Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Мы на месте! – воскликнул Борович. – Я уже знаю!

Мищук с Васяком удивленно глядели на него.

– Что ты знаешь?

– Он пошел по улице Ножовничей, поскольку не мог форсировать улицы Еловой, свернул на площадь Нанкера, идя по улице Лацярской. Потом вошел на территорию монастыря, с кем-то поговорил и вышел во дворик, усаженный цветами.[58]58
  Гестаповец не мог пройти по Еловой (Jodlowa), тогда он прошел метров двадцать по Ножовничей (Nozownicza), свернул вверх на Лацярскую (Laciarska), затем – налево, по улице Площадь епископа Нанкера (Nankiera), и по переулку Оссолиньских – к монастырю. Это Публичная гимназия сестер урсулинок Римской унии.


[Закрыть] Следите за временами года. Сначала была зима, а теперь – май.

Васяк стал фертом.

– Aaa! – Вот это он понял прекрасно и кивнул головой, находясь под впечатлением умений довоенного полицейского. – Выходит, врет, сукин сын?

– Нет, у него провалы в памяти.

– А откуда ты можешь знать, куда он шел? – спросил Мищук.

– Потому что читаю ваши акты. И очень тщательно. – Борович обратился к Кугеру. – Спроси, как он попал в монастырь.

– Через Альбузерштрассе.

– То есть, шел по Лацярской. Он шел с заряженным пистолетом, – говорил Борович по-польски. – Трясся.

– Я шел со снятым с предохранителя пистолетом. Весь трясся от ужаса.

– А что вас так пугало? – спросил Кугер. – Если не считать обстрела советской артиллерии.

– То, что найду решение.

– Не понял?

– Не знаю. Не могу объяснить. Мне казалось, что вот сейчас встречу кого-нибудь, кто укажет мне дальнейшую дорогу в жизни.

– И встретили?

– Да.

– Кто это был?

– Его звали Альберт Грюневальд.

– Как?! – Кугер чуть не свалился со стула. – Боже мой! Боже мой!

– Он представился мне Альбертом Грюневальдом, – повторил гестаповец.

– Как он выглядел?

– Довольно низкий, в теле, очень такой решительный, в хорошем, тщательно отглаженном пальто.

– Это Хельга ему гладила, – Кугер не мог прийти в себя от впечатления. – Он говорит правду, – повернулся калека к Боровичу. – Именно так Грюневальд выглядел в день своей смерти. Я видел труп. Похоже, он был влюблен в Хельгу, но их альковные тайны мне не ведомы. Знаю, что она его сильно любила.

– Он встретился с духом? – спросил Борович. Кугеру он доверял. Довоенных полицейских готовили явно лучше, чем послевоенных милиционеров. Он был полностью уверен, что тот видел покойного приятеля. И тщательно запомнил все подробности.

– Не знаю. – Кугер вернулся к следствию и глянул на гестаповца. Рутина, опыт, процедура ведения дела. – Простите. В ваших показаниях имеется ряд неточностей. Вы говорите, якобы были свидетелем эвакуации на вокзале, который теперь называется «Налодже». Стояла зима. Вы сказали, что переход на площадь Нойемаркт… – Кугер вновь склонился над картой, – называемый сейчас Новым Рынком, занял у вас полтора дня. И вот уже май. У вас куда-то пропало пару месяцев.

– Не знаю. Не знаю, что со мной творилось.

– Но ведь вы должны были расписываться на работе или, по крайней мере, появляться там, – Кугер не знал жалости.

– Но ведь была война.

– Погодите, погодите. В мае – это действительно была война, но зимой ее еще не было. Я находился в Бреслау все время и знаю, что здесь творилось. Бомбардировщики нам вообще не угрожали. Город не находился на направлении советского наступления. Они не хотели тратить на нас силы.

– Да. Помню, как на шоссе появились тысячи немцев, тащивших тележки с имуществом. Только детские коляски еще были приспособлены к городским мостовым. Все остальные ломались. Дети умирали.

– Ладно, я тоже видел это. А бомбардировщики были над площадью. – Кугер опять склонился над картой. – Над Грюнвальдской площадью. Господи! – Он отер пот со лба. – Грюнвальдская площадь. Альберт Грюневальд. Как все соединяется.

– Простите. Не понял вас.

– Герр коллега, как вы объясните чуть ли не полугодичное отсутствие в расположении гестапо?

