Текст книги "В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война"

Автор книги: Андрей Окулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

В трудные для страны дни ответственность за ее судьбу ложится на ваши плечи. Может быть, именно прогрессивно настроенные военные сумеют свернуть Россию с опасною курса, выбранного коммунистическими демагогами.

Письма в центр НТС в эмиграции посылайте по адресу:

POSTBUS 902, ROTTERDAM, NEDERLAND

Брошюра «Война в Афганистане», составленная из статей в журнале «Посев», разошлась за «железным занавесом» четырьмя тиражами. Хоть что-то было сделано, чтобы разрушить железобетонную стену лжи, которая окружала все, что было связано с этим конфликтом.

* * *

Польша начала восьмидесятых. Из-за роста цен на мясо в этой социалистической стране начались так называемые «мясные забастовки». Движение охватило всю страну, к экономическим требованиям прибавились политические. Возник первый в Восточной Европе свободный профсоюз «Солидарность». После тот как польская официозная пресса начала писать о «происках антисоциалистических элементов», польские студенты начали открыто носить футболки с надписью: «Я – антисоциалистический элемент!» Советская пресса бьется в истерике, пытаясь объяснить, как это рабочие бастуют и борются за свои права против рабочего государства! В самых разных газетах печатались статьи под заголовками вроде «Кто солидарен с “Солидарностью”?» Смысл один: все эти забастовки – дело рук западных подрывных центров. Про НТС тоже не забывали.

НТС не мог остаться в стороне от этих событий. При всей симпатии к полякам было понятно, что в отдельно взятой стране Восточного блока антикоммунистическая революция победить не может. Или победит, как в Венгрии в 1956-м, а йотом будет раздавлена советскими танками. Победа над большевизмом может быть достигнута только там, откуда большевизм начался.

Очень опасались тою, что антисоветские настроения перерастут в антирусские. Особенно если, следуя «Доктрине Брежнева», Советы введут в Польшу войска. Цель НТС была в том, чтобы добиться поддержки «Солидарности» в СССР, чтобы инициировать развитие свободного профсоюзною движения в нашей стране.

Контакт с поляками был установлен довольно быстро, здесь скорее была инициатива с их стороны. Они понимали ситуацию не хуже нас.

В «Посеве» был издан сборник «Солидарность», содержащий большую подборку документов про свободный польский профсоюз и историю его становления. Разошлось несколько тиражей. Часть – через Польшу.

Когда все ждали советского вторжения в Польшу, я предложил заранее издать листовку, обращенную к советским солдатам и офицерам, которых туда направят. Ее написал Назаров, и вскоре она была переправлена за «железный занавес». Через некоторое время ее опубликовали в полуподпольном бюллетене «Солидарности» – «Бюллетень далыюшленски». Пунктиром была указана линия отреза. К вторжению готовились все.

Потом в польской коммунистической газете появилась статья с фотографией этой листовки. Про НТС было написано: «Эти контрреволюционеры отличаются от наших, во многом – просто болтливых. В решительные минуты они бывают беспощадны! Взявший в руки такое оружие рискует сам об него пораниться».

Но советского вторжения не последовало. В 1981 году подавлять «Солидарность» двинулись польские танки. По всей стране погибло около двухсот человек. Те из активистов «Солидарности», кто не успел уйти в подполье, были свезены в так называемые «лагеря интернированных». Поначалу поляки даже не поверили: не могут поляки стрелять в поляков! Наверняка это были переодетые русские.

Но потом пришлось смириться с мыслью, что национальность коммуниста – вещь относительная.

