Текст книги "Заставлю вспомнить Русь..."

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Подняв глаза, Ольга увидела, как побагровело лицо Игоря, как закусил он от ярости губу, как с хрустом сжались в кулаки его пальцы. Не договорив, Ольга придержала язык.

Зачем она уподобилась мужу, впавшему в неистовство там, где это совершенно ни к чему? Впрочем, Игоря как раз и можно понять: его душу ещё жжёт позор недавнего поражения, и сейчас он, пользуясь подвернувшимся удобным случаем, выплёскивает на неё всю накопившуюся в нём злость. Но даже будь дело иначе, разве одерживает умная жена верх над мужем, отвечая грубостью на грубость, оскорблением на оскорбление? О нет, чтобы одержать победу над самым грозным мужем, у неё имеется совсем другое оружие – показное послушание и притворные ласки. Почему забыла она об этом безотказном оружии, которое так помогло ей совсем недавно, когда Игорь убрал стражу от её покоев? Надо прибегнуть к нему и сегодня.

Прежде чем Игорь успел что-либо ответить на её обличительную речь, Ольга обняла его за плечи, прижалась грудью. Запрокинув голову, посмотрела ему снизу вверх в глаза, тихо, взволнованно зашептала:

   – Любый, о чём мы говорим? Так ли должны вести себя муж и жена, избежавшие стольких бед и встретившиеся в добром здравии? Зачем бередим ещё не зарубцевавшиеся раны, копаемся в горьком прошлом, ежели нужно думать о будущем? Не только о нашем, но и его будущем. – Ольга обхватила кисть правой руки Игоря, стала водить её ладонью по своему заметно округлившемуся животу. – Чувствуешь его? Скоро он будет с нами, и ты станешь готовить себе наследника, продолжателя дел своих.

Не прекращая гладить Игоревой ладонью свой живот, Ольга ткнулась лицом ему в грудь, заговорила, едва сдерживая рыдания:

   – Ты укоряешь меня, что я напрасно приняла новую веру, поскольку Руси не страшны ни ромеи, ни хазары, ни их союз. Ты убеждён, что, даже захвати вороги Киев, они никогда не завоевали бы Русь, раскинувшуюся от Русского до Варяжского моря и от Карпатских гор до Дикой степи. Ты прав, сегодняшней Русской державе не опасен никакой неприятель, вздумавший не ограничиться набегом за добычей, а покорить её своей власти. Но, принимая новую веру, я думала не только о судьбе Руси, но и нашего ещё не увидевшего свет ребёнка, будущего княжича-наследника. Что стало бы со мной и, значит, с ним, возьми вороги Киев и захвати окрестные Полянские земли? Кому и где я нужна, ждущая ребёнка и, следовательно, не способная организовать борьбу с вторгнувшимися чужеземцами? А коли этого не могу сделать я, великая княгиня, этим занялись бы другие князья, например, Древлянский, Полоцкий, Новгородский. И когда один из них, взявший остальных князей под свою руку, изгнал бы ворога из пределов родной земли и прослыл её избавителем, думаешь, он вспомнил бы обо мне и нашем сыне и пригласил нас, как твоих законных наследников, на стол великих киевских князей? Нет, он занял бы его сам! Ты мыслишь иначе?

Игорь молчал, и ободрённая Ольга, прерывая изредка речь тихими всхлипываниями, продолжала:

– Не ведаю, смирились бы с властью нового самозваного великого князя его бывшие сподвижники или затеяли междоусобицу за верховенство над Русью, но в одном убеждена твёрдо – роду Рюриковичей на столе великих киевских князей наступил бы конец. Принимая христианство, я спасала не столько Русь, которая устояла бы перед любым недругом, сколько власть Рюриковичей над Киевом и всей Русской землёй! Я сберегала нашего будущего сына и всех тех, кто должен пойти от его семени! Я не позволяла замарать добрую память о всех князьях из рода Рюриков, ибо новый великий князь наверняка постарался бы втоптать в грязь все их деяния, дабы возвысить собственные. Рюрику он припомнил бы умерщвление призвавших его на княжение словенских старшин и гибель новгородского воеводы Вадима Храброго[59]59
  Вадим Храбрый — полулегендарный вождь новгородцев. Был убит Рюриком.


