Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Грюневальд пожал плечами.

– В моем дневнике есть упоминание о том, что я занимался теми, кто воровал документы в полевых госпиталях. Наверное, вы правы.

– А как было с тобой? – вмешался Мищук.

– Так же. Те химикалии в кабинете обладают каким-то деструктивным влиянием на ум. Даже если ты и не страдаешь аллергией, и не находишься под воздействием новейших лекарств. Тогда теряешь память, действуешь, словно сомнамбула…

– А, случаем, это не спиртное виной? – Мищук еще раз потянул из бутылки.

– Грюневальд практически не пил, но у него было то же самое. И я уверен, что тут все подстроил я сам. Из собственных документов я узнал, что выявил страшного убийцу. Но так запутал следствие, что он до сих пор находится на свободе. Ничего не помню. Тогда я дал дело на проверку аналитику из Варшавы, а тот был в шоке. Прямо он этого не сказал, но у него создалось впечатление, что я сам расставляю на себя ловушку.

– Как?

– Очень просто. На свободе находится убийца, знающий, что у меня на него имеется крючок, – рассердился Сташевский. – Более ясно тут ничего уже и не скажешь.

– Тогда он тебя пришьет. – Мищук оторвал кусок газеты, чтобы сделать самокрутку, но, подумав, отказался от своего намерения и взял сигарету у Грюневальда. – Убьет, как пить дать, раз он настолько хорош в своей профессии.

– Наилучший.

– И как ты до этого дошел? – спросил Грюневальд.

– Все те химикалии вызывали странные изменения в уме, но что-то там как-то, но защищалось. Как и у вас. Я не специалист и не знаю, то ли это подсознание, то ли какой-то примитивный инстинкт самосохранения… Тем не менее, что-то в моем мозгу пыталось дать мне знать, что все дела идут как-то не так.

– Каким образом?

– Сложно сказать. Повсюду я видел число тринадцать. Чертова дюжина, несчастливое число. И я видел его, говоря по правде, повсюду. Если глядел на часы, там обязательно должна быть чертова дюжина; точно так же и на программаторе стиральной машины, микроволновой печки, телевизора, радиоприемника, в номере автобуса или дне месяца.

– Со мной тоже такое было, – сообщил Мищук.

– И со мной, – прибавил Грюневальд.

– Знаю. Я же читал ваши бумаги. Какая-то частица моего организма пыталась меня предостеречь и, что самое паршивое, это же передавалось лицам, окружавшим меня. Мариола, к примеру, повсюду замечала название места, где проживала моя последняя подруга: по телевизору, в радиопередачах, на номерных знаках автомобилей. Повсюду.

– А убийца?

– Именно. Его дело в моих актах имела обозначение: ля-ля-ля – дробь – тринадцать. Хотя это и не следовало из очередности.

Грюневальд с трудом поднялся и, задумавшись, начал прохаживаться между клумбами.

– А Остерманн и фон Крёцки? Зачем им нужно было убивать офицеров после войны?

– Их обоих давно уже нет. Они создали нечто, позволившее пережить их организации весь период фашизма. – Сташевский тоже поднялся. – А теперь… – Он печально усмехнулся. – Теперь это только мертвый, слепо действующий механизм.

Грюневальд ответил ему улыбкой.

– Вы разрешили дело, над которым ломали голову многие офицеры, начиная с тридцатых голов. Большинство из них трагически погибло, немногие сбежали… Поздравляю вас.

– Ээээ, – заметил Мищук. – Один черт, этот убийца тебя захерачит.

– Поглядим, что принесет нам новый день.

Славек направился к выходу. Затем остановился и обернулся. На территории внутреннего дворика никого не было. Солнце пряталось за крышами монастырских зданий.

* * *

Сташевский сорвал несколько цветков и вложил их в пакетик из пленки. Он собирался передать их для химического анализа. У него имелись сомнения относительно того, следует ли раскрывать механизм, чтобы отдать кому-то в руки столь страшное оружие. Остерманн и фон Крёцки, чертовы гении. А может, просто-напросто, сжечь цветы, вывезти землю с дворика и под каким-либо предлогом разрушить комнату в управлении? Он направился к выходу. Остерманн и фон Крёцки. Два человека, переполненных мечтаниями. Которые не желали случать военные марши и барабанную дробь. Которые не могли вынести того, что исчезают их соседи, которые не любили чада горящих домов. Просто-напросто, они хотели иметь свой многонациональный Бреслау навсегда. Два гениальных ученых и их Бреслау forever.

