Текст книги "Прогулки по тонкому льду (СИ)"
Автор книги: Анна Калина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
Глава 7
– Да где же ты? – взывала я к заваленным хламом недрам чердака.
Недра помалкивали, кокетливо подсовывая мне под ноги всякого рода неожиданности. Я вот только что зацепилась за одну из них, едва не искалечившись еще больше. Вокруг меня возлежал его величество хлам собственной персоной и его безграничные владения пыли и моли. Аттракцион для мышей и радость для старьевщика. И чего тут только нет…, впрочем, я знаю, чего нет – порядка. Точно, вот порядок мною не был обнаружен, как я ни старалась. Но ничего, как-то же раскапывают следы древних поселений, что же, я одну захудалую книжонку не раскопаю?
– Ай! – вскрикнула я от неожиданности.
– Лиарель, с тобой там все хорошо? – донесся из дома голос матушки.
– Да! – крикнула я, пытаясь вынуть ногу из какого-то старого ящичка, в который так неожиданно угодила.
Ящичек, видимо, был рад видеть меня после долгой разлуки и отпускать отказывался. Но я редко пасую перед препятствиями, так что дальнейшие раскопки хлама я проводила уже в тандеме с продуктом столярной промышленности. О небо, а вот это нам зачем? Чувствую себя легавой во время раскопок лисьей норки. Иногда меня посещает страх, что перекрытия не выдержат и все барахло, сваленное на чердаке, рухнет на головы моих бережливых родителей. И эта бережливость с каждым годом вгоняет меня в шок, а последнее время и в откровенный ужас, потому как они ничего не выбрасывают. А мои предложения перебрать вещи и часть из них выбросить воспринимают как личное оскорбление. Каюсь, пока я здесь жила, я потихоньку вывозила часть хлама на свалку. Одна, под покровом ночи в старой тачке. Интересно, а о чем думали соседи, увидев эту картину? Забавно. Как еще полиция к нам не наведалась?
– О, а вот и ты! – радостно произнесла я, грохоча в сторону сундука с книгами.
Ящичек радостно грохотал о пол, сделав мою несимметричную походку почти идеальной. Наступили долгожданные выходные, и я отправилась в гости к родителям, отмотав всю ночь в душном и пропахшем сажей паровозе. А с самого утра начала поисковые работы, отыскивая книгу с собранием сказок и легенд всего мира. Не то чтобы я не хотела пользоваться библиотекой Леграна, но просто, во– первых, хорошо иметь хоть какое-то пособие под рукой. А во-вторых, зная мэтра, можно так же легко потерять доступ к книгам, как и получить его. Лучше перестрахуюсь.
– Ты так и не объяснила, зачем тебе эта книга со сказками, – поднявшись по лестнице, спросила меня мама.
– Я же с детьми работаю, – в обнимку с огромной книгой, пояснила я. – Вот, решила память освежить.
Не буду же я говорить, что книгу взяла как научное пособие, для лучшего понимания нового мира и его законов. А что? Как оказалось, в этих детских историях правды было больше, чем во всех научных трактатах вместе взятых. Матушка вздохнула, и я услышала звук ее удаляющихся шагов. Я же озадачилась тем, как извлечь свою конечность из цепких объятий ящичка. После потрясаний и приплясываний ситуация не изменилась и предмет-обнимашка остался на прежнем месте. Нужно его чем-то поддеть. Я огляделась по сторонам. О! Как раз то, что нужно!
– И как же это тебя угораздило? – послышался сварливый голосок за спиной.
Я, уже привыкшая ко всякого рода неожиданностям, осторожно выпрямилась, сжимая в руке оторванную ножку от стула. Главное не пугаться раньше времени, судя по голосу, ОНО не очень большое. А по агрессивности? Итак, тянем время. И я выдала гениальную в своем идиотизме фразу:
– Кто тут?
– Я, – решил не отставать от меня в идиотизме кто-то.
Я резко развернулась и увидела старичка, сидящего на балке под крышей. Маленький, если сравнивать, то похож на гнома. Бородатый, откормленный, с наглой физиономией и лукавыми, блестящими глазками.
– Ой-ой, напугала! – притворно испугался незнакомец, косясь на мое «оружие».
