчет ни государственной необходимости, ни законов относительно священной утвари[485]485
  Имеются в виду ворота церкви богоматери в Халкопратиях (Janin, La géographie..., р. 246 sq.). Об этом эпизоде сохранился рассказ Никиты Хониата (см. Müller, Fragment inédit..., р. 36). К рассказу Анны свидетельство Никиты Хониата добавляет лишь две детали: Халкопратийский храм был не первой церковью, на сокровища которой посягнул Алексей; двери этой церкви были обиты серебром с вычеканенным изображением двенадцати праздников господних.


[Закрыть]. Еще более нагло и, можно сказать, необузданно он вел себя по отношению к властителю и всякий раз как прибывал в столицу, злоупотреблял его долготерпением и человеколюбием. И тогда, когда впервые самодержец выступил из царственного города против Роберта[486]486
  Август 1081 г.; см. Ал., IV, 4, стр. 145.


[Закрыть], а его родной брат севастократор Исаак с общего согласия и в соответствии с законами и правом доставал, где только возможно, деньги, этот Лев своим дерзким поведением навлек на себя гнев упомянутого брата императора.

Алексей неоднократно терпел на войне поражения, бессчетное число раз вновь нападал на кельтов и, наконец, с божьего соизволения, вернулся, увенчанный победой[487]487
  Имеется в виду, вероятно, взятие Кастории в конце 1083 г. (см. Ал., VI, 1, стр. 177).


[Закрыть]. Вскоре император, однако, узнал, что на него надвигается туча других врагов (я имею в виду скифов)[488]488
  Анна говорит о печенегах, наступление которых на Византию началось в 1086 г. (см. Ал., VI, 14, стр. 201 и сл.).


[Закрыть]. И вот по тем же причинам начался новый сбор денег (Алексей в то время находился в столице). На этот раз Лев еще более бесстыдным образом оскорбил самодержца. Усиленному обсуждению подвергся тогда вопрос о святынях, и Лев стал учить, что мы должны почитать святые иконы не относительно, а служебно[489]489
  Почитать святые иконы не относительно, а служебно (λατρευτικως, ου σχετικως δε προσκυνεΐσθαι τας αγίας εικόνας). Богословский спор о том, как следует почитать иконы – относительно (σχετικως) или служебно (λατρευτικως), в общих чертах заключался в следующем. Лев учил, что иконы и материал, из которого они сделаны, священны сами по себе, ибо на них начертано изображение Христа или святых, и, таким образом, должны почитаться «служебно». Его противники во главе с императором утверждали, что иконы должны почитаться «относительно», так как божественная природа вообще неописуема (подробно см.: Stephanou, La doctrine de Léon de Chalcédoine...; Beck, Kirche..., Ss. 339—340). Понятно, {500} почему эта богословская проблема привлекла к себе всеобщее внимание в тот момент, когда Алексей посягнул на церковную утварь. Ведь если иконы священны сами по себе, то император, отдающий их в переплавку – святотатец!


[Закрыть]. Некоторые его доводы имели благовидные основания и были достойны человека, носившего сан епископа, другие же были совершенно неправильны, и я не знаю, приводил ли он их из вражды к императору или же по невежеству. Ведь он не мог ясно и точно высказать свою мысль, ибо был совершенно неискушен в словесности. Лев под влиянием подстрекавших его злобных людей, коих немало было тогда в государстве, стал нагло клеветать на императоров, несмотря на то что император просил его переменить свое мнение об иконах, отказаться от ненависти к нему, обещая отдать святым церквам еще более ценную утварь и сделать все необходимое для возмещения ущерба (а ведь Алексея уже освободили от вины наиболее достойные[490]490
  Наиболее достойные — των ελλογίμωτέρων – Ε. Доуэс переводит liberal-minded («свободомыслящие»).