– Не знаю. Я ехал на том французском автомобиле…

– И через полтора дня зима превратилась в весну?

Гестаповец пожал плечами.

– Не знаю. Вот сейчас вы мне доказали, что я несу чушь. Но не по злой воле. Не знаю, как такое возможно, но на вокзале была зима, а в бункере – весна. Это факт.

– А ваши коллеги. Что говорили они?

– Что я превратился в кретина. Что я трус, недостойный гестаповского мундира. Но… – он вытер пот со лба. – Я не трус. Я получил образование… – запутался он.

– Как и я, – поддержал его Борович. – Но как только ваши бомбардировщики начали сбрасывать груз, я намылился через поле, что твой заяц.

– А когда ваши из Англии валили бомбы в нас, я тоже бегал. Только это еще не доказательство трусости.

– Ладно, не будем спорить.

Борович усмехнулся.

– Вы были под Фалез[59]59
  Битва под Фалез (Falaise) (котел Фалез, мешок Фалез) – битва, состоявшаяся 7–22 августа 1944 года во время операции войск союзников, стремящихся сломить немецкую оборону в северной Франции и выйти к Рейну. Столкновение произошло в районе городка Фалез в Нормандии, где германские бронетанковые подразделения были атакованы подразделениями польской 1-й Бронетанковой Дивизии под командованием генерала Станислава Мачка. Польская дивизия входила в состав 1-го Канадского Корпуса. – Википедия.


[Закрыть]?

– Откуда такой странный вопрос? – Гестаповец явно был заинтригован. – Да, был. – Он ненадолго задумался. – У нас был значительный перевес над союзниками. А потом ваши танки пошли в наступление. Осколок попал мне в бедро. Меня на самолете эвакуировали в Берлин, когда поляки уже завершали окружение. То был последний самолет. – Он потер нос. – А откуда такой странный вопрос? – снова повторил он.

– Вы были тяжело ранены? – спросил Кугер. – Или только легкая царапина?

– Ну, знаете?! С легкой царапиной эвакуировать кого-нибудь самолетом? Я был ранен в бедро, осколком. Меня едва спасли. До сих пор хромаю.

Кугер не дал захватить себя врасплох.

– А что офицер гестапо делал под Фалез?

– Относительно моей службы я вам ничего не скажу!

– Хорошо, настаивать не буду. Только у нас не сходятся даты.

– У нас?! – завопил гестаповец. – Так ты уже с ними? Предатель!

– Нет, нет. Сейчас мы всего лишь расследуем уголовное дело. И все равно, как мне, дураку, кажется, что-то здесь не совпадает. Вы были под Фалез, насколько помню, это был август сорок четвертого.

– Так.

– Каким чудом вы продолжили службу зимой, во время эвакуации Бреслау?

– Не знаю. У нас имелись замечательные немецкие врачи.

– А реабилитация?

Борович откинулся на стуле и с улыбкой сказал Кугеру.

– Он твой. Уже прожаренный и на сковородочке.

Кугер не был любителем. Он тоже улыбнулся, склонил голову перед коллегой-специалистом.

– Так что ты делал под Фалез?

Гестаповец опять вытер выступившие на лоб капли пота.

– Допрашивал пленных. В основном, канадцев. Еще англичан и американцев, но тех было мало. Я хорошо знаю английский.

– А поляков?

– Откуда? Языка я не знаю, а эти черти сражались до конца. Больше не набрать.

– А как ты попал на последний самолет?

– Попугал своим мундиром гестаповского офицера. Рану на бедре сделал штыком. Канадцы так нажимали, что у нас остался только тридцатикилометровый коридор. Наши пошли на поляков, а те только стояли и стреляли. Наши лучшие силы! А те били, словно по уткам. Ну, так что я видел, это уже конец. Предпочел самолет, чем бегство пешком.

– Ага, то есть, один перескок во времени у нас объяснен. Вполне реально. А что с другим?

– Слушаю?

– Каким чудом переход от вокзала до бункера занял у вас пару месяцев?

Гестаповец теперь опирал локти о колени, положив подбородок на ладони.

– То ты говоришь «вы», то «коллега», а потом «ты».

– Видишь ли, это зависит от моего настроения, – ответил на это Кугер.

– И какое из них плохое?

– А угадайте, герр коллега.

