Текст книги "Бреслау Forever "

Автор книги: Анджей Земянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Мищук почесал подбородок. Он и вправду знал, о чем говорит женщина. Хотя никогда не был за проливом Ла-Манш. Он знал ту, другую сторону, которая была известна и им. Не скорострельные истребители для поляков. А только «лопата, топорик, мотыга и лом…» – завел он про себя популярную песенку.

– Могу предоставить вам жилище в центре. Одной стенки нет, но мы поставили бутылки, чтобы не вывалиться по-сонному.

– Бог отблагодарит тебе, добрый человек. Вот только скажите одну вещь. Вот эти несколько женщин и дитё должны все это отстроить? Ведь наши мужчины либо в Англии, в армии, либо в гулаге.

Мищук стиснул зубы. Он не знал, как эту женщину утешить. Неуклюже сказал:

– Ничего, пани. Как-нибудь справимся.

– Догадываюсь. Поднимались и после не таких упадков.

– Справимся, – повторил Мищук и написал женщин на листке адрес. Писалось тяжко, потому что нужно было плевать на химический карандаш. А кроме того, писать он умел еле-еле. Женщина поблагодарила с куртуазностью, свойственной кресовой[21]21
  Krcsy = края, границы. И нынешняя Литва, и Западная Украина, и Западная Белоруссия для Польши были «кресами» – Прим. перевод.


[Закрыть] шляхте.

После чего она схватила веревку тележки и начала тянуть вместе с другими женщинами. Девочку схватила за руку, чтобы та не потерялась. Мищук побежал за ними и отдал в порыве доброты одну трофейную буханку. Женщина ответила сердечной улыбкой, что придало ее лицу очень милое выражение.

* * *

Славек Сташевский сидел в изысканном ресторане «Санкт-Петербург». Он врубил какой-то фильм на портативном устройстве, помещавшемся в ладони, но ничего просмотреть не успел. Несмотря на пробки на улицах и сложности с парковкой, Земский прибыл с точностью до секунды. Увидав его, официанты начали готовить столик на двоих, догадываясь, что сейчас появится какая-то женщина, но Сташевский удивил их, приподнявшись.

– Приветствую вас.

– А, день добрый. – Они обменялись рукопожатиями. – А может перейдем на «ты». Будет не так официально.

– Замечательная идея. Славек.

– Анджей.

Сбоку подбежал официант с вопросом:

– Как обычно?

– Да, пожалуйста, как обычно.

Славек рассмеялся.

– Наверное, повторюсь. Есть ли какая-то забегаловка в Польше, где бы тебя не знали?

– Наверняка есть. По-моему, я никогда не был в Кельцах.

– Отлично. – Славек переключил свое устройство в режим поиска. Вывел на экран избранные фрагменты текста. – Короче, меня интересует приблизительно вот это.

– О Боже. Ты сосканировал весь роман? – Земский сконцентрировался над отрывками. – Слушай. Тут имеется одна проблема. Я писатель, но – писатель-фантаст.

– К чему ты ведешь?

– Я основываюсь на фактах. Если чего-то не знаю, то всегда консультируюсь у специалистов. Но… – он снизил голос. – Всякой дешевки читателям не подсовываю. С тем только, что роман – это роман. Там обязательно должно быть немного фантастики. Немного выдумок. Какая-нибудь фабула, которую необходимо взять исключительно из собственной головы.

Писатель занялся принесенным как раз бифштексом по-татарски.

– Мы добрались до одного и того же документа, – продолжил он. – Тех женщин в центре сцапали убеки, или как их там тогда называли. В тележке нашли барахло, которые те смогли вывезти из Вильно, и буханку хлеба, которую им дал Мищук. Начали выпытывать. А когда оказалось, что половина их мужчин находится в Англии, а вторая половина – в гулаге, так сразу отправили их в кутузку. Спасло их письмо Мищука. То самое, в котором он передавал им свое жилище. Ну и… уже без тележки и без хлеба они могли его занять.

– А это откуда тебе известно, потому что в документах относительно этого ничего нет?

Анджей широко усмехнулся.

– Из семейных преданий. Та женщина была моей бабушкой.

– Безопасность занималась грабежом? – Сташевский изумленно мотнул головой. Вот оно чем писатель заполнял пробелы, которые оставались в полицейских документах!

– Что ты! Исключительно конфискацией. – Анджей отпил пива. – В тысяча восемьсот каком-то году царь конфисковал имущество моей семьи за участие в восстании и сослал мужчин в Сибирь. Советы забрали у женщин магазин с молочными продуктами в Вильно, благодаря которому они пытались спасаться от голода. А потом убеки забрали тележку с тряпьем и буханку хлеба. Было время привыкнуть.

