Текст книги "Рунная птица Джейр (СИ)"

Автор книги: Андрей Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– То есть, я должен буду отправиться в главное капище еретиков?

– Не один, государь. Рядом с вами будем мы, ваши преданные слуги.

– Любопытно, – Артон перевел взгляд на коннетабля. – А вы что думаете, Маций?

– Это безумная затея, мой император.

– Безумная? – Инквизитор засверкал глазами. – Есть пророчество, которое высечено в тайных святилищах, которым тысяча лет: «Вот слово Мое к вам, устрашенные и раскаивающиеся злочестия своего – молите о Спасителе, который встанет за вас на великую битву, молите денно и нощно. Молите о том, кто явится вам и мертвое вернет во прах, а живое сохранит. Молите о том, кто, подобно мечу, рассечет небо на золотых крыльях и вернет вам надежду.» Разве не о нашем государе это сказано?

– И как же мы это сделаем? – Артон был неожиданно серьезен.

– Ваша власть отдавать приказания, государь, которым мы будем подчиняться беспрекословно. Главное капище еретиков находится в горах на севере Йора. Не так давно наши агенты проникли туда и смогли найти полный текст пророчества, о котором я упоминал. Именно там будет совершен обряд Призыва Тьмы.

– Это очень опасно, – сказал Маций. – Я не…

– Государю суждено победить, – перебил инквизитор. – Со Спасителем пребудет сила Всевышнего, а ее не обороть никакому злу!

– Хорошо, Гариан, нам понятна ваша мысль, – сказал Артон. – Мы подумаем над вашими словами.

Эта фраза означала, что аудиенция окончена. Инквизитор поклонился и, глянув высокомерно на Мация Роллина, вышел из зала.

– Вы тоже свободны, коннетабль, – добавил император.

– Государь, я бы хотел…

– Предостеречь меня? Не стоит, добрый Маций. Мы еще ничего не решили. Завтра мы соберем большой совет и примем окончательное решение. Ступайте.

– Да хранит вас небо, государь.

– И вас, Маций.

Коннетабль вздохнул и покинул зал, бормоча что-то непочтительное в адрес Серых Братьев. Артон остался один. Встав у окна, он смотрел на серое зимнее небо, нависшее над заснеженным Азурандом.

– Власть над миром – это хорошо, – сказал он после долгого молчания. – В этом есть своя прелесть. Стоит попробовать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КТО ВЕРНЕТ ВАМ НАДЕЖДУ

Глава 1

Великий заклинатель Братства Антоний Госсен шел по Гостевой галерее резиденции своего ордена и, как всегда с ним бывало в такие минуты, всем своим существом ощущал внимательные взгляды, направленные на него с портретов. Тридцать шесть портретов en pied по обе стороны галереи, создания великого художника фра Леодари, несомненно, сохранили в себе частицу жизненной силы тех, кто был на них изображен – командоров Серого братства. Фра Леодари был не только художником, но и магом – непревзойденным до сих пор. Говорят, он брал череп умершего, ставил на подставку и, глядя на череп, писал портрет. Видел лицо, которое давно истлело. Именно так он написал большинство этих портретов. Есть ли в них сходство с ушедшими, нет ли – одному Всевышнему известно. Но лица командоров на портретах как живые. И взгляды у них живые.

Брат Госсен принадлежал к священному братству, которое они когда-то возглавляли. Он был их наследником, преемником, продолжателем их дела, и они имели право судить его и выносить приговор его поступкам. Их взгляды, направленные на него из красноватого полумрака анфилады, не были равнодушными – в них был весь спектр чувств, знакомых живым.

Брат Донато Форджас, основатель ордена и его первый командор, изображенный на портрете в одеяниях агаладского мага, которым он и был до Просветления, с черепом и чашей чистой воды – символами жизни и смерти, – в руках, смотрел на Госсена сурово и осуждающе. Он будто бы говорил: «Я всю свою жизнь предавался жесточайшей аскезе, умертвил в себе все греховные желания, а что сделал ты, брат Госсен? Чем ты заслужишь милость Господа и признание твоих предшественников?». Зато во взгляде третьего командора Братства, вендаландца Авенира к’Асти, напротив, читались одобрение и поддержка. Может быть потому, что Антоний и Авенир были земляками – оба из Вендаланда.

