Текст книги "Демоны крови"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6
Лето. Чудское озеро
КРОВЬ

Конкретность всякого исторического объяснения означает, что наш мир состоит из действующих сил, из центров действия, которые только и могут быть действующими причинами, в отличие от абстракций.

Поль Вен. Как пишут историю.

Опыт эпистемологии

– Вот это вещица! Блестит, спасу нет… Для чего вот только? Однако орехи колоть ей хорошо будет!

Сидя на бревне, у погасшего еще с вечера кострища, Олекса любовался парабеллумом. То подбрасывал пистолет вверх, то заглядывал в ствол, одновременно дергая спусковой крючок…

– Эй, эй! Ты не очень-то! – выбравшись из лесу на поляну, Ратников первым делом отобрал у парня оружие, вытащил пустой магазин, передернув затвор, убедился, что патрона в патроннике нет, а уже потом, переведя дух, спросил: – Где взял?

– А там нашел, на тропинке, – беспечно отмахнулся подросток. – Присел по большой нужде, гляжу – блестит что-то… А что это, Мисаиле-боярин? И вправду – орехи колоть?

– Можно и орехи, – оторвав от рубахи подол, Миша хозяйственно завернул оружие в тряпицу и, подумав, сунул под бревно. – А можно и по голове кому-нибудь дать!

– Однако по голове неудобно…

– Тебе, например, чтоб с незнакомыми штуковинами не игрался!

– С чем не игрался?

– Все, проехали, парень, давай-ка черниц поедим да пройдемся… поглядим тут, что к чему!

– Приплыл кто? – Олекса тут же преобразился – вот только что сидел расслабленный, добродушно-вялый, улыбался совсем по-детски щурился, ни дать, ни взять ленивый двоечник на последней парте… а вот, предположив про чужих, резко собрался, свел скулы, глазами сверкнул серьезно, так, что сразу стало ясно – воин!

– Да уж, приплыли…

Михаил кратко рассказал парню о том, что случилось утром, не особенно акцентируя внимание на деталях. Ну, зачем Олексе знать, откуда именно появился Кнут и кто он такой? Просто высадились на острове тевтонцы, устроили засаду, в которую едва не угодил один черт… ловким оказался, ушел.

– Прямо так вот и уплыл на рыбацкой лодке? – не поверил юноша. – Тогда уж ясно – рыбачки эти его и ждали.

Умен!

– А кнехты что? У них же тоже ладья!

– На другой стороне.

– А-а-а… Опростоволосились, значит. Так им и надо, собакам. Девку зачем убили?

– Ну, девку и не они, может…

Олекса вдруг вздрогнул, вскочил:

– Батюшка-боярин! Так нам это… пастись надобно, вдруг да кнехты…

– Нет, не придут, – отмахнулся Ратников. – Они всех своих убитых-раненых подобрали, да на ладью. Уплыли.

– Ого! – подросток уважительно покачал головой. – У них, значит, и убитые, и раненые… И все – один? Это великий воин!

Михаил лишь усмехнулся: с парабеллумом против копий все великие. Хотя да, храбрости Кнуту не занимать… как и наглости, и злости, и откровенного садизма… Кнутом его за то и прозвали – любил кнутишком побаловаться, постегать… особливо молодых девок.

– Пойдем, Лекса, посмотрим… Может, еще чего найдем?

Поднявшись на ноги, Ратников быстро зашагал к поляне, чувствуя, как, озабоченно сопя, поспешает позади юный напарник.

Плащ! Если тевтонцы его не подобрали и не обшмонали… Может, там, в карманах, хоть один патрон завалялся? Или хотя бы нож…

Ножа не было. Как и патрона. Вообще ничего, кроме засунутого в наружный карман сложенного втрое журнала. Ратников внимательно осмотрел плащ – он так и валялся в кустах, густо испачканный кровью… видно, все ж таки зацепило Кнута. Что ж кнехты-то не подобрали? Не заметили в кустах? Или просто лень было лезть в колючие заросли? А, скорее всего – просто не до того. Раненых нужно было уносить, убитых… Да еще спешили, похоже… В общем, не подобрали. Красивый такой плащ, тонкого серого габардина, с большими лацканами и широким, тоже габардиновым, поясом. И вот, в кармане – журнал. Модный, с картинкам, можно даже сказать – антикварный – «Зильбершпигель», за март 1936 года. Немецкий!