– Ты кто? – все еще удерживая свое оружие, вздохнула я.
– Ух, – пожал плечами старичок. – Забыла, что ли?
Эм. А было что вспоминать? Я еще раз глянула на незнакомца по имени Ух. Нет, знакомых черт не наблюдаю, а если учесть, что ранее я видела только личины, то и напрягать мозг не стоит.
– А должна помнить? – опуская руку, уточнила я.
– Вот всегда так, – спрыгивая с балки, произнес старичок.
Спрыгнуть-то он спрыгнул, а на пол приземлился уже огромным черным котом. Моим котом! Моим пушистым и наглым Найтом. Который спал у меня в ногах, гонял мышей и обожал свежие сливки. Кот прошелся по полу, мазнул по краю моей юбки хвостом и снова обратился старичком.
– И во что же ты встрять успела, горе мое луковое? – вздыхал тот, кого я считала питомцем.
Я медленно села в раскрытый сундук со старым тряпьем. Думала, что повидала за эти дни достаточно чудес, но почему-то осознание, что мой домашний кот был не кот, меня озадачила. Что за открытия еще меня ожидают? Ночные вазы, цветы в букете, паучок, живущий над камином? Мне уже страшно выходить во двор, вдруг деревья в саду потянут ко мне ручонки.
– А… – попыталась я выразить хоть одну мысль словами. Мысль выражаться отказалась.
Старичок присел рядом со мной, на край сундука, лукаво подмигнул и изрек:
– Домовой я, горе. Живу тут. Ухом кличут. Чего глядишь как на чумного? Ты меня Найтом называла.
– Очень приятно, – шепнула я.
– Я вижу, как тебе приятно, – усмехнулся старичок. – Рассказывай, что это с тобой приключилось. С каких это пор ты у нас маг?
Сама не заметила, как выболтала Уху всю историю своего нежданного перерождения. Может, сказались потрясения, пережитые за эти дни, а может, то, что это существо я некогда считала своим котом, с которым привыкла делиться наболевшим. Ух слушал и кивал, вздыхал, хватался за сердце и хмурился.
– И откуда на тебя напасти эти берутся? – вздохнул домовой, вставая с края сундука. – Пока не ходила, так хоть спокойно жилось, а потом…
– Можно легко и просто сделать меня опять неходячей, – пожала я плечами. – Пару метких ударов по ногам и все.
– Ага. По шее бы тебе пару метких ударов, чтобы мозги на место поставить, – прокряхтел Ух, вставая у моей ноги. – Неходячей ее сделать… Мне б счастливой тебя сделать.
Ух опять вздохнул и ухватился за ящичек на моей ноге. Пыхтя и кряхтя, домовой принялся тянуть его с моей ноги, я, как могла, помогала ему, выдергивая ногу на себя.
– Счастье понятие растяжимое, – с сопением произнесла я, отклоняясь назад. – У каждого оно свое. Я на свою жизнь не жалуюсь.
– Это мечты у каждого свои. А счастье, оно всегда одно, – в той же тональности, что и я, сопел Ух. – А я тебя счастливой никогда и не видел.
– Неправда, а как же свадьба? – огрызнулась я.
– Ха! Да ты о любви с детства мечтала, – расхохотался Ух, сдергивая с моей ноги треклятую емкость. – А этот охламон, тот, кто ловчее других оказался. Ты же наивная была, как дитя малое, только по книгам жизнь и знала. Напел тебе о любви неземной…
– Лиа! – раздался голос мамы. – Спускайся, чай готов.
Ух опять горестно вздохнул и, покачав головой, пошел к лестнице.
– Эх. Пошли вниз, – вздохнул домовой. – А то мать твоя вопить будет, пока ты не спустишься. Все равно поболтать не даст.
Мы с Ухом спустились с чердака. Я с книгой, Ух опять в кошачьем обличии. Матушка вовсю гремела посудой, выставляя на стол сладости. Пахло сдобой и вареньем. На столе стояла ваза с огромным букетом хризантем. Я люблю эти цветы, которым отведена роль провожатых перед приходом зимы. Последние пестрые пятна на почерневшей и раскисшей земле. Усевшись за стол, я блаженно вдохнула аромат цветов – терпкий, горьковатый, сложный, его с трудом можно назвать цветочным, но это-то в нем мне и нравилось. Эта пестрая охапка радовала глаз, а кружащиеся за окном листья только усиливали ощущение счастья. И родной дом, и родные и самые близкие рядом, мы снова вместе, как в том далеком детстве, где кроме них не было никого в моем маленьком мире.
