Текст книги "Самоубийство Земли"

Автор книги: Андрей Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава вторая

1

Великая Страна честно спала.

Великий Свет был давно погашен, и даже Хранитель Великого Света, устав делать вид, будто он в состоянии что-либо охранять, спал, прислонившись спиной к теплой стене и доверив усталую голову холодной стали автомата.

Тишина, темнота и спокойствие властвовали всюду: в солдатских казармах, которые были выстроены из книг, и, согласно Приказу, считались самыми комфортабельными жилищами в стране; в разноцветных, выстроенных из кубиков, домиках, где коротали свои одинокие вечера плюшевые; во Дворце Великого Командира – огромном доме, разместившимся под диваном, во всех его комнатах и комнатках; короче говоря: всюду властвовали тишина, темнота и спокойствие.

Только что ж это за тишина, если она не обманчива?..

Зайцев вышел из своего домика, огляделся по сторонам: никого. Дверь за ним закрылась, естественно, скрипнув. Вязкая тишина рухнула на плечи, придавив голову. Сердце учащенно забилось.

Зайцев засунул руки в карманы и зашагал по темному пространству.

В далекую огромную пропасть окна упал лунный луч. Ничего не осветил, однако, стало еще более таинственно и жутко.

«Хорошая какая атмосфера, – подумал Зайцев. – Самая подходящая для нашего дела. – Он усмехнулся. – Как же все, однако, перепуталось: наше дело, мое…»

Развить мысль Зайцеву не удалось: под ноги бросилась тень. Зайцев замер и, на всякий случай, сжал кулаки.

– Истина, – прошептал он.

– Правда, – ответила тень.

– Крокодилин – ты? – радостно спросил Зайцев.

– Ну это… Как это?.. Хоть бы и я… – буркнул Крокодилин.

И они пошли рядом.

Лунный луч добрался до огромного зеркала, и оно стало похоже на озеро, вставшее зачем-то вертикально, а может – на водопад, который, устав от бессмысленности падения, застыл ровной голубой стеной.

Отразившись от зеркала, луч застыл на белом циферблате часов с кукушкой, но через мгновенье растворился в темноте.

Атмосфера стала еще более таинственной.

«Хорошо-то как: жутко», – улыбнулся Зайцев, но Крокодилин его улыбки не заметил.

Крокодилин вообще предпочитал глядеть под ноги и не вертеть без дела головой по сторонам.

Так и шли они вдвоем среди темноты. Целеустремленные. Смурные. Но в глубине своих душ очень счастливые, ибо знали, куда они идут и зачем. Дело их было благородно, а потому – разумеется – прекрасно.

– Истина, – услышали они за спиной тоненький голос Пупсова.

Хором ответили:

– Правда.

И продолжали путь втроем.

– Как же тебе удалось не уснуть в столь позднее время? – едва сдерживая иронию, спросил Зайцев.

– На благородное дело идем, друг, – ответил Пупсов. – История делается сегодня. Если не мы, то кто тогда перевернет эту страну к чертовой матери? – С этими словами Пупсов отвернулся и, чтобы никто не увидел, зевнул.

Они шли, печатая шаг. И шаги их гулко нигде не отдавались.

Вскоре к ним присоединились Собакин-большой и Собакин-маленький.

Шагать впятером было уже совсем приятно.

– А если вдруг облава? – все-таки спросил Собакин-маленький.

– Расправимся. Ни один не уйдет, – прошептал Зайцев.

А Пупсов добавил веско:

– Мы сильны правотой своего дела.

Крокодилин тоже сказал свое слово:

– Наше оружие… оно… это… оно… не заржавело пока.

И все ощутили необыкновенное чувство единения.

Путь пятерки лежал мимо Хранителя Света.

Хранитель совсем уже сполз на пол и теперь спал, укрывшись веревочной лестницей, лишь иногда блаженно покрякивая во сне: почему-то на посту спится особенно хорошо.

Взглянув на него, Собакин-большой и Собакин-маленький одновременно подумали, что спящий солдат и спящий плюшевый очень похожи на детей, а значит – и друг на друга. Но быстро сообразив, что мысль эта может завести настолько далеко, что там их, пожалуй, уже и не найдут, они лишь посмотрели друг на друга и ничего не сказали.

