Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Во время столь значительной своими последствиями поездки из Берлина в Бреслау, фон Крёцки и Остерманн пали друг другу в объятия. У каждого из них имелось готовое решение того, чего искал другой. В ходе длительных бесед, начатых в поезде, и годами продолжающихся в старейшем ресторане Европы, «Швидницком Подвале», они пришли к выводу, что комбинация классической, лабораторной химии и влияния растений позволит регулировать человека, словно швейцарские часы.

Группа или, если можно так назвать, «Объединение знакомых», начала разрастаться. Аффенбах, Хорх, Штоллен, Кирчек. Список можно было бы продолжать и продолжать. Я знаю, что к чему-то они пришли. Правда, не знаю, к чему. Во всяком случае, заметки и взаимная переписка неожиданно прекратились.

– Почему? – спросил Грюневальд.

– Это были времена развития нацизма. Есть у меня такие странные предчувствия, хотя источниками и не располагаю, что эта новая коричневая идеология им ну никак не подходила. Но это всего лишь мои домыслы.

– А что произошло? – спросил на этот раз Мищук.

– Не знаю. Хотя, в чем-то понимая ученых, мне кажется, им весьма не понравился тогдашний порядок. Честное слово, не знаю. Подозреваю, что они основали организацию…

Мищук глядел довольно безразлично.

– Подрывную? – спросил он.

– Заговорщическую? – прибавил Грюневальд.

– Ох, они же были довоенными людьми, то есть, скорее всего, это была антифашистская ячейка тихих и устремленных интеллектуалов. Таких людей я знаю. Головы в облаках, вокруг красота, а тут неожиданно: трам-та-ра-рам-там. Пиф-паф! Вероятнее всего, им осточертел вид людей, которых перед тем считали коллегами, а тут те показали, кто они такие на самом деле.

– И кто же?

– Комнатные собачки, виляющие хвостом перед новой властью. Дерущиеся за то, кто из них окажется поближе к кормушке. Для этих настоящих ученых были омерзительны те псевдо-интеллигенты, которых потом стали называть выдвиженцами, которые получали руководство научными учреждениями, поскольку обладали большим понятием об умении подлизаться, чем о какой-либо науке. И еще кое-что.

– Что?

– Они хотели и далее иметь свой Бреслау. Такой, каким тот был. Многонациональным тиглем, в котором варились немцы, евреи, поляки, чехи и десяток других национальностей, а не «marschieren, marschieren, alle zusammen»[99]99
  Не совсем дословно: «Марш, марш, все в ногу» (нем.).


[Закрыть]. Вот такими антифашистами они были. Они желали защитить культуру и то особенное «нечто», что живет в этом городе. Подкладывать же бомб они не хотели.

Грюневальд покачал головой и сделал мину типа: «А в чем же я подозревал тех несчастных? Да простит мне Господь Бог».

– Этого в актах нет. Откуда тебе известно? – вмешался Мищук.

– Не знаю. Это только догадки. Быть может, я и сам такой?

– А что имеется в бумагах?

– Всего одно упоминание. Фон Крецки неожиданно попался.

Грюневальд, соглашаясь, кивнул. Ведь он и сам видел те же документы.

– Но ведь там нет ни слова, за что его задержали. Странное дело.

– Именно. Задержали и через пару дней выпустили? Не выдвигая каких-либо обвинений? Странно.

– Вот именно.

– Это совершенно не по-немецки. Никаких актов, протоколов, записей, докладных, стенограмм. Такое просто невозможно.

– Да, такое попросту невозможно, – полностью согласился Грюневальд. – Так что же случилось?

– Не имею ни малейшего понятия. В бумагах ничего нет. Но…

– Но? – снова Грюневальд.

– Честно, не знаю. Тут я основываюсь исключительно на предположениях. Но, если бы ко мне пришел какой-то тип, который бы сказал, что желает лишь защищать суть своего города, его дух… Что он не станет закладывать бомб или стрелять в кого-либо, а только издавать газетки, то… Я бы его освободил. Рискуя всем.

– Всем, – повторил Грюневальд. – И со стороны германской полиции нашелся кто-то такой?

Вот здесь Сташевский был полностью уверен.

– Нашелся. Германн Гласс. Офицер, подписавший освобождение фон Крёцки и не оставивший никаких следов в материалах дела.

