Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Сташевский тяжело вздохнул. Хорошо, что уже бросил пить. Руки переставали дрожать, пальцы вновь молниеносно и безошибочно попадали по клавишам компьютера, он помнил, что говорил и что делал в предыдущий день. И вот тут, вдруг, его собственное дело, решенное в водочной горячке. Он не помнил ничего, кроме несущественных мелочей, и чувствовал себя словно герой романа, автор которого забыл, что написал вначале. Теперь приходилось читать все, словно чужой детектив, не имея понятия, в какую сторону развернется действие. Внезапно он вздрогнул. Погоди, погоди, погоди… Раз это он создал все эти документы, быть может, не он должен их анализировать. Подкожное чувство старого полицейского. Дрожь эмоций. А может, окруженный рюмками со спиртным, он сам сотворил что-то крученое? Сознательно что-то затуманивал? Но зачем?

Славек позвонил коллеге из отдела внутренних расследований.

– Привет, старик. Говорить можешь?

– Чтобы просто поболтать, то могу. Но вот помочь смогу мало чем, – отозвался коллега. – Ты поймал меня в Швеции.

– Холера!

– Ладно, говори, в чем дело.

– Хочу, чтобы ты проанализировал одно дело.

– Что, сцапал кого-то из управления на подтасовке фактов? И кто же это?

– Нет. – Сташевский снова закурил сигарету. Тапок во рту превратился в пару грязных калош. Две предыдущие сигареты все еще торчали в вырезах пепельницы. Вскоре там не хватит места. Но инстинкт он преодолеть не мог. – Имеется в виду мое собственное дело. Все ли я сделал by the book[86]86
  Как следует (дословно, «по учебнику») (англ.)


[Закрыть].

– Господи. Если бы ты чего-то украл, кого-нибудь застрелил или подсунул коллеге свинью, то я бы еще мог тебе помочь. Я занимаюсь делами простенькими. Тебе нужен спец получше.

– Знаешь кого-нибудь?

– Кто-то всегда найдется. – Коллега на долгое время задумался. На фоне доносился говор беседы на каком-то странном языке. – Похоже, что есть. Имеется один такой аналитик в Варшаве…

– Я его знаю?

– Нет, но парень очень даже контактный.

– Тогда встань на уши и достань мне его.

– Без проблем, передам ему SMS-кой твой номер, и он должен будет перезвонить.

– Класс! Спасибо.

Славек отложил сотовый телефон. Начал гуглить, разыскивая какой-нибудь польский институт, специализирующийся в исследованиях аллергии. Выбор огромный, на любой вкус и цвет, только ни один из них не возбудил его доверия. Либо закостеневшие от рутины государственные заведения, где самые младшие сотрудники, возможно, уже узнали, что такое вообще аллергия, либо частные клиники, заточенные на быструю прибыль. В лечении они предлагали такие методики как акупунктура, камасутра или выздоровления с помощью взгляда. Ладно…

Тогда он перешел на американский Science Citation Index[87]87
  Индекс цитирования научных статей – Прим. перевод.


[Закрыть]. Здесь, наконец, выловил польских ученых, которые и вправду имели что сказать, раз их печатали на Западе. За океаном уже как-то не было статей типа «Влияние пихания себе в задницу свернутой вчерашней газеты и сильного кручения ею с целью статистического влияния на мозговую кору на примере деревни, занятой в сфере «зеленого туризма» и планов ее будущей постройки».

Его занятия перебили звуки оперы Вагнера. На дисплее домашнего телефона появилась надпись: «Соединение неизвестно, локализация неизвестна». Славек переключил связь на висящий над письменным столом динамик.

– Да, слушаю.

– Приветствую. Это Бартек Новосельский. Звоню по поручению коллеги.

– Как здорово, что так быстро. Меня зовут Славек Сташевский.

Собеседник быстро перешел к делу.

– Какое дело мне нужно анализировать?

– Сейчас перешлю на ноут все данные и…

– Какой ноут. Я в отпуске.

– Тогда на счет. Можно будет стащить в Интернет-кафе и…

Тот опять не дал закончить:

– Какое еще кафе. В пустыне? – какое-то время он что-то урчал. – Ты зацепил меня в Египте, – пояснил он. – Как раз еду на верблюде, по песку, трясет немилосердно, этот гад все время хрипит и злится на жару сильнее, чем я.