Сташевский получил фирменное блюдо заведения – беф-строганов. Он незамедлительно занялся им, хотя тот был ужасно горячим. Блюдо ему явно нравилось. Его он запивал холодным пивом.

– Так как, скажешь мне чего-нибудь? До каких документов добрался? И, может, чего-нибудь еще из семейных преданий?

– Без проблем. – Анджей уже закончил перемешивать свой фарш, после чего жадно взялся за еду. Поэтому, говорил чуточку невыразительно. – Дело выглядело очень странным. Люди взрывались, сгорали или кончали с собой. И без причины. Всегда это сопровождалось цветами. Об этом мне рассказывал Кугер, но за пораженчество его от следствия отстранили. И, видимо, только лишь благодаря этому, он выжил. Хотя позднее он еще раз сделался калекой по причине русских бомбардировщиков, которых ужасно боялся.

– Что-нибудь еще?

– В архивах я нашел разные документы. Так вот, нужно было пройти сложный ритуал. Только, прошу тебя, не смейся.

– Не буду я смеяться.

Очередная ложка фарша.

– Если я правильно понял, весь смысл ритуала заключался в том, чтобы никакого ритуала не проходить.

Несмотря на обещание, Сташевский едва справился с мышцами лица.

– А эти цветочки, танцы?

– Это уже самый конец. Тогда уже всему хана.

– Не понял.

– Знаешь, я же нашел только обрывки сведений. Но сориентировался, что у большинства жертв был невроз навязчивых состояний. Как у меня.

– У меня тоже. Приветствуем в клубе.

Земский рассмеялся, поднимая стакан с пивом.

– Тогда и ты в группе риска.

– Ты экспериментировал, чтобы найти решение?

– Да. Только – перепугался. В тот самый момент, когда держал ствол пистолета у виска и кричал своей женщине: «Держи меня, держи!». К счастью, она у меня рослая и сильная. Удержала.

– А цветы были?

– Сам я в магазине не заказывал, с клумбы не рвал. Моя женщина обожает растительность. В доме всегда полно цветов, очень часто – экзотических.

– А у Грюневальда тоже был невроз навязчивых идей?

– Да. Без всяких сомнений.

– А Мищук с Васяком?

– Этого я не знаю. Из милицейских документов тоже ничего не узнаешь.

– А у других лиц?

– Было у всех. Насколько я смог прочитать во всех тех бумагах. Но знаешь, если кто-то страдает тем же самым, и ему известны симптомы, тогда каждая мелочь наводит на цель.

– Именно. Расскажи про этот ритуал побольше.

На пару минут они прекратили разговор, чтобы официант мог забрать посуду.

– Об этом рассказывать сложно. Или не так: сложно облечь в слова. Все это повторяющиеся ситуации. Какие-то мелочи. Например, у одного типа бирюльки[22]22
  Игра, заключающаяся в осторожном снятии с помощью особого крючка палочек (а иногда и выточенных фигурок), лежащих кучкой; при этом кучка не должна развалиться, палочка не должна зацепить другую палочку. Пример игры замечательно показан в фильме Романа Поланского «Нож в воде» – Прим. перевод.


[Закрыть] всякий раз укладывались одним и тем же способом. Другой, когда нервничал и метался по комнатам, вечно переступал порог только левой ногой. Как бы он не вычислял расстояния, как бы не делал более или менее длинные шаги, но всегда получалась левая нога. Если у тебя невроз навязчивых состояний, такие вещи чертовски мешают.

– Кое-что об этом я знаю.

– Догадываюсь. Были и другие вещи. Подсчет реек в заборе, высматривание с часами в руках, во сколько времени соседский кот появится в окне, попытки не наступить на щель во время прохода по мостовой, замощенной плиткой…

Тут он прервал, видя, что Сташевский вытирает одноразовым платком пот со лба.

– Thou art the man!

– He понял?

– Это из рассказа Лема про предназначение. Сама же цитата, по-моему, из Эдгара Алана По. Не помню[23]23
  Земский не ошибается. Именно так называется рассказ Эдгара Алана По, опубликованный в 1844 году – ранний пример детективной прозы. Само же выражение – это английский перевод слов Пилата о Христе: «Се человек!» – Прим. перевод.


[Закрыть]. – Земский допил пиво. – Вот ты сам, выслеживаешь соседского кота и проверяешь, в какое точно время он появляется?