Счастье. Оно разлилось в душе, заполнило до краев, выплеснулось наружу и затопило мир вокруг. Звуки тише, цвета глуше. А перед моими глазами не хризантемы, а розы. Темные, почти черные на длинных стеблях, с запиской, вложенной в лепестки. И я дрожащими пальцами раскрываю конверт, читаю послание. И сердце мое бьется сильнее, краска опаляет щеки, душа готова парить высоко в небе, и я, не сдерживаясь, кружу по залу, обняв букет. Я счастлива, я влюблена, я любима.
– Лиа? – голос отца прозвучал какофонией в этом хрустальном мире. – Что с тобой?
Мираж лопнул и рассыпался, возвращая миру ароматы и краски осени. Холодно, одиноко, больно. Не моя жизнь, не моя память, не мои радость и счастье. Да что же это творится? Нужно поговорить с Леграном сразу же после приезда.
– Ли? – теперь отец испуганно вглядывался в мое лицо.
– Все хорошо, – нервно улыбнулась я. – Голова кружится иногда.
Я обернулась к перепуганной матушке, к замершему на подоконнике Уху.
– С каких это пор у тебя голова кружится? – обеспокоенно выдохнула мама, надвигаясь на меня в порыве беспощадной заботы.
– Мам. Я просто устала, – привычно пряча тревогу за беззаботностью, отозвалась я.
– Всю ночь в поезде, потом на чердаке. Пыль, духота…
– Ты надорвешься на этой своей работе, – покачала головой матушка. – Я просила и попрошу снова. Вернись домой, Лиа.
– Не стоит, – тихо произнесла я, разливая чай в чашки. – Ты сама знаешь, что не стоит.
– Да кто им вообще дал право тебя осуждать? – взвился отец. – Ты приняла решение и использовала законное право!
От переизбытка чувств он даже по столу хлопнул ладонью, отчего вазочка с вареньем опрокинулась, заливая белую скатерть липким варевом из малины. Я осторожно взяла отца за руку, сжала, стараясь успокоить. Права, законы, что они значат там, где властвуют средневековые устои?
– Мне хорошо в столице, мне нравится моя работа. У меня все хорошо, – с нажимом повторила я.
– Может, ты все же расскажешь, что случилось у вас с Патриком? – осторожно начала мама, вытирая разлитый джем. – Мы не спрашивали. Но…
– Мам. Нечего обсуждать, – беспечно усмехнулась я. – Просто не сложилось. Так бывает.
– Бывает, – вздохнула матушка. – Но, чтобы вот так жили, жили, а потом ты уехала! У вас же все было так хорошо…
– Было. И перестало, – вздохнула я, отгораживаясь от всей чашки с горячим чаем.
Мама еще что-то хотела спросить, но отец грозно покосился на нее, и дальнейшие расспросы были прекращены. Только Ух сидел на подоконнике и горестно вздыхал, качая головой. Он один знал, что вышло на самом деле, ведь это ему я выплескивала свою боль и обиды, прижимая к груди родного и любимого кота. Вот, лучше держать все в себе, а то не знаешь, перед кем душу открываешь. Мы молча допили чай, убрали со стола, и я, желая отвлечься, отправилась на небольшую прогулку по родному городку.
Погода уже не радовала теплом и ярким солнцем, пейзажи медленно теряли пестрый окрас, все больше и больше серея, и скучнея. Дорожка петляла по пустынным улочкам с низенькими, накрытыми дерном домами. Там, в шумном и таком огромном городе, бурлила жизнь, гремела и звенела свистками и клаксонами. Носились пароэкипажи по улицам, толкалась толпа, спешащая по делам. Здесь же время замерло. Чадили печные трубы в домах, цокали копытами лошади, запряженные в повозки и телеги. Иногда проезжали особо просвещенные горожане на велосипедах. И все, тишина, покой…скука. Старый городок на окраине империи, мир, живущий по своим традициям и законам. Мир, где все обо всех все знают, мир, где все живут по одним правилам. Мир, в котором я всегда была чужой. Мне скучны были сплетни и пересуды соседок и подруг, их скучный быт и мелкие стремления. Я мечтала увидеть мир, они желали добиться одобрения соседей. Я искала любовь и романтику, они женихов при деньгах. Смешная Лиарель, дурочка с головой, застрявшей в розовом облаке, какой смешной я казалась им тогда. Какой испорченной кажусь, должно быть, теперь.
