Текст книги "В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война"

Автор книги: Андрей Окулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Однажды в нашем лагере произошла странная история, достойная пера Шекспира. Врачи, свои, из военнопленных, обнаружили у одного больного тиф. Это грозило смертью всему лагерю. Если немцы узнавали, что у кого-то тиф, они просто устраивали своеобразный «карантин»: изолировали лагерь, не подвозили туда продукты и расстреливали из пулеметов всех, кто пытался сбежать. Ждали, пока вымрут все. Чтобы снасти остальных, врачам пришлось пойти на жестокий шаг: они сделали тифозному больному смертельную инъекцию и назвали причиной смерти истощение.

В одном из лагерей на Артемова обратили внимание члены НТС. С их помощью он попал в учебный лагерь Вустрау. Вступил в НТС, был одним из разработчиков «Схемы национально-трудового строя» – программы организации. Был старшим лектором в школе пропагандистов в Дабендорфе, под Берлином.

– Несколько раз я говорил такое, за что спокойно могли расстрелять. Один раз, читая лекцию о приходе к власти Сталина, сказал: что можно говорить о моральном облике человека, который уничтожил всех своих бывших соратников? В зале повисла гробовая тишина. Там было несколько немецких офицеров. Я и не подумал, что Гитлер сделал с Ремом то же самое! В другой раз, упомянув, что Сталин – недоучившийся семинарист, подобрал рискованное сравнение: «Это все равно, как если бы во главе армии стоял бывший ефрейтор!» Уж больно много общего было у этих двух диктаторов. Потом мне все это надоело: я заявил, что под красным флагом уже жил и воевал, а служить под таким же красным, но со свастикой, не собираюсь! И попросил вернуть меня в лагерь. Но меня убедили, что наверху должно что-то произойти и что необходимо создавать РОА…

Его откомандировали в РОА. Он был одним из авторов манифеста КОНР 1944 года. Когда мы просматривали документальный фильм о подписании Пражского манифеста, он указал на себя:

– Этот, в белом воротничке…

Потом – конец войны. Начались репатриации. Во время заключения Ялтинских соглашений Сталин провел коварный ход: настоял, чтобы все советские подданные, оказавшиеся в зоне англо-американской оккупации европейских стран, подлежали насильственной выдаче в СССР. Когда со стороны Запада последовало возражение, что люди должны ехать добровольно, Сталин пообещал, что тогда все подданные европейских стран, оказавшиеся в зоне советской оккупации, тоже добровольно откажутся возвращаться домой. А обеспечивать такую добровольность советская сторона умела неплохо. Союзникам пришлось согласиться со сталинской трактовкой – свои им были дороже, чем судьба миллионов бывших подсоветских людей.

Чтобы избежать выдачи Советам, нужно было доказать репатриационной комиссии, что человек не находился на территории СССР до 1 сентября 1939 года. Многие тогда меняли документы, сочиняли себе легенды-биографии. Тогда и Александр Николаевич из Зайцева стал Артемовым, и местом рождения ему сделали Харбин, где он никогда не был. Про ужасы репатриации написано немало. Но Александр Николаевич любил рассказывать про эти события несколько историй, достойных пера сатирика.

– В одном беженском лагере жили тринадцать калмыков. Все подлежали выдаче. Для прочих придумывали легенды. Ведь у многих в послевоенной суматохе не было документов. В репатриационной комиссии сидели представители всех четырех держав-победительниц. Нужно было доказать этой комиссии, что ты – из первой, послереволюционной эмиграции, и такой человек выдаче не подлежал. Но многие из этих калмыков и по-русски-то говорили с акцентом, как им притворяться? Ведь на знание языков проверяли.

