Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Кугер отложил газеты и вытащил из своей сумки папку с документами, после чего начал искусно перелистывать их одной рукой.

– Один тип пришел на свою смену. Начал работать и вдруг взорвался.

– Что?

– Взорвался.

– Дурака из меня делаешь?

– Все это выглядело так, словно он проглотил гранату и высрал чеку. Единственным свидетелем является инженер Клаус… Господи, как непонятно написали… Клаус Винтер-что-то-там.

– Его что, выпотрошили?

– Нет. Тело вскрывали в патологии. Следов разрезов ножа никаких.

Разговор был прерван появлением инженера.

– Meine herren, меня зовут Клаус Винтербаум.

– Пожалуйста, пожалуйста, – начал Грюневальд. – Может, присядете?

– Господа из крипо?

Оба, как по команде, предъявили удостоверения.

– Перекусите с нами?

– Нет, благодарю. Вообще-то я голоден, но, простите, куча работы. Завтра здесь состоится митинг нашей, нацистской партии. Так что работы – уйма.

– А чем вы занимаетесь? – спросил Грюневальд.

– Я занимаюсь усилением. – Инженер глянул на газеты Кугера. – Не таким, о котором можете подумать. Не пропагандой. Моя задача: кабели, микрофоны и динамики. В этом зале ужасная акустика, и нужно хорошенько попотеть, чтобы все услышали, что будет говорить гауляйтер.

– Расскажите, пожалуйста, что произошло в тот день с… – Кугер перелистывал документы, – с…

– Я знаю, о чем вы хотите спросить. С самого начала это было странным. Мастер шел на смену по улице Вильгельмсхафенштрассе с другими рабочими. Шел он, словно был пьян. Слонялся, время от времени как бы собирался повернуть или, по крайней мере, сменить направление движения. Рабочие его поддерживали, а он не соглашался жестами головы и что-то бормотал. Выглядело это, якобы он хотел от них защищаться, убежать от них или нечто подобное.

Понятное дело, рабочие мне сразу же донесли. Работа с электричеством, господа, это вам не фунт изюму.

– Конечно же, вы правы.

– Вот именно. Я сразу же побежал проверить, поскольку пьяного к работе с кабелями допустить не мог. Он сидел сам в раздевалке. И пел.

– Простите, что? – Грюневальд слегка склонился вперед. – Пел?

– Ну, вообще-то, напевал. Звучало это словно мантра или какие-то гавайские припевки. Не знаю. В музыке я не разбираюсь.

– Ну да. Продолжайте, пожалуйста.

– А потом он начал танцевать.

– Не понял?

– Вы все правильно расслышали. Он начал танцевать. Даже и не знаю, как это определить. Такие негритянские или там индейские подрыгивания. Я схватил его за плечо, насколько он пьян, понюхал – а что еще я мог сделать? В его дыхании запаха алкоголя я не почувствовал. Луком, да, вонял, и, кажется, сосисками. Не знаю, чем, но спиртного я не почувствовал.

– И что он сделал?

– Вырвался. Но без агрессии. Он явно не собирался на меня нападать. Он выкладывал те цветы в странный узор.

– Какие цветы?

– Прошу прощения, но я инженер, а не садовник. Были тюльпаны, розы и еще какие-то, назвать не могу. Видимо, он купил их в дорогом цветочном магазине, поскольку они были красиво обрезаны и украшены. Судя по количеству, он потратил на них кучу денег, понятно, в масштабе зарплаты мастера. – Инженер удивленно глянул на собеседников. – Погодите, ведь у вас же должны быть фотографии с места преступления.

Грюневальд с Кугером поглядели один на другого.

– Вы понимаете, война. У нас мобилизовали половину персонала. Самые лучшие фотографы сейчас делают снимки польских позиций под Варшавой для войсковой разведки.

– А. Понимаю.

– Но давайте закончим. Что произошло дальше?

– Он оттолкнул меня под стенку. Но, как я уже говорил, без агрессии. Он ничего не хотел мне сделать. Так я, по крайней мере, понял.

– А вот я не понимаю. Простой рабочий бьет вас, а вы…

– Это был мастер.

Грюневальд махнул рукой.

– Ну ладно, мастер бьет вас, а вы…

– Он не бил меня. Просто отодвинул.

– Ладно, пускай так и будет. А что было дальше?

– Я споткнулся. Упал под стенку.

– И?…

– Он продолжал напевать что-то непонятное. Сам же я пытался встать. А потом взорвался.

– Простите, как?

– Взорвался.