– А что – если? – спросил Пупсов и выразительно посмотрел на Хранителя Света. Взгляд его выражал недоброе. – Время работает на нас. Чем собираться, обсуждать, голосовать… Лучше раз – и все. Сразу – восстание. Тут справедливость восторжествует, а мы спать пойдем.

Все поняли, на что намекает Пупсов и уставились на Хранителя Света.

Светила скупая луна…

2

Петрушин вышел из своего домика, запер дверь и пошел к Медведкину.

Петрушин шел спокойным, ровным шагом: глаза его постепенно привыкли к темноте, а солдат он не боялся, потому что знал точно: ночью в Великой Стране не спит только тот, у кого есть дела. А у солдат какие дела ночью? У них и днем-то с делами не особенно густо…

Петрушин шел и изо всех сил старался не думать. Он уже понял: мысли приходят из жизни, больше им неоткуда взяться. Ну а если жизнь печальная, то и мысли – соответственно…

Он изо всех сил старался не думать о том, что уже который день не может написать ни строки, а когда он не пишет, то ощущение такое, будто жизнь остановилась, а он торчит посредине этой жизни словно памятник Великому Конвейеру – такой же громоздкий, нелепый и бессмысленный. Впрочем, об этом размышлять было не только глупо, но и небезопасно: ведь мысли непременно уходят в жизнь, и ведут по ней, а куда может завести такое сравнение?

Петрушин изо всех сил старался не мечтать про антитолпин… Хотя, конечно, хотелось изобрести такую штуку, которая фантастическим образом подействовала бы на жителей Великой Страны, и они вдруг стали бы каждый по себе. Слово «антитолпин» Петрушину ужасно нравилось… Но, кроме самого слова, Петрушин ничего больше про антитолпин не знал – ни как он выглядит, ни, тем более, как его изобрести. А чего мечтать понапрасну, да еще про такое неконкретное?..

Потом Петрушин постарался не думать о Ней, не вспоминать, что Она давно не приходила к нему, не размышлять о том, что без Нее жилище его превращается в пристанище одиночества, а что можно сочинить в пристанище одиночества? Какие-нибудь глупые сантименты да и только… Вот ведь и к Медведкину он идет не за тем, за чем идут все остальные плюшевые, но лишь для того, чтобы увидеть Ее.

И тут Петрушин испугался: как бы не начать думать о том, зачем идут к Медведкину все остальные. Благородная непонятность их общего дела не только не вдохновляла Петрушина, но даже вызывала легкое, как жжение, раздражение.

Петрушин зашагал еще быстрее, будто хотел убежать от своих мыслей.

Подумал: одиночество – это когда жизнь не дарит ни одной приятной мысли. А потом решил печально: ну ни о чем нельзя подумать, совсем ни о чем.

Скупая луна высвечивала шесть силуэтов: пятеро стояли, шестой лежал. Над их головами чуть покачивался шнур выключателя.

– Ну что? – ухмыльнулся Пупсов и поднял голову. – Какие будут предложения по поводу моего предложения? Или будем голосовать, как требует Медведкин? – Он обвел друзей взглядом и нервно зевнул.

Тревожная тишина повисла в воздухе и задрожала.

– Друзья могут нас неправильно понять, – почему-то прошептал Зайцев. – Они нас ждут там, а мы в это время тут…

От его голоса тишина задрожала еще сильнее и лопнула. Все непроизвольно втянули головы в плечи.

И тут сказал свое веское слово Крокодилий:

– Нельзя, так сказать, опускаться до этого… до… самоуправства. Нужен суд этих… друзей. Наш плюшевый суд.

И тогда, с достоинством отвернувшись от Хранителя Света, они зашагали своей – общей для всех – дорогой.

3

Подходя к дому Медведки на, Петрушин увидел Ее – точнее Ее тень. Тень скользнула по двери дома и исчезла за углом.

«Она? Не Она? – вздрогнул Петрушин – Неужто галлюцинации начались от этих мыслей?»

И тут из-за угла появилась Матрешина.

– Истина, – звонко крикнула она.