Вот заходит один калмык в кабинет, где заседает комиссия. И говорит, что он – из первой эмиграции, жил в Париже. Работал там-то и там-то. С ним заговаривают по-французски. Прекрасно знает язык. Показывают карту Парижа – безошибочно называет улицу, на которой жил, завод, на котором работал. Все в порядке – выдаче не подлежит. Заходит второй калмык. Тоже, оказывается, из первой эмиграции. Тоже в Париже жил. По-французски говорит, улицу (другую, конечно) показывает верно. Потом – следующий. В общем, все 13 калмыков во Франции жили, что сумели доказать. Комиссия уехала. И не догадалась, что калмык-то был один и тот же, он в соседней комнате только пиджак менял! А для наивных европейцев все они – на одно лицо…

В другом лагере оказалась старушка, которая языков не знала и за границей никогда не была. Как ее спасать? Ну, мы сообща соорудили ей легенду, что она жила в Польше, в семье русских эмигрантов, воспитывала детей. И потому польский не знает – ни к чему было.

Ну, комиссия всю эту историю выслушала, а потом один из членов комиссии спрашивает:

– И что, вы так двадцать лет там и жили?

– Да, все двадцать лет.

– И все двадцать лет детей воспитывали?

– Ну да.

– А дети так и не выросли?

– Да не росли что-то…

Тут комиссия рассмеялась. Бабушку пожалели, несмотря на ее безыскусное вранье, и репатриировать не стали.

Да и вообще наши эмигранты второй волны проявляли чудеса сообразительности. Один лагерь располагался в четырехэтажном здании. И вот к американскому коменданту городка приходит группа крестьян и заявляет, что у них пропала корова. А кроме русских, дескать, никто ее в округе увести не мог. Американец отправляется в злополучное здание и требует вернуть корову. Избранный своими начальник лагеря все отрицает. Американцы начинают обыск. Обыскали все четыре этажа – ничего. Немцы настаивают, что корова должна быть здесь – не могли ее незаметно никуда увести, местные здесь всех знают. Здание обыскали три раза – ничего.

Американский комендант отзывает в сторону русского начальника лагеря и говорит:

– Ладно, я оставлю вам корову, но объясните мне – где вы ее ухитрились спрятать? Ведь каждый этаж по несколько раз обыскали…

А начальник лагеря ухмыляется:

– Точно оставите? Ведь у нас туг дети, кормить надо. Ладно, тогда скажу. Ваши солдаты действительно каждый этаж обыскали. А в лифт они заглядывали?

Оказывается, бедной буренке замотали морду тряпками, запихнули ее в лифт и, пока американцы обыскивали один этаж, ее поднимали на другой.

В другой лагерь, расположенный в английской зоне оккупации возле Ганновера, приехал офицер-энкавэдист. Сначала рассказывал, как тепло их всех примет Родина. Но в толпе были те, кто прошел советские тюрьмы и лагеря. Потом чекист начал угрожать:

– Никуда вы не денетесь, у нас с союзниками договор о насильственной выдаче!

Зря он это сказал. Из толпы вышел паренек, достал из-за голенища сапога нож, молча вогнал его чекисту под ребро и скрылся в толпе. Чекиста отправили в английский госпиталь, вылечили. После этого он сразу… попросил политического убежища! Поправилось на Западе, да и понял, что с ним свои потом сделать могут.

Английский комендант лагеря блокировал все ходы и выходы: на его территории ранили офицера союзной армии! В лагере объявили: если преступник не явится к коменданту, всех снимут с продовольственного пайка.

Вот сидит начальник лагеря у себя в кабинете, а к нему заходит паренек.

– А если преступник сдастся добровольно, вы лагерь с пайка снимать не будете?

– Не буду.

– Ну, тогда вот. Это я его пырнул. Зовут меня так-то и так-то, вот – орудие преступления.

И кладет на стол нож. Довольный комендант составляет протокол.

– Все?

– Всё.

– А теперь – прощайте!

И выпрыгивает из окна. Второй прыжок – через колючку, она там достаточно халтурная была. С тем и пропал. А протокол имеется, орудие преступления – тоже. Пришлось коменданту слово данное сдержать…

А паренька в соседнем лагере прятали. Его управляющим был член НТС Лев Рар. Годы спустя он встретил в Лондоне того самого английского коменданта, что снятием с пайка грозил. И тот ему рассказал: «Вы прятали того парня в подвале под лагерной церковью, вы ведь котелок с едой не для святых туда носили».

Александр Николаевич был блестящим журналистом. Он умел просто и доходчиво объяснять самые сложные темы. Помню, как он возмущался засорением русского языка советскими канцеляризмами.