Кугер вытер лоб рукой.

– У него были какие-то взрывчатые материалы?

Инженер покачал головой.

– Не думаю. Я немного в этом разбираюсь, поскольку практику имел в горном деле. Мне не было видно, чтобы он запуска какой-либо запал. Сам я был полностью оглушен. Только это не был звук, как от взрывчатки, что выбивает барабанные перепонки. Что-то… – он задумался, – вибрировало. Ну да, вибрировало. Я кричал на рабочих, чтобы те помогли. Когда те прибежали, то я их не слышал. Зато они оперли мне кровь с лица, его кровь. Занесли в амбулаторию.

– Какие-нибудь осколки?

– Да нет, это же была не граната. Я получил… «им». Мастера с меня стирали добрый час. Пару раз меня вырвало. Это было ужасно.

– Погодите, – вмешался Грюневальд. – Вы говорите, что грохота не было, и в то же время вы не слышали рабочих.

– Да, это правда.

– И как это объяснить?

– Не знаю. Честное слово, не знаю. Я видел их шевелящиеся губы и ничего не слышал. – Он задумался. – Никакого грохота, взрыва не было. Но я чувствовал себя так, словно приложил ухо к пушке самого крупного калибра в момент выстрела. Просто-напросто оглох.

– Когда к вам вернулся слух?

Часа через два, или даже через три. Но самое худшее то, что…

Тут инженер замялся и скривился.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Перед тем я слышал какие-то шепоты.

Кугер рассмеялся.

– Это нормально. Вы слышали собственных рабочих, только нечетко. Это барабанные перепонки…

– Простите, но нет. Я слышал шепот своего мастера. Того, что погиб.

Грюневальд прикрыл рот, чтобы не была видна его усмешка. Кугер тоже пытался овладеть мышцами лица.

– Послушайте. Это абсолютно естественно. Вас достало ударной волной от приличной порции динамита. Или тротила. Обломков не было, значит, это не граната.

– Ну да, – вмешался Грюневальд. – Это обычный шок.

– Грохота не было, – сказал инженер.

– Ой, вы ничего не слышали просто потому, что на мгновение потеряли сознание. Когда русские ударили на нас в прошлую войну, то я не знал где небо, а где земля. Даже не знал, где окоп, в котором я сидел.

Винтербаум потер виски.

– И где же был тот окоп? – очень серьезно спросил он. – Вы его нашли?

Грюневальд с Кугером глянули друг на друга. Кугер кривил губы, чтобы не рассмеяться. И крутил пальцем у виска, чтобы инженер не видел.

– Да, нашел. – Он пытался оставаться серьезным. – Я сидел в нем.

– Я тоже провел войну на фронте, – сказал Грюневальд. – Только что, на западном. Когда рядом с нами взорвался английский снаряд из здоровенной пушки, то я даже не знал, как меня зовут. Это нормально. Обычный шок.

– Но он проходит, – прибавил Кугер.

– Грохота не было, – ответил на это Винтербаум. – Ничего не взорвалось, если не считать мастера. Грохота не было.

– Да ну, просто, когда он вас толкнул, вы ударились головой об стенку, и ничего не помните.

– Да не ударился я. Нет ни следов шишки, ни даже синяка. Я человек рациональный. Инженер. – Какое-то время он не знал, что сказать. – Эти шепоты, – продолжил он. – Я слышал, как ко мне обращается мой мастер. И другие люди… – Затем поправился. – Другие существа. Они взывали.

Кугер занялся своим мороженым, чтобы скрыть радостное выражение на лице.

Но Грюневальд спросил:

– К чему они взывали?

– Просто, к себе.

К счастью, идиотскую дискуссию прервал приход одного из рабочих, который радостно размахивал специальным военным изданием газеты.

– Прошу прощения, прошу прощения, господа. Но хочу сообщить вам новейшее известие. Мы захватили Вестерплатте!

Грюневальд с инженером улыбнулись. Кугер печально покачал головой.

– Мы и вправду добыли его в бою? – спросил он.

– Нет. Они сдались.

– Ага. Не удалось попасть камнем в наш броненосец. Или сбить веткой самолет? – буркнул он.

– Простите?

– Они сражались в окружении. У них просто закончились боеприпасы, – пояснил он.

– Немедленно прекрати, – рыкнул Грюневальд.

Но Кугер поднялся и положил свою единственную руку рабочему на плече. После чего сказал:

– Старик, тебе нужно будет найти переводчика. И выучить по-польски: «Я никогда не принадлежал к членам национал-социалистической партии Германии».