И правда, в трубке что-то фыркало и как будто бы булькало. Сташевский знал, что именно такие звуки издают дромадеры.

– Холера! Тогда хоть передай верблюду от меня привет.

– Передать привет? Верблюду? Чтобы он меня оплевал? – Тем не менее, Новосельский рассмеялся. – А ты знаешь, сколько эта горбатая скотина способна выбросить из себя этой липкой гадости?

– К счастью, не знаю.

– Ладно, – Новосельский перешел на примирительный тон. – У кого-то из участников поездки должен быть какой-то комп под польский сотовый.

– Буду ужасно благодарен. Это очень и очень срочно.

Внезапно в голосе Новосельского прорезался тон запева, которым угощают верующих священники в церквях.

– Братья, – гудел он, – передайте друг другу знак мира… Тьфу! Давайте обменяемся адресами счетов и номераааамииии…

На сей раз рассмеялся Сташевский.

– Я тебе должен услугу.

– Не сомневаюсь. Слышал, будто бы ты лучший следователь вроцлавского управления.

– Факт! Именно так я говорю о себе, когда на меня нападает болезненная скромность.

Через мгновение две пары рук, одна во Вроцлаве, в комнате с кондиционером, а вторая в Египте, находясь на спине верблюда, начали стучать по клавишам, передавая друг другу цифры и буквы.

* * *

Будучи полицейским, Сташевский видел множество смертей. А точнее, ее эффекты в форме выражения лиц – спокойные, как будто бы человек лишь ненадолго вздремнул, либо жестокие, меняющие лицо покойного маску страха или страдания. Случались и менее интересные случаи: утопленники, висельники, выпрыгнувшие из окон, жертвы ожогов… Но не это было важно. Важен был мрак. Сташевский не боялся смерти. Когда-то его предыдущая девушка провела психологический тест, из которого следовало, что он, правда, абсолютный похуист, зато не боится смерти. Он был самым обычным фаталистом, согласившимся с мыслью, что – что бы он ни делал, случится то, что должно случиться. Иногда ему даже казалось, что тот назначенный ему срок будет прекраснейшим днем в его жизни.

Тесные, освещенные газовыми фонарями улочки, по которым он сейчас кружил, ни в коей степени не наполняли его хотя бы беспокойством. Абсолютно сам, в три часа ночи. Он обожал этот последний бастион предыдущей цивилизации, удаленный от сияющего потопом электрического света города. Его зарево било из-за могучих тел костелов и серебрило листья зарослей над рекой, а кроны деревьев походили на декорации в каком-то театре. Атмосфера, словно взятая с эскизов Бруно Шульца[88]88
  Удивительный польско-еврейско-украинский писатель и художник, трагически погибший в годы фашистской оккупации. От него остались всего две книжки: «Коричные лавки» и «Санаторий под знаком смерти» («Санаторий под клепсидрой») – снят даже фильм. Горячо рекомендую. – Прим. перевод.


[Закрыть] – мрак мыслей, таинственных ритуалов, знаков чего-то, таящегося во мгле. Сташевский не знал, ждет ли кто-то его, притаившись в темноте. Но он был уверен в том, будто что-то крайне важное произойдет или сегодня, или завтра. Обычная впечатлительность и дар наблюдения, по сути дела, даже в этом конкретном случае наблюдения самого себя, а не какой-то там дар предвидения.

Славек глянул на часы. Три – тридцать семь. Впервые на дисплее не появилась чертова дюжина. Он усмехнулся. На ближайшей подворотне тоже не было этого номера, не находился он и на тринадцатом этаже, Мариола не выставила тринадцатый канал в телевизоре или тринадцатую программу в автоматической стиральной машине. Это впервые с того момента, как он начал это удивительнейшее следствие. Сташевский вынул из кармана наладонник и проверил в сети часовые пояса. В США, на Западном Побережье, сейчас должно быть тридцать семь минут седьмого вечера. Идеальное время. Он продиктовал своему телефону номер.

– Good evening. What can I do for you? – раздался голос, соответствующий лакею в дешевом фильме из буржуазной жизни.

– Hallo. I'm police officer from Poland. Could I speak to mister Wasiak?