Диктатура генерала Ярузельского была какой-то странной, показной. Поляки продолжали ездить на Запад. Па конвертах писем польская госбезопасность СБ ставила откровенный штамп: «Оцензуровано» или «Не оцензуровано». Знакомые ноляки рассказывали, что при наборе телефонного номера автоматически включался голос с телефонной станции: «Ваш разговор будет прослушиваться». Наши гебисты об этом никогда не предупреждали. Во многом жизнь в Польше при военном режиме была свободнее, чем в СССР, где никакого военного положения не вводили. Про «Солидарность» тогда говорили, что «она находится в подполье, но там уже не умещается!» Да и просуществовать режиму Ярузельского пришлось недолго.

Несмотря на то что Польша была периферией «социалистического лагеря», НТС потратил на помощь польской оппозиции немало сил. Это было оправданно – поляки показали всей Восточной Европе хороший пример того, как можно совершать «революцию без единого разбитого стекла».

* * *

Евгений Романович Романов. Настоящая фамилия – Островский. Седовласый бородатый старик. Часто – хмурый. Но было это не от природной угрюмости, а от постоянной задумчивости.

Многолетний председатель Исполнительного бюро Совета НТС. В его руках была сосредоточена вся исполнительная власть в организации. Он контролировал средства, и средства немалые. Но не на этом базировался его непререкаемый авторитет.

Он родился в Днепропетровске. Одно из первых воспоминаний детства – обыск, который петлюровцы проводили в их доме. Отец ушел с Добровольческой армией. Семья осталась в Советской России.

Ярослав Александрович Трушнович рассказывал, что как-то Романыч рассказывал о своем отце. Зинаида Никаноровна, мать Трушновича, задумалась и спросила: «Островский. Раненный в глаз?»

Романыч вскочил и от радости забегал по комнате кругами. Оказывается, во время Гражданской войны она, будучи медсестрой в госпитале, ухаживала за его раненым отцом!

Он с детства увлекался шахматами. В конце тридцатых даже тренировал одного из будущих советских гроссмейстеров. Потом мы с ним несколько раз спорили – на что больше похожа политика, на шахматы или на карты? Он, конечно, утверждал, что на шахматы. Я говорил, что скорее на покер или на переводного дурака.

Во время первой встречи, которая состоялась в югославском ресторанчике в Эшборне, пригороде Франкфурта, я сказал ему, что хотел бы вернуться домой. Он пожал плечами:

– Ну что ж, иди в советское посольство…

– Нет, только в российское.

– Вот за это мы и боремся. За то, чтобы все советские посольства стали российскими…

Когда я начал рассказывать ему про свое увлечение оружием и про пули со смещенным центром тяжести, он махнул рукой:

– Я в этом ничего не понимаю. Я всегда считал, что хорошая идея сама обрастет пулеметами…

Он был очень властен. Шутка ли – управлять организацией, чьи люди разбросаны по разным странам и сотрудничают с ней лишь по убеждениям! «Холодная война». Постоянные попытки инфильтрации, провокации со стороны КГБ. У правительств стран, с территории которых ей приходилось действовать, – свои собственные интересы, зачастую не совпадающие с интересами НТС и с интересами той самой свободной России, которая многим представлялась всего лишь наивной мечтой.

Но он почт никогда не повышал голос. Ему это было не нужно.

С НТС он познакомился в Днепропетровске во время немецкой оккупации. Тогда в этот город прибыли люди, завербовавшиеся в немецкие фирмы, работавшие на оккупированной территории. Они начали там отстройку подпольной группы Союза, в которую и был принят Евгений Романович.

Во время войны подпольная группа НТС сотрудничала с советским подпольем – немцы были врагами и для тех и для других. Но один из советских проболтался девушке, входившей в группу НТС, что списки уже составлены и что, как только в город войдут советские войска, все энтээсовцы будут арестованы. Группе пришлось уходить вместе с отступающими немецкими войсками.

В Берлине Евгений Романович работал в русскоязычной газете «Новое слово», пока не начались аресты членов НТС. Он сидел в тюрьме на Александрплац, потом, когда здание тюрьмы было повреждено бомбардировкой союзников, их перевели в тюрьму Плотцензее.