– Да.

– Ну, тогда ты на самом правильном пути, чтобы решить эту загадку. – Он навис над столом. – Только помни: в конце этого пути – смерть.

– А цветочки?

– Цветочки я принес на твои похороны. – Земский склонился к Славеку еще сильнее. – Помни. Лично я выжил только потому, что рядом стояла крупная, сильная женщина, которая вырвала оружие из моих рук.

* * *

Грюневальд проснулся весь залитый потом. Он хотел повернуться на другой бок, но подушка была мокрая и холодная. А кроме того, настенные часы тикали ужасно громко: «тик-так, тик-так, тик-так». Следователь с трудом поднялся. Ночная рубашка тоже была мокрой, равно как и ночной колпак. Ноги не держали, как всегда после сна. Открыл дверку часов и остановил маятник. Ему было ужасно холодно. Будильник громко выдавал свои «цык, цык, цык». Это тоже раздражало Грюневальда, поэтому он спрятал его в ящик, накрыл подушкой и закрыл. Зато теперь он услышал из-за окна шаги молочника и подкованные сапоги: «стук, стук, стук». В том же самом ритме, что и часы. Он закрыл окно, только это практически не помогло. После этого он поплотнее завернулся в халат. Голова качалась, Грюневальд никак не мог прийти в себя. Он уселся на краешке кровати, закурил сигарету. В соседском окне появился кот, за которым офицер крипо наблюдал каждое утро. Он тут же подскочил к ночному шкафчику и проверил, который час. Тринадцать минут седьмого.

– Хельга! – крикнул он. – Хельга!

Из расположенной рядом комнаты раздались какие-то непонятные звуки.

– Хельга!

Скрип лежанки, душераздирающий зевок, отзвуки сражения с одеждой, затем: «топ, топ, топ», в том же самом ритме, что и часы. А точнее: «шарк, шарк, шарк», потому что женщина шаркала тапочками по полу. Хотя и в том же самом ритме. Служанка в теплой домашней кофте, наброшенной на ночную рубашку, встала в двери.

– Чего желаете?

– Сделай чего-нибудь поесть и приготовь помыться.

– Уже делаю.

Она направилась в ванную. Сонная, она все так же шаркала тапочками: «шерх, шерх, шерх». Грюневальд качал головой направо и налево.

– Напустить ванну или…

– Нет. Помыться по-быстрому.

Хельга принесла табуретку, на ней поставила таз. Приготовила мыло и полотенце. Затем стала греть воду.

– А вы снова этими духами занимаетесь? – спросила она.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, вчера вы пришли слегка подшофе. А может, и не слегка. Пришлось помочь вас приготовить ко сну. Так вы мне порассказывали, что никак не можете закончить дело, которое тянется так долго.

– Все это из-за Кугера. Пораженец ужасный. Мы уже завоевали Францию, Голландию, Бельгию. Геринг заявил, что своими бомбардировками выведем Англию из войны. А он все время талдычит, что придут поляки и заберут у нас Бреслау. Сумасшедший какой-то!

– Вы совершенно правы. Герр Гитлер смыл позор нашей капитуляции с предыдущей войны.

– Именно! И приказал сжечь тот вагон, в котором мы ее тогда подписывали.

– Да, я сама видела в кинохронике.

Служанка налила горячей воды в таз, проверила рукой, подлила холодной.

– А Кугер просто трусит. Ведь у нас такие союзники, как Советский Союз и США. Самые большие страны в мире!

– Вы правы. А что с теми духами? Ими полиция занимается?

– Тут что-то очень и очень странное.

Он умыл лицо и руки. Заправил новое лезвие в станок. Долго разводил мыло в кружке. Затем наложил пену на щеки и подбородок огромным помазком и начал бриться.

– Ну, и как там с теми духами? А разве не должен ими заниматься этот… как его… экзорцист[24]24
  Специально обученный изгонять духов и привидений человек, чаще всего, священник. См., например, классический фильм Уильяма Фридкина «Экзорцист» (1982). Но предупреждаю, страшный! – Прим. перевод.


[Закрыть]?

– Все это не так просто.

* * *

– Все это не так просто, – сказал Мищук. Он снял кожаный ремень и завязал его на перилах балкона Народного Зала. Потом начал править бритву, перемещая ее вперед и назад по ремню. Мыла у него не было, поэтому смочил лицо захваченным у мародером спиртом. После этого он вынул свое французское зеркальце и начал бриться.