– I'll check this, sir. Please, wait[89]89
  – Добрый вечер. Что я могу для вас сделать? …
  – Алло. Я офицер полиции из Польши. Могу я поговорить с мистером Васяком?
  – Сейчас погляжу. Пожалуйста, ждите, (англ.)


[Закрыть].

Точно, лакей, промелькнуло в голове Сташевского. К счастью, долго ждать ему не пришлось.

– Васяк, слушаю.

На сей раз хрипловатый голос принадлежал кому-то, скорее, привыкшему отдавать приказы, чем их получать.

– Приветствую вас от всего сердца. Моя фамилия Сташевский, и я тот самый полицейский, который…

– Так это от вашего имени тот тип дал объявления? – перебил его Васяк.

– Да.

– Следствие по делу монастыря?

– Да.

– Тогда спрашивай, пан, что пан желает.

Он настолько удивил Сташевского, что тот какое-то время никак не мог собраться с мыслями.

– Мммм…. Как звали того офицера, которого вы вместе с Мищуком привлекли к следствию?

– Борович. А откуда вам это вообще известно?

Трансатлантические соединения работали как часики. Сташевский слышал дыхание Васяка, даже тикание его старомодных часов.

– Я прочитал все ваши акты. А поскольку их стиль неожиданно изменился до неузнаваемости и сделался… ммм… более профессиональным, то я пришел к решению, что вы подобрали себе какого-то специалиста.

– Ага. – Впервые в голосе Васяка можно было услышать уважительный оттенок. – Это он придумал наше бегство. Это он напечатал пару бумажек, приставил печати, что было можно – подделал. Но одно письмо пожелал, чтобы я написал собственноручно. Так и не знаю – зачем.

Сташевский знал: зачем. Со всей и абсолютной уверенностью.

– Я могу это вам объяснить, – сказал он.

– Правда?

– Да. Таким именно способом Борович оставил для меня след.

Васяк колебался, шепча что-то непонятное.

– Для вас? – прибавил он громче.

– Для кого-то, кто будет вести это следствие дальше. Было важно распознать почерк и сравнить даты. Вы написали письмо после собственной «смерти». И это склонило меня к тому, чтобы начать вас разыскивать.

Долгая тишина.

– Об этом я не догадался, – голос Васяка сделался уже почти что симпатичным. – Но тут вы правы. Он хотел, чтобы кто-то закончил это дело.

– Так, в связи с этим, могли бы вы рассказать мне все по очереди?

– О том, чего нет в бумагах? Да. Но только вначале скажите, почему вы заинтересовались этим через столько лет?

Сташевский не знал, говорить ли всю правду.

– Знаете, собственно говоря, случайно. Когда-то, будучи в Германии, я встретился с Кугером. – Славек приписал себе случай Земского. Все равно, Васяк никак не мог этого проверить.

– С Кугером? Так он еще жив?

– Уже нет. Но после войны все сложилось по его желанию. Думаю, он даже был счастлив с той своей полькой. Правда, это неважно. Поначалу мне казалось, что все это бредни старика, пожираемого склерозом. Потом, уже через долгое время после возвращения домой, я, совершенно случайно, наткнулся на акты и понял, что Кугер говорил правду.

Васяк снова перебил его:

– Но зачем вы занялись делом, в которой нет ни одного подозреваемого?

Deja vu. Тот же самый вопрос Славек задавал себе раньше.

– Вы знаете, это смешное следствие…

– Оно вовсе не смешное. Это дело убивает всех, кто пытается его решить.

Сташевский рассмеялся.

– Это я как раз успел заметить.

– Только немногим удалось избегнуть смерти. – Васяка сложно было понимать. На кресовый акцент с молодости сейчас наложился американский выговор, столь характерный для тамошней Полонии. – А вы сами? Вы боитесь смерти?

Боже, ведь именно об этом он только что размышлял. Славеку казалось, что бывший милиционер читает у него в мыслях.

– Нет.

– Ой, молодой человек… – Васяк тяжело вздохнул. – Не легче ли покончить с собой обычным способом? Застрелиться, повеситься, выпить яду?

– Я предпочел бы взять пример с тех немногих, которые выжили.

– С кого? Кугера вы встретили, Борович умер от старости, тот гестаповец наверняка сгнил в Сибири, ну а со мной вы сейчас разговариваете. А больше никто и не выжил.

Сташевский чувствовал, что Васяк ускользает от него. И он решил сказать правду.