– Вам это удалось, парни, – буркнул себе под нос Славек, выходя на площадь епископа Нанкера. Он огляделся по сторонам. – Дело заняло кучу времени, но сейчас Вроцлав именно таков, каким вы желали его видеть.

Сташевский направился к спец автомобилю. Он был единственным офицером полиции, который не убегал, не погиб, его не вывезли отсюда на катафалке; он только шел по улице Лацярской в сторону, противоположную той, чем все до него до сих пор. В течение почти что восьмидесяти лет.

* * *

Гофман открыл двери машины.

– Ну и как? – спросил он. – Пришел ты к чему-нибудь, бормоча сам себе на пустом дворике?

– Да. Отзови подкрепление.

– Оки.

Техник выключал все приборы.

– Я ничего не понял.

– Да и не надо. – Гофман сладко улыбнулся ему. – Извлеки все диски и отдай Сташевскому.

– Но ведь это же не по правилам! – ужаснулся техник.

– Молчи, когда старшие говорят. – Гофман сам укладывал серебристые кружки в пластиковую коробочку.

Чертов специалист. Он один прекрасно понимал, что все эти записи никто не должен увидеть. Кроме того, он вырвал листок из оперативного дневника спецмашины. Впоследствии он заполнит следующую какой-нибудь ерундой, чтобы отчитаться за день. Коллега отдал заполненную коробку Сташевскому. Тот тоже улыбнулся. Иногда у него создавалось впечатление, что во всем управлении есть только два офицера, способных думать перспективно.

Славек быстро пересчитал диски. Их было тринадцать.

* * *

Дежурный полицейский в воеводском управлении, увидав Сташевского, поднялся с места.

– Вас желает видеть пан заместитель коменданта, – доложил он.

– Так замечательно сложилось, что я его тоже желаю видеть.

– Ага, – вспомнил дежурный еще кое-что. – Сцапали тех двух шутников, что звонили разным людям. Ну, те самые, что говорили, будто бы похитили вашу жену. Два говнюка, уже в камере. Им что-нибудь передать от вас?

– Ага. Отругать за то, что не похитили жены и в самом деле.

Полицейский рассмеялся и отдал салют.

– Будет сделано. Уж мы их отхренач… отругаем….

Сташевский пробежался по нескольким десяткам ступеней лестницы в суперсовременном, как на те времена, здании немецкой полиции. Хотя и сегодня она вызывала восхищение. И уж наверняка – одышку. Он догадывался, что в приемной заместителя ему придется отсидеть свои полчаса. Заместитель был человеком старой закалки и желал, чтобы все подчиненные прочувствовали степень его власти. Пускай даже путем ожидания в компании столь же скучающих коллег. Славек ошибался, ему была оказана исключительная честь: его вызвали уже через двадцать минут.

– Приветствую вас. – Заместитель коменданта располагался в огромном кабинете, способном разместить даже небольшую частную фирму. Был у немцев размах, когда они все это проектировали. Сташевскому показалось, что он сидит в миниатюрном соборе. – Что же, мне следует с вами поговорить.

Но Славек его перебил:

– Мне тоже. Только что я решил дело, над которым ломали головы офицеры, работающие в этом здании почти что восемьдесят лет. Большинство из них погибло, небольшой части удалось избежать смерти. Но я это дело расколол.

– Честь и хвала. Честь и хвала, – несколько растерянно произнес заместитель.

– Кроме того, у меня есть убийца, который пришил генерала Папалу и семью Ярошевичей. Это тот же человек, который застрелил Улофа Пальме.

– Нет, нет и нет. – В голосе заместителя прозвучали резкие нотки. – Мы в политику не вмешиваемся.

Сташевскому казалось, что все это ему снится. Или что сидящий напротив чиновник попросту глухой. Скорее всего, здесь шла какая-то игра, правила которой были ему неизвестны. Но он тут же успокоился, как всегда перед операцией. Теперь его голос звучал тихо и спокойно.

– Это не политика. У меня есть Миллер, который застрелил Папалу, Ярошевичей и шведского премьера. Которого спецслужбы нанимали для…

– А вот в такое мы совершенно не вмешиваемся! – резко перебил его заместитель. Какое-то мгновение казалось, что он разнервничался, но потом успокоился столь же быстро, как и Сташевский. Следовательно, не был он испорчен до мозга костей. Просто, он был неудачником. – Я вызвал вас по другому вопросу.

