Текст книги "В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война"

Автор книги: Андрей Окулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Возле этой «водяной станции» – терраса в гранитном обрамлении. В центре – каменный куб – памятник немецким солдатам, павшим в Первой мировой. Вниз по склону – виноградник. Из этот винограда делают свой особый сорт вина – неробергское. Отец Николай вычитал в старинных записях, что настоятель русской церкви имел право раз в год получать бесплатно целый ящик. Написал хозяину виноградника, но тот ответил, что ничего об этом не слышал и знать не желает, хотите вина – покупайте. Жмот.

Федор Михайлович Достоевский в этих местах в рулетку играл. В Висбадене, Бад-Гомбургс и Бад-Эмсе. Все три города до сих пор спорят, какой из них описан в романе «Игрок».

На рекламном проспекте казино городка Бад-Гомбург изображен портрет Достоевского с надписью: «Великий русский писатель Достоевский у нас проигрался, но написал роман “Игрок”. Может быть, вы не напишете роман, но выиграете!» Лет десять спустя я там тоже «играл по системе». Никому не советую…

Справа от домика священника – русское кладбище. Висбаден был бальнеологическим курортом на протяжении веков. В середине XIX века сюда любила приезжать русская аристократия. В центре города – знаменитый кипящий источник в беседке с кованой решеткой. От воды серой несет, но вроде лечит от чего-то.

Кладбище – необыкновенно красивое. Особенно весной, когда яблоневый цвет на могильные плиты опадает. Воронцовы-Дашковы, князь и княгиня Юрьевские – дети от морганатического брака Александра II, художник Явленский… Одна могила за оградой. Вероятно, самоубийца.

* * *

Между домом и кладбищем стояло низенькое здание. Не то сарай, не то склад. Это и был свечной заводик. Я не один раз вспомнил отца Федора из «12 стульев». Здесь я помогал брату Стефану свечи лить.

Никогда не задумывался над технологией этого нехитрого производства. В большой чан загружается воск, под ним разводится огонь. Берется круг со множеством дырок. Нарезаются фитили и просовываются в эти дырки. Когда воск расплавился, этот круг на веревке опускается в чан так, что фитили погружаются в расплавленную жижу, Потом круг поднимается. Воск, налипший на фитили, застывает, и круг с фитилями снова опускается. И так – по нескольку раз, пока на фитиле не остается столько слоев воска, сколько нужно. Свечи остывают, фитили обрезают, нижние края свечей подравнивают – и все готово. Вот о чем мечтал отец Федор.

Брат Стефан. Православный голландец. Такое мне раньше было даже трудно представить. Молодой, бородатый. Удивительно светлый. У него даже улыбка солнечная. Разговаривать нам тогда приходилось по-английски: по-русски он почти ничего не понимал. В юности он решил, что ни католицизм, ни протестантизм его не устраивают, и сам дошел до того, что истинное христианство – православие. И стал братом Стефаном.

Я к тому времени уже приобрел кое-какие ювелирные инструменты. Стефан принес мне серебряный голландский гульден, и я сделал ему православный нательный крестик. Ему понравился. Потом взялся вылепить барельеф с иконы св. Иоанна Кронштадтского. Вроде получилось. По этой форме потом долго отливали образки из гипса и пластика. Потом нужно было монашеские пояса сделать, с пальмовыми ветками. Потом сделал барельеф самой церкви.

Однажды в монастырь приехал Роберт. Я открыл дверь. Он испуганно перекрестился и сказал:

– Все. Еще один готов. Мы готовим кадры для борьбы с коммунизмом, а они из них попов делают!

И рассказал, что в обшей сложности из бывших энтээсовцев вышло 14 священников.

Мне платили какую-то мелочь. Но весь дом жил бедно – какие доходы у Русской зарубежной церкви в Германии? Да и мне было не много нужно. Крыша над головой была, и слава богу.