– Не видишь, что ли, это я – Петрушин, – приветливо улыбнулся Петрушин.

Матрешина смотрела на него, не мигая. Недобрый огонь в ее глазах высвечивал верность неясным идеалам.

– Пароль, – сказала она уже сквозь зубы. – Я говорю: истина. Твой ответ, друг?

Петрушин махнул рукой и направился к двери дома.

– Истина, – повторила Матрешина в третий раз, и слово это прозвучало как угроза.

– Правда.

– Истина, – раздалось по ту сторону двери.

Дверь открылась. На пороге стоял Медведкин.

– Опаздываете, – назидательно сказал он. – Друзья уже собрались. Ждут.

В комнате висел полумрак. Очертания исчезли, вокруг стола сидели тени. Ощущение чего-то неясного, но чрезвычайно важного витало в воздухе.

Петрушин прошел в угол комнаты. Огляделся: Ее не было.

Совершенно некстати раздался чей-то храп. Столь приятное и необходимое ощущение тотчас пропало.

– Пупсов? – не то спросил, не то позвал Зайцев.

В ту же секунду храп исчез, на смену ему пришел уверенный голос Пупсова:

– Именно поэтому мы должны положить конец бесчинствам, которые творятся на нашей, пока еще малострадальной, Родине. Кто, если не мы, сделаем это? Нам не нужны новые страдания. И старые нам тоже не нужны!

– Мы еще заседание не начали, а ты уже как-будто выводы делаешь, – нервно прошипел Медведкин.

А Зайцев сказал:

– Необходимы самые жестокие, самые крутые меры. Террор, я не побоюсь этого слова.

Тень Медведкина возвысилась над столом и важно произнесла:

– Не будем торопиться, друзья. Друзья! Тайное заседание «Тайного совета по предотвращению» объявляю открытым. Сегодня на повестке ночи один вопрос…

Каждый раз, когда Медведкин называл их тайный совет – Петрушин думал: надо непременно спросить его, что они собираются предотвращать, и каждый раз в конце заседания он забывал об этом.

4

А ночь, между тем, уже начала, лениво ворочаясь, переваливать через середину. Небо в провале окна еще не явственно, медленно и постепенно, но все же начинало сереть, и страх, который обязательно приносит с собой чернота ночи, растворялся в сером сумраке небес.

«Самое время для моего дела», – подумала Мальвинина, улыбнулась и, хотя была совершенно одна, по привычке прикрыла ладонью рот.

Дом Медведкина ей удалось миновать незамеченной. Правда, подходя к нему, она едва не столкнулась с Петрушиным, но сумела вовремя ускользнуть за угол.

«Только с ним мне еще не хватало встретиться», – Мальвинина снова улыбнулась.

Дворец Великого Командира был все ближе, ближе. Она еще не видела его, но знала точно: вон за тем домиком поворот, потом еще, а потом…

Она почувствовала на себе дыхание могучего красавца Дворца, дыхание чего-то величественного и недосягаемого. Казалось, там, в этом сказочном огромном доме, и жизнь совсем иная – фантастическая и прекрасная, жизнь, которой правит только одно – красота.

«Интересно, сколько там комнат? – подумала Мальвинина. – Вот бы погулять по всем».

А вокруг: ни шороха, ни звука, ни даже легкого дуновения. Величественный силуэт Дворца на четырех ножках посреди тишины.

Пересекая дворцовую площадь, Мальвинина машинально поправила прическу. Руки ее предательски дрожали.

У самых ворот Дворца ее остановил странный звук – казалось, кто-то перекатывает камешки в пластмассовой коробке: то храпела дворцовая охрана, и звук этот обозначал – проходи любой, кто хочет.

Мальвинина слегка толкнула ворота, они раскрылись с легким и, разумеется, зловещим скрипом.

Через мгновение она уже вошла в дворцовые покои. Здесь было темно и душно, как под одеялом. Но Мальвинина знала все дворцовые переходы так хорошо, что ей не нужен был свет.

Шаг. Еще шаг. Еще один.

Жалобный стон сотряс огромный дом, и снова все стихло. Видимо, кто-то из охранников или лакеев застонал во сне. «Что снилось бедному солдату?» Впрочем, сейчас Мальвинину это абсолютно не интересовало. Да и вообще не интересовало.