Дальше шли другие портреты – четвертый командор Арсен да Ачирре, пятый командор Куно Болленхейм, шестой командор Франсис Ротард… Чем они прославили себя? Да ничем. При них Братство оставалось в тени императорской власти, и ересь, с которой оно было призвано бороться, расцвела, как сорняки на перегное. И потому в их взгляде слабость, уход в себя и вина. А вот седьмой командор, Гуг де Сардис, был не чета предшественникам. И взгляд у него другой – искусство фра Леодари смогло ухватить ту веру и ту святую ярость, что горели в давно истлевшем сердце седьмого командора Братства. Антоний подумал, что такие же глаза он может видеть каждый день – это глаза отца Эдана Гариана.

Эдан Гариан – вот кто может ходить по этой галерее каждый день без малейшего трепета. Души великих командоров, живущие в этих портретах, могут гордиться деяниями Братства, руководимого Гарианом. Уж кто-кто, а Антоний Госсен это знал.

Он дошел до конца галереи и остановился, чтобы перевести дух. Брат Госсен был тучен, ходьба вызывала у него отдышку. Теперь портреты смотрели ему в спину, но волнение уже улеглось, и чувства Контакта больше не было. Зато холод начал пробираться под теплую шерстяную мантию и водить ледяными пальцами по хребту. В Башне Командоров печи никогда не топились, даже в такие лютые морозы, как в эту зиму. Истинная аскеза не терпит никаких послаблений.

Дверь в покои командора была закрыта. Заклинатель сложил пальцы в знак Отворения Врат и произнес заклинание.

– Входи, мастер Госсен! – раздался голос из тьмы под сводами.

Дверь открылась. Госсен повернулся к послушнику, который нес за ним запертый ларец и забрал у него ношу.

– Уходи, – велел он.

Послушник преклонил колено, поцеловал край мантии заклинателя и пошел по галерее обратно. Госсен проводил его взглядом, и лишь когда послушник скрылся в глубине галереи, вошел в открывшуюся дверь.

Это было его право – приходить к командору в любое время. И его обязанность, если заклинатель получал важные известия. И хотя на дворе была глубокая ночь, Госсен не сомневался, что Гариана обрадует новость, которую он сообщит, а еще больше – то, что лежит в его ларце.

В покоях командора пахло сыростью и мышами. Сам Гариан стоял на коленях у пюпитра со свитком Устава на нем. Госсен вздрогнул, когда, шагнув к алтарю, увидел в свете масляной коптилки лицо главы ордена – оно застыло, губы подергивались, глаза казались стеклянными. Верхняя часть его тощего костлявого тела была обнажена, и на плечах и спине кровоточили свежие рубцы от семихвостой плетки, которая лежала под свитком на деревянной подставке. Изодранная в лохмотья грязная роба была пропитана кровью.

– Отец Гариан! – позвал Госсен.

– Зачем ты здесь? – глухо ответил верховный инквизитор, не поворачивая головы.

– Я пришел с новостями, отец мой.

– Твое дыхание пахнет мясом. Ты носишь теплый плащ, брат Госсен?

– Я… (О Всемогущий, вот почему эти портреты так на него смотрели!). Там, снаружи, сильный мороз, отец мой, и я…

– Я не осуждаю тебя, и вот доказательство, – Гариан шагнул к заклинателю и поцеловал его. – Ты мой брат, я не могу судить тебя.

– Вот! – Госсен сорвал с себя шерстяной плащ и бросил на пол. – Мне он не нужен.

– Надень его, брат Госсен. Устав Братства не запрещает нам носить теплую одежду и есть мясо дважды в неделю. Я упрекнул тебя, но в твоих поступках нет ничего, что нарушило бы устав ордена. Ты чист передо мной и перед братством.

– Это мороз сделал меня слабым, он так терзал меня, отец мой!

– Мороз, – сказал Гариан. – Не за окнами мороз. Он в сердце нашем. Он заморозил тот праведный гнев, ту ревность о деле Божьем, которые должны пылать днем и ночью. А мы позволили им угаснуть. Но я заставлю этот холод отступить! Я заставлю!