Гулял по окрестным лесам, Висбаден изучал. Однажды, поздно вечером, возвращался домой. Шел по лесной дороге мимо водяной железной дороги. В полосе лунного света прямо на асфальте сидела саламандра. Черная, с ярко-оранжевыми пятнами. Спокойно, будто предупреждая весь животный мир вокруг: «Мне не страшно. Меня никто не съест. Потому что я – ядовитая». В России я этих животных никогда не видел. Зря она так беспечна: зверям и птицам саламандры ни к чему, а вот машины их давят часто.

Через четыре месяца пришла бумага из Министерства по делам беженцев. Я мог возвращаться в Эппштайн.

Спасибо отцу Марку и отцу Николаю. Первый из них потом станет епископом. Но это уже совсем другая история.

* * *

Тем временем всех азилянтов решили из дома престарелых в Эппштайне выселить. И переселили нас в городок Хоххайм, на берегу Майна. Это уже меньше напоминало идиллию – несколько бараков на окраине. Нам отвели две комнаты. Рядом за стенкой жили афганцы. Сначала я думал, что с ними возникнут проблемы – ведь афганская война была в самом разгаре… Оказалось – наоборот.

Они сразу же стали проявлять всяческое дружелюбие, а один начал вспоминать знакомые русские слова: «Калашников», «Макаров», «ППШ»…

Потом показал на соседний барак и сказал:

– Это – нет кароши люди!

Я сначала не понял, в чем дело. Оказывается, соседний барак занимали… немцы! Асоциальные элементы. Они пропили все и жили исключительно на социальное пособие. Которое тоже пропивали. Зрелище было будто из фильма ужасов. С утра один из них бежал в магазин и закупал дешевого пива. Потом они ставили столы на улице перед своим бараком и мрачно начинали пить пиво. Морды одутловатые, кожа – белесая. Пьют и молчат.

Афганцы их невзлюбили за то, что в ответ на приглашение в гости немцы ответили, что они – «грязные иностранцы» и с ними они пить-есть не будут. Вот какими агрессивными националистами бывают немецкие алкоголики!

Сам городок Хоххайм располагался выше, среди знаменитых виноградников. Здесь делают прекрасный рислинг. Но проживание в бараках, даже возле виноградников, сказкой никому не покажется.

Мы получили политическое убежище и синие «нансеновские» паспорта. Так их называли старые эмигранты – паспорт беженца учредил в свое время еще Фритьоф Нансен. В углу – две черные полосы. В графе «гражданство» – Staatenlos, бесподданный. Но он давал нам право жить и работать на территории ФРГ. Все гражданские права, кроме права избирать и быть избранным и права служить в армии. Ни то ни другое нам было ни к чему. Я уже официально устроился на работу в «Посев», мать получила место в МОПЧ – Международной организации защиты прав человека. Пора было искать квартиру.

* * *

В Германии это – проблема жестокая. В объявлениях о сдаче квартир сплошь и рядом стоит: «Keine Kinder», «Keine Auslaender», «Keine Haustiere». Никаких детей. Никаких иностранцев. Никаких домашних животных. Нужно внести вперед три квартплаты – залог. А зарплата такая, что страшно становится. Шуметь можно до десяти вечера. А в субботу-воскресенье – с трех дня. Чтобы все соседи выспаться успели. Мой знакомый меблированную комнату снимал, так ему хозяйка запрещала днем шторы полностью открывать – только до половины. Чтобы хозяйская мебель на солнце не выгорела. Раз в пять лет обязан за свой счет квартиру полностью отремонтировать.

К тому времени я уже был принят в «Систему» НТС. Так называли освобожденных работников, которые служили в различных секторах этой антисоветской организации. Зарплата – партминимум. Всем. Женатым еще 100 марок на каждого из детей добавляли. Первая моя зарплата составляла 800 марок в месяц. Попробуй на это сними квартиру!