[Закрыть], Олегу – вероломное убийство киевских Полянских князей Аскольда и Дира, тебе – неудачные походы на Хвалынское и Русское моря. Своим крещением я спасла род Рюриков от гибели м недоброй памяти о них потомков!

Ты по-прежнему считаешь мой крестик на шее слишком дорогой ценой за всё мной перечисленное? – робко спросила она.

Тяжело дыша, Игорь опять не ответил, и Ольга поняла, что его гнев проходит. Она победила мужа, одержала над ним верх! Значит, ей удалось выбрать верное оружие в поединке с Игорем. Однако торжествовать ещё рано, её победа должна быть полной и не вызывать сомнений не только у неё, но и у мужа.

– Принимая христианство, я прежде всего заботилась о нас с тобой и будущем княжиче-наследнике. Я думала, как сохранить за ним стол киевских князей, ежели тебе суждено погибнуть в походе, и какую жизнь нам следует вести, возвратись ты домой, чтобы воспитать сына достойным великим князем Руси. Ведь в последнее время мы не всегда с тобой ладили, поскольку злые языки наговаривали тебе, что якобы я стремлюсь захватить власти больше, нежели её надлежит иметь великой княгине. Я не хочу, чтобы подобные разговоры продолжались после рождения сына, служа причиной размолвок между нами, и моя новая вера – надёжный залог, что их больше не будет. Какая вообще может быть власть у великой княгини – христианки в языческой державе, какой вес может иметь её слово для язычников-воевод и язычников-бояр, привыкших видеть в человеке с крестом на груди только врага? Когда наши недоброжелатели-завистники перестанут настраивать тебя против меня, между нами воцарят мир и понимание, и мы оба займёмся воспитанием сына-княжича. Любый, разве ты не желаешь того же?

Ответа вновь не последовало, но свободная рука мужа легла Ольге на голову, принялась ласково гладить шею, щёки. Вот теперь её победа не подлежит сомнению, и это признал Игорь! Коли так, она сегодня же открыто, а не таясь, как прежде, отправится в храм на службу. Отправится на виду у бояр и воевод, на виду обитателей великокняжеского терема и всего Киева. Стольный град и вся Русь должны знать – великая княгиня Ольга отреклась от старых богов и не подвластна их законам, отныне она – христианка!

12

Выслушав рассказ взволнованного Брячеслава и оставшись у костра вдвоём с Браздом, Любен со злостью переломил толстую ветку, швырнул её в огонь.

   – Обхитрили нас ромеи, воевода. Даже не пропусти их варяги без боя, они всё равно вырвались бы из ловушки. Кто мог подумать, что Иоанн ударит всеми силами в сторону, откуда только что прибыл? Всё время спешил к морю и вдруг попятился назад.

Лицо русича осталось невозмутимым.

   – Сами свершили ошибку, сами её исправим. Скажи, Любен, хорошо ли ты знаешь дорогу, на которую свернули ромеи?

   – Только в этом году я проскакал по ней из конца в конец не один десяток раз. Вначале она ведёт в разрушенное камнепадом селение, затем упирается в старую смолокурню на Зелёной горе. Стратигу не суждено уйти от нас.

   – Куда ромеи могут двинуться с Зелёной горы?

   – На ней имеются, помимо дороги, три тропы. Две ведут к морю, одна – к заброшенному зимнему пастбищу. Мы перекроем все четыре спуска с горы, и ромеи снова окажутся в западне. Однако теперь мы не позволим перехитрить себя.

Бразд поправил концом копья горевшее в костре полено, раздумчиво, с остановками заговорил:

   – Перекрыть дорогу и тропы легче всего, но что делать дальше? Брать гору приступом? Однако ромеев столько же, сколько сейчас нас, а один воин в обороне за рвом и завалом стоит трёх наступающих. Укрывшись на горе и надеясь на помощь спафария Василия, недруги учинят нам жесточайшее сопротивление, их уничтожение будет стоить большой крови. Брать ромеев измором? У них сотни лошадей, походные вьюки с мукой и крупой, они могут пребывать в осаде хоть до зимы, а нам ещё следует помочь главному воеводе Асмусу в битве против спафария. Нет, Любен, отряд стратига надобно разгромить иначе, причём вовсе не на Зелёной горе.

