Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Молчи, пораженец! – тихо рявкнул Грюневальд. – Уже скоро мы сможем воскликнуть: «Варшава наша!».

Кугер слегка усмехнулся:

– Лишь бы потом они не восклицали: «Бреслау – наш!». Господи, дай Бог, чтобы так не случилось. Я ведь и вправду люблю этот город.

– Молчи! – Взбешенный Грюневальд обратился к сторожу. – А вы сами видели то преступление?

– Ну, видел, только никакого преступления там и не было.

– А что же?

– Ну, попросту один тип перепил.

Кугер нагло присел на стульчике сторожа, Грюневальд оперся о стойку. Он вытер лоб платочком. Дело нравилось ему все меньше и меньше.

– А как все это было?

Сторож потер подбородок.

– Ну, нормально. Пришел солдат. Серенький, у него было ружье на плече, а офицеры ведь такого не носят. Я не слишком-то разбираюсь в военных званиях…

– Ну, теперь научитесь, – перебил его Кугер, указывая на мобилизационную повестку. А вы знаете, как будет по-польски: «Не стреляйте! Я сдаюсь!»?

– Прекрати немедленно! – рявкнул Грюневальд. – Нас же немедленно арестуют!

– Нас? Кто? Ведь мы и есть полиция, – рассмеялся Кугер. – Мне ничего не сделают. На меня даже наручники не наденут, – он помахал культей руки.

– Знаешь, кто это был? – глянул Грюневальд на сторожа. – Покажите нам место преступления.

– Конечно. Только никакого преступления и не было. У парня шарики заехали за ролики.

Он повел их путаницей коридоров. Очередные огромные ворота. Потом показал им столовку, накрытую огромным, опирающимся на колонны куполом.

– Вот тут. – Он вытянул руку в сторону ряда идеально ровно выставленных столов. – Я бежал за ним, потому что он начал отставлять столы под стенку. А что, ведь он же солдат, с ружьем. Что я мог сделать? А потом он сказал, что сейчас придут гости. Тогда мы с уборщицей стали помогать ему переставлять эти столы. Правда, ставил он их как-то неровно, словно они ему были совершенно не важны. Ну, а мы с уборщицей уже выставляли ровненько. Мне казалось, что это должна приехать какая-нибудь делегация. Ага, и тут приехал грузовик с цветами. Видя такие их количества, я думал, что это сам гауляйтер нас посетит. И все цветы в таких красивых корзинах, с окрашенной папиросной бумагой и с украшениями. Челядь хозяина цветочного магазина бегала как ошпаренная.

Кугер прикрыл глаза, чтобы никто не заметил в них смешливого выражения, когда услышал столь старомодные выражения как «окрашенные» и «челядь».

– И что произошло дальше? – допытывался Грюневальд.

– Он стал вытаскивать цветы, и ему было наплевать на украшения, и стал укладывать их на полу. В странный такой узор. Тогда мне подумалось, что это сам Гитлер к нам приедет. Ну а потом он стал танцевать.

– Танцевать?

– Да. И что-то еще он пел. Звучало это как гогенхотская музыка из кинохроники.

– Готтентотская, – поправил его Кугер.

– Ну да. Мы с уборщицей стояли, только глядели, а он пел и танцевал. А потом крикнул: «Почему вы меня не хотите?»

– Не понял?…

– Он крикнул: «Почему вы меня не хотите?»

– Кому он это крикнул?

– А я знаю? Явно не нам.

– И что?

– Он снял ботинок. Какой-то такой обмякший он сделался. Вытащил из ботинка шнурок. Снял носок и завязал конец шнурка на большом пальце на ноге, перезарядил ружье. Ну, мы с уборщицей начали отходить. Второй конец он привязал к спусковому курку и сунул дуло ружья себе в рот. Кто-то крикнул: «Нет!».

– Кто?

– Не знаю. У меня руки от страха тряслись, вот это – помню. А кто крикнул – честное слово, не знаю.

– И что этот солдат сделал?

– Я сбежал. А он, наверняка, потянул за шнурок и выпалил себе в рот. – Сторож на минутку задумался. – Помню только, как уборщица говорила, что в жизни не отмоет того зала. Мозги во все стороны полетели. Опять же, она была в шоке.

Кугер закурил сигарету и повернул голову к Грюневальду.

– Вот видишь, старик. Не покупай своей невесте цветов, а то паршиво кончится.

– Во-первых, никакой невесты у меня нет. Во-вторых, если ты и дальше будешь так пророчествовать, я отстраню тебя от дела.