Первая наша квартира была в пригороде городка Рюссельсхайм – столице автомобильной империи Опеля. Хорошее было название у этого пригорода – Хасслох. Если учесть, что hassen по-немецки означает «ненавидеть», a Loch – «дыра». Н-да, занесло. Полтора часа до «Посева» со всеми пересадками. Но городок был очень приятный, и сосновый лес – чуть ли не через дорогу. Квартиру эту сдал нам другой эмигрант. Он книгами торговал. И деньги очень любил. Потому что вскоре выяснилось, что не имел он права ее никому сдавать – она была социальная, т. е. предоставлена его семье городскими властями как малоимущим. Сначала нас хотели оттуда выселить, но потом сказали, что вы можете просто переоформить ее на себя, вот и все. Не повезло ему. А потом я снял себе свою первую отдельную однокомнатную квартиру. И каждый месяц мне пришлось отдавать за нее половину своей зарплаты. Но что сравнится со счастьем жить отдельно ото всех?

В городе Рюссельсхайм каждый год летом проходили курсы русского языка. Их устраивал Михаил Викторович Славинский, один из самых верных и активных энтээсовцев. Казалось, к политике это мероприятие, организованное для иностранцев, изучающих русский язык, никакого отношения не имело. Они платили деньги, их размещали в старинном замке: в этом здании находилось Jugendherberge – общежитие для путешествующей молодежи. Им преподавали русский язык, читали лекции по русской литературе, истории, современному положению в СССР. Работали курсы по принципу самоокупаемости, никаких денег НТС в них не вкладывал.

Но все, что тогда касалось России, так или иначе было связано с политикой. Советский Союз тоже устраивал курсы русского языка. На них помимо культурной программы иностранцам настойчиво внушалась любовь к социализму и всему, что с ним связано. Да и валюта Советам всегда требовалась.

Курсы в Рюссельсхайме были своеобразной альтернативой. Здесь читали доклады эмигрантские писатели и публицисты. Вместо «Известий» и «Правды» студенты изучали статьи из «Посева» и «Русской мысли». В советской прессе писали, что таким образом НТС вербовал потенциальных курьеров для переброски в СССР антисоветской литературы. Но на самом деле студенты-слависты были для этой цели не самой подходящей средой. Их будущая карьера зависела от возможности частых поездок в Россию: мало кто из них соглашался рисковать. Высылка, закрытие визы…

Старинная крепость стояла на берегу Майна. Крепость именовалась «шведской», хотя шведы в Средние века здесь лишь один год зимовали, даже повоевать ни с кем не успели.

Башни, парк, мощенный булыжником двор с местом для костра в центре. Студентам нравилось сидеть здесь ночами и смотреть на огонь. Разговаривать полагалось по-русски. Новые впечатления, летние романы…

Мы жили в самом Рюссельсхайме, поэтому добираться до крепости мне было недалеко. Михаил Викторович сначала приглашал меня на курсы как участника диссидентского движения, чтобы студентов просвещать. Потом я приезжал сюда почти каждый год. Вместо отпуска. Подрабатывал – преподавал русский язык. Вдобавок на курсы приезжали очень симпатичные девушки из самых разных стран. Ну как им не помочь с изучением русского?

Уроки проходили в крепости, но иногда я уводил свою группу в соседнее летнее кафе. Многим такие уроки нравились гораздо больше тех, что проводились в классах.

Один раз я организовал урок по сценарию заседания парламента абстрактной страны. Я разделил студентов на фракции: коммунистов, «зеленых», нацистов и анархистов. Сам назначился президентом несчастного государства, раздираемого инфляцией, безработицей и сепаратизмом. От студентов требовалось решить судьбу государства на русском языке. Словарный запас пополнялся по ходу дела. Студенты пришли в восторг. Они быстро предложили несколько вариантов выведения страны из кризиса: коммунисты – обратиться за «братской помощью» к СССР, нацисты – начать войну и отправить на фронт всех безработных, «зеленые» – уничтожить промышленность и засадить все промышленные зоны деревьями. Молчал только каталонец, выбравший роль анархиста.

Но когда я заявил, что распускаю парламент, забираю золотой запас и уезжаю за границу, он с южным акцентом сказал:

– У меня нет предложений. Но у меня есть пистолет!

И тут же выстрелил в меня из воображаемого оружия. Последнее русское слово, которое студенты выучили на этом уроке, было «измена»!