Оба покойных полицейских согласно кивнули.

– Итак, теперь у организации имелся свой человек в полиции?

– Да. Но я просмотрел и другие дела, которые вел Гласс. Он был порядочным человеком, хотя и явным трусом. В заговорщики он годился так же, как я в футболисты. В связи с чем, организация встала перед серьезной проблемой. Как защитить себя от последующих провалов? Да, они могли узнать, кто в данный момент ведет следствие. А что дальше? Застрелить его? Заколоть кинжалом? Облить кислотой или взорвать? Только любое зрелищное преступление раньше или позднее выплывет на поверхность. – Сташевский усмехнулся. – Только следователи напали на истинных ученых. Зачем убивать? Если кто-то копается в чем-то, в чем ему не следует, пускай сделает это сам. Без какого-либо контакта с заговорщиками и их человеком в полиции.

– Остерманн и фон Крёцки?

– Естественно. Почему бы им не воспользоваться тем, в чем они действительно были хороши? Галлюциногены, депрессивные средства и аллергия. Достаточно лишь все это объединить, после чего можно будет исключать кого угодно, без малейшего контакта.

Мищук с Грюневальдом поглядели друг на друга.

– Вот видишь. Я же говорил, что мы погибли не напрасно. Мы, милиционеры, молодцы, а этот парень – голова!

Грюневальд тоже не мог отойти от впечатления.

– И они доставили в полицию средство фон Крёцки? – спросил он.

– Да. И мне даже известно, куда.

– Откуда известно?

– Здесь мне помог протокол допроса того гестаповца, – Сташевский глянул на Мищука. – Он описывал, как во время обстрела был в бункере под Новым Таргом. Не стало электричества. Но кто-то ранее предусмотрел подобное, и одну стену покрыли фосфором. В темноте она начинала светиться.

– Но какая здесь связь с полицией?

– Мне кажется, Гласс, или даже сам фон Крёцки, покрыл своим препаратом одну из стен в моем кабинете. Кто-то должен был их спугнуть. Скорее всего, уборщица, потому что Васяк описывал, что уже после войны обнаружил в этом кабинете противогазы. Из этого я догадываюсь, что красили ночью. А уборщица, когда увидала эти противогазы, скорее всего, сунула их в шкаф, чтобы никто не забрал.

– А Остерманн?

– Остерманн подарил ордену урсулинок саженцы экзотических цветов. Он оплатил устройство клумб и бесплатное обучение, как ухаживать за растениями. Королевский подарок, потому что цветы и вправду были красивыми, экзотическими, и в то же самое время – стойкими к изменяющимся погодным условиям и ужасно дорогими.

– И что дальше?

– Гласс, ссылаясь на состояние здоровья, попросил перевести его на сидячую работу. Дело пошло легко, ведь у него были новые «коллеги», в том числе, врачи с мировой известностью, которые выставили ему нужные бумаги. Он стал административным руководителем здания полицейского управления. С тех пор он точно знал, кто из офицеров ведет какое дело. В его распоряжении было распределение кабинетов, в которых должны были работать соответствующие люди. И так вот сформировался механизм преступления, при котором никто из виновников никогда и ни под какой причиной не вступал в какой-либо контакт с жертвой.

– А если бы погибли случайные люди?

– Какие? Сам по себе препарат был безвреден. Цветы – тоже. Или вы считаете, будто бы монашки толпами и ежедневно посещали полицейское управление, причем, именно ту комнату с обработанной стеной? Или же это полицейские неожиданно обратились к Богу и каждодневно приходили во двор монастыря?

– Но ведь следствие по делу странной смерти нескольких офицеров могло быть поручено различным людям.

– А оно так и бывало. Вот только офицер такой ничего и никогда не раскрыл. Во всем следствии невозможно было установить хотя бы подозреваемого. Чтобы погибнуть, офицер должен был работать в том кабинете и быть направленным в монастырь.

– Каким образом?

