Текст книги "Летопись 1 (СИ)"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

  – Эту не побьете, – заверил Мордерер. – Я натравлю на вас нелюдей, тварей, полученных в результате скрещивания гиены и человека. Сильные, быстрые, челюсти на раз перекусывают лошадиную ногу, они не знают страха и жалости– не потому, что такие отважные, просто у них в мозгу есть маленькая такая ампула – она делает их абсолютно управляемыми. Оружие поможет мало, потому что одной пулей их не возьмешь. Шкура крепкая, регенерация быстрая, лобная кость увеличена втрое и череп конусовидный. Подскажу – чтобы убить, надо пробить сердце или мозг. Но гиенолюди тоже это знают, – улыбнулся Мордерер, – и так просто убить себя не дадут. Удачи, майор!

  Тотчас экран покрывается рябью, изображение пропадает, приборы отключаются один за другим. Последним гаснет освещение. Не теряя времени Знаменский выскакивает из салона, автомат изрыгает очередь в небо.

  – Все в укрытие!!! – кричит комбат изо всех сил.

  Опытным солдатам дважды повторять не надо. В мгновение ока все оказываются в блиндажах, под броней боевых машин. Несколько человек замешкалось, но стремительно приближающийся вой реактивных снарядов подстегивает лучше кнута и солдаты бросаются под защиту каменных козырьков со скоростью убегающих мышей. Знаменский прячется под днище КШМ, солдат связист уже там, лежит, обхватив голову в шлеме ладонями.

  – Думаешь, не пробьет? – с иронией спрашивает Знаменский.

  – Чего? – не понял солдат.

  – Ладони, говорю, не пробьет?

  Солдат молча сует пальцы под шлем, вжимает голову в бронежилет и даже задницу пытается сунуть. В черепашку ниньзя играет!

  Взрывы на высоте похожи на хлопки новогоднего салюта. Только вместо сияющих шаров, искрящихся комет и звездочек к земле устремляются тысячи стальных стрел. По броне словно град барабанит, земля покрывается тысячами микровзрывов, после которых остаются ямки, будто оспины на коже. Булыжники, из которых сложены стены крепости, крошатся в пыль, остатки стен тают на глазах, по воздуху плывут облака пыли. Обстрел прерырывается, солдаты осторожно выбираются из укрытий. В наступившей тишине громко и четко раздается матерная ругань – шрапнель изрешетила походные кухни, они буквально разорваны на кусочки. От приготовленной посуды остались клочья пластика.

  Стремительно и ловко, как леопард, Знаменский забирается на выгнутую спину штабного бронетранспортера, под ногами мерзко хрустят осколки шрапнели, согнутые от удара о броню стальные стрелы похожи на задранные хвосты скорпионов и норовят проткнуть подошвы. В руках командира батальона появляется старый добрый бинокль. Электронный дальномер не работает, но оптика цела, сложная система линз исправно показывает то, что происходит в радиусе трех километров.

  – Хреново дело! – шепчет комбат.

  К крепости быстро приближается огромная толпа странных существ, покрытых шерстью, с двумя руками и ногами – будто люди в шкурах, но головы имеют клиновидную форму, как у ящериц, а челюсти вытянуты вперед.

  – Гиенолюди! – шепчет Знаменский. – Вот они какие… К БОЮ! Убивать всех без разбора! Срубайте руки и ноги, стреляйте по головам!

  Первыми огрызаются огнем орудия терминаторов, следом рычат крупнокалиберные пулеметы. Очереди трассирующих снарядов кажутся бледными при солнечном свете, вспышки взрывов почти не видны, но вздымающимся тут и там фонтанам грязи понятно, что каждый снаряд находит цель. Мутанты наступают по-звериному, стадом. Вероятно, тот, кто управляет этим стадом, именно так представляет себе наступление пехоты. Насмотрелся старых голливудских фильмов, в которых солдаты идут в полный рост, не обращая внимания на огонь противника – мол, бронежилеты спасут, пули-то мелкие, 5,56 миллиметра! И вообще, попадают только в плечо или руку, пластырь наклеил и продолжил бить супостатов пачками, ведь патроны в магазине никогда не кончаются. “Генералиссимусу” этому невдомек, что ушлые артиллеристы прекрасно знают, как бить пехоту простыми осколочными снарядами без всяких там электронных взрывателей с дистанционным управлением. Все так просто, аж противно! Орудия наводят не на цель, а перед ней. Снаряды летят по нисходящей траектории и ударяются о землю боком, а не мордой зарываются. Подброшенные матушкой землей, они взрываются на высоте нескольких метров, обрушивая на пехоту сотни осколков каждый. Маленькие кусочки стали обладают убойной силой пистолетной пули, выпущенной в упор. Что клиновидный череп, что круглый в шлеме из углеволокна – разлетаются вдребезги одинаково.