   – Но где и как?

Бразд с лукавинкой взглянул на Любена:

   – Ответь, кто сильнее: матёрый волкодав или слабый котёнок?

Удивлённый болгарин едва не уронил в огонь кинжал, на котором жарил кусок мяса.

   – Конечно, волкодав. Но при чём здесь он и котёнок?

   – Правильно, воевода, волкодав в сто крат сильнее котёнка, – согласился Бразд. – Поэтому котёнок всегда ищет спасения от злого пса в бегстве. Однако когда его загоняют в угол и бежать некуда, он смело бросается в глаза самому свирепому псу и борется за жизнь до конца. Точно так будут сражаться до последнего ромеи, когда мы окружим их на Зелёной горе. А это лишние смерти и потеря драгоценного для нас времени. Необходимо выпустить ромеев с горы, заставить поверить в обретённое ими спасение, а затем внезапно напасть, когда они меньше всего будут этого ожидать. Согласен со мной?

   – Да. Но каким образом свершить задуманное?

   – Это сделают сами ромеи. Нам следует лишь подтолкнуть их к этому, вселить в их головы мысль о возможном спасении. Любен, для осуществления нашего замысла мне нужен человек, хорошо знающий здешние места и готовый умереть в борьбе с империей.

Пощипывая бороду, стратег не сводил внимательного взгляда с приведённого к нему старика болгарина. Согбенный, босой, нищенски одетый, слезившиеся глаза выцвели от времени. В руках лукошко, наполовину заполненное грибами.

   – Откуда он? – обратился Иоанн к Фулнеру, который вместе с акритами доставил к нему болгарина.

   – Встретили в лесу возле старой смолокурни.

   – Кто ты, старик? – спросил византиец у болгарина.

   – Никто, господин, просто Божий человек, – последовал тихий ответ. – Остался на всём белом свете один и доживаю век в брошенной смолокурне. Когда-то и у меня был дом, семья, радость, надежды. Да все в мгновение ока смели камни, что хлынули однажды с горы на селение.

А кому нужен больной старик, который не может ни построить себе дом, ни возделать землю кмету? Потому и вынужден жить в старых заброшенных развалинах.

   – Не завидую твоей доле, старик, – сочувственно сказал Иоанн. – Однако Небо вняло твоим молитвам и послало нас. Если проявишь сегодня хоть немного мудрости, то до конца дней своих забудешь о нищете. Ответь, ты хорошо знаешь эти места?

   – Гора и её окрестности стали для меня родным домом. Мне было бы стыдно не знать свой дом.

   – Куда можно спуститься с этой горы?

   – На горе четыре, ведущие вниз дороги. Куда тебе надобно, господин?

   – Четыре? – повторил Иоанн, переглядываясь с Фулнером. – Мои воины обнаружили всего три. Какую они упустили? Впрочем, лучше назови все доступные для спуска места.

   – Прежде всего дорога, по которой вы поднялись на гору. Затем две тропы, что сбегают в сторону моря. И наконец, старая, чудом сохранившаяся козья тропа, по которой пастухи, когда ещё существовало моё селение, гоняли скот на зимние пастбища.

Иоанн перевёл взгляд на Фулнера:

   – В скольких местах славяне громоздят завалы и копают рвы, преграждая нам путь с горы?

   – В трёх. На дороге и двух тропах, ведущих к морю. Видимо, они тоже не обнаружили козью тропу, о которой сообщил старик. Но вдруг от старости он что-либо путает? – метнул на болгарина подозрительный взгляд викинг.

