Текст книги "По воле ведьмы (ЛП)"
Автор книги: Анетт Блэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Глава 34
– Я знаю, кто я такая. Хотя ты смутил меня, заставив думать, что самой себя мне недостаточно. На какое-то время, – поспешила добавить Сторм.
– Ты слышала голоса детей задолго до нашей встречи, Картрайт, но решила переложить свои надежды на ребенка, которого объявила моим. Это низко, корыстно и эгоистично.
– Кстати об эгоистах. Ты таскаешь повсюду за собой свой дом и чуть что прячешься в нем. Как и в день свадьбы.
– Я убегал от психованной барышни, которая…
– Спасла двух детей, следуя за голосами в своей голове.
Сторм понимала, что в военной школе Эйдена должны были научить подчиняться строгой системе и отказываться от излишеств. Видимо, в бунте с целью доказать свою самостоятельность он и выбрал себе роскошный автодом с кучей излишеств и был так далек от какой бы то ни было систематизации жизни, как только может быть человек.
– Не хочется признавать, – заявила Сторм, – но мы ссоримся на пустом месте. Я считаю, что твой кочевой образ жизни, украшенный наличием Харлея и отсутствием нормированного графика работы, более чем соответствует моим готическим убеждениям.
Улыбка Эйдена едва не развеяла весь ее гнев.
– Твоему готическому маскараду.
– Что ты имеешь в виду, небритыш?
– Что со мной ты попала пальцем в небо.
– Сомневаюсь. Ты же рос в военной школе вместе с Кингом, так? И где же были твои родители?
– Делали деньги, раздавали их, защищали убогих, кормили голодных, находили приют для бездомных. Летали по миру на суперском самолете, собирая вокруг себя толпы репортеров и благодарных зрителей. Делали добрые дела, обнимали на публике детей, пока я смотрел на них по телику в военной школе.
– Раздери меня дра…
Эйден бросил на нее пристальный взгляд.
– Сгореть мне заживо в драконьем огне, пойдет? – поправилась Сторм.
– Давай вообще без драконов.
– Как же тогда тебе называть меня Снэпдрагон?
На губах Эйдена появилась дерзкая ухмылка.
– Я мужчина, ты женщина. Мужчине нравится, когда его дракон оказывается где-нибудь внутри женщины. Это слово дает визуальный образ, который заводит меня, мое эго и дракона. А это заставляет меня гордиться собой.
– Надо же, – Сторм покачала головой, – ты такой мелочный, что одно напоминание о твоей чувственной неотразимости вгоняет тебя в эйфорический кайф. Словно получаешь дозу эндорфинов без шоколада.
– Даже лучше. Погоди-ка, ты считаешь, что я неотразимо чувственный? Хочешь тормознем и предадимся демонстрации по-быстренькому?
– Сейчас ни малейшего желания. К тому же тебе еще надо найти другое ругательство. Теперь, зная, что у тебя в трусах, я, конечно, понимаю твои проблемы с кровавой картинкой, которую рисует мое драконье изречение, но меня бесит до чертиков, когда ты выводишь меня из себя, а я не могу ответить по совести. А что, если я присвою ругательство Хармони? Чтоб подохли все хрустальные шары? Секундочку… О чем это мы? Ты говоришь, что твои предки – те самые Маккалуды из Фонда Макклауда? Да ты отвратительно богат, небритый мой леденец. Хорошее же у тебя прикрытие, жить не мешает. Кто бы мог подумать? А я давненько ничего о твоих родителях не слыхала. Кстати! Кочевой образ жизни ты унаследовал от них. Это, видимо, в генах. Ну надо же!
– Можешь мне поверить, мои родители и черепахи – как разные полюса. Если бы моей матери пришлось работать в казино, то она плясала бы на сцене, а не таскала подносы от столика к столику. Но кочевая жизнь – тут ты права. Эй, а я тебя не очень отвлекаю? Детские голоса в голове не появились?
Сторм ткнула его локтем.
– Где сейчас твои родители?
– Понятия не имею, но мы вполне уверены, что их нет на свете. Их самолет засветился на радаре где-то над джунглями в Перу, а через минуту его и след простыл. Поисковые бригады месяцами пытались их найти, пока не бросили эту безнадежную затею.
– А что случилось с фондом?
– Теперь он мой. Я продолжаю их дело.
