Текст книги "Летопись 1 (СИ)"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

  – Отлично сработано! – кивает Знаменский, глядя, как буквально на глазах исчезает синяя клякса орды. – Эти снаряды придумали во второй половине двадцатого века для войны с Китаем, но почти не применялись. Какая-то конвенция запрещала! А теперь-то как пригодились!

  – Осталось только на один залп, – предупреждает начштаба. – На нас еще две орды прет.

  – Вижу. Свяжись со штабом еще раз.

  – Связывался, командир, – тихо произносит начштаба. – Раз десять связывался. Ничего!

  – Тогда узнай, как дела у Тимофеева. Пора все взрывать и сматываться отсюда.

  Тоннель, словно нора гигантской крысы, идет параллельно поверхности земли, затем резко ныряет вглубь. Саперы и команда солдат, которых Тимофеев отобрал для работы, идут медленно, световые столбы фонарей мечутся по стенам и потолку. Каждый секретный объект имеет резервный вход, а то и два. На плане строительства подземного сооружения их не отмечают, такие ходы предназначены не для всех. Даже те, кто работал здесь, не имеют права знать все. На штабной карте с грифом “особой важности” запасной вход был указан. Саперам нужно было лишь проделать дыру в стене направленным взрывом. А вот дальше надо идти друг за другом, вдыхая затхлый воздух, поминутно снимая с лица паутину и пыль. Отделение саперов с миноискателями двигалось впереди – проход мог быть заминирован. Тимофеев во главе своей команды шел шагах в десяти сзади. Людей у него было немного – четверо. Те самые любители покера, которых разогнал гранатой Знаменский, а раздающего, пресловутого “бугра”, едва не застрелил. Эти люди были инженерами и техниками, которые раньше работали на предприятиях среднего машиностроения – именно так называют в России заводы, где собирают и разбирают ядерные заряды.

  Тоннель идет вниз и упирается в массивную железную дверь с рулем. Саперы осматривают, давящую тишину подземелья беспокоит матерная ругань – дверь заварена! По углам торчат одинаковые металлические наросты, покрытые облупившейся окалиной.

  – Можете открыть? – спрашивает Тимофеев.

  – Да три минуты! – отмахивается сержант сапер.

  Аккумуляторный резак воет, как сатана, которому хвост прищемили. Сноп ослепительных искр осыпает пол, воздух наполняется вонью горящего железа и чего-то еще, полимерного и искусственного. В прорези укладывается пластиковая взрывчатка, мигает стерженек взрывателя.

  – Все назад! – командует сержант.

  Хлопок взрыва бьет по ушам, все на мгновение глохнут, по тоннелю плывет облако вонючего дыма. Дверь нехотя съезжает набок и застывает в горестном раздумье о смысле всего сущего. Грубые солдатские руки швыряют на пол, кто-то непочтительно плюет, дверь тихо шипит испаряющейся слюной вслед уходящим солдафонам. Пятна света мечутся по залу, выхватывая из темноты толстые пучки проводов, распределительные коробки, шкафы, ящики и главное – дизель генератор, железное чудище со множеством датчиков-кнопок, слепых глаз манометров и костлявой лапы рычажной передачи. Рядом сбились в кучу запыленные бочонки с топливом. Саперы вновь идут первыми, шарят по стенам и углам в поисках ловушек.

  – Чисто! – словно крик петуха звенит волшебное слово саперов, полицейских и агентов ФБР.

  – Приступаем! – командует Тимофеев.

  Бригада во главе с “бугром” бросается к дизелю. Летит на пол крышка двигательного отсека, с утробным бульканьем льется солярка, распространяя специфический запах, свойственный тракторам и лимузинам. Радиатор жадно глотает воду, развалившийся от старости пусковой аккумулятор брякается на пол и с грустным треском разваливается. Новая батарея вцепляется зубами клеммам в провода, поворачивается ключ зажигания, загорается индикатор накала свечи предпускового подогрева. Пятнадцать секунд тянутся, как часы. Дрожащими от волнения пальцами “бугор” – Петр Иванович Чаднов ставит ключ зажигания в положение “пуск”. Дизель угрюмо молчит, будто колеблясь – зажечь или не зажечь? Вал нехотя проворачивается, сизый клубок выхлопа влетает в трубу отвода газов. Как и положено, дизель тридцать секунд рычит и кашляет на холостом ходу, затем кашель пропадает, рык становится ровным и сильным.