– После войны, после вашего бегства из страны, те странные смерти повторялись. Все время по одному и тому же сценарию. Ведение следствие мне поручили в формальном порядке.

Васяка это совершенно не удивило.

– Почему так?

– Похоже, что я самый лучший следователь в этом городе.

– Ага.

И вновь длительное молчание. Васяк продолжил беседу где-то через минуту.

– Ладно. Я расскажу вам о том, что знаю.

– С самого начала?

– Да. Несущественные подробности нашего побега я пропущу. Дальнейшее следствие Борович проводил уже в Штатах.

Правда, подробности побега пропущены не были. Заболтанный описанием каждого шага в приключениях Васяка с Боровичем, Славек уселся прямо посреди пустой улочки и вытащил из кармана куртки банку с «Ред Булл». Он как раз допивал последние капли, когда в рассказе наконец-то появился американский след. У Боровича с Васяком никаких серьезных денег не было. Они не могли заниматься тем, что было пригодно в настоящий момент. Так что же, начинать от будки с гамбургерами? Они даже толком не знали, как эта гадость делается. Единственным знанием, имеющимся у Васяка, было умение хозяйствовать в богом забытом кресовом селе. Зато Борович всю войну провел в качестве специалиста по подделке документов в АК. Довольно скоро оказалось, что американские документы гораздо легче подделать, чем немецкие. Где-то через месяц они располагали комплектом банковских поручительств и взяли приличный кредит. Но, вместо того, чтобы смыться в Мексику, как сделало бы большинство тамошних, умственно ограниченных преступников, они купили развалины фермы. Оба они отремонтировали рушащийся дом, поставили ограду, упорядочили территорию. Даже начали обрабатывать землю. К сожалению, это у них никак не пошло. Умения Васяка, пригодные на польских границах, в американских условиях никак не срабатывали. Перед концом года ферму нужно было продать. Каково же было их изумление, когда первый же клиент предложил намного больше, чем они заплатили сами. Боровича осенило. Инфраструктура! Они быстро купили очередную развалюху и сделали из нее куколку. Полученная от продажи прибыль уже через несколько месяцев позволила им выплатить незаконно взятый кредит. Зато для банка теперь они стали абсолютно надежными партнерами. Теперь они купили две паршивенькие фермы, наняли команду польских столяров, сбежавших от красного великолепия в стране. Под конец сороковых годов на них уже работал местный архитектор. Прибыль теперь сделалась еще большей, поскольку вместо ферм они строили шикарные места отдыха для богатых горожан. Наняли бухгалтера и специалиста по инвестициям. Возвели свой первый дом для богатых пенсионеров с превосходным оснащением и обслугой. Затем вступили в бизнес строительства пригородных жилых домов. В средине пятидесятых оба уже были миллионерами. И вот тогда пришел тот день. Борович подъехал к их великолепной конторе на новом открытом кадиллаке.

– Пора вернуться к следствию, товарищ милиционер! – крикнул он, сидя за рулем.

Васяк выглянул из окна. Он терпеть не мог кондиционеров и в своих очередных кабинетах (конторы менялись часто, поскольку своей деятельностью они охватили уже несколько штатов) всегда приказывал устанавливать нормальные, классическим образом открываемые окна.

– Это каким же образом, пан полицейский?

– Только не надо множить проблемы, гражданин. Для решения этой проблемы мы создадим специальную группу. Санационно-большевистскую.

– Из меня такой же большевик, как из тебя лагерный капо! – Васяк на мгновение засомневался. – А наш бизнес?

– Да чего там! Возьмем себе генерального директора.

После чего прозвучал вопрос:

– А на кой ляд?

Борович ответить не мог. Во всяком случае, по-простому. Он размышлял очень долго.

– Не стану разводить турусы на колесах, будто бы бандиты ущемили мои амбиции или хотя бы бросили вызов. Это дело меня заинтриговало. – Он снова замолчал. – Слушай. И ты, и я, хотели мы того или нет, но давали присягу. Что будем защищать, охранять и так далее. На первый взгляд, мы занимались этим в разных государствах. Но Польша – она же словно змея. Только шкуру меняет. А единственная и неповторимая Жечпосполита остается. Неизменной.

– Ничего не понял. – Васяк качал головой. – Но раз ты идешь, тогда я тоже иду.

– Знаю.