* * *

– Ты можешь меня с ним связать? – спросил Славек у Мариолы.

– Я все могу.

Она набрала в «Гугле» фамилию писателя и все его реквизиты.

– ОК. Звоним. – Она набрала номер, подождала какое-то время. – Добрый день. Я звоню из журнала «Факты и Фото». Не могли бы мы договориться, чтобы сегодня взять у вас интервью?

– Господи Иисусе… – услышал Славек сонный голос.

– Если говорить обо мне, правильнее было бы: «Мария»…

Собеседник рассмеялся.

– Люди, вы знаете, который час?

– Кажется, знаем, – невозмутимо ответила девушка. – Двенадцатый час.

– И как вы можете будить человека в такое раннее время?

– Знаете… Я та самая глупенькая блондиночка с большим бюстом. Прошу прощения, что разбудила вас.

– Да ничего страшного, – тот сразу же сменил тон. – А какой у вас рост? Это я так спрашиваю, из любопытства.

– Метр восемьдесят два.

– А вы «в теле»? Рослая?

– Проверьте сами. Я девочка большая.

– ОК. Тогда еду. Где и когда?

– Даю вам час на водные процедуры и чтобы доехать. Встретимся в двенадцать тридцать в ресторане «Жак» на Рынке.

– Я знаю где это. Буду.

– Благодарю. – Мариола отключилась.

Изумленный Славек массировал себе виски.

– Господи Иисусе, как ты это сделала?

– Парень, если любишь какого-то писателя, то читаешь все интервью с ним. Просто, он обожает крупных, рослых блондинок. Я, к счастью, соответствую всем этим условиям. – Улыбаясь, она поглядела на Сташевского. – Он будет есть с моих рук.

– Ты гениальна.

– Гениальным был Эйнштейн. У меня же, просто, соответствующее тело и соответствующие знания. Ты только сиди рядом и записывай. У тебя есть час, чтобы подготовить для меня вопросы.

* * *

Земский вошел в ресторан точно в срок. Профессионал – он нигде не опаздывал. Поздоровался с официантами, которые явно его хорошо знали, бросил какую-то шуточку официанткам. Мариола махала журналом «Факты и Фото». Автор тут же подсел к ним. Его обслужили быстрее, чем ее – официант лишь спросил: «Как обычно?». Потом принес пиво и «бешеного пса»[16]16
  Явно какой-то коктейль… чтобы взбодриться… То есть, водочка там быть должна.


[Закрыть].

Мариола спросила:

– А есть такая пивная, где бы вас не знали?

Тот ответил:

– Наверняка какая-то имеется. Вроцлав – чертовски большой город, и он такой… развлекательный. – Он улыбнулся, раздевая собеседницу взглядом. Мариола поняла, что он у нее на крючке. Она знала это со всей своей женской уверенностью. Она точно соответствовала его типу.

– Я бы хотела поговорить о вашей книжке «Бреслау… как-то там».

– Вы сразу же к делу.

– Ну, потому что вы глядите исключительно на мою грудь.

Тот рассмеялся и поднял глаза.

– Вы весьма интеллигентны.

– Только лишь по той причине, что вижу, куда вы пялитесь?

Тут Земский начал смеяться уже от всего сердца.

– Ну, я впечатлен.

Тогда она раскрыла декольте платья, чтобы фантаст мог увидеть практически все.

– Глядите. Так лучше?

– Вижу, что в «Фактах и Фото» работают исключительно профессионалы. А поскольку вид замечательный, то отвечу на все ваши вопросы.

– Нам это и нужно. – Она поправила платье, чтобы перспектива не была слишком уж обещающей. – Откуда у вас появилась идея этого романа? Я опять же про «Бреслау как-то там».

– А пожалуйста. На всякой встрече с читателями, когда меня об этом спрашивают, я всегда говорю: «Врррррр!» Я не знаю, откуда у автора появляются идеи. Честное слово, не знаю.

– Но почему вы взялись именно за эту тему?

– Скорее всего, это из каких-то полицейских актов. Пару лет я снимал сериал про полицию.

– Знаю, знаю.

– Уууу… Пани и вправду хорошенько подготовилась. – Он вернулся к вопросу: – Из документов много не вычитаешь. Там сплошная фигня.

– Тоже знаю. Сама читала несколько.