– В здании работала гильотина. Со мной в одной камере сидел парнишка, латыш, из латышского легиона СС. Ему отрубили голову.

– Евгений Романович, – спросил я, – а вам тоже должны были отрубить голову?

Старик хмыкнул.

– Андрей, гильотина считалась «благородной казнью». Только для истинных арийцев. А для нас, как для «унтерменшей» (недочеловеков), предназначались лагеря смерти…

Владимир Дмитриевич Поремский утверждал, что руководство НТС от смерти тогда спас Власов. Евгений Романович говорил, что это – заслуга одного из следователей гестапо, которого перевели гуда из уголовной полиции. Он не был нацистом и втайне симпатизировал своим подследственным. Пользуясь немецким бюрократизмом, он вернул дело на доследование, чем выиграл драгоценное время. Может быть, правы были оба.

После освобождения из тюрьмы Евгений Романович поехал к семье Геккер, известной в эмигрантских кругах. За дочерью старшего Геккера, Наташей, Евгений Романович ухаживал и считал своей невестой. Старики, которые ее знали, были уверены, что эта свадьба обязательно бы состоялась. Но во время эвакуации на юг поезд, в котором, среди многих других членов НТС, ехала Наташа Геккер, попал под английскую бомбардировку. Она погибла.

Евгений Романович не женился до конца жизни.

Как-то, увидев у одного из стариков фотографию этой девушки, он сказал:

– Это единственная женщина, которую я любил…

После войны НТС начал налаживать работу среди Группы советских войск в Германии, забрасывал своих агентов на территорию СССР с парашютами.

Кроме противодействия КГБ организацию подстерегала другая опасность. Первая эмиграция с трудом уживалась со второй – бывшими советскими гражданами. Первый раскол в НТС произошел в первую очередь но этой причине в 1949 году, почти в полном составе из НТС ушла Парижская группа организации. В 1954–1955 годах произошел второй раскол. Часть Союза (примерно 15 %) во главе с председателем Байдалаковым обвинила молодое руководство организации в «бездуховности». Затем посыпались обвинения в том, что они «продались американцам». Дальше – больше. Романыч был основной мишенью.

Пунктов обвинений было много. После разговоров с разными участниками этого раскола я насчитал их около одиннадцати.

Ярослав Александрович Трушнович и Елизавета Романовна Мироквич определили истинную причину раскола как борьбу за власть и политическую истерику, вызванную неопределенностью послевоенного периода.

Ушедшим «раскольникам» создать «новый НТС» (который они именовали РНТС) так и не удалось. Потери Союза составили 15 % личного состава.

Евгений Романович был великолепным журналистом и аналитиком. Во многом именно ему удалось основать печать Союза – журналы «Посев» и «Грани».

Он признавался, что мечтал о литературном успехе, пытался писать сам, но у нет ничего не получалось. Вероятно, именно с этим связано его чрезвычайно уважительное отношение к пишущим людям. Он прощал им все, чем часто вызвал не только неудовольствие сотрудников, но также искреннее удивление. Не один конфликт с кем-либо из пишущих людей затягивался только потому, что Романыч не мог прогнать с глаз долой человека, совершившего любые проступки против НТС, если тот был писателем.

Когда в «Гранях» вышли мои короткие рассказы, Романыч пригласил меня в итальянский ресторанчик напротив «Посева» и сказал:

– Я всегда считал, что нет произведений хороших и плохих. Есть те, которые читать интересно, и те, которые читать неинтересно. Читать твое мне было интересно…

Я был польщен.

* * *

В 1983 году Евгений Романович пригласил меня на важную встречу.

– Ну, ты просил направить тебя на работу в «Закрытый сектор»? А ты уверен, что не хочешь остаться в «Портовой оператике» и одновременно работать в редакции «Посева»? Ведь если взглянуть на первый и на седьмой номер «Вахты», это просто стремительный взлет. У тебя получается.