– И что было дальше? – спросил Сташевский, все еще сидя посреди освещенной газовыми фонарями мостовой. Он надеялся на то, что прострела от холодных камней все же не получит.

В богатой вилле под Санта Моникой Васяк кивнул слуге. Лакей знал, что имеет в виду шеф. Он принес старый бумажник, изготовленный в пятидесятых годах, в те времена, когда этот пожилой теперь человек узнал, что такое успех.

Еще он принес старую шляпу Боровича. И письмо. Перед глазами Васяка проходила вся его жизнь. Маленькая деревушка, гулаг, вроцлавские развалины и чуждое милицейское здание. Бегство в Штаты, утрата надежды и удача, благодаря которой он сейчас имел все, что только хотел. Потом смерть Боровича, окруженного детьми и внуками. Васяк устроил ему такие похороны, что полгорода сбежалось увидеть, откуда на их кладбище взялись останки короля. Еще раз он коснулся запечатанного письма.

– Мы стали задавать себе простые вопросы, – продолжил он. На потом отложили те, более сложные: как и почему всегда гибнет офицер, который ведет дело о гибели другого офицера. Мы спрашивали себя, что такое есть в монастыре, чего нет в других местах. Ведь как оно? Более-менее целые стены, внутренний дворик с колодцем. Нам казалось, что это как-то связано с колодцем, но…

– Когда вы догадались, что это цветы во дворе?

– Вы тоже догадались об этом? – Васяк был впечатлен. – Ну, ну. Вижу, что у вас следствие попало в хорошие руки.

– Как об этом догадался Борович? – Сташевский улыбнулся. – Ведь тогда аллергию еще не диагностировали.

– Аааа… Случайно. Борович смылся из Кракова, когда начали цепляться к аковцам. Укрылся он в банде мародеров, чтобы хоть как-то выжить во Вроцлаве. И вот он вспомнил, что как-то мародеры забрались в заброшенную лабораторию профессора Остерманна. Воровать там было мало чего, но тут они увидели огромные банки с препаратами.

– Какими?

– Людские потроха и отдельно – много растений, в том числе, цветов. В том числе и таких, которые росли на дворе монастыря.

– Ага… – Сташевскому в голову пришла мысль.

– Я понимаю, о чем вы думаете. – На сей раз усмехнулся Васяк, это было явственно слышно в трубке.

– Про киностудию. Но зачем мародеры перенесли банки туда?

– Ой, молодой человек, вы же не жили в те времена. – Тихий вздох. – Как правило, препараты для исследований хранятся в формалине, но одна банка разбилась, и мародеры обнаружили, что свои Остерманн хранил в спирту. А тогда это была обменная валюта.

– Они хоть его не пили?

– Откуда. Перевезли в свое укрытие в Киностудии, человеческие останки и цветы отцедили, а спирт продали русским, которые располагались неподалеку.

Сташевскому сделалось нехорошо.

– О Господи!

– Вот откуда цветы в Киностудии. Но потом несчастные случаи там не повторялись, правда?

– Ну да. И потому спирт вместо формалина. Ведь тот как-то мог повредить растения.

– Ну. Но только нам это ничего не давало. Мы высылали письма различным ученым, но каждый из них отвечал, что, нюхая цветы, отравиться невозможно. Правда, можно дистиллировать какой-нибудь яд, но имеются более легкие способы. Во всяком случае, никакое растение взрывов не вызывает.

У Сташевского, хотя он и перекладывал телефон то на одну, то на другую сторону, вспотели обе ушные раковины. Еще у него болела спина. Он тяжело поднялся с мостовой, с трудом, по причине засидевшихся мышц, прошаркал несколько шагов и присел на стенке у моста. Он опасался за заряд аккумулятора в телефоне, но тут же подумал, что, в случае чего, соединит его с наладонником и получит через USB немного энергии.

– И что вы сделали дальше?

– Тут мы несколько застряли. Но, к счастью, Борович придумал, что нам следует поехать в Библиотеку Конгресса и там проследить Остерманна.

– Как?

– Посмертно. У них там, в этой библиотеке, есть все. А когда мы договорились с одним поляком, который там втихаря работал во время войны, то получили список людей, с которыми он встречался. Фон Крёцки, Аффенбах, Хорх… Сплошные знаменитости.

Wow. Довоенная полиция и вправду была хороша!

– И кто из них был химиком?