– Очень просто. Как только Гласс ориентировался, что кто-то ведет следствие по делу группы «Остерманн – фон Крёцки», под каким-либо предлогом предоставлял ему рабочее место в нужном кабинете. Повод любой: ремонт, уборка, дератизация, перенос мебели или установка нового коммутатора фирмы «Сименс». Для административного начальника выдумать причину перевода – это же мелочь, так? Офицер перебирался, в новом столе находил акты дела о смертях офицеров, тянущихся с девятнадцатого века, отправлялся в монастырский дворик, и через неделю его уже не было в живых. Ну кто же из следователей не преодолел бы искушение решить столь давнее и таинственное дело? С тем только, что бумаги девятнадцатого века были искусно подделаны. Смерти начались в тридцатых годах, вместе с деятельностью группы «Остерманн – фон Крёцки».

– Но ведь не все гибли в монастыре.

– Именно. Офицеров, которые умерли в связи с этим делом, можно разделить на три группы. Первая – это аллергии. Они надышались испарениями препарата в кабинете, цветочная пыльца усилила его действие и вызвала столь сильную гистаминовую[100]100
  Гистамин – соединение, выделяемое клетками в ответ на повреждения, а так же в аллергических и воспалительных реакциях, вызывая сокращение гладкой мускулатуры и расширение капилляров.
  Гетероциклический амин с химической формулой C₅H₉N₃.


[Закрыть] реакцию, что это походило на взрыв. Но, похоже, это был чисто побочный эффект. Остерманн и фон Крёцки вовсе не желали, чтобы кто-то обращал внимание на случающиеся «чудеса».

– А вторая группа? Состоящая из тех, кто аллергией не страдал?

– В том-то и оно. Метод оказался очень коварным. У следователя, после воздействия цветочной пыльцы, усиливающей действие химического средства, начинались галлюцинации. Затем наступала очередная фаза. Принуждение к самоубийству, вызванному полнейшей депрессией. После этого… Выстрел в голову, поджог, как с тем несчастным офицером УБ, прыжок с двадцать второго этажа, повешение… Реакция наступала либо сразу, либо через несколько дней.

Грюневальд беспокойно пошевелился.

– А третья группа?

– Та, самая таинственная? – Сташевский поглядел собеседнику в глаза. Он знал, что это всего лишь галлюцинация, что он разговаривает сам с собой, а лицо довоенного офицера ему известно лишь с фотографий в деле. Но видение было настолько реальным, столь осязаемым, что он не мог взять себя в руки. Он сменил тему: Вы знаете, в сорок пятом, под самый конец осады… Тела хоронили лишь бы где. Чаще всего там, где их заставала смерть.

– Да. Знаю.

– Так что, думаю, ваше тело лежит в нескольких десятках метров отсюда.

Грюневальд печально усмехнулся, склонил голову.

– Да. Где-то на Альбузерштрассе. – Он снова усмехнулся. – О, прошу прощения. На Лацярской. Только знаете, богатое надгробие на приличном кладбище никогда не было верхом моих мечтаний.

Сташевский подал ему руку. Любопытно, как смешно это выглядело на мониторах Гофмана в оперативном автомобиле, тоже стоявшем в нескольких десятках метров отсюда. Быть может, они остановились прямо на могиле Грюневальда. Огромный грузовик, кондиционер, две стенки, заполненные электроникой, тихонько шумящие механизмы, поискивание датчиков и могила мужчины, застреленного более шестидесяти лет назад, под колесами. Любопытно, как сам он выглядел на мониторах, протягивая руку пустому пространству перед собой. Вот только сам он видел человека, сидящего рядом, чувствовал запах его одеколона, тепло ладони…

– А третья группа? – повторил Грюневальд.

Верхом ладони Сташевский вытер пот на лбу.

– Это вы и я.

* * *

Убийца покрошил четыре огромные луковицы, туда же добавил головку свежего чеснока. Прибавил несколько селедок и полил все китайским соевым соусом. Вонь убивала мух в полете. А ему это придется съесть на ужин. Что поделаешь. Рядом поставил бутылку водки, самой дешевой, самой гадкой. Инстинктивно вздрогнул. Он не любил спиртного. Ну, может, иногда, бокал вина к обеду. Понятное дело, вина самого качественного, но, вообще-то, он предпочитал чай. В шкафчике у него была целая коллекция, со всех концов света. Сегодня, к сожалению, побаловаться ею не мог, потому что чай прекрасно убивает различные запахи. На блюдце рядом положил несколько кусочков плесенного сыра.

– ОК, – буркнул он коту, спящему на письменном столе. – Сегодняшний ужин готов.