– Без фанфар для публики?
Эйден кивнул:
– Так мне больше нравится.
– И где-то на большой земле стоит большое здание, в котором у тебя есть собственный большой кабинет с собственным рабочим столом?
– Уйма. Но ни за одним из этих столов я не сидел уже много лет.
– Скучаешь по родителям?
Он посмотрел на нее так, будто не верил собственным ушам, и Сторм заинтересовалась, о чем он думает.
– Марвеланна убеждена, что скучать по тому, чего никогда не имел, невозможно, – сказал наконец Эйден. – Ты говоришь, что это не так. Я где-то посередине.
– Довольно откровенно. – Сторм села ровнее. – Ура! Слышу ребенка.
– Одного?
– Ага. Твоего. Остановись на ближайшей стоянке, чтобы я пересела за руль.
– Если у меня и правда где-то там есть дочь, я не знаю, что с ней делать. Не знаю, как любить.
– Это не важно. Дети как никто умеют научить любви.
С выбранного места Сторм повела сама, прислушиваясь к звучавшему только у нее в голове голосу и мысленно принимая более четкие образы. Целые прилавки украшений. Футляры, кольца, браслеты, ожерелья. Морские животные, ракушки, черепахи. Очень много черепах из золота, серебра и меди. Чей-то образ, кто знал Эйдена.
– Думаю, ты испорчен так же, как я, – сказала Сторм. – Поэтому нам так хорошо вместе.
– С самой встречи, – согласился он. – Как думаешь, взаимное влечение имеет какое-то отношение к нашим недостаткам?
– Нет, тут дело в похоти и феромонах. Где-то внутри тебя, пирожочек, есть целый отряд бешено сексуальных феромонов, которые так и лезут наружу. Мы на правильном пути, – добавила она. – Плач стал громким, я даже вижу…
Сердцу Эйдена предстояло серьезное испытание, и она ощутила мощную потребность в тихом заклинании:
«Бог Отец и Богиня Мать,
Я прошу вас мне знак подать,
Ради той, кого может спасти
Лишь отец, не сбиваясь с пути.
Храбрый сердцем и чистый душой,
Он стремится найти покой
И мечтает дом обрести
С той, с кем крови одной по пути».
– Пожалуйста, – попросил Эйден, – скажи мне.
– Что?
– Что ты видишь. Ты в порядке?
– Образы четкие. Теперь вместо золотых, серебряных и медных кружков я вижу украшения морской тематики. Как это. – Она показала ему кулон в виде морского конька, найденный в автобусе. Тут же почувствовав с ним связь, Сторм уронила кулон, словно он обжег ей пальцы.
– Господи, Боже мой, – выдохнул Эйден.
Глава 35
Сердце Эйдена выпрыгивало из груди, как будто он бежал Бостонский марафон[48]48
Бостонский марафон – один из старейших и престижнейших марафонских забегов в мире, старейший из проводящихся ежегодно.
[Закрыть].
– Что случилось? – спросила Сторм.
– Мы едем в Кейп-Мэй. Там жила и работала Клодетт. По собственным эскизам она создавала ювелирные украшения, которые и продавала в своем магазине. Назывался он «Драгоценности моря».
– Теперь я сама себя пугаю. Ты же не разыгрываешь меня, нет?
– Хотел бы, черт возьми. Этот кулон сделала она.
Эйден почти успел попросить Сторм остановиться у ближайшего магазина, начинавшего целый ряд таких же, устроенных в викторианских домах, однако она свернула на парковку с другой стороны улицы и остановилась. Перед ними был магазин Клодетт.
– Ну вот, – сказала Сторм, кивнув на магазин.
«И никаких розыгрышей», – подумал Эйден. Не в силах сказать ни слова, он кивнул, вышел из автобуса и пересек улицу, подойдя к магазину. Всего однажды Клодетт показала ему свой магазин, но сразу повезла дальше, мимо дома своей матери. Хотя впустить его внутрь, чтобы их познакомить, отказалась. Она сказала, что ее мать признает лишь тех мужчин, на которых можно положиться в смысле стабильности и совместного пускания корней, поэтому не сможет ни понять, ни принять их отношения.
Тогда он уважал такую позицию. Сейчас – чувствовал себя дерьмом.