Другой урок был организован по сценарию «Скандальный день рождения».

– Представьте себе, – сказал я студентам, отхлебнув пшеничного баварского пива, – что я – хозяин дома, который пригласил вас всех на день рождения. Но я и не подозревал, что все вы давно знакомы. Ты – его бывшая жена, а бракоразводный процесс все еще тянется. Ты – его незаконнорожденный сын, которому не платят алиментов. А ты должен своему соседу по столу десять тысяч долларов и уже десять лет не отдаешь. Все вы друг друга ненавидите, а я об этом ничего не знаю. Но именно в этот праздник все тайное станет явным…

Аудитория замолчала. Каждый обдумывал свою роль. Первым оживился американец.

– Дорогая, – сказал он своей «разведенной жене». – Я очень рад, что мы развелись. Потому что я понял: я – педераст. Вот мой новый любовник (он обнял за плечи смутившегося немца). Он любит меня не за мое прекрасное тело, а за мой глубокий ум! Но это уже неважно, потому что у меня СПИД и я скоро умру…

– Но тогда, – говорит с немецким акцентом другой «гость», – я не отдам тебе десять тысяч долларов! Зачем они тебе?

– Это – вопрос принципа, – покачал головой американец. – Если ты не вернешь деньги, мой любимый мальчик сделает тебе чик-чик большим ножиком!

По ходу выяснения отношений студенты периодически обращались ко мне за подходящими ругательствами на русском языке. Кое-что я им сообщил, но старался держаться в рамках дозволенного цензурой списка.

Когда Славинский спросил у студентов моей группы, что они делают на переменах, они с гордостью ответили:

– Мы играем в «дурака»! Нас Андрей научил…

И немцы, и американцы, и французы полюбили нашу традиционную карточную игру. Оказалось, что такой нет ни в одной из стран Запада. У них в каждой игре есть только один победитель. Здесь же есть только один проигравший. Как сказал один американец, который мог играть в «дурака» часами напролет:

– Durak is a very bitchy game! – «Дурак» – очень подлая игра!

Как правило, каждый год в Рюссельсхайм приезжало несколько американцев, которых можно было легко отличить от обычных студентов. Детали прояснялись при знакомстве.

– Как тебя зовут?

– Меня зовут Майкл. По можно звать меня «Миша».

– Миша, ты где работаешь?

– Мне нельзя рассказывать про мою работу.

– Миша, не делай из меня дурака. Американец, военная выправка, в Западной Германии посещает интенсивные курсы русского языка. Про работу рассказывать нельзя. Миша, ты шпион?

– Ну зачем же так прямо…

Потом, выпив пару пива, эти «миши» спокойно рассказывали про все тонкости своих шпионских будней. К ЦРУ они прямого отношения не имели, сидели на прослушке: в ФРГ находилось несколько станций, занимавшихся радиоперехватом. Подслушивали радиопереговоры советских частей в Восточной Европе, ухитрялись подслушивать даже милицейские переговоры на улицах Москвы и Лубянку.

Один из студентов жаловался на превратности службы:

– На Лубянке работает гебист по фамилии Юсов. Его знает вся наша станция. Потому что он всегда пьян. И мы регулярно слышим, как его начальство кричит по радио: «Юсов, твою мать, ты опять нажрался, сука?!» А нам надо все переводить и передавать своему начальству…

Этот американец принес мне небольшую оранжевую книжечку с грифом «Совершенно секретно. Справочник русского мата. Пособие для службы радиомониторинга».

– Без этой книги очень трудно работать. Особенно тем, кто изучал только литературный русский язык.

Рюссельсхайм у них считался курсами повышения квалификации.

Во время курсов каждой группе поручали выучить какую-нибудь русскую песню. Естественно, здесь активно помогал преподаватель. Прощальный вечер, все руководство во дворе замка устраивает смотр самодеятельности. Выходит моя группа, симпатичная немка берет гитару. Все ученики с разными акцентами поют:

Прибыла в Одессу банда из Амура,

Были в банде урки, шулера.

Банда занималась темными делами,

И за ней следило ГубЧК!