– У всех этих людей было что-то общее.

– Ты про духов, – очнулся Кольский над своим пулеметом.

– Нет. Хочу рассудить все это своим простым, крестьянским умом. Каждый сделал то же самое. А то, что мы услышали от мародеров, свидетельствует, что они тоже раньше делали такое же.

Их перебил грохот выбиваемой двери. В средину гигантского зала въехал джип, загруженный солдатами.

– Эй, там! Есть тут кто-нибудь? – крикнул офицер, сидящий рядом с водителем.

– А вы кто такие? – Кольский прильнул к своему РКМ.

– Поручик Исаак Блюмштейн. Управление Безопасности.

– А. Это хорошо. Идите сюда, на балкон.

Солдаты из джипа устроили огневое прикрытие, целясь из своих винтовок. Кольский выглянул из-за мешков с песком.

– Это лишнее, – крикнул он, указывая на труп мародера. – Он уже мертвый.

Действительно, старичок страдал на голову. Видно было невооруженным глазом.

Блюмштейн добрался до них после нескольких минут блужданий по коридорам.

– Что здесь происходит?

– Мародеров схватили.

– И что, бритвой их ликвидируете? – лейтенант глядел широко выпученными тазами.

– Нет, нет. Я только бреюсь, – пояснил Мищук.

– Курва! Меня сюда высылают, чтобы проверить, что стряслось с двумя милиционерами, которые уже два дня не появляются в отделении, а они тут пикничок устраивают! – Он глянул на кучи деликатесов, конфискованных у мародеров. – О! Даже икра имеется!

– Да нет, это птичье дерьмо, – совершенно откровенно сообщил Васяк. – А эти бутылки, пан поручик, какие-то ссаки.

– Божоле 1938 года? – изумился Блюмштейн, поднимая бутылку вина.

– Пить невозможно. Изжога потом страшнючая. Оно как лимонад, только на вкус паршивый.

– А вы что пьете.

– Ну, спиртягу. Тоже у мародеров имелся.

Офицер поправил свой безупречный мундир.

– Вот именно. Так я и подозревал. Нажрались и не появились на разводе.

Мищук не сдавался.

– Пан поручик… Здесь духи имеются.

– Да ну? Действительно?

– Есть!

– Так покажите мне одного.

Мищук с Васяком глянули друг на друга. Кольский даже съежился от страха. Немец, к счастью, ничего не понимал.

– Ну, как хотите. Только нам нужно пойти в Киностудию.

– Хорошо.

– Только я туда с вами не войду.

Мищук спрятал свою бритву и зеркальце.

Пахнущий лавандой офицер вникать не собирался. Он выглядел красавчиком в своем мундире. Как будто бы довоенном. Как будто бы.

– Хорошо. Я пойду сам.

* * *

Через час Блюмштейн прибежал в Народный Зал. Он вырвал канистру из своего джипа и облился бензином. Ему пытались помешать, но отскочили, когда он сунул в рот папиросу и вытащил зажигалку. Все бежали быстрее, чем видели.

Когда поручик уже горел, вернулись. Мищук провел подсечку, ударив по ноге Блюмштейна каблуком. На упавшего Васяк накинул свою куртку. Солдаты помогли шинелями. Им удалось сбить огонь. Но они сделали ошибку. Забыли о кобуре. Блюмштейн поднялся, сбросив с себя чужие шинели. Он что-то хрипел, пытаясь сказать, но, видно, легкие были уже обожжены, понять его не могли. Он вытащил «тэтэшку», перезарядил и выстрелил себе в рот.

Мищук в шоке уселся на пол, подняв глаза вверх, словно хотел восхититься гигантским бетонным куполом над головой. Васяк очищал куртку от кусков горелой кожи. Солдаты стояли, ничего не понимая. Немец только повторял:

– Mein Gott! Mein Gott! Mein Gott!

Мищуку удалось взять себя в кулак.

– Это что такое? – спросил он у мародеров.

– Не знаем!

– Я таких ответов не люблю.

– Честное слово, не знаю, – сказал самый старший. – Те двое наших, что погибли, зашли, видать, слишком далеко.

– А почему с вами ничего не произошло?

– Не имею ни малейшего понятия.

– И вы не боялись устраивать склад с добычей в доме, где шастают привидения? – подключился Васяк.

Старший мародер только пожал плечами. Он выглядел человеком разумным. По крайней мере, рациональным.

– Чтобы что-то произошло должен быть купол. Мне так кажется. И еще, люди должны быть соответствующими.