Однако чудны дела твои, Господи! Откуда у этого шильника Кнута – немецкий иллюстрированный журнал? Да еще за тридцать шестой год! Фашистский!

А откуда парабеллум? И собственно плащ? Как раз такой, как на одной из фотографий в журнале. Да и чемодан… судя по виду, тоже ведь примерно из того же времени. Однако интереснее все же другое – что в чемоданчике? Вдруг браслетики? Почему бы и нет?

Нет, уж браслетами-то людокрад непременно воспользовался бы, ушел… Или просто не сообразил да на пистолет понадеялся? Может… А может, он просто «попка», курьер, и чемодан просто-напросто заперт на все замки? Кнут, конечно, их бы и открыл, вне всяких сомнений, полюбопытствовал бы… да ют, похоже, не успел.

Чуял! Нутром чуял Ратников маячившую за всем этим какую-то жуткую тайну! Впрочем, черт-то бы с ней, с тайной, выбраться бы поскорее обратно!

По зрелому размышлению, Михаил решил больше не сидеть, бессмысленно тратя время на ожидание неизвестно чего – так и до белых мух можно высидеть, а начать действовать активно. Примерно ясно было, в каком именно направлении. Искать монахов, кнехтов… и раненого Кнута. Все эти люди – не демоны и не бесплотные духи, а ливонский берег заселен достаточно густо, да и охотники везде, рыбаки… шайки там всякие. Кто-нибудь что-нибудь да видел, знает. Надо лишь аккуратненько местных людей расспросить, для чего лучше бы прикинуться торговцами… хоть из того же Торопца, Полоцка, Пскова… лучше – из Торопца, они с немцами зело дружат… как всегда – супротив владимирцев. Да и псковичи-то с тевтонами задружились и – после договора – Новгород. Так, исподтишка друг дружке, конечно, пакостят, но особого ожесточения нет. Да его и не было, в общем-то… Не те времена. Ну, подрались из-за землицы – с кем не бывает?

А крестьяне по чудским берегам – зажиточные! Рыба, зверь лесной, да и климат уж куда лучше, чем в тех же новгородских землях. Море ближе – теплее, сельскохозяйственный цикл недели на три, а то и на целый месяц больше, а следовательно, и крестьяне живут богаче, и не такие забитые. Тевтонцы, кстати, правильную политику ведут – на захваченные у пруссов да эстов земли переселенцев привечают, разные льготы дают, законы разумные установили, податями не душат. В первую очередь, конечно, немцев все это касается, из разных германских земель… Но и поляки начинали на землицах орденских селиться, и с удовольствием, от князей своих алчных сбежав… позднее, в знаменитой Грюнвальдской битве сколько знамен польских на стороне тевтонцев дралось? Ну, поменьше, конечно, чем против… но не особо. Так что бегли поляки на тевтонские земли, да и из русских крестьян многие бежали в Ливонию, переселялись. Родина, она для того Родина, у кого что терять да что защищать есть. А если нечего? Если боярин, гад, дерет семь шкур, хоть и без того не продохнуть не выдохнуть? Тогда уж лучше к немцам… и климат лучше, и дерут не семь шкур, а только пять. Уже вздохнуть можно.

Так что крестьяне, пусть не на орденских землях, а даже здесь, на ливонском берегу, в Пограничье, жили уж куда зажиточней, и даже многодворными деревнями: пять-шесть дворов – не редкость. А на Руси-матушке, в разных ее государствах-княжествах – все больше по одному двору, по два, редко – по три.

Потому мелкими торговцами прикинуться, гостями торопецкими – милое дело. На Новгородчине не прокатило бы – крестьяне бедные, злые, нечего им даже и на очень нужные товары выменять, а здесь… здесь уже люди другие. Пусть чуть-чуть, пусть самую малость… На эстов, главное, не нарваться – с этими немцы не церемонились, примучивали, только треск стоял. Потому и опасно было – Олекса как-то говаривал: и в прусской земле, и в лесах у эстов чего только не творится! Тевтонцам туда лучше и не соваться. Да и не только тевтонцам… Однако здесь, на Чудском, покуда спокойно. Относительно всяких других мест, конечно.

