Текст книги "Красный Барон"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Ага, явился! Это тебя прозвали Висельником? – первым как раз и начал беседу толстяк, и теперь он уже не казался Громову таким добродушным.

Сесть узнику не предложили, он так и стоял в углу, а чуть позади – два вооруженных палашами стража.

– Ну? – не дождавшись мгновенного ответа, фальцетом взвизгнул толстяк. – Не желаешь с нами разговаривать? А ты, я вижу, упорный… как те дикари, что сидят здесь уже второй месяц, и скоро, видно, сдохнут, ежели мы их допрежь того не повесим… А, господа?

Толстяк оглянулся на своих коллег, и все трое весело засмеялись, после чего военный, вздернув длинный породистый нос, вновь повернулся к пленнику и вальяжно махнул рукой:

– И что? Ты тоже собрался на что-то жаловаться? Так тут у нас есть алькальд, сеньор де Арадо… и наш священник, почтеннейший отец Маркос, тоже с удовольствием выслушает тебя. Все выслушают, – вояка недобро засмеялся. – Кроме меня! Я – комендант крепости, полковник Мигель д'Аргуэлья-и-Монца не склонен слушать разного рода висельников и авантюристов вроде тебя, подлый английский пес! Ты все услышал? А теперь – говори!

– Я счастлив, почтеннейшие сеньоры, что нынче нахожусь среди вас, – вспомнив уроки месье де Кавузака, молодой человек сделал шаг вперед и поклонился с такой галантностью, какая сделала бы честь любому версальскому щеголю. – Да-да, счастлив! Я и мои друзья жестоко пострадали от произвола узурпатора, этой проклятой самозваной свиньи – эрцгерцога австрийского Карла.

– М-ма-алчать! – чуть заикаясь, внезапно побагровел толстяк. – Не погань своим подлым языком царственную особу!

– Чего ты разорался-то, алькальд, – удивленно обернулся к нему полковник. – Он же Карла имел в виду – самозванца и узурпатора. И вообще – чего ты такой нервный?

Алькальд упрямо набычился и засопел:

– Так-то оно так, но… сегодня он Карла ругает, завтра – Филиппа. Никакого почтения к королям! Так, знаете, до чего можно договориться? Да и речь его… вы что, не чувствуете – он не испанец! Хитрая каталонская свинья.

– А ты что скажешь, святой отец? – комендант форта посмотрел на священника.

– А что я-то? – забеспокоился тот. – Я – как все.

Маленький, тощий, в мешковатой сутане, с каким-то дерганым отечным лицом, отец Маркос напоминал сейчас внезапно вызванного к доске двоечника, не знающего урок. Впрочем, судя по стилю общения, сия троица являлась давно сложившимся коллективом, спаянным, быть может, совместными пьянками, а скорее всего – хищениями казенных средств. А что? От метрополии далеко – при известном уме и наглости многое можно себе позволить, лишь бы только не зарываться.

– Еще раз повторяю – я и мои товарищи пострадали от режима узурпатора Карла, – веско напомнил Андрей.

– А ваш корабль? – снова взвизгнул алькальд. – Вы ведь под английским флагом шли.

– Просто снять не успели. А корабль мы захватили и шли в Сан-Агустин, надеясь обрести там покой и защиту.

– И почему мы должны верить твоим словам? – помолчав, осведомился полковник. – Есть рапорт капитана «Короля Филиппа» – это наш фрегат, – в нем все конкретно указано: шхуна-бриг «Санта Эулалия», каталонское, под английским флагом, в трюмах – черные африканские рабы. Куда их везли, догадаться нетрудно – конечно же в Каролину! Ну или в Виргинию, все равно – к англичанам. А что у вас там в пути приключилась свара – так это часто бывает. Просто не поделили будущие барыши.

– Но есть же судовой журнал! – в отчаянии выкрикнул Громов. – Вы записи-то смотрели?

Комендант крепости повернулся к алькальду:

– Да! Судовой журнал. Что там?

– Ж-журнал? – опять начал заикаться толстяк. – Д-да м-мои люди его и не смотрели. 3-зачем? П-просто некогда было. Ну с-сам подумай, Мигель, – как раз п-подвернулся п-покупатель – чего было тянуть? Смотреть там какие-то журналы… Мы с-сразу судно и продали, а не п-продали бы, так п-потом т-такой п-подходящий случай м-можно и целый год ждать!