Он чувствовал себя паршиво, как и перед каждой акцией. Вот уже неделю, как он не чистил зубы, не мыл голову, не купался, не пользовался дезодорантами, не брился. Хуже всего, еще предстояло заняться одеждой. Ботинки он купил в Познани, пальто нашел на свалке в Ченстохове, рубашку получил на благотворительной раздаче в Гданске, а штаны стащил в Люблине с веревки. Он любил ездить по стране на своей спортивной, ухоженной машине. Всегда что-то да попадалось. Ведомый GPS-ом с картой Польши, он приезжал в какой-угодно город, ставил машину в пригороде и ехал на такси на противоположную сторону города. Затем трамвай со всеми теми отвратительными людьми, которым приходилось вставать в шесть и бежать на работу. У них были землистого цвета лица и мины, словно шли на казнь. В больше случаев, они дремали. Только знакомые женщины иногда разговаривали о ценах на петрушку или же о том, как Юзек снял девчонку Метека, или же что колготы из чего-то там лучше колгот из чего-то другого. Убийца пересаживался в автобус и ехал в противоположную сторону. А там вновь рабочий класс. Громкая икота или даже пердеж. Неприятные запахи. Вечные жалобы женщин на детей, бедность или буквально нищету. С трудом он удерживался от злобных замечаний: «Дура, раз тебе тяжело с детьми, то на какую холеру рожала?» И жалобы мужчин. На пробки на дорогах, на беспорядок в городе, на бардак на работе. Сами же они могли все исправить в три секунды. Только убийца никогда не сказал на это: «Мужик, раз ты такой умный, так почему не богатый? Почему ты не стал директором, премьером, президентом и не поправил всего этого в три секунды?» Убийца родился в хорошей семье. Сын профессора и пани инженерши. Ему всегда хватало всего, вплоть до момента, когда жизнь дала ему под зад. Правда, потом он уже думать, справляться со всем и ездить на мазератти, а не на «общественном транспорте». Но иногда был вынужден. Когда высаживался из автобуса, приходилось использовать половину упаковки «Шанель Эгоист», чтобы избавиться от «атмосферы толпы». Затем, как правило, он шел пешком в какой-нибудь склад для люмпенов и приобретал тряпье. Никто не мог его распознать или запомнить. Это были самые прекрасные мгновения его жизни. С городами он знакомился пешком. Каждый из них, вроде бы, и похожий на другие, тем не менее, обладающий своей не всегда понятной душой. А потом ночь в дешевой (или самой шикарной, в зависимости от каприза) гостинице, рассказы снятой девицы про то, как Казик приложил Юзефу, или что колготы из чего-то там лучше плавающего танка… или чего-то там. Он не слушал, только поддакивал. Всегда, по ночам, когда девица спала, он выходил в парк или хотя бы в скверик и впитывал окружающую атмосферу. Он был убежден, что любой город можно узнать только в темноте. И он сразу же знал, живой этот город или мертвый, есть ли в живущих здесь людях какой-то стержень, или они уже поддались. Иногда разговаривал с пьяницами, иногда же сидел абсолютно сам, пока роса не оседала на одежде. Он обожал рассветы. Погода ему никак не мешала. Одетый во все эти достижения хай-тека, поляры, гортексы, виндстоперы, дышаще-непроницаемые ткани, равномерно распределяющие тепло, с антибактериальными вкладышами, микрофильтрами – он чувствовал себя одинаково хорошо при плюс и минус двадцати. Во время суши и при дожде. Он всегда задумывался, каким образом его обувь могла отводить избыток влаги наружу, оставаясь при том абсолютно непромокаемой. Но это неважно. Он обладал исключительной наблюдательностью. Глядел, подглядывал, чувствовал, делал выводы. Потому-то и выбрал Вроцлав в качестве места, где мог жить. Единственный город столь замызганный, сумасшедший, прибацанный, вечно раскопанный и засранный. Он был таким же, как и он сам. Никогда не спящий. Как и он. Живущий на полную катушку. Как и он сам..