– У меня хорошие известия с юга, отец мой. Братья перехватили охотника, посланного язычниками в Грей за эликсиром.

– И где эликсир?

– Здесь, – Госсен открыл ларец и показал филактерию, привезенную гонцом из Пойханда.

– А нечестивец?

– Брат Этардан сообщил о его смерти.

– Еще один враг повержен, – Гариан взял ларец, достал флакон и поднес его к свету. – Последний флакон, который был нужен для нашей победы. И ты даже представить себе не можешь, Госсен, как он был необходим! Ты принес весть, которую я с трепетом в душе ждал все последние дни.

– Я счастлив это слышать, отец мой.

– Еще новости?

– Из Кревелога приходят новые известия о Восставших. Их множество. Не думает ли командор, что…

– Ты сомневаешься в могуществе Братства, Госсен?

– Я лишь боюсь, что вера может оставить людей в такое тяжелое время.

– Вера! – Гариан шумно вздохнул. – Во что веришь ты, брат Госсен?

Заклинатель не ожидал такого вопроса и потому испугался. Раньше Гариан никогда не спрашивал его о вере. Никого в Братстве об этом не спрашивали.

– Я? – ответил он после затянувшейся паузы. – Я верую в…

– Бога нашего, не так ли? В Бога вечного, нерожденного и неумирающего, всесильного и всеведающего, в его святых и пророков, в их деяния и мучения их, за веру принятые? Символ веры, Госсен. Всего лишь символ веры, который каждый из нас будет помнить даже тогда, когда забудет свое собственное имя и имена своих отца и матери. Но ты не понял мой вопрос – я спросил тебя о вере. Что есть вера, брат Госсен?

– Вера – это… это основа. Это жизнь.

– Нет, брат мой. Вспомни слова пророка Аверия: «Я построил башню несокрушимую, имя которой Вера, в которой живет Бог.» Хорошо сказал. И верно: вера и впрямь похожа на башню, которую строим мы с тобой и те, кто разделяют наши взгляды. Непрестанно, терпеливо, кирпич за кирпичом. Мы строим ее и не задумываемся над главным – а кто в ней живет? Кто занимает верхний этаж, который мы называем Царством Божьим? Мы, строители, которые, надрываясь и обливаясь потом, день за днем, час за часом кладем камни этой башни, не видим того, кому принадлежит возводимое нами здание. Смешно, правда?

– Отец мой, я не понимаю…

– А теперь представь, брат мой Госсен – что будет, если фундамент, который мы зовем Верой, растрескается или осядет? Если башня начнет рушиться на наших глазах и превратится просто в кучу камней? Не увидим ли мы в этот момент, что башня, в которую мы вложили столько труда и сил, на самом деле пуста, и населяют ее лишь призраки, придуманные нами? – Инквизитор повернулся к Госсену и смерил его тяжелым взглядом. – Что ты будешь делать, брат мой, если не найдешь Бога в доме, который ты для него построил?

– Я… я даже не могу такое представить, отец мой.

– А я могу. Более того – я понял, что истинная вера не имеет ничего общего с теми миражами, в которые верят глупцы и трусы. Ты хорошо помнишь Свиток Чтения, брат Госсен?

– Смею думать, что да, отец мой.

– Тогда вспомни эпизод с тремя девами.

– Господне Чудо в агаладском храме? – Госсен с трудом проглотил внезапно вставший в горле противный ком. – Пророк Габий пришел в храм язычников и увидел, что там отпевают трех девушек, в одну ночь убитых неизвестным злодеем. Он увидел горе родителей, и, пожалев их, силой, полученной от Бога, оживил девушек. Увидев это чудо, горожане разрушили языческий храм и приняли истинную веру.

– Поучительная история, Госсен, – глаза Гариана мрачно сверкнули. – Но взгляни на эту филактерию. Создавший этот эликсир язычник Маро не был пророком Габией, наделенным силой свыше. Он был всего лишь алхимиком. Однако он оживлял каменные статуи и возвращал жизнь умершим. Он даже не знал о нашей вере, Госсен. Не в этом ли истина?