– Извините, но я как раз член нашей партии.

Кугер улыбнулся ему:

– Ну, в таком случае, ты все просрал.

– Да перестань ты! – заорал перепуганный Грюневальд.

* * *

Теперь у них был переводчик получше, так что с Кугером могли договориться. Мищук вопил:

– А знаешь, что мы делаем с немецкими пленными?! Знаешь что? – тут он разорался на всю Ивановскую. – Мы приказываем им выкапывать трупы и затаскивать в братские могилы. Знаешь, какая там вонь? И что можно видеть?

– Я не слишком гожусь для выкапывания трупов. У меня всего одна рука и одна нога, – спокойно отвечал Кугер.

Тут подскочил Васяк:

– Ты, свинья! Говори, с какого времени ты в нацистской партии?

И вот тут пленный их поразил абсолютно. Он ответил им на чистом польском языке:

– На самом деле, я никогда не был членом национал-социалистической партии Германии.

Милиционеры онемели. Они глядели друг на друга и не могли ничего сказать. У обоих отняло речь.

– Ты… ты… – запинался Мищук. – Ты поляк?

– Нет. Я немец.

– Так как ты можешь так здорово сказать?

– Я приготовился. Я человек предусмотрительный.

Васяк лишь покачал головой.

– Тогда скажи еще чего-нибудь по-польски.

Кугер на это:

– Я не из гестапо, я не из РСХА, я не принимал участия в войне, потому что у меня только одна рука; я не был в СС, ни разу даже не видел концентрационного лагеря. Никого туда не посылал. Я унтер-офицер уголовной полиции. Бандиты, воры, убийцы – я занимался только этим.

Мищук грохнулся на стул. Васяк оперся о стенку.

– Ты знаешь польский?

– Да нет же, не знаю. Эти несколько предложений я выучил на память. Нанял самого лучшего переводчика в Бреслау, чтобы он меня натаскал… Простите, во Вроцлаве. Я чувствовал, что мне эти слова пригодятся.

Мищук с Васяком не могли выйти из шока.

– Ты, слушай, – сказал один другому. – Что-то я так думаю, что он правду говорит.

– Ну, мне тоже так кажется.

– Ладно, черт с ним. Проверим захваченные документы.

– А как ты проверишь? Сколько у тебя переводчиков?

– Да, правда. – Мищук повернулся к охранникам. – Подбросьте ему в камеру пачку «кэмэла».

Один из них возмутился.

– Американские сигареты ему давать?! Русские дам!

– Так он же задохнется. Это же немец.

– Факт, – прибавил Васяк. – Он же не прошел того, что мы. – Он вернулся к допросу: – Так что там с тем следствием в Народном Зале?

Видя, что Кугер тоже в стрессовом состоянии, уже мирно прибавил:

– Да не бойся ты. Мы же не из УБ, обычная милиция. – Какое-то время подумал. – Мы не вышлем тебя в гулаг или другой какой лагерь. Если все хорошенько расскажешь, как на исповеди, мы тебя освободим, и тогда поедешь. Немцев теперь выселяют, так что, бляха, дружки занесут тебя в поезд, и поедешь в свою Германию. Будешь там лопать эти свои… – Тут он замялся и повернул голову. – Что они там едят?

– Рульку, – подсказал переводчик.

– Ну, будешь лопать свою рульку и пить водку.

– Они пиво пьют, – снова вмешался переводчик. – Хотя и водочку не презирают.

– Ну, именно, – продолжал Васяк. – Будешь есть рульку и пить пиво с водкой. А там еще и бабонька какая поблизости. – Он закурил. – Ты хоть знаешь, сколько у тебя на родине одиноких баб? Знаешь, сколько немцев на войне погибло? И сколько там баб для окучивания? Спокойно, спокойно. Даже на калеку бросятся. Будешь ебаться как кролик, яиц же тебе не оторвало.

– А уж охотных баб будет множество, – подключился Мищук. – Вот представь-ка. Рулька, пивко, а ты с бабой в теплой постельке. Под одеяльцем. Утречком газетку просмотришь, пока она тебе завтрак будет готовить. К примеру, яичницу на сале.

Рот Кугера заполнился слюной. Мищук не останавливался.

– Понятное дело, мы можем передать тебя в УБ. Вот только, видишь… – он понизил голос. – Сначала признаешься, что прокопал канал под Атлантическим океаном, после чего тебя вышлют в лагерь за полярным кругом, в котором ты через пару месяцев сдохнешь с полными портками дерьма.

Васяк подошел сборку. Теперь он был «хорошим полицейским».