Борович, который переводил милиционерам по ходу, вновь чуть не расхохотался. Кугер и вправду был хорош. Очень хотелось бы иметь такого специалиста в качестве собственного унтер-офицера во время следствия перед войной. И вдруг он кое-что вспомнил. В Кракове он допрашивал одного еврея в качестве свидетеля аферы с туннелями. Он чуть не подскочил на месте.

– Знаешь, о чем его спроси?…

– Знаю, – усмехнулся калека и обратился к пленному. – Когда вы вошли в туннель?

– Сразу же после неудачной акции на вокзале.

– Как долго вам пришлось идти?

– Мы не шли. Мы ехали на том смешном французском автомобильчике, у которого было всего три колеса.

– Под землей?

– Да. Но там даже пара грузовиком могла разъехаться. Вам, офицерам крипо об этом не говорили, потому что ваша задача – гоняться за ворами. Но нам, где находится въезд, сообщили. А сбоку мы обнаружили специальный склад СС.

– А в нем коньяк, водку, пиво и вино.

– Да. К тому же, консервы со всего света, сухая колбаса, испанское сушеное мясо, просоленная ветчина. Овощи всякие.

– И этими овощами вы так ужрались, что только через полгода добрались до моего окопчика?

– Нет, герр унтер-офицер. Это заняло у нас всего пятнадцать часов. В тех подземельях можно даже Тур д'Аллемань[60]60
  Ассоциация с «Тур де Франс» – велосипедными и автомобильными гонками по Франции. В данном случае: гонки по Германии, предложением ниже – гонки по Польше (франц.) – Прим. перевод.


[Закрыть] организовать.

– Ну, теперь разве что «Тур де Полонь». Ладно… Даже если вы нажрались всеми теми овощами и консервами, ведь спиртного, насколько я понимаю, вы не касались…?

– Естественно, нет, герр унтер-офицер!

– Хорошо. Эти пятнадцать часов я понял. Хотя перед тем вы говорили кое-что иное. Но теперь, по крайней мере, я знаю причину.

Кугер попросил чаю. У него пересохло во рту. А откуда тут взять такой раритет? Мищук изумил всех. Он вынул из кармана маленький черный параллелепипед. «Американский, прессованный», – объяснил он всем. Тут же сделал кипятильник из старого бритвенного лезвия, пары спичек и проводов. Оголенные концы сунул в розетку. Чай заварился молниеносно.

– Сделаю-ка я ему еще и яйца, – сообщил тот же Мищук.

– У тебя есть настоящие яйца?

– Откуда. Порошковые, американские. Жрать невозможно.

Он начал готовить болтушку в другом стакане. По тому же методу, что и ранее. Гестаповец, чувствуя запах, начал глотать слюну. Тогда Васяк глянул в потолок.

– Господи Боже, – сказал он. – Я знаю, что ты – еврей. Но знай, что я никогда не донесу на тебя в гестапо.

Кугер, обжигая губы, отпил глоток чаю, который обладал ароматом, зато был совершенно безвкусным.

– Итак, эти полтора десятка часов мы прояснили. Теоретически, – пояснил он. – Но откуда взялось несколько месяцев? Выпивали, жрали и ждали конца войны?

– Нет, герр унтер-офицер. Это было всего лишь раз. Кое-чего из запасов СС мы взяли в тот французский псевдо-грузовичок. Но вот выехать с ним не удалось. То, что можно было забрать, мы рассовали по карманам и по шахтному стволу вышли на поверхность.

– В карманы, естественно, вы положили одни только овощи, – язвил Кугер. – А что с автомобилем?

– Наверное, до сих пор там стоит.

– Ладно, перейдем к делу. Что сказал вам этот, якобы, Альберт Грюневальд?

* * *

– Спиши мне все данные на ай-Под, – попросил Сташевский.

– А не лучше ли на пен-драйв[61]61
  Скорее всего, «флэшка». Во всяком случае, что-то мелкое. – Прим. перевод.


[Закрыть]? – спросила Мариола. – Или, давай запишу на переносной диск.

– Нет, он величиной с ладонь, а мне хочется чего-нибудь, меньше большого пальца на руке. Я должен иметь все материалы в своем сотовом.

– Оки. Все данные с компьютера?

– Только акты дела.

Девушка сунула соединитель в соответствующее гнездо ноутбука и одним движением мышки перебросила все данные.

– Держи, – она подала Славеку ай-Под, спрятав перед тем его выдвижное жало USB. Сташевский сунул наушники в уши и включил какую-то радиостанцию.

– А ты помнишь времена, когда радиоприемник был величиной с половину шкафа?