Туманы тянулись над землей полупрозрачными сугробами, пожухлые листья шуршали от порывов холодного ветра, его дыхание пробиралось в рукава и под шарф, он норовил то задрать юбку, то сорвать шляпку с головы. И мне вдруг почудилось, что ветер забавляется со мной, бросая под ноги вихри листьев, словно это не бездушная стихия, а живое, наделенное душой существо, жаждущее моего внимания.
И я улыбнулась невидимому шалуну, следя за его забавой. Потом, сама, не понимая зачем, подняла листок с земли и подбросила. Мне захотелось, чтобы и его закружило в хороводе с собратьями. И очередной порыв ветра подхватил кленовую «одежку» и принялся поднимать ее вверх, навстречу солнцу. Шуршали листья на деревьях, гудели сквозняки на улицах, и в этом наборе звуков мне послышался голос. Тихий, едва ощутимый.
– Лиарель… – пронеслось над головой и стихло.
Я перепугано обернулась, ища взглядом источник голоса. Никого. По коже побежали мурашки страха, стало жутко и неуютно на пустынной дороге. Или я схожу с ума, или… Или домой надо идти. Решено, шире шаг и быстрее к родным стенам. Но когда это мне везло?
– О, Лиарель. Как ты, душечка? – облокачиваясь на кованую ограду своего дворика, пропел главный источник сплетен городка. Мэса Квирли заменяла здесь и телеграф, и телефон, и все печатные издания скопом.
И угораздило же меня остановиться у ее калитки.
– День добрый, – отозвалась я. – Хорошо, мэса. Спасибо, у меня все хорошо.
– Как жизнь в городе? – лукаво щурясь, произнесла наша сплетница. – Замуж не собираешься?
– Живу хорошо и портить свою жизнь снова не собираюсь, – со смехом призналась я.
– Ну да, ну да… – пропела дама. – На свободе да вдали от родных оно веселее. Веселее.
Я ничего не ответила, только задумчиво глянула на затянутое тучами небо. О чем говорить? Что доказывать? Свою честность и нравственность? Кому? Тем, кто мерит всех по своей мерке?
– А в детстве такая тихая была, – покачала головой женщина. – Я говорила твоей матери, не доведет до добра образование. Где это видано, девица с парнями вместе училась.
– Так закон до этого уже лет пять действовал. И не одна я такая, – с улыбкой произнесла я. – Или лучше жить и даже читать не уметь? Всю жизнь у печи с тестом возиться?
– Приличной девице и читать необязательно, – добила меня своей логикой мэса. – Семья, вот главная гордость женщины.
Я улыбнулась. И кто это мне говорит? Та, на чьего мужа так похож сын соседки. Ха-ха! Но это же не доказано, об этом не говорят вслух, и семья продолжает свое псевдо-существование. Зато как все, без скандалов.
– Всего доброго, мэса Квирли, – произнесла я и пошагала далее.
Она еще глядела мне вслед, пока я не завернула за угол. Осуждение… Как часто я вижу его в глазах жителей городка. Ха, святая безгрешность с отрядом скелетов в каждом шкафу. Как они гордятся своей нравственностью, как выпячивают добропорядочность, как любят мериться репутацией. Как много я знаю об их мерзких тайнах, как хорошо мне известна их истинная личина. Легко наблюдать за жизнью других, когда тебя считают пустым местом. Что такое девочка-инвалид, днями просиживающая у окна? Кому она интересна? Кто ее замечает? Дутая добродетель, дешевка с тонким слоем позолоты, семьи, кишащие тайнами, как старый матрац клопами. Но что такое грех, если он надежно спрятан за стенами родного дома? Если о нем не знают, не говорят, не обсуждают. Скройте свой порок, спрячьте его от посторонних глаз, грешите, но тайно, чтобы никто не знал, и смело вешайте медаль «За добродетель» на грудь.