– Так что, выбирай. Яичница утром, пивко и тепленькая бабенка под одеялом, или заполярный круг, где будешь скользить по льду, потому что тебе не дадут никакой подпорки. А работать обязан…

Мищук прибавил:

– Как долго ты можешь выжить при минус сорока?

– Теплая женщина в постели, – манил Васяк. – Рулетка, пивко, сигаретка и утренняя газета. Или… минус сорок, вокруг только проволока и охрана. Люди, которые будут хотеть тебя сожрать. И все украсть, а ты ведь от них и не защитишься.

Кугер оттер слюну с губ.

– Скажу! – завопил он. – Все вам скажу!

Мищук закурил, сделал глубокую затяжку.

– Этого нам и было нужно, – вырвалось у него. – Валяй, как на святой исповеди.

Кугер прикрыл ладонью глаза.

– Вы меня и вправду освободите? Отошлете в Германию?

– Да. – Мищук жевал американскую конфету. Странная какая-то она была, никак нельзя ее было раскусить. На упаковке писали «chewing gum». И точно, тянулась словно резина. Милиционер скорчил геройскую мину и проглотил всю конфету.

– Грюневальд отстранял меня от следствия, потому что считал пораженцем. Но кое-что мне известно. Ведь я был с ним с самого начала.

Гестаповская столовка не работала. Отключили электричество и воду. Сделалось ужасно холодно, потому что отопление в доме накрылось. В этом городе ничего не работало. Власти хотели запустить одну трамвайную линию, но не удалось. На рельсах стоял разбитый русский танк, причем, самый тяжелый. Никак нельзя было его отпихнуть или даже оттащить с помощью грузовика. А никакого другого оборудования не было. В каменных каньонах царили мародеры и Верфольф.

Они разложили на столе то, что у них было. От партии они получили две селедки и краюху хлеба. Со стола было есть как-то неприлично, так что под низ подстелили газету. Видя отчаяние немца, дали ему кусок хлеба с селедкой. И немного воды запить. А потом еще и пол стакана самогона, чтобы немчура знал, как положительно они к нему относятся.

– Ну, ладно. Как же оно было?

* * *

Славек Сташевский выключил широкоэкранный плазменный телевизор и теперь копался в глубоком ящике. Что принять от простуды? Витамины или аспирин? И какие-нибудь капли в нос. Может, мазь с экстрактом майорана? Нет, к черту. Он закопался в богатых запасах ящика с лекарствами. У него было множество таблеток, как у всякого уважающего себя помешанного на лекарствах человека. Может, это всего лишь аллергия? Ну, в таком случае, что-нибудь с антигостамином. Грудь давило конкретно. Он сделал себе ванну с солями из морских водорослей. Теперь же он копался в баре. Быть может, лучшим будет народный способ? Тут он пытался оправдать свою тягу к спиртному. Каждое утро перед зеркалом, когда брился, он повторял: «Славек, ты вовсе не какой-то алкоголик. Ты самый банальный пьяница!» Он был достаточно богат, поскольку отец, известный профессор, оставил ему приличное наследство. Так что выбирал среди французских вин, коньяков, бутылок виски. В конце концов, выбрал зубровку. Потянул прямо из горлышка, закурил, поставил воду на чай.

Так в чем же суть в этих всех делах?

Славек перешел в кабинет, выключил включенную еще вчера колонку на консоли. Сразу же стало легче. Еще выключил стационарный компьютер. В ноутбуке, подключенном к сети, в каком-то браузере набрал: «убийства с видимостью внутреннего взрыва жертвы». Бутербродик с его любимой икрой был слишком маленьким, чтобы насытить. Потому по телефону заказал пиццу с доставкой на дом. Затем сделал еще один глоток зубровки.

Глянул на результаты поисков. Единственное, что нашел компьютер, была ссылка на какой-то роман. Для верности проверил ссылки на пиратов. Ясное дело, нашел. Начал читать: «Альтбузерштрассе была небольшой, но довольно длинной улицей. Офицер крипо шел по ней и трясся. А может, следовало бы вызвать гестапо? Попросить прислать дополнительные силы? Как? Ближайший телефон был, кажется, в аптеке на Рынке. Альберт Гоюневальд трясущимися от страха руками расстегнул плащ, вынул люгер и перезарядил. Он знал, что это ему мало в чем поможет. Тем не менее, он обязан был решить это дело».

Потом он поднял телефонную трубку, ударил по клавише, связанной с номером Мариолы. Та ответила после первого же сигнала.

