Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Борович поглядел на Васяка.

– Из цветов оранжерею не сделать.

– А из чего?

– Ну, из дерева, стекла, бетона. Что кто любит.

– Так что, – подключился Кольский. – Стреляем?

Все в отупении глядели на растерзанные тела.

– В кого?

* * *

– В кого?… – рассердился Грюневальд[29]29
  Понимаю, что не совсем по-русски, но хотелось бы сохранить игру слов автора —Прим. перевод.


[Закрыть]. – Кому ты предъявляешь свои претензии?

– Ни к кому. – Своей единственной рукой Кугер искусно перелистывал свои газеты. – Просто, у меня появилась одна идея. Я тут просматривал акты…

– Я же отстранил тебя от дела! Гоняйся за своими ворами, бандитами и насильниками.

Кугер отпил глоток американского кофе, который все называли окрашенной в черное водичкой.

– Видишь ли. Я заметил, что в каждом из них определенные ситуации повторяются. Те же самые дела, те же самые люди. Одинаковые события.

– Какие?

– Погоди. Мне известны лишь акты, а там написано, что «X» хряпнул «Y» топором. Ничего не вычитаешь. Но слова повторяются.

* * *

– Но слова повторяются, – пробормотал Сташевский, неожиданно проснувшись и усаживаясь на кровати. Сонная Мариола пыталась его обнять. Славек выскользнул из-под ее руки и направился к холодильнику за пивом. – Слова, – повторил он уже более осознанно.

Из актов всех этих дел ни хрена нельзя было вычитать. Но только сейчас Сташевский заметил, что в каждых повторялись одни и те же слова. Он позвонил в управление и попросил связать с главным спецом по информатике. Ясное дело, на работе его уже не было. Тогда он попросил домашний номер, но дозвониться не смог. Снова позвонил в управление и попросил номер сотового телефона. Ура! На фоне играла громкая музыка.

– Из актов вы, скорее всего, ничего и не узнаете.

– Это я как раз знаю. Сам пишу эти акты.

Главный спец рассмеялся.

– ОК. Так в чем дело?

– Можно ли из актов выловить одни и те же слова?

– Господи! Конечно же можно, при условии, что акты введены в компьютер. Хотя, это не проблема, поскольку они, наверняка, введены.

Музыка в фоне делалась громче. Слышны были какие-то возгласы и звуки, сопровождающие пьянку. Свадьба там, или что? Но вместе с тем был слышен и стук клавиш. Ну да, наш специалист по информатике еще тот извращенец, который повсюду таскает свой ноутбук.

– И какие слова повторяются чаще всего?

– Ответ такой: повторяющиеся слова это: «ну», «но», «и», а так же «Это не моя вина». – Собеседник снова рассмеялся. – Эта программа – не вершина интеллигентности. Просто, она реализует заданные критерии.

– А если ей задать исключительно показания милиционеров и полицейских? И снова имеется в виду повторяемость слов.

– Тогда вы получите такое: «Это неправда, что я бил подозреваемого дубинкой», «Я не пинал подозреваемого ногой или какой-либо иной частью тела», «Подозреваемый оторвал ножку от стула и начал бить ею себя по спине», «Подозреваемый, явный наркоман, вырвал у меня баллончик со слезоточивым газом и начал его нюхать».

– Очень смешно. – Сташевский только вознес глаза к потолку. – Но можете ли вы мне помочь по-настоящему?

– Ну, могу, только что вы имеете в виду?

– Повторяемость слов.

– Боже! Каких?

– Не знаю. Только явно не имеются в виду «но», «ну» или «Подозреваемый так приложил сам себя кулаком в почки, что теперь его нужно лечить». Имеются в виду: «сглаз», «околдованность», «мастер» или «предводитель». Если это в актах окажется, прошу проверить, какие другие слова могут еще повторяться.

Славек снова услышал стук клавиш.

– Боже, это вы в кабаке, и соединяетесь с сетью?

Специалист пытался перекричать гремящий ансамбль.

– Да. Ноутбук всегда при мне. А наш дорогой Вроцлав оплатил нам беспроводную сеть на Рынке. Какой-то «синий зуб» или же «ви-фи»[30]30
  Wi-Fi (Wireless Fidelity) («беспроводная верность») стандарт Wi-Fi на беспроводную связь, сертификат Wi-Fi семейство стандартов IEEE 802.11b и IEEE 802.11g, а также логотип, выдаваемый после сертификации оборудования ассоциацией WECA и гарантирующий совместимость (интероперабельность) беспроводных РС-карт LAN, устройств и точек (узлов) доступа различных производителей; «блю тус» (blue tooth) – из той же оперы.