   – Я говорю правду, – сказал старик, внимательно прислушивавшийся к разговору Иоанна с Фулнером. – Просто козья тропа никому давно не нужна и о ней все забыли. Она заросла подлеском, скрылась под травой и осыпями камней. Как могут сыскать её русы, чужие в этих горах, или дружинники покойного кмета Младана, пришедшие сюда с противоположной стороны перевала? Это воины, а не пастухи. Им больше знакомы дороги в далёких заморских краях, нежели тропы в родных горах.

   – Однако среди болгарских воинов могут быть уроженцы здешних мест. Неужели козья тропа неизвестна даже им, пусть не пастухам, но наверняка заядлым охотникам? – не отставал от болгарина Фулнер.

   – Откуда им знать о ней? – пожал плечами старик. – С тех пор как исчезло моё селение, на горе редко кто бывает, а окрестные места из-за частых камнепадов слывут проклятыми Богом. Так что о тропе помню я один, постоянно живущий здесь. Да и то страшусь без крайней нужды ходить по ней, настолько это опасно.

Иоанн поднялся с камня, на котором сидел, вплотную приблизился к болгарину.

   – Старик, вначале по козьей тропе ты скрыто выведешь моих воинов с горы, затем поможешь нам достичь побережья. За это получишь сто золотых монет. Их с лихвой хватит тебе на новый дом и безбедную жизнь. Согласен?

Болгарин нахмурил брови. Насколько мог, расправил плечи, подал грудь вперёд.

   – Что будет, если я скажу – нет! – Голос старика звучал по-прежнему тихо, однако в тоне явно чувствовался вызов.

   – Тогда немедленно умрёшь, а мы найдём тропу сами и выберемся отсюда без твоей помощи, – спокойно ответил стратиг. – Как видишь, тебе уже ничем не помешать нам, равно как ты лишён возможности сослужить добрую службу русам и соотечественникам. Поэтому думай о себе. Итак, выбирай: смерть на месте или жизнь и богатство.

Болгарин опустил голову, его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал сам с собой.

   – В таких случаях не выбирают, – наконец обречённо сказал он. – Я согласен. Однако по тропе не пройти с лошадьми, твоим воинам придётся оставить их на горе.

   – Нам всё равно пришлось бы расстаться с ними, – проговорил Иоанн. – Толку от них вне дорог мало, а на козьей тропе они нас могут выдать топотом или ржанием. Старик, мы выступаем в путь сейчас же. Ты пойдёшь первым, и помни, что твоя жизнь и смерть всецело в нашей власти...

На второй день пути после бегства с Зелёной горы на одном из привалов Фулнер отозвал в сторону старшего акрита. Указал ему место рядом с собой на брошенном в траву плаще.

   – Я слышал от спафария, что ты родился в горах, – начал викинг, пристально глядя на собеседника. – Это так?

   – Да. Моя родина – Корсика. Её горы почти такие же, как эти. Как давно я там не был, – с тоской сказал акрит.

   – Я тоже родился и вырос в горах, только на севере, – торопливо заговорил Фулнер, отвлекая собеседника от ненужных воспоминаний. – Они совсем иные, нежели в Болгарии либо на Корсике. Однако во всех горах, что подступают к морю, есть много общего. Ответь, куда на твоей родине ведут все прибрежные тропы, где бы они ни брали начало и сколь длинны или коротки ни были?

   – Они соединяют между собой селения либо выводят к морю. Для какой ещё другой цели их прокладывать?

   – Точно так обстоит дело и здесь, в Болгарии. Стратиг сейчас мечется, как старый лис, по горам и тропам, стремясь сбить со следа погоню, которая, по его мнению, движется за нами. Однако его метания вовсе не от большого ума: сколько и где бы он ни петлял, любая рано или поздно выбранная им тропинка обязательно приведёт его к морю. Поэтому славянам не нужно идти за нами следом: сберегая силы, они встретят нас на самом берегу, преградив путь к спафарию. Встретят отдохнувшие и полные сил, укрытые за рвами и завалами, полностью готовые к бою. Нам не прорваться к главным силам, горы либо побережье станут нашей могилой, – закончил Фулнер.

   – Зато мы отвлечём на себя значительную часть славянского войска, чем поможем спафарию Василию и комесу Петру одержать решающую победу над варварами. Этим мы выполним свой долг перед империей, – осторожно ответил акрит, пытливо всматриваясь в лицо викинга, стремясь понять его сокровенные мысли.