– Нет, я хочу в «Закрытый сектор».

– Ладно. Вопрос уже решен. Ты поедешь в Англию.

– Я просился в Париж.

– Французского ты пока не знаешь, а английский какой-никакой у тебя есть. Так что – Англия. У тебя неплохие идеи по поводу разработок новых операций в России. Думаю, в итоге твое место– в штабе. Но сначала ты должен поработать на участке несколько лет. Таков порядок.

Романыч хитро улыбнулся. Он знал, по какой причине я просился в Париж. У этой причины были удивительные зеленые глаза. Но точка «Закрытого сектора» в Париже действительно была занята, да и французский я только начинал учить.

Вскоре у меня состоялся другой разговор. С руководителем того самого «Закрытого сектора».

Ее кличка была Бригитта. Швейцарка. Училась в Советском Союзе. «Полюбила» его так, что, войдя в контакт с НТС, начала работать в организации и дослужилась до руководителя ее самого секретного отдела. Мы встретились в небольшом ресторанчике на Франкфуртском вокзале. Она по-деловому изложила мне план моей работы в «Закрытом секторе».

Пункт назначения – Лондон.

Работа – нахождение, подготовка и отправка людей, готовых быть нашими курьерами в поездках за «железный занавес».

«Крыта» – студент. Буду изучать английский.

Условие – никто из моих друзей и родственников не должен знать, в какой стране я нахожусь. Даже мать.

Вроде все ясно.

– Да, – спросил я в последний момент, – я знаю, что в «Закрытом секторе» все работают под кличками. Так как меня теперь зовут?

Бригитта ткнула пальцем в документ о моей отправке.

– Степан.

Так я стал «Степаном». На три года.

* * *

«Закрытый сектор» НТС. Некоторые называли его «последней белоэмигрантской разведкой». Не совсем верно, разведка ведь собирает информацию, а его основной задачей было донесете до советских граждан той информации, которую от них скрывали власти. Но пока шла «холодная война», конспирация, клички, секретность – все это было жизненно необходимо для его работы. И для безопасности тех людей за «железным занавесом», которые не побоялись вступить в контакт с НТС.

Основная работа «Закрытого сектора» (или «Кустов», как его называли на внутреннем жаргоне НТС) заключалась в поддержании связи с контактами организации в СССР и странах Восточной Европы. Вывоз рукописей для их дальнейшей публикации на Западе, писем, статей для «Посева». Провоз в Советский Союз антисоветской литературы: книг, журналов, листовок. Также – писем и инструкций для контактов НТС, материальной помощи для контактов и семей политических заключенных. Иногда приходилось провозить страшные, как кажется сегодня, вещи: витаминизированные конфеты, которые можно было передать в лагерь. Простые витамины передавать было запрещено лагерным начальством.

Операции по переброске литературы, «разработки», создавались в штабе (на жаргоне – «Контора»). Он находился в Германии, в городе Майнц, в районе Лерхенберг (с немецкого оно переводилось как «Жаворонковая гора»). КГБ долго искал это здание, но до самого конца «холодной войны» так и не смог выяснить даже, в какой стране оно находится. В 1991 году полковник КГБ Карпович, который долго вел работу против НТС, сознался своему противнику из НТС Роберту (Андрей Васильев), что на Лубянке думали, что штаб находится в Лондоне. Они были уверены, что штаб должен представлять собой особняк, стоящий где-нибудь за городом, за высоким забором, с соответствующей охраной. Гебистов опять подвели стереотипы. Регерштрассе, 2. Штаб «Закрытого сектора» занимал 17-й этаж в высотном доме на окраине Майнца. Все остальные жильцы понятия не имели, что обитатели квартир этого этажа – не просто соседи. Работникам «Конторы» можно было общаться между собой по-русски, только если они находились внутри одной из квартир. Если кто-либо выходил на балкон или лестничную клетку, он был обязан беседовать с собеседником на каком-либо из языков Западной Европы. Чтобы соседи не догадались, что здесь живут русские.