  Калибр пулеметов терминаторов 14,5 миллиметра. “Генералиссимус” Мордерер явно не знал, что это калибр противотанкового ружья времен Великой Отечественной войны. Такие пули не то что грудную клетку мутанта, грузовой автомобиль насквозь пробивают! Кинетическая энергия пули такова, что живая плоть превращается в пыль, в дурно пахнущее аэрозольное облачко.

  Наступление гиенолюдей, начавшееся так грозно и неотвратимо, обернулось пшиком. До крепости каким-то чудом сумели добраться с полдюжины истекающих кровью мутантов. Солдаты безжалостно отстреливали короткими очередями лапы, а потом с любопытством наблюдали, как лишенные конечностей обрубки с головами трепыхались в луже собственной крови.

  – Отлично! – пробормотал Знаменский. – Просто отлично. Но вопрос в том, чего больше – гиенолюдей у Мордерера или боеприпасов у нас? Боюсь, счет не в нашу пользу. Надо взрывать тут все и сматываться!

  – Товарищ майор! – раздался голос солдата связиста, – вас к телефону!

  – Какому телефону? – вытаращил глаза Знаменский. – Вас контузило, товарищ солдат?

  – Никак нет, товарищ майор. Из шахты звонят, по проводному телефону, которому никак не меньше ста лет. Такие не ломаются.

  – Да ну! – усомнился Знаменский. – Так не бывает.

  – Бывает. Он же ручной!

  – Вы, товарищ солдат, точно контужены! – обозлился Знаменский. – Сходите в санчасть и поставьте клизму.

  Солдат тяжело вздыхает, на лице появляется выражение обреченности – как все-таки трудно разговаривать с кадровыми военными!

  – Я имею в виду… – начал было объяснять, но его прерывает усталый голос командира саперного взвода:

  – Товарищ майор, мы внизу нашли полевые телефоны еще середины прошлого века. Им не нужны батареи, работают от динамо. Крутанул ручку и говори. Подойдите к аппарату, пожалуйста, у Тимофеева серьезное дело к вам.

  – Про жопу с ручкой слыхал, но что б телефон! – бубнит под нос Знаменский, подходя к шахте. – Чудо техники, однако!

  “Чудо” из крепкой пластмассы действительно обладало ручкой. Крутанув ее несколько раз, Знаменский произносит в микрофон:

  – Тимофеев? Как дела у вас?

  – Фугас готов, товарищ майор, – отозвался лейтенант-инженер. – Но появилась одна проблема – автоматика отказала. У вас там атомная бомба поблизости не взрывалась?

  – Нет, это другое. Не думал, что до вас достанет. Наша электроника тоже сдохла.

  – Что ж, – после небольшой паузы произнес Тимофеев. – Тогда придется взрывать вручную.

  – Что значит вручную? – удивился Знаменский. – Это не граната.

  – Увы, придется. Другого выхода нет. Я все продумал, товарищ майор. Сверяем часы, батальон уходит, мы остаемся. Через час рванем. За это время вы должны добраться до ирригационной системы и пересечь ее. За ней безопасно, потому что на самом деле это демпфер, никакой ирригации там нет. Демпфер – это отражатель. Он направляет энергию взрыва туда, куда нужно.

  – Здорово! Никогда бы не подумал, что это демпфер, – признался Знаменский. – Но там ровное поле, как прятаться-то?