  – Включай! – сиплым от волнения голосом приказывает Тимофеев.

  Щелкают рубильники распределительной коробки, машинный зал озаряет свет потолочных ламп. Слышна радостная матерная ругань, “бугор” Чаднов ласково хлопает мозолистой ладонью пыльный бок двигателя.

  – Теперь пульт! – командует Тимофеев.

  Пульт управления подрывом фугасов представлял собой металлический шкаф, похожий на трансформаторную будку времен развитого социализма. Пуск ручной посредством рычага, замыкающего электрическую цепь. Включается таймер и … все, можно удирать! Конструкторы, создавая этот командный пункт, исходили из той простой мысли, что в случае глобального ядерного конфликта приводить в действие ядерные фугасы придется не генералу с кучей специалистов профи, а простому солдату, который случайно окажется в нужном месте в нужное время. Никаких чемоданчиков с компьютерами, в которые напиханы чертовы коды с охрененным шифрованием. Никаких ключей запуска, каждый из которых заперт на отдельном спутнике, а самый главный ключ и вовсе хранится на обратной стороне Луны на дне воронки от метеорита. И даже надписи сделаны по-русски, а не клинописью времен Шумерского царства династии Мор де Хая 14-го.

  Тимофеев проверяет целостность цепи, устанавливает таймер на ноль, затем жмет кнопку пробного пуска. Когда палец касается поверхности красной, как артериальная кровь, кнопки, у всех присутствующих невольно бегут мурашки по коже – вдруг что-то не так и сейчас ка-ак рванет!

  – Не рванет, – словно услышав чужие мысли, произносит Тимофеев с усмешкой. – Электрическая цепь замкнута на пульт. Что бы рвануло, надо нажать вторую кнопку, которая размыкает проверочную цепь и включает боевую.

  На небольшом монохромном экране последовательно загораются и гаснут бледные огоньки общим числом семь. Остается только четыре.

  – Что это значит, лейтенант? – спрашивает сержант сапер.

  – Исправны только четыре электро цепи. Четыре фугаса можно привести в действие. Остальные нет.

  – Так взрываем?

  – Нет, – качает головой Тимофеев. – Надо узнать, в каком состоянии тело заряда. Для этого придется спуститься вниз, раздеть заряд и пощупать.

  – Как бабу! – не удержался от глупой шутки один из солдат, но никто даже не улыбнулся.

  – Простите, жаргон, – поправился Тимофеев. – Необходимо снять защитную оболочку и оценить состояние всех компонентов.

  – Там же радиация!

  – Не проблема, – махнул рукой Тимофеев. – Защитные костюмы хранятся в отдельном помещении. Проблема будет, если лифт неисправен.

  – А как быть с остальными фугасами?

  – Никак. Понадеемся на авось.

  – Ладно... на какой глубине заложен заряд?

  – Сто метров.

  – Да, слезать по веревке в такую яму действительно проблема, – согласился сержант.

  В зале тишина, нарушаемая бубнением дизеля. Сквозь многометровую толщу земли не проникает ни одного звука.

  – Петр, проверь лифтовую кабину, – просит Чаднова Тимофеев.

  – Есть!

  Кабина оказалась исправной, тросы тоже вроде как … если не считать рыжих пятен ржавчины. На рукояти зарешеченной двери висит табличка. Написано химическим карандашом от руки: “ Лифт проверен в 1978 году механиком Лавровым. Годен до 1981 г.”

  – Внушает оптимизм! – шутит Чаднов.

  – Еще какой! – кивает Тимофеев. – Но другого способа спуститься нет.

  Подходят солдаты из отделения Чаднова.

  – Мы едем тоже! – заявляет один из них.