– О, я и в самом деле впечатлен. – Он выпил «бешеного пса» и занялся пивом, потом закурил. – Это было случайно. Я встретил некоего Рихарда Кугера, инвалида войны, без руки и без ноги. Он счастливо проживал в ФРГ, как тогда ее называли, с дамочкой, которая о нем заботилась. У него даже была машина, которую можно было водить, не имя половины конечностей. В общем, жил.

– Ладно, теперь к делу.

– Именно. Особо понять друг друга мы не могли, потому что я по-немецки знаю с десяток слов, он по-польски еле-еле. Но вот его женщина была полькой, ее туда забрали на принудительные работы, но ей не хотелось возвращаться в коммунистический рай, для того и пристроила инвалида, поскольку пенсия у него была высокая. Жилось им нормально, они, похоже, даже полюбили друг друга.

– А если вернуться к сути? – перебила его Мариола.

– Ага, именно она и перевела мне всю его историю. Так вот, Кугер и Грюнвальд…

– Может, Грюневальд? – снова перебила она его.

– Может, – не стал он спорить. – Так я назвал его в романе. А вы откуда знаете?

– Так я ж пишу интервью про вашу книгу.

– Ну да. – Он глубоко затянулся. – Так вот, он рассказал мне невообразимую историю из довоенного Вроцлава, то есть, Бреслау. Какие-то люди взрывались, сгорали или кончали с собой. Всякий раз они окружали себя цветами.

– И что?

– Собственно, ничего. Грюневальда убили в 1945, даже не знаю, кто. А Кугера допрашивали в польской милиции. К нему у них никаких претензий не было, но допрашивали, кстати, как раз по тому делу, в котором люди сами взрывались. У них была похожая проблема. Когда он уже обо всем рассказал, его посадили в поезд на Фатерланд. Ведь он был обычным унтер-офицером уголовной полиции. А мы – не русские, чтобы устраивать им Катынь. Насилия, убийства, мошенничества – он занимался только этим. Крипо не было в списке преступных организаций, так что Кугера на экскурсию в СССР не послали. С другими, как они сами это называют: «изгнанными» он отправился в Германию.

– А это странное дело?

– Оно меня очень интересовало. Поскольку я снимал для телевидения сериал про полицию, мне разрешили ознакомится со старыми документами. Но там мало чего имеется, если не считать описаний смертей, я ничего не узнал.

– А что вас подтолкнуло к написанию книги?

Официант, хотя никто ничего ему не заказывал, принес Земскому суп-гуляш и очередного «бешеного пса». Автор сразу же расправился с «псом» и занялся супом.

– Вам не мешает, что во время интервью я буду кушать? А то позавтракать как-то не успел. Какое жестокое время вы придумали для встречи. Я бы предпочел два часа ночи.

– Мне это совершенно не мешает.

– Тогда я скажу вам одну странную вещь. – Он перемешивал ложкой густой суп и говорил не слишком четко. – Это связано с какой-то странной любовью. Я прочитал дневник Грюневальда. Понятное дело, коллеги помогли с переводом, потому что сам я по-немецки ну, может, слов десять знаю, самое большее – двадцать. Вам не скучно?

– Нет, совершенно. Вы уже рассказывали про десять слов по-немецки.

– Ага. Действительно. Уже повторяюсь. Все те цветы и самоубийства – то были, похоже, наименее важные дела. Сам ведь я не полицейский, а только писатель.

– А что было важным?

– Не знаю. Но каждый, как писал Грюневальд… Каждая из жертв должна была пройти через сложный ритуал, заключающийся в ежедневном совершении одних и тех же действий в строго определенной последовательности. Ну, всякая муть… Завтрак, лицо умывать с мылом, поездка на работу. Ну, вот такие именно мелочи. Вам и вправду не скучно?

– Нет.

– Грюневальд писал о каком-то святилище. Если у вас имеется доступ к полицейским актам, то доберетесь и до святилища.

– Доберусь.

– Только не смейтесь, пожалуйста.

Мариола коснулась его руки, установила физический контакт. Она подсекла его. Писатель явно желал снять девушку, потому начал играть.

– Кажется, имеется в виду гимназия сестер елизаветанок на площади Нанкера. С акцентом на «кажется», – Земский очень симпатично улыбнулся.

– Но почему те странные смерти случались возле нынешнего Народного Зала или Киностудии?

– Простите, пани, но я писатель, а не ясновидящий. А кроме того, смерти не «случаются».