  – Конструкция демпфера такова, что при взрыве бетонные блоки поднимаются, ударная волна выдавливает их из земли. В противном случае они бы разрушились. Вот эти блоки и послужат защитой, – объяснил Тимофеев.

  И подумав, добавил:

  – Если все-таки не разрушатся.

  – Ага… это предположение или опыты проводились? – уточнил Знаменский.

  – Теория, подтвержденная результатами взрывов пониженной мощности.

  – Обнадеживает. Но как быть с вами, Василий Николаевич? Неужели нет других вариантов?

  – Нет, товарищ майор, – тихо отвечает инженер. – Других вариантов нет. И моя команда остается со мной, в одиночку я не справлюсь.

  – Черт! – выругался Знаменский. – Неужели нельзя что-то сделать?

  – Нет. По-другому не получится, – твердо ответил Тимофеев. – Это я вам как инженер говорю. Сверяем часы.

  Погода капризна. Только что светило солнце, теплый ветер обдувал лицо, но вот движение воздуха изменилось, тучи заслоняют небо, снег валит хлопьями и холод пронизывает до костей. Когда последний терминатор покидал развалины крепости, ветер злобно швырял вслед комья снега, облака цвета асфальта почти касались земли, а снег не падал отдельными снежинками, а рушился комьями. Машины скрылись под толстым покрывалом, только стволы торчали, слепо глядя в белую муть. Гусеницы перемешивали землю в жидкую грязь, черные брызги летели веером. Те из солдат, что решили ехать на броне, живо забрались в железное нутро боевых машин, где тепло и сухо.

  – Ни черта не видно! – ворчит Знаменский, безуспешно вглядываясь сквозь заляпанное снегом лобовое стекло. Бронепластина поднята, комья снега то и дело срываются вниз, дворники работают как бешеные, но все равно не успевают очищать стекло. “Так мы с разгона врежемся в этот долбанный демпфер! – думал комбат, сжимая в руках отключенный коммутатор. – Или ухнемся в канаву с грязью, за нами другие, а следующие проедут сверху и не заметят. Может, включить электронику? При таком снегопаде помехи слабеют!”

  Палец осторожно касается кнопки включения коммутатора, экран послушно оживает, динамик хрипит, как простуженный алкоголик. Сквозь рябь и белые полосы просматривается рабочий стол. Знаменский включает навигатор, на экране довольно отчетливо проступает схема местности с указанием пройденного пути. Обрадованный, что аппарат еще жив и даже чего-то там показывает, Знаменский целит указательным пальцем в иконку памяти, чтобы вывести на экран маршрут от демпфера к крепости… терминатор подбрасывает на колдобине так, словно под брюхом рванула противотанковая мина. Голову комбата спасает шлем, а вот коммуникатору не повезло – от удара о железо экран трескается, изображение гаснет, динамики исторгают предсмертный хрип. Брякнувшись в кресло, Знаменский торопливо пристегивается, бормоча ругательства. Под налобником зреет здоровенная шишка. Водитель механик боязливо оглядывается, но комбат совершенно спокойно приказывает:

  – Включите навигатор, товарищ солдат. Выведете изображение на лобовое стекло.

  Видно плохо, но разобрать, где что все-таки можно. Знаменский загружает из памяти обратный маршрут, в нижней части экрана появляются цифра 400. Это значит, что до бетонной загородки осталось пять минут ходу.

  – Как я вовремя! – пробормотал Знаменский. – И спасибо погоде, аппаратура хоть как-то работает.

  Сквозь гул работающего двигателя донеслись тяжкие удары, от которых ощутимо затряслась земля, а терминатор пошел юзом – сцепление с сырой землей и так хреновое, а тут еще и подбрасывать начало. Комбат спешно открывает люк, высовывается по пояс лицом к корме. В салон ныряет порыв сырого ветра со снегом, лицо покрывается каплями воды. “Неужели Тимофеев рванул? – мелькнула мысль. – Не может быть, это что-то другое!” Сквозь снеговой занавес видна вереница боевых машин, идущих друг за другом по габаритным огням. Вдали, где остались развалины, вспыхивают бледно рыжие зарницы, к порванному небу поднимаются клубы дыма и пыли. Знаменский некоторое время смотрит на взрывы, губы кривятся в ехидной улыбке – до “великого” полководца Мордерера наконец-то дошло, что атаковать в лоб голой жопой дел зряшное. Пуля хоть и дура, но валит одинаково хорошо всех подряд, даже супер-пупер генномодифицированных солдат с телом человека и мозгами гиены. Судя по вою и свисту, развалины опять бомбил пресловутый бродячий робот бомбардировщик.