Викторианская же вывеска, гласившая «Драгоценности моря Клодетт Лэнгли», до сих пор висела над дверью, но магазин был пуст. Это не должно было казаться неожиданным, но Эйден был потрясен. До сих пор ему не приходилось сталкиваться с доказательствами смерти Клодетт, теперь же он был вынужден встретиться с ними лицом к лицу. Она действительно умерла.
Он ее не любил. Она была не из тех, кого любят. Не такая, как… Сторм. Странная мысль. Однако Клодетт была замечательной партнершей и подружкой, когда не пыталась его перевоспитать.
Непонятно чего испугавшись, Эйден оглянулся и увидел Сторм. Она по-прежнему сидела за рулем и просто наблюдала. Наверное, хотела дать ему время свыкнуться с мыслью о смерти бывшей. Однако было одно «но»: он мог думать только о ней, о Сторм.
Сторм. Дерзкая соблазнительница, крутая готка, обладающая такими изумительными свойствами души, что казалось кощунством прятать их от окружающих. Бунтарка, которая сумела пробить дорогу к сердцу, которого, как казалось Эйдену, у него просто нет. Грозовая туча, которая могла быть неотразимо очаровательной, если забывала о сарказме. Снэпдрагон, упрямая, рискованная, полная энергии и сил, самая непредсказуемая из тройняшек. Господи, как же она ему нравилась!
Она ему нравилась… Причем так чертовски сильно, что, казалось, на носу маячит серьезная угроза душевному здоровью.
Когда она впервые увидела дракона, ее глаза стали цвета морской волны в страшный шторм. Это был, несомненно, шок. Потом, когда она влюбилась в Тритона, если верить ее же словам, озорная улыбка отразилась в глазах аквамариновой вспышкой. А затем смутной серовато-голубой дымкой вплыл туман, когда настоящее, ничем не прикрытое возбуждение настигло ее. Их обоих.
Сторм поднялась и скрестила на груди руки – привычное уже для Эйдена движение. Возможно, она боялась, что призрак отберет его у нее? Что она его потеряет? Но как могла она потерять то, что никогда ей не принадлежало? Впрочем, на этот вопрос у нее был свой ответ. Возможно, Эйден ей принадлежал. Возможно, он сам себя обманывал, надеясь на смысл известных пословиц, а на самом деле ему ничего не оставалось, кроме как утонуть в грозовом, но таком уютном облаке по имени Сторм.
Она вышла из автобуса, засунула руки в карманы сарафана с морскими коньками, который он ей купил, и плавной походкой пошла к нему на сексапильных трехдюймовых шпильках, которые тоже выбрал он. Синие волосы были причесаны, лишь на первый взгляд вызывая впечатление колючести.
Дойдя до Эйдена, Сторм остановилась.
– Ты как?
– Немного потрясен, – ответил он. – Я никогда не буду тебя разыгрывать.
– Думаю, ты ее любил. Тебе станет лучше, если ты признаешься себе в этом и позволишь себе горевать.
– Она мне нравилась. Мы… нам было хорошо вместе. А секс… Понимаю, нехорошо говорить непочтительно о мертвых, но секс с тобой – это лучшее, что я когда-либо мог себе представить.
– Это потому, что со мной ты можешь быть самим собой. Я тоже плохо вписываюсь в общепринятые правила, тоже испорчена любовью к независимости и тоже не хочу влюбляться. Мы похожи, поэтому со мной ты чувствуешь себя в безопасности. Всего-то и делов.
Положив руки ей на плечи, Эйден вгляделся в ее поразительные глаза и привлек к себе.
– Всего-то?
Он далеко не был в этом уверен.
Она кивнула, и он поцеловал ее.
Оторвавшись от ее губ, чтобы вдохнуть, Эйден убрал упавшие ей на глаза синие локоны.
– Меня переполняет чувство вины, а не горе.
– Я же тебе говорю. Не виноват ты в том, что она тебя кинула и попала в аварию…
– Я чувствую вину за то, что ты мне нравишься намного сильнее, чем Клодетт.
– Это не правда.
– Почему?
– Потому что меня можно разве что терпеть, но уж точно не испытывать ко мне симпатию.
– Давай каждый останется при своем мнении, – предложил Эйден. – Согласимся друг с другом не согласиться, идет? – Он обнял ее за плечи и повел обратно к автобусу. – Между прочим, Клодетт умерла не в тот же день, когда ушла от меня. Это случилось через несколько месяцев.
