Текст книги "Самоубийство Земли"

Автор книги: Андрей Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Я вас не собираюсь убивать, комиссар. Зачем вас заманивать в Институт, чтобы убить? Для этого можно было бы найти какое-нибудь более подходящее место, да и способов множество… Но самое интересное, комиссар, не то, что я вас не убью, а то, что вы меня отпустите. Если, конечно, вы нормальный, умный человек – то есть, именно такой, каким кажетесь. И не надо мне возражать. Мы неплохо побеседовали днем, когда я говорил, а вы молчали. Может быть, продолжим в такой же манере?

– Признаться, не люблю разговаривать под дулом пистолета, – усмехнулся комиссар.

– Тут уж, комиссар, вам придется потерпеть. До поры, конечно. Ведь стоит мне опустить пистолет, вы можете Бог знает чего натворить.

– Обязательно натворю.

– Вот видите. Поговорим спокойно. Итак, я убил Александра Мака. И не жалею об этом. Не надо на меня так смотреть: я не маньяк, не сумасшедший, и вообще лично к Маку у меня не было никаких претензий. Я убил Александра Мака как ученый, потому что не мог ему позволить надругаться над историей. Вот так. Теперь я могу убрать пистолет, потому что вы готовы меня выслушать, не так ли?

Профессор Кински говорил уверенно, спокойно, и комиссар Гард понял, что будет слушать этого человека – человека, который явно знает цену своим словам.

– Что такое исторические легенды, комиссар? Это душа истории. Душа ведь тоже – казалось бы – не нужна, она никаких функций не несет. Но без нее нет человека. То же – и в истории. Какая разница: правда или нет, что Александр Македонский изобрел мороженое и что он читал письма своих солдат домой, изобретя, таким образом, цензуру? Как без этих легенд понять Македонского? Ну доказал бы Александр Мак, что на самом деле не волчица вскормила Ромула и Рэма и не от них возник Рим? Уверяю вас: то романтическое, что было в самом городе, исчезло, во всяком случае в нашем восприятии его. Теперь мы не можем читать стихи Евтушенко, потому что не верим им. И кому от этого хорошо?

– Но ведь есть же правда! – закричал Гард. – Вы что, против исторической правды?

Тут уже пришел черед орать Кински:

– Правда? О какой такой правде вы говорите? Легенды – вот правда истории. Поймите вы это. Правда в том, что Бальзак – был такой французский писатель – выпивал за ночь литры кофе, потому что без этих литров нет писателя. Правда в том, что у Гогена была любовь с таитянкой, и только потому он мог рисовать свои великие картины, которых вы, комиссар, не видели никогда! Вот историческая правда. А все остальное – даты, факты – на самом деле не имеют к истории отношения. То есть имеют, конечно, но… Если бы Мак остался жить – история была бы уничтожена, потому что большинство легенд, разумеется, не подтвердилось. Люди придумывают про героев прошлого только то, что им самим очень хотелось бы в них видеть. Легенды – это своего рода осмысление прошлого. Понимаете? А Мак не понимал.

Кински опустился в кресло, выпил стакан воды и продолжил:

– Я бы мог убить Александра Мака тысячами способов, но я выбрал такой, чтобы о Маке сохранилась легенда. Знаете ли вы, что наш институт собираются назвать именем Александра Мака? Его имя могло войти в историю, как имя ученого, пожертвовавшего собой ради науки. Но тут явились вы… Правда, и я – идиот – стерев финальные кадры с последней видеозаписи, не стер его реакцию на мое появление. А вы еще оказались так некстати наблюдательны.

– Послушайте, Кински, – в Гарде наконец-то заговорил профессионал. – Первая экспертиза показала бы, что вы стерли пленку.

– Она и показала. Экспертизу проводил Директор… Только не надо его привлекать за соучастие в убийстве… Или сокрытие, как это у вас называется? Директор выполнял свой долг ученого – вот и все.