[Закрыть] члены синода, которых приверженцы халкидонца назвали льстецами). Поэтому он был осужден и лишен должности[491]491
  Сохранился указ (σημείωμα) Алексея Комнина, датированный январем 1086 г., о низложении Льва Халкидонского (Dölger, Regesten..., 1130). Эта дата вполне соответствует сведениям Анны: писательница в своем рассказе забегает вперед и повествует о событиях кануна печенежского нашествия 1086 г. (см. прим. 498). Однако, сопоставляя фактические данные «Указа» и «Алексиады», исследователи обращали внимание на ряд противоречий. В «Указе» говорится не о споре Льва и Алексея, а об обвинениях, выдвинутых Львом против патриарха Евстратия. По нашему мнению, здесь нет большого противоречия. Как явствует из самого «Указа», Алексей неоднократно заступался за Евстратия, и для Льва спор с Евстратием был по существу спором с Алексеем – инициатором конфискаций церковной утвари (см. Grumel, L’affaire de Léon de Chalcédoine, p. 333 sq.).
  Второе противоречие заключается в том, что в «Указе» нет речи о «служебном» и «относительном» почитании икон (неверное понимание этого положения, по свидетельству Анны, и было причиной низложения Льва).
  Вопросы догмы разбирались на синоде, решение которого (без даты) сохранилось (см. Grumel, Les regestes..., № 967).
  Старые исследователи относили этот синод к 1086 г., полагая, что его и имеет в виду Анна, когда говорит о спорах по поводу «служебного» и «относительного» почитания икон.
  Однако В. Грюмель (Grumel, Documents athonites..., р. 120 sq.) на основании косвенных данных датирует этот синод 1092 г. или несколько позднее, т. е. временем, когда Лев Халкидонский уже был в ссылке (см. след. прим.).
  Датировку В. Грюмеля, конечно, нельзя признать окончательной. Но данные «Алексиады» во всяком случае не противоречат хронологии, предложенной этим исследователем. Ведь Анна прямо не сообщает о том, что догматические вопросы разбирались именно на синоде, а достаточно неопределенно говорит, что они «подверглись усиленному обсуждению».
  Вполне вероятно, что богословский спор о почитании икон возник в связи с отчуждением церковной утвари значительно раньше того, как он стал разбираться на синоде. Синод же, «освободивший от вины» Алексея может быть {501} любым из многих синодов, где так или иначе ставился вопрос об иконах или о Льве Халкидонском (см. Grumel. Regestes..., № 933, 935, 939, 940), или же собранием духовенства, о котором сама Анна рассказывает в дальнейшем (1084 г., Ал., VI, 3, стр. 179). В пользу последнего предположения говорит то, что Алексей, по словам самой Анны, предстал в качестве обвиняемого. Автор работы, посвященной Льву Халкидонскому, Н. Гроссу («Дело Халкидонского митрополита Льва», стр. 238—248) полагает, что в обоих случаях Анна рассказывает об одном и том же синоде, который совершенно неверно ученый датирует 1084 г.


[Закрыть]. {159}

Нисколько не смущенный этой мерой, он не успокоился, продолжал приводить в волнение церковь и привлек к себе немалое число сторонников. Так как Лев был совершенно неукротим и неисправим, то по прошествии нескольких лет его единогласно осудили и приговорили к изгнанию[492]492
  По сообщению Никиты Хониата (см. Tafel, Annae Comnenae supplementa, р. 6), Льва изгнали вскоре после низложения. В. Грюмель (Grumel, Les Regestes..., № 955) гипотетически относит это событие к 1089 г.


[Закрыть]. Он отправился в Созополь на Понте, где был окружен императорской заботой и вниманием; воспользоваться ими он, однако, не пожелал, по-видимому, из-за ненависти, которую питал к самодержцу. Но об этом достаточно.