«Мурка» славистам очень нравилась, особенно когда я рассказал им реальную историю, по которой была написана эта песня. Тем более что знал некоторые малоизвестные куплеты:

Мурку хоронили

очень многолюдно,

Впереди легавые все шли.

Красный гроб с цветами

мелкими шагами

Впереди легавые несли.

Забавности, связанные с разным уровнем знания русского языка и малой совместимостью нашей ментальности с западной, случались каждый год. Мне особенно запомнилось, как во время изучения русских пословиц обворожительная англичанка сказала с милой улыбкой:

– Как правильно говорит русский пословиц: лучше поздно, чем ничего?

* * *

В начале восьмидесятых я встретился в Рюссельсхайме с Виктором Некрасовым. Увидев автора книги «В окопах Сталинграда», я поначалу оробел. Он читал доклад по русской литературе. Михаил Викторович, представив его, отметил, что имя Виктора Некрасова было даже внесено в советскую «Литературную энциклопедию». Виктор Платонович устало махнул рукой:

– Выкинули, выкинули…

После лекции я подошел к нему и сказал, что видел по телевидению фильм «Солдаты», снятый по его книге. Он оживился и пригласил меня пройтись по городу, с намерением съесть немецкую жареную сосиску и выпить.

На берегу Майна гудела ярмарка. Мы съели по сосиске, выпили водки. Сосиска ему понравилась, но от раздававшейся вокруг немецкой речи он морщился:

– Еще с войны не люблю этот лающий язык…

Он рассказал историю про то, как один маститый советский писатель, у которого на даче испортилась канализация, вызвал сантехников, а вместо гонорара поставил им початую бутылку водки. Сантехники обиделись. Во время ремонта они незаметно вставили ему в канализационную трубу солидную пробку. Когда измученный этой вонючей проблемой писатель был вынужден вызвать сантехников снова, они потребовали с него три тысячи рублей.

– Побойтесь бога! – ужаснулся скряга-писатель.

– Не боимся, – стойко ответили сантехники. – Три тысячи рублей.

В эту цену и обошлись советскому классику жадность и неуважение к простому человеку.

Виктор Платонович отличался редкой демократичностью. Он на равных беседовал и выпивал как с грузчиками, так и с академиками. Неудивительно, что после его смерти один из родственников возмущался в прессе: «Сегодня каждый, кому Некрасов поставил пиво, пишет о нем воспоминания!»

Второй раз я случайно встретил Виктора Некрасова в парижском метро. Третьей встречи не было: я увидел могилу Виктора Платоновича на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

В конце восьмидесятых курсы русского языка переехали в город Бройберг в горах Таунус. Потом они и вовсе прекратили свое существование: Россия стала открытой страной.

* * *

1 мая 1981 года я официально вступил в НТС. Принимала меня Ариадна Евгеньевна Ширинкина в своей квартире, что располагалась в подвальчике напротив здания «Посева». Поручителей было двое – Роберт и Миша Назаров. Согласно старой традиции я подписал заявление, зачитал его, потом его подписали двое поручителей. Затем я зачитал текст присяги и сжег листок на свечке.

Традиция эта появилась во время войны, когда гестапо охотилось за членами НТС, поэтому списков держать было нельзя. Но двое поручителей могли доказать, что этот человек действительно вступил в союз.

Потом мы отметили мое вступление. Роберт рассказал, что, когда он в Австралии вступал в организацию, они ссыпали пепел от сожженных обязательств в старинный монгольский кубок, сделанный из человеческого черепа. А потом решили торжественно выпить из него вина. Но один из вновь вступивших заявил, что из черепа пить не будет…

Традиция есть традиция. Но над неофитами мы подшучивали часто. Одному рассказали, что пепел сожженного обязательства нужно потом съесть. Что он и собрался сделать, чем удивил принимавшего его старика. Другому возле тарелки со свечкой и листком с текстом присяги положили перочинный нож, а на ухо подсказали, что такие обязательства подписывают только кровью. Парень он был прямой и решительный, так что лишь вмешательство старшего товарища спасло его от кровопускания.