– Ага, – полковник хмуро склонил голову – Громову показалось, что он вот-вот проткнет своим носом стол. – Значит, журнала никто не читал. И что теперь прикажете с ним делать? Верить всяким бродягам я вовсе не склонен.

– Да зачем им верить, Мигель?!

– Однако и казнить их было бы не совсем справедливо.

– Не нужно никого казнить, друзья мои! – в разговор неожиданно вступил священник. – Зачем казнить?

– Так что ж, отпустить? – не сдавался злюка алькальд. – Может, еще и денег им дать, так сказать – компенсацию?!

Отец Маркос покачал головой, посмотрев на своего собеседника с укоризной:

– Не надо ни отпускать, ни казнить. Что у нас, в форте да в городе работы мало? Ров надо копать – надо! А еще ворота ремонтировать, достраивать стену…

– Южный бастион неплохо бы починить, – обрадованно поддакнул полковник. – Ты что молчишь, алькальд?

Толстяк задумчиво скривился и вдруг улыбнулся:

– В городе работы хватит. Люди отстраиваются… да и я б свой домик расширил.

– Ну вот все и решили!

Облегченно потерев руки, сеньор д'Аргуэлья перевел взгляд на узника:

– Слышал? Так своим каторжникам и передай. Работать, работать, работать! Отрабатывать, так сказать, свой хлеб… пока до сезона дождей – а там поглядим на ваше поведение. Да! Не пытайтесь бежать – пристрелят, да, собственно, и некуда – со всех сторон болота да непроходимые заросли. Аллигаторы, змеи, немирные дикари индейцы. В общем, ты меня понял, Андреас Висельник?

Громов хмуро кивнул:

– Вполне.

– Тогда не смею больше задерживать. Стража!

И вот уже третью неделю подряд узники рыли крепостной ров, точнее сказать – углубляли старый, и работа была поистине каторжная – после трудового дня бедолаги просто валились с ног. Слава богу, хоть первые кровавые мозоли от лопат и кирок сошли, на их месте появились кожные уплотнения, стягивающие руку словно перчаткой. На рву трудились все – и ссыльные, и поселенцы – естественно, кроме детей и женщин, этим нашли другую работу – плетение циновок и камышовых крыш. Несколько дней назад Громов заметил невдалеке чернявого шкипера и – чуть ближе – старосту Симона. Оба, как и все, с киркою в руках, полуголые, загорелые, словно индейцы, из которых в камере остался один – самый молодой и выносливый – оба его сотоварища умерли и теперь были закопаны бог знает где, а скорее – просто выброшены в море или в ближайшее болото – аллигаторам на обед.

Вообще, насколько представлял себе Андрей, такое отношение к индейцам было для испанцев не характерно. В отличие от тех же англичан, в большинстве своем – протестантов, добрые католики испанцы дикарей не выживали и не презирали, а наоборот, охотно с ними роднились – кто ж откажется взять в дом красивую, покладистую и трудолюбивую индеанку-жену? Особенно это касалось племенной знати, давно уже ассимилировавшейся с завоевателями и ныне составляющих с ним одну и ту же касту – креолов. Испанцы индейцев за людей признавали, однако только католиков – каковыми все местные и являлись, а вот те индейцы, что содержались в крепости, по всей вероятности, были пришлыми, и даже – закоренелыми язычниками, по крайней мере, Громов не видел, чтоб кто-то из них молился Христу или Святой Деве. Наверное, отсюда и отношение.