Девушка чувствовала, что ее оплевали, когда фантаст занялся гуляшом, который, явно, ему нравился. Земский кивнул официанту, а тот, как бы читая мысли постоянного клиента, принес пирог по-венгерски и очередного «бешеного пса». И вновь автор сразу же вы глушил «пса», желая Мариоле здоровья. Пирогом занялся потом, закончив с супом.

– Прошу прощения, я и вправду чертовски голоден.

– Да ничего страшного. – Девушка ненадолго задумалась. – А как вы можете определить совпадение между Залом и гимназией?

– Никаких совпадений нет. – Он глянул на собеседницу с тем же интересом. – Ответьте на конкретный вопрос. Что объединяет Народный Зал с Киностудией. Там, где имели место те «взрывы» различных людей, самовозгорания и самоубийства?

– Цветы?

– Нет. Я по образованию архитектор, так что гляжу на все это с профессиональной точки зрения.

– И какое же тут совпадение?

– В обоих зданиях есть большие купола.

– Матка Боска, тогда почему они не взрывали себя, скажем, в соборе?

Писатель замер с куском пирога на вилке, потом глотнул пива.

– Матка Боска, – передразнил он собеседницу. – Там нет купола. – Теперь он скорчил мину свидетеля, стоящего перед комиссией сейма. – А кроме того, я не обладаю знаниями по данной теме.

Этим он разоружил Мариолу. Она рассмеялась; снова коснулась его руки, на сей раз в жесте извинения.

– Да, тут вы меня уделали, – признала она. – Но ведь вы же написали роман «на эту тему».

– Простите, пани, но ведь я писатель-фантаст. Я не подсовываю читателям дешевку, так что все факты основаны на реальности. Если чего не знаю, тогда спрашиваю у более умных. Но, холера ясна, помимо фактов литературная выдумка остается только фикцией. Фантастикой.

– Не поняла.

– Фабула – это не судебные акты! Там чуточку придумывают. Понятное дело, я имею в виду судебные акты.

Мариола рассмеялась прикрывая рот ладонью. Она глядела, как писатель отодвинул тарелку с недоеденным пирогом, попросил у официанта счет, расплатился кредитной карточкой и, подписывая распечатку, еще прибавил:

– Спросите у коллеги за столиком рядом, хорошо ли удалась запись.

Мариола удивленно глянула на него.

– Простите?

– По-видимому, я слишком долго занимался программой про полицию, чтобы не знать, что тут происходит.

Он поднялся, поцеловал Мариоле руку и вышел, улыбаясь официанткам. Те отвечали такими же улыбками.

* * *

Грюневальд решил начать писать дневник. Дело переросло его, а ему хотелось, чтобы от него хоть что-то осталось, поскольку чувствовал, что погибнет. Он понятия не имел, откуда взялось это предчувствие. Просто, по ночам его мычало какое-то страшное видение. Он не мог спать. Вся пижама, особенно, воротник, была пропитана потом. Он уловил себя на том, что спал уже не сам, но вдвоем. Он и люгер – 9 мм парабеллум. С полной обоймой. Пока что нормально, под подушечкой. В испуге заметил и то, что после кошмарных снов, после которых ему удавалось проснуться, он держал пистолет в руке. Ночной колпак мешал целиться. Впрочем, тоже мокрый. Равно как и подушка.

Он подошел к секретеру. Было половина первого ночи. Грюневальд зажег свет, взял пачку бумаги. У него была превосходная авторучка – «Уотермен», американская. Американцы – самые верные союзники. Продали Германии систему перфорированных карточек для учета тех проклятых евреев. Фирма «АйБиЭм». Муха не садилась. Теперь немцы имели всех под контролем. Советский Союз высылал в каких-то гигантских количествах стратегическое сырье. Сколько можно иметь союзников? А у Германии были самые лучшие и самые крупные. К тому же: Япония и Италия.

Грюневальд закутался в халат и начал писать:

Я собираюсь отстранить Кугера от следствия. Он ужасный пораженец. Англия с Францией, как я и предвидел, обосрали подштанники… – два последних слова он вычеркнул – наделали в штаны от страха. У нас в друзьях США, Россия, Италия и Япония. А у них кто? Польша, которая уже сдыхает, потому что Сталин вонзил ей нож в спину? Мы заняли Варшаву. Их власти бегут по шоссе на Залещики. Англичане вооружают каких-то старичков охотничьими двухстволками и создают... – он не знал, как это назвать, поэтому придумал: – Фольксштурм.