Что же касается еще одного следствия из всех произошедших событий, то теперь Ратников практически точно знал, где очутился… В нем, в родном, в тринадцатом веке. Наверняка! Исходя из этого, и нужно было теперь действовать.

– На немецкий берег? – Олекса озадаченно почесал за ухом. – Не, не доплывем, боярин! Далече! Я, хоть и хорошо плаваю, а все ж не отважился бы.

– Да зачем же нам вплавь-то? – добродушно рассмеялся Миша. – Вот еще – вплавь! Плот сладим!

– Плот? Так у нас же ни топора, ни даже ножика.

– А зачем? Плавника – я видел – у плеса много, ивовыми прутьями свяжем, выждем попутного ветерка – и в путь! Да и коряжину ту, какой могилу копали, можно вместо весла. И еще такую же отыскать… неужто до немецкого берега не доберемся?

– Доберемся, боярин! – неожиданно обрадовался подросток. – Главное – решиться. Так где, ты говоришь, плавник видел?

Плот конечно же вышел неказистым, да и неповоротливым, тяжелым, однако вполне держался на плаву – а что другое от него требовалось? Вместо весел взяли две подходящие коряги, соорудили и мачту из подходящей сушины, приспособив под парус все тот же плащ.

Стоя на берегу, Миша озадаченно осмотрел получившееся плавсредство и скривился:

– Да уж – не гламур!

– Что ты говоришь, боярин-батюшка?

– Говорю, неказист плотец. Ну да ладно, ветерок вроде бы подходящий… Пожалуй, и в путь!

– Конечно, в путь, господине! Чего тут еще выжидать-то?

Олекса выказывал явную радость, видать, жизнь «робинзонов» парню давно уже надоела. Как, впрочем, и Ратникову. Этак и впрямь до зимы можно было сидеть. Тем более, теперь хоть какой-то план появился.

Оба островитянина, закатав брюки, столкнули плот с песчаной мели и, быстро на него запрыгнув, заработали веслами. Сколько пены подняли, сколько брызг, употели все, а оглянулись назад – вроде никуда особо и не отплыли!

– Греби, греби, Лекса, что встал? Сейчас на ветер выгребем – парус поставим.

Парус… хорошее название для габардинового мужского плаща по моде тысяча девятьсот тридцать шестого года!

И все же поставили мачту, и парус-плащ… И пошел, пошел плотец, не так чтобы очень уж ходко, но пошел… часа через два уже и заметно стало, как островок отдалился, явно отдалился… не обман же зрения все же?

«Робинзоны», конечно, гребли… потом отдыхали… и снова гребли, не слишком-то надеясь на ветер, которого не то чтобы совсем не было, но он был такой слабенький, явно не под массу кое-как связанных в плот бревен.

Кто первый заметил далекий немецкий берег, Ратников не сумел бы сказать с точностью. Вроде Олекса… А может, и он, Миша… Впрочем, Олекса первый воскликнул:

– Земля!

Словно матрос Христофора Колумба после далекого и опасного плаванья!

Вот такими они к ближайшей деревне и вышли: лохматые, по пояс голые оборванцы, босяки, прокаленные солнцем до бронзовости. Затаились у мыска, заранее высмотрев воткнутые для сушки сетей вешки, дождались возвращения рыбацких лодок. И, как только рыбаки выбрались на берег, тут же и выбежали из камышей, бросились на колени в горячий песок, закричали – все по науке, по психологии:

– Люди добрые, поможите! Сами мы не местные…

Ну, про то, что дом сгорел врать не стали и деньги на лечение детей не выпрашивали. Просто сказали: так, мол, и так, были мы купцы, из Торопца-города торговые гости, продали в орденских землях воск да мед, обратно железа закупили да криц медных, но… Увы, не судьба была в родные места возвратиться: напали на лесной дороженьке тати, все как есть отобрали, ироды, все-все, что непосильным трудом нажито, даже вот, одежонку богатую поснимали, видать, приглянулась татям!

– Теперь домой, к себе в Торопец, пробираемся.

Рыбаки посмеялись, посочувствовали:

– Всяко бывает, на то вы и торговые гости. Самих живота не лишили – и слава Господу!

Олекса смачно плюнул в песок и, истово перекрестясь, согласился:

– Оно так, мужички, правда ваша.