– Да?

– Это я, дорогая. У меня к тебе громадная просьба.

– Ну? – коротко бросила та.

– Любовь моя, возвращайся и немедленно. Пожалуйста. Я просто с ума схожу.

– От любви ко мне?

– Это тоже. Но тут как раз прочитал роман. Он в чем-то похож на дело, которое мне нужно решить. С конкретными данными.

– О Боже! Снова нажрался.

– Еще нет. Мне нужна помощь.

– Ладно, дай мне что-нибудь на себя набросить и закончить работу.

– Такси тебе заказать?

– Сама закажу. А что же там автор написал?

– Похоже на то, как будто он знал полицейские документы, это дело ему знакомо. Похоже, что он знает чуточку больше, чем знаю я.

– И кто это такой?

– Земский. Какой-то долбаный графоман.

– Погоди, погоди… – Мариола откашлялась. – Я читала его романы. Но ведь это же научная фантастика.

– Но он знает факты.

– Погоди. – Она никак не могла собраться. – Что-то такое вспоминаю, будто бы пару лет он делал программы про полицию на телевидении. Видимо, документы ему известны оттуда.

– Может и так. Тем не менее, возвращайся.

Девушка рассмеялась.

– Раз говоришь, пускай так и будет.

– Спасибо, честное слово, мне нужна помощь.

– Скорее всего, психолога, чтобы он помог тебе прекратить нажираться.

* * *

Их вел поляк, сосланный в Бреслау на принудительные работы. Он знал город, мог чего-то там сказать и по-немецки. Чтобы подлизаться, ему дали кусок похожего на холодец мармелада из советских поставок. Мужик вел их через лунный пейзаж, узкими проходами между кучами камней и развалин – вверх и вниз – нужно было смотреть под ноги, чтобы не застрять в какой-нибудь щели. Васяк тащил свой ППШ, у Мищука под курткой был трофейный шмайсер. Оба сунули в карманы служебные «тэтэшки». Бискупин был Диким Западом, хотя, на самом деле, располагался в восточной части Вроцлава. Он был менее всего разрушен, так что мародеров и вервольфовцев тут было не счесть. Стреляли из всего, что только способно было пулять. В управлении ходили слухи, что в джип Безопасности выпалили чуть ли не из фауст-патрона. Только байки о том, что в милиционеров стреляли из тяжелых пулеметов, наши герои рассматривали в качестве легенд. И кому из мародеров хотелось бы таскаться с такой тяжелой заразой? Единственное, что видели лично, это когда в грузовик грохнули из американской базуки. Еще, возможно, когда в сторону управления бахнули из английского PIAT'a[12]12
  Гранатомет пехотный, противотанковый.


[Закрыть]. Только то уже были городские партизаны, Армия Крайова, а не мародеры. Последних они опасались больше всего. Партизан еще имел свою честь, мародер – никакой. Они допрашивали одних и других – если удавалось схватить. Разница была принципиальная. Партизан шел на дело с четко определенной целью. Он мог убить, но не случайного человека, а только конкретного. Мародер же валил всех, потому что был залит самогоном по самые уши. Немцы тоже стреляли во всех, но их было меньше всего. К тому же, сплошные молокососы. Достаточно было дать по ним очередью, и они уже драпали.

Когда они добрались до чудовищных размеров аэродрома, устроенного на месте Грюнвальдской площади[13]13
  Огромное поле, которое дало основание назвать весь район площадью, образовалось в последние недели войны во время осады «Крепости Бреслау» («Festung Breslau») Советской Армией в 1945 году. После того, как 1 апреля 1945 года Советская Армия заняла аэродром в периферийном Гондове, и крепость потеряла возможность получать помощь воздушным путем (точнее же, с того времени посылки могли попадать в город только лишь путем сброса на парашютах – их сбрасывали на территорию Ботанического Сада), начальник городского комитета нацистской партии, Карл Ханке, принял решение построить аэродром в границе города. Для этой цели он определил ось Кайзерштрассе. Здесь были снесены все жилые и общественные здания, в том числе, евангелическую церковь Мартина Лютера с самой высокой во всем Вроцлаве, более, чем 90-метровой башней (она стояла на месте нынешних корпусов D-1 и D-2 Вроцлавского Политехнического Института. Спешная уборка развалин с территории будущего аэродрома шла под обстрелом советской авиации, что повлекло огромное число жертв, как среди гражданского населения, так и привлеченных на принудительные работы иностранцев. С этого аэродрома взлетело только два самолета: 10 апреля «Юнкере» Ju 52, на котором эвакуировали 22 раненых, и 5 мая – Fi 156 Storch, на котором Карл Ханке сбежал из Вроцлава в Судеты. – Материалы Интернета.