– Отец мой, ваши речи звучат странно. Я не могу постичь их смысла.

– Тебе, наверное, кажется, что я сошел с ума. Нет, брат мой. Я всего лишь прозрел. Я понял, что истинная вера приходит в тот час, когда ты убедишься в собственном могуществе. И тогда нет нужды день за днем строить пустую башню, тратя на это время и силы. Если Маро заставил смерть служить делу вечной жизни, почему мы не можем сделать то же самое?

– Вы говорите о рунной птице?

– Птица всего лишь символ конца одной эпохи и начала новой. Эпохи, в которой мы обретем истинную власть и могущество. Сбудется мечта брата Форджаса, и его светлый дух будет ликовать, узнав о нашей победе. Мы заставим Тьму служить нам, Госсен, но победит Свет. Мы поступим как женщина-прачка, которая трет холстину черной золой, чтобы сделать ее белоснежной.

Гариан встал с колен, поставил филактерию на стол – так, чтобы свет от коптилки освещал ее как можно ярче. Налил себе воды из кувшина, жадно выпил, налил еще. Вода проливалась на грудь, смешиваясь с кровью, которая продолжала сочиться из рубцов.

– Не сердись на меня, брат Госсен, – сказал он. – Прости меня за тот допрос, что я учинил тебе. Я знаю, что в твоем сердце живет истинная вера. Но в моем сердце тоже живет истинная вера. Какая из двух истиннее, брат мой?

– Я думал, – запинаясь, пробормотал Госсен, – что вера…

– Одна? Нет! Ты веришь в Бога, а я верю в Братство. В ту силу, которая изменит этот мир. В себя и в тебя, Госсен. Чья вера правильнее?

– Но в Свитке ничего не говорится о Братстве!

– Ты глуп. Прости меня, но ты глупец. Ты не рожден быть вождем. А я рожден. – Гариан выпил еще чашу воды: потеря крови после самобичевания вызвала у него сильную жажду. – Сегодня я говорил с императором. Он жалок. Но он принял мою волю. Я заставил императора делать то, что хочу, внушил ему свою волю. И очень скоро мир изменится так, как задумано мной. Мы покончим с еретиками, своей властью загоним Темных обратно в бездну, из которой они пришли, и не будет в мире власти, которая сравнится с нашей!

– Император принял ваш план? – быстро спросил Госсен, радуясь, что можно уйти от странного и пугающего разговора о вере. – Если император поступит так, как вы ему предлагаете, его власть и авторитет станут огромными, и мы ничего не сможем с этим поделать.

– Император хочет быть Спасителем мира, – сказал с мрачной усмешкой Гариан. – Да будет так. Маленькая бутылочка, которую ты принес мне, решит исход великого противостояния. Юный Артон думает, что сила в оружии. Нет. Сила в воле. А воля у нас. Мы доведем нашу войну до конца, брат Госсен. Император поможет нам. Он станет светочем, посланцем Божьим, оживившим птицу Джейр, а остальное сделает Братство. Мы зажмем эти земли в железный кулак и установим на ней тысячелетнее царство Света. Построим ту башню, о которой пишет Аверий. Еретики будут выкошены, как сорная трава.

– Почему мы не покончили с ними раньше?

– Потому что Свет не может существовать без Тени. Нам нужен был враг, достойный нас. Такой, которого боится глупая чернь, от которого нужно защищать. Но когда птица споет свою песню, мы закончим эту войну. А император – он уйдет. Потому что божественному Спасителю не место среди людей. Потому что нельзя безнаказанно открыть филактерию Маро. Он уйдет и останется в веках, как Спаситель, предотвративший гибель мира, а мы будем хранить память о нем и править его именем. Так будет, брат Госсен. Но пока… – Гариан взял с подставки плеть, – пока мы будем делать все для того, чтобы конец времен запомнился всем, кто его переживет. Чтобы не возникло никаких сомнений в нашем могуществе. Чтобы люди плакали от ужаса и молились на нас, видя, какое зло пришло на эту землю. Чтобы боль, страх и надежда корнями вросли в их души. Чем больший ужас они испытают, тем больше будет триумф Братства. Никто не посмеет усомниться в нашем праве на власть вечную и неделимую. Вот почему мы делаем то, что делаем. Во славу Божью, Госсен! Во славу ордена и Братства! Пусть почувствуют всю силу Тьмы для того, чтобы оценить наши жертвы!