Спокойствие. Спокойствие – это ключ для решения всех дел. Спокойствие излечивает, позволяет управлять ситуацией.

– Я что, неясно сказал? – Теперь Сташевскому начинало быть по-настоящему весело. Более-менее, он уже понимал, в чем тут дело. – Я решил дело, в ходе которого уже погибло много офицеров крипо, милиции, УБ, полиции и…

– А кого это волнует? – Заместитель решил быть до конца честным.

Сташевский лучился улыбкой.

– Кого это волнует? – повторил сидящий за столом офицер, снимая очки. – Так вот, – перешел он к делу, – я вынужден уволить вас с работы.

Сташевский поглядел в окно. Солнце отражалось в крепостном рву, единственном остатке от системы обороны Вроцлава, разрушенной по приказу Наполеона Бонапарта.

– Понятное дело, я хочу, чтобы все кончилось мирно. Никаких дисциплинарных комиссий, – продолжал заместитель.

– Выходное пособие в размере трех месячных оплат, компенсация за отпуск. Тринадцатая зарплата.

– Из настоящих специалистов у вас останется один Гофман. Возможно, Корженевский. А потом уже только уборщица.

– Не надо язвить. Гофманом мы тоже займемся. – Случайно, он столкнул локтем папку с личным делом Сташевского. Снизу, и вправду, лежала папка Гофмана. – Нонконформисты, – заместитель коменданта доказал, что иностранные слова тоже ему известны, хотя какое-то время он задумался над тем, что же сказал. – Это партизанщина, а не честная полицейская работа!

– Мне все же кажется, будто бы я сплю. Ведь я же раскалываю самые сложные дела. Такие, за которые кто-то другой даже не знает, как взяться.

– И сколько вы их решаете? Одно? Два за год? Пять? А у меня здесь имеется аспирант[106]106
  Имеется в виду должность в польской полиции – штабной аспирант (aspirant sztabowy), ниже инспектора – Прим. перевод.


[Закрыть] Южвяк, который за то же самое время заканчивает тридцать дел!

Это уже была чистейшей воды болтовня. Обычная словесная потасовка. С тем только, что Сташевский в ней не участвовал. Он все понял и прекрасно развлекался. Он был тем солдатом из окопа, который первым понял, что командование никакого артиллерийского подкрепления не даст, а к тому же еще и выстрелит в спину. Никаких проблем. Хотят? И черт с ними – пускай имеют.

– А… это тот, что раздувает стоимость краденых собак до такой суммы, чтобы административный проступок превратился в преступление. Потом хватает такого любителя, потому что на него указали пальцем соседи, и вот, раскрываемость сто процентов.

– Прошу не издеваться! – Заместитель коменданта ударил кулаком по столу. – У него большие достижения! Он даже пишет научные статьи.

– По-моему, я читал. Десяток статеек в журнале «Полиция – детям». О том, что нельзя трогать не разорвавшихся снарядов, и о том, что не следует идти в парк с незнакомцем, угощающим тебя конфеткой. – Сташевский ненадолго задумался. – Так как оно в конце концов? Можно ли трогать снаряды и чего-нибудь с ними мастерить? Он уже это дело решил?

– Перестаньте! Южвяк станет инспектором, который повысит нам показатель раскрываемости. А не так, как вы, что копаетесь в делах тридцатых годов. Освободите свой кабинет. Теперь там будет располагаться он.

– Теперь мне все понятно. – Сташевский закинул ногу на ногу. – Вам нужна свободная должность. Ведь Южвяк, это сынок сестры коменданта. И у него должен быть соответственный кабинет. – А на место Гофмана, наверное, придет зять двоюродного брата матери пасынка… Это я опять же, про шефа.

Заместитель перешел на официальный тон.

– Вам предъявлены следующие нарекания. Вы не приходите вовремя на работу. В кулуарах вас так прямо и называют «граф Сташевский». Когда за хочет, приходит, когда не за хочет – его нет.

– Ага, я понял, вы убираете в этих кулуарах и все это слышите.

– Кроме того, – невозмутимо продолжил заместитель, – на тожественное заседание, посвященное восемнадцатилетней годовщине отдела, вы пришли не как все, в мундире или костюме, а в красной футболке и в кедах!

– Прошу прощения, кеды не производят уже лет двадцать. Это были кроссовки «адидас».