  – Еще чего! – бурчит Тимофеев. – Марш отсюда!

  – Не выступай, Тимоха, они правы, – говорит Чаднов. – Мало ли что там, внизу. Лишние руки не помешают.

  Лейтенант в замешательстве разводит руками. Помощники действительно могут понадобиться, кто его знает, в каком состоянии фугас. С другой стороны, наверху каждый человек на счету и можно обойтись самому. Тем временем солдаты забираются в кабину. Чаднов легонько подталкивает лейтенанта в спину:

  – Идем. Хрен ли тут думать, трясти надо твой фугас.

  – Ладно, – кивает Тимофеев, – может, и правда, пригодитесь. Захвати-ка полевой телефон для связи. Вон в том шкафчике. Сержант, возьмите тоже и подключите, вывод кабеля рядом, на стене.

  – Что это за хрень такая? – удивляется сержант, держа руками древний аппарат из коричневого пластика с рукояткой для вращения с торца.

  – Не хрень, а телефонный аппарат, – строго поправляет Тимофеев. – Безотказен в любых условиях внешней среды. Даже в эпицентре ядерного взрыва. Не надо только сразу хватать за ручку, обожжешься.

  Орды мигрантов объединяются там, где залп батальонной артиллерии накрыл наступающую колонну передовой орды. Гусеницы боевых машин с хрустом давят остывающие трупы, кровь и содержимое внутренностей брызжут так густо, что борта машин за считанные минуты покрываются толстым слоем вонючей жижи. Вооруженные люди вынуждены прятаться под броню, но это удается не всем – места в салоне заняты награбленным. На тюках с барахлом сидят жены и многочисленное потомство, словно клопы на окровавленных тряпках. Автомобили буксуют в грязи, перемешанной с кровью и горелой плотью. В сочленения гусениц набиваются обломки костей, гребень трака не цепляет землю, его просто нет, башмак елозит по грязи и боевые машины начинают “танцевать”. Очень скоро наступает бардак – бронированный транспорт сбивает на обочину автомобили, лопаются колеса, из пробитых топливных баков брызжет бензин. Тут и там вспыхивают скандалы и драки, кое где звучат выстрелы. Движение останавливается, марширующие колонны превращаются в беспорядочное скопище машин и людей. Далеко в небе электронные глаза спутника бесстрастно наблюдают за копошением людей, электронный мозг анализирует информацию и передает на Землю. За происходящим следят в министерстве обороны, в штабе армии. Офицеры качают головами, тихо матерятся, но ничего не делают. Потому что команды нет. Глава государства, Верховный Главнокомандующий все еще надеется решить конфликт путем переговоров. Он не понимает, этот интеллигентный человек в старомодных очках, что переговоры для дикарей являются признаком слабости. Им чужды понятия благородства, элементарного чувства благодарности за то, что люди научили их ходить на двух ногах, а не передвигаться на четвереньках. Люди открыли им мир и чудовища в людском обличье тут же решили, что этот мир только для них. Потому что понравилось. И не важно, что строили этот мир другие, создавали кровью и потом. Коллективный разум дикарей подобен раковой опухоли, поражающей здоровый организм. Она, эта опухоль, пожирает то, что дало ей жизнь и тем самым пожирает сама себя. Спастись от опухоли можно только одним способом – уничтожить ее. Всю. До последней клетки. Останется хоть одна – опухоль возродится.

  – Артиллерия! – произносит в микрофон Знаменский.

  – Я! – отзывается начарт.

  – Огонь! Из всего, что есть!