[Закрыть], для чего снесли самый красивый в городе квартал учебных заведений, то долго не могли отдышаться. Мищук объявил привал. Васяк вытащил из кармана американских военных брюк банку консервов, присланных англичанами в рамках помощи. Консервы были немецкие, захваченные из складов Вермахта где-то на западе. Съели по парочке сардин. Только голод не утолили, так как хлеба ни у кого не было. Задымили странным бразильским куревом – тоже из поставок. То ли папиросы, то ли сигареты были коричневыми и очень толстыми. Кроме того, они были чертовски крепкими, от них кружилась голова.

– Это не сигареты, – пояснил им проводник. – Это сигары. Я сам видел у немцев. Дым от них не вдыхают, а пыхают.

– Чего делают?

– Ну, пыхают. Как трубку.

– Никогда в жизни не курил трубку. Как это делают? – повторил он.

– Что?

– Ну, пыхают.

– О Боже! Дым в легкие не втягивают, а только в рот, и сразу выпускают.

– Не понял. Тогда на кой курить что-то подобное?

Проводник не знал, как бы объяснить. Он пытался и так, и сяк…

– Ну… ну… В этом стиль, элегантность, класс.

– Звезди, – Васяк махнул рукой, глубоко затянулся и выпустил дым. – Вот у меня класс – рабоче-крестьянский. – Тут он расхохотался. – А если б кто из элегантных махорочку закурил, нам бы пришлось его в больничку тащить. Или сразу на кладбище!

Мищук тоже фыркнул.

– Я так вообще самокрутки из соломы курил, а бумажка – из газеты.

– Так в них же нет никакого никотина, – проводнику рассказ показался фантастикой.

– Не знаю, чего там нет, зато дыму сколько влезет. – Мищук тяжело встал. Он и вправду очень устал. В американской куртке, из-под которой выглядывал шмайсер, и с сигарой во рту он был похож на мафиози.

Именно за такого и принял его выскочивший из-за развалин русский патруль.

– Руки вверх! Документы![14]14
  В оригинале: «Руки вверх! Бумажки!» Ну не были русские патрули такими падкими на бумажки для самокруток или подтирки (как мне кажется) – Прим. перевод.


[Закрыть]

К счастью, в отделении имелся предусмотрительный человек, который знал, что русские размещаются в здании Политехнического института. Устроил, что надо. У них были даже документы на русском языке, с печатью НКВД. Увидав эти печати, патруль смылся быстрее, чем их видели.

– Ладно, пошли, – сказал проводник. – Нужно добраться до темноты. Разве что у вас имеются бумаги для Вервольфа с подписью Гитлера. – Он засмеялся из-за собственной шутки. – Или для мародеров, с подписью Робин Гуда.

Двинулись споро. Проводник рассказывал, как немцы приказали им рушить самый высокий костел во Вроцлаве, чтобы построить тот аэродром, по которому они сейчас шагали. Мищук только качал головой. А Васяк заявил:

– Понимаю, что вам было тяжко. Но поверь, там, где были мы, ты не выжил бы и трех недель.

– Да? А ты когда-нибудь жрал только лишь мороженую брюкву?

– А ты пробовал вообще ничего не жрать? Только пить чай из сосновых иголок?

– А нас держали в переполненной школе. Негде было и прилечь.

– А нас – на морозе. Мог ложиться, где хотел, места было до хрена. Вот только мало кто поднимался.

Мищук разнервничался, решил их рассудить – он крикнул:

– Флаги на марш – Вроцлав ведь наш!

Он понятия не имел, что стал предтечей хитовой песенки, которая появится только через несколько десятков лет и будет касаться польской оккупации Ирака и геев[15]15
  Песню исполнял Лех Янерка, называется она «Велосипед». Текст приводить (и переводить), как мне кажется, смысла нет. Пожелаете, сами найдете (наберите в Гугле: «Lech Janerka», «Rower»; или «Flaga na maszt – Irak jest nasz»). Правда, в тексте: «флаг на мачту», я же придумал, для рифмы, про «марш» – Прим. перевод.


[Закрыть]. Правда, он и слов таких не знал.

Проводник только головой качал.

– А я хочу назад свое Вильно.