– Не помню. Но ты давай поскорее, потому что такси уже ждет.

Продолжая слушать новости, Сташевский надел сандалии. Он взял летнюю курточку, чтобы скрыть кобуры с пистолетами. Как обычно, куртка завернулась, так что Мариоле пришлось поправить. Славек не мог справиться с почти бронированными дверями, которые они установили в своей квартире, которую называли «гнездышком». Здесь им было хорошо, хотя и приходилось ходить по коридорам, напоминающим внутренности бункера Гитлера. А за ее пределами – сборище буряков. Как говорила Мариола: «Буряк буряка буряком погоняет». Никто, кроме них, никогда не сказал в лифте «Добрый день». Вот и сейчас, они вошли в наполненную пассажирами, но совершенно безличную кабину. Глаза соседей были направлены куда-то в пространство: отсутствующие духом люди, делающие вид, будто бы вокруг них никого нет. Сташевского это заело.

– Ты знаешь, – обратился он к Мариоле, – меня ужасно беспокоит эта чудовищная анонимность в наших рассовременных домах. – Тут он обратился к другим пассажирам: – Мои уважаемые, мне чертовски приятно, что я могу ехать на этом лифте в вашей компании.

– Нам тоже! Нам тоже! – Внезапно они утратили все свое деланное безразличие. Куда делись взгляды в потолок. – День добрый! Желаем приятного дня!

У Сташевского было впечатление, что он идет на смерть. Грюневальд писал в дневнике, что разговаривал с людьми на лестничной клетке. Славек повторял сценарий по каждому пункту. Хельга с кухонным ножом и лопаткой, а теперь Мариола в пуленепробиваемом кевларовом жилете, со своей 22-ой и громадным Vis-ом в кармане. И с русской каской в руках. Обе хотели защищать своих мужчин. Хельге это не удалось. У нее имелся только нож с лопаткой. Удастся ли Мариоле? Конечно, она была экипирована намного лучше. Но вот каким чудом они это чувствуют? Чувствуют, что нечто идет не так, как надо. Мищук перед смертью снял какую-то Дороту. Ее муж умер в гулаге. Они ворковали, словно голубки, но Дороте тоже не удалось. У нее были только грабли. Всегда в каждой истории всех этих странных смертей принимала участие женщина. Тут Сташевский не мог понять, в чем же дело. Не удалось Хельге, не удалось Дороте. А вот женщина Земского справилась. Она вырвала оружие из рук, когда тот хотел покончить с собой. Она была сильная и рослая. Он глянул на Мариолу. Она тоже была сильной и рослой. Сташевский продолжал размышлять. А была ли женщина у того гестаповца, которого допрашивали? Уже сидя в такси, он подключил свой ай-Под к сотовому, который мог выполнять функции наладонника. Гестаповец вспоминал про какую-то Сильвию из НСДАП. Хорошо, а у того офицера из УБ? Славек переключился на Интернет и залогинился в управлении. Никаких конкретных данных.

Нет! Есть! Вот они. Сара Блюгенвитц, поскольку это имя частенько появлялось в актах. Скорее всего, секретарша. Было ли между ними что-то? Господи, да наверняка было. Ведь каждый нормальный мужик живет с какой-нибудь женщиной, если только он не гей. У него имелась женщина, которую он, вероятнее всего, любил, но у нее и было ни малейшего шанса, чтобы спасти его, поскольку тогда она не стояла рядом с ним. Выходит, ключ в этом? Женщины, желающие защищать своего мужчину. Ни одна из них не погибла. Только, одним удалось спасти своего любимого, а другим – нет.

* * *

Альберт Грюневальд ехал на извозчике с Хельгой. Его прусское воспитание не могло согласиться с присутствием женщины в ходе следствия. И в то же самое время он знал, что она его любит. И что это не банальная увлеченность с ее стороны. Он тоже любил Хельгу, и с его стороны это тоже не было временной интрижкой. Что с того, что она служанка, а он – полицейский офицер. Тут он чувствовал себя на распутье.

Проезжая по четырехполосной улице, в мыслях он упорядочивал акты, которые прочитал в последнее время. Случаи с взрывающимися людьми повторялись уже несколько лет. Никаких упоминаний в прессе, если только не считать третьеразрядных газетенок. Он решил почитать эти газетенки в библиотеке. Даже до архивов добрался. Первый случай, найденный им в документах, имел место во время осады Бреслау братом Наполеона Бонапарте, Иеронимом.

