Текст книги "В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война"

Автор книги: Андрей Окулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Нас поместили в лагерь, где американцы содержали самых значительных лиц немецкой армии, правительства, партии, научного мира. Забавно было мне, молодому русскому, слышать от пожилого немецкого фельдмаршала: «Скажите, почему мы проиграли войну?»

– Когда вас освободили из этого лагеря?

– 23 июля 1946 года. Меня не освободили – меня везли на выдачу Советам. Майор, который вез, спросил: «О чем задумался?» Я рассказал ему, что я – из первой эмиграции. Сказал, что войну выиграла не власть, а русский народ. Он остановил машину, пошел куда-то позвонить, вернулся и отвез меня в лагерь для перемещенных лиц.

Семья моя жила в Нормандии – как раз там, где была высадка союзников, и немцы их всех выселили. Только из газет я узнал, что мой брат стал известным футболистом – вратарем. Благодаря этому мне удалось найти родных.

НТС В ПРИБАЛТИКЕ: ОТ НАРВЫ ДО НОРИЛЬСКА

Интервью с Раисой Ионовной Матвеевой-Рацевич

– Как вы попали в эмиграцию?

– Я родилась в Эстонии, а родители мои прибыли из Петрограда.

Когда вы впервые услышали об НТС?

– В 1935 году, при первом знакомстве с моим будущим мужем, Леонидом Дмитриевичем Матвеевым.

Что тогда представлял собой НТС в Прибалтике?

– Это был начальный период организации в Эстонии. Там действовали другие эмигрантские объединения – Братство русской правды, спортивное общество «Витязь», Русский клуб, РСХД, русские скауты – морские и сухопутные… Ведь Нарва и вся принарвская часть Эстонии была русской, по-эстонски говорили, как правило, лишь в административных учреждениях. Выходила русская газета «Нарвский листок».

НТС был на подпольном положении – официально мы существовать права не имели – СССР под боком, и местные власти боялись испортить отношения с могучим соседом. Все проводилось конспиративно – мы имели право знать лишь пятерых членов организации.

– В чем заключалась деятельность нарвского отдела?

Так как это было самое начало, нужно было идеологически подготовить наш небольшой кружок. Мы изучали конспекты: кооперацию, солидаризм. Пользовались большим количеством антисоветской литературы: газетами, которые доставлялись из-за границы. По газетам мы знали фамилии Байдалакова, Георгиевского. Мы должны были пропагандировать идеи Союза нашему окружению.

– А операции по переходу границы, по переправке литературы?

– Этого не было. Нам нужно было искать квартиры, где мы могли бы собираться, не вызывая подозрений. Первое время такой квартирой стала наша – мой браг тоже был вовлечен в организацию. Потом, опасаясь слежки, мы сняли другую квартиру. Но средств не хватало, и мы ей пользовались недолго. Потом начали встречаться в Русском клубе, под видом исторического кружка. Там мы больше всего занимались изучением положения в СССР – ведь в местных газетах об этом не писали.

В 1936 году моего мужа призвали на военную службу – на этот год работа прекратилась. В следующем году в Нарве состоялся колоссальный русский певческий праздник – туда приехало большое число русских из разных стран. Все – в национальных костюмах. Праздник длился три дня. Поле для нашей деятельности здесь было большое.

– Сколько членов НТС насчитывалось в Эстонии к 1940 году?

– Группы были в Нарве, Таллине и Тарту, а сколько в них человек – не знаю. Уполномоченным от Центра был Ходоровский в Таллине.

– Чем вам запомнилась советская оккупация 1940 года?

– Радио тогда еще не было широко распространено, но те, у кого были радиоприемники, начали говорить, что завтра советские войска войдут в Нарву. Уже к четырем утра на горе в Знаменской, где проходило Ленинградское шоссе, собралось много народу. Кто-то ждал со страхом, представляя, что нас ожидает, а кто – с радостью. Ведь в Нарве находилась Кренгольмская мануфактура, среди рабочих которой было очень много прокоммунистически настроенных людей.