Представьте, комиссар, вот вы возьмете сейчас пистолет, арестуете меня. Что дальше? Вас похвалят. Меня, в лучшем случае, казнят, в худшем – отправят маяться в сумасшедший дом. Это не важно. Важно, что как только правда откроется, начнутся диспуты: кто прав – Мак или я. У Мака, разумеется, появятся последователи, которые ринутся в прошлое за тем, что вы называете исторической правдой. И снова душа истории окажется в опасности. Однако, найдутся и такие, кто поддержит меня. Вобщем, дальше можете фантазировать сами.

Гард поднял два своих пистолета и сказал:

– Все, что вы рассказали, очень логично. Но скажите, неужели вам не страшно жить после того, что вы сделали? Вы убили своего коллегу, человека, вы…

Но Кински не дал ему договорить.

Он поднял на комиссара глаза и сказал тихо-тихо, почти шепотом:

– Пошли вы к черту. Вам все равно не понять, что снится мне во сне. Вы не знаете, что я уже казнил себя. А сейчас убирайтесь к черту, пожалуйста.

7

Утром Гарда разбудил звонок.

На экране видеотелефона улыбался префект.

– Ты, конечно, читал сегодняшние газеты? – спросил префект, хотя прекрасно видел, что Гард еще не поднимался с постели. – В этом Институте Истории Земли какой-то парень сошел с ума и взорвал себя вместе с машиной времени, с тем главным агрегатом, который теперь придется ремонтировать несколько лет. Я надеюсь, Гард, что ты тут ни при чем?

– Как фамилия парня? – спросил Гард, прекрасно зная, что ему ответят.

– Сейчас посмотрю, – шеф пошелестел газетой. – Кински. Профессор Кински. Он еще оставил записку. Сейчас прочту. «Не надо исследовать прошлое. Остаться в истории достойно только то, что осталось в памяти людей, в их легендах». Псих какой-то… Ну так как, комиссар, продвигается дело с этим Маком?

Гард посмотрел на огромное, улыбающееся лицо своего шефа и ответил:

– А никакого дела нет. Александр Мак покончил жизнь самоубийством. Это точно. Он останется в истории как великий ученый, отдавший свою жизнь науке, – и комиссар выключил видеотелефон.

Вот так все было на самом деле. Все, что вы прочитали – чистая правда. А остальное, что вы наверняка слышали про эту историю, – домыслы, сказки, не имеющие к истине никакого отношения. Уверяю вас.

ВОРОБЬИНЫЙ СУД
Фрагменты из жизни Великой Страны

Пролог

– Ничего не понимает… Отец, а понять не может простых вещей. Зачем, спрашивает, вытаскивать солдатиков из коробки, раз все равно мы на юг сегодня уезжаем. А встречать меня, интересно, кто будет, когда вернемся? Рыбок нет – только аквариум. Собаку все никак не купят. Попугая – тоже. А так меня будет ждать целая страна – неужели не понятно?

Так говорил мальчик, вытаскивая из коробки и расставляя по полу ровные ряды совершенно одинаковых, прямых, будто фонарные столбы, круглоголовых оловянных солдатиков, выкрашенных золотистой краской. Их было много, этих золотых солдатиков, и мальчик их ставил ровненько и аккуратно.

В окошко кто-то постучал. Мальчик удивленно поднял голову: воробей.

– Ну чего стучишь? – Спросил мальчик и поднял ладонь так, будто сдувал с нее вопрос. – Сейчас не зима, тебе отогреваться не надо. А чего прилетел? Вали отсюда давай!

Воробей не улетал.

Но мальчику он стал совершенно не интересен, его внимание отвлекли два солдатика. Они сильно отличались ото всех остальных: у одного не было части головы, у другого – вовсе отсутствовала рука.

– Брак, наверное, – сказал мальчик, и поставил бракованных солдатиков во главе строя.

Когда коробка опустела, мальчик встал, подошел к двери, но тут же остановился. Он вспомнил, что кроме солдатиков есть еще печальный Петрушка, Мальвина с шикарными белыми волосами, маленькая и большая плюшевые собаки и всякие другие игрушки.

– Вас тоже, наверное, надо как-то расставить? – мальчик сдул с ладони вопрос, и сам же на него ответил. – Ничего. Сами разберетесь.