А ежели вам страшно, что кто-то узнает вашу тайну или заподозрит ее наличие, смело тыкайте пальцем в собрата, ищите и обсуждайте его грешки, старательно уводя тему от себя. Вот таким громоотводом я стала для местных кумушек. И вправду, что такое муж пропойца или отчим развратник, когда есть Лиарель, поправшая вековые устои и заявившая о своем законном праве быть свободной. Не захотела делить жизнь с тем, кто предал. Не стала гробить время на то, что уже невозможно возродить. Я не злюсь на них, мне их жаль. Как, должно быть, жутко жить в страхе перед осуждением окружающих? Страх… поводок, намертво приковывающий нас не к тому дому, не к той жизни, не к тому занятию. Не к тому мужчине. Мы так боимся осуждения, что готовы терпеть любые лишения, лишь бы остаться в касте мнимой добродетели. Что же, это выбор каждого. Но неудовлетворенность собственной жизнью все же дает о себе знать. Боль, тоска, уныние. Они роятся в душе и просят выхода, прорываясь наружу ворчливостью и злобой. И они только крепчают, стоит увидеть того, кто плыть по течению не согласился, кто выбрал иной путь и сам строит свою жизнь. Его пример вызывает зависть, злобу и желание затолкнуть выскочку в принятые всеми рамки. Чтобы его пример не пробуждал в душе тоску, чтобы не вспоминать раз за разом о своей угробленной жизни. Ведь так хорошо быть как все, пускай все вокруг и несчастны…
Настроение испортилось окончательно. И я отправилась домой. Лучше потрачу весь день на общение с родителями, чем угроблю его на развлечение местных сплетников.
***
Конечно, можно было выехать еще вчера вечером и нормально отоспаться после поездки в своей комнате. Но я так редко вижусь с родителями, что за каждый лишний час, проведенный с ними, готова платить комфортом и сном. Что такое сон, когда вы до полуночи болтаете с матушкой о всем, что придет в голову? Обсуждаете моду и погоду, архитектуру столицы и даже новое начальство? А отец курит трубку и вставляет в беседу свои меткие ремарки. Даже Ух меня уже не удивлял своим непривычным видом, он просто сидел рядом на диванчике и молча грыз пряник, снова поражая матушку своими странными гастрономическими пристрастиями. Спать я отправилась, когда перед глазами все начало плыть, а зевки стали просто непрерывными. В сон я просто провалилась, стоило лишь коснуться головой подушки.
Среди ночи меня разбудило странное чувство чужого присутствия. Словно невидимая пружина внутри меня заставила открыть глаза. Все вроде бы было, как обычно: темно, тихо, спокойно, лунный свет льется в комнату сквозь паутину занавесок. Облака стадом нечесаных барашков мчатся по небосклону. Отчего тогда мне так странно на душе? Отчего кажется, что глядит на меня кто-то из окошка в комнате? Мне и вправду померещилось чье-то лицо за окном, тонкие черты и полупрозрачный силуэт. Но как, если спальня моя на втором этаже дома?
– Тихо, тихо, – раздался из мрака голос Уха.
От этого скрипучего голоса я вздрогнула. Домовой мелкими шажками подбирался к окну, на ходу бормоча какие-то слова себе под нос. Ладони его при этом стали светиться зеленоватым сиянием, которое медленно расползалось по комнате, разгоняя тьму. Я, как завороженная, наблюдала за действиями домового, завернувшись в одеяло. А Ух подошел к окну и принялся водить перед ним руками. Рама начала мерцать таким же призрачным светом, по стеклу поползла странная вязь неизвестных мне знаков и узоров, они укрывали окно, как морозный узор, почти лишая возможности видеть, что творится снаружи. Потом эти странные письмена вспыхнули и осыпались зеленоватыми искорками, «впитавшись» в стены.
– Ого! – только и нашла я, что сказать.
– М-да… – протянул Ух. – И кто это там шастает? А? – и, повернувшись ко мне, добил.
– К тебе, может, захаживали?
– Кто? – растерянно отозвалась я.
– Понятия не имею, – пожал плечами домовой. – Ты у нас маг. Поди знай, кто там шастал.