А Кугер сидит в кафе с кружечкой пивка и просит Бога, чтобы Бреслау остался немецким! Потому что, видите ли, он любит этот город! А что могло бы случиться с городом? И еще лучше. Он просит Бога, чтобы на него не налетали никакие бомбардировщики. Совсем с ума сошел. Какие бомбардировщики? Чьи? Откуда? Ведь ни у каких из них нет ни малейшего шанса.

* * *

Сташевский позвонил Земскому. В трубке он услышал сонный женский голос.

– Дааааа?

– Прошу прощения, – представился он. – Застал ли я…

– Да, застали, – женщина сразу же поняла Сташевского. – Сейчас его разбужу. Только не обращайте внимания на ругательства, которые будут из него фонтанировать. – Она рассмеялась. – Вообще-то он просыпается где-то через час, так что будет вести себя очень грубо. А вы из прессы или с радио?

– Из полиции.

– Ой, холера! Снова кого-то побил? Почему я ничего не знаю?

– Нет, нет. Прошу не беспокоиться.

– Потому что рука у него тяжелая, как приделает, так клочки летят.

– Но это и вправду не дело о побоях.

– А он никого не застрелил? Правда? Скажите, что он никого не застрелил. Пожалуйста.

Сташевский только вздохнул.

– К вашим услугам. – И очень серьезным тоном произнес: – Он никого не застрелил.

– Потому что его уже много раз допрашивали по поводу драк. А оружие у него легальное. Если стрелял, то в случае самообороны или в состоянии… ну, в состоянии…

– Нетрезвом? – подсказал Сташевский.

– Нет! В состоянии наивысшей необходимости!

Славек решил пошутить:

– А после скольких кружек пива он доходит до такого состояния?

– Ах! – опомнилась собеседница. – Он превысил скорость. – Сташевский услышал вздох облегчения. – Но ведь это же спортивный автомобиль. На нем просто невозможно ехать медленно. Сколько там у него было на спидометре? Сто восемьдесят? Двести?

Славеку это уже начало надоедать.

– Меня не интересуют нарушения дорожного движения, – рявкнул он. – А вы, собственно, кто такая?

– Его литературный агент.

– И живете вместе?

– А это, по-видимому, уже не ваше дело?

– Да, конечно. – Теперь вздохнул уже он. – И если пани не боится, разбудите, пожалуйста, бестию.

– Я-то не боюсь. Есть собственные способы. Но вам сочувствую.

На какое-то время сделалось тихо. Потом какие-то урчания. После этого вязанка ругательств, настолько ужасных, что телефонная трубка в руке Сташевского должна была бы расплавиться. Он услышал звон разбитого стекла. Кто-то, явно, грохнулся с кровати, судя по отзвукам. Наконец в трубке раздался сонный и в то же самое время взбешенный голос:

– Ты, курва, знаешь хоть, который час?

– Ну, немного ориентируюсь. У меня такие часы, которые сами связываются со службой точного времени во Франкфурте. Сейчас тринадцать минут десятого.

– Ну тогда, курва, отъе… Дорогая, дай-ка пистолет и патроны!

Где-то на фоне Сташевский услышал:

– Хочешь стрелять в трубку? Что, с утра бо-бо?

– Давай пистолет с патронами? Поеду к сукину сыну!..

– Хорошо, хорошо. Что ты выпьешь: пива, кофе или сока?

– Пива! И где ключ от сейфа с оружием?

– Ох, куда-то сунула.

– А патроны?

– Тоже где-то тут. Поубираю и найду. – Пять секунд тишины. – Проснись наконец. Ну ладно, ладно. Так что выпьешь: пива, кофе или сока? – спросила женщина еще раз.

– Сока с лимоном и кусочком льда, если у нас есть.

– А воды вчера подлил?

– Нет.

– Тогда посмотри на холодильник и фотки с пингвинами! Может, будет холоднее.

Сташевский услышал смех, потом, на фоне, поцелуи и шепот. Из того, что удалось понять, довольно приятный. Действительно, у женщины имелись собственные способы, разоружила писателя моментально. Голос в трубке теперь звучал совершенно иначе:

– Чего вы хотите?

– Это я записывал вашу беседу с Мариолой.

Тишина затягивалась.

– Ну нет. Я в шоке. Полицейский, который признается в незаконной прослушке…

– Я хотел бы поговорить о вашей книге.

– Хорошо. Когда и где?

– Может, «Санкт-Петербург»?