  – Если выберусь отсюда, обязательно выясню, откуда они берутся, эти бомбардировщики! – сказал про себя Знаменский. – Их ведь кто-то заправляет, ремонтирует и бомбы подвешивает. А полетная карта откуда берется? А кто задает координаты точки сброса?

  Терминатор резко берет влево, срез брони вжимается в бок, ветер меняет направление. Это значит, что демпфер там, внизу, машина идет вдоль заграждения. Через сто с небольшим метров будет поворот направо, потом опять налево и так далее, пока не переберутся на другую сторону. Знаменский опускается на сиденье, люк захлопывается, отсекая стужу и снег. Взгляд касается циферблата часов – до взрыва остается 15 минут. Последние машины могут не успеть.

  – Прибавь ходу, солдат! – приказывает Знаменский. – Можем опоздать.

  Колонна заляпанных грязью и снегом бронированных машин замирает в поле. Вытянутые железные морды смотрят на запад, откуда должна прийти ударная волна. От демпфера расстояние сто шагов. В глубине души Знаменский не верил, что из земли полезут бетонные стены, уж слишком неправдоподобно это. Так в кино показывают для пущего эффекта, все-таки зритель деньги платит. Но чем черт не шутит! Точно спрогнозировать последствия подземного ядерного взрыва нельзя. Вдруг на самом деле из-под земли вылезет здоровенная хреновина! Злобная энергия холодного ветра со снегом иссякает так же внезапно, как и появилась. Тучи в спешке покидают землю, горизонт очищается, далеко впереди из серой мути проступают очертания древней крепости. На этот раз бомбы упали точно, развалины припудрены оседающей пылью, от цитадели не осталось ничего, стены уменьшились в размерах, словно склонились к земле. Знаменский смотрит на часы, до взрыва четыре, три, две секунды… земля подпрыгивает, словно одеяло, из которого вытряхивают пыль. Двадцатитонные терминаторы прыгают, как мячики, лязгают железные сочленения, ходовая хрустит “костями”, рвутся гусеницы и отваливаются катки. Из-под днищ бьют фонтаны грязи. Сидевшие на броне солдаты катятся по земле, как картофелины. Земля исторгает низкий, на грани слышимости рев, от которого дрожит даже воздух. И в это мгновение начинается движение! Словно крепость древних богов, из земли вырастают исполинские глыбы. Черные, блестящие, они на глазах покрываются сеткой трещин. Стены крошатся, как зубы старого ящера, соприкоснувшиеся с костью молодого и крепкого соперника. Куски бетона падают вниз, обнажая ржавые прутья арматуры толщиной в руку. Рев земли усиливается, к нему прибавляется скрежет трущихся друг о друга бетонных плит. Словно ребра исполинского чудовища проступают из глубин земли. Бронированные машины трясутся, как пустые кастрюли в кузове грузовика, солдаты в панике покидают БМП и бронетранспортеры, ползут прочь на четвереньках, потому что не могут устоять на ногах.

  Апокалипсис прекращается внезапно, как отрезанный. Глыбы бетона замирают в наивысшей точке, наклоняются и, сцепившись друг с другом, останавливаются. Гул стихает, пляска земли прекращается. В наступившей тишине с треском отваливаются куски бетона и шлепаются в грязь, разбрызгивая жижу, будто коровий навоз. Сохраняя спокойствие, Знаменский оборачивается к батальону:

  – На этом все, господа! Наша задача выполнена, мы возвращаемся! – произносит он, глядя на белые, как недавно выпавший снег, лица солдат, сержантов и офицеров. – Грузимся в исправные машины и едем.