– Тогда ты и правда дурак, раз чувствуешь себя виноватым.
– Ты все еще слышишь плач ребенка?
– Громче, чем раньше.
– У меня от этого сердце выскакивает. И вовсе не самым приятным образом. Давай продолжим поиски. Ты поведешь.
Вид улиц, которые выбирала Сторм, напрягал Эйдена все больше и больше. Сначала кишки завязались в узел, потом сдавило грудь. Когда они выехали к набережной, окаменели шея и плечи. Он так стиснул зубы, что сводило челюсти. И чем знакомее становились дороги и викторианские дома, тем крепче сжимались кулаки. Когда Сторм остановилась перед домом матери Клодетт, Эйден чуть из кожи вон не выпрыгнул.
– Больше никогда не усомнюсь в твоих экстрасенсорных инстинктах, – с трудом выдавил он. – Теперь плач звучит и в моей голове.
– Нет, Эйден. Это ты слышишь ушами. – Сторм вышла на улицу. – Пойдем.
Идя на плач, они обошли кругом дом в викторианском стиле, за которым открывался живописный морской пейзаж в обрамлении аккуратно подстриженной полыни и кустов сирени. Сбоку словно приглашало белое крыльцо с деревьями, растущими в горшках, и цветущими гортензиями в одном здоровенном горшке. Корзины с желтыми, розовыми и фиолетовыми цветами свисали с карниза, ситец на подушках, разбросанных по побитой непогодой ротанговой садовой мебели, перекликался с каждым присутствовавшим здесь цветом.
Но когда они зашли за угол от крыльца, перед Эйденом развернулась совсем другая картина, заставившая забыть, как дышать. Преклонных лет женщина сидела в инвалидном кресле возле детского манежа, в котором плакал ребенок, одетый в мятый розовый комбинезончик. Детская рука выловила один абрикос из миски, стоявшей на приставном столике.
Крокодильи слезы перестали литься водопадом, когда малышка увидела Эйдена и Сторм.
Сердце его переживало космические перегрузки.
Он едва мог дышать.
Легкие усиленно этому сопротивлялись.
На лице пожилой леди отразилось удивление, которое смел настоящий шок, и она разрыдалась, промокая глаза передником и покачиваясь вперед-назад. Ничего подобного в жизни Эйден не видел.
– Коска, – произнесла девчушка, показывая абрикос у нее в руке.
– Вкуснятина, – отозвался Эйден, темноволосая макушка кивнула, и абрикос оказался во рту ребенка.
Она похожа на него или все это игра воображения?
– Вы в порядке? – спросила Сторм, опускаясь на колени перед женщиной.
Та кивнула, но продолжала плакать. Эйден наклонился и потрогал мягкие маленькие пальчики девочки, когда она сжала ручками край манежа. Ее рука была такой крошечной, такой… идеальной. Он повернулся к женщине.
– Мы не знакомы. Вы нас боитесь? Хотите, чтобы мы ушли?
Старушка покачала головой и проплакала в передник:
– Вы не незнакомец.
Малышка чмокнула Эйдена в руку, удивив до глубины души, и он растаял, как масло в сковородке. Взглянув на нее, он увидел, как девочка улыбается. Он был уверен: сердце перевернулось в груди вверх ногами и никогда больше не станет прежним.
– Принести вам что-нибудь? – спросил Эйден, снова обращаясь к женщине в кресле. Кажется, не только сердце – все внутренности затеяли государственный переворот в буквальном смысле. – Стакан воды или еще что?
Леди опустила передник, вытерла его уголком глаза, а потом прижала к груди.
– Да, будьте добры. Сходите в дом и принесите, пожалуйста, фотографию с каминной полки в гостиной. Вы поймете, какую именно, как только увидите ее.
– Не думаю…
– Прошу вас.
Эйден вошел в дом, где выросла Клодетт, и его переполнило горе. На столах и подоконниках хранились кристаллы – доказательства ее любви к охоте на минеральные самородки. Он вспомнил каждый восторженный визг, который вырывался у нее, когда она находила очередной кристалл. Вспомнил ее смех, запах волос, шелест теплого дыхания, когда она проводила ночи в его постели.