  Реактивные установки залпового огня, гаубицы и минометы одновременно выплевывают тонны металла, сотни снарядов и ракет взмывают в серое небо. Тишина после залпа длится считанные мгновения. Смерть с секундомером в костлявой руке отсчитывает время до очередного урожая. Еще живые, но уже мертвые люди заняты своими делами, которые никому не нужны. Никто не обратил внимания на негромкие хлопки в облачном мареве, даже не повернул головы. Град железной картечи смел с брони тех, кто еще не решился слезть в грязь, изрешетил брезентовые покрытия грузовых машин, разбил вдребезги стекла кабин. Стальные стрелы добили тех, кого пощадила картечь или просто повезло. Не успели стихнуть крики ужаса и боли умирающих от ран, как в сером небосводе расцвели рыжие бутоны и ливень огня обрушился на землю. Адская смесь напалма, белого фосфора и термита прожигала насквозь броню, превращала в пепел людскую плот и высушивала жидкую грязь до каменной твердости. Облака пара и черной копоти смешались с туманом, образуя кипящее озеро. Пламя бушевало несколько минут, оставив после себя оплавленные груды металла, удушливый запах горелого мяса и горки пепла. Черный туман опустился на землю, укрывая страшные следы смерти.

  – Это все, товарищ майор? – неуверенно спросил солдат связист.

  – В каком смысле? – не понял Знаменский. – А-а, нет конечно. Мы вырвали передние зубы и отсекли несколько голов, но туловище осталось. Оно скоро будет здесь, – говорил он, глядя на интерактивную карту, по которой медленно расплывалось густое и темно синее, словно чернила, пятно. Это пятно постепенно вытягивается, как язык зверя, обрастает множеством шевелящихся отростков…

  – Очень скоро будет здесь, – повторил Знаменский.

  Лифт спускается неторопливо, словно нехотя, время от времени постукивая боками о выступы. За тонкой стеной что-то поскрипывает, шуршит и потрескивает. Кабина кряхтит, как старый дед и всем своим видом и поведением показывает людям – последний раз! Вот последний раз я вам делаю одолжение! Щас спустимся и пошли все к черту! Днище с глухим стуком касается резиновых подушек амортизаторов, ехидно взвывает раздвижной механизм дверей. Тимофеев решительно берется за рукоять, замок легко поддается нажиму, внешняя дверь, сваренная армейскими умельцами из арматурных прутьев, послушно распахивается. Вспыхивают ручные фонари, перед взорами солдат распахивается громадная, как концертный зал, пещера. Над головами змеится пучок толстых проводов, выползающих из лифтовой шахты. В центре пещеры провода обрушиваются вниз неопрятным ворохом сушеных лиан, вонзаясь прямо в выгнутую спину цистерны для перевозки сжиженного газа, снятой с железнодорожной платформы. Так кажется на первый взгляд.

  – Это и есть… ОНА!? – спрашивает Чаднов севшим от волнения голосом.

  Тимофеев старается выглядеть спокойным.

  – Ага. Старая корова, которая лежит на спине, задрав копыта.

  Он протягивает руку к распределительной коробке, пальцы крепко сжимают пластиковую “башку” рубильника. Контакты соприкасаются, проскакивает белая искра, загораются потолочные светильники. В матовом, неживом свете ламп видно, что ядерный фугас действительно напоминает корову – металлический цилиндр держат четыре столба по краям, упирающиеся в потолок железными подушками. Сверху на фугасе располагается утолщение размером с колесо от трактора “Беларусь” – целая батарея кабельных разъемов в одном корпусе.

  – Вроде все цело! – неуверенно говорит один из солдат.

  – Надо проверить, что в брюхе, – отвечает Тимофеев. – Придется сделать вскрытие!

  Лишившись тяжелого вооружения, мигранты не придумали ничего лучше, как начать пешую атаку. Вместо брони использовали женщин, стариков и детей. Броня, честно говоря, хреновая, но здесь расчет на жалость. Мигрантам хорошо известно, что в русской культуре недопустимо рисковать жизнью ребенка или женщины. Мужчина может умереть, женщина и ребенок нет. Мигранты – совсем другое дело. Многоженство изначально подразумевает пренебрежительное отношение к женщине. Грубо говоря, баб много, чего жалеть-то! А “многобабие” порождает “многодетие”. Следует учесть и то, что одна женщина может рожать каждый год по ребенку, а если повезет, то и несколько. За стариков и вовсе говорить нечего – отработанный материал. Отсюда простой вывод – не жалеть ни первых, ни вторых, ни третьих. Биомасса, чего там!