– Это не имеет значения. В документе исправим на «в спортивной обуви»! Второе: когда к нам залетела летучая мышь и висела на потолке.

– Под потолком, – перебил его Сташевский. – Давайте-ка хоть немного позаботимся о чистоте польского языка.

– Неважно! Так вот, когда эта летучая мышь там висела, вы снизу прицепили табличку с надписью: «Бэтмен! Только ты являешься последней надеждой полиции!»

– Прошу прощения, но табличку я прикрепил в своем кабинете.

Славек издевался на всю катушку. Как и в любом государственном учреждении, специалисты не были нужны. Нужны были только лояльные и пассивные.

– Неважно. Даже телевидение приехало и все это сфотографировало для кино. Вы сделали нас смешными!

– Да что вы, – уже откровенно издевался Сташевский. – Словно Рейтан я защищал двери вашего кабинета[107]107
  Тадеуш Рейтан (польск. Tadeusz Rejtan, Tadeusz Reytan; 20 августа 1742 – 8 августа 1780) – участник Барской конфедерации, депутат Сейма Речи Посполитой от Новогрудского воеводства ВКЛ (Великое Княжество Литовское). Происходил из дворянского рода немецкого происхождения, осевшего в ВКЛ в XVII веке.
  В марте 1773, вместе с Самуэлем Корсаком, на сеймике Новогрудского воеводства был выбран депутатом на Сейм Речи Посполитой и участвовал в так называемом «Разделительном» сейме в Варшаве. Совместно с Самуэлем Корсаком и Станиславом Богушевичем, Тадеуш Рейтан пытался сорвать сейм, чтобы не допустить утверждения Первого раздела Речи Посполитой – сначала они использовали формальные причины, так как по закону это заседание сейма должно было проходить в Гродно, а не в Варшаве, и председательствовать должен был подданный ВКЛ, а не подданный Польского королевства – Адам Панинский. Когда все средства были исчерпаны Тадеуш Рейтан, добиваясь от Сейма протеста против Раздела, не выпускал депутатов из зала заседаний – лег перед выходом со словами: «Убейте меня, не убивайте Отчизну!». Этот протест запечатлен на картине Яна Матейко «Рейтан». – Википедия.


[Закрыть].

К счастью, заместитель коменданта не понял.

– А кроме того, от вас частенько попахивало спиртным! О! Даже сейчас слышу!

– А вот это как раз и невозможно. – Сташевский склонился над столом начальника и понюхал. – А ведь правда, водкой в этом помещении несет.

– Ох, простите, – вырвалось у заместителя коменданта. Он инстинктивно прикрыл рот. – Сегодня была официальная встреча. Так что пришлось немножечко…

– То есть, вы напились в тринадцать ноль-ноль, в соответствии с кодексом Ярузельского[108]108
  Идея кодекса, естественно, понятна, но конкретной информации в Интернете нет. – Прим. перевод.


[Закрыть]?

– Прошу прощения! А что касается вас лично, то у меня есть еще одна претензия!

– Слушаю.

– К вам обратился потерпевший, крестьянин. И положил вам на столе мертвую курицу! А вы даже и не глянули!

Сташевский хохотал в душе.

– Мне следовало спеть реквием?

– При виде покойной вы сказали: «Убойный отдел этажом выше», – выложил заместитель козырный аргумент. – А ведь этим потерпевшим был родственник коменданта!!!

– Я все понял, – сказал Сташевский. – Моя должность нужна вам, чтобы повысить Южвяка. Вам следует поменять название с полицейского управления на «семейное управление».

– Я вижу, что дальнейший разговор с вами никакого смысла не имеет. Сдайте оружие на склад, а мне – значок. Как я уже говорил, разойдемся мирно. Трехмесячное выходное пособие, отпускные, тринадцатая зарплата… Все ваше.

Как же, как же, подумал Сташевский. А сказал только следующее:

– У меня три награды лучшего следователя. Я решил дело, ради которого гибли офицеры, работающие в этом здании, начиная с тридцатых голов. У меня на крючке профессиональный убийца, который застрелил премьера Швеции, семью Ярошевичей и генерала Папалу. – Он сделал драматическую паузу, а потом одарил собеседника широкой улыбкой. – Я знаю, что работал в учреждении, называемом…

Заместитель коменданта тут же перебил его.

– Это все замечательно. Только у Южвяка целых одиннадцать наград.

– За тех краденых шавок, которых он нашел? – издевался Сташевский. – Или же за ученую работу «Как переходить улицу по подземному переходу»?