3. Между тем самодержец усердно занимался обучением новобранцев (многие, узнав о его спасении, явились к Алексею). Он учил их твердо сидеть в седле, метко стрелять, искусно сражаться в полном вооружении и устраивать засады. Он также вновь отправил к германскому королю посольство во главе с Мифимном и в письме еще более настоятельно побуждал его не медлить, собрать свои войска и скорее прибыть, согласно договору, в Лонгивардию. Король должен был отвлечь силы Роберта, чтобы, таким образом, Алексей получил возможность собрать свое войско и чужеземные отряды и изгнать Роберта из Иллирика. Император сулил германскому королю многочисленные милости и уверял, что скрепит клятвой брачный союз, заключить который Алексей обещал через послов[493]493
  Dölger, Regesten..., 1080 (до мая 1082 г.). Анна не уточняет, какой именно брачный контракт имеется в виду. Должно быть, речь идет о женитьбе сына Исаака, Иоанна Комнина, племянника Алексея, которого последний показывал послу германского императора Бурхарду (см. Ал., III, 10, стр. 136).


[Закрыть].

Распорядившись таким образом и оставив вместо себя великого доместика Бакуриани, Алексей возвращается в царственный город, для того чтобы собрать чужеземные войска и сделать все, что диктовалось временем и обстоятельствами. Тем временем манихеи Ксанта и Кулеон[494]494
  См. Ал., IV, 4, стр. 146.


[Закрыть] вместе со своим двух с половиной тысячным войском своевольно возвратились домой. Самодержец неоднократно посылал за ними, они обещали вернуться, но откладывали свой приход. Император настаивал, сулил им в письмах дары и титулы, но они так и не явились к нему.

Пока император занимался приготовлениями к походу против Роберта, к Алексею явился вестник с сообщением, что германский король уже готов вступить в Лонгивардию[495]495
  Весна 1082 г.; см. ниже, прим. 503.


[Закрыть]. Роберт оказался в затруднительном положении и раздумывал, что ему предпринять. Отправляясь в Иллирик, Роберт оставил своим преемником Рожера[496]496
  См. Ал., I, 14, стр. 85 и прим. 159.


[Закрыть], младшему же сыну – Боэмунду[497]497
  Анна ошибается: Боэмунд не младший, а старший сын Роберта (см. прим. 162).


[Закрыть] – еще не дал в управление никакой страны; поэтому после долгих раздумий Роберт собрал вместе всех графов, отборных людей из своего войска и своего сына Боэмунда Саниска, выступил с речью и сказал им следующее: «Вы знаете, графы, что, собираясь переправиться в Иллирик, я сделал своего любимого сына и первенца[498]498
  Ошибка Анны, см. предыдущее примечание.


[Закрыть] Рожера властителем го-{160}сударства. Ведь нельзя было, берясь за это предприятие и покидая страну, оставить ее без правителя и отдать на разграбление каждому желающему. Ныне же германский король идет войной на нашу страну, и мы должны сделать все возможное, чтобы ее защитить. Ведь нельзя завоевывать чужие земли, оставляя на произвол судьбы свои собственные. Итак, я иду защищать свою страну и вступаю в бой с германским королем. Я поручаю Диррахий, Авлон и остальные города и острова, покоренные моим копьем[499]499
  Моим копьем... (τωμω δόρατι) Π. Ламброс предлагает читать τομω δόρατι, т. е. «острым копьем» (Lambros, Zur Anna Komnena, S. 282). Мы не видим никакой необходимости в этой поправке.


[Закрыть], вот этому моему младшему сыну; я прошу и заклинаю вас: почитайте его, как меня самого, и бейтесь за него всеми силами и всей душой. А тебе, дорогой мой сын, – сказал он, обращаясь к Боэмунду, – я приказываю со всем почтением обращаться с графами, непременно пользоваться их советами, не самовластвовать, но всегда действовать сообща с ними. Смотри, не относись легкомысленно к войне с ромейским императором из-за того только, что он потерпел страшное поражение, едва не стал жертвой меча и потерял на войне большую часть своего войска. Ведь, – продолжал Роберт, – он был уже почти в плену и, израненный, ушел буквально из наших рук. Не ослабляй своих усилий, чтобы Алексей, получив передышку, не собрался с духом и не стал сопротивляться тебе еще мужественнее, чем раньше. Алексей – незаурядный муж, он вскормлен в войнах и битвах, прошел весь Запад и Восток и привел в плен прежним самодержцам многих мятежников. Да ты и сам слышал об этом от многих людей. Если же ты будешь бездействовать, если самым решительным образом не выступишь против него, то погубишь то, чего я с таким трудом добился, и сам пожнешь плоды своего легкомыслия. Я уже отправляюсь, чтобы сразиться с королем, изгнать его из нашей страны и, таким образом, утвердить моего дорогого Рожера в пожалованной ему власти»[500]500
  В совершенно иной редакции передает эту речь Роберта Ордерик Виталий (Ord. Vit., VII, 5; ср.: Malat., III, 32; Lup. Protosp., s. а. 1082).