– Мы часто уже и не думаем об изначальном смысле того или иного выражения. Сплошь и рядом читаешь: «повысились цены на продукты питания». Но ведь в русском языке слово «продукт» всегда означало конечный результат. Поэтому даже подумать неприлично, что такое «продукт питания». И как оно могло подорожать?!

С 1965 по 1971 год возглавлял журнал «Посев», с 1972-го по 1984-й был председателем НТС. Это он работал над всеми программами организации в послевоенный период. В последний раз я видел его в 2000 году.

– У меня сейчас восемь болезней. Мне трудно помочь Союзу. Но я внимательно сверил программный документ Путина, опубликованный в Интернете. Да, он явно пользовался нашей программой 1974 года. Кому знать, как не мне, – я ведь ее составлял… Я бы предложил Совету НТС просто поддерживать Путина. Ведь он практически нашу программу выполняет…

Александр Николаевич написал об этом письмо Совету. Но текст его, кроме членов Совета, никто не увидел.

Скончался Александр Николаевич во Франкфурте-на-Майне 2 августа 2002 года, ненадолго пережив свою жену.

* * *

Первая ежегодная посевская конференция, на которой мне довелось побывать, проходила в здании Франкфуртской… масонской ложи! Старику, который снимал помещение, неоднократно говорили, что можно было бы и другое здание подобрать. Но он отмахивался:

– Ну и что, что масоны? Здесь – дешево, и в центре! Ведущим этой конференции, как, впрочем, и многих других, был Александр Николаевич. Помню, как во время дискуссии кто-то сказал про слухи об инфильтрации КГБ в НТС. На это ответил Владимир Дмитриевич Поремский, один из основателей НТС:

– Не могу гарантировать, что в этом зале не находится агент КГБ. Но я знаю одну организацию, в которой нет ни одного агента. Это – Союз пажей Его Императорского величества в Париже. Там – восемь человек, самому младшему – за восемьдесят. Уверен, что их инфильтрировать очень трудно.

Выступления Эдуарда Оганесяна, армянского националиста, он тогда работал на радио «Свобода», всем запоминались своей экспрессивностью:

– В 1915 году турки совершили чудовищный геноцид – вырезали полтора миллиона армян! Недавно, в траурный юбилей, мы с группой армянских эмигрантов решили дать в крупных немецких газетах траурные объявления. Нам сказали: десять тысяч марок. У нас не было таких денег. Но тут нашлись какие-то два мальчика. Я не знаю, кто они, если бы знал – я бы их расцеловал! Они просто ухлопали турецкого посла. И знаете, все газеты вспомнили про геноцид! И никто не требовал с нас десять тысяч марок. Вы, пожалуйста, не подумайте, что я здесь, на лосевской конференции, вас к чему-то подстрекаю… я просто делюсь опытом!

Овации. Потом Артемов, качая головой, говорит:

– Мне тут уже записку прислали: «Неужели мы – хуже армян»? Я бы попросил даже в шутку не высказывать симпатий к терроризму!

На другой конференции тот же Оганесян привел другой пример, относящийся к сепаратизму:

– Как-то я проезжал на машине вдоль турецкой границы и увидел в воздухе десяток турецких истребителей. И тогда я подумал: сколько придется работать всей Армении, чтобы построить десять таких же?! И тогда я подумал, а так ли нужна нам эта независимость?

В следующий раз Оганесян участвовал в «круглом столе». Кто-то затронул тему терроризма. Ведущий, Александр Михайлович Югов, сказал: «Не думаю, что здесь, за “круглым столом”, есть люди, которые всерьез хотят террора!»

Оганесян возмутился и поднял руку:

– Как это – нет? Я хочу… – В зале опять раздался хохот.

Кто только не выступал на этих конференциях. Абдурахман Авторханов, Аркадий Петрович Столыпин, Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин, Александр Гинзбург…

Когда на конференции зашел разговор о «конструктивных силах в правящем слое», то есть о том, что прогрессивная часть номенклатуры может оказаться союзником в борьбе против советского режима, Авторханов с кавказской экспрессивностью заявил:

– Не знаю я там никаких конструктивных сил. Вы лучше соберите несколько рабочих шарикоподшипникового завода и скажите им: «Ребята, неужели мы хуже поляков?!» Вот это и будет – «конструктивная сила», которую будет бояться весь правящий слой вместе с его «конструктивной прослойкой»!