[Закрыть]. – Сам я толком не разбираюсь, я же только пыль с компьютеров стряхиваю, – пошутил он.

Сташевский делал вид, что не слышит издевки.

– И что вы нашли?

– Погодите… Грюневальд, Мищук, Васяк и…

– И что?

– И вы.

Сташевский отпил кофе. Подошел к буфету и вытащил бутылку виски. Глотнул «из горла».

– Что вы там нашли?

– Да погодите. Я же не Бог.

Снова стук клавиш.

– «Сглаз», «околдованность». Это слово-ключ.

– К чему?

– А тут уже я не имею понятия.

В очередной раз было слышно, как пальцы бегают по клавишам.

– Вы использовали это слово дважды в отношении писателя Земского.

Сташевский подавил зевок.

– Я знаю, о чем писал.

– Ясно. Но остальные писали о себе. «Околдованность» повторяется. Грюневальд, Мищук и Васяк. Все об одном и том же.

– О чем?

– Господи Иисусе! Я же не Всемогущий, – заявил спец. – Не могу я пояснить вам смысла вселенной.

– О чем они писали? Какие слова повторялись? – Сташевский еще раз потянул из бутылки.

– Повторяются: «Бог», «мистик», «околдованный», «вера» и… – он на какое-то время замолчал.

– И что?

– Странное такое предложение.

– Какое?

– «Тот, кто надевает маску злого, может быть тем, добрым».

Специалист по информатике снова замолчал. Отзвуки веселья внезапно исчезли. Воцарилась мрачная тишина.

– Что случилось? – спросил Сташевский.

– Ничего, – буркнул тот. – Просто выключил пленку со звуками гулянки в кафе.

– А где же вы сейчас?

– На работе. Запускаю эту запись при каждом ночном звонке, чтобы никто не знал, что я сам.

Сташевский почувствовал себя дурак-дураком.

– Сочувствую вам.

Еще хуже. Блин, foux pas[31]31
  Ложный шаг, ложный ход (франц.)


[Закрыть]. Слишком далеко зашел в своем сочувствии.

– И вы хотели узнать именно это?

– Нет. – Неожиданно Славеку пришла в голову идея. – Сейчас вы кое-что услышите.

Он начал поглаживать лежащую в кровати Мариолу. Та начала громко урчать. Сташевский прижал трубку ей к горлу. Та проснулась, ничего не понимая. Но на ласки инстинктивно ответила. Теперь он начал урчать.

– Мууууррррррр… – словно два кота в одной постели.

– Хотите, чтобы я потерял работоспособность?

– Нет. Я хочу сказать, что у Мариолы имеется куча подружек. И многие из них еще не окучены.

Собеседник на другом конце провода потерял дар речи. Долгое время он переваривал про себя услышанное.

– Может, вам нужна какая-то секретная информация?

– Нет. Может, встретимся вчетвером. Я, Мариола, вы и такая кошечка, что у вас туфли спадут. Готовая к тому, чтобы ее взяли. Нужно только чуточку постараться. Учтите, я не сводник.

Тишина в трубке. И она затягивалась.

– Хорошо, – прозвучал неожиданно ответ. – Чего вы хотите узнать?

– Какие слова повторяются в рапортах Грюневальда, Мищука и Васяка? Но только не самые простые. И кроме тех, о которых вы уже мне сообщили.

Вздох.

– Хорошо. Пара недель работы, и вы будете их иметь.

* * *

Кугер отложил газету и отпил глоток кофе.

– Это какая-то преступная организация.

– Какая? Партизанская? – Грюневальд успел только расстегнуть пальто. – Тогда передадим дело в гестапо.

– Нет, нет, нет. – Кугер занялся маленькой булочкой. Он макал ее в кофе и откусывал как французы. – Если за это возьмется гестапо, то они схватят какого-нибудь еврея и так ему приложат, что тот признается в строительстве лестницы на Луну.

– Что ты имеешь в виду?

Кусочки булочки падали в кофе, но Кугер туг же вылавливал их ложечкой. У них не было ни малейшего шанса.

– Попробуй взглянуть на все это иначе. Если люди взрываются, но при этом не проглотили гранату и не высрали чеку, то в этом должно быть нечто необычное.

Вроде бы, констатация самая простая, но Грюневальд на нее купился и инстинктивно спросил:

– Что же?