Еще остававшийся в живых парень – на вид чуть постарше Пташки – выглядел как настоящий дикарь, истинное дитя природы. В одной набедренной повязке, грязный, с гривой спутанных, давно не мытых волос и тощей, покрытой затейливой татуировкою грудью, индеец сторонился всех и со всеми был одинаково презрительно холоден. Ни с кем не разговаривал – особенно после смерти своих – быть может, просто не понимал языка, и почти ничего не ел… впрочем, особых разносолов для узников в крепости предусмотрено не было – так, вяленая рыбка, вода, бобовая похлебка, да еще то, что принесут сердобольные местные жители – а они приносили, и часто, в особенности по праздникам, в дни каких-нибудь многочисленных католических святых, когда, после мессы, многие приходили хоть как-то помочь несчастным. О, сколько красивых женщин было среди этих добрых людей! Креолки с нежно-золотистою кожей, смуглые метиски с огромными черными глазами, даже служанки мулатки в смешных белых фартуках. Особенно щедро перепадало Пташке – что и понятно, приятный на лицо подросток выглядел куда несчастнее других, да и отощал… впрочем, как и все остальные. Мало того, от постоянного тяжелого и нудного труда даже у Громова наступало какое-то отупение. Все окружающее постепенно переставало быть интересным, ни о чем не хотелось думать и уж тем более говорить – только получить ближе к вечеру очередную пайку баланды и провалиться в тяжелый и быстрый сон.

И так – изо дня в день… вот уже три недели, и выход из всего это было один – неизбежная смерть от непосильного труда и истощения. Ах, Сан-Агустин, Сан-Агустин, кто ж знал, что столь милый, окруженный пальмами городок с сахарно-белыми пляжами, станет для бунтовщиков маленьким испанским ГУЛАГом.

Местные надзиратели не давали спуску никому – откуда только таких сволочей и набрали? Особенно выделялся один, по имени, точнее – по кличке «дон Рамонес». Рамонес, да, это была фамилия, а вот аристократической приставкой «дон» тут явно не пахло, он и на «кабальеро»-то не тянул, этот убогий, с низким приплюснутым лбом и квадратной челюстью неандерталец. Сам метис, он почему-то патологически ненавидел индейцев, видать, не мог чего-то простить то ли матери, то ли отцу – кто там из его родителей был индейцем, да и могла ли быть мать у столь злобного и чрезвычайно жестокого типа, словно бы явившегося в гуманный и просвещенный восемнадцатый век из каких-то непостижимо дремучих времен. Кроме всего прочего, говорили, что Рамонес очень любит купаться, причем заплывает всегда далеко, невзирая на возможных акул.

– Динозавр он, а не дон Рамонес, – как-то сплюнул себе под ноги Громов, увидев, как надсмотрщик в очередной раз истязает индейца – того самого парня, соседа по каземату.

Андрей очень не любил, когда обижают своих… а этот юный индеец… его Громов уже тоже считал своим, как некоторые, ничтоже сумняшеся, считают своей хозяйскую мебель в съемной квартире. Да, мебель – именно так все индейца и воспринимали: ни с кем не общается, вообще почти никогда не говорит, исключая – «да» – «нет», и то с каким-то странным акцентом, что и понятно – дикарь, никакого человеческого языка не знает. И все же, это была своя, привычная, мебель, а Громову бы, например, не понравилось, если б какой-то гад стал пинать его письменный стол… а уж тем более – автомобильчик. Тут никому б не понравилось, впрочем – индеец на авто не тянул, так, скамейка или старая тумбочка – стоит себе в уголке, вроде бы никому не нужна, а выбросить жалко.

– Ты подлая индейская свинья! – сбив бедолагу ногой на самое дно рва, надсмотрщик прыгнул туда следом и принялся энергично работать плетью. – Вот тебе, вот, получай!

Так вышло, что Громов работал на этом участке один – доделывал начатое. Всех остальных, включая и зачем-то явившегося сюда индейца, отвели к противоположной стене – рыть отводку, а потому никаких свидетелей истязания не было, кроме равнодушного ко всему и утомленного, словно мул, бывшего лейтенанта, которого вряд ли стоило принимать в расчет.

Ввух!!!

Сразу же полетела кровь, горячие капли попали на плечо работавшему рядом Громову, и тот сделал пару шагов в сторону…

– На, сучье отродье, на!

Молодой человек скосил глаза… А ведь, похоже, «дон Рамонес» вскоре забьет бедолагу насмерть. Или выбьет глаз… Да-да, похоже, он того и хочет, ишь как умело действует своей плетью – что и говорить, виртуоз.

Что-то мелькнуло. Словно смуглая молния. Громов застыл, увидев, как валявшийся в глине и казавшийся навсегда сломленным молодой дикарь, с неожиданной быстротою и силой кинулся на своего истязателя, схватив его за горло.

Захрипев, надсмотрщик выхватил из-за пояса нож… и тут же упал навзничь с размозженною в кровь головою!