– Для чего соответствующими?

– Ну… другими.

– В каком смысле?

– А пан не заметил? Тот офицер, что сюда приехал, – указал он на труп Блюмштейна, – все время барабанил пальцами по двери машины. В определенном ритме. – Мародер задумался. – Это так же, как и вы все время считаете окна взглядом.

Васяк прямо подпрыгнул. Откуда тот знал? Неужели обладал прямо таким чувством наблюдательности?

– А какое это имеет отношение к делу? – сухо заметил он.

Его прервал Мищук.

– А я считаю ряды сидений в этом огромном зале. Боже, да перестаньте нести херню. – Он поднял свой автомат. – Сейчас пойду туда и проверю.

– Не советую, – тихо заметил старый мародер. – Во всяком случае, не заходите в тот зал с куполом.

– А что там творится?

– Видите ли, там ничего не творится. Но когда дружок прибежал и пульнул в себя из автомата, то тут я и вправду усомнился. Сам я разные самоубийства видел. От яда, выстрела в голову, повешения, утопления. Но чтобы кто-то из автомата хреначил себе в грудную клетку?…

Мищук поглядел на тело Блюмштейна. У него дрожали руки. Он выпил немного спирта и теперь пытался восстановить дыхание. Как всегда после подобного напитка появилась упорная икотка. Он вскрыл новую пачку американских сигарет. Теперь это был «честерфилд». После махорки, которую он шмалил на востоке, все западные сигареты казались ему слабыми. А те толстые, бразильские папиросы уже кончились.

– Ты кем был перед войной?

– Полицейским. Отдел по расследованию убийств.

– А теперь мародерствуешь?

– А с чего жить должен? Что в рот сунуть? Или в милицию меня возьмете, на зарплату? – с издевкой спросил он. – Нет же, пошлете в гулаг, потому что перед войной я имел смелость гоняться за бандитами.

– Ну ладно, ладно, – придержал его Мищук. – А во время войны чем занимался?

Мародер массировал себе виски, затем в отчаянии поглядел на милиционеров.

– Не знаю, зачем это говорю, потому что этим надеваю веревку себе на шею. – Он сделал глубокий вздох. – Я был информатором АК. А когда земля стала гореть под ногами, свалил в лес.

– Какой отряд. Фамилия командира?

– Черта с два от меня узнаете.

Мищук с Васяком переглянулись. Мужик казался своим.

– А как тебя зовут?

– Славомир Борович.

Недоконченный «честерфилд» после щелчка упал в самом центре зала. Это был мировой рекорд, правда, он не был зафиксирован в каких-либо хрониках.

– Ладно, сейчас тебя удивлю. Только что ты был принят в Гражданскую Милицию.

Долгое время, не говоря ни слова, они глядели друг на друга. С обеих сторон никакой реакции. Как будто бы сели расписать партию в покер.

– Насмехаетесь? – забросил он крючок.

Мищук сделал очередной глоток спирта. Чертова икота!..

– Нет. Довоенный полицейский? Тогда всего лишь поможешь нам решить загадку этих смертей.

– А мои коллеги?

Мищук презрительно махнул рукой.

– Коллег отвезут на джипе. То есть, солдаты. Но только не в УБ, а в милицию. Ничего страшного с ними не случится.

Тут уже решил включиться Васяк.

– Именно! А мы поедем на этой краденой машине.

Мищук задумчиво покачал головой.

– А кто-нибудь здесь умеет водить эту таратайку?

– Я умею, – сказал Борович.

– Тогда еще лучше. – Мищук встал и поднял правую руку. – Клянись. Повторяй за мной: «Я буду служить Польской Народной Республике»…

– В заднице я видал народную республику!

Мищук долгое время не отзывался, потому что удерживал дыхание, пытаясь победить икоту.

– Не строй из себя политического, а не то УБ заберет. Польшу же ты в заднице не видел?

– Нет.

Мищук хлопнул Васяка по спине.

– Видишь. Присягнул.

– Ну… – согласился тот. – Да. Только как-то с ленцой.

– А ты по воскресеньям с ленцой в костел ходишь? Ага, прямо пыль столбом, ты, коммунист.

– Ну, так он же задницей присягал.

– Ну да, а ты перед партийной комиссией клялся Маткой Боской Ченстоховской?

– Вообще-то, факт, партия и задница – оно приблизительно то же самое. Ты прав.

Мищук подошел к Боровичу, отдал ему свой шмайсер и две обоймы.

– У тебя в партизанах какое звание было?

– Поручик.