– Не знаю. Я уже проверил все, что у нас есть по этой теме, и, тем не менее, что-то их объединяет.

Заинтригованный Грюневальд снял пальто и уселся в своем кресле. Он попросил секретаршу принести ему кофе и булочку с маслом. Он не собирался мочить ее в чашке как лягушатники. При этом заметил, что дрожит правая нога. Он сделался ужасно нервным с того времени, как всех агентов крипо ниже какого-то там года рождения мобилизовали на фронт. Приходилось работать со стариками и калеками.

– Их объединяет то, что они взрываются? Ну, просто гениально, что ты об этом догадался. Мне бы и в голову не пришло, – съязвил он.

– Нет. У одних внутренние взрывы, у других – самовозгорание, а иные убивают себя сами, скажу так, классическим путем.

* * *

Сташевского разбудил телефон. Ему как раз снилось, что пришил двух типов, а последнего пнул так, что Мариола, уже наяву, получила рикошетом. Она проснулась и сонно массировала болящую икру. Правда, к такому она уже успела привыкнуть.

Славек поднял трубку.

– Да?

Искаженный электроникой мужской голос зловеще сообщил:

– Мы похитили твою жену.

Сташевский зевнул во весь рот.

– Которую? – вежливо спросил он.

– Что значит: которую?

– Ну, которую жену? Первую, с которой я уже развелся, или вторую, с которой как раз развожусь? – Рукой он нащупал лежащую рядом Мариолу, чтобы проверить, на месте ли та. Мариола еще не была его женой, и она была на месте, так что Славек облегченно вздохнул. – Слушай, шутник, а ты знаешь, который сейчас час?

– Ты должен принести тридцать тысяч злотых в банкнотах с небольшими номиналами, не обработанных порошком, в пластиковом пакете из супермаркета, на вокзал…

– Погоди, погоди, погоди, – перебил тот собеседника. – А если я не принесу, что случится тогда?

– Мы ее убьем!

– Боже, какая любительщина. Ведь сначала высылают отрезанное ухо, палец, потом только ногу или руку, опять же – бюст…

– Ты не шути. Как только позвонишь в полицию, мы ее убьем! Тридцать тысяч злотых в пакете…

Сташевский опять его перебил:

– Прости, чего ты сказал?

– Что мы ее убьем, как только ты позвонишь в полицию!

Славек начал орать и дергать свою лежащую в постели женщину:

– Мариола! Мариола! Быстро давай сюда телефон. Они убьют Илону, как только мы позвоним в полицию! Быстренько набирай 997.

– Чего? – Сонно переспросила та.

– В полицию звони! – вопил Сташевский.

– Мы и вправду не шутим, – раздался в трубке мрачный голос.

– Ты, угробище, – перебил его Славек, – я должен отдать тебе тридцать кусков, а ты взамен выпустишь мою бывшую, которая выдоит еще и алименты? Парень, убивай спокойненько. Сила с тобой. До тех пор, пока я тебя не схвачу.

– Чего?

– Так сложилось, что это жена полицейского. Так что на тебя бросятся все собаки. Но… лично я предпочел, чтобы ты не присылал мне ее отрезанных ушей, пальцев, и все то, что вы обычно высылаете. – Он задумался. – Погоди, вот грудь у нее классная. Так что бюст может послать. На память.

Он захлопнул сотовый, прерывая соединение. После этого взял стационарный телефон.

– Соедините меня с дежурным офицером.

– Что случилось? – Мужчина с другой стороны провода с трудом подавил зевоту.

– Какой-то шутник сообщил, что похитил мою жену.

Вздох.

– Надеюсь, что это неправда.

– А я как раз надеюсь, что это правда.

Сташевский раскашлялся, как всякий курильщик с длительным стажем, который сядет на кровати. Потом потащился к холодильнику за пивом. Вскрыл банку «окоцимя» и вернулся в спальню.

– Но давайте-ка проявим хотя бы капельку сочувствия, – сказал он дежурному. – Проверьте, кто мне только что звонил.

– Ну, простите, ведь похититель не мог быть настолько глуп, чтобы звонить с сотового или с домашнего. Наверняка это будет телефонная будка.

Сташевский пожал плечами.

– Знаете, – вздохнул он, прибавляя щепотку сожаления в слова, – судя по голосу, то был исключительный дебил.

– Тогда я включаю в дело всех специалистов. Проверят немедленно.

Славек даже зашипел. Его раздражала недоумковатость дежурного.

– Нет, нет, нет. Никакой спешки. Пускай жена немножечко посидит у них там. И узнает, что такое настоящая жизнь.