Шутки – шутками, но обязательство это я воспринял серьезно. Наверное, потому, что знал людей, которые подписали его за десятилетия до моего рождения. И остались ему верны до самой смерти.

Моим соседом в доме номер 22 по Курфюрстенштрассе был Михаил Николаевич Залевский, или Михляич, как его звали знакомые. Он жил двумя этажами выше. Я часто заходил к нему, расспрашивал про былые годы. Ему было что порассказать. Ведь Михляич был единственным в НТС живым участником… Первой мировой войны! Он был заядлым футболистом и играл в первой сборной России, в самом первом футбольном матче. Продули они тогда со страшным счетом.

Потом, в 1914-м, он с братом устроил патриотическую манифестацию с трехцветными флагами. Потом фронт. Кавалерийский полк. Немцы были уверены, что на его участке стоит артиллерия. А на самом деле это спортсмен Михляич раскручивал на тросе ручные гранаты и забрасывал их на немецкие позиции! Навряд ли они нанесли противнику существенный урон, но психологический эффект был налицо. Потом он разработал метод борьбы с вражескими аэропланами: отряд кавалеристов рассыпался, и, когда немецкий аэроплан пролетал над их головами, они одновременно производили залп из карабинов в воздух.

В 1917 году он приехал в отпуск в Петроград.

– Иду я мимо особняка Кшесинской и вижу толпу народа. Толпа была небольшая, совсем не такая, как на картинах рисуют. А по балкону особняка прыгает какой-то плешивый гаденыш. И такую чушь несет, аж противно. Мне говорят: «Ленин выступает». Я плюнул и дальше пошел. Всю жизнь мучаюсь: ведь у меня на поясе кобура с револьвером висела. Один хороший выстрел, и все бы пошло иначе! Но откуда мне было знать, чем все кончится?

Про Гражданскую он рассказывать не любил. Потому что служил у красных. Призвали.

– Мы со старыми офицерами решили перебежать к Юденичу, как только пошлют на фронт. Но на фронт я не попал. Послали в тыл —.реквизировать для армии лошадей.

Во время Второй мировой Михляич попал в артиллерию. Как-то раз, в передышке между боями, он играл в карты с командным составом и комиссаром. С последним поругался и назвал его «идиотом». Тот сразу же побежал доносить по начальству, что Залевский ведет на фронте «упаднические разговоры». Трибунал долго разбираться не стал и приговорил его к «вышке». После оглашения приговора к нему подошел старый знакомый, командир, и шепнул: «Завтра вас поведут на расстрел. Так вы не спешите!» То есть как?! Куда спешить? Командир шепотом повторил: «Не спешите!»

– Ночью начался артиллерийский обстрел. Парнишка, который меня охранял, при звуке первого разрыва весь побледнел от страха. Так мне, смертнику, пришлось его, юнца зеленого, успокаивать…

Туманное утро. Передовая. Михляича вывели на расстрел, но почему-то повели прямо к вражеским позициям. Выталкивают штыками из окопа: «Вперед! Не оглядываться!»

– Думаю – наверное, в спину будут стрелять. Иду вперед, не оглядываюсь. А у самого в голове стучит: «Не спешите!» Прошел несколько десятков метров. Не стреляют. Паши позиции скрылись в тумане. Смотрю – вокруг лежат трупы в красноармейской форме, но без оружия. Вдруг у меня под ногами зашипело. Я прошел Первую мировую и понял, что это – мина. Слава богу, что не мгновенного действия. Я быстро прыгнул в сторону, упал и перекатился как можно дальше. Взрыв. У меня зашипело под животом. Я успел перекатиться в воронку от первого взрыва. Опять рвануло. Я осторожно встал и огляделся. Впереди – немцы. Позади – наши, которые меня к смерти приговорили. Вокруг – мины. Да, ситуация… Тут из тумана выходит немецкий патруль. Солдаты улыбаются: «Что, еще один смертничек? Мы знаем, что на этом участке ваши с помощью своих приговоренных минные поля расчищают. Ступай сюда, сюда и сюда. Попадешь в плен, но жив останешься…»

Так Михляич попал в плен. Потом – армия Власова, отдел пропаганды. После войны остался в Германии. Работал в «системе», пока были силы. Уже будучи глубоким стариком, каждый день совершал прогулки пешком на семь километров. В девяностых мне довелось присутствовать на его 100-летнем юбилее. Па нем он позволил себе выпить три стопки водки. В конце девяностых в российских архивах нашли его дело, там значилось: расстрелян в 1942-м.