– Это мне не привиделось? – испуганно покосившись на окно, переспросила я.
– Тогда нам обоим привиделось, – пожал плечами Ух. – По ночам на улицах всякое бродит. Тока ты не бойся. Он сюда теперь не сунется, я запечатал окно, спи спокойно. Никто тебя не тронет.
– Так ты маг? – забыв о страхе и вспомнив о любопытстве, уточнила я.
– Тфу! – сплюнул домовой. – Маг… Еще чего. Нечисть я. Домашняя, древняя. Я дом беречь приставлен, а как ты его от бед убережешь без силы? Мы… ну, нечисть в смысле, дети мира природы. Частичка ее ожившая и беречь ее законы приставлена. Кто лес стережет, кто реку. А кто, как я, – обитель.
Я наморщила лоб, припоминая все легенды про домовых. В них везде говорится, что они сторожат дом и помогают хозяевам. Я думала, они там крыс гоняют, пауков. Не ожидала, что они и ТАК его стерегут.
– И вы все одарены магией?
– Естественно, – пожал плечами домовой. – Я ж те не ваза с цветами, чтоб в углу для красоты стоять. Как же я дом от зла стеречь буду, если силы нет? Она у меня хилая, правда, тока в доме и действует. Да и я из дому не хожу… В общем, мне хватает.
– Интересно, а в нашей школе есть домовой? – задумчиво протянула я, глядя в окно.
Ух уже двинулся ко мне, задумчиво поглаживая бороду.
– Неа, это ж не дом, так, сарай, – отмахнулся Ух. – Каждый год народ меняется. Домовой селится там, где есть семья, где дом, где уют. Его одними стенами не удержишь. Да и люди в одном доме тоже иногда семьей только на словах и зовутся… Кого там стеречь, когда никто никому не нужен?
– Теперь я помню, как ты ложился рядом, когда я болела, – укладываясь в постель, промямлила я. – Как ты терся о ногу, мурлыкал. Все домовые прикидываются домашними животными?
Ух стоял рядом, с теплом и нежностью разглядывая меня.
– Неа, мы глаза и так отводить умеем, – мотнул головой Ух. – Мне просто мать твою жаль стало. Да тебя, одинокую. Подумал, буду с клубком играть, тебе и повеселее будет. А то только книги да книги… Да шарманка эта с клавишами.
– Спасибо тебе, Ух, – снова проваливаясь в сон, шепнула я. – Спасибо тебе за все…
– Спи, горюшко мое неприкаянное, – сквозь сон услышала я его ворчливый голос. – Нашелся бы кто тебе равный… эх, и когда ж тебе повезет-то? Сколько ты еще одна маяться будешь?
– Спасибо, и одного раза вполне достаточно, – сонно огрызнулась я.
– Ага. Выскочила замуж за первого встречного и ноешь, – сетовал домовой. – Нормального найди, чтобы стоил тебя.
Я почувствовала, как он подоткнул мне одеяло, как расправил задравшуюся простынь, поправил подушку. А ведь ранее, в детстве, чувствуя эти же движения сквозь сон, я думала, что ко мне приходила ночью мама. А все это время мой заботливый нянь спал у меня в ногах и грел своим теплом. Там, в далеком детстве, я ощущала его любовь почти явственно, но думала, это фантазии.
– Где же его найдешь? – вздохнула я, кутаясь в одеяло. – Тем более чтобы стоил.
– Найдешь, – усмехнулся Ух. – Ты только сердцем ищи, а не умом. Сердце – оно мудрее.
Он еще гладил меня по волосам, а я проваливалась в сон, медленно качаясь на его волнах. Как когда-то в далеком детстве, в котором сказка была всегда рядом со мной, а я о ней даже не подозревала.