Полицейский с другой стороны расхохотался. Наконец до него дошло.

– Что, настолько достала семейная жизнь? – Он никак не мог перестать хихикать. – Тут вы правы на все сто. Все они поначалу такие миленькие, а потом как-то странно меняются.

– В самую точку.

Дежурный продолжал веселиться.

– Приказ понял. К оперативным действиям приступим, как только я найду соответствующего специалиста. Правда, не знаю, сколько это займет времени.

– Понимаю. Благодарю.

Сташевский повесил трубку. Он неподвижно сидел на краю кровати и пялился в окна жилого дома напротив. В одном из них появился черно-белый соседский кот. Сташевский тут же засек время.

Боже! Да в чем же тут дело? Какие-то онирические[32]32
  Онирические – имеющие отношение к сну или сновидениям – «Психологическая энциклопедия»


[Закрыть] ситуации, или же словно из американских кинофильмов. Повторяющиеся слова, повторяющиеся ситуации. Для мира снов это обычно. Он сидел на краю кровати, как и каждую ночь. С банкой пива в одной руке и сигаретой в другой. Тоже, как и каждую ночь. Соседский кот глядел на него, во всяком случаю, так Славеку казалось.

Он позвонил Земскому. Того удалось застать. Тринадцать минут третьего ночи не было тем временем, чтобы писатель испытывал какие-то неудобства. Он даже не собирался идти спать. Сташевский услышал довольно вежливые слова:

– И в чем тут дело, мастер?

– Откуда ты знаешь, кто звонит?

– Потому что ты у меня на дисплее в телефоне.

– Я же звонил на стационарный. А мой номер не должен высвечиваться.

– Нужно иметь хороший телефон, – прозвучало с явной гордостью.

– Слушай, будем заниматься словесным пинг-понгом, или я смогу у тебя чего-то узнать?

– Что ты хочешь узнать?

– В этом твоем романе, на сто тринадцатой странице, описано, как Кугер с Грюневальдом…

* * *

– Их объединяют цветы, – сказал Кугер. – С тем только, что это наименее существенное.

– А что существенное? – Грюневальд булочку и запил кофе. Потом отодвинул пустую чашку в сторону.

– Все они сделались нервные. Все замечали странные вещи.

– Типа чего?

– Например… – Кугер одной рукой перелистывал акты. – «Тень дома на солнце перемещалась исключительно быстро» или «Когда смотрел на часы, всегда отмечал «тринадцать». Это могло быть тринадцать минут второго дня, десять часов тринадцать минут утра, восемь тринадцать вечера».

Грюневальд удивленно поднял брови.

– И в актах есть такая чушь?

– Нет. Я сам все это написал.

– Раз все они погибли, откуда у тебя все эти сведения?

– От их женщин, которых я всех допросил.

– Погоди, погоди, – разозлился Грюневальд. – Я тебя отстранил от дела. Ты знаешь, что такое приказ?

Их разговор перебил приход вахмистра. Абсолютный молокосос с трясущимися руками. Боже, сейчас уже детей на службу берут. Вскоре придется работать с дошкольниками. А потом останутся одни ясли. Всех способных забирали на фронт. Но именно потому у Германии были такие успехи. Вся Европа была немецкой.

– У меня письмо к господину Грюневальду, адресован он по-другому, но мне приказали доставить его именно вам.

Господину, господин… Версаль устроили. Желторотый не знал, что перед фамилией следует называть служебный чин. А может, он его даже и не знал.

– Откуда?

Молодой не знал, куда отвести глаза.

– Ну, потому… Ну… – Он робко указал пальцем на Кугера.

Тот лишь рассмеялся.

– Я уже настолько неблагонадежный, что даже рапорты не могу читать?

Охотнее всего, парень бы спрятался бы под письменным столом. Он не имел ни малейшего понятия, как выйти из сложной ситуации.

– Прошу прощения, это не рапорт. Кто-то прислал частное письмо. Вот этому господину, – он снова указал рукой на Кугера. – Но теперь цензура вскрывает все письма. И мне приказали отдать его второму господину.

Грюневальд взял письмо. Точно так же, как и курьер, он не знал, как себя повести.

– Благодарю, можешь идти.

– Так точно, mein herr. – Молокосос щелкнул каблуками и отдал честь по-армейски.

Еще немного и здесь в окнах установят пулеметы, которые будут обслуживать обезьяны. Только этого не хватало. Хотя, зачем, весь мир принадлежал Германии. Не германскими оставались несчастные крохи.