Мы смотрели на дорогу и ждали. Первой появилась небольшая танкетка. За ней шли солдаты. Помню, нас удивило, что мы не увидели солдат в высоких сапогах. Они шли в обмотках, усталые, изможденные. Это можно было объяснить долгим маршем, но все они были очень худы.

После этого на большой зеленой площадке за церковью в Ивангороде был устроен митинг. Агитаторы рассказывали о прекрасной жизни в СССР. А советские офицеры удивлялись – что это у вас тут одни буржуи собрались? Присутствовавшие фабричные рабочие были нарядно и хорошо одеты, что для советских было в диковинку.

– Когда начались аресты?

– Почти сразу после их прихода. После отступления Юденича в Нарве осталось немало офицеров Белой армии – их арестовали сразу. Затем пошли поголовные аресты среди русской интеллигенции – без особого разбора. «Брали» педагогов, учителей, врачей, юристов. В гимназии, где я училась, работал весьма социалистически настроенный педагог Кузьма Иванович Плотников – его тоже посадили. Сажали купцов, собственников магазинов – ведь Эстония была капиталистической страной, так что было кого сажать.

– Когда пришли к вам?

– 22 июня 1940 года арестовали моего мужа. Причем арестовала его эстонская политическая полиция. От эстонцев мне удалось узнать, что через два дня всех арестованных отправят в Таллин. Я пришла на вокзал и успела даже попрощаться с мужем за руку. Увидев меня в окно, он сошел по ступенькам, – их везли в общем вагоне. Это была наша последняя встреча.

– Вы сказали, что его арестовала эстонская политическая полиция. Значит, она выполняла задания НКВД?

– Да. В день ареста мы были дома. Неожиданно постучали в дверь. Мы выглянули в окно и увидели двоих в штатском. Так как аресты уже шли, я сказала мужу, чтобы он бежал через черный ход, пока я замешкаюсь у двери. Но они заметили его на улице и бросились за ним. Обыска не было.

– Кто еще из членов НТС тогда был арестован?

– Мой брат Георгий Богданов – в это время он был в Таллине. Сергей Толкачев, мой одноклассник – там же. Калегин, Борис Агеев, Олег Тимофеев – все из нашей группы. По Эстонии арестованных членов НТС было больше – Ходоровский, Лишин, о других я не знаю.

На следующее утро я села на поезд и поехала в Таллин. Там встретила Тамару Павловну Лаговскую и еще одну даму – они тоже искали своих арестованных мужей. Мы вместе ходили но всем таллинским тюрьмам – везде нам отвечали, что наших мужей там нет.

Я в Нарву уже не вернулась – осталась в Таллине. Первое время работала в вокзальном буфете. Вскоре моя подруга Тамара Юрканская (тоже член НТС) устроила меня в Эстонское морское пароходство – машинисткой. Потом перевели в инспекцию морского регистра.

О наших мужьях никто из нас ничего узнать не сумел. После мне кто-то сказал, что все они – в Ленинграде, в «Большом доме». Мы пытались добиться разрешения отправлять им передачи, хотя бы деньгами. Просьбу удовлетворили – несколько месяцев мне удавалось отправлять мужу по сто крон в месяц – деньга принимали.

Видимо, меня искали в Нарве, потом начали искать в Таллине, и вскоре нашли.

Так как я жила в районе, подчиненном морскому НКВД, меня стали вызывать туда. Больше всего их интересовало, чем занимался мой муж. Но я отвечала, что толком ничего не знала. На допросы я ходила с чемоданчиком: мыло, полотенце, зубной порошок. Понимала, что меня могут арестовать в любой момент.