  – Тысяча четыреста метров. Тысяча триста метров. Тысяча двести метров… – последовательно произносит монотонный голос компьютерной программы. Экран интерактивной карты словно режется напополам синей полосой. Медленно, как вытекающая из раны кровь, змеится поток людей и нелюдей, единственной целью которых является захват и уничтожение сел, городов и страны. Нет, они проявят гуманность, убьют не всех. Самых здоровых и образованных оставят в живых, чтобы работали. От рабов не отказываются никогда. Даже если наступит время, когда машины будут все делать сами, рабство сохранится. Просто потому, что человеку, не отягощенному моралью и совестью, важно осознавать себя владыкой, властелином. Власть, она тогда власть, когда распоряжаешься людьми, а не бездушными машинами.

  – Что будем делать, командир? – встревожено спрашивает начальник штаба. – Они подошли слишком близко. Еще немного и нас сомнут.

  – Вижу, – свистящим от напряжения шепотом ответил Знаменский. – Но у нас мало снарядов, всех не перестреляем. Они давят на психику, мол, не посмеете женщин и детей. Любители Достоевского, мать вашу!

  – Что? – ошалел начштаба. – Какого Достоевского!?

  – Федора Михайловича. Он где-то там писал про слезинку ребенка. Типа, ничто не стоит одной детской слезинки. Красивая фраза, интеллигенты любят цитировать к месту и не к месту. Вот мы эти слезинки сейчас и выжмем. Потом смешаем с кровью и мозгами и ровным слоем размажем по земле. Внимание! – рычит комбат в микрофон. – Всем приготовиться к атаке броней! Время “Ч” …

  Зашифрованная сообщение появляется на экранах коммуникаторов командиров рот и взводов, сержантов и солдат. Терминаторы первой роты, ждущей своего часа в засаде, скрыты от наблюдателей противника в заросшей кустам ложбине. До потока идущих в атаку мигрантов рукой подать, метров сто. Преодолеть подъем меньше тридцати градусов для терминатора пустяки, поэтому машины заранее построены в боевой порядок. Задача роты – уничтожить отступающего противника. А в том, что орда мигрантов отступит, не сомневался никто. Орда дикарей страшна числом, она давит массой, а не умением. Масса имеет один, очень серьезный недостаток – она подвержена панике. Когда скопление разумных существ на ограниченной площади превышает некий порог, оно превращается в биологическую массу, обретает подобие коллективного разума и начисто лишает способности критически мыслить отдельных личностей. Именно на это и рассчитывал Знаменский. Он ждал, когда передние ряды – а это женщины и дети, они более эмоциональны! – достигнут рубежа, на котором полегли наступающие войска. Вид истерзанных тел, изуродованные машины и черный пепел, толстым слоем укрывший землю должен привести их в состояние эмоционального ступора. Даже матерому солдату ветерану тяжело вынести зрелище массового уничтожения тех, кто совсем недавно “сражался” бок о бок, а уж женщинам и подросткам подавно.

  Движение орды замедляется, передние ряды останавливаются, задние напирают… Знаменский уменьшает масштаб карты, изображение приближается, синее пятно превращается в пеструю толпу людей и механических повозок. Пятно ширится, страх и чувство беспомощности захватывает орду мигрантов, распространяясь со скоростью лесного пожара. В задних рядах не понимают причины паники, но общее чувство ужаса ломает сопротивление здравого смысла, люди полностью утрачивают контроль над собой.

  – Пора! – шепчет Знаменский.

  Палец легонько касается значка на экране, тотчас на всех коммуникаторах, мониторах компьютеров и стеклах тактических очков загорается надпись – в атаку! Оранжевые буквы пылают огнем, сжигая все страхи и сомнения. Слегка присыпанную снегом равнину оглушает рев моторов, бронетранспортеры и БМП срываются с мест, оставляя после себя парные линии черных следов. Если смотреть с высоты птичьего полета, то наступление батальона похоже на сжимающиеся тиски. Две железных полосы идут навстречу друг другу, перемалывая в кашу все и всех. Только горсточки мелкой пыли вырываются с боков, словно выдавленные наружу. Это те из мигрантов, кому повезло оказаться с краю. Вовремя сообразили и дали деру куда глаза глядят.