– А вы можете позволить себе такую забегаловку? За себя, ладно, я заплачу, но вот вы…

– Это я вас приглашаю, – сухо бросил Сташевский. – Закажу бифштекс по-татарски с пивом, а потом кофе по-русски[17]17
  Ну, бифштекс по-татарски, это обычный сырой фарш с луком и перцем. Говорят, неплохо помогает при похмелье. Сомневаюсь. А вот что такое «кофе по-русски»? Кофе на спирту? Бррр, какая гадость. Или, это когда в кофе наливают коньяк и поджигают? Тоже порча благородного напитка… – Прим. перевод.


[Закрыть].

– Тишина. Тишина. Тишина.

– О, Матерь Святая. Сколько же это вы обо мне знаете…

Полицейский решил его добить.

– Но на сей раз без каких-либо девочек. Я знаю, что официанты вас любят и притворяются перед очередной биксой, что видят вас впервые. Вы это неплохо проработали. Можете приходить туда с очередными девицами, а они и словечка не проронят о предыдущих.

– Именно так. В отличие от «Метафоры», где официантки докладывают очередной бабе с кем и когда я был. – Земский изумленно замолчал. – Погоди. За мной что, следят?

– Нет.

– Тогда откуда информация?

– Просто я люблю много знать. Следствие, грубые допросы, тайные сотрудники, агенты, повсюду подслушка, спутниковые снимки… И тому подобное.

– А серьезно?

– А серьезно: возможно, мы интересуемся одной и той же женщиной.

– Которой?

Тут до Земского дошло и он рассмеялся.

– Ладно. Можете не говорить.

Сташевский тоже рассмеялся.

– Так вы уже поняли, которой.

– Ясен перец. – Писатель явно развеселился. – Буду, родственничек.

Он положил трубку.

* * *

Мищук с Васяком проснулись, замерзшие как собаки, на бетонном балконе, окруженном мешками с песком. Прикрыты они были только собственными куртками. После такого ночлега трудно расправить кости, но у них имелся российский тренинг. Так что справились. В этом городе никогда не будет минус сорока. «Флаги на марш – Вроцлав ведь наш!» Все были ужасно голодными. Кольский пихнул немца в бок:

– Du, kommst zu Schabermensch. Brot.[18]18
  Ты, иди к мародерам. Хлеб. (иск. нем.)


[Закрыть]

Тот чуть инфаркт не заработал.

– Schabermensch? Nein. Schießen! Они фтъелять! – пытался он говорить по-польски. – Они фтъелять, те шабермены!

– Тогда иди с белым флагом. Скажи, что дадим тушенку за хлеб.

Мищук покачал головой.

– Хочешь выставить его на смерть?

– Да ты что, пан. В немца не стреляют, оно им не надо. Это в нас стреляют, ведь это мы «власти».

– А эти двери можно закрыть снаружи? – спросил Мищук.

– Да.

– Тогда пошли всем отрядом.

Вышли они, словно английские коммандос. Строем и с прикрытием. Немец и проводник тащили гранаты. Через несколько минут они вышли из громадного зала.

– Куда? – спросил Мищук.

– Туда. – Кольский показал в сторону Киностудии[19]19
  Тут у автора какой-то временной сдвиг. В сноске, посвященной Вроцлавской Киностудии указано, что она начала работу в 1954 году, а немцы здесь фильмов не снимали. Или снимали?… нам это не известно. Пока. – Прим. перевод.


[Закрыть]. Сначала они пытались укрываться за рахитическими деревцами, потом припали к стене.

– Эй! – заорал Мищук. – Мародееееры!

На это заработали автоматную очередь. Все тут же выполнили команду «ложись».

Ответили огнем. Мищук из шмайсера, Васяк – из ППШ, Кольский – из немецкого РКМ, проводник – из маузера, а немец бросал гранаты.

– Стоп! – крикнул Мищук. После канонады мало чего можно было слышать. – Эй, вы там! – орал он. – Хотим договориться!

– Чего? – Раздалось изнутри. По-видимому, на них огромное впечатление произвел пулемет Кольского. Опять же, гранаты тоже были не просто так.

– Хлеб у вас есть?

– Есть.

– Тогда махнемся. Две буханки – на две банки тушенки.

– А как, курва, махнемся?

– Один из ваших подходит к нам, а один из наших – к вам. Обмен посредине. Оба без оружия.

Долгая тишина. Какие-то приглушенные голоса, которых, оглушенные пальбой, понять не могли. И тут громкий крик:

– Ладно! Наш сейчас выходит!

– Тогда, пускай покажется!