Самым неприятным был допрос накануне Пасхи, как раз во время церковной заутрени. Расспрашивали обо всех моих знакомых. В частности, задали вопрос о Наталье Янсон – очень религиозной женщине аристократического происхождения. Я ничего им не сказала, кроме того, что Янсоны – религиозные люди. Потом я пришла в эту семью и спросила: что мне отвечать в следующий раз? Она дала мне иконку и сказала: когда придешь к ним, ни о чем не думай – отвечай то, что само придет на ум.

На последнем допросе их в комнате было трое. Вопросы дурацкие. Вдруг неожиданно погас свет. Страх на меня напал, но я этого не показала. Через минуту свет зажегся. Для чего они это сделали – не знаю.

После этого случая мое дело передали в другое место, другому человеку. Разговоры шли в основном на религиозную тему. Например, один раз он мне сказал, что его мать знала Иоанна Кронштадтского! Последний раз я должна была явиться к нему 22 июня 1941 года. В дверь стучала напрасно – его уже не было.

На работу я продолжала ходить. При мне арестовали одного из наших инженеров, в прошлом – капитана дальнего плавания.

На всех углах были развешены объявления: «Кто вовремя не явится из отпуска, будет расстрелян», «Кто самовольно уйдет с работы, будет расстрелян». Однажды, выйдя на работу, я услышала какой-то странный шум. Когда пришла в нашу контору, увидела бухгалтера, метавшегося по комнате. Он сказал: «Вы что, ничего не видите?! Посмотрите в окно!»

Мимо наших окон потоком шли грузовики, наполненные людьми. По углам стояла вооруженная охрана. Одна из этих машин приковала мое внимание: в кузове стояла молодая красивая женщина с огромным букетом цветов. Вероятно, это была актриса, которую арестовали сразу после выступления.

Бухгалтер шептал мне: «Это увозят “пятую колонну!”» В то время так называли всех врагов советской власти. Их везли к запасному железнодорожному пути, где уже был приготовлен целый эшелон.

С этого момента я решила, что в Таллине мне оставаться нельзя. Один из наших техников, эстонец, предложил мне бежать в лес, к «зеленым братьям». О положении на фронте мы ничего не знали.

Я пришла домой, взяла самое необходимое, и, с чемоданчиком в руке, поехала в деревеньку в 15 километрах от Таллина – к подруге. На документы тогда внимания обращали мало. Так меня мобилизовали на рытье окопов. НКВД все же и здесь появлялось. Один раз во время такой проверки, завидев НКВДистов, я нагнулась и стала яростно копать, чтобы меня не узнали. Они лишь сказали, что работаю я хорошо. Но вскоре нас сняли и отправили в Таллин.

Старая служанка-эстонка, увидев меня, всплеснула руками: «Как, вы еще живы?! Сюда недавно привозили вашу сестру и ее подружку, проводили обыск, спрашивали вас!». Тогда я снова быстро вернулась в свою деревеньку.

Вскоре стала слышна артиллерийская канонада. Потом появились немцы. Эстонцы быстро побежали вешать на ратуше эстонский флаг. Немцы очень скоро его сняли и повесили свой со свастикой.

Через некоторое время мне удалось поехать в Нарву, где жили моя мама и младший брат. Я устроилась работать в немецкий военный лазарет, помощницей сестры. Сама была сыта, много удавалось приносить в семью – больные часто клали в карман сестре то апельсины, то шоколадки…

Тянуло в Россию. На любви к России я была воспитана. Мы знали, что наш народ страдает, и понимали, что для спасения его может быть необходимо пожертвовать собой.

Однажды я пришла на биржу труда (Arbeitsamt) и спросила о возможности получения работы на оккупированной территории.

Разрешение поехать в Псков я получила так – устроилась телефонисткой. Коммутатор был небольшой, я справлялась. Телефонисткой проработала месяц-полтора. Вскоре я встретила там Зину – свою старую знакомую, члена РСХД. Она сказала, что им нужны русские педагоги, преподаватели Закона Божьего. Меня это очень устраивало. От Arbeitsamt’a я сумела быстро отделаться и устроиться в Православную миссию – учителем Закона Божьего.