Потом он вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Луч солнца скользнул по ровным золотым рядам…

Глава первая

1

– Великий Свет… – Безголовый затих, вслушиваясь в тишину. То была тишина ожидания: все ждали от него слов. То была величественная тишина… – Включить!

И тут ему стало грустно; Безголовый представил, как солдат карабкается сейчас по веревочной лестнице, как пытается дотянуться до шнура, с каким трудом дергает…

Вспыхнул желтый свет, озарив белую небесную гладь потолка над Безголовым, улыбающегося Безрукого справа от него. Перед глазами Великого Командира стояли стройные золотые ряды, скученная масса плюшевых виделась вдалеке.

Раздался глухой стук – это упал с лестницы солдат, Хранитель Света. Еще не было случая, чтобы солдат не сорвался. Впрочем, после того, как был выпущен Приказ «считать Хранителя Света – наиболее почетным солдатом», Безголовому стало легче переживать чужие падения.

– Барабаны!.. – Пауза повисла над площадью. – Впе-е-ред!

Из золотых рядов вышел отряд барабанщиков. Тугие удары разнеслись над площадью.

Безголовый набрал в легкие побольше воздуха – перекричать барабанщиков дело нелегкое – и властно крикнул (не забыв, разумеется, сделать подобающую паузу):

– Счастливца… вве-е-сти!

На площадь вышел аккуратный, словно по линейке построенный, квадрат золотых солдат: двое впереди, двое сзади. Между ними – строго по центру – шел Счастливец и широко улыбался.

– Раз! Два! Раз! Два!

Ровно. Торжественно. Прямолинейно.

Всякий раз, когда Безголовый видел Почетную Казнь, – он вспоминал одно и то же: как вошел к нему в кабинет Безрукий и стал доказывать необходимость издания Приказа, согласно которому самым радостным событием в жизни гражданина Великой Страны следовало считать казнь на костре. Герою казни Безрукий предлагал присваивать звание «Счастливец».

Безголовый не помнил точно, чем именно мотивировал тогда свой приказ Главный Помощник. Впрочем, чем он мог мотивировать? Разумеется, все тем же: Приказ необходим для создания истинного государства.

Однако Безголовый очень хорошо помнил, что спросил тогда:

– Как же мы отыщем Счастливца среди абсолютно одинаковой массы? Уж не предлагаешь ли ты искать его среди плюшевых?

– Нет, конечно, – спокойно ответил Безрукий. – Прости, командир, но логика подводит тебя. Лучший среди одинаковых – это не тот, кто выделился сам. Это тот, кого выделил Великий Командир.

Когда Безрукий начинал философствовать, Безголовый понимал, что всецело попадает в его власть. В такие минуты Великому Командиру хотелось только одного, чтобы его помощник замолчал и для достижения этой цели он готов был совершить даже необдуманные поступки. В тот раз, похоже, так и случилось.

Пофилософствовав, Безрукий предложил считать наиболее Почетной казнь путем поджигания головы, ибо она приближала Счастливца к Великому Командиру. Безголовый согласился, но позже он понял: вовсе это ненужное дело, чтобы кто-нибудь приближался к нему. Поэтому наиболее Почетную Казнь не применяли пока ни разу.

– Огонь… – Безголовый окинул взглядом стройные ряды солдат. – …зажечь!

Как только пламя охватило ноги жертвы, улыбка исчезла с лица Счастливца, а еще через мгновение ужас обуял его. Счастливцу хотелось кричать, но дым забивался в рот.

Зато гаркнули солдаты. Троекратное: «Ура! Ура! Ура!» разнеслось над площадью.

И едва раздался этот многоголосый крик – Счастливец почувствовал, будто в голове его что-то включилось, ведь впервые в жизни не кричал он «Ура!» вместе со всеми… И тогда, собрав уходящие силы, Счастливец захрипел: «Ура!..»

Но собравшиеся на площади услышали лишь стон умирающего солдата.

В толпе плюшевых кто-то вскрикнул.