А Миша переночевать попросился: углядел – полным-полно в ладьях рыбищи, видать, хороший сегодня денек выпал, удачливый, вот и довольны были рыбачки, веселы.

– А и ночуйте! Чай, не стесните, в избе места хватит.

– Мы можем и это… ночлег отработать. На ловлю вон, с вами, пойти…

– Ладно уж, сидите! На ловлю…

Молодого, приятного с лица, парня, что предложил «купчишкам» заночевать, звали Егором. Он приходился средним сыном рыбацкому старосте Тимофею Овчине, мужику себе на уме, кудлатобородому, строгому, авторитетному – артельщики его слушались беспрекословно. Да и как не послушать-то? Тимофей – главный во всей деревне, большак, все остальные – его родичи-приживалы.

Деревня так и называлась – Овчины – и располагалась в глубине небольшой бухточки, насчитывая целых пять изб – по тем временам богато! Пятую – новую, недавно подведенную под крышу, как раз и занимал недавно отделившийся от авторитетного папаши Егор, только-только женившийся на одной чудинке, Эйне. Женушку свою молодую парень по пути, как можно было ожидать, не нахваливал, видать, боялся сглазу, однако по всему придурковато-счастливому виду его, по улыбке, по горящим от тихого счастья глазам, видно было – если Егор и не по любви женился, так любовь эта тут же и пришла, в дверь постучала. И от того было славно!

На площади, перед часовней – тоже выстроенной недавно, с видимой любовью, с этаким деревянно-кружевным украшательством – мужики попрощались. Большинство вслед за Тимофеем-старостой свернуло на его двор, огороженный высоким тыном, с крепкими воротами и злобно лающими – было далеко слыхать – цепными псами.

– За таким заборчиком ядерную войну можно выдержать! – усмехнулся Миша.

Егор на ходу обернулся:

– Ась?

– Говорю – изба у батюшки твоего справна!

– А, это да, как же без справности? Тати да чудины немирные по лесам бродят, с озера могут приплыть… Ай, что я вам-то рассказываю? Сами-то пострадали, сердечные. Голодны небось? Ничо! Сейчас вас Эйна накормит. Ушицу налимью сладим, да щучью, да из лососки – знатно!

Миша, как бывший историк, знал, что рыбу на уху в те времена было принято варить отдельно, все виды ухи считались разными блюдами. Как и грибы, скажем, и дичь, и овощи. Все ели отдельно, никаких салатов-винегретов не делали.

– Ух! – подходя к новой, сверкающей в лучах заходящего солнышка, избе, Егор остановился, принюхался. – Чуете? Женушка с утра хлебы свежие испекла… мучицы невдавность в Дорпате купили.

– А далеко ль до Дерпта?

Парень отмахнулся.

– Да недалече.

– Бискупу, значит, платите, – коверкая слова на средневековый манер, понятливо покивал Михаил.

– Ему.

То-то вы такие и смелые! Небось, рад дерптский епископ рыбке! Да и рубежи его охраняете – от тех же новгородских да псковских шальных отрядов – тоже дело немаленькое. В общем, неплохо устроились… только опасно, одно дело – отряды да шайки малые, а вдруг Александр Ярославич решит снова ливонские земли повоевать? Или орден, или епископ чего напортачит? Да что там говорить – с Ледового побоища еще и пары лет не прошло… Правда, все сейчас замирились, Александр Ярославич с тевтонским магистром да епископом дерптским – друзья. Как вот Дмитрий Медведев – с Саркози и Обамой. О «юрьевской дани» Ярославич уж и не заикается, землицы дерптской не просит. Согласен на мир… да немцы много чего уступили, признали. Могли бы и сразу, без всякого побоища, договориться, решить дела полюбовно – что в конце концов и вышло вполне. Но в эти времена такое было как-то не по понятиям! Как это – миром? А сперва мечом помахать? Нет, сразу миром – как-то беспонтово, обидно… Да и соседушки – литовцы, поляки, шведы – не поймут, скажут – ну и лошины!

– А за веру-то как? – проходя в небольшие воротца – до больших еще не дорос Егорка, хватит на деревню и одной крепости! – негромко справился Ратников: – Не придирается бискуп? Вы ж православные, так?