Все помнили, как его, чеченца, возмущала «Колыбельная» Лермонтова:

Злой чечен ползет на берег,

Точит свой кинжал…

Почему «злой»?! И как это он одновременно и ползет и точит?!

Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин до конца дней своих оставался эсером. К НТС он относился очень хорошо, но, выступая на посевских конференциях, неизменно заканчивал свою речь лозунгом любимой им партии: «Земля и воля! В борьбе обретешь ты право свое!»

Книг он написал огромное количество. Обо всем подряд. Так, как ему все виделось. Как-то раз один из героев, Евгений Кушев, о кагором он написал как о «сироте, никогда не видевшем своего отца», подошел к Анатолию Эммануиловичу и возмутился:

– Что вы здесь понаписали? Я прекрасно знал своего отца!

На что Краснов-Левитин отмахнулся:

– Кому лучше знать, автору или вам?!

Как-то раз после конференции один из участников пригласил его на ужин. Так как все происходило в общем зале, а разговаривали оба громко, я слышал окончание их политической дискуссии.

– Вот вы, Анатолий Эммануилович, говорите, что частную собственность необходимо упразднить. Я в своей лавке день и ночь работаю, так что же я, по-вашему, – эксплуататор?

– А вас за вашу лавку, – отвечает захмелевший старый эсер, – надобно повесить!

– Ну вот, – обиделся собеседник, – а я вас тут бифштексом кормлю!

В тот год выхожу я после доклада и направляюсь в бар. Смотрю, возле бара – кладовка какая-то, за занавеской. Я решил полюбопытствовать – забрался за занавеску, а там масонская атрибутика свалена. Какие-то ритуальные циркули, молотки, фартуки. И целая полка, заваленная кукурузными початками. Зачем масонам кукуруза? Не знаю, но решил найти ей применение. Смотрю – возле бара стоит импозантный Юрка Миллер, молодой энтээсовец из Лондона. С бородой, в шикарном костюме, с черным «дипломатом». Размахивает руками и объясняет что-то члену Европейского парламента, стильной даме, прибывшей на конференцию в качестве гостя. Он обожал напыщенно вещать черт-те что, а сам небось просто пытался произвести впечатление на красивую женщину. Свой шикарный «дипломат» с золотыми буквами «НТС» он поставил рядышком. Возле той самой кладовки.

Пока Юрка был углублен в беседу с депутатом, я тихо взял его чемодан, занес в кладовку и доверху загрузил масонской кукурузой. Закрыл и поставил на прежнее место, а сам стал наблюдать из-за стойки.

Юрка произвел на депутата сильное впечатление. Под конец разговора он говорит:

– А сейчас я покажу вам нашу последнюю резолюцию!

Берет свой «дипломат», открывает его… и по всему залу катятся початки кукурузы! Бар хохочет, Юрка в недоумении, депутат – тоже. Шутка удалась. А масоны и без кукурузы обойдутся.

* * *

В 1981 году в «Посеве» мне сказали, что Владимир Буковский прочел мою статью в журнале и хотел бы со мной встретиться, так как скоро он приезжает во Франкфурт по делам. Знаменитый диссидент, которого в 1976 году обменяли на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана. Его книга «И возвращается ветер…» мне очень понравилась: написана прекрасным языком, замечательная иллюстрация к истории диссидентского движения в СССР. Естественно, что маме и мне было очень интересно с ним познакомиться.