Скончался Михаил Николаевич Залевский во Франкфурте. Ему исполнился сто один год.

* * *

Алексей Алексеевич Кандауров. Он был моим первым начальником в «Посеве». Живой веселый старик с вечно всклокоченными седыми волосами.

Он родился в Воронеже. Потом – коллективизация, голод.

– Когда к нам пришли скот отнимать, я взял кол и отбил нашу единственную телку. Она нам потом всем жизнь спасла… Меня не тронули, наверное, не хотели с пацаном связываться.

В тридцатых отца арестовали. Когда они с братом принесли в тюрьму передачу, в окошечке ему ответили:

– Хорошо учитесь? Вот и учитесь. А передач больше не носите. Десять лет без права переписки…

Позже они узнали, что это означает расстрел. Потом – война.

– Я был минометчиком. Ранение в ногу, но я не обижаюсь – такой же минометчик во время дуэли в нас попал. Не знаю, может быть, я тоже по нему не промазал. Боеприпасы кончились, а нам командуют – «ни шагу назад»! А боеприпасов не везут. И есть нечего. Немцы это поняли, наступать не стали. Подождали, пока нас, изможденных, снежком припорошит. Потом подошли и начали из окопов вытаскивать. А нам уже и отбиваться было нечем – я даже все патроны к «нагану» расстрелял. Одного, которому взрывом кишки выворотило, сразу пристрелили, остальных погнали в плен. Потом – лагеря…

Здесь его заметили те, кто отбирал людей для РОА. Школа пропагандистов.

– Был у меня один курсант – «иноходец». Все с левой маршировать начинают, а этот – с правой! И никак его было не переучить. Но гранату дальше всех метал. Я уверен, что история все расставит но своим местам. Власову еще поставят памятник!

Конец войны застал Алексея Алексеевича в Зальцбурге.

– Вечер. Иду я но ночной улице и вижу – на меня катит американский танк. Остановился, оттуда вылезает офицер с какими-то бумагами в руках. И спрашивает на ломаном немецком – кто я таков? Я говорю – русский. Он достает справочник и начинает искать мое звание. Форма лейтенанта РОА ему ничего не говорила. В справочнике он ничего не нашел, плюнул и объясняет:

– Все разбежались, а мне нужен акт о сдаче города. Вы можете подписать?

А мне – разве жалко? Подписал, сдал ему Зальцбург и пошел своей дорогой.

После войны, опасаясь выдач, он уехал в Венесуэлу. Работал маляром, рабочим на стройке. В пятидесятых его «мобилизовали» – НТС готовил людей для засылки в СССР. Забрасывали их с американских самолетов. Но связным между американской и английской разведками был небезызвестный двойной агент Ким Филби. Многих захватили. Члены НТС Маков, Ремига, Лахно и Горбунов были расстреляны. ЦРУ обвиняло НТС в инфильтрации. Только когда Филби оказался в СССР и весь мир узнал, что он работал на КГБ, выяснилось – кто был настоящим инфильтратором. Нелегальная заброска прекратилась.

НТС начал работу «на портах» – передачу антисоветской литературы через советских моряков. Кандауров работал в Голландии, потом переехал во Франкфурт, где занимался снабжением литературой точек во всем мире.

Он был женат, но неудачно. Всю жизнь посвятил НТС. В 1994 году собирался поехать в родной Воронеж. Лег на обследование, врачи обнаружили рак. Несколько операций не помогай. Старик скончался, так и не успев побывать на родине. Все свои сбережения завещал организации.