– Знамо, так, – солидно кивнул парень. – Не до нас покуда бискупу – язычников по лесам полно. А мы что – мы на виду, никуда не денемся…

Понятно… Если что, всегда прищучить можно.

Вообще, здесь, в Пограничье, и дальше – в Ливонии – много всякого народу жило: немцы, датчане, русские, поляки, литовцы, эсты-чудины… Одно и то же? Нет? А черт их… В общем, особой кондовой закрытости не было, ксенофобией страдали куда меньше, чем, скажем, в центральных русских княжествах, хоть во Владимире том же…

– Ну, входите гости!

Егор с гордостью кивнул на крыльцо, пока еще без перил, со свежих, вытесанных – пилорам еще не было – дубовых досок. Хорошее крыльцо – высокое, крепкое. Как и все остальное: жилая изба на высокой подклети, клеть, помещеньице не отапливаемое, там летом спали, а зимой припасы хранили, между ними – сени, с сеней во двор – крыльцо, с другой стороны – хлев, слышно было, как мычала корова… а может, и не одна. Что и говорить, домишко справный, большевики бы его точно раскулачили…

Двор, правда, пока не обустроен – один сарай, но нет еще ни пилевни, ни бани, ни птичника… однако бревна уже привезены, вон, лежат аккуратненько. Весной, видать, в марте еще рубили, пока соки не пошли… такие бревнышки не гниют.

Молодая супружница Егора – высокая, несколько тощеватая по местным меркам, девчонка лет шестнадцати с милым курносым лицом, при виде мужа и гостей улыбнулась, сошла с крыльца, поцеловала благоверного в уста, гостям же поклонилась в пояс. Справная девка, в длинной, до пят, юбке, полотняной рубахе с вышивкой, жилеточке – уж точно, не русской, чудинской. Волосы под повойник убраны, да не шибко еще умело – торчит веселая белесая прядь, на лоб, на глаза падает, от того Эйна стесняется, украдкой пытается сдуть непокорный волос. Смешная. А глаза-то у нее – синие-синие, как васильки-цветочки.

Еще раз поцеловав мужа, Эйна приветливо улыбнулась:

– Пожалуйте в избу.

Олекса вдруг застеснялся пуза своего голого, ног босых, в цыпках, в сенях потянул хозяина за рукав:

– Егорий… нам бы это… рубаху какую – наготу прикрыть, а то срамно.

– Дам, дам вам рубахи… Уж какие есть… Входите, входите.

Перешагнув высокий порог, гости оказались в горнице. Собственно – вся изба представляла собой одно большое жилое помещение: слева – глинобитная, на широком поду, печь – естественно, топившаяся по-черному, справа, у небольшого оконца – широкие лавки вдоль стен, сколоченный накрепко стол, прялка, рядом – деревянный ткацкий станок, в красном углу – иконы, чуть дальше, за печью, – ложе с набитым свежей соломой матрасом. Никакого потолка, конечно, в те времена еще не было – так и поднимались стрехи, крыша – туда, в специальное отверстие, и уходил дым, да еще – в расположенные под самой крышей волоковые оконца. У печи стоял ухват, в углу, над наполненной водою кадкой, в железном светце уютно горела лучина.

Вытащив из-под лавки сундук, Егор распахнул крышку:

– Посейчас вам рубахи сыщем… Вона! Одевайтеся, да поговорим, покуда супружница ушицу спроворит.

Путники не заставили себя долго упрашивать, быстро натянули любезно предложенные хозяином рубахи, а вот насчет обуви, увы… ну, не брать же с собой резиновые сапоги и кеды? Пришлось там, на островке, оставить.

Пока Эйна возилась во дворе у летней кухни, гости и хозяин степенно беседовали, лениво потягивая квасок из голубики с черникой. Или лучше сказать – морс. Больше говорил Ратников, умело уводя нить разговора в сторону от Торопца, где ни он сам, ни Олекса отродясь не бывали. Поговорили про погоду, про лихих людей – «шильников», – потом Миша принялся рассказывать про Господин Великий Новгород, где бывал якобы по торговым делам.

Егор слушал раскрыв рот – понятно, в деревнях такие разговорчивые гости появлялись нечасто. Вообще, в средневековье чужаков не жаловали… но послушать любили.

– Ай, неужто каменный храм-то? – удивленно бил себя по коленкам хозяин.