– Прошу не препятствовать. Отдайте диски с данными, которые находятся у вас.

Сташевский незаметно проверил, находится ли коробочка в кармане штанов. Та была на месте.

– Да вот, задевались куда-то. Но при случае как-нибудь найду. А если не я, то найдет Южвяк.

И он снова широко усмехнулся. Словно в американском кино, Славек выложил на стол пистолет и значок. Просто-напросто, ему не хотелось идти на склад. Он вышел, старательно закрыв за собой дверь.

Снова эта чертова лестница. Недолгий проход по коридору. Уборщицы глядели на Сташевского исподлобья. Слухи в управлении расходились молниеносно. Во взгляде женщин он чувствовал презрение. Тогда он громко хлопнул дверью своего кабинета. А точнее – уже кабинета Южвяка. Много вещей у него не было. Несколько картинок на стене, полтонны гильз из тира, но их Славек как раз решил оставить. Несколько писем от девушек, но их он тоже решил, скорее, не забирать. Порвал и бросил в корзину для мусора. Две дешевые авторучки. Блокнотик. Тоже порвал. Ничего важного. Часы в фирменной упаковке – награда от тогдашнего коменданта, когда сам он только начинал. Тоже бросил в корзину. Дипломы, награды, старые, поломанные карандаши, резинки, заполненные быстрым почерком бумажки. В корзину! Ага, еще коллекция. Ее он хранил на работе, потому что дома как-то было стыдно. Просто, у каждой встреченной женщины, с которой его что-то соединяло, просил сувенир, памятку «совместных, счастливых минут». В коробке с надписью «IBM Computers» хранилась приличная коллекция дамских трусиков, бюстгальтеров, ночных рубашек. За сувенир всегда расплачивался с избытком. И вот теперь, как-то по-дурацки – ни взять, ни оставлять.

Сташевский сел за стол. Поднял трубку и набрал номер на небольшом коммутаторе фирмы «Сименс».

– Гофман, слушаю.

– Привет, старик.

– О, привет безработным.

– Даже так быстро?

– Управление гудит. Даже по оптоволокну не было бы быстрее.

– А ты знаешь, что следующий на очереди – ты?

Гофман расхохотался.

– Ты меня что, за дурака считаешь? Ясен перец, знаю. Моя штатная единица тоже нужна любимчикам шефа, а конкретно: его семейке.

– А знаешь… Ежели что, у меня есть приличная работа в Берлине. Хватит на двоих.

– Слушай, не парься. Ты гляди, как у нас все замечательно сыгралось. Тебя ждет работа в Берлине, а меня – в Дублине. Встречаться будем в Париже.

Сташевский рассмеялся и положил трубку. Но тут же поднял ее снова. Он заказал себе билет до Берлина. Оплата кредиткой. Затем набрал номер знакомого адвоката.

– Привет, старый. Меня только что выгнали с работы.

– Боже, как я обожаю такие дела, – раздалось в трубке. – Бабки, и ни за что… Все эти государственные учреждения такие беззащитные.

– Полицейское управление, и беззащитное?

– Как и всякое бюджетное учреждение. Тоже дурак на дураке, не имея в виду тебя лично. А начальником отдела кадров наверняка сидит дочечка, внучечка, сестричка или свояченица шефа или его дружка?

– Как ты угадал?

– А я не угадываю. Что-нибудь подписывал?

– Ничего.

– Тогда они у нас на крюке. Вызывай врача.

– Зачем?

– Ну, скажи, что у тебя болит задница от сидения на стуле. Или что пепельница стояла слишком далеко, и ты обжег сигаретой пальцы. Возьми больничный.

– На сколько?

– На год. Неделя за неделей. А потом мы выступим с требованием предоставить годичный отпуск для поправки здоровья. Ну, потом три оплачиваемых месяца перед увольнением, задолженности по отпускам, но раз в отделе кадров сидит какая-нибудь дура, то обязательно чего-нибудь напутает в бумагах, и мы накроем ее еще годика на два. Парень, они будут платить тебе несколько лет за то, что ты ничего не делаешь. – У адвоката сегодня был удачный день. – Только я хочу с этого десять процентов.

– Держи.

Вздох, прозвучавший, словно урчание кота, увидевшего возле собственных когтей мышь.

– Правда? Мои?

– Да.

– Тогда у тебя имеется полностью оплачиваемый отпуск на несколько лет. Устроено.