– А я не хочу возвращаться в Красную Армию. Что есть, то есть. Жилье, одежда, иногда – посылки из Америки. Есть что на зуб положить, партия дает. Во Вроцлаве никогда не будет минус сорок. А возвращаться мне некуда. Про наши семьи и дома позаботились украинцы. И очень эффективно.

– Ладно, не станем спорить что у кого и как. – Проводник пошел дальше. А потом вдруг повторил вслед за Мищуком:

– Флаги на марш – Вроцлав ведь наш!.. Да, вы правы.

Не выпуская оружия из рук, на место добрались перед закатом. Увидав их, их огромной двери выбежал какой-то человек, размахивая белым флагом и вопя что-то по-немецки. Мищук перещелкнул шмайсером.

– Что это он? Только сейчас сдается?

– Нет. Он говорит, что мародерам здесь работы нет. Все уже забрали. И чтобы его не обижать. У него ничего нет, – объяснил проводник.

– Он что, нас за мародеров принимает?

– А что, здесь есть кто-то другой?

Васяк решил вмешаться в разговор.

– Мы хотеть… Понимаешь: х-о-т-е-т-ь. Мы хотеть говорить с polnische Obersturmfuhrer.

Немец явно перепугался.

– Polnische Obersturmfuhrer? Mein Gott!

Проводник пытался все объяснить:

– Они из польского гестапо. И немедленно хотят увидать того, кто управляет этим большим домом!

– Из польского НКВД, – решил добить немца Васяк.

– А я – вообще из «ЭмАй-5», – прибавил Мищук, корча грозную мину.

Оба поляка удивленно глянули на него.

– И что это такое – ЭмАй Пять?

– Не знаю. Когда меня прессовали на Лубянке, в Москве, то требовали признаться, будто я агент английской разведки. Когда же я заработал пару хороших компрессов по физиономии, когда яйца опухли, так я и признался, что из «эм ай файф». Они так это называли. – Он гордо выпрямился. – Так что я – британский агент. Это записано в приговоре.

– А какой у тебя был номер?

– Не помню, башка трещала. Но там точно были два нуля. – Мищук громко чихнул, поскольку, по причине отсутствия стены в квартире, он вечно простужался. – У нас в камере был один доктор, что знал английский, так я его спросил, что оно значит, этот «эм ай файф». Так он ответил: «Являюсь ли я пятеркой?» Видите? Даже русские сделали из меня агента «на пять».

– Тоже мне, дело, – сказал Васяк. – Вот я признался, что копал канал под Москвой, чтобы взорвать Кремль! По приговору получил вышку. Но как германцы ударили, а русские получили по заднице, так нас мобилизовали, хотя и только как СОЭ.

– А что такое СОЭ? – заинтересовался проводник, который провел войну на другой стороне фронта.

– Социально-опасный элемент. – Мищук осторожно спустил ползун автомата. – Мы, два крестьянина с деда-прадеда, и мы – «классово-опасный элемент»?

– Ладно, проехали. И пошли, наконец, а то и вправду темнеет.

Немец провел их в огромный вестибюль. Пришедшие были подавлены его громадьем, современной, бетонной конструкцией. Впечатление производило! Потом перешли в какой-то коридор, который, судя по ширине и величине вестибюля, должен был иметь добрые пару гектаров площади. Если бы посеять тут пшеницу, это же какие доходы можно иметь. Они поднялись по ступеням. Немец начал лупить ногой в железную дверь.

– Кто там? Гельмут, ты?

– Ich bin. Mit Kameraden.

– Какие, курва, «камераден»? Головой трахнулся?

– Nein, ich…

Его перебил Мищук.

– Это Гражданская Милиция. Открывайте!

– О Боже, наконец, – голос из-за двери доносился не слишком четко. – Но как мне быть уверенным, что вы – это вы?

– А того, что если не откроешь, проделаем дырку в двери и бросим туда гранату! – заорал Васяк.

– А если я первым брошу в вас?

– Господи Иисусе, мужик… – Мищук присел и попытался просунуть свои бумаги в щель под дверью.

– Drei Kameradem mit Papieren, – крикнул немец.

– А вдруг кто-то держит ствол у твоего виска? – Человек в средине, похоже, особо не верил. – И заставляют тебя говорить эти слова?

– Эй, ты, слушай, – разнервничался Васяк. – Вот как приложу тебе фауст-патроном, так точно зажаришься, – врал он. – Еще можем облепить двери пластиковой взрывчаткой. Тоже будет клёво.

Тут Мищуку наконец удалось пропихнуть документы в щель.

– Есть? – крикнул он.

– Есть! – раздалось изнутри.

– Читаешь?