– Ну вот как-то так, – опустив кирку, задумчиво пробормотал лейтенант. – Осталось теперь уяснить, что нам дальше делать. Наверное, остается одно – бежать. Если б еще знать – куда.

– Я знаю – куда, – обернувшись, тихо промолвил индеец. – Но пока еще рано, сэр.

– А-а-а, умеешь говорить? – Громов издевательски ухмыльнулся и ахнул – парень-то произнес свои слова по-английски.

– Ты сказал – рано, – перешел на тот же язык Андрей. – Хотя какая разница? Вот это тело, кажется, я его…

– Его можно закопать. Прямо здесь, в глину. Но могут потом найти…

– Потом что-нибудь да придумаем, – махнул рукой Громов. – Давай живо бери лопату!

Пожалуй, даже строителям Беломоро-Балтийского канала не снилась такая производительность труда! Сообщники – теперь уж так – работали, как два экскаватора, успев до заката солнца не только закопать тело, но и перевыполнить норму раза в полтора.

– Ого! – подошедший прораб (по совместительству старший надзиратель) сдвинул на затылок шляпу. – Вот это наработали, молодцы! Небось хотите получить сегодня лишнюю миску похлебки. Сегодня бобовая, я знаю, Висельник, ты ее любишь. И получишь, не будь я Педро Лопес!

Захохотав, прораб смачно зевнул и, почесав толстый живот, осведомился:

– Вы этого самозваного дона, случайно, не видели? Сюда он не приходил?

– Не-ет, не-ет, – помотал головой Громов. – Но я слыхал, как кто-то, в обед еще, говорил, будто дон Рамонес собрался сегодня купаться. Погодка-то как раз для него – говорят, он такую жару любит.

– Купаться, значит, ушел, бездельник! – сеньор Лопес с остервенением сплюнул себе под ноги, тем самым выражая свое возмущение и презрение – «Неандертальца», как и всякого из слишком уж жестоких людей, никто из «коллег» не любил и не жаловал. Боялись – да, но не приятельствовали.

– Мог бы и отпроситься, хотя б для приличия, – потянувшись, буркнул прораб. – Купальщик хренов, чтоб его там акулы сожрали. Но вы, работнички! Поднимайтесь да живо пошли. Уж будет вам сегодня похлебка – я обещаю!

– Спасибо, любезнейший сеньор Лопес, – со всей возможной искренностью поблагодарил молодой человек.

Выбравшись изо рва, «каналоармейцы» – как еще в начале работ прозвал копателей рва Громов – зашагали вслед за надзирателем, невольно любуясь сверкающим белым песком, пальмами и синим, прозрачным до невозможности небом. Слава богу, Лопес шел быстро и не оглядываясь – товарищам по несчастью выпала хорошая возможность поговорить, чем немедленно воспользовался вдруг воспрянувший духом Андрей, ни капельки не сожалевший о случайном убийстве надсмотрщика. Ну и не убил бы, что тогда? Выбил бы тот мальчишке глаз или насмерть забил? Что же касается трупа, то тут надо было думать. А пока – первый-то раунд выигран, по крайней мере до завтра «дона Рамонеса» никто не будет искать… тем более он же ушел купаться.

Молодой человек приложил руку к глазам: в море и в самом деле кто-то купался, какой-то отчаянный пловец – заплыл далеко, дальше, чем стоявшее на рейде судно, судя по парусному вооружению – шхуна или шебека… водоизмещением чуть поменьше, нежели недоброй памяти «Эулалия».

– А нам везет! – указав рукой на пловца, Громов, понизив голос, все так же по-английски продолжил: – Ты сказал – рано бежать, так?

– Так, – парнишка и сейчас не отличался многословием.

– Тогда объясни – почему рано? – не отставал Андрей.

– Осенью сюда придут воины моего племени, немного – разведчики, отправившиеся на поиски свободной земли. Вот с ними мы может уйти, – индеец неожиданно улыбнулся. – Если доживем.

– Люблю я хорошую добрую шутку! – осклабился молодой человек. – Особенно – из уст молчунов.

– Мы все не протянем и месяца, – безразлично, просто констатируя факт, промолвил дикарь. – Все погибнем во рву. До осени нам не дожить, нет.