Артиллерийские снаряды убили тогда одиннадцать мещан, и их делегация вынудила командование сдать город. Сегодня это так легко не пройдет, усмехнулся Грюневальд про себя, хотя сообщения с фронта и были тревожащими.

Он боялся того, о чем прочитал в старинных документах. Что-то его дернуло, и последние пару дней он занимался изучением документов, даже не связанных с полицией; он даже добрался до гестаповских. Над этими бумагами он сидел так упорно, что даже разболелся позвоночник. Грюневальд приказал извозчику свернуть направо. У него был знакомый врач, проживавший в красивейшем «научном» квартале, то есть, на задах Политехнического института и Медицинской Академии. Подобный город был на свете один. Более десятка Нобелевских лауреатов! При этом Грюневальд старался не думать о том, что большинство обладателей нобелевской медали были евреями. Тем не менее, даже после чисток город продолжал жить наукой. Все это вскоре должно было кончиться. Какое-то время Грюневальд чувствовал, будто теряет сознание. Он увидел будущее, или так ему это только казалось. Перед войной в Бреслау было три высших учебных заведения. И одиннадцать Нобелевских наград. После войны будет одиннадцать ВУЗов – и ни единой награды. Вспотев, он отряхнулся от мрачных дум. Цветы в сквере пахли так сильно…

Они остановились перед домом знакомого врача. Грюневальд пошел вперед. Хельга, со своим кухонным ножом и лопаткой, сразу же за ним.

Им открыл врач в домашнем халате.

– О, ты уж здесь?

– День добрый, приятель.

– Что вас ко мне привело? – Врач глянул на Хельгу. – Боже, ведь она не собирается воспользоваться этим ножом?

– Нет, нет, – заверил его Грюневальд. – Во всяком случае, не в отношении к тебе.

– Что случилось?

– Чудовищно болит спина, и еще один вопрос.

– Хорошо, раздевайся.

Когда Грюневальд снял сорочку, доктор прослушал стетоскопом его легкие. Потом начал пальцами простукивать его позвоночник. В разные места он бил по-разному, иногда даже кулаком.

Служанка доктора, принесшая им кофе, подозрительно зыркала на Хельгу с ее ножом и лопаткой.

– Все в порядке. Просто, ты переработал. Слишком долго сидишь над бумагами, слишком мало физической активности.

Сам он был очень спортивным. Ежедневные физические упражнения он считал обязанностью каждого немца, к тому же занимался байдарками, верховой ездой, теннисом. Кроме того, он был председателем комитета планирования спортивных занятий для детей из Гитлерюгенд. Его румяное лицо буквально лучилось энергией. Опять же, он не пил, не курил и, судя по голодным взглядам, бросаемым им на Хельгу, похоже, сексом тоже не занимался.

– А могу ли я задать тебе вопрос?

– Валяй.

Грюневальд начал надевать сорочку. Хельга помогала ему, отложив на время свой нож.

– Я сейчас занимаюсь делом людей, которые взрываются изнутри. Только не говори, как берлинский профессор, что необходимо проглотить пару капсул с перманганатом, запить все это кислотой, а потом стукнуть себя по пузу.

– Так это и невозможно. Подобным образом капсулы не разбить. – Врач неодобрительно поглядел на завязывающееся брюшко Грюневальда. – Слишком много жира.

– Ладно, но что могло произойти?

Врач сделал глоток горячего кофе.

– Знаешь, теоретически, можно проглотить эту новую английскую пластиковую взрывчатку с часовым взрывателем, только это, скорее, бредни. Невозможно!

– А если эти взрывы случаются уже несколько сотен лет? Со времен Наполеона?

– Невозможно! – повторил врач. – По-моему, тогда не было ни динамита, ни нитроглицерина. Впрочем, как ты это себе представляешь? Будто бы кто-то выпил несколько глотков нитроглицерина и упал животом на мостовую? Он бы его, скорее, переварил, как мне кажется, а точнее всего, отравился. Ну, я не сапер.

И как тут перейти к сути дела? Доктор был словно с другой планеты. Здесь и сейчас. Никаких фантасмагорий. Физические упражнения и здоровый дух в здоровом теле, которое вскоре кто-то иной может послать под вражеские пули. А интересно, способна ли пуля узнать, попала она в здоровое или больное тело? Имеется ли для нее какая-то разница? Даже если это больной раком. Эффект один и тот же. Или здоровый молодой полубог. Все равно, он будет моментально испорчен. До Грюневальда дошло, что, по-видимому, слишком много он слушает Кугера. Пораженчество приятеля было заразительным. Опять же, эти ужасные газеты. Ведь Грюневальд не был дураком. Все союзники превратились во врагов.