– Фон Крёцки. До этого вы тоже дошли?

Сташевский покачал головой.

– Да. Только не до фамилии.

– А до того, что Кугер и Грюневальд работали в том же самом кабинете, в котором сидел схваченный нами впоследствии гестаповец?

– Нет.

– А потом – и мы?

– Нет.

– А впоследствии, возможно, и вы сами?

– Этого я не знаю.

– Проследите судьбу этой комнаты. А конкретно: людей, которые в ней работали. Этот гестаповец… – Васяк снова замолчал. Скорее всего, у него был талант терять ход рассказа. Или это была, попросту, старость. Сташевский чувствовал ужасную усталость. Спиртного не хотелось. Он вытащил из кармана очередную банку с «Ред Булл» и сигарету из смятой пачки.

– Он даже показал нам даже противогазы в специальном тайничке. Эти немцы – настоящие придурки. Хранить противогазы для полиции… Слишком много всего у них было.

– Не совсем. – Сташевский совершил чудо, прикуривая, с телефоном в одной руке и банкой с напитком в другой.

– А этот смешной коммутатор в кабинете? Фирмы «Сименс». Он еще там имеется?

– Нет. Во времена социализма все демонтировали и установили какое-то «Элвро». А вот сейчас снова разобрали и установили новые, компьютеризованные коммутаторы. – Сташевский затянулся сигаретой и отпил глоток Энерджайзера. – Тоже фирмы «Сименс».

Васяк рассмеялся.

– О'кей. Я уже все сказал. Все конкретные данные перешлю вам на электрический адрес. А точнее: завтра, мой внук, потому что я во всех этих электричествах не разбираюсь.

– Понятно.

– Тогда у меня осталось только одна вещь.

Васяк крутил в пальцах старый, пожелтевший конверт. История. Приличная часть жизни Боровича. Снова у него перед глазами встало все, что с ним случилось. Обычный бумажный сверток. В его деревне такого просто нельзя было достать. В гулаге листы бумаги свертывали треугольником, пока не пришло известие, что писать вообще не на чем. В милиции хватало листка с печатью, а уж специальные голубые конверты были вершиной всего, для самых особенных случаев. Потом эти конверты сделались «самыми дешевыми», затем вообще исчезли. Тот, в котором находилось письмо, принадлежал к разряду самых шикарных. Сейчас он мог возбудить только смех. У него не было самоклеящихся уголков, не было окошечка для адреса, бумага была без узоров или фактуры.

Васяк сломал сургучную печать с отпечатанным гербом, что был на перстне Боровича.

– У меня тут письмо к вам. От него.

Сташевский от впечатления поперхнулся.

– Мне?! Письмо?!

– Да.

– Боже… Как?… Откуда он?… Боже! – он никак не мог справиться с собой и с чувствами.

– Оно предназначено вам, – сухо сказал Васяк. – Письмо от покойника. Прочитать?

Сташевский все еще не мог собраться. Борович написал ему письмо? Но ведь все это ему только снится. Это какие-то умственные аберрации после того, как он бросил пить. Галлюцинации. Это только сон…

– Уважаемый пан, – начал читать Васяк. – Зачеркиваю эти слова, зная, что вы еще не появились на этом свете. То есть, вы еще не родились. Но, тем не менее, мне кажется, что я много чего про вас знаю…

Сташевский выкурил две сигареты. Когда Васяк закончил читать, он, собственно, лежал на опоре моста над Одрой. Его не беспокоило ни состояние аккумуляторов в телефоне, ни стоимость разговора. Он повернулся на опоре, словно на кровати, глядя на ласковую воду внизу. Откуда-то вспомнились строки известного моряцкого шанта[90]90
  Особые такие моряцкие песни, старинные (в какой-то мере, соответствуют «тюремному шансону»); не путать с современными песнями «за моряков». В Польше сделались очень популярными. – Прим. перевод.


[Закрыть]:

 
Бросила, курва, меня, так что брошусь-ка в волны морские,
Но утопленника хрен увидишь… потому что, курва, плаваю как рыба.
 

– Это все? – спросил он, выплевывая окурок в воду.

– Да.

– Тогда, огромное спасибо. Видимо, нам пора кончать. Уже светает. Сейчас взойдет солнце.