– Там вы познакомились с Полчаниновым?

– Да. Это был единственный человек, о котором я знала, что он – член НТС. Знала я многих, но что они – члены организации, я узнала только на суде. Полчанинов мне сказал, что нужно работать с молодежью. Тогда я уже служила в школе, что стояла за рекой Псковой. В классе у меня было около двадцати девочек, из них я создала кружок. Мы работали в помещении колокольни при Псковском кремле. Па втором этаже колокольни была запущенная грязная комната. У меня сохранился снимок, где мы с девочками, со швабрами и лопатами, идем убирать это помещение. Я начала с ними изучать русскую историю.

– Кто был глава вашей миссии?

– Начальником миссии был отец Кирилл Зальц – из Риги. Православная миссия подчинялась экзарху Сергию, который, как митрополит, жил в Риге.

– Чем занималась миссия кроме школы?

– Я знаю, что руководитель миссии отец Кирилл очень часто бывал вне Пскова. Он даже ездил в партизанские районы, общался с партизанами и ничего не боялся. Нам нужно было крестить большое число людей – ведь двадцать лет они были практически лишены возможности выполнять церковные обряды. Приходилось миссии и венчать, и исполнять требы, хоронить, восстанавливать превращенные в конюшни или зернохранилища храмы. На все остальное сил уже не было.

– И как долго продолжалась эта работа?

– До конца сорок третьего года – тогда нас всех эвакуировали. Некоторое время мы жили в Риге, я работала машинисткой в «Русском комитете». Мы все растеряли друг друга.

В 1944 году советская армия вошла в Ригу. Православная миссия была арестована почти в полном составе. Тут я и узнала, кто был членом НТСНП, например, мой сосед Костя Рубский.

– Вас взяли по доносу или – оптом?

– Думаю, что НКВД просто был известен список всех работников Православной миссии. Судили меня в январе месяце 1945 года там же, в Риге. Статья 58, пункты 10 и 11 – не такие страшные, по ним получали до десяти лет. Десять лет я и получила. С другими, как, например, с человеком по фамилии Катенин, было хуже – он получил расстрел. Меня отправили в Каргопольлаг, где и находилась до 1947 года. По амнистии в честь 30-летия Октябрьской революции меня освободили.

Я приехала в Нарву, где и встретилась со своим вторым мужем, Рацевичем.

– Когда вы узнали о смерти вашего первого мужа?

– В 1947 году. Мне сказали, что он умер от дистрофии в Ленинграде. Только в 1990 году мне официально сообщили, что он был расстрелян 3 июля 1941 года. Это были массовые расстрелы после начала войны.

Моего будущего второго мужа арестовали в 1949 году. Его отправили в ссылку в Красноярский край. В это время я работала на комбинате «Кренгольмская мануфактура» статистиком.

Скоро меня снова начали таскать на допросы. Самое противное, что предлагали стать осведомителем. Мне уже было на все наплевать, и я сказала: «Я – православная христианка и доносить на людей не могу!» Тогда мне сказали, что я узнаю места, куда Макар телят не гонял. В 1951 году я решила поехать к своему будущему мужу в ссылку, надеясь, что если в Нарве меня найдут сразу, то там это будет сложнее. Но муж был уже в Дудинке, туда и пришлось ехать. Там я устроилась бухгалтером в газете. Через месяц меня уволили «по биографическим данным». В 1952 году устроилась на работу в порт. Здесь меня и арестовали во второй раз.

Самолетом доставили в Красноярск. Сидела я в одиночке, на допросы меня почти не водили. Все время повторяла, что ничего не помню. Я сама молилась, чтобы позабыть все фамилии. Мне дали на ознакомление толстую папку моего дела.