Шаг. Еще один. Еще шаг.

Скрипнула половица. Звук показался пугающе громким. Мальвинина замерла – ей почудилось, будто за ней кто-то идет. Оборачиваться не было сил. Она замерла в ожидании чего-то ужасного.

Однако оно не наступило. Мальвинина перевела дыхание.

Шаг. Еще шаг. Еще один.

Наконец, подошла к нужной двери, глубоко вздохнула, собираясь с духом…

Безголовый бросился ей навстречу. Но вдруг остановился и оглядел ее с головы до ног, словно не веря в ее приход.

– Господи, – прошептал он. – Как же я ждал тебя, чуть с ума не сошел.

Мальвинина нагнулась и поцеловала Великого Командира. Поцелуй был долгим и возбуждающим.

Потом она поглядела на него – не то удивленно, не то восторженно – и сказала:

– Ты знаешь, я когда иду сюда, каждый раз ужасно волнуюсь. Мне кажется иногда, будто я делаю что-то очень-очень плохое, и меня за это могут наказать.

«Ты не так уж далека от истины, – усмехнулся Безголовый. – Если бы кто-нибудь узнал, что к Великому Командиру приходит плюшевая – тебе бы не поздоровилось».

Но вслух Безголовый ничего не сказал.

Мальвинина совсем уже собралась спросить, чего это он усмехается, как вдруг Безголовый подпрыгнул, наклонил ее голову, и впился губами в бледные, но крашеные губы.

За окном начинался рассвет.

Его рука сама нащупала вырез, скользнула по груди. Не отрывая губ, он начал расстегивать платье и, когда добился желаемого и платье упало на пол, – страсть захлестнула Безголового.

Они рухнули на широкую постель и стали кататься по ней, теряя остатки одежды.

Его руки обвили толстую шею Мальвининой с такой силой, что, казалось, еще мгновение и задушат. Мальвинина вскрикнула. Безголовый приподнялся на руках и посмотрел на нее сверху вниз. Грудь Мальвининой колыхалась, как… Ах, она так здорово колыхалась, что не требовала никаких сравнений! И Безголовый упал на нее.

Он не торопился, оттягивал то мгновение полного счастья, когда весь мир исчезнет и останется только восторг. Ему нравилось, что он может запросто управлять и собственным желанием и этим прекрасным женским телом. Он улыбался. Пожалуй, только в эти минуты ухмылка на его лице растягивалась в широкую счастливую улыбку.

– Звереныш мой, – ласково прошептала Мальвинина.

Безголовый стиснул зубы, почувствовал, что страсть перестает ему подчиняться, задохнулся… Мощный, почти звериный крик сотряс Дворец.

Они лежали рядом, тяжело дыша, и рука Безголового лениво поглаживала ее тело.

– Послушай, – Мальвинина приподнялась на локте, подперла рукой белокурую голову и посмотрела на Безголового тем единственным взглядом, каким могут смотреть женщины в те минуты, когда ощущают над мужчиной свою полную власть. – Ты любишь меня?

– Дорогая, – банально ответил Безголовый и банально притянул Мальвинину к себе.

Но Мальвинина банально отодвинулась – ей и вправду было не до этого. Она обиженно скривила губы и томно произнесла:

– Отчего же ты не хочешь, чтобы я всегда была рядом с тобой? Я могла бы жить во Дворце, считалась бы служанкой, или, я не знаю, кухаркой, лакейкой… Да какая разница, кем считаться, лишь бы жить во Дворце! – Она провела пальцем по безволосой груди Безголового. – Здесь такие широкие коридоры, столько комнат, вообще так много интересного…

Настал черед отодвигаться Безголовому.

– Ты же знаешь – это невозможно, – вздохнул он.

– Ну почему? Почему? – Мальвинина даже руками всплеснула, чтобы получше выказать свое непонимание. – Наоборот, это было бы очень демократично: у тебя во Дворце – плюшевая. Ты бы всем показал… показал бы всем, что… Не притворяйся! Ты прекрасно понимаешь, чтобы ты всем показал! Все бы увидели, какой ты хороший, добрый. Разве тебе не хочется, чтобы тебя любили и твои солдаты и мы, простые плюшевые?