«Она… Конечно, она, – томно вздохнул Безголовый. – Все же она у меня очень чувствительная… Надо же, чтобы у этой толстушки была такая нежная, такая ранимая душа».

Если бы Безголовый умел видеть далеко… Да что там! Если бы он просто захотел видеть дальше стройных солдатских рядов – он бы наверняка разглядел, что крикнул вовсе даже не тот, про кого он думал, а маленький зубастый Крокодилин, едва заметный в толпе плюшевых; и то, что Мальвинина и Матрешина глядели в землю, не поднимая глаз; и то, что глаза Собакина-большого и Собакина-маленького наполнены слезами; и стальной взгляд Медведкина и любопытный – Зайцева… А если бы он умел смотреть еще дальше – он разглядел бы Петрушина, который не пришел на праздник, несмотря на строжайший Приказ всем быть непременно, а остался дома и печалился о своем.

Многое мог бы разглядеть Великий Командир, если бы умел смотреть далеко. Но этого-то как раз он и не умел.

Зато Безголовый с радостью заметил, как толпа плюшевых чуть надвинулась на солдат, выражая тем самым протест. Это тоже являлось своего рода ритуалом. Потом солдаты подняли ружья прикладами вперед – толпа отхлынула.

После «ритуала протеста» и началась та главная процедура, ради которой, собственно, все и собрались.

Речи в их государстве говорил Безрукий. Слушание их было, пожалуй, единственным испытанием для Безголового. Великий Командир тонул в потоке чужих слов и, спасаясь, хватался за приятные воспоминания… Особенно приятно было вспоминать Мальвинину, ее толстую шею, на которую так упруго ложилась рука, ее груди, между которыми столь приятно было положить усталую голову, ласковые руки, которые всегда знали, что им надо делать…

Голос Безрукого лился над площадью и все попадали в его плен, который в Великой стране принято было считать сладким.

– И вот мы собрались здесь в этот особенный день для события радостного и ответственного одновременно. Сегодня, наконец, наступило то событие, которого все достойные граждане нашей страны ждали с особым нетерпением. А поскольку иных граждан у нас нет – мы имеем все основания сказать, что ждали этого события буквально все. То, что произойдет через несколько минут, буквально ознаменует новую эру в истории нашей Великой малострадальной Страны…

Однако, в последнее время Безголовому все трудней было думать о приятном. Иногда он вдруг с ужасом замечал, что Мальвинина в его воспоминаниях появляется все реже, а все чаще он зачем-то пытается отыскать в прошлом некие истоки нынешних переживаний и проблем. Процесс этот воистину был мучителен, ибо жизнь в его стране шла сама по себе и влиять на нее не было никакой необходимости.

– Наше Великое государство заслужило то, что оно заслужило, и оно получит то, что заслужило по заслуженному праву, – разносился над площадью голос Безрукого.

2

И тут, совершенно непонятно почему, Великому Командиру вспомнилось самое начало его правления – то, как народ избрал его правителем.

Тогда в первый (и, пожалуй, в последний раз) народ собрался на площади не просто так, а чтобы принять решение. Собрались, разумеется, только золотые – так было принято называть солдат. Плюшевые не считались народом, поэтому их не позвали. Очень удачно получилось, что ото всех остальных отличались лишь двое: Безголовый и Безрукий. Если бы кандидатов было больше – не исключено, что кто-то из золотых попросту сошел бы с ума. Привыкшие выполнять приказы солдаты от такого выбора растерялись: они никак не могли понять, как это можно среди двух отыскать одного: Командира?

Первым произнес речь Безрукий. Безголовый попытался побыстрее ее забыть – она была ему абсолютно неинтересна – но один аргумент Безрукого все-таки нахально врос в память: нельзя, говорил Безрукий, чтобы глава государства был без головы, мол, какой это будет пример для подданных? А глава государства без руки, мол, очень даже благородно и намекает на ратные заслуги в битвах с врагом.