На сей раз Сташевский услышал зевок.

– Спасибо.

– А за что? Ты лучше сообщи мне номер счета, с которого будешь пересылать мои десять процентов. Обожаю дела против клинических дебилов, работающих в государственных учреждениях. – Адвокат был в превосходном настроении. – Свояченица шефа, говоришь? Жаль, что я не потребовал двадцать процентов. Ведь они же будут содержать тебя до конца жизни.

– Что?

– Пенсия, профессиональное заболевание. Польское государство не желает тебе платить за то, что ты что-то делаешь, значит – будет платить за то, что ты ничего не делаешь. Боже! Как я обожаю простенькие дела! – Он смеялся уже во весь голос. – Начальница отдела кадров – это свояченица шефа? Да я с ней в три секунды покончу. Но за это я хочу спортивный автомобиль.

– Ты же говорил, что десять процентов.

– То на то и выходит. Да я пущу их в одних носках. – Адвокат все еще смеялся. – Так, надо заканчивать, потому что хочу поездить по дилерам, чтобы выбрать нужную модельку.

– Ладно. Благодарю.

– Это я тебя благодарю. Не каждый день деньги сами запрыгивают в карман. Это я благодарю, честное слово.

Сташевский положил трубку. Остерманн и фон Крёцки. Только это, по-настоящему было у него в голове. Он огляделся по своему бывшему кабинету. Какая же это стена? Та самая, которую Остерманн, фон Крёцки и Гласс в противогазах покрывали препаратом памятной ночью? Причем, так, что механизм продолжает действовать, даже через без малого восемь десятков лет. Боже! Насколько простым был ответ. Он глянул направо. Это была та стенка, на которую падало солнце из огромного окна. Ежедневно подогреваемая краска. Множество последующих слоев не смогло предотвратить выделению испарений. Эта стена подогревалась ежедневно. Славек чувствовал присутствие тех людей. Он чувствовал действие их гениальной механики, которая, до сих пор исправно работала, и сквозь бездны времени выполняла свою задачу, хотя авторы, эту задачу поставившие, давным-давно уже лежали в могилах. Сташевскому хотелось бы с ними познакомиться, потому что он тоже желал их Бреслау forever. Вроцлав – навечно. Именно такой город, каким он снова стал. Без фашистско-коммунистического барабанного боя, зато с Оранжевой Альтернативой[109]109
  Оранжевая альтернатива (польск. Pomaranczowa Alternatywa) – подпольная группа, а позднее хэппенинговое движение, действовавшая в нескольких городах Польши, главным образом во Вроцлаве, в 1980-х годах, продолжившая традиции голландских контркультурных движений «Прово» и «Партия гномов». Была организована польским художником Вальдемаром «Майором» Фидрихом в Вроцлаве в 1983 году.


[Закрыть], которая смела очередной тоталитаризм с поверхности земли без каких-либо собственных потерь. Бреслау-Вроцлав никогда не поддавался. А если и поддавался, то последним.

Его размышления прервал приход уборщицы.

– Простите, – открыла она дверь, – но мне нужно здесь убрать. Вы уже забрали свои вещи?

– Да.

– Потому что сейчас сюда придет аспирант Южвяк.

– А сейчас он где?

Уборщица решила показать Сташевскому собственную власть. Временную, данную в силу решения начальника, когда этот, вот здесь, уже уволен, а она в своем праве. На вопрос Славека она резко ответила:

– На работе! А не так, как вы. Неизвестно где.

Сташевский улыбнулся мелкой, не в смысле физического размера, женщине.

– Вы считаете, что аспирант Южвяк лучший офицер, чем я?

– Он каждый день на работе. Он честно делает свое дело. А не так, как вы.

Сташевский перебил ее.

– Так он лучше меня или нет?

Та изумленно глянула от своего ведра с тряпками.

– Чего вы хотите? – разозлившись, спросила она. Ах, эта месть человека, торчащего в самом низу общественной лестницы, и вдруг получающего власть над тем, кто упал чуть ли не с самой вершины. Значит, месть! – Он лучше. Он каждый день находится на работе. Он примерно исполняет свои обязанности.

Непонятно, что подбило Сташевского. Он поднялся, взял с полки хрустальную вазу, которую получил от коменданта в награду за пятнадцать лет службы. Славек обмыл ее в умывальнике, вытер, наполнил свежей водой и поставил на столе. После этого вынул из кармана пластиковый мешочек с цветами, взятыми для анализа цветами с монастырского двора; цветы поставил в вазу.