Дойдя до камина, Эйден узнал нужное фото. В красивой рамке, они с Клодетт стояли перед его старым автобусом. Это была их последняя фотография перед памятным разговором на тему его нежелания остепениться. Сосед по автолагерю снял их за пятнадцать минут до того, как Эйден, сидя на ревущем Харлее, ляпнул последнее «Вали охотиться за своими камушками» и выжал газ до упора. Знал бы он тогда, что этот миг будет охотиться за ним всю жизнь…
– Чертов конченный осел, – обругал он сам себя и снял фото с полки.
Те слова были последними, которые он ей сказал. Убить его мало.
До самого крыльца Эйден не отводил глаз от лица Клодетт на снимке. Она вся была анти-Сторм: привлекательная, но с несколько мальчишеской фигурой, настолько скованная в речи, что даже слово «секс» не могла произнести, да и сам секс был для нее скорее обязанностью, которую она исправно исполняла, только чтобы доставить ему удовольствие. Теперь, подумав об этом, Эйден понял, что Клодетт была… чопорной настолько, что наверняка принимала секс за любовь, потому что иначе просто не смогла бы.
Тритон довел бы ее до инфаркта. Но она была доброй и щедрой. Талантливой. Веселой. Любила танцевать. Он заслуживал ее не больше, чем заслуживал Сторм, и уж точно обе они заслуживали кого-то намного лучше, чем он.
Надо было Клодетт вырезать его из фотографии и выбросить к чертовой матери. Он не заслуживал места в доме этой пожилой женщины. Так думал Эйден, отдавая ей фотографию.
Еще с крыльца он заметил Сторм, гуляющую босиком по песчаному берегу. Она подпрыгивала через шаг, на руках у нее сидела девчушка, темная кудрявая головка прижималась к плечу Сторм. Под воинственной готической маскировкой скрывалась другая Сторм, полная решимости спасти каждого плачущего в ее голове ребенка.
Мать Клодетт потянула Эйдена за рубашку, и он повернулся к ней. Присел рядом и на мгновение накрыл ладонью ее руку. Кожа ее оказалась прохладной и тонкой, как бумага. Клодетт повезло с матерью. Она любила свою дочь так сильно, что воспитывала внучку. По крайней мере, так считал сам Эйден. Еще раз взглянув на Сторм с ребенком, он уловил движение миссис Лэнгли и все свое внимание уделил ей. Она достала фотографию из рамки и пыталась сунуть ему в руки.
– Прочтите надпись на обороте, – попросила она.
Там рукой Клодетт были написаны дата, ее имя и «Четыре месяца беременности». Затем его имя и «Отец моего ребенка». Словно какая-то невидимая рука еще разок перемешала кишки Эйдена, но он смог встать и прочел надпись снова.
Он посмотрел на песок, туда, где стояла Сторм с… его дочерью… и вся его жалкая жизнь пронеслась перед глазами.
– Я… не знал.
Миссис Лэнгли кивнула:
– Клодетт мне так и сказала.
Он-то думал, что Клодетт оставила его потому, что слишком уж разными были их жизненные цели. Она была из домоседов, тех, кому нужен был дом и, в конечном счете, как она сказала тогда ему, семья. А он был странником, для которого счастье – это в любой момент жизни вести свой автодом туда, куда занесет работа.
Клодетт хотела, чтобы он перестал скитаться и пустил где-нибудь корни. Слишком откровенно и слишком громко он заявил ей самым недвусмысленным образом, что не желает быть связанным.
Когда он вернулся, ее уже не было.
Теперь их расставание будет вечно преследовать его.
Она ушла от него, потому что имела одно-единственное средство привязать его к себе. И отказалась им воспользоваться.
Глава 36
Миссис Лэнгли кивнула, будто могла прочесть каждую его полную искреннего раскаяния и сожаления мысль.
– Друзья Клодетт принесли это фото, когда прибрались в ее магазине.
– Мне очень жаль, что Клодетт больше нет, – сказал Эйден надломленным голосом.
По лицу ее матери снова потекли слезы.
– Нам тоже. Хотя Бекки никогда не видела мать, а Клодетт – свою дочь.
Придвинув ротанговый стул к инвалидному креслу, Эйден сел рядом с миссис Лэнгли.
– Я ничего не знал о Бекки. Иначе приехал бы раньше.
– А почему вы приехали сейчас? – спросила она.