Он пригласил нас в китайский ресторан в центре города. Времени у него было не много. Он расспросил о положении дел в Ленинграде, о наших планах на Западе. Я рассказал, что связан с НТС, дальнейшие планы также связаны с этой организацией. Он поморщился:

– Тюлька все это! Весь этот НТС… Кружок пенсионеров во Франкфурте. Я с ним был в контакте с 1965 года. Привезли литературу – спасибо, нужно забрать самиздатскую рукопись – пожалуйста. Ну и всё. Мои друзья, Галансков и Добровольский, к НТС относились так же. А когда Юра Галансков погиб в лагере, эти старики его в свой «исполком» зачислили! Чтобы оправдать свое существование. Нечего тебе с ними возиться. Вот у меня будет все – свои издания, своя организация. Если у тебя есть контакты в Питере, то я буду рад переправить им литературу…

О том, что это за «своя» организация, он тогда не сообщил. «Интернационал сопротивления» еще только создавался. Администрация Рейгана выделила на антикоммунистическую пропагандистскую работу немалые деньги. Многие правозащитники, оказавшиеся на Западе, видели в НТС конкурента, который занимается подобной деятельностью уже не один десяток лет. Им казалось, что если они получат эти средства, то справятся с этим не хуже. В связи с этим нападок в адрес НТС в эмигрантской прессе появилось немало. «Кружок пенсионеров во Франкфурте» на эти нападки не отвечал.

Шла «холодная война». Руководство организации считало, что затевать в это время склоки по одну сторону баррикады нельзя.

Уже в середине девяностых, когда Буковский опубликовал свою книгу «Московский процесс», где обвинил НТС во всех смертных грехах, было решено ответить ему. Ведь война к тому времени закончилась.

Я получил доступ в архив «Закрытого сектора» и посмотрел дело Буковского, Галанскова, отчеты курьеров, которые к ним ездили, переписку с Министерством иностранных дел Чили по поводу обмена на Корвалана. Тогда в журнале «Посев» появилась статья «Наказание за помощь», где эти данные были преданы гласности. Реакции со стороны Буковского не последовало. Но все это случилось позже.

А тогда мы просто поговорили и разошлись. Буковский надписал мне свою фотографию на память: «Андрею и ленинградской молодежной оппозиции с надеждой на будущее. В. Буковский. 15 декабря 1981».

* * *

В тот вечер я приехал на квартиру, где жил Миша Назаров. Он занимал лишь половину, во второй останавливались члены НТС и гости организации. На кухне сидел высокий худощавый старик, которого я раньше не видел. Он приветливо представился:

– Столыпин. Аркадий Петрович.

Это был сын великого русского премьера. Старый член НТС. Он долгие годы заседал в совете организации и в Высшем суде совести и чести.

Мы не так долго беседовали: он спрашивал мое мнение о произведениях Солженицына. Ему больше всего нравился «Матренин двор».

Во время взрыва на Аптекарском острове, устроенного эсерами, он катался на трехколесном велосипеде. Его далеко отбросило взрывной волной. Его старшая сестра пострадала гораздо сильнее.

В эмиграцию он попал вместе с Белой армией. Вступил в НТС. Во время Второй мировой был председателем Парижской группы союза. Старики с удовольствием рассказывали, как во время арестов руководства НТС к нему в дом ворвалось гестапо. Аркадий Петрович любил долго поспать. Утром в спальню вбежала его жена и в ужасе закричала:

– Аркадий! Гестапо!

Аркадий Петрович высунулся из-под одеяла, обвел сонным взглядом гестаповцев и произнес легендарную фразу:

– Какой кошмар!

После чего завернулся в одеяло и… снова уснул! Гестаповцы были оскорблены в лучших чувствах: это был единственный человек, который, услышав «гестапо», просто уснул…

Когда советский «историко-писатель» Валентин Пикуль написал очередное творение, касавшееся времени правления Петра Столыпина, он не пожалел черной краски для создания портрета «реакционного премьера». Но когда Аркадий Петрович прочел слова о том, что «Столыпин тяпнул стопку водки», он не только возмутился, по и удивился:

– Отец был трезвенником! На столе за обедом, кроме воды, никаких напитков не было.

Он написал об этом статью в «Посеве». Аркадий Петрович рассказывал, как его, маленького мальчика, по Зимнему дворцу водил старый лакей, служивший еще при Александре II. Он рассказывал про царя-освободителя и про все покушения, совершенные народовольцами. Про выстрел Соловьева у решетки Летнего сада он говорил своими словами:

– Злодей стреляет, стреляет; a Em Императорское Величество всемилостивейше уклоняется!

Аркадий Петрович писал в «Посев» до глубокой старости. Но, как это случилось у многих эмигрантов, внуки его по-русски уже не говорили. Оп скончался в Париже в 1990 году.