Лицо Гариана исказилось; он взмахнул плетью, и плетеные ремни, заканчивающиеся острыми стальными когтями, впились в истерзанное тело. Госсен отшатнулся – брызги крови командора попали ему в лицо, мазнули по губам соленой медью.

– Уходи! – заорал Гариан, продолжая бичевать себя. – Уходи, не смотри!

Брат Госсен выскочил за дверь и встал, пытаясь удержаться на ослабевших ногах. Дверь захлопнулась за его спиной, но он мог слышать крики Гариана, в которых звучали страдание и наслаждение болью. С портретов в галерее на Госсена смотрели покойные командоры – с осуждением смотрели. Ты слаб, будто говорили они ему, ты слаб, ты недостойно и безнадежно слаб, ты не можешь жертвовать собой ради славы ордена, а отец Гариан может. Он наследует мир, а ты будешь служить ему и лизать его руки, как преданный пес.

Или, как пес, отведаешь плети, которая сейчас свистит и чавкает о распоротую окровавленную плоть за дверью.

И третьего не дано.

***

Они выехали из Боденталя на заре и проехали с полмили – а потом услышали этот вой. Ярре было подумал в панике, что это мертвецы, не упокоившись с рассветом, вышли им навстречу, но очень быстро понял, что ошибся. Только радости от этого совсем не испытал.

Их было много, наверное, не меньше трех десятков – мужчины, женщины, подростки и даже дети, едва одетые в грязные окровавленные тряпки. Они брели по снегу, проваливаясь в него, спотыкаясь и падая, едва переставляя обмороженные до черноты босые ноги, и пели нестройным хором какой-то псалом. Это было страшное пение, будто проклятые души в аду хором голосили, моля о милосердии. В руках у них были палки, обрывки железных цепей, плетки, кнуты, садовые ножи и длинные гвозди, которыми они били, резали и кололи сами себя. На снегу за ними оставался кровавый след. И еще – они не видели никого. Их глаза смотрели куда-то вдаль, и в них были боль, ужас и восторг.

– Флагелланты, – произнесла Янка.

Вельфгрид сжался в ком и тихо скулил, не отрывая взгляда от страшной процессии. А Янка побледнела так, что Ярре подумал – она сейчас упадет из седла.

– Янка, не смотри! – крикнул он. Но девушка не могла оторвать взгляда от процессии, и лицо ее стало белее снега.

Какой-то человек, грязный и окровавленный, в железных цепях, надетых крест-накрест на голое тело, вышел из процессии и подошел к ним. Вместо одного глаза у него зияла кровавая гноящаяся яма, на лбу кровоточил нацарапанный ножом или гвоздем рунический знак «Тралль» – знак, которым во времена Агалады клеймили рабов. Он попытался схватить под уздцы коня Ярре, но конь шарахнулся от него с испуганным храпением.

– Нечестивцы! – завопил человек, шепелявя и брызгая кровавой слюной. – Разве не видите, что пришла смерть этого мира! Мертвые пришли пожрать живых. Молитесь, чтобы плоть ваша не досталась Тьме!

– Пошел прочь! – Ярре скинул с плеча Бьоркост, но безумец только захохотал и широко раскинул руки, точно приглашал обнять его.

– Стреляй, мальчик! – взвыл он. – Стреляй и причини мне еще одну рану. Ради Господа нашего, стреляй! Только не убивай сразу, сделай так, чтобы я ощутил страдание от раны. Подари мне эту радость. Пусть раны напоминают мне, что я еще жив. Боль это жизнь. Кровь это жизнь. Богу угодна наша мука, она очистит нас от скверны, которая сожрет вас заживо!

– Уходи, – преодолевая накатившую дурноту, пробормотал Ярре, но лук не опустил. – Проваливай.

– Кругом мертвые, кругом, – зачастил человек, вращая уцелевшим глазом, в котором горело безумие, – они лежат под снегом и ждут своего часа. Они выгнали нас из домов. Они везде! Везде! Вам не спастись, вам не убежать от них. Они несут смерть и чуму, ужас и великое молчание. Этот холод – он от них. Они холодные, мальчик, холодные!