– Конечно, каменный! И еще много каменных церквей в городе есть.

– Иди ты!

– А еще…

– Погодь, погодь, не рассказывай… Пойду, гляну – как там супружница?

– Ну, ты! – едва Егор вышел, Миша неприязненно посмотрел на Олексу. – Чего воды в рот набрал? Давай, давай, рассказывай тоже, я же не могу за двоих языком ворочать.

– Ой, батюшка! – явно обрадовался парнишка. – Так ты бы только сказал! Я много чего порассказать могу… Да боялся тебя перебить, милостивец!

– Боялся он, – Ратников хмыкнул. – Чего другого бы лучше боялся…

Ничего! Вечером настал и черед Олексы – после ушицы явились «на беседу» самые уважаемые мужики и парни, да и Тимофей Овчина самолично пожаловал, а как же! Торговых гостей всем было интересно послушать.

И уж Олекса их ожидания не обманул – молол языком так, что даже привычный к российскому телевидению (хотя за последнее время и немного отвыкший) Ратников давно уже потерял нить беседы: юноша рассказывал то об одном, то резко перескакивал на другое, потом – на третье, затем снова возвращался к первому… Клиповый подход, мать его за ногу!

А как Олекса описывал «шильников», якобы лишивших «добропорядочных господ купцов» честно заработанного прибытка! Как он их крыл…

– Раскудрит-твою через так разэтак в перду за морду через сапоги на ногу голенище!

Вот так примерно. Не только у Миши уши вяли – Егор давно сплавил женушку к соседям. А нечего тут мужские разговоры слушать! Еще чему плохому научится. Особенно от этого, молодого… ишь, как заковыривает, экими загогулинами словеса пускает! Молодо, однако не зелено… Отнюдь! Ишь ты…

Соседушки засиделись до полной темноты, пока староста Тимофей Овчина не пристукнул, наконец, рукой по столу:

– Все, робяты! Завтрия, чай, не воскресенье – работу робить.

Все степенно поднялись, поклонились, вполголоса переговариваясь и смеясь, вышли.

Староста задержался на пороге:

– Ну, что и говорить – уважили, гостюшки. Вы что там себе дальше-то думаете?

Ага! Вот он – главный вопрос. И в самом деле – дальше-то что?

– В Плесков-град будем пробираться, – твердо заявил Михаил. – Однако поначалу попробуем и в Дерпт, может, кто из знакомцев поможет.

– В Дерпт – это правильно, – Тимофей улыбнулся в бороду.

Еще бы не правильно – самому хоть не ехать, докладывать о чужих.

– К Якову, приказчику орденскому, зайдите… тут, недалече, я обскажу, как найти. Может, и поможет чем.

Орденский приказчик? А вот это уже интересно…

– Недалече?

– Да замок тут есть, кром. Недавно выстроен, – наскоро пояснил староста. – Лыцарей, правда, там нет, одни монаси да кнехты… И вот приказчик, Яков.

– Обязательно зайдем, добрый человек. Только это… нам бы обувку какую… А то босиком неудобно как-то. Тем более – в замок.

– Обувку, говорите? – Тимофей задумчиво сложил губы кружком. – Сладим!

Эйна постелила гостям в клети – хорошо там было, привольно! Узкие, закрытые изнутри ставнями на ночь окна, широкие лавки вдоль стен, полки с припасами, стол. На лавки хозяйка набросала свежего сена, накрыла сверху холщовыми покрывалами – спите, гостюшки дорогие.

– И вам спокойной ночки, – вежливо улыбнулся Ратников.

Повернувшись к иконе, перекрестил лоб и тихонько, вроде бы как себе под нос произнес:

– Ну и лето вышло у нас… несчастливое. Вот в прошлом, от Рождества Христова одна тысяча двести сороковом, иное дело было…

Молодая хозяйка услышала, обернулась в дверях:

– Разве ж прошлое лето сороковое было? Ну-ка… – зашептала про себя, подняв глаза к небу… – посейчас лето шесть тыщ… м-м-м… это от сотворения мира, а от Рождества Христова – сорок второе… нет, сорок третье… А сорок второе – в прошлое лето и было!

– Да… – Михаил тоже зашевелил губами, якобы считал. – Так и есть все, это я запамятовал.