– Любить надо в постели, в государстве надо властвовать, – пошутил Безголовый и расхохотался собственной шутке.

Но Мальвинина его радости не поддержала.

Надо сказать, Безголовый не привык, чтобы его о чем-нибудь просили, не был натренирован в искусстве вежливого отказа, и поэтому просьбы Мальвининой его сильно раздражали. Он хотел бы перевести разговор на какие-нибудь более безопасные рельсы, но Мальвинина уже пододвинулась к нему, и он почувствовал прикосновение ее огромной груди.

– Ну, пожалуйста, – попросила она. – Что тебе стоит? Разве для Великого Командира есть что-нибудь невозможное? Можно я останусь?

– Нет, – произнес Безголовый твердо.

– И я никогда не буду жить во Дворце? – В глазах Мальвининой застыли слезы, что предвещало начало истерики.

Стало ясно: скандала сегодня не избежать, и Безголовый почувствовал, что сдается, к тому же он понял, что устал и хочет спать.

– Нет, – повторил он совершенно спокойно. – Во Дворце ты жить не будешь никогда. И вообще, если бы кто-нибудь узнал, что во Дворец – ко мне! – приходит плюшевая, это бы сильно подорвало мою репутацию.

Мальвинина гордо поднялась с постели и начала одеваться.

– Не уходи, – банально попросил Безголовый.

– Думать, кроме тебя и мужиков больше нет в нашей Великой Стране? – банально спросила Мальвинина. – Если хочешь знать, меня есть, кому любить.

Это прозвучало настолько не изящно, что Безголовый даже решил не провожать Мальвинину.

«Все равно она никуда не денется, – справедливо подумал Великий Командир. – Вернется».

Мальвинина выскочила из его комнаты, хлопнув дверью.

От удара захлопнулось потайное окошко, находящееся над покоями Великого Командира.

Около этого окошка давно уже сидел Безрукий и внимательно наблюдал за происходящим внизу.

Да, повторим мы, ибо нельзя это не повторить: нужно быть особенно внимательным, когда берешься утверждать, будто все честно спали.

Безрукий снова открыл окошко, убедился, что Великий Командир действительно уснул, подумал: «Как же мне все это надоело! Кончить бы все это одним махом! Кончить-то не трудно, да вот что начать?» и пошел в свою комнату ждать доносчика.

Безрукий знал, что сегодня «Тайный Совет по предотвращению» должен принять очень важное решение. Он даже догадывался, какое именно. Но пока лишь догадывался. Приход доносчика должен был превратить догадку в знание.

5

А в доме Медведкина, между тем, заседание продолжалось.

– Какие мнения, друзья, по обсуждаемому вопросу? – грозно спросил Медведкин.

Наступила тишина. И тогда снова стал отчетливо слышен легкий храп Пупсова.

– Друг Пупсов! – крикнул Медведкин.

Пупсов, не открывая глаз, но совершенно уверенно, произнес:

– Именно поэтому данное решение по данному вопросу в данной ситуации я считаю наиболее правильным и, безусловно, целесообразным. Предлагаю голосовать.

– Точка зрения понятна, – сказал после некоторой паузы Медведкин. – Но хотелось бы сказать другу Пупсову: сейчас все устали, вся страна, однако есть такие исторические моменты в нашей истории, когда мы не вправе сидеть сложа руки или, например, спать…

– А кто спит, кто спит? – возмутился Пупсов. – Может, я сказал чего не так? Оспорьте меня. Поправьте. Я готов выслушать любую точку зрения. Это будет справедливо с точки зрения сегодняшнего понимания правды. Однако на данный момент мой взгляд мне кажется единственно верным.

– Прошу слова, – громко сказал Зайцев, и, не дожидаясь разрешения, продолжил. – Здесь кое-кто предлагает половинчатые меры. Ну уберем мы Хранителя Света, ну заменим его своим человеком. И что? Несправедливость-то останется?

– Но когда мы зажжем Великий Свет – это послужит лишь сигналом ко всеобщему восстанию, – робко возразил Собакин-большой.