Когда дверь захлопнулась, Грюневальд подал конверт Кугеру.

– Если это тебе, тогда читай.

Калека, покачав головой, отказался. Он усмехнулся.

– Это ты читай, как тебе и приказали. Приказ – всегда приказ, – жестоко съязвил он, повторяя предыдущую партию слов коллеги.

Грюневальд вынул письмо из конверта. Какое-то время он пробегал его глазами, потом снял очки. Вынутым из кармана платком вытер вспотевший лоб. Он даже не знал, как поднять глаза и поглядеть на приятеля. Тем не менее, пересилил себя.

– Мне очень жаль. Приготовься к самому худшему.

– Что? Меня переводят на фронт? А кто же мне перезарядит пистолет? Ведь у меня всего одна рука.

– Это частное письмо.

– От какой-нибудь любовницы? Или они выяснили, что я еврей?

Грюневальд снова вытер лоб.

– Твою жену похитили.

– Английские парашютисты?

– Обычные бандиты. Ради выкупа.

Кугер неожиданно улыбнулся. Он поднялся, сделал несколько шагов к окну, повернулся и прошелся к двери. Затем подошел к столу, все еще радостно улыбаясь.

– Правда? Ну, ну… Ну не может мир быть настолько прекрасным. Мне это только снится.

– Не издевайся. Если ты не заплатишь выкуп, ее убьют.

– Теоретически, я мог бы отдать им половину зарплаты. Но когда ее отпустят, она же заберет вторую половину в виде алиментов. Так с чего я буду жить?

Грюневальд не мог поверить в то, что слышал. Взволнованный, он подошел к огромному окну, чтобы успокоиться; теперь глядел на великолепную панораму Бреслау. Он свернул себе сигарету, закурил и затянулся до самого дна легких. Потом повернулся и крикнул:

– Так тебе на это наплевать?!

– Совсем даже наоборот. Давай вернемся к основному делу.

– Парень! Ты что, не понял: твою жену похитили!

– Бывшую жену, – спокойно ответил на это Кугер. – Она бросила меня, когда мне ампутировали руку. Она не хотела жить с калекой. Предпочла красивого любовника. Ну, молодая она тогда была.

– И тебя не волнует ее судьба?

– Совершенно.

Грюневальд только закрыл лицо руками. Он понятия не имел, что сказать. Для привыкшего к законности и «государственной» морали немца все это было невообразимым.

– Возвращаясь к более важному делу, – продолжал Кугер. Развалившись в кресле, он тоже закурил. Он мог самостоятельно справиться с коробкой спичек. – Я допросил всех тех женщин, ну, понимаешь, жен людей, которые взорвались. Ты гляди, какое странное совпадение… Так вот, часть из них сообщила мне, будто бы их мужья получали письма о похищении своих жен ради выкупа. Некоторые из мужчин верили, попадали в панику, некоторые – нет. Потом оказывалось, что их бывшие жены – он акцентировал «бывшие» – были либо у родственников в Баварии, либо на отдыхе в Цоппот[33]33
  Немецкое название польского Сопота, который был местом отдыха для среднего класса. – Прим. перевод.


[Закрыть], либо отправились с каким-нибудь любовником в деревню.

– Почему этого нет в актах? – спросил Грюневальд.

Кугер скорчил мину в стиле «я всего лишь деревенский дурачок».

– Не знаю.

Грюневальд погасил только что закуренную сигарету.

– Следует немедленно допросить всех офицеров, которые вели следствия по каждому отдельно взятому делу!

– Допрашивай, сколько влезет. – Кугер откинулся в кресле. – Тебя ждет длительная экскурсия на восточный фронт. Если они все еще живы, возможно, чего-нибудь и узнаешь.

– Что, всех мобилизовали?

– Аккурат тех, кто имел какое-то отношение к тому делу. Остались только мы двое. Два одиноких песика, заблудившихся в городе. Тебя в армию не возьмут, потому что ты высоко взлетел. А я – калека, в армии мог бы только сортиры чистить. Да и то, не слишком хорошо.

Грюневальд начал кружить по комнате. Он был рьяным нацистом и не мог поверить, будто бы кто-то изнутри мог скрывать какую-то аферу. Он был настоящим немцем. Для него «да» всегда означало «да», а «нет» – «нет». В промежутке ничего не было. Он выполнял свои обязанности, как только мог хорошо. Гонялся за всеми теми ворами, преступниками, убийцами. Кричал «Хайль Гитлер!» на митингах. Принимал участие в сборе помощи для солдат на фронте. Выслал им свой свитер, новые кальсоны, носки, банку варенья и все эрзац-шоколадки, которые получил в качестве пайка. Регулярно выплачивал часть заработной платы в военный фонд. Он не мог поверить в то, будто бы кто-то из крипо скрывал какую-то преступную акцию.