Громов задумался: вообще-то индеец был прав – сейчас все чувствовали себя на последнем дыхании, и насколько еще этого дыхания хватит – вопрос. Скорее всего, весьма и весьма ненадолго. Теперь, когда появилась надежда, нужно было срочно что-то придумать, как-то продержаться… как?

– Откуда ты так хорошо знаешь английский?

– Два года я провел в приюте, в Чарльзтауне.

Название города юноша произнес твердо, на английский манер – «Чарльзтаун», а не «Чарльстон», как иногда говорили французы или испанцы.

Андрей хмыкнул:

– Нахватался, значит, хороших манер.

– Потом убежал оттуда – отомстить за свою мать, Синюю Тучку. Там же, в Чарльзтауне, ее и сожгли, как ведьму.

– Ого! Твоя матушка умела колдовать? Впрочем, извини – сочувствую, – молодой человек тяжело вздохнул, вспомнив Бьянку. – Так за мать-то ты отомстил?

– Отомстил, – парень скрипнул зубами. – Однако не всем, кое-кому удалось уйти… Потому я и хочу бежать… вместе с вами. Один я до осени не продержусь, а вы… вы очень умный и рассудительный, сэр, – я давно это заметил.

– Чего ж раньше-то играл в молчанку? – похвала парня пришлась бывшему лейтенанту по вкусу, что он и не старался скрывать. – Почему раньше не подошел?

– Раньше были живы старшие, – тихо пояснил индеец. – Черный Койот и Желтые Брови… они совсем недавно отправились в края вечной охоты… и звали меня с собой.

– А ты не захотел?

– Мне все равно… было. Но вот сейчас… Тем более нужно довести месть до конца!

Андрей покачал головой:

– Да-а-а… еще как-нибудь отсюда выбраться. А до того момента – не сдохнуть.

– Теперь не сдохнем! – уверенно отозвался подросток. – Вы что-нибудь придумаете, сэр.

– Мне бы твою уверенность, парень!

А он не такой уж и молчун, – глядя на своего собеседника, вдруг подумал Громов. Да и с чего быть молчуном молодому парню? Это все выдумки бледнолицых, молодые индейцы любят поболтать ничуть не меньше своих белых сверстников, просто вынуждены сдерживаться под воздействием племенных традиций, но вот когда за этими традициями совсем некому проследить, то…

– Камни, – подойдя к старым крепостным воротам, лейтенант посмотрел на карниз. – Скоро обвалятся к черту.

– Что-что? – тотчас же повернулся к нему Лопес, прораб. – Что ты сказал про камни? Что-нибудь понимаешь в кладке?

– А как же, – улыбнулся молодой человек. – Я ведь когда-то клал… да у нас в каземате почти одни каменщики, так уж случилось.

Старший надсмотрщик радостно потер руки:

– Так-так, каменщики, значит. Что ж раньше-то молчали?

– Так никто ж не спрашивал, почтенный сеньор.

Лопес не обманул: на это раз в камере Громова все наелись от пуза. Другое дело, что процесс этот особо-то никого не радовал – ну поели досыта, дальше что? Завтра – и послезавтра, и каждый день – снова тупой одуряющий труд, выход из которого один – гибель. Особенно остро это ощущал Мартин Пташка, парень совсем уже выбился их сил, ел очень мало, и уже даже не ходил – передвигался, глядя в одну точку невидящим, давно потухшим взглядом. Всем остальным было все равно, лишь вот только сейчас Андрей попробовал расшевелить бедолагу, шутя напомнив про юную красавицу Аньезу.

– Аньеза, да… – подросток мечтательно улыбнулся. – Мы обязательно встретимся с нею, я знаю…

– Ну вот, это уже дело!

– На том свете… там…

– Тьфу ты, господи, – Громов махнул рукой. – Ладно, поговорим с тобой завтра. Рамон! – он повернулся к соседу. – Ты ведь у нас, кажется, каменщик?

– Ну да, – безразлично отозвался тот. – Каменщик, так и есть.

– Так ты работу-то свою не забыл? Нет? Так, думаю, завтра вспомнишь. А заодно обучишь и нас, хватит уже во рву ковыряться.