[Закрыть].

Простившись с сыном, Роберт вступил на борт монеры и переправился в Лонгивардию[501]501
  Сохранилось письмо папы, в котором он призывает Роберта выступить против Генриха (Jaffe, Regesta..., 5225; ср.: Malat., III, 32; Ord. Vit., VII, 5); По сообщениям Малатерры и Ордерика Виталия, папа вызвал Роберта не из Диррахия, а из Болгарии, земли которой Роберт покорял в то время.


[Закрыть]. Оттуда он быстро прибыл в Салерно, который прежде был резиденцией дук. Находясь там, он собрал крупные военные силы и привлек как можно больше наемников из других стран.

Между тем германский король, сдерживая данные самодержцу обещания, готовился вступить в Лонгивардию. Узнав об этом, Роберт спешил прибыть в Рим, чтобы объединиться там с папой и не дать германцу достичь цели. Когда папа дал свое согласие, они оба выступили против германца. В это время торопившийся напасть на Лонгивардию король получил сведения о самодержце, о том, что тот потерпел сокрушительное поражение, что одна часть его воинов стала жертвой враже-{161}ских мечей, другая рассеялась во все стороны, что сам он подвергся большой опасности; храбро сражаясь, получил несколько тяжелых ран и сверх ожиданий спасся благодаря своей отваге и мужеству. Поэтому король повернул назад и отправился на родину, почитая победой уже то, что без надобности не подверг себя опасности.

Итак, король отправился домой. Роберт же, прибыв в его лагерь, не пожелал сам продолжать преследование, а выделил большую часть своего войска и послал его в погоню за германцем. Сам же он, забрав всю добычу, вместе с папой направился в Рим. Он утвердил папу на его престоле и сам получил от него благословение[502]502
  Получил от него благословение – ευφημίας παρ’ εκείνου τυγχάνει. Слово ευφημία у Анны и других византийских авторов обычно употребляется в значении «славословия» (см. прим. 245). В данном случае ευφημία – «благословение» (соот-{502}ветствует латинскому benedictio). Б. Лейб (Leib, Alexiade, II, р. 17) переводит: «obtint... d’être acclamé par lui», т. е. «принял от него славословия». Однако такой перевод в данном контексте лишен смысла.


[Закрыть]. Затем Роберт вернулся в Салерно, чтобы отдохнуть от тяжких воинских трудов[503]503
  Представления Анны о кампании Роберта против Генриха IV (весна 1082 г.) весьма туманны. По свидетельствам западных источников (Ромуальд Салернский, Луп Протоспафарий, Ордерик Виталий, Малатерра), события развивались следующим образом. В начале 1082 г. Генрих IV подошел к Риму, оставил в Тиволи антипапу Виберта (Клемента III), а сам отправился в Ломбардию. Для борьбы с Генрихом папа вызвал Роберта, который явился в Италию в апреле или мае 1082 г. Вместе с Рожером Роберт двинулся в Рим, отогнал германцев от города, осадил Тиволи, изгнал оттуда антипапу, после чего стал подавлять восстание своих апулийских вассалов (см. Meyer von Knonau, Jahrbücher..., III, Ss. 449—452; Heinemann, Geschichte..., Ss. 321—323).


[Закрыть].

4. Вскоре к нему явился Боэмунд, на лице которого было написано поражение[504]504
  Конец 1083 г.; см. Ал., VI, 5, стр. 181.