– Знаешь что? – сказал он.

– Что? – Кугер изображал из себя памятник «особенной заинтересованности».

– Нам следует сообщить обо всем в гестапо.

Кугер выдувал дымовые колечки.

– Естественно. – Теперь он превратился в образец вежливости. – Гестапо уже завтра раскроет «тайную конспиративную организацию», которая послезавтра признается в том, что и вправду является «тайной конспиративной организацией». А на третий день расстреляют несколько евреев. Да. Это очень хороший план.

– Хватит издеваться, пораженец!

– Как кому-нибудь приложат дубинкой, так он признается, будто хотел откусить яйца у пса. А повод, чтобы расстрелять евреев или невыгодных немцев – будет хорош любой.

Грюневальд вознес руки.

– Боже, да перестань же говорить такие вещи!

– Боишься, что тебя подслушивают, нацист? В твоем гитлеровском раю?

– Прекрати!

Кугер поднял трубку телефона, стоящего на столе. Он знал, что может позволить в отношении собственного приятеля. Несмотря на свои убеждения и врожденное послушание, Грюневальд был честным человеком.

– Алло, коммутатор? Прошу прощения, хотел спросить, есть ли в моем кабинете подслушка?

Грюневальд вырвал у него трубку.

– Прошу прощения. У коллеги, как всегда, только шутки в голове. Просто, мы хотели попросить еще два кофе и несколько бутербродов.

Кугер обнял его своей единственной рукой.

– Ба-бах, ба-бах, ба-бах, – сказал он.

– Чего?

– Вроде бы, именно так звучат бомбы.

– Заткнись! – Грюневальд впервые утратил над собой контроль. – Проклятый пораженец!

– Бум, ба-бах, бум. Тра-та-та-та.

* * *

– Бум, ба-бах, бум! Страшно было, ужас! – рассказывал проводник Мищуку и Васяку. – Нам приказали строить аэродром на Грюнвальдской площади. И тут налетели американские бомбардировщики. Каждый спрятался, где только мог, даже в мышиной норе.

– И что? – спросил Васяк.

– Господи Иисусе… Начали валить. Это было такое «бум, бум, ба-бах». Но перед тем, вырывало воронку. Я видел, как людей рвало, как у них кровь текла из ушей, как их разрывало. А потом сделалось еще веселее. Прилетели русские. Тяжелых бомбардировщиков у них не было, так что завели концерт: «тра-та-та-та». Стреляли во всех из пулеметов, потому что это были легкие штурмовые самолеты.

Их перебил Борович. Он вел себя, словно лунатик. Неожиданно встал, а потом как будто раздумал. Уселся окостенело на мешках с песком, положил руки на пулемете Кольского. Глянул вверх.

– Мы подготовили огневую позицию, но стрелять нам не позволили. Тогда я залез на пушку, чтобы увидеть предполье. У них было около двух сотен орудий. Через подзорную трубу я видел их командира, который саблей указывал направления атаки. Те сделали боевой разворот…

– Что это была за битва? – заинтересовался Васяк. – Где?

Проводник только за голову схватился.

– Вот же неучи. Он же вам Мицкевича рассказывает, но так, чтобы вы поняли, в чем тут дело.

– Чего он нам рассказывает? – включился Мищук.

– Мицкевича! Это варшавская битва.

– В тридцать девятом? Или в двадцатом[34]34
  В 1920 – знаменитое «чудо на Висле», когда польские войска победили армии Тухачевского.


[Закрыть]?

Проводник уселся на поручне балкона и только тряс головой. Борович положил ему руку на плечо.

– Спокойно, теперь нами будут править рабочие и крестьяне. Интересно, и к чему это нас приведет?

– К нулю, – ответил проводник.

Он повернулся к Мищуку с Васяком.