В первый же вечер, проведенный в штабе, я нашел на тумбочке пачку старых визитных карточек. На них было лаконично написано: «Иван Иванович Иванов. Один из многих»

Оказалось, это была старая шутка «Кустов». Когда сотрудник «Закрытого сектора» встречался с человеком, которого подозревали в связях с КГБ, считалось шиком оставить на прощание фирменную карточку «Закрытого сектора». Это давало понять, что агент разоблачен.

Во главе «Закрытого сектора» стоял его руководитель, входивший в состав Исполнительного бюро Совета НТС. Несколько штабных работников занимались разработками операций. Из штаба разработки поступали на «участки». «Участком» называлась страна, откуда осуществлялась отправка агента-курьера в СССР и страны Восточной Европы. У нас его называли «Участковый». Каждая страна имела свой код. Германия называлась «Школа». Бельгия – «Роща». Италия – «Поляна». Норвегия – «Нора». Швейцария – «Болото». Англия – «Озеро».

Участковый через наводчиков подыскивал во вверенной ему стране людей, готовых поехать за «железный занавес», подбирал того, кто годится для данной разработки, и готовил его к поездке. За 25 часов учебного времени. Так из наивного иностранца нужно было подготовить курьера, на жаргоне – «орла». Передача «участка» осуществлялась следующим образом: новый Участковый прибывал в страну, и старый Участковый в течение года передавал ему все дела и все контакты. То есть нужно было жить на одной и той же конспиративной квартире и год служить «подмастерьем» у старого ветерана «Закрытого сектора». После чего старый Участковый уезжал на новую точку, оставляя молодого в одиночку справляться с работой резидента «Последней белоэмигрантской разведки».

* * *

Я предупредил мать об отъезде и о моей будущей работе. Конечно же, возник вопрос, в какой стране я буду жить. В том смысле, что матери по секрету это сообщить можно. Ну да, конечно!

Чтобы избежать ненужных догадок, я сказал, что еду в Норвегию, но это – огромный секрет. После этого брату она сообщила, что я отправляюсь… в Сальвадор! Другие знакомые были уверены, что я в Париже. Тем более что я действительно часто там появлялся.

Во время приездов во Франкфурт нужно было тщательно чистить карманы, уничтожая все следы пребывания в «Озере»: английские монеты, вещи с наклейками из английских магазинов. Письма родным в Россию сначала пересылались в Германию, откуда их и отправляли в немецких конвертах.

Однажды, приехав в Германию на «побывку», я попросил у знакомого в Штабе горсть норвежских монет – он раньше был Участковым в Норвегии. Приехав домой, я высыпал их россыпью на ночной столик. Расчет оказался верным: братец утром прокрался в мою комнату и рассмотрел «улику».

– Тихо! – попросил я. – Об этом никто не должен знать…

Уловка сработала. Он был уверен, что я работаю в Норвегии, в которой я никогда не бывал. Так что если пойдет слух, то совсем не в том направлении…

О том, где я был на самом деле, родные узнали только через три года.

* * *

Летом 1983 года я отправился на молодежный семинар в Бельгию. Его «Закрытый сектор» организовывал каждый год. Туда приглашались бывшие и настоящие «орлы», русские ребята и девушки из эмиграции, которые могли бы подойти для Союзной работы. Несколько лет подряд этот семинар проходил в культурном центре небольшого фламандского городка Оостмалле. Оттуда было рукой подать до Оостенде – порта, откуда отправлялись паромы в Великобританию. «Озеро», как она теперь для меня называлась. Все участники семинара были уверены, что я возвращаюсь во Франкфурт. Но это было не так.

Я задержался в Бельгии. Вместе с Алексом, тогдашним Участковым «Озера», мы отправились в гости к Фернанду – Участковому «Рощи», то есть самой Бельгии.