[Закрыть]. Как его постиг этот удар судьбы, я сейчас расскажу. Помня наставления отца, да и вообще будучи человеком воинственным и храбрым, Боэмунд вступил в упорную борьбу с императором. Со своим войском, а также с отборными ромейскими воинами и правителями захваченных Робертом областей и городов (отчаявшись в успехе самодержца, они безоговорочно перешли на сторону Боэмунда), он через Ваинитию[505]505
  Таким образом, Боэмунд из Кастории через Ваинитию прибывает в Янину. Ф. Шаландон (Chalandon, Essai..., рр. 85—86) считает, что Ваинития – это область к северу от залива Арта. По мнению ученого, Боэмунд выбрал такой окольный путь к Янине, для того чтобы заключить союз с влахами. М. Ласкарис (его работа известна нам по ссылке Mathieu, Guillaume de Pouille..., р. 328) обратил внимание на ошибку Ф. Шаландона и указал, что Ваинития – это прибрежная область между Химарой и р. Гликис.


[Закрыть] прибывает в Янину. Прежде всего он велел вырыть ров среди находящихся за городом виноградников, расположил все войско в удобных местах, а свою палатку разбил внутри города. Он осмотрел стены и, увидев, что акрополь крепости находится в плохом состоянии, не только поспешил, насколько было возможно, исправить его, но построил также еще один хорошо укрепленный акрополь в другой части стены, где ему показалось удобным[506]506
  Под акрополем в данном случае Анна, по-видимому, подразумевает какое-нибудь укрепление, примыкавшее к городской стене.


[Закрыть]. Вместе с тем Боэмунд подверг грабежу соседние земли и города.

Узнав об этом, самодержец, немедля собрал все свое войско, в мае месяце[507]507
  Ф. Шаландон (Chalandon, Essai..., р. 86) и В. Златарский («История...», II, стр. 175) относят эти события к маю 1082 г., Дюканж (Ducange, In Alex..., р. 517), П. Безобразов («Боэмунд Тарентский», стр. 64), Дж. Баклер (Buckler, Anna Comnena..., р. 411) – к маю 1083 г. Датировка 1083 г. противоречит дальнейшим хронологическим указаниям Анны. По ее словам, Алексей вернулся в Константинополь 1 декабря 1083 г. (VI, 8, стр. 188). До этого времени происходят такие события: два сражения с Боэмундом, закончившиеся поражением византийского императора (V, 4, стр. 162 и сл.; видимо, лето—осень 1082 г.), осада Боэмундом Лариссы, длившаяся 6 месяцев и закончившаяся весной или летом 1083 г. (V, 5, стр. 165 и сл.; см. прим. 529), осада и взятие Кастории (VI, l, стр.176—177; лето или осень 1083 г.). Если мы предположим, {503} что Алексей выступил из столицы в мае 1083 г., то для перечисленных выше событий просто не остается времени.


[Закрыть] поспешно выступил из Константинополя и подошел к Янине. Когда же настал час битвы, Алексей увидел, что его войско не составляет и ничтожной части сил Боэмунда. Зная из опыта войны с Робертом, как трудно выдержать первый натиск кельтской конницы, он счел необходимым послать сначала небольшое число отборных пельтастов[508]508
  Пельтастов. F: δια αποστόλων, С: δια πολλοστών. Принимаем поправку Дистервега (Reifferscheid, Annae Comnenae..., р. XIV) – δια πελτάστων. Б. Лейб принимает чтение С.


[Закрыть], чтобы завязать перестрелку с врагом. Он хотел таким путем получить представление о военном искусстве Боэмунда и, вступая в мелкие стычки, выяснить общую ситуацию, чтобы затем уже с уверенностью выступить против кельтов.

Оба войска горели желанием начать бой. Император же, опасаясь первого неотразимого натиска латинян, изобретает нечто новое. Он приказывает изготовить колесницы легче и {162} меньше обычных, прикрепить к каждой из них по четыре шеста и приставить к колесницам тяжеловооруженных пеших воинов. По его замыслу, в тот момент, когда латиняне во весь опор бросятся на ромейскую фалангу, эти воины будут толкать вперед колесницы и таким образом прорвут плотно сомкнутый строй латинян.