Ночью, неожиданно проснувшись, молодой человек сел, привалившись спиною к стене каземата, и принялся размышлять о будущем – а подумать нынче было над чем. Полная луна заглядывала краем в оконце, и желтый мерцающий свет ее отражался в широко распахнутых глазах молодого индейца. Парень недвижно лежал на спине и, кажется…

– Эй, эй, – шепотом позвал Андрей. – Ты там не умер?

– Нет, – скосив глаза, юноша улыбнулся. – Нет.

– Ну слава богу, – Громов облегченно перевел дух и спросил: – Слушай, а тебя как звать-то?

– Саланко, – так же тихо отозвался индеец и, немного помолчав, пояснил: – По-вашему значит – «Грозовая Туча, из которой вот-вот пойдет дождь»… Нет! Не совсем так… ммм… «хлынет ливень»! – так гораздо лучше.

– Конечно, лучше, – согласно кивнул лейтенант. – Ну что, мистер Грозовая Туча, давай-ка спать. Как у нас говорят – утро вечера мудренее.

Утром, перед работами, надсмотрщик-прораб Лопес отвел Громова в сторону:

– Ну где твои каменщики?

– Так все, – Андрей обвел рукою всех своих сотоварищей по неволе, включая молодого индейца.

– И этот, что ли? – подозрительно посмотрев на Саланко, надсмотрщик покачал головой и перевел взгляд на едва стоявшего на ногах Мартина Пташку. – Про этого доходягу я вообще молчу.

– Мы справимся с любой работой, почтеннейший сеньор Лопес, – слегка поклонившись, лейтенант прижал руку к сердцу. – Только поручите!

Прораб задумался, глядя, как другие надсмотрщики, щелкая кнутами, повели оборванную толпу изможденных узников в ров, где уже скончалось от непосильного труда около дюжины человек, а сколько умрет еще, сказать не мог бы никто. Наверняка – немало.

– Ладно, – оглянувшись, Лопес указал пальцем на ворота и обвалившийся фриз. – Вот вам первая задача – сделаете, а там поглядим.

– Сделаем, – незаметно подмигнув своим, спокойно заверил молодой человек. – Только нам нужен раствор, кирпичи, инструменты…

– Да, я знаю, у нас есть кое-что… – прораб махнул рукою. – Идем.

– Я только возьму с собой своего помощника… очень хорошего каменщика, досточтимый сеньор.

Они вернулись примерно через полчаса, оба узника толкали перед собою по тачке с инструментами, большим жестяным корытом и мешками с необходимыми для раствора ингредиентами.

– Деревенщина, и ты, Сильвио, будете возить песок и щебень, – тут же распорядился Рамон Кареда. – Работа тяжелая, но к обеду мы вас сменим. Все остальные – месить раствор и класть кладку. Просто будете мне помогать, а заодно – учиться. Но перво-наперво нам надо разрушить все, что тут еще держится.

– Разрушим!

Поплевав на руки, Громов схватился за кирку и энергично принялся за дело. Рядом встал Рамон, остальные оттаскивали камни и осколки кирпичей, складывая их аккуратно кучей неподалеку – вдруг, да пригодятся еще. Потом, под мудрым руководством Каменщика, принялись замешивать в корыте раствор, а уже после полудня наступила очередь делать кладку.

– Не так, не так, – покрикивал Рамон на горе-помощничков. – Ровней, по отвесу клади.

Старший надсмотрщик Лопес ошивался неподалеку, у караулки, о чем-то болтая с солдатами и время от времени кидая подозрительные взгляды на новую бригаду. Пару раз он даже подошел, посмотрел, выругался, но ближе к вечеру резко подобрел, глядя на красивую и крепкую с виду кладку.

– Вот это дело! Ну-у-у… Сегодня же доложу о вас сеньору коменданту.

Последнего долго ждать не пришлось – длинноносый граф д'Аргуэлья выехал из крепости почти сразу же после разговора Громова с прорабом и, придерживая коня, оглянулся, посмотрев на ворота. Брови его тут же взлетели вверх, к треуголке с плюмажем.

– Ого! Черт побери, неплохо! Чья работа?

– Вот их, – пальцем показал Лопес. – Специально их выбирал, дон комендант, и, думаю, не ошибся.

– Вижу, что не ошибся, – граф благосклонно кивнул и, полюбовавшись пылающим оранжевым золотом закатом, задумчиво скривил губы. – Это хорошо, что у нас теперь есть каменщики. Надо строить стену – от города и до крепости. Думаю, лишней она не будет, лишь бы до сезона дождей управиться.