А Собакин-маленький, оторвавшись от ведения протокола, добавил:

– Это не финал, а очередное начало нашей борьбы.

– Не согласен! – Вскочил со своего места Зайцев. – Только террор спасет страну! Только террор даст ей искомое благополучие и истинность. Тут кое-кто говорил, что при терроре кое-кто погибнет…

– Я говорил, – перебил Собакин-маленький. – И что?

– А то, – не унимался Зайцев. – Что нас больше волнует: отдельные жизни или настоящая жизнь Великой Страны? Да я сам первым готов бросить свою судьбу в огонь общего дела. Покажите мне только, где этот огонь горит!

Спор, наверное, продолжался бы еще: плюшевые любили спорить, подобная манера беседы казалась им наиболее интересной, – но тут раздался томный голос Матрешиной:

– А Петрушин не слушает.

– Друг Петрушин, – призвал Медведкин. – Что ж это вы? Не слушаете… Нехорошо. А хотелось бы знать вашу позицию по обсуждаемому вопросу.

Все члены Тайного Совета одновременно повернули головы в сторону Петрушина.

Петрушин стушевался. Он терпеть не мог, когда на него смотрело сразу столько глаз.

– Я не знаю… – тихо сказал он.

– То есть, у друга Петрушина нет позиции по обсуждаемому вопросу? Так надо понимать? – В голосе Медведкина явно прослушивался металл.

– А у него ничего нет, даже позиции, – хмыкнула Матрешина.

– Понимаете, – Петрушин с печалью заметил извиняющиеся нотки в своем голосе, но поделать с ними уже ничего не мог. – Тут такое дело. Мысли ведь приходят из жизни и в нее же уходят. Вот так.

Медведкин внимательно смотрел на Петрушина, ожидая, очевидно, продолжения.

Но его не последовало – Петрушин молчал и глядел себе под ноги.

И тогда Медведкин произнес:

– Предлагаю это мнение занести в протокол.

Собакин-маленький тихо попросил:

– Друг Петрушин, вы не могли бы повторить вашу мысль?

– Да чего там, – Петрушин улыбнулся. – Я – за.

– За что? – угрожающе спросил Крокодилий. – Я вообще не понимаю… Как-то же надо же все-таки как-то… Ведь здесь у нас не… Я извиняюсь, конечно… Как-то же все-таки необходимо…

Крокодилин, по привычке, оборвал фразу на полуслове.

– Ну чего вы там решили? – Замялся Петрушин. – Свет там чего-то… Восстание… Я не против. Живем-то, действительно, плохо, как-то не по-настоящему живем. Скучно.

– Предлагаю голосовать. Другие предложения есть? – Медведкин умел задавать этот вопрос таким тоном, что становилось совершенно ясно: других предложений быть не может. – Кто за?

Плюшевые так любили голосовать, что никогда не спрашивали, за что именно голосуют и всегда радостно поднимали руки вверх.

– А у друга Пупсова, может быть, какая-нибудь другая позиция? – прищурился Медведкин, заметив, что Пупсов снова уснув, не голосует.

– Я против поспешных решений, – твердо сказал Пупсов. – И в этом, если угодно, моя позиция. Состоит. Я считаю, что именно поспешные решения довели нашу страну до того, до чего она дошла сегодня, но я обеими руками поддерживаю то, о чем было сказано здесь, потому что, как я уже отмечал, в данной ситуации данное решение по данному вопросу мне представляется наиболее отдающим справедливостью.

В подтверждение своих слов Пупсов поднял обе руки. Из-за этого в протоколе заседания количество проголосовавших «за» было больше общего количества присутствующих.

– Друзья, мы приняли поистине историческое решение, – Медведкин смахнул со своих никогда не бритых щек непрошеную слезу. – Я уверен: сегодняшний день войдет в историю нашей Великой Страны. Эти слова непременно занести в протокол, – обратился он к Собакину-младшему. – Они пригодятся будущим поколениям.

Собакин строчил быстро-быстро.