   – Плевать на империю!.. – прошипел Фулнер. – Какое дело до неё нам, свиону и корсиканцу? Пусть за неё подыхают византийцы, а мы не должны Новому Риму ничего! Вырваться из этих гор живыми – вот наш истинный долг!

В глазах акрита мелькнул испуг, он быстро завертел головой по сторонам:

   – Господин, ты знаешь, как поступают в имперской армии с дезертирами? Их распинают на крестах.

   – Я предлагаю не дезертировать, а пробиваться к спафарию отдельно от этого стада ослов, – кивнул головой Фулнер на расположившихся невдалеке от них на отдых легионеров. – Знай, что именем императора Нового Рима спафарий Василий пожаловал мне чин византийского центуриона и велел подчиняться только ему. Отправившись со мной, ты и твои люди лишь выполните мой приказ, как и положено дисциплинированным солдатам. Итак, готов ли ты следовать со мной, чтобы сообщить спафарию о событиях на перевалах?

После этих слов акрит уже не раздумывал. Если раньше он удивлялся самостоятельности и независимости, с которыми викинг держался даже в присутствии стратега, то теперь всё встало на свои места. Но главное, предложение Фулнера сулило возможность вырваться из ловушки, в которой, по мнению опытного солдата, сейчас оказался отряд Иоанна.

   – Я и мои акриты идём с тобой, центурион. Однако никто из нас не знает окрестных гор, а нам отныне придётся скрываться не только от славян, но и от легионеров стратега. К тому же до лагеря спафария путь далёк и небезопасен.

   – Неизвестны горы нам – знакомы старику болгарину. Стратег приказал нам не спускать с него глаз и не отходить ни на шаг. – В глазах викинга мелькнули насмешливые искорки. – Что ж, выполним его приказ и прихватим проводника с собой...

Отдохнувший после привала Иоанн поначалу встревожился, не обнаружив подле себя Фулнера и болгарина-проводника.

   – Варяг со стариком и акритами ушли по тропе вперёд, – сообщил стратегу ведавший охраной привала легат. – Сказали, что будут разведывать дорогу и в случае опасности сразу известят тебя об этом. Море уже недалеко, и старик боится встречи с русами.

Успокоенный Иоанн приказал двигаться в сторону, куда направились Фулнер с проводником, и вскоре византийский отряд растянулся по склону горы. Солнце палило немилосердно, раскалённый воздух не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. Легионеры, несущие на себе сёдла брошенных на Зелёной горе лошадей, изнывали от духоты и жажды. Многие посбрасывали каски и доспехи, предпочитая нести их вместе с сёдлами на спине или плечах. Неожиданно далеко впереди блеснуло море, и остановившийся стратиг широко перекрестился.

– Слава Богу, болгарин не обманул нас. – Он внимательно осмотрелся по сторонам, ткнул пальцем влево от тропы. – В этом ущелье сделаем привал. Вода и тень спасут нас от жары, кусты и деревья рассеют дым от костров. Сейчас, на подходе к морю, можно встретить поджидающих нас славян, поэтому легионерам необходимо хорошо отдохнуть и подготовиться к возможному бою.

Иоанн первым спустился с тропы в ущелье. Жадно напился воды из ручья, с наслаждением вытянулся в тени на густой, мягкой траве. Блаженно прикрыл глаза, стал наблюдать, как в ущелье втягивались его усталые солдаты. Как они разбредались по склонам и, подыскав подходящее место, разжигали костры, рассаживались вокруг них. Некоторые, сбросив доспехи и одежду, прежде чем заняться приготовлением горячей пищи, бросались вначале мыться к ручью.

Стратиг уже начал погружаться в сон, как вдруг страшный грохот заставил его вскочить на ноги. По склонам ущелья, ломая деревья и сметая с пути кустарник, на византийский лагерь неслись каменные лавины. Когда объятые ужасом легионеры в поисках спасения бросились к выходам из ущелья, там, преграждая им дорогу, начали падать вековые деревья, за образовавшимися древесными завалами тотчас стали появляться один за другим ряды готовых к бою славянских лучников. Навстречу византийцам засвистели первые стрелы...