– Из-за моей подруги. – Он посмотрел на Сторм, которая уже шла к ним, целуя темную курчавую макушку. – Она экстрасенс с выдающимся даром находить потерянных детей.
– Сторм, – произнесла миссис Лэнгли. – Мы представились друг другу, когда вы ходили в дом за фотографией. И, пожалуйста, зовите меня оба Джинни. Спасибо тебе, Сторм, что привела к нам Эйдена. И как раз вовремя.
– Я была рада воспользоваться своим даром для такого доброго дела. – Она глянула на Эйдена, как будто хотела сказать «Я же говорила!». Но все же не сказала.
Он выпутал пальчики малышки из синих волос. Сторм, должно быть, поняла его раньше, чем он сам, и девочка оказалась у него не руках.
– Ну вот, – сказала Сторм, глядя на надпись на обороте фотографии. – Это твой папа.
– Па. Па. – Малышка погладила его по щекам, потом хлопнула в ладоши. – Па!
Несмотря на очевидный шок, волна желания защитить этого ребенка заставила Эйдена прижать девочку к себе крепче. Он взглянул на мать Клодетт в поисках объяснения:
– Па?
– Мы учились на твоем фото, – рассказала Джинни. – Уже какое-то время Бекки умеет отличать тебя от других.
– Мне на минутку показалось, что она, как и Сторм, одаренная, – проговорил Эйден, – хотя ей ведь не больше… года, да? Она очень смышленая для своего возраста.
– Говоришь, как настоящий отец, – заметила Сторм, и по лицу Джинни стало ясно, что ей понравились эти слова. Сторм повернулась к ней: – Что вы имели в виду, когда сказали «как раз вовремя»?
– Социальная служба считает, что я не в состоянии воспитывать Бекки, потому что прикована к креслу. Может, и так, но я не переживу, если потеряю ее. Завтра они придут, чтобы отправить ее в приемную семью.
– Нет! – воскликнули Эйден и Сторм хором.
Он посмотрел на часы:
– Начало первого. Хорошо. – До сих пор едва веря, что эта малышка – его дочь, он вернул ее Сторм и достал сотовый. – Я позвоню адвокатам фонда, чтобы начали вставлять палки в колеса этого плана. Если кормишь бедных и даешь приют бездомным, хочешь – не хочешь, приходится работать с соцслужбами. Если кто и знает, как работает система, то это наши адвокаты. – Он отошел на несколько шагов, чтобы позвонить, но во время разговора спросил у Джинни: – В свидетельстве о рождении Бекки указано мое имя?
– Нет, Клодетт была в коме, когда ей делали кесарево сечение. Тогда я еще не видела этой фотографии и ничего не знала. Меня так и подмывало отплатить тебе за все, но я не могла допустить ошибки, которую невозможно будет исправить.
Эйден встряхнулся, как будто это косвенное извинение давило, и спросил, прикрыв рукой телефон:
– Вы можете назвать мне имена соцработников, которые занимаются этим делом? Дать какие-нибудь номера телефонов?
Джинни послала Сторм в дом за записями.
Рассортировав бумажки по стопкам, миссис Лэнгли отдала Эйдену те, что он просил. Он продиктовал информацию адвокату, с которым разговаривал.
– Добейтесь отмены или отсрочки, что угодно, – сказал он напоследок и повесил трубку.
Два часа подряд он играл с дочерью, держал ее на руках, пока она спала, и внезапно обнаружил, что влюбился в эту малышку меньше, чем за день. А ведь даже не думал, что умеет любить. Обхохочешься.
Бекки спала, прижавшись щекой к его груди, и вдруг Эйден почувствовал, как по нему потекло что-то теплое. Он посмотрел на женщин и тихонько сказал:
– Сторм, Джинни, кажется, у меня мокрые штаны.
– Вот дела, – всполошилась миссис Лэнгли, – надо было сменить ей подгузник перед тем, как она уснула, но вы вдвоем казались очень занятыми друг другом.
– Нет, – запротестовала Сторм, – оставайтесь на месте, Джинни. Думаю, Эйдену пора учиться менять дочери подгузники. Пойдем, Папа Медведь.
Осторожно, чтобы не разбудить Бекки, Эйден встал и пошел за Сторм в детскую.
– Комната Бекки просто прелесть, – сказала она.