Ни разу он не выполнил ни единого контракта во Вроцлаве. До времени… Ему, вообще, казалось, что наконец-то придется помериться силами с серьезным противником. А не с каким-то там уродом-придурком, который позволял разработать себя в десяток секунд, а убить – в течение одной. Ему ужасно хотелось выйти на улицы города, который никогда не засыпал. Который никогда не клал голову на подушку. Но теперь его ожидало задание. Неделю назад он высыпал из кошачьей кюветы самый дорогой песок, который обычно покупал в магазине с товарами для животных. Громадный перс принял перемену с большой неохотой. Как раз в тот момент, когда увидел в собственном туалете вместо пахучего песочка мятую одежду, купленную в разных местах Польши. Кот с бешенством начал его царапать и драть когтями. Опять же, нужно было пометить новую территорию мочой и какашками. Вонь в квартире была бы невыносимой, если бы не кондиционер высшего класса.

Убийца подошел к кошачьему туалету, понюхал. Сморщил нос, чувствуя нерешительность. Одежда на завтра была готова.

Он встал перед огромным, панорамным зеркалом. Постепенно разделся донага, разбрасывая вещи куда попало. Послезавтра уборщица приведет все в порядок. Он дал ей неделю отгулов и сам уже начинал чувствовать себя паршиво в созданном им же балагане. Он не был нарциссистом или каким-то особым поклонником собственного тела, но сейчас приглядывался к отражению внимательно. Он взял самостоятельно изготовленный золотой фломастер и начал рисовать на коже сложные узоры. Фломастер был заполнен самым настоящим золотом в порошке, разведенным в соответствующей клеевой взвеси. Просто-напросто, убийца не любил путаницу проводов, которая могла бы в чем-то помешать движению, поэтому рисовал золотом электрическую схему прямо на себе. Батарейки приклеил на высоте почек, конденсаторы – слева под мышкой, ограничители спусков – на животе, электронные элементы камеры – под ягодицами. Под правое предплечье он приклеил оружие. Тоже собственной работы, двухствольную воздушку. Достаточно было размонтировать четыре спортивных пистолета, которые можно было приобрести в любом оружейном магазине, если у кого-то было хоть немного ума в голове, даже в Польше. Только он купил самые лучшие – чешские. Ему было достаточно одних стволов, потому что газовые камеры он приобрел в Дюссельдорфе. Убийца задумался. Чехия. Прекрасная страна. Если мог свободно говорить на их языке, то любое оружие можно было приобрести без малейших проблем; а если говорить не сильно свободно, то тоже любое, разве что дороже. Убийца знал чешский язык в совершенстве. В свободное время он даже переводил на польский язык их романы про любовь. Иногда он задумывался над тем, какие языки должны были учить герои романов Форсайта. Французский? Фламандский, голландский, немецкий? Сам он знал только чешский, но в такой степени, что в Праге его принимали за местного, и этого ему полностью хватало. Всегда он оттуда что-то перевозил контрабандой, дополнительно брал в багажник два, три литра водки, чтобы его хоть на чем-то сцапали – он же хотел выглядеть своим парнем. Но с этими границами Европейского Союза? Таможенники никогда к нему не цеплялись. Водку он выбрасывал в ближайший мусорный бак или же выставлял на свалке у своего дома. Ну да, он спаивал народ. Во всяком случае, ту его часть, которая копалась на мусорниках.

Само оружие тоже было особенным. Четыре ствола были склеены в два. Один рядом с другим, как в двухстволке. Пуля, пролетая место соединения, замыкала дополнительный электрический спуск. Еще один баллончик со сжатым воздухом придавал ускорение. Так, «сделай сам». Любой кретин, имеющий доступ к Интернету, мог бы сделать себе что-то подобное. Впрочем, пули тоже были специальными. Выдолбленные изнутри, заполненные чуточкой толченого стекла, с капелькой ртути и стальным затвором. После удара в помеху, пуля проникала в нее и распадалась на мельчайшие кусочки. Стальной затвор действовал как поршень, вызывая взрыв менее твердых элементов, которые разрывали пулю, делая из нее что-то вроде миниатюрной гранаты. Убийца всегда стрелял в мягкие части тела. Конкретно же: в глаз. Точности помогали специальные очки – микроскопическая камера, прикрепленная к стволам, приклеенным к правому предплечью, передавала изображение на левую линзу. Достаточно было слегка шевелить рукой, чтобы точно нацелиться. Вторая линза выполняла роль дальномера; на ней была вытравлена шкала, благодаря которой можно было измерить расстояние до жертвы. Правда, нужен был какой-то постоянный элемент, на основании которого можно было бы рассчитать параметры.