* * *

Вскоре мне довелось стать свидетелем еще одной попытки создания новой политической партии. Один диссидент из провинции, отсидевший несколько лет за то, что пытался создать партию «демократического социализма» в СССР, выехал на Запад. В НТС к нему отнеслись хорошо, печатали, приглашали на конференции, устроили на работу. Но вскоре стали обращать внимание, что после собраний он отводит людей в сторону и объясняет им, что «НТС – старичье, я скоро сам создам свою партию, вот у меня подучится нечто серьезное! Так что вы уж лучше со мной дело имейте». Старики показали ему от ворот поворот.

Он собрал народ в небольшом ресторанчике и выступил с речью. Мол, новое время требует новых партий. Вот НТС людей на голодном пайке держит, лишний раз друга в ресторан не пригласишь. А мы создадим свою партию, эффективнее, моложе, динамичнее. Журнал будем выпускать, не хуже «Посева». Денег получим. И все будет хорошо. И назовем ее «Демократическое объединение». Поскольку всех в нее объединим. Сначала – вас.

Тут многие возразили, что сначала нужно что-нибудь самому сделать, а потом уже декларациями заниматься. Потом пошутили про «демобъедки». Потом поели, попили и разошлись.

Он еще несколько раз народ собирал. Пока всем не надоело.

Александр Николаевич Артемов вспоминал, что в сороковых– пятидесятых у НТС главными политическими оппонентами в эмиграции были меньшевики и эсеры, объединенные вокруг журнала «Социалистический вестник» в США. Он регулярно спорил с «Посевом», вел политические дискуссии, критиковал правые устремления НТС. Но старые социалисты со временем вымерли как мамонты.

«Было бы здорово, если бы у нас был нормальный политический оппонент. Это дисциплинирует. А то начинают создавать что-то свое, нас поругают, ничего не создадут и развалятся. Это ведь никакая не политика…»

Третьей эмиграции не удалось основать ни одной политической партии. Это тоже уметь надо. Ведь партии не строятся из одних только денег и амбиций.

* * *

Русский Берлин в межвоенное двадцатилетие… Первый перевалочный пункт эмиграции. Русские газеты, русские издательства, русская культурная жизнь, множество русских организаций. Мне посчастливилось быть знакомым с несколькими людьми из русского Берлина того времени.

Одним из них был Юрий Андреевич Трегубов. Сухощавый пожилой человек, спортивный, подтянутый. И почти все время над кем-то или чем-то подшучивавший.

Юрий Андреевич Трегубов родился в 1913 году в Санкт-Петербурге. В 1924-м, в год смерти Ленина, одна из его теток имела отношение к организации пышных церемоний, посвященных кончине вождя. В то голодное время ей удалось украсть один из лавровых венков и использовать лавровый лист в кулинарных целях. А вторая тетка страшно ругалась: как бы от такой «бесовской» приправы с маленьким Юрочкой беды не случилось…

В 1926-м ему удалось уехать в Германию. К родственникам. В середине тридцатых из веет многообразия русских эмигрантских партий он выбрал НТС. Про эмигрантскую политическую жизнь мог рассказывать часами. В частности, про то, как во время церковного раскола один из берлинских прихожан отбил в Париж телеграмму, в который он хотел высказать свое возмущение поведением архиепископа Антония. А так как французский он знал слабо, телеграмма получилась из двух слов: «Antoin – cochon!» – «Антоний – свинья!»

Про эти события в эмиграции бытовал такой анекдот.

Один эмигрант разбогател и решил построить две церкви. Когда друзья спрашивали у него, отчего же сразу две, он отвечал: «В эту я буду ходить на службу, а в этой – ноги моей не будет!»

Трегубов рассказывал мне о РОНД (Российское освободительное народное движение), которое создала незначительная часть эмигрантов, пытавшихся подражать национал-социалистам. Во главе его стояли некто Светозаров и Меллер-Закомельский, которого дразнили «Мерин-Закобельский». «Штурмовики» РОНДа маршировали по улицам Берлина в черных галифе, белых рубашках с портупеями, под флагами со свастикой и распевали «Взвейтесь, соколы, орлами». Берлинские дамы перешептывались: «Das ist Russischcs “Horst Wcssel”» – «Это – русский “Хорст Вессель”».