***
В купе междугородного поезда было душно и жарко. А за окном уныло серели растерявшие былую позолоту пейзажи. Теперь миром правила промозглая сырость и бесконечные туманы, превратившие очертания мира в акварельный набросок. А поезд все мчал и мчал меня вдаль, со свистом и гулом проносясь мимо полей и деревень, выплевывая в воздух облака белого пара и распугивая птиц протяжными гудками. Солнце лениво просовывало лучи сквозь свинцовые тучи, разгоняя утреннюю серость и сырость, отчего каждый новый час в купе становился все невыносимее. Хотелось вскочить и, распахнув окна, впустить в законопаченное помещение свежий, пахнущий осенью ветер. Мечты, мечты. Паровоз раз за разом с пронзительным свистом выпускал в небо клубы сизого дыма, который тут же окутывал исполинскую машину зловонным облаком, оседая на ее стенках слоем копоти. Стук железных колес успокаивал, покачивание поезда убаюкивало, погружая в странное состояние сродни трансу. То ли сон, то ли явь. Я не заметила, как начала снова дремать, склонив голову на плечо и раскачиваясь в такт с самим поездом. Все же пришлось встать на рассвете и тащиться на вокзал, зевая и засыпая в двуколке. Очередной гудок спугнул дрему и спас от получения столь милого сувенира, как шишка на лбу.
Я снова поерзала на сидении, стараясь умоститься достаточно удобно, но увы, как ни верти, а три часа без движения дали о себе знать. Нога начала невыносимо ныть, как гнилой зуб, заставляя постоянно менять ее положение. Желание улечься звездой на полу купе все сильнее овладевало моим сознанием, но увы, ввергать в шок остальных пассажиров было бы перебором. Вытолкнула свой саквояж из-под сидения и возложила на него больную ногу, демонстрируя пассажирам напротив подошву своих жутких башмаков. Ничего, потерпят, раз уж я терплю. В моем возрасте робость – это уже даже недостаток, а не достоинство. Я снова начала дремать.
– Мелкарс! – донеслось из-за двери, и она с шорохом открылась, впуская проводника.
Поезд запыхтел и заохал, притормаживая перед остановкой. Мои соседи тоже суетились, выуживая свой багаж и захламляя им и без того маленькое пространство купе. Я меланхолично наблюдала за их суетой, ожидая, когда смогу выйти из поезда. Поправила шляпку, натянула перчатки на руки. Я никогда не тороплюсь, привычно дожидаясь, когда очередь к выходу иссякнет. Ненавижу толкаться в узком проходе, где постоянно есть риск быть сбитой особо спешащим пассажиром. А я девушка плохо маневренная, и легко травмируемая. На ходьбу нога отозвалась пронзительной болью, которая, видимо, слишком явно отразилась на моем лице.
– Вам помочь, мэса? – засуетился у подножки проводник, встревоженно глядя на меня снизу-вверх. – Я могу вас снести.
Ну и перекосило же меня, если этот паренек так нервничает. Я растерянно глянула на ступеньки поезда, прикинула, как буду по ним спускаться, и согласно кивнула проводнику.
– Если вас это не затруднит, – смущенно улыбнулась молодому человеку и подала ему свой саквояж.
– Что вы, мэса! – просиял тот. – Почту за честь вам помочь.
После этих слов мне галантно протянули руку, а потом легко на те же руки подхватили. Держали меня на весу дольше положенного, но все же соизволили установить на твердую землю. С поклоном вручили саквояж. Что же, иногда красота – это даже приятно, способствует привлечению внимания и оказанию помощи. Зачастую…
– Я могу проводить вас к пароэкипажу, мэса, – не унимался проводник.
– Это лишнее, – сдержанно, но вежливо отозвалась я.
– Мне не сложно, – заверил меня юноша, преданно заглядывая мне в глаза.
– Мне тоже, – все так же ровно и с улыбкой отказала я. – Благодарю за помощь.
И не дожидаясь продолжения беседы, направилась вон из вокзала. Уверена, он еще смотрит мне в след, восхищенно моргая глазами. Я знаю, так как подобные взгляды часто ловлю в толпе. Женщины глядят с завистью, мужчины с восхищением. Я знаю, что красива. Об этом я не раз слышала от окружающих, об этом сообщает мне зеркало в ванной, об этом твердит моя матушка. Говорят, меня даже хромота не портит.
А интересно, кинулся бы тот проводник мне помогать, будь я не только колченогой, но еще и уродливой? Или хотя бы неприметной, хромоногой мышкой? Не думаю. Увы, люди видят лишь смазливую мэсу. Бездушную куклу с золотыми кудрями и точеным станом. Женщины недолюбливают, мужчины… Мужчины, как дети, тянут руки к тому, что ярче блестит. И все другие мои качества всегда были и будут стоять на втором, а то и на десятом месте после моей внешности.