Когда настал час битвы и солнце во всем своем сиянии уже поднялось над горизонтом, самодержец установил в боевой порядок фаланги и сам принял командование центром. Но в ходе сражения оказалось, что ухищрения самодержца не застали врасплох Боэмунда: как будто предварительно зная о замысле Алексея, он приспосабливается к обстоятельствам, делит на две части войско, обходит колесницы и нападает с обоих флангов на ромейский строй. Ряды смешались в этом бою с рядами, и мужи лицом к лицу бились с мужами. Много воинов пало в битве с каждой стороны, но победу тем не менее одержал Боэмунд. Как нерушимая башня, стоял самодержец под градом летевших в него отовсюду стрел; он то набрасывался на наступающих и ввязывался в схватки, разя кельтов насмерть, нанося и получая удары, то непрерывными криками возвращал воинов, обратившихся в бегство. Но, увидев, что его строй прорван во многих местах, Алексей решил позаботиться и о себе. Может быть, кто-нибудь подумает, что император спасал себя из трусости? Нет, он избежал опасности, чтобы вновь собраться с силами и еще доблестней бороться с кельтами.

Уходя от врагов с немногими воинами, Алексей дорогой встретил кельтов и опять проявил себя неустрашимым полководцем. Ободрив своих спутников, он с силой набросился на врага, готовый или умереть на месте или одержать победу[509]509
  Раньше Анна утверждала, что Алексей хотел спасти жизнь для дальнейшей борьбы с кельтами, здесь же она говорит о готовности Алексея умереть. К таким противоречиям писательницу нередко приводит стремление по всякому случаю воздать хвалу отцу.


[Закрыть]. Нанеся удар, он убил одного из кельтов, а его спутники, истинные щитоносцы Арея, ранили многих других и обратили врагов в бегство. Избежав, таким образом, неисчислимых и серьезнейших опасностей, Алексей через Струги благополучно прибывает в Охрид. Остановившись там, он собрал немало беглецов, оставил их в Охриде вместе с великим доместиком, а сам направился к Вардару. Сделал он это не ради отдыха – ведь Алексей вовсе не позволял себе предаваться царственной беспечности и досугу[510]510
  Представления об идеальном императоре как о вечном труженике чрезвычайно характерны для писателей конца XI и XII вв. Многочисленные рассуждения по этому поводу содержатся в произведениях Феофилакта Болгарского (см. PG, 126, col. 268, 281; ср. Любарский, Мировоззрение..., стр. 172– 173).


[Закрыть].

Затем Алексей вновь стянул войска, собрал наемников и выступил против Боэмунда, задумав новую хитрость, чтобы одолеть кельтов. Заготовив железные триболы[511]511
  Трибола — железный шарик с четырьмя острыми, конической формы шипами или просто четыре соединенных между собой шипа. Эти шипы были так расположены, что при любом положении триболы три из них упирались в землю, а четвертый торчал острием вверх. Триболы широко применялись против конницы противника еще в античную эпоху (см. Бобчева, Въоръжението..., стр. 67—68).


[Закрыть], он вечером, накануне битвы, велел рассыпать их на пространстве между обоими войсками, там, где он ожидал особенно сильного наступления кельтской конницы. Замысел Алексея состоял в сле-{163}дующем: триболы вопьются в ноги коней, и первый сокрушительный натиск латинян будет сломлен, стоящие же в центре ромейские копьеносцы медленно, так, чтобы не наступить на триболы, выедут вперед, ударят по кельтам и, разъехавшись в обе стороны, вернутся назад; в это время пельтасты начнут издали усиленно обстреливать кельтов, а левый и правый фланги в неудержимом натиске обрушатся на них с двух сторон.

Таковы были планы моего отца, которые, однако, не укрылись от Боэмунда. А случилось следующее. То, что император замыслил вечером, утром стало известно кельту. В соответствии с полученными сведениями он искусно изменил свои планы и принял бой, вместо того чтобы самому начать наступление, как это он обычно делал. Предупредив намерение самодержца, он вел бой главным образом на флангах, приказав стоящей по фронту фаланге до поры до времени оставаться на месте. Когда началась рукопашная схватка, ромейские воины обратили тыл и, устрашенные предыдущим поражением, не смели даже оглянуться на латинян. Ромейский строй смешался, несмотря на то что император оставался непоколебимым и всеми силами сопротивлялся врагам, многим из них нанося раны и то и дело получая их сам.