Уснули быстро, долго не ворочались, не разговаривали, да оно и понятно – устали, уморились за день. Дурманяще пахло пряными травами свежее сено, слышно было, как в хлеву блеяли загнанные на ночь овцы, в кустах, рядом с забором, вел свои трели чаровник-соловей. А где-то совсем рядом, под лавкою, неумолчно трещал сверчок.

Сразу с утра, наскоро позавтракав, отправились в замок, Егор показал, как идти – вдоль по широкой, наезженной возами дорожке, сухой и пыльной, лето нынче выдалось не дождливое, хорошее, ведреное. Староста Тимофей Овчина с утра еще прислал мальчишку – тот принес кожаную обувку, поршни с обмотками, и плащи, чтоб уж совсем-то нищими не казаться. Гости поблагодарили, обулись, накинули на плечи плащи – хоть и жара, да уж так было положено. И пошли себе, поднимая поршнями серовато-желтую дорожную пыль.

Дорога тянулась вдоль озера, мимо болот, полей, перелесков, взбиралась на невысокие холмы, постепенно теряясь в густом смешанном лесу. На вершине одного из холмов путники обернулись: хорошо было видна деревня с часовенкой, причал, развешенные для починки старые сети, белые паруса рыбачьих лодок и синяя водная гладь. Почти как море!

– Глянь-ка, боярин! – Олекса показал рукой вперед, туда, где за изумрудно-голубым лесным маревом высились прочные деревянные стены и башни. Над главной – самой высокой – башней (кстати, сложенной из камней) гордо развевался белый флаг ордена с черным разлапистым крестом. Впрочем, крест отсюда видно было плохо, и флаг казался просто белым, словно бы рыцари-монахи заранее собрались сдаться.

– Полагаю, это и есть замок, – вглядевшись, усмехнулся Ратников. – Часа через полтора будем, может, и раньше. Отыщем этого приказчика Якова, представимся… Ой, чую, расспросы будут! Ты, Лекса, главное, не проговорись про остров! Иначе нам с тобой… В общем, плохо будет.

– Да знаю я, не дурной, – подросток обиженно скривил губы. – Все сделаю, как надобно, не беспокойся боярин-батюшка.

Опять «боярин-батюшка»! Впрочем, и черт с ним, с этим парнем, пускай хоть как называет.

Чуть передохнули, глотнули ягодной бражки из прихваченной в дорогу плетеной фляги, да пошли себе дальше. Не особенно-то людной оказалась дорожка – никто не встречался, никого не обгоняли, не догоняли, все понятно – лето, страда…

Миша шел молча, Олекса же вполголоса напевал какую-то песню, сильно похожую на «Хэппи Нэйшн», Ратников даже удивился – откуда знает? Потом прислушался… нет, все же – свое поет. Обычное – про какого-то ящера:

– Ой, сиди, сиди, ящер, под ракитовым кустом…

А по мотиву, кстати, похоже! И что они все любят про ящеров-динозавров петь? Неужто этакие звери еще водятся, скажем, где-нибудь в Волхове или Ладоге? А что, почему бы и нет? Академик Рыбаков такой возможности не отрицал.

Дорога постепенно становилась все шире, со всех сторон в нее, словно ручьи в полноводную реку, вливались лесные тропки-повертки, густой еловый лес сменился сосняком, затем пошла липа, и вот уже за поворотом показались бревенчатые угрюмые стены. Ветер развевал знамя, на башнях блестели шлемы часовых. Впрочем, сами ворота – мощные, дубовые, обитые широкими полосами железа – оказались беспечно распахнутыми… Куда-то собрались монахи-рыцари? В какой-то очередной рейд? Или кого-то ждали?

Нет, ни то, ни другое. Едва путники подошли к замку, у ворот которого уже толпилось человек двадцать просителей, как за его стенами послышалось стройное пение, и на дорогу вышла вся братия в строгих белых с черными крестами рясах. Впереди – с большим крестом в руках – шел священник, за ним дюжие кнехты несли гробы! Четыре гроба… Что за мор напал на тевтонцев?

Посторонясь, Олекса и Ратников переглянулись – обоим сразу же стало ясно, откуда эти гробы. С острова – не иначе!