Васяк в Санта Монике подошел к окну своего маленького дворца. Поглядел на сверкающий, становящийся все более багровым, круг над самым горизонтом.

– А у меня сейчас зайдет.

* * *

Сташевский во сне пнул Мариолу так, что та сразу же проснулась. К счастью, она уже была привыкшей к подобным вещам и не реагировала слишком резко. Относительно недавно, во время отпуска, она чудом избежала серьезного ущерба своему здоровью – они успели поменяться местами, так что Мариола лежала у стены. А Сташевский, как обычно, спорил с кем-то в горячке и приложил так, что разгромил гостиничную кровать. Он часто дрался во сне. «Время привыкнуть имелось» – говаривала Мариола. Теперь же она только повернулась, с трудом открывая глаза.

– Ты с кем разговариваешь? – спросила она, слыша бормотание Славека.

Тот, ничего не понимая, глянул на нее.

– Разговариваю со сновидениями, – заявил он и повернулся на другой бок.

– А сон может сказать что-нибудь умное? – внезапно заинтересовалась девушка.

– Может. – Он поднял голову. – А ты почему не спишь?

– Возможно, я еще не готова к этим умностям. Кроме того, ты мне так приложил, что будет синяк!

– Прости, – буркнул Сташевский. – Этот тип меня разозлил.

– И что он говорил?

– Ой, это какой-то рецидивист. Говорил, что у него в толстой кишке живет глист-пьяница. И этот глист сунул ему башку в желудок и теперь выпивает все спиртное. А тип страдает, ведь для того, чтобы хорошенько напиться, теперь ему нужно два с половиной литра водяры. А на такое у него нет денег.

– И за это ты ему приложил?

Славек, совершенно проснувшись, уселся на кровати, зажег ночник.

– Нет. – Он задумался. Приложил я кому-то другому. Но уже не помню, за что.

Мариола массировала свои ягодицы.

– Наверное, ты сильно его не любил, потому что врезал, словно ломом. – Она зевнула. – Чаю выпьешь?

– С удовольствием. Я сделаю.

Славек направился на кухню. Поставил электрический чайник, вынул из шкафчика две чашки. Мариола пила «ссаки святой Вероники» – напиток из пакетика, слегка-слегка окрашенный в коричневатый цвет. Сам он – «сатану», насыпной джинсен, две ложки.

– Знаешь, – повернулся он, – всю жизнь я мечтал о женщине, которая, если я не могу спать, всегда выпьет со мной чайку и поболтает немного.

– Я тоже. – Мариола грустно улыбнулась собственным воспоминаниям. – Я тебя тоже очень долго искала, дебил.

– Я тебя люблю.

– А я – тебя, мой сумасшедший и без царя в голове.

Они сели на теплом, оплетенном плющом балконе. Расположенные несколькими этажами ниже фонари отбрасывали фантастические тени на стены огромного здания. Кроме них активными в это время суток были только коты, выдирающие друг у друга добычу с мусорников.

– Ты и вправду меня любишь? – спросила Мариола.

Славек кивнул.

– Почему ты все время сомневаешься?

– Потому что знаю тебя, обезьяна советская[91]91
  Чуточку офф-топ: Когда я учился в харьковском институте культуры, вместе со мной у бабули на квартире жил Сережка Щелычев. Он рассказывал о своем детстве. У них в классе был парень, Витько, явно с проблемами развития, но иногда выдававший «перлы». Как-то раз учительница (это был урок украинского языка) задала придумать предложение со словом «колгоспний». Витько тоже поднял руку. Когда удивленная учительница подняла его, он сказал: «Колгоспна мавпа». Гениально!!! – Прим. перевод.


[Закрыть], – повторила девушка его выражение. – Тут же тебе на шее подвесится какая-нибудь Алинка; Дануся начнет устраивать мне скандалы по телефону, что ты с нею не встречаешься, а Кася…

– Оставь Касю в покое.

– Она меня просто преследует. Когда смотрю новости, они касаются ее города. Когда вижу указатель, он, естественно, ведет к ней. Открываю газету и уже знаю: будет что-то про ее местность. Я сражалась за тебя и…

– И вот. Такой любви, как к тебе, ждут целую жизнь, идиотка. Иногда и не дожидаются. Так что и не думай, будто бы я от тебя отцеплюсь.

– Но ведь она…

– Преследует тебя? А меня преследует чертова дюжина. Везде ее вижу.