  Когда терминаторы вернулись в крепость, солдаты не могли открыть люки – до такой степени запорные устройства были забиты перемолотыми костями и плотью. Гусеницы превратились в ленты, которые скользили по земле и водителям приходилось вести машины на пониженной скорости. Серо-зеленая броня стала багровой, покрылась безобразными наростами, а запах от терминаторов исходил такой, что даже самые не брезгливые испытывали тошноту.

  – Хорошо, что погода прохладная, – задумчиво произнес начштаба.

  – Да, – кивнул Знаменский, думая о своем. – Неплохо бы дождичка.

  В толще земли царит вечная тишина. Воздух так же неподвижен, как пласты породы, тысячелетиями покоящиеся на глубине. Абсолютная, ничем не нарушаемая тишина действует на нервы, и потому называется “давящей”. Человек рождается в крике, проводит жизнь в постоянном шуме. Мало кто способен умереть мужественно, тихо. Все стонут, кряхтят, что-то бормочут коснеющим языком. Команда Тимофеева работала спокойно, без лишнего шума и суеты. Если кто-то ронял гаечный ключ, его сдержанно крыли матом – неприятно, когда в ушах звенит.

  Когда вскрыли внешнюю оболочку, выяснилось, что взрывчатое вещество растрескалось от старости. Куски размером с силикатный кирпич отваливались, словно старая штукатурка.

  – Фигня какая-то, Василич! – глухо бубнит из-под защитного “ведра” Чаднов. – Че делать-то будем?

  – Щас! – отвечает Тимофеев сверху.

  Он проверял контакты, снимал показания датчиков и сверял с данными в рабочей тетради. Последняя запись была сделана полвека назад. Тетрадь прячется в карман, из-под маски слышится тяжелый вздох – показания в норме, но проклятая взрывчатка миновала все мыслимые сроки годности. Это значит, что при подрыве не все взрывчатое вещество среагирует. Взрыв может получиться неполной мощности и это не есть хорошо.

  Как пьяный вусмерть ковбой лейтенант Тимофеев сползает с фугаса на брюхе, широко растопырив руки и ноги.

  – Вот что мужики, ставим обшивку обратно и запихиваем взрывчатку как можно плотнее, – говорит он, обводя взглядом команду. – Другого выхода нет. А ты, – обратился он к Чаднову, – позвони-ка наверх. Спроси, как дела.

  И опять тишину подземелья нарушает только тихий звон металла и незлобный мат.

  Зимнее солнце все-таки отодвинуло облака, поседевшая от измороси земля заискрилась отраженным светом. Клочок голубого неба отразился в лужах, грязь заблестела слизью, влажный воздух потеплел. Развалины крепости блеснули гранями разрушенных стен, древние камни утратили суровость. Терминаторы вернулись на позиции, рев моторов перестал сотрясать землю, клубы сизого дыма от сгорающей солярки растворились в каменных постройках. Броню машин покрывал толстый слой грязи и крови, гусеницы превратились в гладкие ленты, отчего терминаторы буксовали даже на небольших подъемах и обиженно ревели моторами. Знаменский хотел было приказать вычистить машины, но передумал – грязь быстро подсыхает, превращаясь в отличную маскировку. “Бой еще не кончился, – думал он, глядя на равнину. – Нашествие даже не остановилось, оно только притормозило.”

  – Товарищ майор, с вами хотят говорить! – раздается взволнованный голос солдата связиста.

  – Что значит “хотят говорить”? – возмутился Знаменский. – Борцы за права землероек на связь вышли?

  – Нет, товарищ майор… сам господин председатель! – замирающим голосом докладывает солдат.

  – Сам господин председатель… колхоза! – ворчит комбат, направляясь в салон КШМ.