Грюневальд чувствовал себя загнанным в угол, тонущим в море антигерманской истерии, русской заядлости, американского наводнения долларов, английской расчетливости и польской последовательности в стремлении к цели. И он уже начинал чувствовать себя окруженным со всех сторон.

– И все же, они взрываются, – с трудом вернулся он к реальности.

– Может, у них была граната под рубашкой?

– Нет, тогда бы у нас имелись следы.

Врач закапал себе в глаза какие-то капли. У него было уже давний конъюктивит. Типичная аллергия. Типичная аллергия… Но тогда этого еще не диагностировали. Это понятие появится только через несколько десятков лет. Тем не менее, сейчас доктор должен был ужасно страдать, совершенствуя собственное тело и не имея возможности справиться с дурацким гистамином, производимым его же собственным организмом.

– Видишь, – сказал доктор, вытирая слезящиеся глаза. – У американцев имеются сульфамиды, у англичан – пенициллин. Этот порошок и уколы выиграют войну. Потому что у нас ничего нет.

Какие-то сомнения в здоровой, национал-социалистической голове Грюневальда все же отложились.

– Ты говоришь, как Кугер.

– Ладно, ладно. – Доктору удалось справиться со слезами. – У нас есть цибасол. К сожалению, войну с антибиотиками, которые имеются у тех, он проиграет.

– К чему ты ведешь?

– Видишь ли, они в состоянии отослать назад на фронт солдата, перенесшего тяжелые ранения. Мы – нет. Именно порошок, мазь, укол – вот что выиграет войну. Мы со своим цибасолом способны им разве что соли на хвост насыпать. Опытный ветеран в сотню раз превосходит пацанов и старикашек из фольксштурма. У нас даже не хватает врачей. Меня неоднократно вызывали в военный госпиталь. И я хватался за голову, видя, как молодой врач после извлечения пули сразу же собирается зашивать рану. Я брал зонд и показывал, что внутри еще имеются кусочки одежды, камушки, стебли травы. Мы проиграем не потому, что у нас меньше танков. Мы проиграем, потому что у нас нет сульфамидов и пенициллина.

– Ты к чему все это ведешь? Во времена Наполеона тоже не было пенициллина.

– Мы не продвинулись вперед ни на шаг, – зевнул доктор. – Я где-то читал, что наши врачи изучают воспоминания французских лекарей тех времен, чтобы узнать, как лечить обморожения у наших солдат.

– К чему ты ведешь?

– К тому, что прошлое и будущее – это один черт. Неужто все время все должно повторяться?

– Абсолютно не понимаю.

Врач вынул из ящика стола бутылку коньяка и наполнил две рюмки.

– Если эти дела продолжаются уже лет двести, то это никак не может быть один и тот же человек. Это секта.

Грюневальд задумался, надевая пиджак и завязывая галстук. Он присел на кушетке, а не перед столом приятеля.

– Знаешь, – почти что прошептал он, – более всего во всем этом деле меня пугает то, что все следователи погибают.

– Не паникуй. Стечение обстоятельств.

– Не думаю.

* * *

– Не думаю, чтобы это имело значение, – сказал Сташевский Мариоле. – Все следователи, занимающиеся этим делом, гибнут. Выжить удалось только Кугеру, потому что его от следствия отстранили. Удалось Васяку, потому что письмо в милицейское управление, сообщающее о его смерти, явно написано его собственной рукой. И был еще один специалист. Вероятно, еще довоенный полицейский офицер. Похоже, он решил это дело.

– А почему же ты не знаешь решения?

– Потому что его не записали в документы. Но я такой же хорошо обученный, как и тот. Я тоже справлюсь.

– В этом я как раз и не сомневаюсь.

Мариола привыкла к его меняющемуся настроению. И еще к тому, что, при всей своей показной кичливости, у него была чрезвычайно низкая самооценка.

– Слушай, я вижу следы в бумагах. Им помогал специалист высочайшего класса, а не милиционеры – назначенцы коммунистов. Это был чужак, гость. Следы его вижу. Но не знаю, как его зовут.