Однако, когда Алексей увидел, что все войско уже бежало и лишь немногие остаются с ним, он решил не подвергать себя опасности, продолжая бессмысленное сопротивление. Ведь глупо идти на явный риск, если после тяжких трудов не имеешь сил противостоять врагам. Хотя правый и левый фланги ромейской фаланги обратились в бегство, император продолжал стойко держаться, храбро сражался с фалангой Боэмунда и принял на себя всю тяжесть боя. Но, видя, что опасность неотвратима, он решил спасаться сам, дабы потом вновь выступить против победителя, стать для него еще более грозным противником и не дать Боэмунду увенчать свою победу. Вот каким он был: терпя поражение и побеждая, спасаясь бегством и преследуя врага, он никогда не терял присутствия духа и не попадал в сети безнадежного отчаяния – ведь Алексей питал великую веру в бога, чье имя постоянно было у него на устах, хотя он решительно воздерживался им клясться[512]512
  См. Исход, XX, 7: «Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя его напрасно».


[Закрыть]. И вот, оставив надежду на победу, он, как говорилось выше, и сам повернул назад, преследуемый Боэмундом и его отборными графами.

Но вот Алексей сказал Гулу (своему старому слуге) и другим спутникам: «Сколько еще бежать?», повернул коня и, выхватив меч из ножен, ударил в лицо первого встретивше-{164}гося преследователя. Видя это, кельты решили, что он уже отчаялся спастись, и, на собственном опыте зная, как трудно одолеть человека, находящегося в таком состоянии, отступили и прекратили преследование. Итак, Алексей избавился от преследователей и избежал опасности. Даже во время бегства император не пал духом; напротив, одних беглецов он призывал вернуться, других высмеивал, хотя многие и делали вид, что не замечают этого. Избавившись таким образом от опасности[513]513
  Анна рассказывает о двух следовавших друг за другом сражениях Алексея с Боэмундом. Первое из них происходило у Янины, второе Анна никак не локализует. В западных источниках упоминается лишь об одной битве (см.: Ord. Vit., VII, 6; Guil. Ар., VI, 6—19; Malat., III, 38). Вильгельм Апулийский говорит о сражении у Янины, но имеет в виду вторую из описанных Анной битв, ибо повествует о применении Алексеем трибол. Впрочем Вильгельм, видимо, знает о двух сражениях, так как сообщает, что Алексей отправился в Фессалонику (см. след. прим.), «будучи побежден во второй битве» («superatus Marte secundo» – Guil. Ар., V, 20).


[Закрыть], Алексей явился в царственный город, чтобы вновь собрать войско и выступить против Боэмунда[514]514
  Согласно Вильгельму Апулийскому (Guil. Ар., V, 20), Алексей после битвы отправился в Фессалонику.


[Закрыть].

5. После возвращения Роберта в Лонгивардию Боэмунд, следуя наставлениям отца, вступил в борьбу с самодержцем, постоянно завязывая сражения, Петра же Алифу вместе с Пунтесом[515]515
  По мнению Ф. Шаландона (Chalandon, Essai..., р. 64, n. 2), это один из предводителей норманнского войска Рауль Понтаус, тот самый Рауль, который был послан Робертом в 1081 г. в Константинополь (см. Ал., I, 15, стр. 85).
  Г. Руйяр, принимающий идентификацию Ф. Шаландона, считает, что это то же лицо, что и Πουντήσης, который упомя-{504}нут в грамоте Алексея от 1087 г. как предатель (Пунтес, согласно дальнейшему сообщению Анны, перешел на сторону Алексея и, видимо, предал и его. См. Rouillard, Léon Képhaias, р. 449 sq.). Против идентификации Ф. Шаландона выступает Форс (Force, Les conseillers..., р. 161). Он указывает, что имя Пунтес скорее образовано от названия одного из нескольких итальянских городов, начинающихся на Ponte.