Из здания вышел небритый тип с двумя буханками хлеба в поднятых руках. Васяк отложил ППШ и взял две банки тушенки. Шли они в направлении друг друга. Васяк понятия не имел, что эта сцена станет основой культового вестерна «Рио Браво». Они приближались друг к другу.

Тут кто-то выстрелил. Васяк бросился на мародера и свалил его на землю. Кольский ответил огнем по окнам. Мищук полз к двери. Проводник застрелил кого-то из своего маузера. Немец забросил вовнутрь гранату. Мищук поднялся и забежал в дом.

– Не двигаться! – орал он. – Гражданская милиция!

В первом помещении он застал двух совершенно оглушенных мужиков. Заорал: «На пол! Милиция!». По-видимому, его не слышали. Тогда он пальнул в потолок очередь из автомата. Теперь поняли и тут же улеглись.

Кольский настолько действенно пулял из своего РКМа, что даже в коридоре нужно было опасаться рикошетирующих пуль. Мищук вскочил в очередное помещение. При этом от традиционного «приветствия» милиционеров он отказался. Как только он всадил в потолок очередную порцию пуль, четверо мужчин тут же свалилось на пол. Без единого слова. Мищук сменил обойму.

– Сколько вас тут?

Никто не отвечал. Прибежали Васяк с проводником.

– Дальше никого уже нет.

– Что?

– Мы проверили все помещения. Есть только эти шестеро. Но все проверить просто невозможно. Эти коридоры – прямо катакумы какие-то.

– Чего?

– Я понимаю, ты не расслышал, – вмешался проводник. – Он хотел сказать: «катакомбы».

– Так что? Забираем этих шестерых и сваливаем?

– Думаю, что так будет лучше всего. Только давай поглядим, что тут у них есть. – Он подошел к куче вещей: граммофоны, радиоприемники, одежда, предметы мебели, какие-то дорогие безделушки.

Проводник содрал брезент с какого-то громадного предмета.

– Матерь Божья! Автомобиль!

– А чего, вполне нормальная телега. Только где дышло?

Проводник принял это за шутку.

– Как они его сюда закатили?

Васяк только рукой махнул.

– В этой студии-шмудии коридоры такие, что и грузовик поместится.

– Эй, глядите-ка. Икра!

Мищук вытаращил глаза.

– А что такое икра?

Васяк открутил крышку небольшой баночки и понюхал.

– По-моему, это птичье дерьмо, только перемолотое[20]20
  Похоже, Земский чуточку пересолил. Чтобы крестьянин, в детстве не раз ходивший на рыбалку, не знал, что такое икра (ладно, пускай не такая крупная). Как сказал бы Станиславский: «Не верю!». Опять же, в оригинале почему-то упомянуто «дерьмо лебедя» (gowno labcdzia). Чем оно такое замечательное? – Прим. перевод.


[Закрыть]. – Он немного подумал и сообщил: – Под самый конец войны у немцев должно было быть не в порядке с головой, раз упаковывали говно в баночки.

– Господа, – вмешался проводник, – забираем, что нам пригодится, и возвращаемся на наш strongpoint.

– На чего?

– Ну… – он никак не мог подобрать нужное слово. – На соответствие Вестерплатте!

Васяк даже присел от впечатления.

– Пан, это же на другой стороне Польши! Мы туда и за четыре дня не дойдем.

– Я говорил о символе. Сваливаем на наш балкон. На последнюю точку обороны.

– Ладно, сваливаем. Но… А кто скажет Кольскому, чтобы перестал стрелять в окна и двери? – Мищук указал себе за спину.

Все замялись, опасность была велика. Под огонь никому выходить не хотелось.

– Выбросим белый флаг.

– Так он ведь сам говорил, что придурок. А как не поймет?

Васяк чесал голову.

– Тогда выбросим гранату.

– Коллегу хочешь убить?

– Тогда будем кричать.

– Так он же не услышит. Мы не перекричим этой пальбы.

Васяк обиделся.

– Тогда вызовем артиллерию и авиацию.

– Ты прав. У негров есть такие барабаны. Там-тамы называются. И если в них пуляют, центр тут же узнает, в чем дело. Заделай чего-то такого, сразу получишь Сталинскую премию.

Мищук закурил «кэмэл» без фильтра. Затянулся и уселся под стеной.

– Сколько у него патронов? – спросил он.

– Много, – ответил проводник.

– В таком случае, у нас два выхода. Или ждем, когда у него кончатся боеприпасы, только это вариант паршивый, ведь он может чего-нибудь припрятать на черный час. А когда будем выходить, как раз может и начать темнеть.