Но как это сделать? Один был толстый, другой худой; один высокий, другой низкий… Вторую шкалу убийца рассчитал на величину радужки глаза. Достаточно было подойти настолько близко, чтобы та поместилась между двумя полосками.

Легкие движения правой рукой, взгляд на изображение во второй линзе и… нажатие на спуск левой ладонью, находящейся в кармане штанов. Достаточно было через дыру в кармане коснуться контакта, нарисованного золотом на бедре. Потом второго, если того требовала необходимость. У него было только два выстрела, перезарядка оружия требовала минут пятнадцати. Только этого ему всегда хватало. Проблемы появлялись, если жертва носила очки. Тогда он каким-либо образом снимал их и стрелял впритык или же целился в артерию на шее. Он был хорошим анатомом. Когда-то он хотел стать врачом, и знание, приобретенное им много лет назад, теперь возвращалось с процентами. К счастью, завтрашняя цель очков не носила. Воздушка. Никакого грохота, никакой отдачи; один точный выстрел, и несколькими часами позднее какой-нибудь хирург в больнице скажет: «У меня не было ни малейшего шанса! Тут вообще ничего сделать не было возможно! Стекло, ртуть, обломки свинца… в мозгу?! Нет, никаких шансов!» Кто-то прикроет покойному лицо. Убийца не нервничал. Он вообще не знал такого чувства. Ни у кого и никогда он не вызывал ни тени подозрения. Никто и никогда. Еще ни один полицейский не напал на его след. Он помнил заказ на премьера Швеции, Улофа Пальме[101]101
  В феврале 1986 года на одной из улиц Стокгольма был убит премьер-министр Швеции Улоф Пальме. Убийство так и осталось нераскрытым – единственный «официальный» подозреваемый – наркоман – несколько месяцев назад умер в тюрьме.


[Закрыть]. Убийца застрелил его на глазах толпы людей, выходящих из кинотеатра, хотя тогда он использовал другое оружие. Никто его ни с чем не ассоциировал. Никогда он не был хотя бы подозреваемым. Семья Ярошевичей[102]102
  Из сообщения в Интернете: Бывший премьер Петр Ярошевич и его жена, Алиция Сольская, были застрелены на вилле в Анине в 1992 году. Через пять лет, суд по причине отсутствия достаточных доказательств, освободил четырех мужчин, обвиненных в этом преступлении. Только один из них – Кшиштоф Р., кличка «Фашист», остался в тюрьме, по обвинению в другом убийстве. На свободу он должен выйти в 2008 году.


[Закрыть]. Генерал Папала[103]103
  Из сообщения в Интернете: «Двое основных подозреваемых в убийстве генерала Папалы – бывшего главы управления полиции Польши, убитого в 1998 году – предстали сегодня перед судом.
  Наркоман Анджей З., кличка «Соловей», и Рышард Б. предстанут сегодня перед Районным Судом в Варшаве (2001 год).»


[Закрыть]. Сам же он только пересчитывал деньги, пока полиция сходила с ума. Ах, ах, великая полиция… Сборище недоучек, пердунов, неудачников, мечтающих о карьере суперкоммандос, но умеющих только тырить мелочь по карманам мелких воришек. Иногда ему казалось, что если про суммировать IQ всех сотрудников любого воеводского управления, то вышла бы какая-то ничтожная доля его разума.

Никто и никогда.

Ни один еще следователь не напал на хотя бы ничтожный след его деятельности.

Убийца еще раз глянул в зеркало, сглотнул слюну.

– Псякрев! – Это было его самое грязное ругательство.

Никто и никогда.

Кроме одного офицера. Человека, которого там просто не должно быть. Восприимчивого, интеллигентного, обладающего буквально невероятным чувством наблюдательности. Делающего рациональные выводы после мгновений задумчивости, возможно, даже своих мечтаний. Этот тип был полубогом. Кем-то, кого в полиции попросту не должно было существовать. Впечатлительный интеллигент, собранный, скрупулезный, с искрой гения, с мозгом, отрегулированным лучше, чем швейцарские часы. Тип со складом ума ребенка, упрямый до невозможности, не знающий каких-либо границ, для которого Богом была только логика. Безумец, грубиян, влюбленный в самого себя интеллектуал, совершеннейший псих. Некомпетентный в простых делах, ленивый, пьющий водку, чтобы залить свои печали. Не конвенциональный нонконформист, видящий вещи, о которых другие люди могут лишь мечтать, чтобы их хотя бы увидеть. Мечтатель, придурок, с головой где-то на орбите Марса, и с ногами, торчащими в аду. Как такой белый гриб укрылся в полиции, где основным заданием было лишь послушно вилять хвостом перед столом начальства? Как так случилось, что тип, не способный даже рубашку себе постирать, вычислил… Вычислил его?