Хорст Вессель – так звали нацистского «мученика за идею». Он написал марш штурмовиков, а потом его зарезал коммунист. Правда, совсем не по причине идеологических разногласий: и нацист, и коммунист были сутенерами и не поделили красивую проститутку, приносившую изрядный доход. Но партии требовались герои.

Нацистский гимн «Хорст Вессель» русские нацисты перевели, назвав его «Песнь дружинников РОНД»:

Ряды тесней! Поднимем выше знамя!

Наш мерный шаг спокоен и тяжел…

Незримо здесь, в ряды собравшись с нами,

Витают те, кто прежде в штурмах шел.

Дорогу нам! Полки и батальоны

Ведет вперед убитых братьев тень,

И ждут с спокойной верой миллионы,

Когда взойдет заветной воли день.

Готовы все, все жаждой боя дышат;

Труби, трубач, труби в последний раз!

Наш Крестный стяг приветный ветр колышет,

Смелей, друзья! Свободы близок час!

Юрий Андреевич один раз забрел на одно из собраний сей одиозной организации в Берлине.

Услышав доклад о том, что Ленин и Троцкий причащались мацой и запивали ее человеческой кровью, он не выдержал и заявил, что это – бред. На него закричали, затопали ногами и выгнали вон.

«Через некоторое время, – вспоминал Трегубов, – захожу я в русский книжный магазин и вижу свежий номер антисемитской газеты “Жидовед”, на первой полосе – заголовок: “Гнусный поджидок Трегубов”. Почему я тогда не сохранил этот номер? Я бы сейчас в Израиле министром был!»

Русские нацистские организации Гитлер вскоре запретил, заявив, что «национал-социализм – это не товар для экспорта»!

В 1942 году Юрий Андреевич, скрыв свою принадлежность к НТС, поступил на работу в Министерство по делам оккупированных территорий. Официально он преподавал советским военнопленным немецкий язык, на самом деле – вел пропагандистскую работу но линии НТС. Зная веселый характер и юмор Юрия Андреевича, ему поручали читать лекции на такие темы, как «масоны и мировой заговор». Свои лекции о масонстве он начинал словами: «Масоны – это такая организация, которую никто никогда не видел!» Слушатели покатывались со смеху, а нацистские власти долю не замечали прямою издевательства.

В 1944-м он добровольцем вступил во власовскую армию. После окончания войны ею схватили американцы и передали в руки чехам. В 1946-м ею освободили из лагеря военнопленных, и он вернулся в Западный Берлин, где возобновил союзную работу. В 1947-м его захватили агенты советской госбезопасности. На мой вопрос о том, как это произошло, Юрий Андреевич ответил в свойственной ему манере:

– Одна знакомая балерина пригласила меня в гости к себе на квартиру на границе с Восточным Берлином. Балерина была очень симпатичная, и приглашение я принял. Захожу, а она мне: «Садись, Юрочка, на диванчик». Я сел. Так восемь лет и просидел!

В комнату вбежало несколько гебистов, Трегубова скрутили и увезли в Восточный Берлин. Юрий Андреевич гордился тем, что все-таки успел в драке сломать ключицу одному из них. Трегубова привезли в Москву: Лубянка, Лефортово, Бутырки. Один из допросов проводила женщина-следователь, которую он знал как «остовку» в Германии во время войны. Оказывается, она была заслана туда как агент. Она напрямую заявила арестованному, что любит его и, если он согласится сотрудничать с «органами», готова стать его женой. Трегубов рассказывал, что в тот момент ему было видение: погибшие члены НТС заявили ему, что проклянут его, если он согласится.

В 1950 году его приговорили к смертной казни, но заменили расстрел 25 годами лагерей. Воркута. В лагере ему удалось выжить, потому что в него влюбилась уголовница – «паханша» зоны.

Когда канцлеру ФРГ Конраду Аденауэру удалось договориться с Хрущевым о возвращении на родину всех бывших военнопленных, Трегубову, как германскому подданному, удалось освободиться в их числе. Но возвращении он написал об этом книгу «Восемь лет во власти Лубянки».