Спафарий правильно рассчитал время, когда отряд стратига мог подойти к лагерю. На следующий день к вечеру в направлении, откуда Василий поджидал Иоанна, заклубилась на дороге пыль. В лучах заходившего солнца засверкало оружие и доспехи всадников, лавиной мчавшихся сзади на один из славянских завалов. Василий покосился на свои находившиеся в боевой готовности когорты: не пора ли давать им сигнал для выступления на помощь стратигу?

Но что это? Вместо того чтобы готовиться к бою либо отступать в горы, вражеские воины бросились всадникам навстречу, обступили передних. До слуха Василия донеслись громкие, радостные крики смешавшихся в одну толпу прибывших конников и стерегущих византийский лагерь врагов. Внимательно присмотревшись, спафарий различил на всадниках славянские шлемы и доспехи, увидел на их плечах длинные, столь характерные русские щиты. Его намётанный глаз задержался на широких варяжских секирах, прикреплённых к сёдлам некоторых всадников.

Увиденное не требовало объяснений, и Василий скрылся в шатре. Его обнадёживала мысль, что отряд стратига погиб не целиком, что какой-то его части позже удастся соединиться с основным византийским войском.

Действительно, перед рассветом в лагерь пробрался с акритами и болгарином-проводником варяг Фулнер, которого дежурный центурион немедленно доставил к Василию. От него спафарий услышал о всех злоключениях отряда стратига, о его бесславной гибели в устроенной славянами в одном из ущелий близ моря засаде, свидетелем чего викинг стал, находясь на вершине соседней горы. Собственное спасение Фулнер объяснил тем, что раньше, чем на отряд напали славяне, он с проводником и акритами был направлен стратигом на разведку предстоявшего после привала пути.

Отпустив викинга, Василий долго сидел, сжав голову руками. Вызвав затем дежурного центуриона, он распорядился доставить в шатёр капитанов хеландий, успевших снова вернуться к нему.

   – Останься и ты, – приказал он центуриону, когда тот, приведя моряков, собрался покинуть шатёр.

Хмуро оглядев замерших перед ним капитанов, Василий не спеша заговорил:

   – Сейчас отправитесь к друнгарию и передадите, что отряд стратига Иоанна полностью погиб, я окружён и завтра буду вынужден принять бой со славянами. Приказ друнгарию: с рассвета быть наготове и ждать моего сигнала – два раза подряд три пущенные в небо дымные стрелы. Заметив сигнал, пусть тут же плывёт к лагерю, чтобы принять на борт людей. Вы оба останетесь с друнгарием и вместе с ним ответите головой за исполнение приказа.

Отправив моряков, Василий подошёл к центуриону, положил ему руки на грудь, где на выпуклой поверхности доспеха было выгравировано изображение креста-распятия.

   – Илья, мы не первый год знаем друг друга. Видит Бог, я давно хотел дать под твоё командование когорту. Однако мне всегда было жаль расстаться с тобой, потому что в первую очередь я воспринимал тебя не как солдата, а как верного друга, которого желаешь иметь рядом с собой. Сейчас, в тяжелейшую минуту, когда мы оба смотрим смерти в глаза, я открываю тайники своей души только тебе. Выслушай и пойми меня правильно... Завтрашнюю битву мы проиграли, даже не выстроив ещё своих солдат: славян больше, они сражаются на родной земле, окрылены победой над стратигом Иоанном. Мне нисколько не жаль вонючего охлоса[60]60
  Охлос — чернь, простонародье.


[Закрыть], что именуется солдатами великой империи, удел которого в том и состоит, чтобы по моему приказу умирать во славу Византии. Пусть весь легион ляжет под славянскими мечами, но мы с тобой обязаны, несмотря ни на что, уцелеть. Ибо только мы и нам подобные – цвет и гордость Нового Рима, его основа и созидатели.