– Пошел прочь! – Ярре натянул тетиву.

– Придет Спаситель и исцелит раны, которые кровоточат, но не исцелит тех, что не болят, ибо то раны Смерти! – Безумец ощерился в улыбке, показывая окровавленные десны, из которых недавно вырвали зубы. – Вас не исцелит, а я… я буду… с Ним!

– Уходи, – прошептал Ярре.

– Молитесь! – прохрипел мученик и, встав в процессию, побрел дальше. Только когда жуткая процессия скрылась за деревьями, и смолкло тоскливое пение, Ярре опустил лук.

– Безумцы, – сказал он. – Какие безумцы!

– Я… я почувствовала их боль, – сказала Янка, и на глазах ее выступили слезы. – Это не Бог, я знаю.

– Не Бог?

– Этот человек сказал, что Богу угодны их мучения. Это неправда. Я знаю, Бог добрый. Он не любит, когда люди страдают. Когда дети страдают. Бог не хочет этого.

– Янка, не плачь.

– Они говорят, что бегут от смерти, но все они уже мертвы, – девочка вытерла лицо варежкой. – А ты хотел выстрелить в него.

– Я испугался, – признался Ярре. – Не за себя – за тебя. Даже Вельфгрид испугался. Нам надо побыстрее добраться до города.

– Мы не поедем в город, – сказала Янка.

– Вот те на! – Ярре осадил коня, с недоумением посмотрел на княжну. – Это еще почему?

– Потому что везде одно и то же. – Княжна помолчала. – Мертвые уподобились живым, а живые будто умерли. Ты сказал, едешь в Оплот? Вот и поехали в этот самый Оплот.

– Так ведь я не на пироги туда еду, госпожа. Чего там будет, я и знать не знаю.

– Пусть так. Зато мы все вместе будем.

– Как скажешь, – Ярре почувствовал радость. Как бы то ни было, а княжна еще какое-то время побудет с ним. И теперь не надо заезжать в города, рисковать, что кто-нибудь заинтересуется, куда и почему он едет. – Слыхал, Вельфгрид? Показывай дорогу.

Волк зарычал и тут же, развернувшись, побежал по дороге на север, в ту сторону, откуда они приехали. Янка тут же поскакала за волком, и Ярре, пожав плечами и еще раз удивившись непредсказуемости женского ума, последовал за ней. Теперь ему хотелось больше всего побыстрее добраться до Оплота.

И еще – поскорее забыть о флагеллантах.

***

– Его величество, повелитель Вестрии и Вендаланда, верховный сюзерен и владыка Сардиса, Лоуласа, Йора, Хагриста, Кастельмонте и Алманы, протектор Кревелога и Равнин, хранитель веры и защитник традиций, данных нами великими предками, император Артон Первый!

Артон прошел мимо маршала, объявившего о его приходе, мимо гвардейцев в сверкающих стальных латах и с золотыми орлами на щитах, мимо склонившихся в поклонах членов большого Совета империи – прямо к престолу под балдахином из пурпурного, расшитого золотом бархата. Прошел, наслаждаясь минутой, своей значительностью, тем, как все эти люди приветствуют его. Сел на трон, подобрав длинный солдатский плащ, и милостиво кивнул собранию. С этого мгновения ему предназначалась одна роль – внимательно слушать все, что говорят члены Совета, а потом… Наверное, и в самом деле очень важно не упустить ни одной подробности будущего разговора, потому что последнее слово всегда остается за императором.

– Ваше величество! – Имперский старшина Руний Крегер вышел на ковровую дорожку между рядами столов, за которыми уже расселись прочие члены Совета. – Позвольте мне огласить вопросы, которые нам ныне надлежит обсудить на высоком Совете и принять по ним решение.

Артон кивнул. Это была еще одна формальность, которую ему следовало претерпеть. Крегер поклонился, прокашлялся в кулак и развернул свиток, который держал в руке.