До сих пор не понимает Безголовый, что же случилось с ним тогда: может, озарение нежданно нагрянуло, или испугался столь сильно, что поумнел. Однако, его первая (и, видимо, последняя) речь была очень логична. Сказал он тогда следующее:

– Друзья! – Обращение это так понравилось солдатам, что они сразу были готовы отдать пальму первенства Безголовому. – Друзья! Тут кое-кто на наших глазах передергивает факты. – Солдаты при этих словах приняли ружья наизготовку. – Разве у меня нет головы? Как бы не так! У меня нет каски и ма-а-аленькой части головного организма с самого верха. А голова-то у меня еще как есть, в чем легко может убедиться каждый желающий. – Золотые опустили ружья и вздохнули с облегчением. – Если у правителя нет каски – это говорит о его бесстрашии, о том, что он не собирается прятаться от опасностей. А что может вызвать большее уважение и друзей, и врагов, как не бесстрашие? Кроме того, каждый заметит, что я ниже ростом всех остальных. О чем это говорит? Это говорит о том, что я ближе всех нахожусь к земле, а это, согласитесь, важно. – Золотые согласились. – А если у правителя нет руки – это говорит о его чрезмерной рассеянности, о том, что не умеет он хранить даже самое необходимое. Друзья, напомню вам: командир – это рука народа. Может ли рука народа быть без руки? Итак, судьбе было угодно выделить из наших рядов двоих, теперь вам самим предстоит решать, кто же вам ближе: то ли тот, кто не сумел сберечь такую важную часть своего организма, без которой даже и ружье не зарядишь, то ли тот, кто с открытой головой идет навстречу опасностям…

Тут, конечно, все захлопали и выбрали Безголового. Тем более, что говорил-то он вторым и золотые речь его запомнили лучше.

Потом солдаты решили, что Безрукий будет Главным Помощником Великого Командира, ибо если кто-то отличается от остальных – он непременно должен командовать.

После своего относительного поражения Безрукий начал говорить очень много, не всегда понятно, и с той философской мудростью, которая отличает людей, переживших несчастье, но не сломленных.

3

Золотые любили слушать Главного Помощника. Им казалось, что с каждым его словом они становятся умнее на одну мысль. Правда, они не могли точно сказать, на какую именно мысль поумнели, но ощущение все равно было приятным.

Безголовый видел, что и сейчас золотые слушают его помощника чрезвычайно внимательно. На лицах некоторых из них появились слезы, которые были хоть и непрошеными, но желанными.

– Наша малострадальная страна мало страдала потому, что это – Великая Страна. Великая страна любит своих великих сыновей великой любовью. Чем же отвечают великие граждане своей великой стране? – Спросил Безголовый и сам себе ответил. – Тем же. «Каким именно: тем же?» – спросите вы. И я отвечу: «Преданностью. Верностью. Любовью».

«У него всегда есть ответы на собственные вопросы», – подумал Безголовый, мечтая только об одном: чтобы праздник поскорее кончился.

Неприятные воспоминания продолжались. Более того, в его подрубленном головном механизме все беседы с Главным Помощником, которые они вели в последнее время, перемешались, и, вздохнув, он вспомнил как бы один длинный, неприятный, тяжелый разговор…

4

…Она стояла перед ним так близко, что просто никак нельзя было к ней не потянуться. И он потянулся к ней руками, ногами, всем телом, ибо только так можно было ее удержать: слившись, став с ней единым целым. Ее руки упали ему на плечи… Петрушин всегда удивлялся: откуда в этих тонких руках такая сила, что хватает ее на двоих. Когда он чувствовал на своих плечах эти руки, ему казалось, что весь он наполняется каким-то неестественным, богатырским могуществом…

Петрушин потряс головой, отгоняя наваждение.

«Что у нас за страна? – подумал он. – Здесь ерунда считается важнее любви, и кажется, будто все здесь делается для того лишь, чтобы у влюбленных не было ни времени, ни сил встречаться».

«Что у нас за страна? – подумал Медведкин, стараясь вслушаться в речь Безголового и все больше понимая бессмысленность этого. – Взять бы и чего-нибудь изменить в ней…»

«Что у нас за страна? – подумала Матрешина. – Купить краски, столь необходимые любой женщине для обновления себя, и то – проблема».