– Похоже, не вовремя мы, – глядя на скорбную процессию, негромко промолвил Миша. – Может, лучше завтра зайти? Все равно, сейчас не до нас здесь.

– А и хорошо, что не до нас! – Олекса вдруг улыбнулся. – Я пройдусь, поспрошаю.

– Ты что же, немецкий знаешь?

– Немножко могу… да и так… тут, вон, и наших много. Ужо зацеплюсь языком!

Ратников хохотнул:

– Кто бы сомневался!

Юноша тут же подошел к стоявшим у дороги людям, судя по виду – рыбакам или крестьянам, о чем-то заговорил. Михаил же хотел было пройти в замок, да вот незадача – кнехты закрыли ворота.

– Завтра, завтра всем приходить! – свесившись с надвратной башенки, раздраженно прокричал мордатенький часовой.

Ну, понятно. Завтра…

– Чего это у них гробов столько, – обернувшись к уныло побревшим мимо крестьянам, поинтересовался Михаил. – Нешто, не дай Боже, мор какой напал?

– Не, не мор, – лениво отмахнулся мужик – коренастый, небольшого росточка, заросший по самые глаза рыжеватой бородой, он чем-то напоминал медведя. – С озера вчерась привезли. Кнехты бают – озерные воры напали.

– Озерные воры? – Ратников покачал головой. – А что, есть и такие?

– Да как не быть-то?

Понятно. Значит, и впрямь – с острова, значит, чемодан находится именно здесь, в этом замке, значит, туда необходимо проникнуть. Как вот только? Взять крепость штурмом? Думать, тут думать надобно. Этот приказчик Яков… может, через него как-нибудь?

– Ну что, идем обратно, боярин? – подскочил откуда-то сзади Олекса. Оглянулся, зашептал: – Узнал, узнал кое-что. Со служками говорил – здесь, здесь сундучок! Ну, тот самый…

Здесь. Да ясно, что здесь. Только как в нем теперь порыться? Да и у кого он хранится-то? У командора замка? У отца-каштеляна? Или у приказчика Якова?

– Кстати, как приказчика-то зовут, не выяснил? Ну, по-ихнему, по-немецки.

– Якоб Штраузе, был когда-то в Любеке, в небогатых купцах, за какую-то провинность изгнан… или бежал… пристал к крестоносным братьям, вот, с тех пор – с ними. Вообще, кнехты его не любят, да и братья побаиваются – хитер герр Якоб, пронырлив, себе на уме. Говорят, он здесь самого магистра глаза и уши.

– Вот, значит, как? – Ратников невесело покачал головой. Пожалуй, трудновато с таким ушлым типом придется.

Они вернулись в деревню к обеду, а затем до самого вечера, пока не вернулись с лова рыбаки, маялись бездельем. Ну, не сказать, чтоб уж совсем ничего не делали – Олекса натаскал в избу воды из озера – своего, во дворе, колодца еще не выкопали – сбегал поворошил сено, потом принялся колоть дрова…

Миша, конечно, ему бы помог, но… это было бы не по чину, не по статусу, и, конечно, непременно вызвало бы изумление и подозрение, с какой стороны ни взглянуть: и торговому гостю – пусть и средней руки – и уж тем более боярину, даже из самого захудалого рода – поганить свои руки физическим трудом было не по понятиям. Не поняли бы – точно! Всякий должен своим делом заниматься, кому как на роду написано, как Господь повелел! Купец – так торгуй, а не вороши сено. Иное дело – Олекса, он приказчик, служка – ему можно.

Вечером рыбаки, поужинав, снова собрались на беседу, и невоздержанный на язык Олекса от души развлекал их всякими побасенками. Кстати, не особо и врал, жизнь у парня выдалась, по здешним меркам, куда как необычная, бурная, интересно было послушать, местные-то крестьяне – как все и везде! – редко с насиженного места срывались. Ну, пару раз в год в Дерпт на ярмарку съездят – потом лет десять вспоминать будут! А уж чужого человека послушать…

Разве что Мише надоело уже, вышел тихонько на крылечко, сел, закатом любуясь. Скрипнула позади дверь – Тимофей, староста, усмехнулся, уселся рядом:

– Что, небось, слышал уже все?

– Слыхал… да и душновато в избе-то.

– Значит, говоришь, похороны в замке?

– Похороны. Озерные разбойники кнехтов убили.