– «Достоверно известно нам, – начал он самым торжественным голосом, – что в имперских провинциях Кревелог и Йор в последние три недели происходят события странные, пугающие и способные причинить ущерб империи. Ибо по свидетельству сотен и сотен людей, среди которых немало особ, слово которых безусловно заслуживает доверия, в указанных землях участились случаи черного колдовства и богопротивного чародейства, следствием которого стало массовое оживление мертвецов. Primo, ныне доносят нам беспрестанно, что в землях Кревелога, а именно в поветах Баннов, Боденталь, Яшков, Тырн, Бозорица, Трогора, Путна и ряде других, в окрестностях самого Златограда, а также в землях Йора, на границе с Поймой и Глаббенбергом, восставшие во множестве из могил своих мертвецы изгоняют живых из домов и поселений, видом своим сеят великий ужас и панику, заставляя народ бежать из мест, пораженных оным чародейством. Число беженцев множится с каждым днем и каждым часом. По свидетельству отцов церкви, взявших на себя заботу о несчастных, лишенных злыми мертвецами имения своего, только в Златограде ныне скопилось более тридцати тысяч беженцев из означенных поветов и прочих земель, в которых появились восставшие мертвецы. Secundo, массовое оживление мертвецов повлекло за собой и другие беды, как-то; появление чумы и прочих моровых язв, разносимых бродячими трупами, голод, мародерство и грабежи. В Кревелоге появилось немало воровских шаек, кои грабят и без того обездоленное население и нападают на герцогских управляющих и солдат. Так, в Трогоре в конце прошлого месяца был злодейски убит со всей своей семьей князь Рорек Трогорский. Масштабы сего бедствия усугубляются тем, что некие злонамеренные личности, принадлежащие к запрещенным языческим сообществам, распространяют слухи о наступающем конце света, чем еще более способствуют всеобщему отчаянию, панике и хаосу.

Я, брат Эдан Гариан, и мои собратья и сотрудники, смиренные воители Божьи, глубоко тронутые страданиями несчастных и озабоченные буйством черных сил в Кревелоге и Йоре, обращаемся к его величеству императору и к Большому имперскому совету с просьбой немедля вмешаться и остановить сие бедствие. Писано в четвертый день первого месяца весны, в год 989 от принятия истинной веры».

Артон посмотрел на брата Гариана, сидевшего не за общим столом совета, а в стороне, на деревянной лавке, вместе с ближайшими собратьями по ордену. Он не мог видеть лица инквизитора – Гариан даже в присутствии императора имел право не поднимать капюшон серого плаща. «Он обещал мне великую власть, – подумал Артон, – но теперь собрал в этом зале всех высших сановников империи только ради того, чтобы мы покорно поддакнули его плану ввести войска в Кревелог. Интересно, что будет, если я наложу вето на эту затею?»

– Брат Гариан, – сказал Крегер, свернув свиток в трубку, – ваше прошение Совету зачитано. Вам первое слово.

Инквизитор все же скинул капюшон. Шагнул на дорожку, встал напротив императора – и внезапно опустился на колени.

– Есть светская власть и духовная, – сказал он, глядя в пол, – и какая из них выше? Кто выше – император или Бог? Я бы сказал – Бог. Есть ли в моих словах государственная измена? Кто-то скажет – есть. Ибо все мы дети империи, и у нас один властелин – император. Наш государь, что властен над нашими жизнями, и потому я отдаю ему дань покорности и подчинения. – Гариан поднял голову, глянул в глаза Артона, и молодого императора от этого взгляда подрал холод по спине. – Верит ли император, что каждый из Серых братьев служит ему так же рьяно и самоотверженно, как Господу нашему?

– Да, верю, – ответил Артон, толком не понимая, куда клонит инквизитор.

– Ваше величество не ошибается, веря нам. Мы ваши подданные, и каждый отдаст с радостью свою жизнь за империю и за императора. Но над имперским троном я вижу того, кто выше любой земной власти – нашего Господа. В Свитке Чтения сказано: «Преклоните колени перед властью земной, но помните, что Моя власть выше, что она непреходяща и вечна, и всесильна. Моя власть справедлива и милосердна, как власть любящего отца над любимыми детьми. И не будет у вас власти другой, кроме Моей. Сравните Мою власть, и власть земную и скажите себе – которая из них справедливее, милосерднее и могущественнее?», – Гариан встал с колен. – А теперь я скажу: ныне пришло время нашему государю доказать не словом, а делом, что его власть так же могущественна, так же справедлива и милосердна, как власть небесного Владыки. Ибо пришло время выкорчевывать и жечь сорняки, а не проходить мимо них.