– Красиво? Понюхайте.

Та, дура, понюхала.

– Пахнут хорошо.

– Что же, если Южвяк хотя бы отчасти хорош, как я, у него приблизительно неделя на решение этого дела. Если же он не столь хорош, то и он, и вы вскоре встретитесь в преисподней. И вы наглядно убедитесь, кто здесь лучший офицер.

Он открыл дверь, но на секунду задержался.

– Ага. И обязательно протрите южную стенку кабинета влажной тряпкой. На ней собралось много пыли.

Он задумался.

– Южная стенка – это вот эта. – Сташевский показал пальцем, потому что до него дошло, что уборщица этого, попросту, может и не знать.

Он в последний раз глянул на стену и на цветы в вазе.

Армагеддон. Он не имел ни малейшего понятия, зачем убил несчастных и ничем не провинившихся перед ним Южвяка и уборщицу.

* * *

«Рио Браво», «High Noon», то есть – «В самый полдень», «Unforgiven» или же «Не прощенный»… Сташевский уже не помнил, какой фильм описывал Борович. Славек про себя просматривал эти фильмы, идя на встречу со своим предназначением. Ему нужно было выйти на улицу перед управлением. Не на такую, как на Диком Западе – пустынную, покрытую песком, где люди в окружающих домах закрывали окна, видя приближавшихся друг к другу «пистолеро»[110]110
  Наемный убийца, бандит.


[Закрыть]. Эта улица была мощеной, с бесконечной лавиной автомобилей, а окон никто не закрывал. Они были постоянно замкнуты по причине шума двигателей и кондиционеров в самих домах. Славек с трудом перешел на другую сторону проезжей части. Ноутбук он поставил на крышу машины и сунул в привод первый диск. Компьютер начал шифровать данные.

Из кармана он вынул сотовый телефон. Коснулся всего лишь двух кнопок. К этому разговору готовился уже долго.

– Grüß Gott, hier Witek Müller, Privatdetektiv[111]111
  Приветствую, это Витек Мюллер, частный детектив (нем.)


[Закрыть].

– Привет, старик. Твое предложение все еще действительно?

Мужчина на другом конце линии на минуту буквально утратил дар речи.

– Чего? Чего? – недоверчиво бормотал он. – Господи Боже! Ты и вправду хочешь приехать?

– Когда мне нужно быть? Сегодня?

Опять недоверчивая тишина.

– Господи Иисусе! Ты серьезно?

– Да.

– Боже! Парень, ну конечно же, сегодня. – Витек никак не мог поверить в собственное счастье. – Зарплата в десять раз больше твоей нынешней, квартиру снимем на неделю, потом куплю тебе виллу. Автомобиль, оборудование и всякая требуха. Премия по каждому законченному делу в размере машины. И, клянусь, никаких разводных дел, никаких сидений в подворотне или застывшей машине или фотографирования. Ты берешь только похищения, убийства, случаи семейной мести и дела по наследству с убийством на фоне.

– Беру.

– Славек, – Витек до сих пор не мог прийти в себя, – могу ли я встать перед зеркалом и сказать себе, что в моей конюшне имеется наилучший следователь Польши?

– Только без излишних комплиментов. – Мгновение. – Можешь.

– Тогда жду тебя вечером. С приветственным комитетом. Переводчица тебе понравится. Совершенно в твоем стиле. Крупная, рослая, фигуристая… Сиськи там, где следует, и самого подходящего размера. Типичная немка, классная.

– Перестань. Я приеду поездом «Вроцлав – Берлин».

– Будем ждать.

– И еще одно дело. Я должен выслать тебе свой страховой полис.

Приятель молниеносно догадался.

– Прекрасно. Высылай, только зашифруй.

– Как раз этим занимаюсь.

– Какой пароль?

– Ответ на вопрос: «Что мы пили в ходе нашей последней встречи?». Самая простейшая форма, чтобы избежать сложностей польского языка.

– Хорошо. Врубился.

В последний раз они встречались на вокзале. Разговаривали около минуты. Так что пароль звучал так: «Ничего не пили». Так что, теоретически, можно было сказать: «ничего». Витек сразу же догадался.

– Нет проблем. Принимаю.