– Оригинальный текст звучит так: «Нам стрелять не приказывали, я поднялся на пушку и глянул на поле бое; гремело двести орудий. И я видел их командующего: прибежал, мечом махнул, и словно птица, крылья войска своего свернул…»[35]35
  Адам Мицкевич. Редут Ордона (Рассказ адъютанта) (Перевод С. Кирсанова).
  Юлиан Константы Ордон командовал артиллерией одного из редутов при обороне Варшавы от царских войск в сентябре 1831 г. Но он не погиб при взрыве редута, а эмигрировал за границу.
  Нам велели не стрелять. Чтоб виднее было,
  Я поднялся на лафет. Двести пушек било.
  Бесконечные ряды батарей России
  Прямо вдаль, как берега, тянулись, морские.
  Прибежал их офицер. Меч его искрится.
  Он одним крылом полка повел, будто птица.


[Закрыть]

– Здорово, – сказал Васяк. – А когда была эта резня?

– Давно, очень давно. – Проводник только махнул рукой и разочарованно устроился в углу балкона.

– Наши выиграли?

– Не до конца. Ордон, командующий, взорвал свой редут. Похоронив своих и чужих.

– Ух ты! – Васяк был явно увлечен. – Так это был свой парень. Умный. Не хотел, чтобы его люди отправились в Сибирь, в гулаг.

Его перебил Мищук:

– А мы отправились, как последние тумаки.

– Ой, перестань. Мы, простые крестьяне. Мы же не знали, что оно такое минус сорок. А Ордон был парень ловкий. Откуда-то все это знал, вот и взорвал себя. Вот же, блин, повезло, зараза!

– Видимо, в газете вычитал.

Тут снова вмешался Борович.

– Хватит, Панове. Мицкевича я привел для того, чтобы обратить ваше внимание на магию чисел. – Он глянул на обоих милиционеров. – «А имя его: сорок и четыре».

Мищук прямо присел.

– Езус-Мария! Его звали Сорок Четыре Мицкевич? Это стольких их мать родила? Невозможно.

Борович поник.

– Звали его Адамом. Только я не это имею в виду. А магию чисел. Сорок четыре. – Он глянул на Васяка, который носил часы. – Который час?

– Тринадцать минут второго.

– То есть: тринадцать – тринадцать, правда?

– Ну да.

Бывший полицейский задумался.

– Давайте попробуем повести это следствие не по-крестьянски, не по-пролетарски, но в соответствии с уставом довоенной полиции, которая, возможно, с романтической поэзией мало чего имела общего, но, по крайней мере, знала о ее существовании. И без партийных предубеждений. О-Кей?

– Чего?

– Спрашиваю, согласны?

– Ага. Только мы такие религиозные партийцы, что аж страх. – Васяк едва держался на ногах, потому что трофейный спирт таки в голову бил хорошенько.

* * *

Сташевский продолжал доставать писателя по телефону.

– И что было в твоем романе дальше?

– Ну, ты же читал.

– Да. Но мне хотелось бы знать, где ты нашел источники.

– В полицейском управлении, в городском архиве, в библиотеке университета и библиотеке политехнического.

Вздох.

– Так это в универах такую муть хранят?

– Боже! Парень, я же тебе и объясняю! – По-видимому, Анджей принял чего-то в избытке, поскольку голос хрипел. – Вот входишь ты в библиотеку, и что видишь?

– Ну, что я вижу, – теперь уже Сташевский не высказывал уверенности. – А что я должен видеть?

– Ты, наверняка, видишь целую стену книг.

Сташевский тут же согласился.

– Точно. Все стены заставлены томами.

– А знаешь, что вижу я?

– Что?

– Двух очаровательных девочек-библиотекарш. Которым их работа полностью уже осточертела. – Анджей сменил тон. – А знаешь, что видят они?

Сташевский испытывал все больший интерес.

– И что?

– Они видят приятного типа, который глядит им прямо в глаза, который обращается к ним бархатным баритоном, который принесет с собой шоколадки и который, что самое главное, выслушает их бредни на тему жизни, которые они обязательно должны высказать.

– Блииин! И ты их пялишь?

В голосе писателя прозвучало изумление:

– Ты чего, с ума сошел?

– Ну, ну, я только спросил.

Славек не знал, как достойно отступить.

– Я не собираюсь притащить домой СПИД или чего-нибудь подобного. В моем теле и так уже более десятка бактериальных культур от разных женщин.

О, петушок запел! Болтун-эротоман!

– Так что ты с ними делаешь?

– С бактериями? Обычно. Спиртец или антибиотики. А можно ничего этого и не принимать.

– Нет. Что ты делаешь с женщинами?

– Развлекаю. Показываю, что этот день вовсе не пропал по причине скучной работы, как и всякий другой. И вот тогда они творят чудеса.

О, выходит, не такой уж и болтун. Сташевский тут же представил себе добрый десяток сексуальных поз, которые можно было бы определить именем «чуда».