  Железное нутро штабной машины дышит электрическим теплом, пахнет нагретая изоляция, сдержанно гудят обогреватели. На большом экране нет интерактивной карты, она переместилась на малый, а ее место занял сытый дядя в коричневом костюме с брошью на лацкане. Воротник белой рубашки подпирает галстук бабочка, узкие плечи приподняты, за круглыми очечками помаргивают подслеповатые глазки, залысины блестят отраженным светом потолочных ламп. Это – исполняющий обязанности Председателя Совфеда сенатор Безликий Иван Абрамович. Или просто Сара Абрамовна – такое прозвище получил сенатор за склонность к ношению женских украшений и шефство над различными обществами типа “Юные друзья геев”, “Заслуженные лесбиянки России”, “Союз трансгендеров” и тому подобное.

  – Здравствуйте, господин майор! – голосом “отца солдатам” рявкает “костюм с бабочкой”.

  Знаменский чуть заметно кривится, в глазах мелькает насмешка, но – субординация обязывает!

  – Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий! – отвечает комбат по уставу.

  – О, простите, я совсем забыл, что в армии не принято обращение “господин”, – извиняющимся тоном говорит г-н и.о. Председатель. – Э-э, Валерий Николаевич, ваши солдаты храбро сражаются, но это лишнее.

  – ?

  – Я хочу сказать, что достигнуты договоренности с лидером переселенцев о … ну, об… э-э… человечество едино, мы все разные, но нас объединяет общее… э-э… одним словом, вам следует покинуть свое место. Приказ о повышении вас в должности и звании уже подписан мной.

  Сенатор с облегчением выдыхает воздух, на залысинах появляются капли пота. Знаменский молча наблюдает за тем, как сенатор извлекает голубенький платок, аккуратно промакивает капли, засовывает платок обратно. Пальцы заметно дрожат, пот выступает на лбу и носу, скапливается над бровями. Солдат связист, чуть дыша, с полуоткрытым ртом наблюдает за происходящим, переводя взгляд с экрана на командира батальона. Вид у Знаменского такой, что будь этот и.о. Председателя здесь, он бы всю обойму ему в голову разрядил. Внезапно майор опускает взгляд, глубоко вдыхает нагретый воздух, стиснутые в кулаки пальцы разжимаются. Знаменский садится на вертлявый стул, кладет руки на спинку, на лице появляется выражение, словно он в цирке за коверным клоуном наблюдает.

  – Сара Абр… э-э… председатель, вас неверно информируют, – произносит он, будто беседуя с обиженным на строгое наказание солдатом. – Это нашествие, а не переселение. Первыми идут вооруженные до зубов подразделения мотопехоты. Я вынужден был уничтожать их, так как в данной ситуации нет выбора. К тому же, не я начал боевые действия первым, нас хотели разбомбить еще на подходе к району обороны.

  – Это случайность, госп… товарищ майор, случайность! – залопотал председатель.

  – Как и бомбежка Совета Федерации! – процедил сквозь зубы Знаменский. – Случайное бомбометание не бывает таким точным, господин председатель. Да еще и два раза подряд. А сбитый вертолет с командой инженеров?

  – Позвольте, господин Безликий! – раздается за кадром голос и место сенатора, и.о. председателя Совфеда и защитника сексменьшинств уверенно занимает ухоженный господин в сером кителе с глухим воротником. Светлые волосы зачесаны назад, лицо без единой морщины, белое и гладкое, как у ребенка, глаза голубые, на подбородке ямочка.

  – А, Мордерер! Или как там тебя, – вяло удивляется Знаменский. – Приказ о моем повышении в должности и звании не ты часом подписывал?

  Голубоглазый блондин не отвечает. Оценивающий взгляд скользит по усталому лицу комбата, касается грязных рук, на мгновение останавливается на запачканных кирпичной пылью локтях.

  – Ваше поведение, майор, понятно и простительно, – почти не разжимая узких губ произносит Мордерер. Голос ровен, почти бесцветен, лишен эмоций. Так разговаривают с теми, на кого наплевать.