Убийца начал натаскивать воняющее кошачьей мочой тряпье. Затем взялся за ужин, но сначала налил себе в рюмку паршивой водки, чтобы хоть что-то проглотить. На кресле перед столом он расстелил пленку, чтобы кожа на обивке не пропиталась запахом ссак. Эту ночь он проведет без сна. Что поделаешь. Убийца любил старые фильмы, поэтому поставил для себя «Рио Браво», а на потом приготовил «В самый полдень».

Завтра тоже произойдет поединок, дуэль. Между ним и этим хреновым, совершенно трахнутым гением из полиции.

Сташевский был единственным офицером полиции, который сумел его разработать. Но ведь проблемы как раз и нужны для того, чтобы их решать.

Уже завтра.

* * *

Сейчас уже Сташевский делал это исключительно для себя. Он знал, что вероятнее всего, завтра он умрет. Все потеряет смысл. Зачем тогда стараться? Только ради чести, для себя и Польши. Ведь не ради же той тучи баб, которые его окружали. Мариола поначалу сражалась с его бывшими и потенциальными любовницами. Это она отвечала на телефонные звонки, гасила скандалы, перебранивалась, убивала надежды. Потом на все плюнула. Когда они поссорились, то из вредности показал ей две последние эс-эм-эски: «Это уже второй телефонный звонок от Тебя? Мы знакомы? Представься, пожалуйста, а я отблагодарю тебя тем же самым». «Прошу прощения, это, случаем, не ошибка? Если на самом деле знаешь меня или… Дай ответ, прошу».

Он не имел ни малейшего понятия, какая баба это написала. Точно не помнил, но в последний раз дал номер своего телефона двум девицам на концерте в клубе «Филей», когда подошел к бару выпить сока. Легенда его молодости как раз кончала с собой на сцене, и Славеку не хотелось на это глядеть. Ему было скучно, откуда-то подползла грусть. Он и не собирался снимать эту парочку, заговорил только так, из спортивного интереса. Чтобы хоть что-то происходило. Он видел, как бармена наливала кому-то водку, отмеряя количество грязной рюмкой, из которой только что пил кто-то другой. Перед тем он встретил Мачека с телевидения, поболтали ни о чем. Сташевский возвратился в концертный зал, где стоящая на сцене легенда как раз глядела на часы, чтобы увидеть, сколько еще времени осталось до завершения барщины. Сташевский не любил шумных мест, никаких дискотек и клубов, где уши вылетают вместе с мозгами. Его сильным местом были разговоры. А какая-то из этих двух явно соединила надежды с типом, который мог сказать чуточку больше, чем только «вау, джаззи, круто и ууупс». Он даже не имел понятия, как звали этих девиц. И только делал вид, что записывает номера их телефонов.

Но мысль продолжала зудеть. Зачем он это сделал? Ради спортивного интереса? И другая мысль не давала ему покоя. Зачем он рисковал жизнью, решая эту загадку? Тоже ради спортивного интереса? Для того, чтобы показать, что он самый лучший, самый гениальный, способен проникать взором тьму, что он самая крутая курва на базаре? Показать… Но, Господи, кому? Кому? Кто оценит, сколько вложил он в это труда, сколько усилий, сколько самого себя он выдал ради этого? И зачем? Чтобы над его могилой сказал: «Ты был велик»? Но какое будет ему до этого дело, раз он уже будет мертв? Опять же, никто ничего подобного и не скажет, поскольку слова «Ты был велик» предназначены исключительно для тех, кто мог послушно вилять хвостом.

Для чего тогда?