– Черт, какие же?

Вот тут, к сожалению, разочарование:

– Они приносят такие материалы, про месторасположение которых знает только начальница. А там истинные копи царя Соломона.

Сташевский переложил трубку в другую руку, потому что от впечатления ухо у него вспотело. Он закурил.

– Ну, и до чего добрался ты?

– Так у тебя ведь все там записано. Разве ты не обратил внимания на то, что в романе все время повторяются одни и те же ситуации? Господи, ну… то ли Грюневальд, то ли Мищук, в различных реалиях, в различные времена – но они все время делают одно и то же.

– А тот современный полицейский офицер?

Тишина. Похоже, что Анджей тоже закурил. Тишина ужасно затягивалась.

– А может это ты? – ответил, наконец, писатель.

Сташевский онемел. Какое-то время он совершенно не знал, что на это ответить.

– Как ты мог меня описать, раз тогда еще меня не знал?

– Каждый писатель конструирует свою собственную фабулу. И ты должен помнить, что я и сам все это пережил. Не погиб я только лишь потому, что на рядом со мной была сильная баба, успевшая отобрать у меня волыну. – После этого он замялся. – И, видишь ли, – продолжил он через минуту. – Я говорю тебе об этом уже в третий раз.

– Ну знаешь. «Добрый день» я могу говорить каждый день раз и по десять.

– Так. Но во всех тех актах было нечто большее, чем «день добрый».

– Что же?

– Ничего. Ситуации повторяются, посему проиграй еще раз хотя бы одну.

– Какую?

– Попробуй прочитать дневник Грюневальда и воспроизвести один его день. С самого начала и до конца. Только помни…

– О чем?

Молчание. Очень длительное. Потом писатель выдавил из себя:

– На конце этой дороги – смерть.

– Ну ты меня и напугал. Я просто в трусы обоссался.

Анджей даже не рассмеялся. Вместо этого он сообщил:

– У нас одинаковый вкус. Твоя нынешняя женщина крупная, сильная и решительная. Так?

– Так.

– Тогда помни, когда придет смерть, пускай женщина будет рядом, и тогда, возможно, останешься в живых. Мне это удалось. Чудом.

Он положил трубку.

Сташевский вытащил очередную сигарету, хотя предыдущая еще горела. Вынул из кармана пижамы радиоприемничек величиной с большой палец на руке, вставил в уши наушники и настроился на станцию, передававшую исключительно музыку.

* * *

Проводник предпочел остаться на месте. Количество конфискованного добра на укрепленном балконе явно манило его. Особенно, коньяки, которые ему явно пришлись по вкусу. Мищук, Васяк и Борович направились в Киностудию.

– Под купол входить не будем. – У нас на складе имеется радиостанция величиной с половину шкафа, но действует. Можете связаться с управлением. А я должен хоть что-то узнать про жертв. Что есть у них общего.

– Ну, то, что они взрывались, загорались или стреляли в себя, – сказал Васяк.

– Господи, парень, я должен видеть акты, – отмахнулся Борович. – Это работа полиции, а не коммунистической партии.

По громадному коридору они прошли очень осторожно. Склад мародеров находился рядом. Чтобы иметь свободу движений, они сняли пальто и куртки.

– А на ху…. То есть, на кой ляд вы это сюда притарабанили? – спросил Мищук.

– Хотели продать партизанам. Им радиостанции всегда нужны. Даже немецкие.

– А чем такой партизан заплатит?

– А у него много вещичек есть, – передразнил Борович стиль речи милиционеров. – Немецкие шлемы, люггеры, «доктаки». Сейчас на Западе весьма ходовой товар. Ну, как бы «военные сувениры».

– А что такое «доктаки»?

– По-польски: «бессмертники». Такие металлические значки с фамилией, которые вешают на шею. Когда солдат погибает, один отрывают и отдают командиру, а второй кладут в рот.

– Господи Иисусе, Мария с Иосифом! – Васяк даже присел. – Командиру в рот что-то такое совать? Оно же грязное и в крови.

Борович только рукой махнул. Он осторожно приблизился к двери: трудно было сказать, можно было туда войти, или там был кто-нибудь из мародеров. Бывший полицейский показал жестом: «Ну как, лезем напролом?»

Васяк перезарядил ППШ.

– Да чего уж там. Семьи и так нет. – Он ударил дверь пинком, вскочил вовнутрь и, поводя автоматом, заорал: – Я из католической партийной милиции! Руки вверх!