Петрушин чувствовал, что засыпает. Он мучительно боролся со сном, но глаза все равно закрывались. Он уже представлял свою комнату, теплое одеяло…

Тут к нему подсела Матрешина и прошептала:

– Если хочешь, конечно, можешь положить голову мне на плечо. Да не бойся ты… А как снова голосовать начнут – я тебя разбужу.

Петрушин очень обрадовался этому неожиданному предложению.

Заседание, между тем, продолжалось.

И опять говорил Медведкин:

– А теперь, друзья, нам предстоит выделить из своих рядов того – не побоюсь этого слова – героя, который по веревочной лестнице поднимется до выключателя и включит для всей Великой Страны Великий Свет Великого Будущего. Какие будут предложения?

– А я все равно за террор, – не унимался Зайцев. – Пожалуйста – я проголосую за что угодно. Мне нравится сам процесс голосования. Но в душе все равно останусь за террор.

– Тут вообще… это… твоя душа – твое дело, вообще… а у нас… как это?., извините, дело, как говорится общее… правильно я говорю? – заметил Крокодилин.

И тут, прямо под окнами Медведкина, раздался страшный шум, явственно переходящий в грохот.

Все вскочили. По комнате заметались тени.

– Друзья, просьба сохранять спокойствие, – нервно закричал Медведкин. – Пока еще все нормально, мы пока еще живы.

Петрушин открыл глаза и удивленно огляделся по сторонам. В окне он увидел огромную тень. На мгновение тень перекрыла собой все пространство, а затем прыгнула в комнату.

Матрешина вскрикнула и прижалась к Петрушину.

Собакин-маленький уронил сначала протокол, потом карандаш, потом себя и, открыв рот, следил за происходящим из-под стола. Рядом с ним лежал Собакин-большой.

Тень немного полежала и стала медленно отползать.

И тут все поняли, что это – Клоунов.

Клоунов дополз до стенки, сел и оказалось, что он дрожит – мелко-мелко.

– Рассаживайтесь, друзья, рассаживайтесь, – Медведкин снова пригласил всех к столу. – Что с тобой, друг Клоунов?

Клоунов продолжал дрожать так мелко, будто непременно хотел заставить трепыхаться каждую, даже самую маленькую часть своего не очень большого тела. К тому же, из него начали вырываться странные, живущие абсолютно самостоятельной жизнью, слова:

– Друзья… Все… Мы… Вместе… Какое счастье… Общее дело… Справедливость… Испугался я… Шел… Испугался… Хотя, конечно… Общее дело… Справедливость… Великая Страна… Испугался… Все… Вместе…

Крокодилин подошел к Клоунову, внимательно поглядел на него и неожиданно громко крикнул:

– Молчать!

Это простое слово возымело волшебное действие: Клоунов не только замолк, но даже и дрожать перестал.

Крокодилин оглядел всех победно и крикнул еще громче:

– Говорить!

– А чего говорить-то? – внятно и четко спросил Клоунов.

Крокодилин засмеялся – видимо, каким-то своим мыслям – и снова уселся к столу.

– Хотелось бы, чтобы друг Клоунов объяснил присутствующим друзьям свой необычный визит, – снова взял бразды правления в руки Медведкин.

Петрушин положил голову на плечо Матрешиной и закрыл глаза.

– Испугался я, – промямлил Клоунов. – Вот шел по темным улицам. Шел себе. И вдруг подумал… Как подумал! Как представил! И испугался… До того испугался, что побежал…

– Что подумал? Что представил? Чего испугался, друг? – Доверительно спросил Собакин-большой.

– Не знаю… – вздохнул Клоунов. – Подумал и испугался. Но очень сильно.

Все посмотрели на Клоунова с жалостью, поняв вдруг, что на его месте мог оказаться каждый.

– Значит друг Клоунов так струхнул, что окно с дверью перепутал? – Медведкин усмехнулся, приглашая всех усмехнуться вместе с ним.

На этот раз его предложение поддержки не получило.

– Чего пристали? – не открывая глаз, произнес Петрушин. – Сдрейфил друг, со всяким может случиться. Давайте решим, чего там у нас еще не решено и пойдем по домам.

– Поддерживаю предыдущего оратора, – сказал Пупсов.