Чернобородый фламандец. Как шутили некоторые знакомые – наверняка во времена Уленшпигеля среди его предков затесались испанцы. В юности он изучал русский язык. Как-то раз наивно спросил у преподавателя: неужели все русские – коммунисты? Преподаватель принес ему журнал «Посев», он связался с НТС. Стал «орлом», совершил несколько поездок в СССР. Потом был наводчиком – помогал «Закрытому сектору» находить новых «орлов». Был одним из основателей «Фламандского комитета солидарности с Восточной Европой» – открытой организации, проводившей на Западе акции поддержки диссидентов. Когда Алекс был назначен Участковым в Бельгии, он жил у него в доме. А потом руководство решило – почему бы Фернанду самому не работать Участковым в собственной стране? Что и было сделано – результаты оказались более чем хорошими.

Он жил в небольшой деревушке со своей большой семьей – женой и четырьмя детьми. Самая младшая из них, шустрая девчушка Лара, сразу взяла меня за руку и повела показывать окрестности. Она без остановки рассказывала мне про дом, про собак, про лошадей, про соседей. По-фламандски. Я отвечал ей по-немецки, и ее это вполне устраивало. Дом Фернанда действительно напоминал маленькое поместье. Вскоре нас позвали ужинать.

Стол накрыли во дворе, под деревьями. За ним собрались хозяева и гости – Бригитта, Юрий Борисович Брюно, Алекс и я. Поговорили о моей будущей работе. Последние инструкции. Потом Бригитта сказала, что момент сегодня – исторический. Ведь я был первым представителем третьей эмиграции, которого приняли на работу в «Закрытый сектор»! По этому случаю мне пропели: «For he is a jolly good fellow» («Ведь он хороший парень»), песню, которую традиционно исполняют в Англии во время чествования.

На следующий день я и Алекс погрузились на паром, который медленно повез нас через Ла-Манш, или «Английский канал» (English Channel), как его называли на другой стороне пролива.

* * *

Паспорт у меня был немецкого бесподданного, синий, с двумя полосками. Старые эмигранты называли его «нансеновский», по имени знаменитого норвежца Фритьофа Нансена, который занимался делами беженцев в начале XX века, по чьему предложению в Европе были введены подобные документы беженцев.

В английском порте Дувр бледный чиновник старательно пролистал все страницы моего «подозрительного» документа и на хорошем немецком поинтересовался, чем я собираюсь заниматься на территории Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии? Учить английский? А где тогда письмо из соответствующего колледжа? На что вы собираетесь жить и где письмо от фирмы, которая будет оплачивать ваши расходы по проживанию? И где письмо от хозяина дома, в котором вы собираетесь снимать комнату? И почему вы не взяли долгосрочную визу в британском посольстве?

В итоге он меня в Англию все равно пропустил, но поставил в паспорте отметку – букву W, что означало – «въехал без визы». Этих отметок у меня потом скопится много. По их правилам считалось, что, если человек в четвертый раз въезжает в Англию без визы, пограничник имеет право выслать его из страны. Иммиграционные законы в Великобритании – очень строгие. Но когда я попытался оформить визу в британском консульстве в Германии, оформление продлилось полгода, и на этот срок я был выключен из работы!

В последующие три года я прибывал в Дувр с полным набором необходимых документов: справка из «Посева», который оплачивал мои расходы, справка с места жительства (естественно – от знакомых, у которых я на самом деле не жил), справка из банка о состоянии моего счета, справка из колледжа, где я учился. На одного из пограничников кипа всех документов произвела совершенно обратный эффект, и он сказал подошедшему напарнику:

– У него все необходимые бумаги в порядке! Это очень подозрительно…

Меня допросили еще раз, но все-таки пропустили. Как-то раз, после хорошей гулянки в Париже, я отправился в Англию не на английском, а на французском пароме. Документы проверял английский пограничник, чей офис, в целях удобства, располагался прямо на судне. Отметок W о въезде в Англию без визы у меня к тому времени скопилось достаточно. Увидев мой паспорт, этот молодой хорек просто просиял:

– Я имею право выслать тебя из страны!