– Ты говорил.

– Хотя, в последнее время перестала.

Мариола отпила горячего чаю.

– Что-то случится важное?

Славек всегда восхищался ее интуицией.

– У меня тоже такое впечатление.

Девушка снова сделала глоток. Потом спросила с какой-то странной решимостью.

– Погибнешь?

Сташевский пожал плечами.

– Не знаю.

– Я не хочу.

Он легко поднялся и направился в кабинет. Там вынул из пачки две сигареты.

– И захвати письмо, – позвала с балкона Мариола.

– Хорошо.

Он вернулся с распечаткой, сделанной программой, распознающей записанные в аудио-формате слова. Подписи, естественно, не было. Мариола взяла листок, глубоко затянувшись сигаретой. Когда она зажигала свечку в простом стеклянном бра, Славек заметил, что у нее дрожат руки. Она начала читать вслух:

Уважаемый пан! Зачеркиваю эти слова, зная, что вы еще не появились на этом свете. То есть, вы еще не родились. Но, тем не менее, мне кажется, что я много чего про вас знаю. Признаюсь, что несколько странно писать, обращаясь к кому-то, кого еще нет, но я попробую.

А вот то, что я о вас знаю. Вы – нервный тип, что не способен ни минуты усидеть на одном месте. Все время вы что-то берете, ходите с места на место, наверняка слушая при этом музыку. Вы несобранный, растрепанный, неисполнительный, ленивый… И в то же самое время, вы самый скрупулезный, исполнительный, всегда доводящий дела до конца офицер полиции/милиции (не знаю), всегда правый в любом деле, что доводит примазавшихся чиновников до белого каления. Чего бы вам это не стоило, вы всегда сделаете по-своему.

Вас легко ранить, легко довести до ярости. Но никому еще не удалось повернуть вас с вашего пути. В последний раз я глядел в этом дурацком американском кино новейший вестерн «High Noon»…

Сташевский тут же проверил по наладоннику дату. «В самый полдень» – 1952 год. Тоже мне: «Новейший». Сам он видел его еще ребенком. В главной роли Гэри Купер, режиссер Стенли Кубрик. Сташевский стащил трейлер с какого-то голландского сервера. Единственным именем, которое узнал в титрах, было Пон Чейни. На маленьком экранчике передвигались черно-белые картинки.

…Заканчивается, как обычно, хеппи-эндом. Но вам «счастливый конец», по-видимому, дан не будет. Впрочем, не знаю. Не мне высказываться о судьбах вселенной. Вы уже догадались, почему я так пишу? Скорее всего, да, если я правильно догадываюсь…

Потому что, когда пишешь обо мне, ты описываешь самого себя, подумал Сташевский.

…Но скажу прямо, ради уверенности. Когда я пишу о вас, то описываю самого себя; если кто-то взялся за это дело и еще не сбежал или же не погиб, это знак, что он похож на меня. Совершенный сорвиголова, безнравственный, не признающий закон. Замечающий исключительно себя и остальную часть мира. Всех остальных и все остальное, пытающееся ему противостоять. А в таких ситуациях вы выдаете из себя все возможное. И платите за это, платите и платите… Жертвуя всем, чем только можно пожертвовать. Ну, ладно. Здесь как раз, кое-что для вас…

Сташевскому вспомнился другой вестерн, снятый ровно сорок лет спустя. «Unforgiven» – «Непрощенный». Он повторил про себя заглавную надпись фильма на мелодию известной песни: «Сташевский был порочным парнем, не сторонясь ни женщин, ни вина…» Что ж, бывает. Люди рождаются и с худшими недостатками.

…Вся проблема в том, что это следствие – особое. Оно всегда убивает того, кто его ведет. Ну, и в определенном смысле, мы имеем тупик. Надеюсь, что вы добыли материалы Васяка и ознакомились с ними. Хотя, это мало чего даст. Нужно задать себе вопрос: Где же тот окончательный момент, когда револьвер вытягивают из кобуры? Когда он наступит? И… готовы ли вы к нему?

Знаю, что это будет весьма неприятное переживание. Если, естественно, вы переживете. Я не сторонник теории «самовзрываний», думаю, что это какая-то неизвестная болезнь. Но питаю надежду, что в ваши времена против нее уже будет лекарство. Я не Господь Бог. Не мне предвидеть.