[Закрыть] он отправил для завоевания различных земель. Петр Алифа немедленно овладел обоими Пологами[516]516
  Обоими Пологами (τους δύο Πολόβους). А. Райффершайд (Reifferscheid, Annae Comnenae..., р. 15) предложил читать Πολόγους вм. Πολόβους; он считал, что речь идет о городах у истоков р. Вардар. М. Матье (М. Mathieu, Guillaume de Pouille..., р. 355) утверждает, что под этим названием подразумевается область (région) между Битолем и Скопле. Нам известен лишь один город Полог (см. Ζακυθηνοΰ, Μελέται..., σελ. 230).


[Закрыть], а упомянутый Пунтес – Скопле. Сам же Боэмунд, по приглашению охридчан, поспешно прибыл в Охрид. Он пробыл там некоторое время, но, так как Ариев[517]517
  Ариев – армянин, будущий заговорщик (Ал., VIII, 7, стр. 239—240).


[Закрыть] охранял крепость, ничего не добился и направился в Остров. Оттуда он также ушел ни с чем и, пройдя через Соск[518]518
  Точное местоположение Соска неизвестно. И. Дуйчев («Проучвания...», стр. 146) приводит данные средневековых авторов об этом городе, но не учитывает свидетельства Анны.


[Закрыть] и Сервию, направился в Верию. Он неоднократно нападал на различные области, но, нигде не добившись успеха, через Воден прибыл в Моглены, где восстановил давно разрушенную крепость. Там он оставил с немалыми силами некоего графа по прозвищу Сарацин[519]519
  М. Ласкарис (Lascaris, Survivances..., р. 6) в документах XIV в. монастыря Мавриотиссы, основанного Алексеем I, обнаружил упоминание το λεγατον τοΰ Σαρακηνοΰ. Эта находка заставляет М. Ласкариса вспомнить «графа по прозвищу Сарацин» Анны Комниной.


[Закрыть], а сам отправился к Вардару в так называемые Белые Церкви[520]520
  «Белые церкви» (’Άσπραι ’Εκκλησίαι) находились, видимо, к западу от нижнего течения р. Вардар (Златарски, История..., II, стр. 175, бел. 3; Βρανούση, рец. на «Mathieu, Guillaume de Pouille...», σελ. 328).


[Закрыть].

Он пробыл там три месяца, а в это время был раскрыт заговор трех знатных графов – Пунтеса, Ренальда[521]521
  ‛Ρεβόλδος в F; ‛Ρικάλδος в С. Дюканж (Ducange, In Alex, р. 520) предполагает, что это Ренальд Муска, упомянутый Вильгельмом Апулийским (Guil. Ар., II, 133).


[Закрыть] и некоего Вильгельма[522]522
  Дюканж (Ducange, In Alex, p. 520) предполагает, что это – Вильгельм, сын Ивона, упомянутый Вильгельмом Апулийским (Guil. Ар., III, 570).


[Закрыть], собиравшихся перейти на сторону императора. Пунтес, предвидя провал заговора, бежал и явился к самодержцу, двоих других задержали, и, согласно кельтскому закону, они должны были оправдаться в бою[523]523
  Имеется в виду принятый на Западе способ решения спора путем «божьего суда». Рыцарь, на которого возводилось какое-либо обвинение, должен был сразиться с обвинителем или тем, кого обвинитель выставлял вместо себя. Считалось, что бог дарует победу правому.


[Закрыть]. Вильгельм был побежден и повержен наземь, и Боэмунд ослепил его; второго же – Ренальда он отправил к своему отцу Роберту в Лонгивардию. Роберт выколол ему глаза. Затем Боэмунд оставил Белые Церкви и отправился в Касторию. Когда великий доместик узнал об этом, он прибыл в Моглены, схватил и убил Сарацина и до основания разрушил крепость. Тем временем Боэмунд вышел из Кастории и направился в Лариссе с намерением провести там зиму[524]524
  Зима 1082/83 г. См. прим. 529.


[Закрыть].