– Папа Бекки просто лужа, – отозвался он. – Мне ужасно не хочется будить ее, но… О, привет, Плюшка. – Бекки отстранилась, чтобы взглянуть на него, и он спросил: – Я тебя разбудил, да?
Казалось, она вот-вот заплачет, как будто не узнала его, и это едва не разбило ему сердце. Он покачал малышку, широко улыбнулся и сказал:
– Па-па.
Эйден видел, как разгладились от узнавания детские черты, и Бекки застенчиво улыбнулась. О Господи, он пропал.
– Это пеленальный столик, – объявила Сторм, – а тут – салфетки и тальк.
– И что?
– И то: клади ее на столик на спину и стой перед ней, чтобы она не перевернулась и не скатилась.
– Готово. Дальше что?
– Сними грязный подгузник.
– Сильно грязный?
– Это будет сюрпризом. Не узнаешь, пока не снимешь. Хотя, если постараться, можно, конечно, учуять чудесный запашок.
Эйден наградил ее красноречивым взглядом.
– Ты от всего этого получаешь удовольствие, да?
– Кто? Я? Неужто мисс У-Тебя-Есть-Ребенок наконец-то смогла получить чуточку возмездия за мисс Ты-Спятила?
– Я понял, понял! Как мне вытащить ее из этого, чтобы добраться до подгузника?
– Сам знаешь, – ответила Сторм. – Как-то я видела, как ты разбирал антикварный подсвечник и снова собирал его. Делай с костюмчиком то же самое.
– Он на движущемся объекте.
Сторм прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Каждый раз, когда Эйден укладывал Бекки на спину, она мгновенно переворачивалась и вставала на четвереньки.
– Поговори с ней, – предложила Сторм, – расскажи какую-нибудь историю, чтобы она сосредоточилась на твоем лице и голосе.
– Давным-давно, моя дорогая Бекки, жила-была черепаха. – Эйден начал расстегивать кнопки на плечах, но Сторм указала на застежки между ножками. Он закатил глаза, расстегнул кнопки, в то время как Бекки опять пыталась перевернуться, затем аккуратно снова уложил ее на спину. – Глупая черепаха никогда не думала, что внутри ее панциря, а может, и в сердце, окажется достаточно места для семьи…
– Боже ты мой! Да не тяни ты подгузник! Отлепи липучки сбоку. Так точно ничего не вывалится.
– Но однажды это глупая черепаха влюбилась в прекрасную принцессу-фею… Чтоб я сдох! Кто ж может так вонять? Воняет-воняет-воняет!
Бекки захихикала и подняла ножки, будто ждала, что он ее вытрет.
– Ну и ну! – вырвалось у Сторм. – Твоя дочь готова сотрудничать, когда это действительно важно.
Эйден схватил целую горсть салфеток, и она едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Однако он весьма тщательно вытер Бекки и даже почти не морщил нос.
– Если бы мне не были нужны твои инструкции, как надеть новый подгузник, – проговорил Эйден, – я бы вышвырнул тебя из комнаты сию же секунду. Так что знай, Картрайт: между нами сейчас – мой слабый рвотный рефлекс. Ничего больше.
С трудом сдерживаясь от смеха, Сторм протянула ему новый подгузник с рисунками.
– Эта хреновина плоская, – заметил Эйден, – а Бекки нет.
– А ты открой подгузник, как аккордеон, – посоветовала Сторм. – Картинки должны быть спереди. Когда они потускнеют или исчезнут совсем, подгузник снова надо будет менять.
– Откуда ты столько знаешь? – спросил он. – У вас в семье вроде пока нет детей.
– У подруги Вики, Мелоди Сибрайт, двое детей. Мне доводилось менять подгузники ее дочери.
– Та самая Мелоди Сибрайт из кулинарного шоу? Которая управляет фондом «Храни меня»? – переспросил Эйден. – У нас с ней были общие дела, по бизнесу. Я знал, что она из Салема, но как-то не провел связи.
– И какие же у вас общие дела?
– Фонд Макклауда делает регулярные крупные пожертвования фонду «Храни меня».
– А теперь тебе нужно сохранить собственного ребенка.
– Комбинезон мокрый, – сказал Эйден. – Нельзя снова его надевать. Вот я дурак! Надо накупить ей одежек. Хотя ты, наверное, лучше в моде разбираешься?