Проводник хохотнул. Мищук, не обращая на это внимания, продолжал:

– И есть второй выход. Простой, легкий и приятный. Сваливаем теми коридорами, по которым, якобы, могут ездить грузовики, выбиваем окно с другой стороны здания и валим дальше. Обходим весь Народный Зал по кругу, и вот мы уже за спиной Кольского. А там уже чего-нибудь придумаем. – Он поглядел на лица присутствующих. Ну как, просто?

Похоже, сопровождающий их немец чего-то понял, потому что перепугано воскликнул:

– Коридоры nein! Nein, nein, nein! Dort sind Geister! Духи! Духи!

– Что он, курва, лепечет?

– Что там духи.

– Послать бы его в Россию на минус сорок. Вот там увидел бы, что такое духи. Настоящие.

– Он говорит, что тут привидения. Что они убегали с Кольским и стреляли. Только это ничего не давало. Всю ночь проторчали во дворе, прикрывшись одной курткой. Было холодно, но в дом зайти боялись. Так что палили во все, что движется. Случайно пришили одного мародера. Темнота ужасная.

– Ну… это они молодцы. Может и медаль дадут.

– Утром закрепились на балконе. Не видели никого, кроме мародеров, в которых стреляли, и очень редко – русские патрули. С ними они меняли захваченный спирт на тушенку.

Мищук подошел к одному из лежащих на полу мародеров. Пихнул ногой в бок, но с чувством, чтобы не сломать ребер.

– Ты. Здесь есть боковой выход?

– Езус-Мария! – заорал тот.

Мищук вытащил из кармана французское зеркальце, которое было в одной из посылок, глянул в нем на себя.

– Ну, – довольно заявил он, – на Иисуса я, может, и похож. Факт. – Потом задумался. – Только вот Васяк на Марию черта с два похож.

– Боже! Не идите туда!

– Ну вот! Я уже Богом сделался. Какое повышение в звании!

– Люди, там привидения лазят… в тех коридорах.

Мищук закурил очередную сигарету.

– У меня мировоззрение… – Он задумался. – Господи-Исусе, какое же у меня мировоззрение? Говорили же на партийных собраниях.

– Материалистическое, – подсказал ему Васяк. – Марксистско-энгельсовско-ленинское.

– Во, именно. Так что я духов не боюсь. Опять же, у меня имеется шмайсер и гранаты.

– Не идите туда! – крикнул мародер. – Двое наших стали рвать цветы с немецких клумб, складывали их в такие странные узоры, потом начали танцевать, а затем застрелились.

Мищук выкинул сигарету. У него появилась идея.

– Ладно. Тогда вы выходите первыми под огонь Кольского.

Один из мародеров проявил находчивость; он намочил в спирте какую-то тряпку, поджег и выкинул наружу. После чего доказал, что и храбрость ему не чужда – он поднял руки и вышел с воплем:

– Не стрелять! Ранами Христовыми прошу, не стрелять!

Кольский и вправду снял палец со спускового крючка. Вышли все. Каждый, у кого было, закурил. В ушах не проходил звон. Они были вне себя от грохота, вони горелой нитроцеллюлозы из патронов и нервов. Охотнее всего, куда-нибудь бы прилегли. Вместо этого, они присели под стенкой и вначале услышали скрип, а потом увидели невообразимую картину.

Несколько женщин тащило самодельную деревянную тележку. Все они ужасно устали. Одна из них держала на руках девочку-малолетку. Мищук обязан был заинтересоваться, хотя глаза закрывались от усталости.

– А прошу прощения, что дамочки тут делают?

Самая старшая из них ответила:

– Милый пан, PUR предоставил нам отдельный дом на этом Бискупине. От немцев остался. Но тут же по ночам стреляют, банды какие-то шастают. Нет, мы возвращаемся в центр. Страшно вот так погибнуть.

– Так никто уже не стреляет. Мы из Гражданской Милиции и….

Та перебила его:

– Никто не стреляет? А это что такое? – Она указала на валяющиеся гильзы. – Хабазе (chabazie) какие-то, или что?

– О! Так пани из Вильно? – узнал он характерное выражение.

– Из Вильно – там я была до войны. Сейчас же возвращаюсь из русских степей.

– Понимаю.

– Ничего пан не понимает. Наши мужики в Англии. Мой муж – за полярным кругом, а брат в Самарканде дороги мостит.