– Значит так, сейчас ты поручик Славомир Борович из Гражданской Милиции. Ты только помоги нам разобраться с этим делом…

* * *

Времени было тринадцать часов тринадцать минут.

Сташевский разбудил Мариолу, которая пришла с работы усталая, в связи с чем устроила себе пересып на диване. Он принес ноутбук со сканами романа, который он изучал уже несколько дней.

– Послушай-ка, – показал он ей фрагмент. – Погляди, что он написал на сто тринадцатой странице.

Девушка, ничего не понимая, терла глаза.

– Что?

– Он пишет, что шел тринадцатого мая по улице Лацярской. Вооруженный до зубов, потому что уже начало чего-то мерещиться. У него был пистолет, револьвер, запасные обоймы, пуленепробиваемый жилет из кевлара. А сверху – маскировочная куртка из гортекса.

– В мае? – зевнула Мариола. – Тогда он должен был ужасно вспотеть.

– Именно. Он все так и описывает. Но…

– Но? – Все еще в бессознательном состоянии, она включила телевизор. Тринадцатый канал. Пощелкала по другим, но ничего интересного не нашла. Вместо этого включила радио. Автомат включил тринадцатый канал. Там передавали воспоминания о военном положении, введенном тринадцатого декабря. Тогда она переключилась на какую-то станцию со спокойной музыкой.

– И что там случилось?

– Одна странная вещь. К этому времени он в панике уже перезарядил свой «Хеклер-энд-Кох», снял с предохранителя…

– Это же, кажется, незаконно.

– Неважно. Он был в состоянии паники. И вдруг…

– Что случилось? – Мариола поднялась с дивана, показывая свой шикарный бюст.

– Сбоку подошел какой-то мальчишка. – Пальцы Сташевского умело стучали по клавишам, чтобы показать соответствующие фрагменты текста. – На нем была псевдо-американская рубашка для игры в бейсбол с номером тринадцать. И он сказал… – Славек никак не мог перемотать текст скроллингом на соответствующий фрагмент, потому что сто тринадцатая страница никак не хотела меняться. Но, в конце концов, нашел. – Мальчик сказал: «Тот, кто надевает маску злого, может быть тем, добрым».

– Ну, и что это значит?

– Как раз и не знаю. Потом он вернулся домой, отказавшись от цели похода. Приложил ствол себе к виску, но к счастью, рядом находилась крупная и сильная женщина. Она вырвала оружие у него из рук.

– К чему ты все это ведешь?

– Проверь, какая программа выставлена на нашей стиральной машинке.

Мариола поднялась, злая, но в то же время и сонная. Под нос она возмущалась всеми этими глупостями, дурной работой, а особенно – Славеком. Вчера они же сами остановили стиральную машинку, чтобы ее работа не мешала им спать. Теперь же ей вспомнилось, что нужно включить ее по-новой. Глянула на регулятор. Полные груди покачивались при каждом движении.

– Программатор стоит на тринадцатом режиме, – сообщила она.

– Вот видишь? – Сташевский закурил. – Не слишком ли много этих чертовых дюжин?

– Вижу, что ты совсем уже с катушек съехал! А, может, твоя сигарета, которую ты шмалишь, тоже тринадцатая в пачке?

Сташевский покачал головой.

– Не знаю. – Он бросил ей пачку. – Пересчитай, сколько осталось.

Мариола считала кончиком пальца, касаясь каждого фильтра. Потом подняла глаза.

– Семь. – Взгляд был удивленным. – О, курва!

* * *

Мищук зажег собственноручной работы факел, но осветить гигантский зал ночью было невозможно. С тем же эффектом он мог сунуть этот факел себе в зад – результат был бы тем же самым, но, по крайней мере, было бы весело, словно он выполнил бы сольный номер «танец святого Вита с палкой в заднице». На рекламных плакатах это звучало бы неплохо.

Борович проснулся, горячечно разыскивая свой шмайсер. Васяк, совершенно сонный, схватил ППШ. Кольский припал к РКМ. Немец схватил гранаты, а проводник – маузер.

– Что случилось?

– Моя вахта заканчивается, а там что-то шевелится!

– Где?

– Ну, я не знаю, где. Ни черта же не видать.

Борович показал, что он лучше всех пришел в себя: он вырвал факел у Мищука и сбросил его с балкона.

– Черт подери! Благодаря этому факелу, они нас видят, а мы их – нет.

Кольский поправил пулеметную ленту.

– Может, очередь дать?