Мариола с заботой поглядела на Сташевского. Пару минут она переваривала что-то в мыслях. Затем робко сказала:

– Славек, все время ты повторяешь одни и те же предложения, одни и те же слова… Ты сегодня уже что-то пил?

Тот замялся.

– Одно пиво.

– Ага. А та бутылка водки в ящике стола?

– Ой, несколько глоточков.

– Славек, милый… Но от тебя несет спиртным. Я беспокоюсь.

– Не преувеличивай. – Он пожал плечами. – Что же касается повторяемости слов, то это потому, что повторяются и ситуации. В различных конфигурациях, в различных вариантах, но это все один и тот же рассказ.

– Это так важно?

– Это приведет нас к цели. – Он положил руку на колене Мариолы. – Вот увидишь, сейчас что-то случится.

* * *

Борович дополнял акты дела. Он инстинктивно исправлял орфографические ошибки и консультировался с Кугером по мелочам.

– Ну что же, – с трудом поднялся он. – Гестаповца можно увести.

Мищук вызвал охранника. Он уже научился пользоваться германско-американским пультом. Те, что находились в караульном помещении, тоже выучились. Охранник появился через пару десятков секунд. Борович подошел к Кугеру.

– Вы знаете, что означает честное слово польского офицера?

Кугер кивнул.

– Догадываюсь.

Борович помог инвалиду подняться и провел, а точнее, перенес его на тележку беженцев, которая стояла под стеной. Сами беженцы ожидали снаружи. Он положил ему в карман документы, разрешающие выезд.

– Вот. Здесь тушенка, самогон и хлеб, – дал он Кугеру сумку. – Я свою часть договора выполнил?

Своей единственной рукой немец прижал добычу к груди. Он поглядел Боровичу прямо в глаза.

– Так точно, герр офицер!

– Тогда желаю хорошо добраться до Германии. Через неделю кочевой жизни на вокзале. – Он улыбнулся. – Но, может вам еще повезет, и вы уедете еще сегодня.

– Благодарю, герр офицер!

– Мы, полицейские, должны помогать друг другу. – Он повернулся к своим «сотрудникам». – Вызовите пару охранников, чтобы помогли снести тележку по лестнице.

Мищук на самом деле уже мог пользоваться консолью. Он нажал на кнопку с надписью «Waffen SS». Его интересовало, какие на них будут мундиры, но, к сожалению, те носили обычные, польские.

– Слушаю?! – крикнул командир патруля.

– Снесите тележку с лестницы.

– А потом, в какую камеру?

– Твою мать, – разозлился Васяк. – Просто-напросто, выставите на улицу, и пускай идут, куда захотят!

– Так точно!

Охранники схватили импровизированную коляску. Кугер приложил руку к непокрытой голове, салютуя. Борович ответил таким же салютом. Ведь это не был никакой не ярый нацист, гоняющийся по улицам за евреями, чтобы потом отвезти их в газовую камеру. Мужик охотился за ворами и убийцами, и он был весьма хорош в своей профессии.

– И как? Узнал ты чего-нибудь от того гестаповца? – спросил Мищук.

– Нет. Гораздо больше мне сообщил Кугер.

– И что он сказал?

– Что мы должны отправиться на… – Борович склонился над рисованной картой. – На площадь Нанкера. В монастырь.

– Нахуя в монастырь? Я молился в последнее воскресенье. Отстоял святую мессу. Принял облатку.

– Дело не в том, – схватился Борович. – Я уже приблизительно знаю, в чем тут дело. Благодаря Кугеру.

– Он и вправду настолько хорош?

– Да. С одной рукой и ногой, не имея никакой власти, он вытянул из гестаповца все, что только хотел. – Подумав, он добавил. – Хотелось бы мне иметь такого унтер-офицера перед войной.

– Эт-точно, – сказал Васяк. – А он же ни разу даже не дал тому гаду по морде.

– Мы в твоем распоряжении, – прибавил Мищук. – Скажи, что надо делать, а когда уже разгадаешь это дело, мы тебя отпустим. И никаких обвинений в мародерстве не будет.

– Хорошо. – Борович закурил «плейерс». – Буду надеяться, что ваше честное слово тоже крепкое.

* * *

Сташевский с Мариолой ехали на такси по 4-рядной улице Кохановского. Хельга не могла найти извозчика на стоянке возле докторской виллы, так что им пришлось пройти пешком приличный кусок дороги. В экипаж они сели только лишь где-то здесь. Славеку с Мариолой не хотелось тащиться пешком по такой жаре, но, раз они воспроизводили события, то пришлось. Теперь они сели в такси. Тоже ведь «наемное транспортное средство», если это имело какое-то значение.