  Несколько дней спустя, уже в тылу, командир отдельного мотострелкового батальона майор Знаменский узнал, что одновременный подрыв четырех ядерных фугасов выбросил столько радиоактивной пыли, что оказались похороненными не только развалины западноевропейских городов, но и орды мигрантов, которых набралось несколько миллионов на континенте. Нашествие готовилось давно, втайне и он увенчалось бы успехом, если бы не какой-то майор, который послал подальше всех начальников и просто выполнил воинский долг. За что и был предан суду военного трибунала. И быть бы майору разжалованным до рядового и до конца дней своих валить лес в лагере, если бы в его защиту не поднялось почти полстраны. Наевшиеся до отвала политкорректности, толерантности и долбанного интернационализма в духе отдай штаны, если с тебя рубашку сняли, люди вышли на улицы. Раздражение копилось давно, нужна была только искра. Судилище над офицером, честно выполнившим долг перед страной и народом и стало той самой искрой, от которой возгорелось пламя. Народ требовал справедливости, чиновники блеяли о приоритете общечеловеческих прав, трансгуманизме и сострадании. Сами-то они «страдали» в отдельных кабинетах, массируя зады в кожаных креслах и за немалые оклады.

  Боязнь потерять все, «нажитое непосильным трудом», заставила «независимых» судей найти лазейку в законодательстве. Знаменского оправдали форс мажорными обстоятельствами, вернули погоны и даже повысили в звании. Получив вторую звезду на погоны, подполковник Знаменский продолжил службу в мотострелковой бригаде особого назначения, дислоцированной на территории бывшего Алжира. Командованию было строго настрого запрещено допускать Знаменского до строевых должностей, поэтому подполковник на долгие годы застрял начальником службы "М" – мобилизационного отдела.

   ЧАСТЬ 2

   ГЛАВА ПЕРВАЯ

  После двухнедельного раздумья весна решила сменить гнев на милость. Хмурый март сменился дурашливым апрелем, ночи заметно укоротились, солнечные дни вытянулись. Голое небо бесстыдно светило округлым диском солнца, лишь изредка прикрывая голубое тело клочьями белых облаков. Остатки зимних сугробов весело умирали прямо на глазах, жидкая грязь блестела драгоценными камнями и самодовольно чавкала при каждом соприкосновении. Бледные после долгой зимы дети шумно топали по лужам, пускали кораблики и совсем не думали учиться. Окна небольшого частного дома на окраине Тобольска сверкают вымытыми после долгой зимы стеклами. Каменные стены исполосованы подтеками воды, умирающий под лучами солнца снег на крыше буквально истекает ручьями. Во дворе лужа морщится мелкой рябью, от ворот до крыльца выложен помост из досок на кирпичах. В доме всего три комнаты, из которых одна кухня-столовая-гостиная, остальные спальни. Мужчина и молодой человек сидят на диван-кровати, из кухни пахнет чаем и сдобными булочками.

  – Куда собираетесь пойти учиться? – спрашивает упитанный “мужчинка” в забавных круглых очках на таком же круглом бритом лице.

  – В Томский университет, на исторический, – отвечает молодой парень.

  “Мужчинке” около тридцати, дорогой костюм плотно облегает сытую фигуру, удлиненный низ пиджака скрывает неприлично широкие бедра, изящно повязанный платок прячет складки на шее. Зовут откормленного дядю Алексей Павлович Снегирев. Молодой человек напротив его дальний родственник – троюродный племянник, что ли? Одним словом, бабушка мамы этого парня и его, Алексея Павловича, бабушка были родными сестрами. Денис Раевский – так зовут парня, в этом году заканчивает гимназию.

  – А чем не устраивает факультет программирования?

  – Это скучно, – скривился Денис. – Изучать все эти языки, на которых пишут программы могут только повернутые ботаники. Был у нас в классе один такой тихушник. Двух слов связать не мог, в буфете три минуты объяснял продавщице, какой пирожок хочет купить, от девушек шарахался, как от призраков. Мы даже думали, что он голубь. Оказалось, нет. Просто тормоз.

  – И как же определили? Опыты ставили? – живо поинтересовался Алексей Павлович.

  – Только один. Договорились с девчонками, они его проверили после уроков – все в норме!