– С тех пор как стала совладелицей «Бессмертной классики», есть капельку. А до того… лучше не спрашивай.
– Может быть, Фонду Макклауда стоит инвестировать в какую-нибудь организацию, занимающуюся поиском детей. Может, даже в союзе с фондом Мелоди. – Эйден взял в ладони лицо дочери и наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб, нос, а когда она прижала руку к его губам, поцеловал пальчики. От взгляда Сторм сердце его екнуло. – Чего?
– Ничего, – ответила она. – Мне нравится.
Зазвонил сотовый. Эйден узнал на дисплее номер фонда. Им со Сторм пришлось поменяться местами, чтобы она могла одеть Бекки, пока он отвечает на звонок.
Руки его заметно тряслись, когда он ответил, но затряслись еще больше, пока он слушал.
– Пытайтесь! – рявкнул он через минуту, вешая трубку.
Услышав звонок его телефона, в комнату вкатилась Джинни и остановилась в дверях. Она ждала вердикта. И Эйдену было жаль, что у него нет новостей получше.
– Все плохо, – сказал он, – но мои люди работают над этим. У нас есть все причины надеяться на хороший исход. – Забрав у Сторм Бекки, чистую и свеженькую, он снова перецеловал ее маленькие пальчики. – Поверить не могу, что знаю о твоем существовании всего-то пару часов, а какие-то люди уже пытаются тебя у меня отнять.
Вернувшись в гостиную, Сторм сделала для Джинни ромашковый чай, а Эйден ушел в автобус за сухой рубашкой.
– Извините, миссис Лэнгли, то есть Джинни, – исправилась Сторм, – но я не могла не заметить стеклянный ящичек для сувениров. Кристалл и коралл там изумительные. А ювелирные украшения с камнями просто шикарные. Их сделала Клодетт?
– Да. Некоторые из самых своих любимых я поместила туда. Но в коробках в гараже их намного больше. Эйден, – обратилась к нему Джинни, когда он вернулся, – видишь на нижней полке запонки и зажимы? Те, что в форме морских коньков. Может, возьмешь их себе?
– Я не могу забрать дорогие вашему сердцу вещи, Джинни.
– Ты неправильно понял. Клодетт их сделала специально для тебя. Работая над ними, она много раз говорила мне, что делает их для тебя.
Сторм дотронулась до его руки. Похоже, это Эйдену было нужно сейчас куда больше, чем воздух.
– Возьми запонки, Эйден, – спокойно сказала она, – и носи их на каждый день рождения Бекки, на ее утренники, на выпускной из детсада, из школы, а потом из магистратуры. Так рядом с вами будет частичка Клодетт, когда вы будете отмечать важные моменты в жизни вашей дочери.
Джинни схватилась за свободную руку Сторм:
– Ты бы понравилась Клодетт.
– Я точно знаю, что она понравилась бы мне, особенно если она хоть немножко похожа на свою мать. Вы сказали, что в гараже у вас много ее работ. А хотите, я их заберу и продам в своем магазине? Он называется «Бессмертная классика», в нем продается антиквариат и сувениры. Уверена, салемским туристам очень понравятся украшения Клодетт. И деньги от продаж вам лишними не будут.
– Я и думать боялась, что может случиться с ее работами, если или когда меня отправят в дом престарелых. Я была бы счастлива, если бы они попали в руки людей, которые сумели бы о них позаботиться.
– Тогда по рукам. Я возьму в Салем то, что оставила Клодетт. А теперь… доверите мне приготовить ужин?
Пока Сторм занималась готовкой, Джинни провела Эйдена по упущенной части жизни Бекки, не забывая ни единой шалости, ни единой выходки.
После ужина он откинулся на стуле, сытый и счастливый.
– Понятия не имел, Сторм, что ты такой замечательный повар. Было очень вкусно.
– Я же тебе говорила, мы с сестрами вырастили друг друга. Мы все готовили сами лет, наверное, с пяти.
– Кошмар, – сказала Джинни.
– Выживание, – возразила Сторм. – И вам, Джинни, кое-что об этом известно.
– Ну, – снова сказал Эйден, – бефстроганов от Сторм, веселье от Бекки и ваша приятная компания, Джинни, сделали ужин особенно прекрасным. Спасибо за то, что пригласили нас, но, Сторм, нам с тобой пора поискать лагерь на ночь.