Он продолжал помогать НТС до конца своей жизни. На жизнь он зарабатывал сам: писал на немецком языке романы ужасов, выпускавшиеся издательством, в котором работали он сам и его жена. Тяга к мистике и к юмору была присуща ему всегда.

* * *

Пришло официальное письмо. Из Управления по делам беженцев. Так как я, мать и брат подавали документы на убежище порознь, нас решили распределить. Заявление на убежище рассылали по разным землям, чтобы не было концентрации «азилянтов» в одном регионе. Мне было предписано отбыть в лагерь для беженцев в городе Ганновер. Мать и брата оставляли в Эппштайне. Бюрократия.

Мишка Назаров в редакции утешительно пообещал мне:

– Ты там жить будешь. В лагере, со всякими турками. Но зато я тебе каждый месяц «Посев» буду высылать!

Спасибо.

Права на работу нет – ведь решение об убежище еще не вынесено. Документы – право проживания там, где меня власти поселят. Пособие по месту этого проживания и выдается. Что делать – на нелегальное положение переходить, в Париж ехать, куда Евгеньич звал?

Выручил священник, отец Марк. В столице земли Гессен, городе Висбаден, на горе Нероберг, стоит русская церковь Святой Елизаветы. Удивительный по красоте храм с золотыми куполами. Казалось бы, настоящая русская церковь из светлого камня, но отчего-то – будто обуженная, вытянутая. Герцог Нассау, княжества, чьей столицей в XIX веке был Висбаден, построил ее на могиле своей жены, русской княжны Елизаветы Михайловны, которая умерла в родах. Он хотел видеть на этом месте настоянную русскую церковь, которую и воздвигли немецкие архитекторы. Но – немного по-своему. Внизу, под горой, раскинулся Висбаден. Вокруг – лес. Тропинка идет от церкви наверх – к старинному каменному дому. Дом священника. Половина его считалась монастырем, поскольку жила но монастырскому уставу. Хотя монахов там было всего двое – сам отец Марк и православный голландец брат Стефан. Во второй половине дома жил с семьей отец Николай – сын Александра Николаевича Артемова.

Отец Марк написал в Управление по делам беженцев прошение, чтобы меня оставили с семьей. А на время рассмотрения взял меня жить в домик при церкви.

Отец Марк – чистокровный немец из Восточной Германии. Сбежав в ФРГ, он вошел в контакт с НТС, работал в «Закрытом секторе». Мне рассказывали, что кличка его была Мефистофель – из-за черной бороды. Но в итоге он стал православным священником.

* * *

Нероберг. Гора, получившая свое название из-за того, что, но легенде, где-то здесь стояла вилла римскою императора Нерона. Я прожил на этой горе около четырех месяцев. Открывал церковь, показывал ее туристам, стоял за свечным ящиком, продавал открытки и сувениры. Часто но утрам к церкви прибегала любопытная белка. Она разглядывала меня сверху, кувыркалась на ветках и ловила свой хвост. Стадо оленей иногда подбегало к самому домику. По ночам ухали совы. В Германии места мало, животные научились жить рядом с цивилизацией. Немецкие орнитологи тогда писали, что многие хищные птицы перестали охотиться – сидят на проводах возле автобанов и ждут, пока задавят зайца или еще какую живность. Домик и церковь стояли в черте города – Висбаден расположился внизу, под горой. Гору так и называли – «балкон над городом». От церкви – вверх но тропинке, и вот она – беседка с белыми колоннами. Возле нее – смотровая труба, в которую за 20 пфеннигов можно рассматривать улицы сонной и шикарной столицы земли Гессен. У каждой из роскошных вилл – свое название. Чуть дальше – перрон и станция. Самые настоящие. Это – единственная в Европе водяная железная дорога, Неробергбан, которую создали еще в 1888 году. Резервуар наполняется водой из водопровода и под ее тяжестью тянет вагон вниз. Внизу вода выливается, наверху заполняется другой резервуар и с помощью троса тянет вагон вверх. В этом вагончике можно только с горы Нероберг спуститься и на нее же подняться. Но – оригинально…