– Управимся, господин полковник! Клянусь Святой Девой Гваделупской – управимся, – вытянувшись, словно новобранец, доложил прораб.

Эти его слова весьма не понравились Громову, вовсе не имевшего намерений торопиться и вкалывать, как отмороженные на все головы комсомольцы двадцатых годов… или зэки тридцатых.

Уже ночью, перед сном, он так и сказал всем – тянуть как можно дольше.

– Иначе, парни, не имело никакого смысла заводиться с кладкою – какая разница, где сдохнуть – на стене или во рву.

– Лопес будет торопить, – сквозь зубы промолвил Рамон.

Андрей хлопнул в ладоши:

– А ты не торопись! Нам-то спешить некуда. Или качество, или скорость – тебе ль не знать?

– А он и знает, – растянувшись на рисовой соломе, неожиданно ухмыльнулся Сильвио. – Еще б не знать – триста лет собор строят, х-ха! А этой-то стены нам лет на сто хватит.

– Если плетками вперед не погонят, – мрачно добавил каменщик.

Индеец Саланко, Деревенщина Гонсало и Мартин Пташка в беседу не вмешивались – Деревенщина давно уже храпел, индеец вообще никогда не лез с разговорами, а вот Пташка… Похоже, тот вообще не мог прийти в себя и, отвернувшись, лежал с открытыми глазами, уставившись взглядом в стену. Конечно, работа каменщика была куда легче, нежели труд землекопа, однако это касалось здоровых молодых мужчин или хотя бы выносливого, как и все первобытные люди, индейца, но вовсе не такого субтильного юноши, как Мартин, чахнувшего буквально на глазах. Он даже перестал вспоминать Аньезу, что было совсем уж плохим знаком. С подозрением поглядывал на подростка и прораб Лопес, неоднократно уже порывавшийся отправить «бездельника» обратно в ров – «пусть там подыхает, здесь от него все равно никакого толку». Пока удавалось хоть как-то прикрывать парня, но с каждым днем делать это становилось все труднее, и нужно было срочно что-то решать. А что?

– Да ничего тут не придумаешь, – как-то в разговоре откровенно заявил Рамон. – Видать, суждено ему помереть, и тут уж что скажешь? Не наша воля, но Господа.

Каменщик набожно перекрестился и, сплюнув, исподлобья взглянул на Громова.

– А ты что о нем так печешься-то?

– Да не знаю, – молодой человек пожал плечами, он и в самом деле не знал, что сказать. – Наверно, просто привык, привязался. Да и жалко его.

– Добрый ты человек, Андреас, – тихо посмеялся Кареда. – Это только Господь да Святая Дева могут всех жалеть, а мы с тобой просто люди. О себя надо думать, о себе!

Наверное, Каменщик был прав, если рассуждать с точки зрения гламурно-пошлой идеологии «не дай себе засохнуть» и «бери от жизни все». Правда, это все же больше не к «хомо сапиенсам» относится, к животным больше, человек от зверя все же тем и отличается, что имеет потребность кому-то бескорыстно помогать, делать добро, даже подчас и совершенно незнакомым людям.

А Мартина Громов все же считал своим, сколько с ним уже вместе – и во время тяжелого плавания, и во время бунта, и здесь… Да, парень сейчас не выдержал, сломался – так что же, бросить его на произвол судьбы? Пусть помирает, «человек человеку – волк».

Андрей совершенно не знал сейчас, что предпринять, чем помочь Мартину, – а парень явно нуждался в помощи, – не знал, и от этого на душе у молодого человека почему-то скребли кошки.