Я не могу покинуть войско без сражения, иначе меня обвинят во всех ошибках этого с самого начала обречённого на неудачу похода и отрубят на ипподроме[61]61
  Ипподром в Византии был центром не только спортивной, но и общественной жизни. Там совершались также казни.


[Закрыть] голову. Зато я имею полное право уцелеть после проигранного сражения и спастись вместе с остатками своих солдат. Так я и намерен завтра поступить. Илья, ты лучше меня знаешь легион, отбери из его солдат и командиров две когорты самых опытных и отважных. Во время битвы я оставлю их в личном резерве, и, когда к берегу подойдут корабли друнгария, мы пробьёмся с этими когортами на их палубы. Только так можно спастись, не замарав при этом своё имя трусостью. – Василий убрал руки с груди собеседника, усмехнулся. – У империи много легионов, однако жизнь у нас с тобой лишь одна.

С понимающей ответной улыбкой Илья склонил голову.

– Спафарий, считай, что две сводные когорты лучших солдат империи уже под твоим личным командованием. А мой дядя, патриарх всех христиан империи, при необходимости замолвит за нас перед императором слово, и наши подвиги на этих берегах не останутся без щедрой награды. Но для этого, как ты правильно сказал, мы должны возвратиться домой живыми.

Поднявшееся над горизонтом солнце ударило косыми лучами в стену русских червлёных щитов, заиграло на их поверхности и украшениях всеми оттенками красного цвета от нежно-розового до ярко-багряного. Казалось, что между берегом моря и горами разложен огромный, вытянутый в длину костёр, буйно пламенеющий на фоне свежей зелени леса и пепельно-серых скал. Лучи солнца засверкали на лезвиях копий, заискрились в складках кольчуг, слились с ослепительной белизной надетых перед боем свежих рубах.

Перед славянскими дружинами, спиной к солнцу, замерли три прямоугольные коробки византийских таксиархий. За ними на невысоком пригорке виднелись две расположенные уступом резервные когорты, над которыми развевалось знамя легиона с ликом Спасителя и вышитой под ним надписью: «Ника!»[62]62
  Побеждай! (Примеч. автора).


[Закрыть]

Стоявший рядом с Асмусом и Браздом воевода Любен повернулся к славянским шеренгам, рванул из ножен меч, указал им на византийцев.

– Болгары! Братья-русичи! – раздался его зычный голос. – Вот она – империя, мечтающая отнять у славян родину и свободу! Сегодня она явилась с огнём с мечом в Болгарию, завтра шагнёт через Дунай на Русь! Так пусть за все кривды и горе, что принесла славянам, империя получит смерть!

   – Смерть ромеям! – могуче пронеслось над славянскими рядами.

Крик этот, отразившийся от гор и усиленный эхом, снова вернулся к дружинам, прошумел над ними, исчез над просторами моря.

Тотчас щиты, стоявшие у ног дружинников, взлетели на их плечи, копья, смотревшие до этого вверх, склонились и замерли, выставленные жалами в сторону врага. Тысяцкие и сотники, обнажив мечи, шагнули вперёд, застыли перед рядами воинов. Взмах меча Любена – и славянские дружины двинулись в бой.

Трижды сходились противники в ожесточённой сече, и столько же раз славяне возвращались на своё прежнее место. Силы сторон, введённые в бой, были примерно равны, одинаково умелы и опытны. И насколько яростно атаковали славяне, настолько упорно было сопротивление византийцев, понимавших, что на сей раз они сражаются не за интересы империи или во славу императора, а прежде всего защищают собственные жизни. Когда славяне, столкнувшись с ромеями в четвёртый раз и не прорвав их железные ряды, собирались вновь отступить, воевода Асмус подозвал к себе Микулу, назначенного командовать славянским резервом.

   – Тысяцкий, оставь при мне варягов и две сотни русичей. Всех других воинов бери под своё начало, пробей среди ромеев брешь и ударь на спафария. Он находится под знаменем среди ещё не вступивших в битву когорт.