– И во что попадешь по такой темноте? Скорее всего, в собственную задницу.

– Так что делать?

Борович обратился к немцу:

– Du, Granaten machen. Verstehen?

Тот, к счастью, понял. Он вырвал чеки и бросил обе гранаты. Все отложили оружие, чтобы заткнуть уши пальцами. Факел внизу от разрывов не погас. Все с любопытством выглянули из-за мешков с песком. Ничего не видно, если не считать мерцающего круга света, отбрасываемого факелом.

– Э! Все-таки, давай я пройдусь очередью, – сказал Кольский.

И вдруг они увидели человека, который вошел в круг света факела. Все перезарядили свои пистолеты и автоматы. Хотя, смысла стрелять не было. Мужчина начал укладывать сорванные с какой-то клумбы цветы в сложную фигуру.

– Блин! – Борович отложил сигарету, которую мусолил во рту, но не прикуривал, потому что боялся использовать зажигалку в темноте – он стал бы легкой целью. – Давайте я спущусь и удержу его.

– А мародеров не боишься?

– Так это же мои коллеги.

– Ага, и в темноте ебнут тебя, пока сориентируются.

– Сейчас они грабят квартиры. Сейчас же только светает.

– Ладно, будем тебя прикрывать, пока факел не погаснет. А потом ложись под балконом и лежи, притворяясь, что тебя здесь нет.

– Договорились.

Борович выскочил в коридор и пошел, придерживаясь рукой стены, чтобы попасть на лестницу. Темнота была сплошная.

Они увидели его со своего Вестерплатте, как назвали укрепленный балкон, когда он уже подходил с автоматом в руках. Заорал: «Руки вверх!» И в этот самый момент мужчина взорвался.

Немец пересчитал оставшиеся гранаты, чтобы удостоиться, что никто ни одной из них не бросил. Кольский, с отсутствующим выражением на лице, тащил два цинка боеприпасов для своего РКМа. Мищук с Васяком, онемев, глядели друг на друга. Внизу Борович оттер окровавленное лицо рукавом, а потом, в соответствии с инструкцией, лег под балконом, прикрываясь тем, что нашел. Тяжелым немецким креслом.

Светало.

* * *

Грюневальда разбудил дворник.

– Прошу прощения, вас к телефону!

– Где?

– В аптеке. Пришел молочник и сообщил, что герр Кугер желает, чтобы вы ему позвонили. В крипо.

– Verflucht![25]25
  Немецкое ругательство.


[Закрыть] Я же отстранил его от дела.

– Я ничего не знаю. Молочник был в аптеке и передал сообщение.

– Хорошо, благодарю вас. – Он повернулся, закрывая двери. – Хельга! Хельга! Быстрое мытье и одежду. Мыло и бритву! Завтрак.

Как обычно, шаркая тапочками, та принесла ему из ванной таз, кувшин с водой и приборы для бритья. Грюневальд взбивал мыло в чашке, а она жарила яичницу.

– А что пить? – крикнула Хельга из кухни. – Может, тот коньяк, что вы вчера принесли?

– Годится. Налей в лампадку.

– Иисусе Христе! В лампу[26]26
  Тут игра слов, по-польски «lampka» – это и лампадка, и небольшой бокал для вина, и лампочка. Почему Грюневальд пользуется польскими обозначениями посуды для спиртных напитков, для переводчика остается загадкой.


[Закрыть] его влить?

– В лампадку!

– В ту небольшую, что возле кровати?

Грюневальд порезался. Он смыл кровь с лица и приклеил на ранку кусочек газеты.

– В рюмку!

– Что для водки?

– Нет, в ту, что побольше.

Хельга налила в стакан. При этом она все время трещала, какой же не арийский народ эти французы, что даже рюмок не знают. Сплошное дно, не знающие культуры канальи. Полу-люди! Водку в стакан наливать – это же варварство. Советник не собирался ее поправлять.

Яичница оказалась превосходной. Копченое сало, лук и поджаренная ранее колбаса в качестве основы для взбитых яиц. Хельга готовила замечательно. Соль и перец – никаких других приправ. К тому же два куска хлеба с толстым слоем масла. Два куска подогретой ветчины. Ну и холодный Kartoffelsalat – салат из картошки, заправленной по-баварски. И кофе.

– Накинь что-нибудь и вызови мне извозчика.

– Сейчас, mein hen. – Хельга, все еще шаркая тапочками, отправилась к себе в комнату. Грюневальд успел закончить яичницу со всеми приложениями, когда она вышла, одетая словно девушка на выданье.