Судил меня военный трибунал войск МГБ Красноярского края. Разгоралась «холодная война», и статью мне дали пострашнее – 58-1 А, по которой грозили 25 лет или расстрел.

– Но «состав преступления» был тот же самый?

– Да, тот же самый. Приговорили к 25 годам, с учетом отсиженного времени. Отправили в Норильск, пришлось пройти этапом мимо того дома, где я жила. Под Норильском был спецлагерь, куда меня и поместили. Сидели там все по 58-й – это здорово облегчало положение – не было уголовников.

Мы строили золоотвал для какой-то фабрики. Работа: кайло в руки, и – кайлить вечную мерзлоту. Одна – кайлит, вторая – бросает в тачку, третья – отвозит тачку. Руки у меня уже не сгибались, даже одеться-раздеться мне помогали девушки из нашего барака.

На одежде у нас были номера. Бараки закрывались в десять вечера – на огромные замки. Работали часто без выходных, будили пас в шесть утра. Выдавали казенные валенки на несколько размеров больше моего – бывшие до этого в употреблении у солдат, с заплатками, с дырками. Ватные стеганые штаны, ватная телогрейка, поверх – ватный бушлат, на голове – буденовка, что солдаты носили.

В 1953 году умер Сталин. Нас вывели на линейку, гудели сирены автомобилей, заводские гудки. Удивительно, что и среди заключенных нашего лагеря у многих на глазах были слезы, они со страхом говорили: «Что теперь с нами будет?!». Мы с нашим бригадиром тихонечко сели в углу и поздравили друг друга. По всем лагерям вспыхнула забастовка. В Норильске особенная – в мужских лагерях было много фронтовиков. Держались они долго.

Наш лагерь тоже бастовал, но недолго. Выражалось это в том, что никто не выходил на работу, а на крышах бараков были вывешены черные флаги.

В 1954-м заключенные требовали приезда комиссии из Москвы. Летом того года комиссия приехала, перед клубом был поставлен огромный стол, покрытый красной скатертью. По одну сторону сидела комиссия, по другую – заключенные, которые рассказывали, почему они бастовали. Требовали восстановления выходных, снятия номеров с одежды и замков с бараков, переписки с родными (она разрешалась лишь раз в году), права получения передач, введения бесконвойного перемещения, введения зачетов за хорошую работу.

Комиссия уехала. Сотрудники нашей культурно-воспитательной части получили возможность собираться. Вышло распоряжение, что отсидевшие три четверти срока будут освобождены. Писались характеристики на заключенных, которые потом представлялись в комиссию.

– Ваше дело пересмотрели?

– У меня было двадцать пять лет – мне нечего было об этом и думать. Моя знакомая по лагерю, Ольга Елисеевна Бенуа (из тех самых), все уговаривала меня написать прошение. В первый раз я написала, но мне отказали После этого я проболела неделю. Потом, после ее новых уговоров, я снова написала, и, о чудо – мне скинули десять лет. С учетом всего отсиженного срока и зачетом работы меня в 1955 году освободили – в пятилетнюю ссылку. Муж мой, сидевший десять лет как СОИ (социально-опасный элемент), в это время уже был амнистирован и жил в Дудинке, прямо к нему я и приехала. Через некоторое время с меня сняли ссылку, и в 1957 году мы вернулись в Нарву.

НА ВРАГОВ НЕ ОБИЖАЮТСЯ: НТС ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

Интервью с Евгением Романовичем Романовым

– Евгений Романович, что вы можете сказать о схеме работы НТС в военный период?