Сташевский отложил телефон и подключил его к лежащему на крыше машины ноутбуку. Запустил сетевое соединение. Медленно, словно боялся делать резкие движения, вытащил из кармана пачку сигарет, хотя курить ему совершенно не хотелось. Славек разглядывался по сторонам. Улица ни в чем не походила на улицы Дикого Запада – слишком много автомобилей. Он менял диски в компьютере, один за другим. Поединок на Главной Улице. Славек усмехнулся. С тем только, что у одного пистолеро даже не было револьвера. Ладно! В случае чего, плюнет этому гаду в глаза.

Сташевского обволокла волна смрада. Он инстинктивно отвернул голову, чтобы не глядеть на старичка-пьяницу, который едва держался на ногах. Как и все. Это было первой констатацией. Поскольку он так хочет – констатация вторая. Выглядывающая из кармана бутылка водки, нищенская, рваная одежда, сучковатая палка, две свисающие с плеча потасканные сумки, заполненные каким-то тряпьем. И эта вонь. Старичок хотел именно этого. Чтобы люди от него инстинктивно отворачивались. И следующая мысль. Раз он настолько беден, целой бутылки водки у него никак быть не может.

Поединок!

Сташевский повернулся к пьянице передом. Мысли гнались одна за другой. Ведь это же не идиот. Наверняка разработал цель, и желал именно этого!

Сташевский вынул из кармана и надел темные очки. У него была их целая коллекция. От обычного дерьма за десять-двенадцать злотых до специальных, предназначенных для альпинистов, за четыреста. Таких пулей калибра четыре с половиной миллиметра никак не пробить. Горло заслонил ладонью.

Самое большее, у него будет серьезно ранена рука, закрывающая артерии на шее. Одежды, то есть, футболки и легкой куртки, дробине из воздушки не пробить. Во всяком случае, Сташевский на это надеялся. Правда, он сам видел, как пуля из спортивного пистолета пробивала металлические банки из-под консервов навылет. А ведь у убийцы наверняка оружие получше.

– Ничья, так? – произнес он вслух.

Так ли выглядел поединок на Диком Западе? Убийца поднял руку. Сташевский прибавил:

– Мой страховой полис как раз отправляется в Берлин через австралийский сервер.

Убийца глянул в сторону. По-видимому, он должен был что-то увидеть в зарослях на склоне крепостного вала. Старик опустил руку, отвернулся и, хромая, ушел. Люди от него отворачивались.

* * *

На поезде того же самого сообщения в Бреслау приехали Остерманн и фон Крёцки. В том же самом направлении выезжал Кугер. Такой же поезд увозил Боровича и Васяка.

Сташевский отказался принять еле тепленький кофе и пирожное, предлагаемые обслуживающим персоналом «Евросити». Несмотря на раннюю пору, на часах было двенадцать – двадцать три (а никак не двенадцать – тринадцать), Славеку хотелось спать. Нервы были причиной того, что его веки буквально склеивались. В шесть вечера он будет на берлинском вокзале Остбанхоф. Во всяком случае, так показывал наладонник. Славек надеялся на то, что польские кредитные карты там принимают, так что такси он сможет себе позволить. Сейчас же он засыпал, откинув голову на изголовье громадного дивана в купе первого класса. От скуки он начал просматривать Интернет-сайты в собственном телефоне. Скука, скука, скука… Но вдруг попал на сайт www.rozaniec.pl[112]112
  Rozaniec (пол.) – молитва, молитвенные четки. Кроме того, набор католических молитв (розарий), которые читают, перебирая четки.


[Закрыть]. Хотя Сташевсчкий и был атеистом, но из любопытства начал читать.

Предположим, что богобоязненная женщина прочитывает молитвенный розарий ежедневно, что она начала в возрасте 10 лет, а закончила в возрасте 80 лет, когда у нее начинается старческое слабоумие. То есть, она прочитывает молитвы в течение семидесяти лет. Сколько же розариев она прочитала? Двадцать пять тысяч пятьсот шестьдесят! Внушительный результат? Вам кажется, что так. Но, предполагая, что она делала это честно, у нее это заняло 25 560 часов или же 1065 суток. Это дает почти три года, вырванных из жизни. Хотел бы ты получить трехлетний приговор и отсидеть его в тюрьме, все время повторяя одни и те же действия? Наверное, нет.

Предположим, что какая-то женщина является исключительно богобоязненной и читает по пять розариев ежедневно. Положим, что она профессионалка и прочтение одного занимает у нее всего двадцать минут. Так вот, она прочтет сто двадцать семь тысяч семьсот пятьдесят розариев. Внушительно, правда?