Столичный вокзал шумел и бурлил, как океанское побережье. Толпы врывались в ажурные ворота, их сменяли другие, покидая здание вокзала, как волны. Чайками кричали мальчишки-газетчики, бегающие между степенными мэтрами и утонченными мэсами, выкрикивали новости, надрывая глотки за пару золотых. Кричали воробьи, где-то там, под самой крышей из синего стекла. Солнце сочилось сквозь цветную преграду, освещая каменные перроны, поезда на путях, и эти голубоватые лучи, зависшие в воздухе, делали столичный вокзал подобием подводного царства. Свистели и шумели поезда, выплевывая вверх клубы дыма, уподобившись китам и кашалотам; стучали колеса, кричали проводники. Сущий сумасшедший дом, что царит на любом вокзале.
– Новости, новости! – орал пробегавший мимо меня мальчишка. – Загадочная смерть на окраине столицы!
В руках у него было премерзкое издание, напечатанное скверным шрифтом на плохой бумаге. Дешевенькая газетенка, в подобных пишут о скандалах и ужасах, творящихся в обществе, которые сами же редактора и выдумывают, пытаясь увеличить тиражи и продажи. Подобные издания я не читаю, но мальчишка был настолько тощим и заморенным, что рука сама потянулась в карман за мелочью. Медяк перекочевал мальчишке в карман, а я обзавелась чудным материалом для набивания вымокшей обуви. Все довольны, никто не в накладе.
За стенами вокзала творилось все то же оживленное безобразие, что и в нем. Какой контраст после поездки в деревню! Все куда-то спешили, толкались и ворчали, ржали кони, шарахаясь от шипения пароэкипажей, свистели регулировщики на перекрестках, свет солнца то и дело загораживали пузатые дирижабли в небе. Мэлкарс, как и все столицы в мире, был шумным, суетливым и неприветливым городом. Но мне нравилась его угрюмость и суетливость, этот ритм, как биение сердца, пульсация самой жизни, что заставляет и самого тебя быть бодрее, веселее, активнее. Здесь я впервые ощутила себя свободной и довольной жизнью, здесь мой дом, а не на просторах погрязшего в тоске и сплетнях захолустья.
И сердце стучало в ритме города, и на душе было весело и волнительно. А потом я и вообще решила быть безрассудной и несдержанной и купила огромный крендель с корицей. Прямо тут, на вокзале. Знаю, что это безумие, и неприлично, и некрасиво. Но до чего же вкусно!! Здесь самые вкусные крендели, огромные и хрустящие, усыпанные сахаром и специями. Далее мы с кренделем шагали вместе, время от времени останавливаясь на очередной укус. А толпа текла мне на встречу, и я становилась частью этого огромного, спешащего куда-то потока…
– Ноарис, куда это вы так бодро шагаете? – раздалось со стороны дороги.
Я замерла с поднесенным ко рту кренделем. Легран с улыбкой разглядывал меня из окна пароэкипажа. Итак, я вся в крошках, мятом платье и с явно помятым лицом. Мэтр? Мэтр до неприличия свеж и опрятен. Эх Лиа, когда ты уже повзрослеешь?
– Вы за мной следите? – ляпнула я первое, что стукнуло в голову.
– Я ездил по делам в Башню, – отмахнулся Легран и выбрался из пароэкипажа.
– Опять из-за оборотня? – напряглась я.
Мэтр помрачнел, но не стал на меня шипеть, как делал до этого.
– Нет. Это другое дело. Садитесь, отвезу вас на рабочее место, – распахивая передо мною двери авто, произнесло начальство.
Пришлось покорно сесть на кожаное сидение и примотаться ремнями. Я боюсь пароэкипажей, меня пугает их рев и бульканье. А еще я не раз видела, как водит пароэкипаж сам мэтр Легран. На перекрестке у школы стоит единственный в городе седой постовой. Ага. Молодой и седой, как лунь!! Когда рядом угнездился сам водитель этого парового чудовища, мне оставалось только перепугано моргать, наблюдая, как быстро мелькают за окном здания и люди.