  – Ты куда Сару Абрамовну подевал? – спрашивает Знаменский, презрительно щурясь. – Она… нет, ОНО! – пока еще мое начальство.

  Сжатые губы Мордерера белеют, под кожей вздуваются желваки.

  – Вам надо отдохнуть, майор. Вам и вашим солдатам. Полгода на передовой трудно выдержать, среди фронтовиков нередки психические расстройства. Вам присвоено воинское звание полковник, вы назначены на должность заместителя начальника оперативного отдела Западного направления. Ваши солдаты…

  – Заткнись, мерчендайзер! – грубо обрывает Знаменский. – Мой прапрадед четыре года дрался с фашистами без выходных и праздников, дожил до ста лет и умер, придавленный сосной, которую сам спилил. За сколько ты купил Сару Абрамовну, гнида? Думаешь, никто не понимает, для чего твои гориллы в эти развалины лезут?

  – Мои, как ты, майор, выразился, гориллы, – едва сдерживаясь отвечает Мордерер, – хотят не допустить катастрофы. Потому что такие, как ты, отмороженные нацисты, могут сломать то, что строилось с таким трудом десятилетиями. Таким, как ты, невозможно понять, что Земля наш общий дом.

  – Ага, – кивнул Знаменский. – Конечно! И самые лучшие комнаты в этом доме должны занимать подобные тебе Давиды, Аароны, Ицхаки и Натаны. Остальным уготовано место в подвале. Да на Земле не осталось угла, где бы подобные тебе не гадили! Вас изгоняли отовсюду. Там, где вы появлялись, лилась кровь, брат шел на брата и целые страны приходили в запустение. Ваше проклятое племя, словно плесень, появляется там, где можно обмануть, ограбить, оклеветать и отобрать имущество. Знаешь, когда я поверил в Бога? Когда Он уничтожил вас! Но вижу, кое-кто остался. Покрасил волосы, вставил голубенькие линзы и шкурку осветлил. Только вот натура осталась черной.

  Знаменский говорил спокойно, даже чуть-чуть лениво и улыбался. Только улыбка эта смахивала на волчий оскал.

  – Выруби эту хренову связь, солдат! – приказывает майор. – Вообще удали из базы данных адреса. Показывай обстановку на месте боестолкновения, а не эти генномодифицированные морды.

  Связист немедленно исполняет команду, пальцы касаются иконок управления, но ничего не происходит – на экране по-прежнему физиономия Мордерера. Левая бровь приподнимается, лицо принимает глумливое выражение. Знаменский смотрит на солдата, тот мгновенно покрывается потом, пальцы уже не касаются, а давят клавиши и кнопки, как ядовитых насекомых, однако компьютер отказывается подчиняться. Солдат оборачивается, бледное лицо перекошено, в глазах царит ужас:

  – Товарищ майор, я не знаю, что происходит!

  – Я расскажу, что происходит, – звучит из динамиков насмешливый голос Мордерера, лицо на экране кривится в ироничной улыбке. – И пожалуйста, не расстреливайте солдата, майор, он не виноват. Итак, по порядку: связь отрубится по моей, а не твоей команде. Это скоро! Затем прилетят снаряды с радиовзрывателями, рвутся они на определенной высоте, чтобы зона сплошного поражения точно соответствовала району дислокации твоего батальона. Кто не спрятался, я не виноват! – ухмыльнулся Мордерер. – Далее: ответного удара не получится, так как система электронного подавления уже включена, твои снаряды и ракеты взорвутся в воздухе. Ракета с взрывным генератором уже запущена, она уничтожит всю твою электронику, как при ядерном взрыве. На помощь своих не надейся – этот район уже закрыт, твой батальон никто не видит, ни самолеты радиоэлектронной разведки, ни спутники. Работает только один канал лично для меня. И последнее – электромагнитный удар уничтожит все источники энергии, которые у тебя есть. Даже личный коммутатор работать не будет. Ты станешь слеп, глух и нем, майор. Ты и твои солдаты сможете только кулаками махать.

  – Что ж, и этого немало! – усмехнулся Знаменский. – Пехоту все равно бить будем.