Ради чести, ради себя, ради Жечпосполитой. В честь никто уже не верил. Думая о Жечпосполитой, большинство поляков желала сбежать в Дублин или Берлин. А его путь? Бездна, Лимбо, Шеол, Гадес[104]104
  Лимбо – чистилище в «Божественной Комедии» Данте. Шеол – название преисподней у иудеев. Гадес – название подземного мира у древних греков. Причем, все это не тот ад, где черти поджаривают грешников. Эго место забытья, где ничего не происходит, место вечной печали. – Прим. перевод.


[Закрыть]. Нет, нет, он был моряком. Пару раз замечательно походил под парусом на Мазурах. Так что для него было Хило или Мауи. Возможно, Фиддлерс Грин[105]105
  Автор перечисляет легендарные острова в Океании. Про Хило замечательно написал Вальдемар Лысяк в одном из эссе своей книги «MW» – Прим. перевод.


[Закрыть]? И шесть футов грязи под килем.

Тогда – ради себя. Сташевский вытащил и закурил очередную сигарету. Он покажет самому себе, что является самой крутой курвой на рынке. Славек выпустил дым и поглядел на галлюцинацию в виде Альберта Грюневальда.

– Была третья группа офицеров, ведущих это следствие. Которые избежали «взрыва» и не покончили с собой. Правда, все они тоже уже мертвы. За исключением моего скромного случая.

– Что же это были за офицеры? – допытывался Грюневальд.

– Например, вы и я. Что-то нас защитило от этих неприятностей. Меня, наверняка, защищают сильные антигистоминовые средства. А вас…

– Именно.

– Не знаю, и уже точно никогда, видимо, не узнаю. Может, Хельга?

– Хельга? Моя служанка?

– Да. Помните, как она вышла с вами с лопаткой в руках, чтобы защищать вас? Меня защищала Мариола в шлеме, пуленепробиваемом жилете и с 22-ой в кобуре. Но дело не в том. Ни пистолет, ни лопатка не пригодились. Дело, по-видимому, в их женском, шестом чувстве. Мариола спасла меня, когда у меня начались галлюцинации, вот здесь, на этом дворе, в самый первый раз. Думаю, с вами тоже было что-то похожее.

– А эти офицеры, принадлежащие к третьей группе?

– Как я уже и говорил. Это вы и я. Пара других. Они сами расставляли на себя ловушки.

Мищук сделал добрый глоток из своей бутылки с самогоном. Его это не касалось. Сам он «взорвался» несколько десятков лет назад, в нескольких метрах от того места, где они сейчас сидели.

– В документах нет никаких следов. Вы ничего не написали и в своем дневнике, – продолжал Сташевский. – Но в актах я обнаружил одну вещь. Перед самой русской бомбардировкой возле мостов на Кохановского… Черт, не помню, как та улица называлась тогда. Вас остановили два солдата в странных мундирах. Мне кажется, то были парашютисты Геринга.

– Возможно, – сказал Грюневальд. – А вас обмануло описание мундштука во рту одного из них. Но, может это не у них имелся мундштук. Не помню…

– Да. И сама ситуация меня тоже обманула.

– Но к чему вы ведете?

– Вы должны были ими заинтересоваться. «Странные мундиры». И, видимо, случайно выявили какие-то несоответствия. Вы встретились с немецкими десантниками, которые дезертировали из армии и не имели желания, чтобы их распознали.

– И?

– Вы сами подстроили собственную смерть.

Грюневальд вынул свой старомодный портсигар. Он не открывал его, только нервно постукивал им по запястью левой руки. Ему не было известно ничего более, чем содержали месторождения памяти в мозгу Сташевского. Он был всего лишь галлюцинацией. Но впечатление вызывал потрясающее.

– Ну ладно, – сказал он. – Я что, нанял их убить самого себя?

– Мне кажется, все прошло намного проще. Наверняка, вы доставили им гражданскую одежду и какие-то документы. Сказали, куда будет лучше бежать. А потом отправились на улицу Лацярскую и позволили себя убить.

Грюневальд отложил портсигар на лавочку, начал задумчиво массировать пальцами подбородок.

– Любопытная теория. То есть, я сам стал причиной собственной смерти?

– Мне очень жаль, но, скорее всего, именно так. С тем только, что полицейская душа в вас никуда не уходила. Вы все подстроили так, что эту парочку дезертиров схватили и расстреляли в паре сотен метров оттуда. – Сташевский слегка усмехнулся. – По-видимому, документы были плохо подделаны, а?