  – Как интересна учеба в современной школе! – бормочет под нос Алексей Павлович. – Любопытно, а конкретно…

  В комнату входит мама Дениса.

  – Лучше спроси его, почему в армию не идет, – спрашивает она, давая понять интонацией и выражением лица, что надо сменить тему разговора.

  – Да, действительно, почему бы не пойти в армию? Не обязательно пиф-паф, этим пусть занимаются неучи. Например, мой папа занимался снабжением личного состава. Отлично себя проявил, даже награжден правительственными медалями!

  – Мне бы не хотелось быть снабженцем, – чуть смущенно произносит Денис – Уж слишком … э-э …

  – Да, вы правы, молодой человек, близость к боевым действиям таит много опасностей, – энергично закивал Алексей Павлович. – Шальные пули, недобитый враг проникает сквозь оборонительные позиции – все это имеет место быть! Но не это главное, скажу я вам!

  Голос Алексея Павловича понижается, появляются тревожные нотки, упитанные щеки твердеют, словно остывшее сало.

  – Интриги, вот что страшно. Завистники не дремлют! Выжидают, высматривают. Чуть что – сразу пальцы в колеса! Именно так и произошло с моим папой.

  – Его пытали завистники!? – удивился Денис.

  – В каком смысле? – “притормозил” Алексей Павлович. – А, только морально! Нравственная пытка – это, скажу я вам, не каждому дано вытерпеть. Ангажированный следователь не прислушивается ни к доводам разума, ни к фактам, как бы неоспоримы они были. Гнет свою линию, отрабатывает тридцать серебренников, иудей проклятый!

  – Вы хотели сказать – иуда проклятый?

  – Я хочу сказать, молодой человек, что моего отца подставили. А иуда или иудей, не все ли равно!

  – Позвольте с вами не согласиться, – иронично улыбнулся Денис. – Не каждый иудей был иудой. И не каждый иуда был иудеем.

  – Не буду спорить с будущим доктором исторических наук, – шутливо поднял руки вверх Алексей Павлович. – Однако над моим предложением подумайте. Чем смогу помогу. А пока позвольте откланяться, ждут на службе. Наденька, до встречи, береги себя.

  – И ты тоже, Леш. Проклятой войне конца края нет, будь осторожен, – ответила мама Дениса.

  Громко стучат каблуки военных ботинок, с улицы врывается в дом прохлада, колышутся занавески на окнах, хлопает дверь. Денис удивленно и чуть брезгливо смотрит вслед ушедшему родственнику.

  – Мам, о каких пальцах в колесе он говорил?

  – Да бормочет со страху белиберду. Палки в колеса! Его в составе какой-то комиссии отправляют в Африку инспектировать этот, как его? Ну, забыла название!

  – Ограниченный контингент российских войск в центральной Африке.

  – Да! Язык сломаешь, если выговорить. Он же снабжением занимается, дед пристроил, когда сам работал в управлении тыла. Его сняли, хотели судить, но он выкрутился как-то. Распродал все наворованное, – понизила голос мать, – на взятки пустил. Его и оставили в покое. Получил условный срок за кражу туалетной бумаги для солдат, остальное замяли. А могли и расстрелять. Алексей умнее, не берет. Поэтому и в инспекцию угодил.

  – Не понимаю. Как это – не берет и в инспекцию угодил?

  Мама аккуратно кладет пакетики с чаем в стаканы, осторожно наливает горячую воду. Денис сразу накрывает свой стакан блюдцем, сверху кладет чайную ложку.

  – Чай слишком крепкий будет, – заботливо предупреждает мама. – Для сердца плохо.

  – Жидкий не люблю. И пожалуйста, мама, клади мне два пакетика, я же просил!

  – Вот начнешь жить сам, тогда клади. Варенье бери яблочное, оно самое полезное. И булочку.

  – Ладно. Так что там с инспекцией?

  – Если воруешь – надо делиться, иначе за решетку отправишься. Алексей – ну, он не вор, ты не думай. Просто работа такая.

  – Крутиться надо?

  – Да. Ты мне, я тебе – многие вопросы иначе не решить. Вот он и крутится.