* * *

Еще в пятидесятых Алексей Алексеевич изобрел акцию «Стрела». Он вполне разумно решил, что советская цензура не может проверять абсолютно всю почтовую корреспонденцию, поступающую из-за рубежа. Наверняка проверка носит выборочный характер. Таким образом, если на самые разные почтовые адреса частных лиц и учреждений будут идти письма с соответствующим содержанием, часть их будет достигать адресата.

Для этой цели печатались специальные выпуски журнала «Посев» – на папиросной бумаге. Общий вес, вместе с конвертом – не более 20 граммов. Адреса выбирали из телефонных книг, справочников, советских газет. Потом «стрелы» вместе с адресами рассылались по разным странам – на точки, откуда люди занимались основной рассылкой. Часто это были пожилые члены НТС и их друзья, которые не могли помочь организации ничем другим. Советский адрес нужно было писать на пустом конверте, чтобы буквы не отпечатались на самой листовке – иначе в случае распространения получателя можно было бы вычислить. В коротенькой листовке-приложении объяснялось, что это за материал и что получатель не несет ответственности за содержание письма, посланного ему без его ведома, и давались адреса нескольких почтовых ящиков в Западной Европе, на которые можно было послать письмо в НТС. Конечно, если у получателя была возможность сделать это из какой-либо несоциалистической страны.

Сначала многие отнеслись к этой затее скептически – все знали, что такое советская цензура. Но они недооценили советскую безалаберность и невозможность проверить абсолютно все. На почтовые ящики начали приходить ответы. Потом – появились гневные статьи в советской прессе, под заголовками тина «Яд в конверте». Про то, что все советские люди презирают зарубежных наймитов нацистов и ЦРУ, а их провокационные листовки рвут, топчут ногами, а потом относят в КГБ.

Некоторые эмигранты обвиняли за это НТС в провокации: «Они свои письма шлют, люди их получают, потом КГБ приходит и всех забирает!»

Наивные. Как будто КГБ было нужно, чтобы в стране становилось больше политзаключенных! Ведь это – свидетельство массового недовольства. У них даже негласная квота была: сколько посадить, а сколько – просто приструнить. Чтобы не было нехорошего впечатления наверху. Дескать, плохо поставлена профилактика предотвращения инакомыслия.

Потом эмигранты, выехавшие из провинции, жаловались: «У нас ничего нет, ни “самиздата”, ни “тамиздата”, вот только “стрелы” ваши по рукам ходят…»

Специздания были разные: ежеквартальные – с самыми интересными статьями из «Посева» за четыре месяца, тематические – сборники статей о войне в Афганистане, о событиях в Польше, «К российскому крестьянству», «К молодежи». К созданию некоторых из них позже приложил руку и я.

Пока я руководил акцией «Стрела» (одновременно с работой в редакции журнала), меня все время беспокоило, что объем переправляемой литературы слишком невелик. Это на такую-то страну!

Тогда я изобрел акцию «Начинка». Часть выпуска ежеквартального «Посева» по моей просьбе оставляли без обложки. На различных немецких выставках я собирал килограммы всевозможных рекламных проспектов. От автомобильных до кухонных. Обложки подходящего размера подгонялись под «Посев», он вшивался в новую «шкуру» и на первый взгляд выглядел вполне безобидно. Потом он вкладывался в пакет с такими же безобидными проспектами и посылался по тем же случайным адресам из разных стран. Вот и вся «Начинка».

Сколько их дошло до адресатов? Не знаю. Но некоторое время спустя пришел пакет из Ленинграда, с обратным адресом: «Ленинград, Главпочтамт, до востребования, Петрову Николаю Ивановичу». Дело в том, что Петров Николай Иванович работал в соседней комнате. В Москве у них был адрес еще смешнее – «Москва, Главпочтамт, до востребования, Иванову Ивану Ивановичу». В пакете лежало десять «Начинок», перехваченных гебистами в разных местах. Юмор у них был такой. Таким образом они хотели дать нам знать, что все наши уловки бесполезны! Да вот только послано было таких пакетов – больше двухсот. Так что статистика говорила скорее за нас.