Мы, сторожевые псы веры, боремся со злом в наших землях многие годы. Все знают, о каком зле я говорю – о нечестивых язычниках, зовущих себя слугами Митары, слугами Торуна, слугами прочих языческих демонов, об этих колдунах, наследовавших мерзость черных культов Агалады. Тех, кто насмехается над нашей верой, кто при помощи самого мерзкого чернокнижия и волховства стремится отвратить темный народ от истинного Бога, посеять в наших землях ужас великий и хаос. Видит Бог, все это время Серое братство с честью выполняло свой долг. Мы разоблачили и предали очистительному огню сотни врагов Божьих. Но ныне недостаточно только наших усилий. Великое зло пришло в империю. И доказательства тому налицо. Вот, читайте, – Гариан достал из холщовой сумки на поясе свиток и положил на стол, – это донесение от брата Этардана, который сумел перехватить колдуна, направлявшегося в имперские земли из Грея. При колдуне был колдовской эликсир великой силы – эликсир, оживляющий мертвых. Это ли не доказательство злодейского заговора язычников против империи и веры? К счастью, преступника удалось изобличить и обезвредить, но всегда ли это удается? Нет, не всегда. Ныне вступили мы в схватку с врагом, который ждал своего часа столетия. Черные всадники скачут по нашей земле, и везде, где проходит их путь, мертвецы восстают из могил. Кревелог и Йор только начало. Скоро, очень скоро черное поветрие перекинется на прочие имперские земли, и тогда страшные вести будут приходить уже из Алманы и Хагриста, из Кастельмонте и Лоуласа, и недалек тот час, когда армии Тьмы встанут у стен Азуранда!

– О каком эликсире речь, брат Гариан? – спросил первый министр Матео Дарнис. – Прежде никто никогда не слышал о зелье, воскресающем мертвых.

– О Черном эликсире Маро, дьявольском зелье, созданном в мрачные времена Агалады. Написано в нашем прошении, что был убит князь Рорек, брат нынешнего герцога Кревелога Игана. Но кем он был убит, знаете ли вы о том? Шесть лет назад злоумышленники отравили Черным эликсиром бастарда герцога Маларда, и ныне Эндре-бастард вернулся из царства мертвых озлобленным вампиром – и мстит. Это он пролил кровь Рорека и его семьи, ибо гороскоп Эндре, составленный при рождении бастарда, однозначно говорит: «Прольет кровь братьев своих!» Что это как не заговор злых сил против империи? Что это, как не шабаш бесовщины на наших землях?

– У вас есть доказательства всего того, что вы говорите, отец Гариан? – спросил Аренс, герцог Вестрийский.

– Конечно, – Гариан сделал знак брату Госсену, и Заклинатель положил перед членами Совета несколько свитков – отчеты Кассиуса Абдарко из Златограда и перевод пророчеств, полученных из Кастельмонте от аббата Кланена. – Если вы доверяете нашему слову, то поверите в эти свидетельства – хотя в них и очень трудно поверить.

– И что же вы предлагаете, святой отец? – осведомился Дарнис.

– Мы готовы раз и навсегда покончить со скверной. Мы жаждем битвы, которая наконец-то очистит эту землю от язычников. Орден давно к ней готов. Мы знаем, как поступить. Но не это главное. Наши враги говорят о приходе какого-то Спасителя, который остановит гибель мира. Не мы, не наш император – языческий Спаситель.

– Звучит впечатляюще, – Марий Ателла, троюродный брат императора и командующий императорской гвардией, перестал играть бриллиантовым перстнем на своем безымянном пальце и с насмешкой посмотрел на Гариана. – Но великой беды я во всем этом не вижу. Ну, придет этот самый языческий Спаситель, и что дальше? Мертвые улягутся в свои гробы, и все пойдет своим чередом.