А утром подросток просто сел на кирпичи, выпустив из рук лопату, которой должен был размешивать раствор, и сидел так, тупо уставившись в одну точку и не обращая внимания ни на что. Хорошо хоть никого из солдат или надсмотрщиков поблизости в этот момент не оказалось – все они собрались толпой у ворот и дружно приветствовали господина полковника, явившегося в крепость в сопровождении своей очаровательной супруги. Оба ехали верхом, хотя от города до крепости и было совсем ничего, однако же высокий статус обязывал. Белое, с красными шелковыми вставками, платье графини д'Аргуэльи хорошо сочеталось с вороной лошадью – такой вот контраст. Издали показавшаяся Громову очаровательной девушкой, вблизи графиня оказалась не столь уж и юной – лет тридцать, а то и чуть больше, по здешним нравам – вполне солидная матрона, хранительница семьи и едва ли не бабушка. Стройная, с черными вьющимися волосами и аристократически бледным лицом, тщательно охраняемым от солнца под широкополой шляпой, женщина не торопясь ехала вслед за мужем, с любопытством поглядывая на узников. Глаза ее – кажется, темно-шоколадные или черные, чуть вытянутые к вискам, наводили на мысль о капельке местной индейской крови, впрочем, в испанских колониях это вовсе не выглядело моветоном… в отличие от колоний английских.

Красивая и надменная – так бы определил графиню Андрей, как и все, бросивший работу ради приветствий и почтительных поклонов. Даже Мартин – и тот, похоже, наконец-то проявил хоть какую-то заинтересованность, и причиной тому явилась… нет, не красавица графиня, явно староватая для подростка, а… все та же Аньеза, вместе с другими слугами – чернокожими и белыми – идущая вслед за лошадью своей новой хозяйки. Аньеза… Да, она выглядела, как служанка, которой и была: выбивающиеся из-под какого-то дурацкого апельсинового цвета чепца соломенно-золотистые вьющиеся волосы, скромное темное платье с передником, простенькие сандалии на ногах. Никаких украшений… разве что сияющие глаза… и улыбка, озарившая исхудавшее личико, едва только девушка заметила Мартина – а парень, вскочив на ноги, давно уже махал ей рукой.

– Какой миленький, – графиня приняла приветствия юноши на свой счет и даже придержала лошадь, скосив глаза на подбежавшего Лопеса. – Неужели этот бедный мальчик – бунтовщик?

– О, еще какой, донна Кьяра!

– Вот как? – графиня перевела взгляд на Мартина. – А ты сам что скажешь? Язык проглотил? Что ты так смотришь?

– Ваше платье, мадам…

– А что с моим платьем? – Донна Кьяора недовольно поджала губы.

– Оно чуть-чуть… так, слегка… устарело, – облизав губы, промолвил юноша.

– Ах, устарело?! – Темные глаза матроны сузились, и без того бледные щеки еще больше побелели от гнева. – Нет, ну каков нахал…

– Он не нахал, он портной, госпожа, – выступив вперед, учтиво поклонился Громов. – Парень из Барселоны и знает толк в нарядах и тканях. Думаю, он много чего мог бы вам подсказать. И даже пошить.

– Портной?! – Лицо графини вдруг озарилось радостью. – Ах, вон оно что… И как же тебя зовут?

– Мартин, госпожа графиня.

– Можешь звать меня – донна Кьяра, – милостиво улыбнувшись, обворожительно-царственная супруга коменданта форта Сан-Маркос томно взмахнула рукой. – Сегодня же я велю доставить тебя в наш дом. Скажу мужу. А ты готовься… Мартин… Надо же, такой юный – и портной. Из Европы! О наконец-то я утру нос всем своим подругам… особам весьма завистливым, надо сказать.

Графиня хлестнула изящной плетью коня, нагоняя мужа, а Мартин все так и стоял, все смотрел ей вслед… на Аньезу. Девчонка даже обернулась, несмело помахала рукой…

– Ну вот, – Громов хлопнул парня по плечу. – Вижу, наконец-то ты ожил.

– Аньеза, – с мечтательно улыбкой прошептал юноша. – Неужто Господь даст нам свидеться?

– Даст, даст, – расхохотался Андрей. – Только не Господь, а господин комендант… вернее – его супруга. Ты и в самом деле хороший портной, Мартин?

– Так, кое-что умею.

– А ну что встали? Работайте! – прервал разговор вернувшийся от ворот Лопес и, посмотрев на Пташку, добавил: – А ты завтра утром явишься в дом сеньора графа! Не сам, конечно, явишься – тебя отведут. Фу! – надсмотрщик неожиданно скривился. – Ну и запашина от вас! Ты, парень, утром смоешь пот в море. Смотри осторожнее, этого придурка Рамонеса, похоже, все ж таки сожрала акула! А я ведь его сколько раз предупреждал.