– И на когда он должен быть?

– На сегодня. – Грюневальд изо всех сил старался не рассмеяться. – Лучше всего, прямо сейчас.

– Хорошо. Уже иду на стоянку. – Она закрыла за собой дверь.

Грюневальд занялся кофе и коньяком, поданным отдельно, в стакане. Он забыл сказать служанке, чтобы та купила газеты. Но это не проблема. У Кугера наверняка будут все. Самые главные сообщения он успеет прочесть на работе.

– Извозчик тут, mein herr.

Хельга помогла ему одеться. Специальной щеточкой убрала невидимые пылинки с пиджака и пальто, завязала на шее белый шарфик и подала пистолет.

– Благодарю, Хельга.

– К вашим услугам, mein herr.

Грюневальд спустился по лестнице, поправляя шляпу. Как только он уселся, извозчик щелкнул кнутом и набрал скорость. Хотя улицы были почти пустые, Грюневальда ожидала почти получасовая поездка от Карловиц к крепостному рву, где находилось здание криминальной полиции[27]27
  Карловицы – район Вроцлава. Грюневальду нужно было ехать в сторону Тумского острова и центра.


[Закрыть]. Если бы у него был автомобиль, та же самая дорога заняла бы минут пять.

При всех этих реорганизациях и переносе учреждений из здания в здание, он и сам толком не знал, где работает. Грюневальд поднял воротник и подтянул шарф повыше. Для этого времени года было прохладно. Он следил за людьми на тротуарах. Стоял сорок второй год. Создавалось впечатление, будто бы все праздновали. Когда-то он был на венецианском карнавале – окружающая атмосфера казалась подобной. Счастье, любовь, сочувствие. Карнавал. А герр Гитлер давал поводы для того, чтобы этот карнавал длился бесконечно. Бреслау forever, Грюневальд про себя воспользовался немецко-английским выражением. Он учился в Англии. А теперь вся Британская Империя стояла на коленях, зажатая между подводными лодками и Люфтваффе. Британцы начали уже набор поляков и чехов в авиацию, поскольку у самих их не было кем сражаться. Сами бритты могли лишь просить милости. И вдруг Грюневальд почувствовал этот запах. Пахло победой. Этот аромат ошеломил его. Он глядел на счастливых людей, прохаживающихся по тротуарам. На пожилых господ, которые изучали газеты, чтобы узнать о новых победах, и на дам, которые поправляли им шарфики и завязывали их покрепче, чтобы их мужчины не простудились.

Когда они доехали, он заплатил извозчику и вбежал по лестнице в управление. Двери комнаты Кугера были открыты.

– И что, пораженец? – воскликнул Грюневальд с самого порога. – Кто был прав?

– По какому вопросу?

– Победы в войне.

– Ну… твои доверенные союзники, о величине которых ты так красиво говорил, США и СССР, по-моему, нас покинули.

– Наши войска уже видят церковные купола в Москве![28]28
  Похоже, что Земяньский все же описывает «альтернативную» Германию. В реальной Германии 1942 года уже было известно поражение под Москвой (так что церковных куполов в Москве немецкая армия уже не могла видеть), ну а СССР и США вступили в войну с Германией в 1941 году! – Прим. перевод.


[Закрыть]

Кугер закурил сигарету.

– А купола в Вашингтоне тоже видят?

– Мы туда доплывем!

– Интересно, на чем? Что-то у меня складывается дурацкое впечатление, что мы не доплывем даже до Англии, хотя и близко.

– Молчи, пораженец!

– Лично я могу молчать. Но меня интересует, как поляки назовут Бреслау. – Кугер задумался. – Вратиславия? Или…

* * *

– Вроцлав! – крикнул Мищук. – Флаг на марш, Вроцлав уж наш!

Они двинулись цепью во внутрь широченных коридоров Киностудии. Один только Кольский не дрожал от страха, потому что пулемет был тяжеловат, и у него болели мышцы.

– И где этот купол?

– Вон туда, – указал Кольский направление. – Но будет лучше, если мы туда не пойдем.

– А что нас может встретить, кроме вида очередного мертвого мародера? – сказал Борович. Тем не менее, руки у него тряслись. Они прошли несколько десятков метров. Купол. Кто-то раскрыл двери ногой. Долгая тишина.

– Сколько? – спросил Мищук.

– Не менее шести, – ответил Борович, считая валяющиеся на полу тела. – Только из за этих бля… чертовых столиков мало чего видать.

– А из цветов чуть ли не оранжерею сделали.