Славек вынул сотовый телефон и позвонил приятелю, частному детективу.

– Привет, Витек.

– Привет, привет, Славек. Неужто снова полиции понадобилась поддержка частных сил?

– Угадал. Если позвоню в управление, то узнаю, что подобное дело просто невыполнимо. А я хочу это дело разрешить.

– Где?

– В Соединенных Штатах.

– О Боже! Только это будет тебе стоить. – Витек вздохнул прямо в трубку. – Сижу себе спокойненько в Берлине, а тут какой-то придурок высылает меня… – он снизил голос. – Куда?

– В Америку.

– Парень! Я там никого не знаю. Нужно будет устанавливать контакты.

– Что-то мне подсказывает, будто бы тот таинственный довоенный офицер смылся именно туда. Как можно дальше.

По ходу разговора Сташевский пересылал посредством сотового данные дела из своего ай-Пода прямиком в компьютер частного детектива.

– И что я должен делать? – спросил Витек.

– Имени того офицера, который это дело решил, я не знаю. Но я знаю, что бы сделал на его месте. И именно там его нужно искать.

– Господи Иисусе! Я должен искать человека, о котором мне ничего не известно?

– Ищи Васяка. Его данные уже в твоем компьютере.

– ОК. – Витек снова снизил голос. – Сколько раз я тебе говорил, может быть тебе бросить твою полицию к черту и начать работать у меня. Мне нужен офицер с такими способностями и квалификациями! Не бойся. Ты не будешь торчать ночами в машине, подглядывая, кто кого трахает, в разводных делах. Мне нужен офицер-оперативник.

– Не могу, старик. Пани Жечпосполита взывает на службу.

Тот решил использовать последний аргумент.

– У меня ты даже можешь пить на работе, – заявил он. – Мне попросту нужен специалист, который способен решать дела. А не мудаки, которые в половину восьмого утра приходят на работу и по-собачьи глядят мне в глаза.

Неужели его приятель говорил о коллегах Сташевского по управлению? Встречал кого-то, или что?

– Нет. Польша заставляет служить, как и всякого своего волка.

Но Витек не уступал.

– Можешь приехать в Берлин с Мариолой хотя бы и сегодня. Заработаешь в пять раз больше, чем в полиции.

– Не могу, – отрезал Сташевский. – Это было бы как побег с поля боя. Жечпосполита заставляет меня служить.

– Лишь бы тебя в зад не пнула, дебил! – Витек на несколько секунд замолчал. – Ладно. Для тебя я сделаю это даром. Но помни, мое предложение все еще в силе. Мне нужны люди, способные думать, а не таскать хозяину тапочки и мотылять хвостом, как домашние собачки.

– Спасибо! Не забуду.

Славек отключил телефон. У него было странное предчувствие, будто бы сейчас что-то произойдет. Грюневальд в своих отчетах писал, что когда ехал на извозчике, заметил попытку кражи повозки. Он приказал извозчику остановиться. Вышел и «достоинством должности» прогнал вора. Он не гнался за ним, поскольку было неуместным, чтобы офицер лично гнался за кем-то пешком. А вот сообщить постовому он никак не мог. У него не было даже свистка. Что же. Вора схватит кто-нибудь другой.

Грюневальд снова уселся в экипаж. Он приказал вознице купить в киоске последние газеты и везти себя в научный квартал. Ему хотелось проконсультироваться с несколькими профессорами. Сам по себе, он всегда был добросовестным полицейским, поэтому оставил в управлении рапорт, что сегодня на работе его не будет, представил цель и трассу поездки, краткое описание того, что случилось до этого, и поехал дальше.

* * *

Экипаж с трудом маневрировал среди толп беженцев из городов, уже занятых беженцами с территорий, которым непосредственно угрожали отряды союзников. Помимо крестьянских повозок, которые тянули люди, случались даже детские коляски в ужасном состоянии. Служанки жителей расположенных в округе вилл выносили питьевую воду в ведрах, и набирающаяся вокруг них толпа ежеминутно останавливалась, вызывая очередной затор. Извозчик свернул на полосу зелени посреди 4-рядной дороги. Но и тут далеко они не заехали. Их остановили двое в странных псевдо-мундирах с надписью «Фольксштурм» на нарукавных повязках.