Медведкин окинул всех сочувственным взглядом, явственно давая понять, что подобный взгляд может принадлежать лишь тому, кто знает нечто такое, о чем остальные едва ли даже догадываются, и произнес:

– Тут кое-кто думает, что я спрашиваю зря. Что мне, может быть, делать нечего и потому я только спрашиваю. Но это ведь не так, друзья. Всем ведь хорошо известно: я не задаю вопросов понапрасну. Я считаю, и в этом, если угодно, состоит моя позиция, что, коль скоро друг Клоунов так здорово умеет лазить и высоты совершенно не боится – значит и быть ему тем героем, который доберется в исторический момент до выключателя и осветит нашу печальную жизнь ярким светом будущего! Есть другие предложения? Если нет – предлагаю голосовать. Кто за?

Все – кроме Пупсова и Петрушина – подняли руки вверх. Даже Клоунов поднял. По привычке.

– Друг Пупсов! – гаркнул Медведкин. – А ты что же?

– Мне бы хотелось сказать, – сказал Пупсов и открыл глаза.

– А вот этого как раз не надо, – перебил его Медведкин. – Сейчас не нужны слова. Нужно конкретно голосовать.

– Ну тогда я – за! – Пупсов поднял руку.

– Единогласно. – Это слово Медведкин произнес так, будто предлагал всем присутствующим деликатес.

– Нет, не единогласно, – Петрушин встал.

Он терпеть не мог произносить речи, и не только потому, что не любил находиться в центре внимания, но – главное – потому, что считал: когда собирается много плюшевых – то есть, больше двух – им нельзя ничего ни объяснить, ни втолковать, и от того речи – любые – штука в принципе бессмысленная.

А когда говорить все же приходилось, голос Петрушина дрожал и впечатление было такое, будто говорит он самое свое последнее слово:

– Вы понимаете… Дело в том… Конечно, можно любые решения принимать, самые невероятные, самые безумные… Может быть, я чего-то не понимаю – другие понимают. Дело не в этом. Я что хочу сказать? Может быть, спросить сначала Клоунова – хочет ли он быть героем? А то вдруг с этим восстанием что-нибудь не так получится? Или – вообще… Разве можно посылать плюшевого на смерть, даже не спросив: а хочет ли он умирать за нас? Кто дал нам такое право, друзья?

Петрушин замолчал, помялся немного в поисках еще каких-то слов, но, видимо, не нашел их и сел.

– У вас – все? – спросил Медведкин. – Хорошо. Будем считать, что проголосовали при одном воздержавшемся. – Улыбка счастья озарила его лицо. – Трижды вспыхнет Великий Свет. Это друг Клоунов трижды зажжет его и трижды потушит. Трижды! И это будет сигналом. – Он снова помрачнел. – А если еще кого-нибудь интересует, откуда у нас право на все, тем скажу так: великое право вершить историю дало нам время. Наше непростое время, которое требует от каждого из нас сами знаете чего.

– А потом как начнем всех крушить! – вскочил Зайцев.

– Это предложение мы обсудим позже, – Медведкин явно хотел заканчивать тайное заседание. – Напоминаю, друзья: расходимся по одному и в разные стороны.

У двери Клоунов задержал Петрушина:

– Спасибо, конечно. Только зря ты так… Кому-то ведь надо в герои? Пусть я – что ж делать?

Петрушин ничего не ответил. И Матрешину провожать домой не стал, мотивируя это тем, что расходиться приказали в разные стороны.

А направился Петрушин к собственному дому, чтобы побыстрей лечь в постель и уснуть. В последнее время он очень полюбил сон за непредсказуемость. Потому как это только мысли из жизни приходят, а сны приходят неизвестно откуда, и от них вполне можно ожидать чего-нибудь хорошего.

Безрукий проводил доносчика до двери Дворца – он всегда так делал – и подумал: «Что ж они все дураки-то такие, а? Даже неинтересно… Три раза зажжется – три раза погаснет… А самого большого дурачка героем хотят сделать! Не потянет он! Надоело все! Кончить бы это все одним махом… Кончить, конечно, дело нехитрое. А вот что начать? Как бы понять: что же надо начать, если это все кончить?»

В провале окна нагло брезжило утро.

Великая Страна начинала просыпаться.