– Еще до начала Второй мировой войны НТС неоднократно заявлял, что в случае иностранной интервенции он будет «ни со Сталиным, ни с иноземными завоевателями, а с нашим народом». Идея «Третьей силы» была заложена именно тогда, она и определяла все действия Союза со времени начала войны. Я это подчеркиваю потому, что во время войны русская эмиграция разделилась на два лагеря: тех, кто считал немцев освободителями России от сталинского режима, и тех, кто стоял на позициях оборончества, т. е. защиты сталинского режима, считая, что он спасает Родину от иноземных завоевателей. Позиция Союза отличалась как от первой, так и от второй. Наиболее точная формулировка этой позиции дана в докладе тогдашнего председателя НТС В.М. Байдалакова, прочитанном на союзном собрании в Белграде в феврале 1938 года:

«С кем идти? У русской совести может быть на это только один ответ: ни со Сталиным, ни с иноземными завоевателями, а со всем русским народом»… «борьба на два фронта с завоевателями извне и с тиранией внутри будет весьма тяжела», но «Россию спасет русская сила на русской земле; на каждом из нас лежит долг отдать себя делу создания этой силы».

Эта формула и определила дальнейшие события в жизни организации, она и отвечает на вопрос: «Почему так много членов Союза оказалось в Германии, включая и руководство организации?» Германия тогда и была тем плацдармом, через который можно было идти на территории России, оккупированные немецкими войсками.

Это была одна линия деятельности НТС. В оккупированные области перебирались разными способами: нелегально, через Польшу, где у нас было сотрудничество с польским антинемецким Сопротивлением, связь с которым осуществлял Александр Эмильевич Вюртер, а также с переводчиками при разных фирмах, инженерами при фирмах, работавшими на оккупированных территориях. В книге П.В. Жадана «Русская судьба» рассказывается, как автор, ничего не смысливший в электричестве, нанялся электромонтером.

Позже появилось второе направление работы: большое количество советских граждан оказалось на территории самой Германии – военнопленные и рабочие-«остовцы». Как началась работа среди военнопленных, подробно описано в книге Казанцева «Третья сила». Для работы с «остовскими» рабочими в Берлине был создан специальный отдел – БОН («Берлин особого назначения»). Она включала в себя переписку и поездки в лагеря; в частности, были созданы артистические бригада, в которых были члены НТС, они занимались пропагандистской работой среди рабочих. Разница между военнопленными и «остовцами» была большая – первые жили в охраняемых лагерях, вторые, хотя и жили в лагерях, но были более свободны в перемещении. Из работы среди военнопленных, по сути дела, и выделилось Власовское движение, когда оно стало принимать организованные формы. НТС и Власовское движение ни в коем случае идентифицировать нельзя: на протяжении всей войны НТС находился на нелегальном положении.

– В 1938 году Германский отдел, ввиду невозможности продолжать независимую работу, был распущен?

– Когда нацистское правительство попыталось взять эмиграцию под свой контроль, председатель Германского отдела вскоре уехал в Голландию. Переезд членов Союза в Германию из Югославии, Франции, Бельгии и других стран также шел разными путями – многие приезжали как рабочие, ведь немцы набирали рабочую силу. Вот это и есть основная схема: в каких направлениях и в какой среде тогда работал НТС.

Цель: распространять идеи Союза, литературу, создавать союзные группы, пропагандировать идею «Третьей силы». С этой же целью члены Союза продвигались во Власовскую армию.

Об идее «Третьей силы» можно сказать следующее: с политической, практической точки зрения, она не дала реальных результатов – из-за мощности противостоявших друг другу военно-политических блоков. Молодежная русская эмигрантская организация, полная энтузиазма, не мота тогда материально реализовать эту идею. Но, с другой стороны, эта позиция была единственно верной морально. И мы до сих пор считаем, что это было правильно, и мы от этой позиции не отказываемся.