– Я не очень-то умею читать. Но пытаюсь.

– Тогда, курва, открывай, или поджарим тебя! – снова заорал Васяк.

Вот это подействовало. Они услышали скрежет двух солидных замков, и металлические ворота немного приоткрылись. В них стоял пожилой мужчина с ППШ в руках, которые тряслись настолько, что все отскочили под стену.

– Алкоголик! – вырвалось у Мищука.

– Не… – поправил его Васяк. – Всего лишь на шизе.

– Спокойно, спокойно, – вмешался проводник. – Мы из Гражданской Милиции.

– Как же. Грабежом занимаетесь.

– И тебя выгребем из твоего зала вместе с твоей «пэпэша». А в Варшаве станем зарабатывать: в зверинце тебя будем показывать или в цирке.

Пожилой мужчина запустил их на балкон. То, что они увидели, казалось совершенно неправдоподобным. Перила балкона были защищены мешками с песком. В просвете посредине, где перила были вырваны, стоял немецкий пулемет и пара ящиков с патронами. К этому – два маузера, ППШ, который только что видели, и приличная коллекция гранат.

– Меня зовут Юзеф Кольский, – сообщил старичок. – Я всегда страдал на голову. Ну, просто дурак. Но приказали охранять зал и киностудию рядом. Но как? Самому. Так я взял себе в пару этого немца, который был тут ночным сторожем и знает, что здесь и где. А тут… мародеры, бандиты, партизаны всяких мастей. Все тут есть, господа, и стреляют по ночам. Так мы и окопались.

– Окопались? – не выдержал Мищук. – На бетонном балконе?

– Ну, нет… Взяли и насыпали песок в мешки. Тут рядом немцы складывали оружие. Так мы вертанули у них пулемет и два маузера. ППШ мой, от властей.

– И что? Нападали на вас? – спросил Васяк.

– Ну… так. – Кольский вытянул над баррикадой. – Ворон, там, – указал он рукой. – Вон, один лежит.

Все выглянули, чтобы увидеть тело. У Кольского от нервов руки тряслись в такой степени, что мог бы служить живым отбойным молотком. Едва-едва смог открыть две банки с советской тушенкой, которой поделился с остальными.

Все ели жадно, набирая тем, что у кого было: штыком, американским боевым ножом или просто перо чинным ножиком. Тушенка была замечательная.

– В этом зале паршивый звук. Если разок дать очередь из этого устройства, – Кольский указал на немецкий пулемет, – так половину дня потом ничего не слышно.

– Могу догадываться. – Мищук глядел на труп типа в английском комбинезоне, русской каске и в сапогах, вытащенных, похоже, из навозной ямы. Ко всему этому, на рукаве у него была бело-красная повязка. И довольно чистая. – А вы что, трупы не хороните?

– Хороним, – ответил на это Кольский. – Как только наберется побольше. Ради одного в парке копать не выгодно, – тут он прервался и бросил, на первый взгляд, совершенно не к месту. – А еще, пан, тут есть духи! Только не смейтесь.

– А мы и не собираемся смеяться. – Мищук, наконец-то сытый, хотя ему ужасно не хватало хлеба, закурил «кэмэл». – Мы, как раз, по вопросу этих духов и пришли.

* * *

Грюневальд кивнул Кугеру.

– Ну что, пошли в ту киностудию, о которой говорил Винтербаум.

– Это в паре шагов отсюда.

Грюневальд оплатил счет за изысканный десерт в ресторане Jahrhunderthalle, и они вышли наружу. Аллея провела их к боковому входу. Они всегда пользовались боковыми входами. Намного легче было узнать какие-то сведения у менее важного сторожа или дворника. Так оно случилось и здесь. Встретили какого-то типа в плохо сшитом костюме. Тот сидел на маленьком стульчике и внимательно изучал покрытый печатным текстом листок.

– Мы из уголовной полиции.

– Из крипо?

– Да, – предъявили они удостоверения.

– Тогда заходите. – Он махнул бумажкой, которую так внимательно изучал. – Я как раз получил повестку в армию. Завтра меня здесь уже не будет.

– Поздравляем, – заметил на это Грюневальд. – Именно вы раздавите поляков!

– А я вам сочувствую, – прибавил Кугер. – От всего сердца желаю вам удачи. Желаю пережить эту войну, следующую и следующую. А потом – еще одну.

– Так что, будет много войн?

– Не знаю. Или много, или одна, но большая, мировая.

– Как в 1914 году?

– Думаю, что хуже. Теперь-то те сыграют получше. Чему-то ведь научились.