  – Видимо, недостаточно, если посылают на Окраину.

  – Не знаю, – пожала плечами мать. – Леша трусоватый с детства. Драк боялся, всегда в компании с кем-то постарше гулял. Учился хорошо в школе.

  – Мам, я тоже хорошо учился, – улыбнулся Денис.

  – Ты другое. Помню, как-то позвали его на день рождения одной девочки. Противные девки какие! Напоили его, глаза накрасили, губы и домой отправили.

  Мамин взгляд упирает в потолок, в глазах возмущение, лицо обретает “прокурорское” выражение. Вроде как “противные девки” собрались на потолке и шепчутся, поглядывая на сына – вот бы и его накрасить!

  – Это детство, – снисходительно машет рукой Денис. – Бывает и хуже.

  – Но он же хороший человек, добрый! А сучки мокрожопые – прости меня, Господи! -воспользовались.

  – Мама! После еды!

  – В общем, избавиться от Леши захотели! – подытожила мама.

  Денис допивает чай, последний кусочек сдобы исчезает во рту.

  – И ты после этого все еще хочешь, что бы я пошел в армию? – бубнит он с набитым ртом.

  – Да не то что бы очень уж хочу, – пожимает плечами мать. – Ну, закончишь ты учебу, получишь диплом. Дальше что? Учитель в школе?

  – После универа я могу преподавать в ВУЗе.

  – Хрен редкий не слаще! – махнула рукой мама.

  – Почему вы все коверкаете поговорки! Это семейное, что ли?

  – Не коверкаем, а уточняем смысл. Разница-то в зарплате велика ли?

  – Мама, мне нравится быть учителем.

  – Где, в школе? – всплеснула мать руками, будто выбивая пыль из карманов. – Там одни малолетние бандиты!

  – Я буду хорошо учиться и устроюсь преподавателем в институт или элитную частную школу, – «уперся» Денис.

  – Ладно-ладно, учись, – махнула сразу обеими руками мать. – Дело твое. Только не женись сразу, как поступишь в университет. А то будет тебе такая элитная школа с институтом – побежишь на службу, задрав штаны, куда подальше с глаз долой любимых! Но имей ввиду, далеко не убежишь, у мокрожопых сучек руки длинные!

   ГЛАВА ВТОРАЯ, Снегирев.

  Алексей Павлович брел, не разбирая дороги, будто в полуобморочном состоянии. Предстоящая командировка не выходила из головы, грызла и точила изнутри, словно раковая опухоль. Под ногами чавкала грязь, вода затекла в ботинки, носки намокли и мерзко чвакали. Низ брюк потемнел, пятна грязи облепили ткань и проникли внутрь, касаясь кожи мокрыми гадкими губами. Прохожие оглядывались. Одни усмехались, другие понимающе кивали – горе, мол, у человека, кто-то близкий помер…

  “Еще нет, не помер, – с горечью думал Алексей Павлович. – Но уже скоро умрет в страшных муках самый близкий мне человек. Просто наиближайший – это я! Я, любимый и обожаемый, холимый и лелеемый, сдохну. И будет счастьем, если это произойдет быстро. А мне всего-то тридцать лет… ладно, чуть больше! Сколько женщин я пропустил… кстати, сколько? Как минимум, пятнадцать – это верняк, только кивнуть и дело в шляпе. Вернее, в постели. А сколько было так-сяк, то есть постель только после ритуала ухаживания цветы-кафе и свечи в сумраке квартиры? Не меньше трех! А я, дурак прибитый, все ждал единственную и неповторимую!” – иронично думал он, шлепая по очередной луже.

  Талая вода наполнила ботинки так, что уже выплескивалась при каждом шаге, а пальцы ног онемели. Холод привел в чувство, приглушил страх и отрезвил. Алексей Павлович выходит на сухое место, взгляд упирается в обшарпанную дверь подъезда, ползет вверх и проваливается в синюю глубину неба. Перистые облака неподвижно висят в стратосфере, равнодушные, как надгробья, и чистые, как первый снег. Они плывут в вышине так медленно, что человеческий глаз не в силах заметить движения. Им наплевать на все, что происходит внизу. Люди и звери копошатся в полной тишине, воображая, будто от них что-то зависит. Глубочайшее заблуждение! На самом деле…

  – Мужчина, дайте пройти! – режет слух сварливый бабский голос.