«Что у нас за страна? – подумал Клоунов. – Здесь постоянно приходится бояться, и ни на что другое просто времени не остается».

5

– Что у нас за страна? – спрашивал Безрукий в начале этого противного разговора, всплывающего сейчас в памяти. – У нее даже названия нет. А ведь это ты отвечаешь за страну, командир.

– Мы называемся Великая Страна. По-моему, неплохо, – примирительно отвечал Безголовый.

– У нашей страны даже прошлого нет, – напирал Безрукий. – И ты, как Командир, ничего не делаешь, чтобы оно появилось.

– Как, то есть, не делаю? – Весьма наигранно удивился Безголовый. – А памятник Великому Конвейеру? – Мы его откроем в самое ближайшее время, уже утвержден макет. И ты на его открытии скажешь речь.

Безголовый усмехнулся.

– Почему Почетной Казни подвергаются только солдаты, а плюшевые никогда? – Выспрашивал Безрукий. – В конце концов, подобная несправедливость может вызвать недовольство народа.

– Все, что почетно, может быть связано только с золотыми. И ты это прекрасно понимаешь.

– Но мы могли бы издать соответствующий Приказ, – не сдавался Безрукий. – И тех из плюшевых, кого мы сочтем наиболее достойными, тоже подвергать Почетной Казни.

– Во-первых, ничто не должно уравнивать золотых и плюшевых. Тебе ли этого не понимать? – Спросил на этот раз Безголовый. А потом соврал: – Кроме того, не все в нашей стране свершается приказами.

На самом деле Великий Командир прекрасно знал, что с помощью приказа можно все свершить и все объяснить.

– А знаешь ли ты, что плюшевые готовят бунт?

– Главное, что ты это знаешь, – улыбнулся Безголовый. – В истинном государстве обязательно должны готовиться бунты, – так повелось, но истинные командиры их должны вовремя пресекать.

Вот оно слово – сказано. Стоя на трибуне, Безголовый вздохнул, вспомнив это ужасное слово, которое зачастую даже лишало его сна.

Истинное государство. Была ли его страна настоящей? Несмотря на многочисленные Приказы, уверенность в этом не приходила.

Все имел Великий Командир для полного счастья. Государство его было великим, и Безголовый мог делать в нем все, что захочет. Даже любовь к нему пришла не настолько счастливая, чтобы быстро превратиться в привычку, но и не настолько несчастная, чтобы стать трагедией. Единственное, о чем мечтал Великий Командир: быть уверенным, что страна его настоящая. Однако, как добиться этой уверенности, он не знал и даже страдал из-за этого. Не очень, правда, часто и сильно, но страдал…

– Мы должны помнить свои корни, свои истоки. Мы должны твердо знать: от кого произошли и кому, собственно, обязаны всем тем, что у нас было, есть и будет. Чтобы не было никаких сомнений, кого именно благодарить. – Так заканчивал свою речь Безрукий. – Это наша история, о которой мы забывать не вправе и которой мы вдохновенно прокричим наше троекратное: «Ура!»

Троекратное «Ура!» немедленно разнеслось над площадью.

– Покрывало… – То ли от тяжести воспоминания, а может, от долгого молчания голос Безголового стал немного сиплым, и он крикнул, что есть мочи: – …снять!

Покрывало слетело на землю, и перед собравшимися на площади предстал огромный постамент, на котором золотыми буквами было выбито «ВЕЛИКИЙ КОНВЕЙЕР».

На постаменте ничего не было. Он был гол и пуст, как солдатская каска. Только прямоугольный.

«Все-таки хорошая идея – пустой постамент, – похвалил себя Безрукий. – Ничто не отвлекает от главного, ничто не навевает ненужных мыслей. А надпись однозначно указывает, кому необходимо здесь преклоняться».

– На этом праздник открытия Памятника Великому Конвейеру считаю закрытым, – радостно сообщил Безголовый.

Плюшевые захлопали.

Солдаты три раза крикнули «Ура!» – они не могли отказать себе в этом удовольствии.