Удар отряда Микулы был сокрушающим. Выстроив дружинников по пять десятков в ряд, тысяцкий направил свежие шеренги русичей одну за другой в центр оборонительной позиции византийцев. Сопровождаемые меткой стрельбой сотни отборных лучников, прикрывавших фланги ударного клина, воины Микулы после кровопролитной схватки прорвали фронт ромеев. Уничтожая либо заставляя врагов спасаться бегством, поддерживаемый одновременным натиском русичей и болгар с других направлений, отряд Микулы достиг подножия пригорка, над которым реяло знамя легиона и расположились коробки резервных когорт. Здесь русичи были остановлены тучей дротиков, стрел, камней.

Прекратив наступление и укрывшись за щитами, воины Микулы стали размыкаться в стороны, охватывая пригорок полукругом. Русские лучники, оттянувшись за спины своих копьеносцев и мечников, со всей возможной скоростью посылали в противника ответные стрелы. Прежде чем дружинники снова двинулись в бой, над византийскими шеренгами взметнулось вверх несколько длинных шестов с прикреплёнными поперёк них деревянными перекладинами. На шестах и перекладинах были часто развешаны золотые и серебряные цепи, браслеты, ожерелья, вязанки колец и перстней, пухлые от монет сафьяновые кошельки. Украшения ярко вспыхивали и блестели на солнце, драгоценные камни, которыми они были усыпаны, искрились и переливались.

Это был старый, испытанный приём византийских полководцев: в критические минуты боя они «дарили» солдатам часть войсковой казны или захваченной добычи, а иногда и личные драгоценности. Легионерам же, дабы стать обладателями этих богатств, оставалось «лишь» защитить их от противника, который стремился захватить добычу с не меньшим упорством, чем византийцы – отстоять её для последующего дележа. Под шесты, моментально ставшие самой притягательной силой для легионеров, со всех сторон потянулись разбежавшиеся от удара отряда Микулы византийцы. Вымуштрованные годами суровой учёбы, закрепившие до автоматизма полученные навыки в сражениях, они стали сбиваться в десятки, вытягиваться в линии центурий, заслоняя собой висевшие над головами сокровища и готовые скорее умереть, нежели уступить их кому-либо другому...

Расталкивая локтями и плечами товарищей, из толпы викингов выбрался сотник Индульф, торопливо направился к Асмусу. Остатки варягов, вернувшихся с воеводами Браздом и Любеном после разгрома отряда стратига Иоанна, были включены в тысячу Микулы, который после Асмуса пользовался у викингов самым большим авторитетом. Даже введя в сражение основную часть воинов Микулы, воевода, хорошо знавший варягов, оставил их опять-таки в резерве. Киевские князья и их воеводы, стремясь иметь викингов под своим знамением поступали так не из-за любви к ним или признания особых боевых качеств, а оттого, что, не сделав варягов сегодня собственными союзниками, возможно, завтра имели бы их врагами.

   – Главный воевода, – проговорил Индульф, останавливаясь против Асмуса и опираясь на секиру, – мои гирдманы изнывают от скуки. Разреши им тоже вступить в бой. Клянусь, что я швырну ромейское знамя, как тряпку, к твоим ногам.

Опустив единственное око в землю, Асмус едва заметно усмехнулся. С появлением на поле боя шестов с драгоценностями он ждал этого разговора. Ответ на предложение Индульфа тоже был готов, ибо славян было слишком мало, чтобы пренебречь воинским умением и отвагой почти сотни викингов. Сейчас был тот редкий случай, когда эти наёмные солдаты, в любой ситуации прежде всего пекущиеся о личном обогащении, станут сражаться с полным напряжением сил.

   – Добро, сотник, веди своих гирдманов в бой. Передай, что вся добыча, захваченная сегодня ими у ромеев, будет принадлежать только им. Киевский князь отказывается от части, принадлежащей ему по праву конунга, и уступает её храбрым союзникам-викингам.

Глаза Индульфа жадно блеснули. Приложив руку к груди, он низко поклонился Асмусу:

   – Ты щедр, русский воевода. Если бы у меня не было ярла Эрика, я желал бы служить только тебе.

   – Поспеши, сотник, ибо викинги могут оказаться без добычи. А сегодня есть чем поживиться.