Можно ли говорить о том, что мы были на немецкой стороне, в то время как Родина боролась против немецких захватчиков? Ведь на немецкой стороне мы не были – мы были антигитлеровской организацией, одновременно оставаясь организацией антисталинской. Можно упрекать нас, что мы так или иначе не участвовали в войне на стороне советской, но нельзя забывать, что одержанная победа над внешним врагом лишь укрепила сталинский режим и стоила нашему народу миллионов новых жертв. Кто здесь был прав, может рассудить только история. Но с патриотической точки зрения идея «третьей силы» была правильной, а что ее не удалось реализовать, что не удалось создать силы, способной свергнуть сталинский режим, а затем избавиться от немцев или даже выиграть войну – ведь теоретически это было возможно, – это уже не наша вина. Конечно, многое объясняется немецкой политикой – ведь в первые годы войны это было реально. В частности, те оппозиционные Гитлеру круги, которые впоследствии совершили покушение на фюрера 20 июля 1944 года, настаивали на необходимости изменить восточную политику, создать Русское правительство и Русскую освободительную армию. Этот замысел потом проявился во Власовском движении, но так и не был реализован.

НТС был связан с этими кругами, об этом пишет в своей книге «Против Сталина и Гитлера» Штрик-Штрикфельдт, из своего опыта могу сказать, что был знаком с одним из участников этого заговора, Гербергом Максимилиановичем Краусом, австрийцем, экономистом. Он был на Восточном фронте, в частях снабжения армии. Он помогал нам, как мог, – предоставлял нам возможность передвигаться по Украине, чтобы мы могли посещать подпольные группы НТС, существовавшие там. Он помог организовать поездку Георгия Сергеевича Околовича в Генерал-губернаторство (Польшу), куда из Германии попасть было невозможно, – поездку для встречи с Александром Эмильевичем Вюрглером, ответственным за переброску членов НТС в Россию. Последний раз во время войны я видел Крауса в 1944 году в Берлине, незадолго до покушения на Гитлера. Он тогда ушел от ареста – ведь арестована была лишь верхушка заговора. После войны он был главой Либеральной австрийской партии, последний раз я с ним встречался в 1951 году.

Непосредственно к заговору члены НТС отношения не имели, но контакты с этими кругами у нас были, в частности, от них и исходила поддержка идеи Власовского движения.

– Большинство офицеров, поддерживавших Власовское движение и покровительствовавших НТС, были балтийские немцы?

– Они играли значительную роль. Но не только балтийские – русские немцы вообще. Штрик-Штрикфельдт во время Первой мировой был офицером русской армии. Русские немцы «репатриировались» в Германию и после революции. Благодаря знанию языка и знанию России их призывали в основном как переводчиков. В отличие от немецкой верхушки, они знали характер русского народа и старались, как могли, смягчить ту политику, которая проводилась на Востоке. В составе немецкой армии было до миллиона бывших советских граждан, во многом – благодаря переводчикам.

По своему опыту могу сказать – я остался под немецкой оккупацией в Днепропетровске. Как я должен был относиться к тому режиму, который на моих глазах за семь – восемь лет до войны истреблял украинское крестьянство? Я видел на улицах города умирающих от голода детей, я знал, как проводилась коллективизация.

Это был истребительный антинародный режим, и отношение к нему я изменить не мог.

Конечно, здесь многое зависело от судьбы – если бы я жил не в Днепропетровске, а, скажем, в Самаре, куда немцы не дошли, выбора бы никакого не было. Общеизвестен факт, что в первый период войны просто сдавались в плен. Сегодня в России об этом только-только начали писать. Конечно, причинами поражений наших войск явились и сталинская чистка офицерского корпуса перед войной, и бездарность военного командования, но главной причиной сдачи в плен миллионов солдат было нежелание воевать за этот режим.

Для меня позиция в отношении сталинского режима была совершенно ясной и непоколебимой – полное отрицание. Что касается политики немцев на оккупированных областях, то сначала нам казалось, по примеру 1918 года, что они попытаются создать «независимое украинское государство» под германским протекторатом. Но нацистский режим сразу же показал свое лицо: расстрелы евреев и отношение к военнопленным. Судьба вторых выяснилась довольно быстро – в знаменитом Уманьском окружении оказалось шестьсот тысяч человек, некоторым удалось оттуда выбраться и сведения о том, что там люди умирают с голоду, просочились довольно быстро. Сегодня немецкие историки пытаются оправдать это тем, что ни интендантство, ни военная жандармерия просто не были способны принять такое количество пленных, а по домам во время войны они их распустить не могли. Но факт остается фактом.