Представилась возможность «власть употребить». Паром тем временем прибыл в Дувр, все пассажиры, кроме меня, сошли на берег. Англичанин подумал и сказал:

– Вот сейчас капитан освободится, пусть он и решает – что с тобой делать!

Одного не учел англичанин – капитан был француз! Вместе с ним к окошечку чиновника стянулась вся команда опустевшего парома – смена закончилась, а туг что-то происходит. Любопытно. Я по-французски объяснил капитану, что ждать полгода, пока эти англичане мне визу дадут, я не могу – учеба. Что на этом мокром острове, кроме диплома, меня ничто не удерживает, что все эти придирки на границе мне порядком надоели. Капитан улыбнулся, покачал головой и протянул мой паспорт англичанину:

– Дай ему визу на полгода!

– Почему?! – возмутился доблестный чиновник Ее Величества.

– Потому что я здесь капитан. А не ты!

Англичанин побледнел от злости еще больше, поставил в паспорт визу, протянул его мне и прошипел:

– В следующий раз я тебя вышлю!

– Следующего раза не будет!

Я повернулся, чтобы отправиться восвояси. И вдруг вся команда, с улыбкой наблюдавшая за нашими спорами, прокричала мне:

– Bon voyage!

«Счастливою пути»! Очень уж им понравилось, что англичанина «опустили». Сильно эти две нации друг друга любят. Недаром говорят, что «Ла-Манш – самый глубокий океан в мире».

В другой раз я снова ехал в Англию через Париж, где задержался на несколько дней – друзей у меня во французской столице было немало. На этот раз английский пограничник обратил внимание на мой помятый вид и решил тщательно проверить мой багаж. В сумке лежали конверты с деньгами и разработками операций. На каждом конверте – кличка «орла». Он вскрыл несколько из них.

– Что это?

– Деньги.

– Чьи?

– Мои.

– Что написано на конвертах? Я этого языка пе знаю.

– Названия месяцев. Чтобы все сразу не потратить. Пытаюсь, знаете ли, экономить.

И тут меня передернуло. На дне сумки лежал пистолет «вальтер». Пистолет был газовый, но в Англии они тоже запрещены. Конверты с надписями на непонятном языке, деньги, пистолет. Что еще нужно пограничнику, чтобы отправить меня в контрразведку? Вот тут моя карьера Участкового и закончится.

Но пограничник улыбнулся:

– Что, здорово погуляли в Париже?

– Было дело.

– Простите, что задержали вас, но все это так подозрительно… Счастливого пути!

Если бы советская таможня работала с такой же «тщательностью», эффективность «Закрытого сектора» повысилась бы в несколько раз. А газовый пистолет я подарил хозяйке нашей лондонской штаб-квартиры, чтобы она больше не боялась оставаться в доме одна.

* * *

Восемнадцать, Даунс-Роуд, Бекенгем, Кент. Адрес конспиративной квартиры «Закрытого сектора» НТС в Лондоне. Это был дом покойного Льва Александровича Papa, где теперь жила его вдова, Людмила Николаевна. «Тетя Лина», как ее называли все наши. «Закрытый сектор» снимал у нее второй этаж.

Городок Бекенгем входил в необъятный Большой Лондон, но добираться до него от столицы нужно было на электричке. Тихий тупичок, обыкновенный двухэтажный английский домик из красного кирпича, позади – маленький садик с деревянным забором. Из таких домов состоял почти весь Бекенгем.