  Алексей Павлович шарахается, каблук цепляется за бордюр, земля уходит из под ног. Исчезают перистые облака, дверь подъезда жутко лязгает железной челюстью, задница буквально втыкается в липкий чернозем газона. Дорогой синий костюм накрывают брызги грязи, за воротник льется вода с куста акации, спина немеет от удара. Алексей Павлович ошалело смотрит, как мимо него марширует откормленная лош… э-э … женщина средних лет и выдающихся размеров со всех сторон.

  – Наркоманы чертовы! – со злостью бросает она в лицо сидящему в грязи мужчине с выпученными глазами и глупо раскрытым ртом. – На урановые рудники вас всех отправить пора! Развели толерантность с демократией, пидарасы проклятые!

  Из темноты подъезда выныривает старушка, подобострастно шамкает:

  – Да, Зинаида Петровна, вы совершенно правы. Пидарасы и демократы.

  Бабка шустро отпрыгивает в сторону, уступая дорогу дородной даме, низко кланяется. Женщина ступает в подъезд, дверь величаво закрывается, старушка придерживает обеими руками, дабы не хлопала излишне громко.

  – Кто это? – обалдело спрашивает Алексей Павлович.

  – Жена большого начальника, квартиру на днях приобрела, – отвечает старушка с укоризненной интонацией. Типа, стыдно не знать!

  Проваливаясь в грязь руками и ругаясь матом, Алексей Павлович встает. Старушка поджимает узкие губы, голова трясется от возмущения, но Алексею Павловичу наплевать – старухе ведомы выражения и покрепче, смысл тоже понятен не по наслышке, так что нечего невинность изображать.

  – Проклятый мир, проклятое существованье, – бормочет под нос удаляющийся Алексей Павлович. – Пора уйти. Нет сил терпеть ничтожеств, дураков и хамов!

  Поэзия классиков были одним из немногих увлечений Алексея Михайловича. Если честно, то единственным. Терпеть не мог живопись, особенно авангард и все, что с ним связано. Презирал кино, искренне веря в его опиумную сущность. Литературные пристрастия тоже весьма консервативны: фантастика – Герберт Уэллс. Детективы – сэр Конан Дойль. Остальное – чушь полная, “хвантастика” и “дюдективы”. Знакомые про себя считали Алексея Павловича ограниченным высокомерным женоненавистником (Но не “голубым”! Пидарасов всех мастей Алексей Павлович люто ненавидел.) Подобное отношение не являлось секретом, однако вовсе не являлось причиной для комплекса неполноценности. Напротив – ограниченность была следствием хорошего вкуса. В море пошлости и подделок иначе не получается. Высокомерие – ну, само слово говорит за себя. Надо только разделить его и получится – высокая мера. Окружающие не оправдывают надежд, не дотягиваются до той высоты, на которой находится его личная планка. Что ж, их проблемы, не мои!

  Отношения с женщинами – отдельная и сложная тема. Виновата классика! Увы, Алексей Павлович не терпел упрощений и торопливости, предпочитая постепенность, неторопливость и основательность. У классиков “это” может растягиваться аж на четыре тома, а современники начинают с первой страницы. Современницы не больно-то и возражают. Не все, конечно, но хватает с избытком.

  Кое-как, избегая насмешливых взглядов и стойко перенося неудобства мокрых штанов и обуви, Алексей Павлович добрался до скромной квартиры на первом этаже пятиэтажной “типовухи”. То есть стандартной пятиэтажки, построенной Бог знает когда, модернизированной и капитально отремонтированной.

  “Черт знает что! – размышлял Алексей Павлович, лежа в горячей ванне. – Перестал брать, не даю другим, работаю честно – и меня “грузят” по полной. Мало того, начальница отдела решила послать в “горячую” точку. Мол, поступило распоряжение сверху! А почему именно меня? Для успешной карьеры! Типа, прошел огни и воды, годен для работы в экстремальных условиях и достоин назначения на вышестоящую должность.