О самом нацистском режиме мы знали мало – советской пропаганде мало кто верил. Но сущность этого режима стала ясна довольно быстро, и перелом в отношении к немцам произошел уже где-то с зимы 1941 года.

Вскоре я столкнулся с первым членом НТС – он был переводчиком при одной из кинокомпаний, я познакомился с позицией «ни немцев, ни большевиков». Для меня это было ответом на мои сомнения. Политически это было наивно, но моральная правота была именно за этой позицией.

Работа на оккупированных территориях, конечно же, была антинемецкой – почему немцы и преследовали НТС. С моей точки зрения, мы не представляли для них реальной угрозы, но смысла нашей пропаганды уже был достаточно для того, чтобы акты репрессий против НТС начались именно в оккупированных областях.

– Вы могли бы привести примеры из деятельности Днепропетровской группы НТС?

– Кроме Днепропетровска наши люди работали также в Кривом Роге. Для партизанских действий эта область не была приспособлена – не было лесов. В Кривом Роге была подпольная группа, в которой было двое членов нашей организации, для них мы печатали в типографии местной газеты (в ней я и работал). Мы также привлекали людей в НТС, печатали нашу литературу.

– Эта группа была про– или антисоветской?

– Прежде всего, она была антинемецкой, поэтому с ними можно было сотрудничать. Ведь ряд партизанских отрядов первого периода войны создавались также не на просталинских, а на антинемецких позициях. СМЕРШ прибрал их к рукам позже.

– Когда вы покинули Днепропетровск?

– В августе 1943 года, когда фронт приблизился к городу. К этому времени я уже поездил по Украине – был в Белой Церкви, в Умани, в Новоукраинкс, в Кировограде, там, где были небольшие союзные группы, в Виннице. Оттуда я вернулся в полупустой Днепропетровск – он лежал почти на линии фронта, население было оттуда почти все изгнано. В Кировограде была довольно активная группа молодежи с учителем во главе. Один из членов группы, Навроцкий, работал типографом, с его помощью мы печатали листовки. Позже он переехал в Винницу, где опять-таки устроился в типографию, откуда выносил шрифт для НТСовской типографии в Виннице. Во главе Винницкой группы стоял Александр Ипполитович Данилов, эмигрант, инженер из Югославии. Из Винницы я поехал в Берлин, где устроился на работу в газету «Новое слово».

– Союзное руководство в Берлине к тому времени уже было арестовано?

– Нет, я попал в Германию в январе 1944 года, аресты руководства прошли 21–22 июня.

– Что послужило причиной массовых арестов среди руководства НТС?

– Как я уже говорил, с моей точки зрения, никакой реальной угрозы немецкому режиму мы не представляли, реальной, существенной. Но у немцев уже было ощущение критического положения, и всякая, большая или незначительная деятельность, направленная против них, требовала пресечения. И второе – идея «Третьей силы» имела большой отклик, на этой базе строилось и Власовское движение, и в самом его руководстве были члены НТС – начальник штаба РОА генерал Трухин, генерал Меандров и другие.

– Сколько всего тогда было арестовано членов НТС и как шли аресты: «снизу вверх» или всех оптом?

– Нет, аресты шли с самого начала – на оккупированных территориях. Члена НТС Масалитинова отправили в концлагерь в июле 1943 года – задолго до арестов руководства – за пропаганду среда военнопленных, первые аресты на оккупированных территориях начались уже в 1941-м, а усилились после отката немцев от Москвы. А в июне 1944-го был произведен удар но всему руководству НТС. Всего за наш военный период немцами было арестовано свыше двухсот человек, во время «берлинской волны» было арестовано 25–30 человек.