По этот дом был особенный. Кроме тети Лины и ее соседки, пожилой немки, посещать его разрешалось только Алексу, мне, курьерам из штаба и семейству Миллеров, которые были открытыми представителями НТС в Лондоне. Давать свой настоящий адрес кому бы то ни было я права не имел. Равно как и номер телефона. На все деловые и неделовые встречи я должен был приезжать неизвестно откуда, а потом исчезать неизвестно куда. Звонить из дома по телефону тоже было запрещено. Для того чтобы позвонить, нужно было обходить окрестности и выбирать телефонную будку. Звонить из одной и той же будки несколько раз подряд тоже было запрещено. Отчет о проведенной операции передавался следующим образом: я или Алекс заходили в телефонную будку, номер которой заранее был известен в штабе. Короткий звонок в Германию: «Говорит Алекс (Стив). Позвоните в будку номер 5 (или – 3,4,6)». Работник штаба через несколько минут отзванивал в будку, и ему сообщалась кличка «орла» и результат проведенной операции. Поскольку постороннему человеку, ожидавшему возле будки своей очереди, такие сигналы с номерами могли показаться подозрительными, я сменил коды. Вместо номеров каждая будка получила свое название: «У гастронома», «Перекресток», «Кент». Услышав, что кто-то звонит с перекрестка или из графства Кент, прохожие навряд ли могли обратить на это внимание.

Единственными обитателями в доме тети Лины кроме двух работников «Закрытого сектора» были два волнистых попугайчика. Именно их Папа Миллер использовал как свой код для общения с «Закрытым сектором». Когда он хотел пообщаться со мной или Алексом, он звонил тете Лине и говорил, что «заедет посмотреть на попугайчиков».

* * *

Лицо тети Лины было добрым по определению. Поссориться с ней было просто невозможно. Самое страшное, что я от нее слышал за все три года проживания в одном доме, – это: «Степан, противный мальчишка!» Это было после таких «мелочей», как игра в «русскую рулетку» с холостыми патронами или затопление всей кухни. Револьвер на Рождество принес ее зять, и я по пьяному делу предложил сыграть в старинную гусарскую игру. Один раз щелкнул, следующий по кругу отказался продолжать забаву, я решил проявить храбрость и щелкнул еще раз. Выстрел. Правое ухо с тех пор слышало хуже левого.

С потопом было проще. Наливал воду в стиральную машину, зачитался и забыл вовремя выключить. Пришлось линолеум менять.

Тетя Липа успела родиться в Санкт-Петербурге. Во время Гражданской войны родители бежали во Владивосток. Единственное, что осталось на память о тех временах, – картина, пейзаж, сделанный маслом. Тетя Лина рассказывала, что родители вывезли его, свернув в рулон и спрятав в зонтик. О жизни во Владивостоке она помнила, как в городе была эпидемия гриппа.

– Люди падали прямо на улицах. По городу бегали японцы в марлевых повязках и собирали упавших. А детишки выпрашивали у японских солдат конфеты.

Когда красные захватили Приморье, Людмила Николаевна с мамой бежали дальше – в Шанхай. Отец остался защищать Белое Приморье и погиб в бою с большевиками. Она помнила, как ехала на трамвае с мальчишкой из ее школы, который дразнил ее и говорил, что прыгать с подножки могут только мальчики. Чтобы доказать, что девочки тоже бывают смелыми, она спрыгнула – и сильно повредила ногу. Сбежались китайцы, начали что-то лопотать… Травма давала о себе знать всю жизнь.

Из Харбина семья отправилась в длительное путешествие, пока не добралась до Латвии, где и осела. Русских в ставших независимыми прибалтийских странах оставалось немало.

Я вспомнил статью в советской прессе, о которой в свое время спорил с отцом. В ней писалось о некоем докторе Мамантове, который жил в Риге и состоял в фашистской организации «Рутения». В газете был опубликован снимок группы молодых людей в странной форме. Отец тогда посоветовал мне не доверять советской прессе ни при каких обстоятельствах:

– Что ты видишь на этом снимке? Группу молодых людей в какой-то форме. Откуда ты знаешь, что это форма фашистской организации?